Салиас Евгений Андреевич - Кудесник

ске Алексея и объяснению с Потемкиным. Она просто побоялась не принять баронессу д'Имер. Быть может, жизнь младенца в руках этой женщины, подсказывало ей сердце матери.

   Объяснение приятельниц было короткое. Баронесса просила денег для господина Норича, чтобы наутро привезти Гришу здоровым и невредимым. Софья Осиповна объяснила все, что узнала, и все, что уже сделала. Алексей получит все, ему следующее по закону, - имя и титул теперь, а половину состояния после смерти графа.

   - Он требует сейчас же, сегодня тысяч сто... - проговорила отчасти пораженная известием Иоанна.

   - А его записка? Его клятва, что он тут ни при чем?.. - не менее пораженная отозвалась графиня.

   - Это игра... для посторонних... Ему нужны очень деньги... Он боится, что все это дело протянется, что вы наконец опять, после...

   Иоанна путалась и не знала, что сказать. Опять злая судьба смеялась над ней, как уже не раз в Париже. Все срывалось за миг до полного успеха...

   - Хотите ли вы видеть вашего Гришу сегодня вечером? В восемь часов он будет у вас, - решительно выговорила она.

   - Конечно! - восторженно воскликнула графиня.

   - Дайте мне сто тысяч...

   Графиня удивилась и задумалась... "Стало быть, ей, а не Алексею!"

   - Я, признаюсь, не понимаю... - проговорила она, но тотчас же снова подумала: "А если жизнь Гриши в ее руках? Если власти будут не в состоянии что-либо сделать с хитрыми негодяями?"

   - Вы не согласны? - с угрозой вымолвила Иоанна, вставая.

   - Согласна! - вырвалось невольно у графини. - Привозите мне сына сейчас, то есть хоть вечером, и я передам вам деньги.

   - Вот это разумно. Так ждите меня. Но только, графиня... помните. Если вы меня обманете, то это так не останется...

   - Нет, баронесса, - гордо вымолвила Софья Осиповна. - Привозите Гришу, деньги будут вас ждать.

  

  

   В сумерки Иоанна была в доме Калиостро и укутывала маленького Гришу, чтобы везти его к матери. Она была в духе и весело острила с Лоренцой и с кудесником.

   Лоренца, которая не имела своих детей, пронянчившись с больным ребенком так долго, привыкла к крошке и полюбила его.

   - Бедняга, - шептала она, - теперь надолго ли он едет к матери.

   - Ничего. Может быть, и оправится, - сказал Калиостро. - Теперь он лучше, чем был поутру.

   - Ну об этом заботьтесь и думайте вы, графиня Лоренца! - рассмеялась Иоанна. - Мне лишь бы его доставить живым и сдать.

   И Иоанна, закутывая ребенка, тормошила и переворачивала его резко, неумелыми руками и угловатыми движениями, как все женщины, никогда не обходившиеся с малютками. Ребенок стал пищать слабым болезненным голоском.

   - Ну, кажется, пора?.. - сказал наконец Калиостро.

   - Обидно, однако, вместо двухсот тысяч, а то и более получить сто, а то и менее. Что вы, кстати сказать, сделаете, если графиня Зарубовская вас обманет?

   Иоанна хотела отвечать, но в этот миг в слабо освещенной одной свечой горнице появился Джеральда и проговорил что-то, задыхаясь, своему барину.

   Калиостро ахнул, схватил из рук Иоанны ребенка и бросился с ним в противоположный угол дома, где был его рабочий кабинет...

   Не успела графиня Ламот спросить у перепуганной Лоренцы, что бормочет по-итальянски их Джеральди, как дверь из коридора растворилась тихо и в комнату вошли один за другим несколько военных... Это был офицер с вооруженной ружьями командой солдат.

   - Я вас прошу не двигаться из комнаты ни на шаг,- произнес он, обращаясь к дамам вежливо, но не кланяясь. - Ни на шаг! Иначе вас свяжут...

