Салиас Евгений Андреевич - Кудесник

justify">   - Никогда! - воскликнул Алексей. - Я не могу, я не хочу оставаться здесь!.. Даже во Франции я не останусь на жительство. Я женюсь на испанке и, по всей вероятности, проживу свой век на юге Андалузии.

   - О!.. - воскликнул Потемкин, весело расхохотавшись. - Все будет устроено, мой милый друг!.. - ласково выговорил он и, крепко пожав своей мощной и богатырской ладонью руку молодого человека, прибавил:

   - Если вы собираетесь сделаться гишпанцем, то я вам все устрою... А я думал, вы хотите дерзким образом, понадеясь на себя, пролезть у нас в русские сановники. Обида мне, молодой человек, что не могу я и титул графа Зарубовского вам устроить!.. А все-таки я, может быть, съезжу к графине Софье Осиповне... Скажу вам откровенно, что дело это, то есть ваше заключение, много говору и шуму когда-то наделало. Сама государыня была тогда возмущена поступком вашего деда, но делать было нечего. Но мы, по примеру нашей мудрой монархини, верили, да и теперь верим, что вы жертва корысти вашей бабушки-мачехи... Софья Осиповна - кремень-баба!..

   Алексей вышел от Потемкина почти довольный. Негромкое имя Норича, соединенное с придворным знанием двора императрицы российской и с патентом на звание офицера гвардии, должно было удовлетворить честолюбию старой маркизы Ангустиас.

   Через несколько дней Алексей узнал через Лоренцу, что Потемкин побывал у графини Зарубовской по какому-то делу и потом бранил ее.

   После относительной удачи в своем деле, от которой стали гораздо веселее и Лиза и Эли, Алексей однажды вечером, будучи у Калиостро, объявил в присутствии графини Ламот, что готов даже удовольствоваться тем, что выхлопотал себе, и ехать из России.

   Калиостро и графиня Ламот были равно поражены этим объяснением и объявили молодому человеку, что если он пригласил их сюда, в Россию, для помощи в своем деле, то не имеет права теперь бросать предприятие и бежать, не дождавшись никакого результата.

   - Не забудьте, мой юный друг, - вымолвил Калиостро, что вы мне обещали, то есть предлагали, в случае успеха в России, часть состояния, которое можете получить.

   - Что ж вам деньги, когда вы можете из угля и воды...- начал было Алексей совершенно серьезно.

   - Оставьте шутки! - строго прервал его Калиостро.

   - Да вообще это нелепость - ехать через всю Европу, чтобы получить чин поручика и этим удовольствоваться!- заговорила Иоанна.

   И графиня, особенно взволнованная, объявила Алексею, что не далее как через недели две старый граф с женой подадут просьбу императрице, в которой скажут, что признают Алексея снова своим внуком. Они будут просить прощенья государыни и у него самого за сделанную несправедливость, так как показание супругов Норичей оказалось злодейской клеветой, голой ложью, выдумкой, несправедливой относительно Алексея и позорной для них самих.

   - Достаточно ли этого с вас? Или вы мне не верите?!- воскликнула Иоанна.

   - Не знаю... - отозвался растерявшийся и пораженный Алексей. - Но как?.. Почему?.. Каким образом?..

   - Все это не ваше дело! - сухо выговорила Иоанна.

   - Вы в этих делах сущий ребенок, с вами я не стану входить в откровенности. Вы судите о многих вещах как-то по-своему, по-ребячьи... Повторяю вам: через какой-нибудь месяц вы будете снова по закону граф Зарубовский и собственник половины всего состояния. Сама Софья Осиповна будет из сил выбиваться и хлопотать, чтобы это совершилось законным порядком. Я знаю это из вернейшего источника, от близких к графине Зарубовской людей. Повторяю: через месяц вы - граф Зарубовский и богач!.. Поняли?

   Алексей молчал. Он стоял пораженный. Несмотря на свою неприязнь к этой женщине, он все-таки верил теперь всему, что она сказала.

  

  

   Пока Алексей устраивал свои дела, в доме старого графа было много нового.

   Дальний родственник Софьи Осиповны, никогда у них не бывший прежде, явился однажды и стал особенно любезничать и ухаживать за молодой графиней, в шутку величая ее "тетушкой".

   Графиня поддалась на это ухаживание молодого и красивого гвардейца, который был не кто иной, как князь Самойлов.

   Через несколько времени новый ухаживатель стал просить "тетушку" принять у себя чужеземку, приехавшую в Петербург, которая очень скучает, а с другой стороны - стремится познакомиться с графиней, об уме которой много слышала.

   - Я ей так вас превозношу всегда, что она теперь спит и видит сблизиться с вами! - объяснил Самойлов.

   Графиня, конечно польщенная, согласилась с удовольствием. Баронесса д'Имер появилась в доме, а через три дня начала уже бывать у графини запросто. Через неделю она была знакома и со старым, еле живым, нелюдимым графом Алексеем Григорьевичем. Вскоре, по ее рекомендации, графиня взяла в дом к своему обожаемому младенцу-сыну французскую бонну, которая сделалась главной начальницей над всеми матушками и нянюшками.

