Салиас Евгений Андреевич - Кудесник

повна, бледная от гнева, озлобленная до ярости, стояла на своем. Теперь она столько же хотела увидеть сына, сколько жаждала отомстить за его похищение и за дерзкую выходку двух, по ее словам, "наглецов и проходимцев".

   Иоанна выехала из дома Зарубовских несколько смущенная и поскакала, конечно, прямо к Калиостро. Графиня выехала почти одновременно и сказала ей, что объедет всех лиц "власть имущих", в том числе будет и у князя Потемкина.

   Иоанна ураганом влетела в дом на набережной, где жил кудесник, и взволнованная передала результат своей неудачной попытки.

   - И пускай! - спокойно отозвался Калиостро. - Чего же вы волнуетесь? Э-эх, графиня. Я от вас этого малодушия не ожидал.

   - Да ведь Норича арестуют, пожалуй, а он даже ничего не знает.

   - Его не арестуют. Его допросят.

   - Ну.

   - И он скажет, что ничего не знает, и это будет правдой. А вы скажете, что вы все это сами сочинили и про Норича, и про меня. Так, зря сочинили, как часто барыни сочиняют, что вам так показалось! Ваше самолюбие женское только временно пострадает - вот и все.

   - А к вам если явится полиция?

   - Явится. Да. Будут требовать ребенка. А я скажу, что он умер, ибо я его уже умершим взял к себе. На это есть свидетели. И виноваты их доктора, а не я...

   - Позвольте! - воскликнула Иоанна. - Если он умер, то пожалуйте его труп...

   - Так что же? Убивать, стало быть, живого ребенка, чтобы избегнуть беды.

   - Нет. Зачем убивать. Это грех! И у меня духу не хватит на это. Да и пользы нам от мертвого ребенка не будет той же, что от живого. Ну-с?.. Труп пожалуйте матери! - кричала Иоанна, как бы требуя. - Что ж? И тут, что ли, подменом вы хотите...

   - "Трупа нет, милостивые государи! - выговорил Калиостро важно, с жестом и оглядывая горницу, как бы перед ним стояла официальная группа людей, а не одна Иоанна. - Трупа нет!" - "Где же он?" - "Он не существует. Он в пространстве, преобразясь в мельчайшие атомы. Я совершил неудачный опыт палингенезиса. Каюсь... Но это не преступление".

   - Палингенезис?! - воскликнула Иоанна.

   - Да-с. Неудачный опыт палингенезиса. Я по всем правилам алхимии сжег труп умершего, чтобы воскресить его, но опыт не удался.

   Иоанна громко, весело расхохоталась.

   - И вы думаете, что мы отделаемся этим заявлением от властей.

   - Конечно. Я не простой медик, а алхимик и маг.

   - И затем что же делать? Опять к графине с условиями торга.

   - Так точно-с, очаровательная баронесса д'Имер. Вы предложите ей самой сделать все, чтобы...

   - Сделать тоже палингенезис! - весело воскликнула Иоанна. - Но удачный. Не огнем, а презренным металлом воскресить труп ребенка к новой жизни.

   - Именно. И стоит того, ей-Богу, прелестный мальчишка. Глупенький, болезненный, но хорошенький... Но слаб, правда, донельзя, по милости вашей ныне далеко уже путешествующей Розы. Много она ему уже подсыпала зелья. Можно было и поменьше... До сих пор не может он у меня оправиться... Случись с ним теперь какое-либо осложнение, ну хоть бы лихорадка простая, не вынесет, умрет. Вот тогда все у нас и пойдет прахом. Надо бы скорее покончить переговоры с этой упрямой графиней.

   - Не упрямой, а скупой... Она деньги больше сына любит.

  

  

   Графиня Зарубовская объехала в один день всех высокопоставленных лиц, объясняя невероятное происшествие и прося заступничества. Все единогласно советовали ей обратиться к всесильному вельможе - Потемкину, так как он один мог быстро решить все дело.

   Графиня направилась в Аничков дворец, где жил вельможа, но не была принята им. Секретарь ходил докладывать князю и вынес ответ:

   - Если вы приехали с тем, чтобы исполнить то, о чем вас Григорий Александрович просил недавно, заезжая к вам, то он заранее благодарит и просит пожаловать к нему после форменного исполнения его просьбы. Если же вы пожаловали по какому другому делу, то он извиняется недосугом.

   - Скажите Григорию Александровичу... Передайте ужасное приключение... Я прошу заступничества по закону...

   И графиня кратко передала секретарю всю суть своего приключения и преступного деяния господ Феникса и Норича.

   - Скажите, я прошу не милости исключительной, а простого покровительства законов против злодейства, как на то всякая подданная российская имеет право, будь она хоть простая баба крепостная.

   - Слушаюсь.

   Графиня прождала недолго. Секретарь вышел обратно из апартаментов вельможи и, видимо смущаясь, подошел к ней и заговорил запинаясь:

   - Григорий Александрович приказали сказать вашему сиятельству, что российские законы не про вас писаны, потому что...