   Оставив караул около трепещущих женщин, две пары солдат, офицер с остальной командой двинулся в ту же сторону, куда убежал Калиостро. Через полчаса хозяин дома, граф Феникс, его жена и баронесса д'Имер были снова одни в квартире и снова свободны... Но ребенок был уже взят и увезен. Пока офицер обыскивал дом, внизу, в карете своей, ожидала исхода обыска взволнованная, бледная, плачущая от боязни и неизвестности сама графиня Софья Осиповна...

   Теперь она с замиранием в сердце прислушивалась к лепету младенца и, не видя лица его, на этот раз чувствовала, знала не разумом, а всеми фибрами своего существа, что везет "своего" ребенка, а не чужого.

   А граф Феникс и Иоанна сидели пораженные, раздавленные, молчаливые. На столе лежала казенная бумага с печатью, оставленная офицером.

   Это был приказ полиции в 24 часа собраться и выехать из столицы, к тому же с условием в две недели времени и пути быть вне пределов русских.

   - Но нам не на что ехать! - вымолвила наконец Иоанна. - У нас нет ни гроша.

   - Я так и скажу... - отозвался Калиостро. - Нет, Лоренца... - обратился он к жене. - Собирайся тотчас к Потемкину и объясни все... Проси денег на путевые издержки. Ну а вы, графиня, возьмите у Самойлова.

   - Он меня вчера оскорбил и выгнал от себя! - произнесла Иоанна глухо.

  

  

   Весь вечер и до полуночи в доме Зарубовских было движение. Маленький графчик был жив и невредим, снова в своей опочивальне, и половина домочадцев ликовала по этому поводу. Другая половина с Макаром Ильичом во главе, большей частью пожилые люди и старики, ликовали не менее от известия, что изуверы Норичи покаялись в клевете, а графиня уже подала просьбу царице, прося за них и за себя прощения... Стало быть, сын покойных господ - графа Григория Алексеевича и Эмилии Яковлевны - снова признан за их барина. Всю ночь просидела Кондратьевна над изголовьем обожаемого ею Гришеньки и вздыхала:

   - Как его итальянец уходил, родного... Чуть жив. Теперь в месяц не оправится. Наверное, не кормили ребенка или кормили своей какой дрянью. Вот и извели!

   Софья Осиповна несколько раз за ночь вставала и приходила поглядеть на Гришу... Ребенок смущал ее своей хилостью и бледностью и слабым голосом. Так ли он кричал прежде, когда его только тронешь или даже только слово скажешь! Наутро графиня побывала у мужа и, не объясняя ничего, объявила, что так как мальчику гораздо лучше, то она принесет его. Граф очень обрадовался. Лицо его засияло.

   - Слава Богу! Шутка ли, сколько времени я его не видал. Давай! Давай!..

   Около полудня Софья Осиповна собралась нести ребенка к мужу и заметила, что он спокойнее и тише... Ей казалось, что Гриша смотрит лучше... Так умно, серьезно... Только чуть-чуть будто тоскливо... Кондратьевна, напротив, предпочитала его "воевательства" этому спокойствию и этим "нехорошим" глазам.

   Когда ребенка принесли к графу, он протянул к нему ручки, а граф прослезился... Тотчас устроили две подушки на кресле, придвинутом поближе к графу, и усадили Гришу как в футляр...

   Ребенок тяжело дышал и странно глядел куда-то в пространство, будто не видя никого и ничего...

   - Мамушка... Да ему будто хуже? - вымолвила графиня стоящей на коленях у кресла Кондратьевне...

   - Гри-ша! А Гри-ша! - ласковым, но дряблым голосом восклицал старый граф, усмехаясь и заигрывая с сынишкой. - Чего букой глядишь! Не признаешь. Забыл, что ли, отца, разбойник...

   - Графинюшка... Графинюшка... - вдруг забормотала Кондратьевна, нагибаясь и приглядываясь ближе к ребенку.

   - Что ты?! - вскрикнула графиня от странного голоса мамки. Что с тобой...

   - Графинюшка... Графинюшка... - чуть слышно повторяла Кондратьевна, будто не сознавая даже, какое слово произносит. - Матерь Божья, заступи! - вдруг всхлипнула она.