   Далее главная и любимая няня старая Кондратьевна была совсем отстранена от ребенка, и все ее козни и подкопы против "бонки" и "французеньки" не привели ни к чему.

   Графиня не могла нахвалиться ухаживаньем за ребенком, кротостью и внимательностью бонны, мадам Розы. Бонна постепенно совсем отдалила всех от младенца-"графчика" - и нянек, и девушек. Все она делала сама, спала около кроватки своего "cher Gricha" и, когда этот Гриша заплачет, кидалась к нему со всех ног, как угорелая. Много раз графиня благодарила баронессу за такую няню.

   Знакомство Иоанны с Софьей Осиповной перешло в тесную дружбу. Нельзя было не прельститься этой красивой, элегантной, остроумной и любезной парижанкой. Да и ее общественное положение там, в Париже, было, конечно, выше положения графини Зарубовской в Петербурге. Баронесса д'Имер была, по ее собственным словам, другом королевы Марии Антуанетты и даже теперь с нею состояла в переписке. Софья Осиповна была польщена.

   Но вдруг появилась тревожная забота у графини. Ребенок заболел... Призванные два доктора объяснили, что болезни, собственно говоря, нет.

   - Это пустяки. У детей мало ли что бывает. Верно, зубки режутся!

   Графиня беспокоилась и заявляла, что у Гриши давно весь рот полон зубов.

   - Ну, умный зуб режется! - заявлял домашний доктор.

   Ребенку стало было лучше, потом опять много хуже, и наконец он совсем слег. Доктора только разводили руками и объясняли зубками. Жар, метание, высокий пульс или спячка, вялость и упадок сил - все это чередовалось, а доктора все пичкали Гришу всякими снадобьями и говорили, что, может быть, вот:

   - Прорежется умный или глазной зуб, и все пройдет.

   Роза окончательно измучилась с больным.

   Однажды новый друг дома, баронесса, явилась и, узнав, что le cher petit Gricha опять очень плох, заметила графине, почему она не хочет обратиться за советом к медику, который своими чудодейственными исцелениями привел в восторг весь город, - приезжему иностранцу, к графу Фениксу.

   - Конечно, я бы очень рада, но я его не знаю, - сказала графиня. - Как его звать из-за пустяков, когда он не медик за деньги, а из любезности и человеколюбия.

   - Я вам это устрою! - вызвалась баронесса д'Имер. - Я с ним не знакома, но встречала его жену. Я поеду к ней, а через нее устрою все. Граф Феникс сам явится к вам, если он так любезен, как говорят.

   Через два дня граф Феникс был в доме Зарубовского и внимательно осматривал больного ребенка. Затем он заявил графине, что болезнь очень опасная, почти неизлечимая в тех условиях, при которых находится дитя.

   - Нужен правильный уход и правильное лечение. Надо бы ему быть в больнице, а не дома.

   - Почему же? - спросила Софья Осиповна.

   - Нужно систематическое леченье, графиня, - заявил Феникс. - Я могу, конечно, вылечить ребенка, но для этого необходимо мне постоянно иметь его под глазами, видать его каждый час, раз двадцать на день, чтобы следить неустанно за действием моих лекарств. Ездить же к вам так часто я не могу.

   - Помогите хоть чем-нибудь. Лечите и навещайте ребенка хоть раз в два дня, - сказала баронесса д'Имер, присутствовавшая при визите мага и врача.

   - Так ничего не будет! - отозвался Калиостро-Феникс. - Я положительно лечить отказываюсь при таких условиях.

   - Что же делать? - воскликнула графиня Софья Осиповна.

   - Дайте его ко мне в дом, и я берусь его вылечить. Но с тем, чтобы вы не навещали его.

   Графиня, разумеется, и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с единственным сыном, да еще и не видеть его.

   Феникс уехал. А с следующего дня ребенку стало много хуже... Он не узнавал никого, бредил и стонал.

   - Побойтесь Бога, графиня... Согласитесь на предложение Феникса! - уговаривала Иоанна своего друга.

   - Спасите бедного Gricha, - плакала его бонна Роза. - Согласитесь отпустить нас в дом этого итальянского доктора. Я не отойду и там от ребенка ни на шаг.

   Графиня в отчаянии и страхе не выдержала и согласилась.

   Феникс приехал и перевез к себе и больного, и его бонну, положительно обещая, что через неделю возвратится с совершенно здоровым ребенком. Баронессе д'Имер, как постороннему лицу, он позволил видать у него ребенка, чтобы извещать его мать о ходе болезни и лечения.

   Графиня, разумеется, была в страшной тревоге и, как говорится, сама не своя, но со второго же дня Иоанна, навестившая Гришу, сама привезла хорошие вести. Через два дня еще Гриша, по ее словам, был почти совершенно оправившись, только граф Феникс, заподозрив бонну в противодействии его указаниям, отправил ее.

   - Розу?! - воскликнула графиня.

   - Да. Мне это тоже очень неприятно, - сказала Иоанна, - и я считаю, что это бессмысленный каприз медика.

   - Стало быть, Гриша один! Один! Без няни! - восклицала графиня в отчаянии.