   - Что-о? - изумилась графиня.

   - Потому что, кто их сам сугубо нарушает, тот на них при нужде и ссылаться не должен... Вот-с... Извините... Князь приказал в точности свои слова пересказать.

   Графиня вышла и отъехала от Аничкова дворца пораженная, но все-таки озлобленная... Она велела ехать к полицмейстеру столицы Рылееву, чтобы просить его доложить об ее деле самой государыне...

   В эти же минуты Потемкин, рассказывая все дело своим гостям, прибавил:

   - И поделом Каину-бабе!.. Только скажу одно: и мушкетер-то наш - хорош гусь. Чистый мазурик! Я от него такой штуки не ожидал. Долг платежом красен, правда, но на мерзкое деяние благородные люди не ответствуют таковым же; надо будет все-таки в это дело вмешаться и муженька моей прелестной синьоры Лоренцы пугнуть высылкой из пределов российских.

   Через день поутру сам Рылеев явился в дом к итальянскому графу-медику с двумя офицерами и чиновником. Обер-полицмейстер предъявил требование о выдаче ребенка графа Зарубовского.

   Калиостро объяснился коротко, вежливо и спокойно, говоря, что ребенок, которого он к себе взял лечить, был безнадежно болен и потому скончался через неделю... Чтоб не огорчить мать, он решился свезти ей другого сиротку... Это не преступление.

   - По нашим законам подмен ребенка есть преступление! - заявил Рылеев.

   - Я не русский подданный.

   - Но вы в пределах русских и не можете безнаказанно нарушать русские законы... Вы будете по малой мере высланы из Петербурга. А может быть, и хуже...

   Калиостро пожал плечами, но, очевидно, несколько смутился.

   - Итак, ребенок умер?

   - Да-с.

   - Мать его, графиня Зарубовская, желает, конечно, в таком грустном обстоятельстве отдать ребенку последний долг христианский. Позвольте мне получить тело...

   - Его нет у меня в доме.

   - Как нет? Стало быть - вы его похоронили?.. Где?

   - Нет. Тела не существует нигде. Я над ним в качестве алхимика испробовал магический опыт, который - увы! - не увенчался успехом. Я совершил над телом палингенезис...

   - Что? Что?.. - воскликнули уже все присутствующие.

   - Я сжег труп, чтобы из пепла его, при известных священных обрядах и магических словах, воскресить существо умершего к новой жизни... Это называется на языке алхимии палингенезис. Если б опыт удался, ребенок был бы не только жив, но прожил бы много более ста лет, никогда не болея и не стареясь...

   - Палингенезис?.. - улыбаясь против воли, проговорил Рылеев, - вот уж это, признаюсь, я даже не знаю - преступленье по нашим законам или нет. Полагаю, что это тоже надо назвать разбойным самоуправством и богохульством над религией, наказуемыми по законам...

   - Это не преступленье по законам моей родины.

   - Но здесь не Сицилия и не Калабрия, славящаяся разбойниками, господин граф Феникс, - уже начал сердиться Рылеев.

   - Я итальянский подданный!

   - Верно-с. Да ребенок-то был русский подданный!

   Калиостро снова пожал плечами.

   - Я доложу все тотчас же Ее Императорскому Величеству, - холодно сказал Рылеев и вышел.

   - Как он сказал: палингенезис? - произнес один из офицеров, когда они уже вышли из дому Калиостро.

   - Да. Дурацкое слово шарлатана и фокусника, чтобы объяснить простое преступление мудреным словцом, латинским или греческим...

   - Помилуйте, Ваше Превосходительство, - заметил чиновник. - Но слово самое простое русское, только сицильянец произносит его неправильно, не зная российского языка.

   - Что вы, Господь с вами. Палингенезис да русское слово?!

   - Точно так-с. Только не одно, а два слова. Ведь он сжег труп младенца, веруя, что, видите ли, младенец воскреснет из пепла. Так ли?

   - Ну да.

   - Ну и выходит сей глупости его русское название: спален невежей!

   Рылеев рассмеялся и выговорил:

   - Ну это я, голубчик, тоже доложу Государыне. Она любит острые слова. Пожалуй, тебе за это что-нибудь и пришлется. Царица говорит: кто всегда востер на слова, тот часто востер и на дело...

   Прошел еще один томительный день для графини Зарубовской. Наконец она получила весть от полицмейстера столицы и залилась слезами... Ребенок умер и даже тела ребенка нет!..

   Этот удар ее сломил окончательно. Она в один день изменилась настолько, что все домочадцы и даже сам тайно не любивший ее дворецкий Макар Ильич и тот вздыхал, глядя на нее...

   - Жаловаться? Его вышлют из столицы! Даже если и в крепость засадят на год! Что ж пользы?.. Гришу не вернешь... - говорила и плакала графиня вместе с Кондратьевной.

   - А если он жив, матушка моя? Если жив-живехонек, графинюшка? А только скрыт? - заговорила наконец Кондратьевна. - Я гадала, родная моя, и на картах, и на кофейной гуще, и на воске, и на паутинке... На всем выходит: жив Гриша!