   - Да что же? Что? - дрогнувшим голосом отозвалась Софья Осиповна и тоже опустилась на колени около кресла, где сидел ребенок на подушках с осунувшимся лицом и с повиснувшей набок головкой...

   Вдруг Гриша вздохнул глубоко, больше раскрыл глаза и тихо пискнул. И он стал сразу смотреть совсем иначе, он будто приглядывался внимательно к чему-то...

   Граф глядел тревожно на сына, жену и мамку; он начинал понимать или чуять, что тут творится нечто необычайное.

   Но вдруг дикий и пронзительный крик жены потряс все дряхлое существо 70-летнего старца; жена повалилась без чувств на пол между ним и креслом, где по-прежнему сидел неподвижно ребенок и будто глядел на него.

   Прибежавшие люди вынесли графиню в другую горницу и положили на диван... Затем Кондратьевна, тихо и молча, опустив глаза в землю, понесла в детскую тело неприметно скончавшегося младенца.

   Старый граф остался один в своем кресле с искривленным и бессмысленным лицом, руки и ноги его подергивало судорогой... Он хотел крикнуть, позвать, и язык не повиновался ему... Горницу застилало туманом... Туман сгущался, становился розовый, красный, багровый...

  

  

   В квартире Алексея было особенно тихо. Молодой человек не выходил из своей горницы и почти не говорил ни слова. Невеста и сестра ухаживали за ним, появляясь с заплаканными глазами и тоскливым лицом. Алексей был не болен, а сражен всем, что пережил за один день... Результата его приключения в Летнем саду и его свидания с Потемкиным еще не было никакого. Он ничего не знал о своей судьбе, как решит ее царица, которую он обманул по милости проклятой женщины.

   Он знал только одно, что Калиостро с женой, графиню Ламот и Вильета - всех выслали уже вон из столицы. В 24 часа времени они собрались и выехали.

   Однажды, через неделю после его приключения, среди дня, Эли быстро вошла к нему в сопровождении встревоженной Лизы и принесла письмо.

   - Курьер из дворца, - выговорила Эли дрожащим голосом и, чувствуя, что не устоит на ногах, опустилась на диван около жениха. Лиза стала на колени около них.

   На письме был адрес:

   "Поручику Лейб-гвардии Ее Величества графу Алексею Григорьевичу Зарубовскому".

   Молодой человек вздрогнул, двинулся и опять опустился на диван, замирая всем существом. Дрожащими руками развернул он письмо и прочел:

   "Любезнейший и благороднейший государь мой! Сим извещаю, что Царица повелевает в наказание за ваши преступления служить тебе в рядах ее гвардии впредь до особого разрешения ехать в Гишпанское королевство. Я же со своей стороны предлагаю в обстоятельствах тебе известных отправляться в свой дом, чтобы самолично, по долгу христианскому и родственному, каковой обычай указует, благочинно приступить к похоронам покончивших живот свой, ваших малолетнего дядюшки и деда. А за сим, войдя во владение всем имуществом, представиться имеете ко двору Ее Величества купно с сестрой и гипшанской невестой.

   К тебе сердцем благосклонный князь Григорий Потемкин".

   - Эли! Лиза! - едва слышно прошептал Алексей, но не мог говорить...

   Девушки увидели, догадались, что беды нет. Когда же Алексей перевел им письмо Потемкина, они обе бросились на молодого человека, душили его в объятиях, целовали его и целовались между собой.

   Через неделю после этого памятного в жизни дня Алексей, похоронив двух графов Зарубовских, старика и младенца, проводил в путь графиню, почти обезумевшую от постигшего ее удара.

   Графиня поехала в дальнюю вотчину, перешедшую ей во владение как седьмая часть имущества покойного мужа.

   В то же время сестра и невеста Алексея переехали на жительство в большие палаты, где все ликовали, несмотря на недавние похороны.

   На второй день Пасхи молодой гвардеец граф Зарубовский представился монархине вместе с сестрой и невестой.

   Он с волнением и слезами восторга благодарил царицу за милостивый суд и прощение невольного преступления...

   - Нет, граф... Не я тут главным судьей была! - задумчиво произнесла государыня, - это был суд Божий!