   - Успокойтесь. Около него две няни. Одна русская, другая итальянка, и уход отличный. Но мне жаль Розу, которая страшно огорчена и оскорблена. Она была у меня...

   - Где же она? Зачем же она не пришла ко мне?

   - Она и не придет. Ей стыдно вас и всех ваших людей. Она сказала, что сегодня же уходит совсем из страны, где подвергаются таким незаслуженным оскорблениям.

   - Уговорите ее, милая баронесса. Пришлите ко мне. Как только Феникс привезет мне Гришу, я ее опять возьму.

   - Обещать не могу, - ответила Иоанна. - Она самолюбива. Да, вероятно, она уж и выехала из Петербурга.

   Прошло дней десять, ребенок, по словам баронессы д'Имер, поправился окончательно, и граф Феникс уже собирался привезти его к матери. Графиня радовалась и нетерпеливо ждала этого дня, тем более что старый муж начинал уже страшно тосковать, не видя любимца сына. Он жаловался, плакался и брюзжал по целым дням, упрекая жену первый раз в жизни в бессердечности и безрассудстве.

   - Как можно? Как можно?! - тосклико ворчал граф Алексей Григорьевич. - Чужому человеку свое дитя препоручить. А еще мать.

   Объяснять старому мужу всю безвыходность и беспомощность положения, в котором была она, конечно, не стоило. Софья Осиповна отмалчивалась и только раз огрызнулась на мужа.

   - А лучше было бы, если бы он - Христос с ним - помер. Ведь уж он помирал! А этот Феникс брался вылечить, но с условием - на дому. Что же, по-вашему, надо было оставить умирать единственного сына?

   Вскоре, однако, это мученье кончилось, Иоанна приехала и объявила, что Феникс будет с ребенком в тот же вечер.

   - Он просил только вас предупредить, - заметила графиня д'Имер, - чтобы вы не тревожились, что у Гриши все личико высыпало. Это дня в три пройдет.

  

  

   Дела Алексея наконец увенчались если не полным, то большим и неожиданным успехом. Любимец королевы Марии Антуанетты и мушкетер ее конвоя стал поручиком русской гвардии.

   Князь Потемкин поздравил молодого человека, но советовал тотчас выезжать из России, чтобы не навлечь на себя неприятностей от завидующих ему лиц.

   - А таковые есть, мой друг, - сказал загадочно Потемкин. - Собирайтесь подобру-поздорову, без проволочек. Что вам тут у нас делать?

   - Я выеду немедленно! - отозвался Алексей.

   Откланявшись князю, Алексей отправился к Калиостро и объявил как о своем успехе, так и о предполагаемом отъезде.

   - Нет, любезнейший Норич! - воскликнул кудесник. - Это немыслимо. Вам надо обождать.

   - Зачем? Какая цель? У меня теперь все, что я мог и могу получить. Остальное невозможно...

   - Приезжайте ввечеру ко мне, - сказал Калиостро, помолчав. - Будет графиня Ламот, и мы вместе все дело обсудим. Она больше меня знает, в каком положении все дело, так как она часто видит ваших врагов.

   - Графиня? - удивился Алексей. - Она часто видает... Кого?

   - Графа Зарубовского и графиню, его супругу. Они давно знакомы.

   Алексей, не бывавший ни разу за все последнее время в доме деда, не мог этого знать и был теперь чрезвычайно удивлен. Вечером он, конечно, приехал к Калиостро и нашел у него Иоанну.

   Графиня была несколько взволнованна и стала убеждать Алексея не портить своих дел и не слушаться Потемкина.

   - Все идет на лад! - начала Иоанна и затем говорила довольно долго, при этом быстро, раздражительно, даже отчасти гневно... Но, однако, она говорила неясно, избегая подробностей, объясняясь общими местами и ограничиваясь обещаниями.

   - Но как все это устроится? Вы мне этого не говорите, - заметил Алексей. - Как? Каким образом? В силу каких обстоятельств?

   - Я вам отвечаю головой за успех и с вас должно быть достаточно! - вымолвила Иоанна уклончиво.

   Наступило молчание и длилось довольно долго.

   - Итак, я надеюсь, что вы подождете какой-нибудь месяц? - угрюмо произнес наконец Калиостро после паузы. - Подождете, чтобы выехать из России богачом и Зарубовским.

   - Конечно... - пролепетал Алексей, как провинившийся школьник. - Но как?.. Каким образом? - произнес он снова, как бы уже сам себе.

   - Этого ни я, ни графиня вам не скажем, - холодно проговорил Калиостро. - Это до вас не касается. Мы ваши ходатаи и ведем дела за вас. А плоды наших усилий и трудов мы вам представим.

   - Когда вы узнаете, в чем дело, - заговорила Иоанна, - то вы будете, конечно, настолько благоразумны, что не сделаете какой-нибудь - я не знаю... какой-нибудь умышленной неосторожности и не испортите того дела, за которое мы взялись по вашей же просьбе... Да, наконец, - прибавила графиня, помолчав, - если вы тогда станете вести себя нелепо, то тем хуже для вас. Имя графа Зарубовского останется брошенное как бы среди дороги, а состояние, то есть часть денег, получим мы себе, граф и я, прямо из рук старого графа.