   - Да и мне, мамушка, сердце говорит... Нет, нет, говорит то же самое...

   - Коли не отдает он вам Гришу хоть покойничком, окаянный дьявол, то верьте слову моему - не может, потому что жив Гриша. Дайте этой тальянской сатане тысячу рублей, и будет у нас Гриша. Не жалейте денег, графинюшка...

   - Тысячу рублей, - сквозь слезы готова была улыбнуться графиня. - Да я дала бы сто тысяч... Но они не того хотят. Они безумное требуют.

   - Ну хоть сто... Рублей ли, тысяч ли... Как теперь лучше. Только дайте! - молила Кондратьевна плача.

   В эту минуту лакей подал графине записку, но она, не, читая бросила ее на стол.

   - От кого? - спросила она.

   - Неизвестно-с. - И лакей доложил, что ему передали записку, оставленную каким-то пожилым господином, который, не назвавшись и не промолвив ни единого слова, ушел. - Кажется, не из наших, говорят люди, - объяснил лакей.

   - Понятно, что не наш, коли не у нас живет!

   - Никак нет-с. Я говорю не из наших, то есть российских, православных, - объяснил лакей. - Сказывают люди, должен он быть из этих... Вот что доктор был... Из итальянцев. По роже его музланой видать...

   Графиня при этом известии схватила записку и, будто чуя что-то, дрожащей рукой сломила печать и прочла две строчки, написанные по-французски:

   "Человек, вам преданный, заявляет: ребенок жив. Согласитесь на условия и берите его, не делая огласки".

   Графиня заплакала и уже не знала сама, от чего? От радости или нет. Как верить этому неизвестному. А надо верить. Да и сердце все подсказывает свое: жив Гриша.

   Графиня Софья Осиповна была уже теперь после всего пережитого не та высокомерная, себялюбивая и самовластная женщина. Силы ее были надломлены, гордый гнев не являлся уже в сердце энергичной женщины. Она смирилась под гнетом горя матери. Она начинала чувствовать нечто вроде раскаяния... Ей представлялось часто, что сказала бы, что почувствовала бы теперь, страдая за сына, графиня Эмилия Яковлевна, если бы была жива.

   - Ну, Бог с ним... я за ним пошлю, - выговорила она вслух. - Пускай он получает свое. Но надо начать с Норичей... Пускай они покаются в клевете...

   Решив послать за Алексеем, графиня, однако, колебалась. Злой дух будто шептал ей:

   "Не спеши. Не уступай. Так обойдется. Полмиллиона разве шутка отнять у родного сына. Предложи ему одно имя и титул. Ведь он сам когда-то только этого и просил!.."

   И, проволновавшись целый день, графиня уступила в виду настоятельных требований мужа повидать Гришу и его сборов - самому идти в детскую. Вечером послала она Макара Ильича к Алексею просить его к ней наутро для объяснений.

  

  

   Вместе с тем графиня два раза посылала к баронессе д'Имер, сначала убедительно прося ее побывать к ней, а затем, когда та сказалась больной, прося позволения самой приехать. Но и вторую просьбу баронесса отклонила, заявив, что не в состоянии видеть графиню Зарубовскую после страшного несчастья, происшедшего отчасти по ее вине.

   Второй ответ привез Самойлов на словах и прибавил, что баронесса плачет по целым дням и умоляет хлопотать, чтобы Феникса посадили в крепость за его поступок.

   Графиня просила Самойлова передать другу, что она получила анонимную записку с извещением, что ребенок ее жив и будет ей возвращен, если она согласится на условия, которые ей, баронессе, хорошо известны.

   - Скажите ей, что я решилась согласиться на все и завтра повидаюсь с господином... Ну, с известной личностью.

   Графиня запнулась и прибавила про себя, отчасти грустно, но все-таки отчасти и озлобленно:

   - С минуты моего согласия - он уже не Норич, а тоже граф Зарубовский... По крайней мере хоть состояние я все спасу для Гриши.

   Самойлов ничего не знал, конечно, о посредничестве своей возлюбленной баронессы в каком-либо деле и ничего теперь не понял.

   - Я передам, тетушка, буквально, - сказал офицер улыбаясь, - хотя ничего не понимаю. Умер, жив, сожжен, украден - и все это ваш Гриша!.. Весь Петербург вопиет об этом деле и требует примерного наказания шарлатана Феникса, если даже ваш ребенок и жив окажется... Вы слышали? Вероятно, нет? Об остроте, сказанной генералом Рылеевым насчет предполагаемого сожжения вашего Гриши... Спален невежей - слышали?

   - Ах, полноте, - возмутилась сердцем Софья Осиповна, - хорошо Петербургу шутить! А каково родной матери, когда с ее детищем делают такие фокусы. Подменить родное дитя другим, каким-то цыганенком, а его умертвить, сжечь или хуже того, много хуже... Отдать в чужие руки найденышем, подкидышем... чтоб он даже и имя свое потерял... Каково это матери!

   - Да, тетушка... - вдруг произнес Самойлов, уже не улыбаясь и странно глядя ей в глаза... - Бывает так на свете с иным несчастным. И спасибо, если мать такого несчастного уже на том свете и не может страдать за сына...

   При этом Самойлов встал и раскланялся... Выходя, он думал про себя то же, что думал и говорил теперь весь Петербург. А в столице все хотя возмущались поведением Феникса, но от самой царицы и до маленького чиновника или мелкого дворянина, от генерал-прокурора Вяземского и до последнего бунтаря - все в один голос вторили: "Поделом вору и мука!"

   Графиня, понявшая, конечно, намек Самойлова, произнесла почти ему вслед раздражительно и озлобленно:

   - Да, Эмилия Яковлевна, отплатил мне твой сынок. Поквитался за тебя лихо.

   Между тем главный виновник ужасного деяния, как думали все, то есть Алексей, не бывал нигде и собирался во Францию. И он, конечно, не мог знать того, что уже знал весь город.

   Однажды, когда он зашел по своему делу в канцелярию военной коллегии - ему почудилось, что на него все смотрят как-то особенно. В числе публики был один старик капитан с маленьким сынишкой. Алексею пришлось, поджидая, сесть около них, и когда один из военных чиновников прошел мимо, то поздоровался с капитаном и искоса взглянул на Алексея.

   - Вы осторожнее, капитан, - сказал он вдруг, странно ухмыляясь... - Насчет то есть парнишки своего. Одного не оставляйте. У нас слышали, что завелось в Питере. Детей крадут у родит елей, и выкупа требуют.

   Капитан не понял намека, не слыхав ничего о том, что знали все в городе. В столице ходила уже молва, что ребенок графа Зарубовского пострадал ради тайного соглашения графа Феникса с полурусским мушкетером французской королевы.

   - Хорош у Марии Антуанетты конвой! - сказал кто-то. - Из каких молодцов состоит! Детокрады!..

   Однажды вечером явился на квартиру Алексея дворецкий Макар Ильич и радостно передал ему приглашение быть наутро у Софьи Осиповны ради объяснения по делу.

   - Что такое? Зачем? - удивился Алексей.

   - Должно быть, из-за нашего графчика... Вы, родной мой, славно ее приперли к стенке. Поделом. Хорошо надумано... Грех за грех - да что ж делать. И она с вами не греши...

   И Макар Ильич невольно изумился смущению и недоумению, написанному на лице Алексея.

   - Да нешто вы не знаете ничего о графчике, что уворовал у нас тальянец. А как же все болтают, что вы его подкупили и теперь калым с графини требуете, чтоб отдать графчика обратно.

   - Говори! Говори! Все рассказывай! Все! - вдруг закричал Алексей, хватаясь за дворецкого, чтобы удержаться на ногах. Он опустился на стул и, догадываясь уже вперед о том, что услышит, вымолвил:

   - Осрамили, опозорили...

   Макар Ильич повторил все то же, несколько подробнее...

   Алексей, взволнованный, бросился к столу и, схватив перо и бумагу, написал дрожащей рукой несколько строк. Он писал Софье Осиповне следующее:

   "Клянусь вам памятью моей матери, что я тут ни при чем, ничего не знал. Завтра я сам силой заставлю Калиостро возвратить вашего ребенка. Я сам привезу его к вам. Иначе я вызову на поединок этого негодяя, самовольно позорящего меня. Это вам обещает вами загубленный, но все-таки не потерявший честь - Алексей Норич".

   Затем, отпустив дворецкого, Алексей передал все невесте и сестре. Девушки пришли в страшное волнение. Эли даже заплакала.

   - Это все она - эта ужасная женщина! - воскликнул Алексей. - Она это надумала. Теперь я все понимаю. Ее намеки, ее обещания, ее слова, что в случае моего отказа действовать заодно с ними они сами получат с Софьи Осиповны целое состояние. Все понимаю теперь.

   - Так вот зачем она подружилась с графиней Зарубовской? - воскликнула Лиза. - Господи, какой ужас! Какой грех!

   - Но ведь этот дворецкий тебе сказал, - заметила Эли, - что граф Калиостро явился и взялся ребенка лечить потому, что он заболел. Ведь он мог и не болеть. Ведь это случайность, которую графиня Ламот и Калиостро не могли предвидеть...

   - Правда, - заметила Лиза, - вот мы опять на них клевещем. Она, напротив, рекомендовала Софье Осиповне отличную няню, свою Розу, для маленького...

   - О! Все понял! - вдруг закричал Алексей при этом имени и вскрикнул таким отчаянным голосом, что обе девушки вздрогнули.

   - Господь с тобой, - испуганно вымолвила Эли.

   Алексей ни словом не проговорился девушкам насчет своего подозрения, но повторил несколько раз:

   - Я этого так не оставлю!

   - Теперь ночь. Поздно... - сказала Лиза.

   - Завтра рано... Мы посчитаемся. И вот какой женщине я обязан почти всем благодаря ее общественному положению и близости к королеве! Но как может королева приближать к себе подобных женщин?!