   - Я ничего не понимаю, - отозвался Алексей. - Каким образом вы можете вступить в права наследства помимо меня?.. Я боюсь, что вы делаете нечто, чего мне нельзя сообщить, ибо я не дам на это свое согласие... Я давно подозревал это, а теперь убеждаюсь. Вы что-то здесь творите... И именно вы, графиня...

   - Да... Разумеется!.. - резко произнесла Иоанна, вспыхнув и даже вскочив с кресла. - Разумеется!.. Что ж вы воображали? Вы думали, что мы в этом глупом и скучном городе наслаждаемся, веселимся в обществе и теряем время, как вы, в нерешительности или праздности. Конечно, мы добивались цели... И если уж пошло на правду и на объяснение, то скажу вам прямо, что, когда наступит минута получить при известных условиях или обстоятельствах и титул и имя, а вместе с тем и состояние, я приду к вам и спрошу у вас: согласны ли вы? Да или нет!.. Если вы мне ответите "нет", вы должны будете немедленно выехать из Петербурга при соблюдении полного молчания насчет всего, что узнаете. Если вы ответите это "нет" и вздумаете делать огласку, чтобы сильно повредить нам, то знайте: вы в моих руках, в полной моей власти. Я скажу слово, и здешнее правительство...

   Иоанна хотела продолжать, когда заметила, что Калиостро делает ей знаки.

   - Полноте!.. Полноте!.. - воскликнул Калиостро. - Нам не надо, нельзя ссориться... Перестаньте!.. Вы, Норич, должны быть благодарны графине. Она из-за вас безвыходно сидит вот уже две недели со старым глупцом Зарубовским, запахивает на нем халат, подает ему какую-то кашицу и какое-то пойло здешних докторов. И граф ее обожает! Все это для вас... Вместе с этим баронесса д'Имер первый друг графини Зарубовской, нянчится постоянно с ее младенцем, тупоумным, кстати сказать, и от природы, и от болезни. И все это - ради вас. А вы ничего этого не цените!..

   Алексей был окончательно сражен. Он никогда и не предполагал возможности ничего подобного. Он едва верил своим ушам, слыша теперь, что Иоанна сделалась лучшим другом его старого деда, выжившего из ума, и близким другом неприступной и себялюбивой женщины. Он молчал и соображал, вспоминая все, что сейчас слышал от Иоанны, и старался разгадать то, чего она не хотела досказать.

   Эта подозрительная и странная женщина обворожила Зарубовских и теперь твердо и самоуверенно обещает все устроить... Но как? Не из любви же к ней молодая графиня согласится на то, в чем не взялась уговорить ее сама государыня.

   - Странно! - прошептал Алексей вслух. - Я уверен, что тут кроется что-то особенное и даже, быть может, что-нибудь ужасное!.. Наконец, может быть, что-нибудь относительно ребенка, с которым вы...

   Он не договорил и встал.

   Видя, что он собирается уходить, Калиостро сделал незаметный знак Иоанне. Молодая женщина, снова сильно взволнованная, встала перед Алексеем и, загораживая ему выходную дверь, произнесла, сверкая глазами:

   - Господин Норич! Помните одно... Хорошо помните: со мной шутить никто не может, тем более такой младенец, как вы. Я вместе с графом Калиостро взялась за ваше дело, проехала всю Европу, теперь неусыпно действую. Я уже приближаюсь к цели, ожидая успеха. Я выбиваюсь из сил исключительно потому - говорю вам это прямо, - что надеюсь получить от вас крупную сумму из того полумиллиона, который получите вы. Такую же сумму или большую вы предложите, конечно, графу. Если же вы не согласитесь воспользоваться плодами наших трудов, то уезжайте, не делайте огласки, а мы вместо вас получим это состояние... Тем лучше для нас. Если же... и вот это последнее я прошу вас помнить... вы наделаете шуму, захотите губить обоих нас на чужбине, то даю вам честное слово графини Ламот, которому она никогда за всю свою жизнь не изменяла, что вы будете жестоко наказаны. Вы будете мною преданы в руки здешнего правительства, на его расправу.

   - Угроз, графиня, да еще таких глупых, я не боюсь,- спокойно отозвался Алексей, - и вперед говорю вам, что если вы добудете мне то, о чем я давно мечтаю, честным образом, то я поблагодарю вас. Если нечестно - я откажусь от всего. Стану ли я действовать против вас - я не знаю, обещать не могу ничего. Я не знаю, что вы делаете! Когда узнаю, тогда и буду знать, что мне делать.

   Алексей быстро вышел и, вернувшись домой, передал, конечно, все подробно невесте и сестре. Девушки были в восторге и стали обо всем расспрашивать молодого человека, а затем стали, как часто бывало, красноречиво доказывать ему, что графиня Ламот вовсе не такая ужасная женщина, как он думает, и нечего без всякого основания подозревать ее в совершенно гадких поступках.

  

  

   Наконец графиня Софья Осиповна успокоилась и утешилась. Ее Гриша был снова в своей детской окружен мамушками. Одно смущало всех, и в особенности графиню, что лицо ребенка и все тело было покрыто багровыми пятнами и сыпью. В особенности было безобразно до неузнаваемости лицо маленького Гриши.