   Всю ночь волновался Алексей и не мог глаз сомкнуть. Рано утром он был уже готов выходить и прощался с девушками, когда у подъезда их появился экипаж и в дом вошла графиня Ламот.

   Лицо Иоанны удивило Эли своим необычным выражением. Даже Лиза заметила, что графиня как-то преобразилась и смотрит не то торжественно, не то чересчур тревожно. Один Алексей ничего не замечал, так как при виде этой женщины злоба забушевала в нем и румянец выступил на лице от волнения.

   - Уйдите отсюда! Сестра, Эли... Уйдите. Оставьте нас с графиней! - вымолвил он глухо.

   Девушки вышли, робко озираясь на Алексея, так как он тоже будто преобразился, подобно графине Ламот, и взгляд его горел.

  

  

   - Ну-с, графиня. Мне надо с вами объясниться, - выговорил Алексей сухо, когда они остались наедине. - Вы кстати пожаловали. Я сейчас собирался к вам. Прошу садиться.

   - Я тоже, Норич, явилась объясниться, или, лучше сказать, привезти вам хорошую весть...

   - Хорошую?.. - выговорил Алексей, тоже садясь и таким голосом, что лицо красавицы чуть-чуть подернулось, а умные и красивые синие глаза сверкнули ярко из-под черных бровей.

   - Графиня Софья Осиповна на все согласна... Вы получили от нее приглашение быть сегодня. Я предупреждаю вас, что она желает с вами свидеться, чтобы согласиться на все то, что было всегда вашей дорогой мечтой.

   - Очень верю. Еще бы не согласиться. На ее месте всякая женщина, кроме разве одной графини Ламот, согласится на все, на позор, на ограбление, лишь бы ей возвратили то, что для матери всего дороже. Скажите, как могли вы... Как посмели вы! Да, как вы посмели счесть меня способным приобрести все, что у меня отнято графиней и дедом, таким путем! Путем подлого насилия, почти целым рядом преступлений... Отравление, вымогательство, угрозы, терзание сердца матери...

   Алексей задохнулся и поневоле смолк...

   - Вы уже знаете все, что я хотела вам рассказать. Тем лучше, - холодно выговорила Иоанна. - Но дело не в рассуждениях; теперь и нечего изощряться в чтении морали. Как намерены вы теперь действовать и что требовать от графини Зарубовской? Конечно, имя, от вас отнятое... Но затем, какую сумму?

   - Вы с ума сошли!.. - крикнул Алексей.

   - Нет, не я, очевидно... Но прошу вас успокоиться волей или неволей и отвечать мне на мои вопросы... Что вы потребуете?..

   - Я потребую прежде всего... и не у графини Зарубовской, а у графини Ламот и ее приятеля, ей вполне подчиненного, чтобы они немедленно, сейчас отдали мне ребенка. Слышите. Через час или два я должен свезти ребенка к матери.

   - Положим... Мы вам его отдадим живьем, и вы его свезете к матери... Потом, скажите, что будет. Ну-с? - иронически рассмеялась Иоанна.

   - Потом... После этого, если Софья Осиповна захочет, раскаявшись, возвратит мне отнятое...

   - Она не дура... Она из тех женщин, которые пользуются глупостью других. Раз ребенок будет у нее - она попросит вас вежливо и даже, вероятнее, невежливо удалиться из дома.

   - Тем хуже для нее и, разумеется, для меня. Но зато я выеду из России, как приехал, - честным человеком. Итак, извольте сейчас ехать к Калиостро и убедите его, что другого исхода нет. Если он откажется загладить проступок, сделанный моим именем, то я явлюсь сам требовать ребенка. Если он и мне лично откажет и будет сочинять всякие басни, то я его убью.

   - Вы кончили?.. - тихо и нетерпеливо спросила графиня.

   - Кончил.

   - Слава Богу. Теперь слушайте меня. Все, что вы говорили, - вздор! Все, что вы желаете, и притом воображаете еще, что можете у нас требовать, только глупо и глупо. Но главное не в этом, а главное в самообольщении, в самообмане. Вы должны делать, что я вам прикажу, а не мы будем вам повиноваться. Вы у меня в руках, а не я в ваших. И вот поэтому я вам приказываю теперь собираться и выезжать из Петербурга господином Норичем и без состояния. Коль скоро вы не желаете его получить и делиться с нами, а желаете наделать ряд глупостей, то уезжайте, а мы уже сами с графом Калиостро получим что-нибудь.

   - Сами! Одни! Но моим именем, конечно! - презрительно усмехнулся Алексей.

   - Разумеется... Ну-с... Итак повторяю вам, выбирайте и решайтесь. Если вы не поедете к графине требовать имя и состояние, то собирайтесь немедленно и выезжайте из Петербурга. Я вам это приказываю!

   И синий взгляд красавицы как зарница вспыхнул из-под темных бровей и озарил бледное лицо. Никогда Иоанна не была так эффектно хороша собой, как в эти мгновения пылкого гнева, едва сдерживаемого самовластной женщиной.

   - Вы приказываете? - произнес Алексей почти недоумевая и относительно спокойным голосом.

   - Да.

   - Вы! Мне?..

   - Да!! - резко воскликнула Иоанна на всю горницу.

   - Бросимте шутки!.. Ну-с... Скорее ступайте к Калиостро! Скорее...

   Алексей встал и произнес все это быстро, решительно, но без гнева, а просто как человек, которому надоела пустая болтовня. Графиня почти истерически расхохоталась и, поднявшись также со своего места, скрестила руки на груди и приблизилась к Алексею вплотную...

   Иоанна стала перед ним, грудь с грудью, на полшага расстояния и, улыбаясь страшной улыбкой, смотрела своим сверкающим взглядом прямо ему в глаза...

   Так подходят к человеку, чтобы поразить его, ударить, смять, раздавить, убить каким-нибудь одним словом...

   - Поезжайте требовать все или выезжайте тотчас из Петербурга! - произнесла она отчетливо, но едва-едва шевеля хорошенькими тонкими губками, как делывала только в минуты кокетничанья на балу с поклонниками или на свидании с возлюбленными. - Если вы сейчас не исполните того или другого моего приказания, то вечером вы будете в крепости, в каземате... Вы русский подданный, и вас не вышлют за границы государства... Вы не верите мне, малоумный рыцарь, ратующий во имя каких-то бессмысленных правил нравственности и чести? Вы не верите, что я вас посажу в крепость. Одним моим словом...

   Алексей был поражен не столько словами этой женщины и угрозой, сколько той уверенностью, которой дышал тон ее голоса и всякая черта красивого и зловещего лица.

   - Не понимаю... - проговорил он тихо, но с тревогой на сердце. - "Ведь это не женщина, - будто шептал ему голос, - это дьявол в образе женщины стоит перед тобой. А он все может!"

   - Наказуется ли русский да и всякий подданный,- отчетливо произнесла Иоанна, - за обман и за поднятие на смех своего монарха. Полагаю, что наказуется, господин Норич. Зачем же вы, по малоумию и детской опрометчивости, подняли на смех русскую императрицу, вас обласкавшую, обманули ее самым низким образом.

   - Я... - пролепетал Алексей, слабея и задыхаясь под змеиным, будто сковывающим его члены взглядом Иоанны.

   - Письмо королевы Марии Антуанетты и патент на звание мушкетера - подложные, Вильетом писанные и подделанные...

   - Что-о?! - закричал Алексей, пошатнувшись.

   - Подложные! Одно слово французскому посланнику- и, конечно, нас с Вильетом вышлют из Петербурга, а вас немедленно арестуют и...

   Иоанна не договорила: две руки схватили ее за ворот платья и душили... Она рванулась, отскочила на шаг, но обезумевший человек повис на ней, оборвал ей ворот, обнажив грудь до плеча, и душил... Иоанна через силу отчаянно закричала на весь дом...

   Эли, а за ней Лиза опрометью вбежали в комнату на этот дикий и пронзительный крик и бросились к Алексею...

   Обе девушки, не понимая еще, что делать, инстинктивно схватили Алексея за руки, защищая от него эту женщину.

   - Алексей!.. Брат!.. - кричали они.

   Голоса сестры и невесты словно привели Алексея в чувство и заставили опомниться. Он выпустил Иоанну из рук и выговорил сдавленным голосом:

   - Это не женщина... это... тварь!..

   И вдруг молодой человек упал на кресло и зарыдал, как ребенок.

   - Опозорен... Ах, зачем ты не мужчина!.. Я бы искрошил тебя на поединке. Вон отсюда, низкая тварь, преступница!.. Вон... Не подходите к ней! Она прокаженная. Она заразит вас. Эли!.. Лиза!.. Не подходите! Дальше!

   Алексей кричал, как безумный, но вдруг закрыл лицо руками и, покачиваясь на кресле, стих... Обе девушки бросились к нему. Это наступившее вдруг безмолвие было страшнее крика.

   Иоанна быстро вышла. Слезы были на ее мертвенно бледных щеках. Но какие это были слезы? Слезы ли бешенства, испуга или физической боли. Или же все-таки попранное женское чувство, оскорбленная женственность сказались и заговорили в этом существе, которое казалось Алексею дьяволом...

  

  

   Графиня Софья Осиповна, напрасно прождав Алексея все утро, измучилась и истерзалась... Материнское чувство не могло, казалось, далее выносить пытку неизвестности насчет ребенка.

   К тому же старый муж упорно требовал видеть сына, хотя бы на минуту. У графини ум за разум зашел. Баронесса ссылается на Алексея и советует прийти с ним к соглашению, чтобы получить сына обратно. Он же, по словам Макара Ильича, был поражен и написал ей несколько строк, по которым видно, насколько он благородный человек. Кто же тут злодействует? Кому же тут и какая выгода? Или все вздор и Феникс правду говорит: ребенок умер и даже тело его сожжено безумцем кудесником?