   Граф Феникс привез ребенка вечером в карете закутанного и потребовал, чтобы его держали по крайней мере неделю в совершенно темной комнате, так как эта сыпь, по его мнению, могла поразить глаза и причинить, пожалуй, потерю зрения.

   - Но отчего, откуда эта сыпь? - все так тревожно добивалась графиня.

   Медик и маг объяснил, что если бы эта сыпь не появилась, то ребенок был бы уже на том свете. За тем он и взял его к себе на излечение, чтобы упорными заботами и хлопотами вызвать эту сыпь.

   Холодно и отчасти иронически отказавшись от всякого вознаграждения, врач и кудесник уехал, повторяя настоятельную просьбу о темноте в комнате ребенка.

   - Я уж не рада, что вам советовала обратиться к этому итальянцу! - заметила графине после его отъезда баронесса д'Имер. - Он обезобразил ребенка.

   - Авось скоро пройдет, - говорила графиня. - Подумайте, ведь он был при смерти. Разве можно было колебаться. Напротив, я благодарна вам за совет.

   - Мне он ужасно не нравится. Странное лицо.

   - Кто... Гриша?

   - Какой Гриша. Бог с вами! - рассмеялась баронесса. - Я имею в виду этого Феникса. Мне кажется, он шарлатан и авантюрист.

   - Однако денег он не взял, - заметила графиня.

   - Что же из этого... Но ведь имя его Калиостро, зачем же он называет себя графом Фениксом.

   - Он не скрывает этого... - заметила графиня, - все это знают. Но просто ради этикета инкогнито путешествующего аристократа.

   - Какой он аристократ, графиня. Пари держу, что он плебей! - воскликнула Иоанна. - Одним словом, он мне ужасно не по душе. Слава Богу, что вы с ним развязались на веки вечные.

   - Да. Но другое дело! - улыбнулась графиня.- Авось нам не придется более к нему обращаться.

   Прошло дня три. Домашний и давнишний доктор Зарубовских, который все болезни Гриши приписывал зубкам, снова был допущен к ребенку. Он тоже ахал, разглядывая в полутемной горнице лицо младенца. "Да он его просто вымазал чем-то, - думал доктор. - Это не сыпь, явившаяся сама собой, а сыпь, вызванная втираньем. Ну уж итальянские эскулапы. Я ему пса не дал бы на лечение". И, ничего не говоря самой графине, а тайно уговорясь с главной мамушкой, Кондратьевной, доктор дал ребенку примочку, чтобы избавить скорее от этой сыпи.

   Кондратьевна и другие няньки, снова допущенные ходить за "графчиком", были в восторге. Уже почти месяц целый не видали они своего Гришеньку, так как мадам

   Роза почти не впускала их в детскую, а тем паче не позволяла прикоснуться к младенцу.

   - Спасибо этому тальянцу, что он хоть эту мадаму Розу спровадил! - говорили все няньки и под няньки.

   Благодаря усилиям доктора и Кондратьевны на третий же день личико ребенка преобразилось, сыпь и пятна исчезли. Занавески на окнах, конечно, перестали закрывать плотно; несмотря на приказ медика-мага, мамушки могли свободно радоваться на Гришу. Но все они стали дивиться теперь на своего графчика и на все лады вздыхали. От ухода за ним Розы, да и от лечения "тальянца" мальчика просто узнать было нельзя - другой ребенок стал: лицом хоть гораздо полнее, да все выражение личика совсем не такое, как бывало прежде. Никогда он не глядел на них такими дикими глазами. И тот, да не тот графчик.

   Особенно было обидно Кондратьевне, что, по милости найма Розы и долгой разлуки с своим графчиком, теперь он не узнавал ее и дичился так же, как и всех.

   Даже на мать свою он с первого же дня глядел дико и испуганно.

   - Отвык! Шутка ли, сколько времени не видал никого из своих.

   Ребенок постоянно звал маму, но, когда графиня являлась и наклонялась в полутемноте над его постелью, ребенок дико взглядывал и начинал плакать... Прошел еще день и однажды вдруг, около сумерек, Кондратьевна, сидя около занавешенного окошка в детской, глубоко задумалась, потом ахнула и перекрестилась.

   "Помилуй Матерь Божья! Какое мне наважденье приключилось! - подумала она. - Тьфу!"

   Кондратьевна была взволнована; она сидела уже часа два около этого окна и, глубоко задумавшись, соображала. И вот после долгих дум, соображений и воспоминаний о ребенке, за которым она ходила со дня его рождения до минуты найма мадамы Розы, Кондратьевна ахнула на те мысли, которые ей пришли в голову.

   - Помилуй, Заступница! - раза три еще перекрестилась Кондратьевна. - Искушение врага человеческого! Эдакое в голову лезет? Даже ноги затряслись от этих моих мыслев.

   Но враг человеческий или, вернее, здравый смысл и ясновидящее мамкино сердце подсказывали все свое и свое... Будто нашептывали нечто, от чего у старой няни ноги тряслись.

   - А сём-ко я погляжу графчиково родимое пятнышко на бочке под мышечкой! - вдруг пришло на ум Кондратьевне...