   Графиня потеряла голову и, не дождавшись Алексея, около полудня выехала к Потемкину. Приказав доложить о себе, она прибавила, что приехала "исполнить просьбу Григория Александровича и даже более того...". Потемкин принял графиню тотчас же, и она заявила ему, что Норичи, ее нахлебники, покаялись ей, что все сочинили, клевеща на покойную графиню Эмилию Яковлевну, что Алексей действительно подлинный сын ее и, следовательно, наследник и имени, и части состояния. Потемкин только ухмылялся и наконец промолвил ласково:

   - Ну вот и доброе дело. Давно бы так... Только жаль мне, что малый-то негодяй все-таки. Осилил он тебя, дорогая графиня, добился своего... но подлым образом!

   Графиня передала Потемкину взятую ею с собой записку Алексея, которая вполне оправдывала его...

   - Слава Богу! Вот рад! - воскликнул Потемкин. - А я было уж похоронил его в сердце...

   Затем графиня перешла к главному предмету и цели своего посещения, что делать относительно пропажи ребенка?

   - Помоги, Григорий Александрович. Хочешь, в ноги брошусь... - заплакала Софья Осиповна.

   - Да ведь этот мерзавец говорит, что он помер и даже спален им дотла. Тезка-то мой.

   - А мне пишет вот неизвестный, пожалуй сам этот Феникс, что Гриша жив. Вот прочтите.

   Потемкин подумал, взял у Софьи Осиповны письмо Алексея, анонимную записку и, кроме того, написав несколько строк, дал ей подписать. Это было краткое заявление о раскаянии Норичей и согласии графа Зарубовского снова признавать Алексея за внука и законного наследника.

   - Ну вот я с этим сейчас к матушке-царице. Теперь я вами доволен и готов сам ехать к фокуснику с обыском. Коли не был "спален невежей", - невольно пошутил Потемкин, - то мы моего тезку, Гришуху, отвоюем.

   Графиня, отчасти успокоенная, поехала домой, а Потемкин стал собираться в Зимний дворец.

   Но в эти мгновения курьер уже скакал по Невскому из дворца в Аничков дом с приглашением Государыни явиться князю немедленно.

   За час перед тем, что графиня Зарубовская явилась к Потемкину, с государыней случилось маленькое происшествие, виденное целой толпой народа.

   Придя в себя лишь наполовину, Алексей, уже после исчезновения Иоанны, решил, не колеблясь ни минуты, сознаться тотчас в невольном дерзком обмане царицы, рассказать все подробно и просить о своем аресте, даже о строгом наказании по законам.

   - Именно скорее сам себя выдам головой и наказания просить буду! Легче на душе станет! - бормотал он.

   Не сказав ни слова обеим девушкам, за что он оскорбил графиню Ламот, он только простился с ними и быстро, без оглядки, все еще бледный выбежал из дома. Девушки кричали ему вслед, усиленно звали его, но он даже не обернулся.

   "Куда? К кому? - мелькало у него в голове как сквозь туман. - К Рылееву! - решил он уже на полдороге. - Он начальник полиции! Ему себя и выдам".

   Между тем он шел быстро, бормотал, махая руками, и не замечал того, что на него оглядываются все прохожие... Так достиг он Царицына луга и пошел через него, очевидно не понимая и не зная, куда он идет... Шагая бессознательно вперед, он вдруг должен был остановиться перед оградой. Это был Летний сад.

   Алексей оглянулся, отчасти пришел в себя и выговорил вслух:

   - Что же я делаю! Где Рылеев? Где он живет... Что за сад...

   Он стал озираться кругом себя и вдруг увидел у ворот ограды изящную позолоченную карету с цугом белых коней, а около них придворных лакеев, скороходов и двух кавалергардов верхом. Вокруг кареты была толпа зевак.

   Сразу понял все Алексей и бросился к этой карете, огибая ограду.

   - Сама судьба сюда привела... Это она! Она! - почти закричал он на бегу...

   Действительно, из сада выходила государыня и после прогулки приближалась тихо к поданной карете в сопровождении одной фрейлины.

   В ту минуту, когда императрица явилась в воротах, к ней, растолкав толпу, бросился молодой человек в дворянской домашней одежде, но без парика, без шляпы и без шпаги... Он упал на колени перед ней, зарыдал, силился что-то сказать и не мог... И, только схватив край ее платья, целовал его и закрывал им себе лицо. Государыня сначала невольно вздрогнула, лакеи бросились было оттащить от нее безумца, за ними и вся толпа колыхнулась.

   - Постойте... оставьте... - вымолвила Екатерина.

   Своим опытным и зорким глазом она увидела, что имеет дело не с сумасшедшим, а с человеком, сейчас только пораженным горем или бедой...

   - Что вам, говорите! Кто вы?.. - милостиво вымолвила она, нагибаясь, чтобы видеть того, который лежит у ее ног.

   - Простите... Простите...

   Только эти два слова и мог произнести Алексей и. лишившись чувств, повалился на землю... Но государыня, вдруг пристальнее приглядевшись к безжизненному и бледному лицу лежащего, сразу узнала того несчастного молодого человека, о котором просила даже Потемкина похлопотать. Она прошла и, сев в карету, приказала позаботиться о лежащем в обмороке.

   - C'est le mousquetaire de la reine de France! {Это же мушкетер французской королевы! (фр.) Ред.} - обратилась она к своей спутнице. - Какая новая беда с ним приключилась? И так уже судьба его была горестная.

   - Он сказал: "Простите!" - заметила фрейлина. - Он прощения просил.

   - Прощения? Да. Правда! Конечно... Странно!..

   Императрица задумалась.

   Вернувшись во дворец, она тотчас послала за Потемкиным. Вельможа явился, выслушал рассказ государыни о русском мушкетере, затем передал все слышанное им от графини Зарубовской, то есть что он не замешан в воровстве ребенка, а граф снова признал его за внука.

   - В чем же он прошенья просил? Все загадки... - сказала Екатерина. - Надо разгадать,

   - Разгадаем, - весело отозвался Потемкин. - Такие ли загадки разгадывали. Я его сейчас же велю разыскать и привести к себе... В сумерки, матушка, даю слово, будем иметь разъяснение сего ребуса мушкетерского!

   И Потемкин сдержал слово. В сумерки он явился снова во дворец после свидания с Алексеем и подробно все доложил государыне, все, что долго и горячо рассказывал ему Алексей о его знакомстве с Калиостро и графиней Ламот.

   Государыня выслушала все и покачала головой.

   - Чем же он виноват. Коли мы обманулись, даже здешняя амбассада {Посольство. Ред.} французская обманулась, то ему и Бог велел быть обманутым. Ему бы молчать, да со всеми русскими и французскими онёрами {Онёр - козырная карта; выражение "со всеми онёрами" означает "со всеми без исключения". Ред.} и уехать подобру-поздорову. И концы в воду.

   - Конечно, матушка, его никто не выдавал, он сам себя выдал. Все повторяет одно: я не негодяй, я честный человек, но я преступник по опрометчивости и требую наказания.

   - Требую?.. - улыбнулась государыня.

   - Требует наказания! Так и орет на меня грозно и во всю глотку: накажи! - рассмеялся Потемкин.

   - Хорошо, я его накажу по-своему и по делам его! - двусмысленно улыбнулась государыня.

   - Ну, а насчет волшебника, да и волшебницы тоже... Как прикажешь? - спросил Потемкин.

   - Вестимо все, что должно и можно. По законам.

  

  

   Графиня Иоанна Ламот хорошо знала людей, и это знание приобрела из деятельной практики и из опыта. Поэтому она была уверена, что молодой безумец не поедет требовать ничего от графини Зарубовской, но, разумеется, воспользуется почетным французским и русским званиями и тотчас уедет с невестой и сестрой в Испанию, чтобы там получить громадное состояние после венца.

   Стало быть, деньги Зарубовских надо получить его именем себе самой.

   Иоанна, оправившись от оскорбления и насилия, совершенного над ней безумцем, побывав дома, собралась ехать к графине Софье Осиповне, когда в ее квартире появился Калиостро...

   Кудесник был взволнован и озабочен.

   - Что с вами? - удивилась Иоанна.

   - Скверны наши дела. Что Норич?..

   - Отказался наотрез, конечно... Я этого и ждала. Не будь он у меня в руках - было бы еще хуже. Теперь я еду сама кончать с матерью. Конечно, от его имени...

   - Надо спешить, графиня. Надо спешить.

   - Да. А что? Вы боитесь Норича, огласки. Так худшего ничего не будет.

   - Нет, графиня, я боюсь не за Норича, а совсем другого. Последствий глупости вашей Розы.

   - Как?!

   - Ребенок очень плох. За одну ночь он так ослабел, что, признаюсь, я не ручаюсь, будет ли он жить. Даже не ручаюсь за несколько дней.

   - Но три дня-то он проживет? А больше мне не нужно.

   - Не знаю.

   - Как не знаете? Да ведь это ужасно. Ведь тогда все пропало. Вся поездка в Россию - ноль...

   - Сами вы виноваты, то есть ваша дура Роза. Разве возможно было так опаивать... Это вышло настоящее отравление...

   - Давали вами же назначенную дозу... - раздражительно проговорила Иоанна.

   - Мою дозу?.. Я ребенка не видал. Я не знал, что он хилый. Ему надо было меньше... Я не отравитель!..

   - Ну да что об этом! Теперь поздно спорить о пустяках, - рассердилась Иоанна. - Надо действовать. Я еду сейчас и кончаю. А вы употребите все ваши усилия и все ваше искусство, чтобы поддержать его жизнь хоть на три дня, может быть, на два... Слышите, хоть на два...

   - Хорошо... - как-то угрюмо отозвался Калиостро.

   Графиня тотчас же собралась и поехала к Зарубовским. Софья Осиповна, конечно, приняла прежнего друга, хотя теперь уже подозревала Иоанну благодаря запи