   Она приперла дверь, раздвинула совсем обе занавески на окнах и в совершенно светлой комнате раскрыла ребенка на постели.

   - Дай-ко я его разгляжу всего, - сказала Кондратьевна.

   И вдруг теперь, при свете, пристально вглядевшись в лицо младенца, Кондратьевна почувствовала, что ноги у ней подкосились совсем.

   Уже испуганно нагнулась она, повернула ребенка и подняла его рубашечку, чтобы найти хорошо ей знакомую и большую родинку. И обомлела няня...

   Родинки не было!

   Повернула она ребенка на другой бок... Оглядела всего, вгляделась опять в лицо, очистившееся вполне от сыпи и пятен, и вдруг...

   Вдруг Кондратьевна как стояла, так и повалилась на пол...

   - Матерь Божья... Помогите, родимые... Силы небесные... Девушки! Голубушки!..

   Сначала Кондратьевна жалобно и перепуганно взмолилась и бормотала, заливаясь слезами, но наконец начала уже отчаянно кричать и звать на помонть.

   Она не могла встать сама. Ноги у нее будто отнялись по самые колени.

   На крик няни наконец сбежались горничные и, подняв ее, перевели на кровать рядом с кроваткой младенца.

   - Графинюшку! Графинюшку мне! - взмолилась Кондратьевна.

   Побежали за Софьей Осиповной три девушки и доложили, что мамушка Кондратьевна плоха, должно, помирать собралась и зовет барыню.

   Графиня тотчас явилась и прежде всего пришла в ужас, что в детской светлехонько, несмотря на строгое указание графа Феникса.

   - Графинюшка, голубушка... - забормотала Кондратьевна... - Прости меня, окаянную, а я... Я, должно, ума решилась... Глянь поди на него... на... На этого, на младенчика... Глянь...

   - Что такое? Что ты?..

   - Поди, родная, вглядися. Хорошенько вглядися, что тебе серденько подскажет... Пойдем. И я пойду.

   - Упадете, нянюшка! - заявила одна горничная.

   - Ни-ни... Ноги очухались... Гляди, графинюшка. Гляди. Ну, что же? Что?..

   Графиня между тем страшными глазами вглядывалась в лицо ребенка, освещенное теперь в первый раз из двух окон, за которыми сияло солнце.

   - А родинку помнишь, графинюшка. Родинку?.. Говори, помнишь?

   Но Софья Осиповна ничего не отвечала, она стояла мертвенно-бледная, с дрожащими посинелыми губами и вдруг сразу, без крику, без единого звука, закачалась и, взмахнув руками над головой, повалилась на руки стоящих кругом нее горничных. Едва-едва успели подхватить они бесчувственную, как труп, барыню.

   Графиня, однако, тотчас же пришла в себя и, бросившись снова к постели ребенка, дико, отчаянно закричала на весь дом.

   - Это не он! Это не он!..

   - Подменил! - произнес кто-то роковое слово.

   Софья Осиповна побежала стремглав к своему мужу, но на пороге его комнаты вдруг замерла.

   - Нет. Это убьет его... - прошептала она сама себе. - Он не осилит такого... Господи! Что же это? За что наказуешь меня?

   И вдруг сразу Софья Осиповна вспомнила и ответила себе мысленно по совести:

   "За что? За него... За Алексея... За внука ее мужа. Вот за что!.."

   Графиня упала на ближайшее кресло и глухо зарыдала, затыкая себе рот платком, чтобы эти рыданья не достигли до ушей старика мужа.

   - Подменил! Подменил!

   Это слово повторялось всюду всеми, и весь большой дом заходил ходуном...

   Только один граф не знал ничего, а, напротив, ожидал, что возвращенного медиком сына принесут к нему повидаться.

   Многие из стариков людей, дворецкий Макар Ильич, многие нахлебники и, наконец, всей дворне ненавистные Норичи - все побывали в детской, всех звала Кондратьевна.

   - Идите. Глядите, родимые... - звала она. - Не наваждение ли какое? Может, нам сатана глаза отводит!

   Но все единогласно заявляли, поглядев на ребенка, что, хотя "сходствие малое" и есть, "где же" и "как можно". Разве всем известный махонький графчик эдакий "из себя" был.

   - Ничего у него графчикова нету в лице, акромя малого подобия в черных глазах. Да и они совсем не такие и куда чернее. Этот скорее на какого тальянца смахивает или на цыганенка.

   Когда в детской никого не осталось, кроме одной Кондратьевны, продолжавшей плакать и причитать, в горницу вошел Макар Ильич и, не подходя к кроватке ребенка, проговорил:

   - Скажи ты графине своей - поправить худое дело. Может, тогда Господь смилуется и твой графчик разыщется.

   - Какое худое дело? - отозвалась мамушка.

   - Накликали вы это. Графиня твоя себе накликала! Все в доме так сказывают теперь. Все. Накликали. Расписывали они с Норичами, как умершего якобы графчика у Эмилии Яковлевны подменили другим... Ну вот вам и взаправду такое. Их морока и всякое клевещание ныне правдой обернулось. То было злодейское клевещание, а это вот въяве - сущий подмен младенцев. Поправьте худое дело, и, может быть, Бог над вами смилуется. Да и Алексей-то Григорьевич, то есь старшенький наш графчик, ныне в Питере. Стало, и поправить скорехонько все можно.

   Макар Ильич ушел к себе, а Кондратьевна, как бы хватаясь как утопающая за соломинку, пошла разыскивать свою барыню, чтоб сообщить ей рассуждение дворецкого.

   Она нашла графиню уже на другой половине дома, в той желтой гостиной, где когда-то принимала она Алексея в первый раз и где он лишился чувств от нравственного удара, нанесенного ему бессердечной женщиной.

   Странное дело! Только теперь, выслушав как сквозь сон слова мамушки о рассуждениях дворецкого, Софья Осиповна впервые вдруг заподозрила нечто общее или связь между ее поступком с Алексеем и поступком Калиостро с Гришей.

   - Зачем они вместе, одновременно очутились в России! - подумала она.

  

  

   Первая личность, за которой поскакал посланный от графини, была, конечно, ее новая приятельница баронесса д'Имер.

   Иоанна явилась тотчас же, и когда бросившаяся к ней навстречу графиня, с новым приливом отчаяния и с рыданьем, объявила ей ужасную весть, то баронесса не устояла на ногах, а затем с ней сделался на секунду как бы легкий обморок.

   - Я во всем виновата. Я... Я несчастная! Я посоветовала послать за этим извергом! - заговорила она с отчаяньем и ломая красивые руки, но графине это отчаяние показалось не искренним, а деланным...

   - Что же теперь... Что вы думаете. Он уморил моего Гришу и побоялся ответа! И подменил...

   - Дайте прийти мне в себя... У меня голова кружится! - И баронесса д'Имер долго молчала, как бы глубоко вдумываясь в страшное событие.

   - Он жив! - вдруг решительно выговорила Иоанна,

   - Гриша?

   - Да. Он жив. Я голову мою вам отдаю на отсечение, что он жив.

   Графиня бросилась к приятельнице на шею, как если бы это было не предположенное ею, а привезенное верное известие.

   - Да. Я уверена. Убеждена.

   - Почему, милая, дорогая. Почему?

   - Слушайте. Тут что-нибудь кроется, какая-нибудь тайна. Мы должны раскрыть эту тайну. Поймите одно, графиня, что если б ваш ребенок умер у Феникса, то он просто заявил бы вам об этом. Это не преступление. Он взял совершенно больного, почти умирающего ребенка... Что ж было бы мудреного и чем он виноват, если б ребенок не выздоровел. Ему нечего было бы бояться ответственности. Доктора, которые явной ошибкой в лечении убивают больных, и те не судятся за это. Зачем же он стал бы обманывать вас, подменив ребенка. Привез бы тело...

   - Зачем? Зачем?! - воскликнула и графиня.- Ведь денег за лечение он не взял. Единственного повода обмана и подмена и того нет.

   - Правда! Правда! Зачем же?

   - И неужели вы думаете, что он - маг, масон, все-таки человек бывалый, хитрый сицильянец - так глуп! - продолжала Иоанна горячо. - Неужели вы думаете, что он может воображать и надеяться обмануть мать, сердце матери, если не глаза ее. Да разве можно подменить ребенка двух с лишком лет. Ведь это не новорожденный, которые все похожи друг на друга!

   - Что же вы думаете, баронесса! Что вы хотите сказать? - отчаянно произнесла графиня.

   - Я хочу сказать... Я утверждаю, что ваш ребенок жив, что он у этого проклятого сицильянца. Тут есть какая-то тайна... которую я разгадать не в силах. Тут кому-нибудь выгода есть, чтобы ваш сын пропал без вести. Подумайте хорошенько. Не знаете ли вы... Нет ли чего подобного. Вспомните...

   Софья Осиповна залилась слезами и объяснила, что она должна передать Иоанне подробно одну историю из давней хроники их семейства. Быть может, разгадка всего и найдется сразу.

   Графиня коротко, но толково рассказала приятельнице все дело подмены умершего ребенка чужим, совершенной у покойной невестки ее мужа. Отсюда произошла целая история с этим подменным ребенком, ныне взрослым человеком.

   - Я все это открыла мужу. Его лишили имени и состояния и даже изгнали из России! - окончила графиня свое повествование. - И вот не он ли через Феникса мстит мне или надеется... этим путем добиться возвращенья своих прав...

   - Стало быть, я не ошиблась, графиня. Тут есть тайна, есть что-то... А где проживает теперь этот господин, с которым вы имели столкновение?

   - Он здесь!

   - Где?! Ведь он изгнан из России, говорите вы?..

   - Здесь. Здесь теперь.

   - В России. Вернулся?! - воскликнула баронесса.

   - Здесь, в Петербурге...

   - Теперь! Здесь! В Петербурге! - повторила баронесса упавшим голосом и прибавила, как бы стараясь увериться, что не ослышалась. - Не в Германии, а в Петербурге?.. О, тогда все понятно... Это преступная и ужасная кабала. Не надо было отдавать ребенка этому негодяю сицильянцу. Они соумышленники. Но слава Богу, графиня, слава Богу! Я более чем когда-либо уверена, что ваш Гриша жив.

   - А если они, Феникс и Норич, уморили моего бедного Гришу, чтоб не было у графа наследника имени и состояния, - вдруг заплакала опять графиня.

   - Никогда! Это была бы глупость! - воскликнула Иоанна смеясь. - Состояние может быть завещано вам законным образом, у вас могут быть другие дети. Что ж они выигрывают? А он от смерти вашего Гриши все-таки не делается наследником, он все-таки остается господином Норичем. Нет, тут кабала, интрига... И я все узнаю. Все... Все узнаю... Дело наше не проиграно. Гриша ваш жив и будет снова у вас. До свидания. Я еду прямо к нему.

   - К Фениксу?

   - Да. Даю вам слово, что я переверну всю нашу планету кверху ногами, но дело это выиграю!

   Целые сутки прождала Софья Осиповна свою приятельницу и за эти сутки постарела лет на десять. Седина блеснула в ее голове.

   "Жив Гриша или мертвый?" - тысяча раз звучал вопрос в сердце матери.

   Графине казалось даже, что если она узнает, что ребенок умер, и увидит его труп, то ей будет все-таки легче, чем эта неизвестность об его судьбе.

   Разумеется, старику графу сказали, все скрыв от него, что Гриша так слаб, что его нельзя нести к отцу, нельзя тревожить из постели. Софья Осиповна, кроме того, объявила, что если кто-либо слово скажет и пустит молву о происшествии за пределы дома и двора, то будет строго наказан: крепостной - сдан в солдаты, а вольный - изгнан тотчас из дому.

   Ребенок, по-видимому, в самом деле не русский, а вроде цыганенка, смуглый, черноглазый, красивый собою был немедленно унесен, конечно, из детской и сдан на попечение одной бездетной семье нахлебников.

   По странной случайности судьбы в тот же день за ночь скоропостижно умер ребенок у Норичей, счетом девятый, но как маленький и младший - любимец родителей. Все обитатели палат, да и сами Норичи увидали в этом странное знамение, перст Божий и кару Его!

   Игнат Иванович и его жена, давно уже жившие как-то незадачливо во всем, теперь совсем потерялись...

   - Вот он, грех-то наш, откупается, - заговорил Норич жене. - Отливаются нам слезки молодого Алексея Григорьевича, что носит силком наше прозвище вместо своего графского, отливаются волкам завсегда овечьи слезки.

   А дворня, при известии об их горе, жестоко шутила над ненавистными Норичами:

   - Пущай они цыганеночком и заменят покойничка своего. Так им, видно, судьба подменять...

   - Перст Божий! - говорил Макар Ильич. - Накликом надысь выдумали, сказ сказывали, а ноне вот оно въяве и воочию навождилося у нас.

   Наконец графиня дождалась приятельницы. Баронесса д'Имер приехала радостная... Графиня оторопела, увидя ее, и через силу спросила:

   - Жив?

   - Жив!.. Я не видала. Он мне не сказал прямо. Но он почти сознался во всем... Ребенок этот из какой-то бедной семьи иностранцев...

   - А Гриша у него?

   - У него.

   - И жив? Жив?..

   - Он этого мне не сказал, конечно, но я уверена. Слушайте... Мы отгадали верно. Это кабала! Виновник всего наш враг Норич. Он в уговоре с Фениксом. - И баронесса д'Имер передала графине подробно все, что она будто бы выпытала у Феникса с великим трудом. - В результате было то, что Норич через Феникса требует своих прав... титул, имя и полмиллиона, так как говорит, что у деда состояние выше миллионного.

   - И тогда только при исполнении требований этого человека они отдадут мне Гришу? - странно произнесла Софья Осиповна, глядя на Иоанну взором, горящим от гнева и злобы.

   - Да, это их условие.

   - Спасибо вам, баронесса... Я и так получу моего ребенка, - вымолвила она, вставая. - Этот негодяй Норич не заставит меня... Я еду сейчас же...

   - К Фениксу?

   - Нет, к другому лицу, стоящему повыше проходимца Феникса... Этого авантюриста и детского вора заставят через полицию возвратить мне ребенка!.. - гневно и грозно произнесла графиня. - Как это умно? Как это хитро? Да что же этот Феникс воображает, что он здесь в России среди дикарей, в стране без законов, без властей?..

   - Графиня, ради Бога... - воскликнула Иоанна. - Вы погубите... Вы испортите все дело. Вы потеряете ребенка... Пощадите его и себя самое... Не идите в борьбу. Соглашайтесь на их условия. Послушайтесь совета опытной женщины...

   - Никогда... Норич не будет графом Зарубовским. Подкидыш не будет носить имя моего сына...

   - Да будет ли у вас этот сын...

   - Его заставят возвратить мне ребенка.

   - Он откажется от всего. Доказательств нет! Он скажет, что ребенок умер! - воскликнула Иоанна, и, схватив графиню за руку, она отчаянно, чуть не с искренними слезами умоляла ее не идти на борьбу с интриганами, хитрыми и ловкими, а соглашаться на условия их. Но Софья Оси