Сальгари Эмилио - Капитан Темпеста

ельные заботы уставшим лошадям, затем фамильярно взяла под руку своего спутника и повела его по нескольким ступеням вверх на широкую веранду, а оттуда - в обширный покой, перед дверями которого неподвижно стояли два араба, закутанные в белые бурнусы с красными шелковыми кистями на капюшонах и с обнаженными кривыми саблями в руках.

   Зала, в которую вошли внучка Али-паши и мнимый сын мединского паши, отличалась особенной роскошью в чисто турецком вкусе. Убранство этой обширной комнаты состояло из нескольких громадных мягких диванов, обтянутых узорчатым шелком ярких цветов, красивых легких столиков, разбросанных там и сям богатейших драпировок и целого арсенала всевозможного оружия изо всех стран Европы, Азии и Аравии, красиво размещенного по стенам. Тут были великолепно украшенные турецкие и персидские аркебузы, аравийские длинноствольные пистолеты, кривые сабли, ятаганы, французские и итальянские шпаги, кинжалы, сабли, мечи и прочее. Художественность работы спорила с богатством материалов в этой коллекции оборонительного и наступательного, холодного и огнестрельного оружия. На самой середине залы помещался большой стол на фигурных ножках, покрытый желтой шелковой скатертью с крупными золотыми и серебряными блюдами, кувшинами и кубками, посреди которых переливались в лучах солнца всеми цветами радуги чудные вазы из муранского хрусталя.

   - Садись, мой прекрасный гость, - пригласила Гараджия герцогиню, опускаясь сама в глубокое кресло, обтянутое золотой парчой. - Мы будем завтракать одни, чтобы можно было свободно побеседовать, не стесняясь лишних ушей... Прошу тебя эфенди, не беспокойся о своей свите. Как сам ты, так и твои провожатые будут угощены на славу в замке Гуссиф. У меня порядочные повара и поставщики, достающие для моего стола самое лучшее, что только можно достать в Константинополе и на островах всего архипелага... Ты явился как раз вовремя, и я могу предложить тебе попробовать знаменитых чудесных рыбок из Балаклавы.

   - Что это за рыбки и почему они чудесные? - полюбопытствовала герцогиня, в свою очередь усевшись в другое кресло.

   - Как, разве ты не знаешь легенды о них?

   - Нет, не приходилось слышать о ней.

   - Так я расскажу тебе, эфенди, эту интересную легенду, когда мы примемся уничтожать этих вкусных рыбок. Сейчас я прикажу подавать завтрак.

   Гараджия ударила золотым молоточком в небольшой серебряный колокольчик. Вслед за тем дверь отворилась и в залу вошли четыре негра с большим серебряным подносом, уставленным множеством различных блюдечек, наполненных пряными пирожками, которые так любят турчанки.

   - Бери, эфенди: это вызовет у тебя аппетит, - угощала Гараджия.

   Герцогиня отведала понемногу всего, расхваливая изысканность вкуса этих кондитерских произведений. Потом по знаку хозяйки невольники принесли золотое блюдо с двумя десятками рыбок с золотистой чешуей и странного вида черным пятном на правом боку.

   - Вот редкое блюдо, которым я очень рада угостить тебя, эфенди, - сказала Гараджия. - Они очень дороги, так что, мне кажется, эти маленькие обитательницы садков балаклавского монастыря дороже самого золота.

   Герцогиня отведала рыбы и тотчас же похвалила ее:

   - Да, удивительно приятный вкус. Даже в нашем Красном море не найдется таких вкусных рыбок, хотя оно и изобилует прекрасной рыбой.

   - Я думаю, что так. Говорю тебе - это большая редкость. Балаклавские монахи крайне неохотно продают ее другим, предпочитая сами лакомиться ею. Так ты не знаешь, как эти рыбки, однажды, как живые, соскочили со сковородки, на которой их поджаривали?

   - Соскочили со сковородки?! Нет, я никогда не слыхал о таком чуде.

   - А между тем это очень интересно. Конечно, жарились не эти рыбы, а их отдаленные предки... Но не подумай, эфенди, чтобы это была сказка, - нет, это истинная быль. Дело происходило так. Магомет Второй, этот величайший из всех великих султанов, решил взять Константинополь штурмом в определенный день...

   - Да, двадцать девятого мая тысяча четыреста пятьдесят третьего года, - подсказала герцогиня.

   - Ты, должно быть, очень образованный человек, мой прекрасный рыцарь, если так хорошо знаешь исторические события и даже числа, когда они совершились, - с удивлением заметила Гараджия.

   - Так себе... Но продолжай, пожалуйста. Это очень интересно.

   - Ну, так вот: армия Магомета, поклявшегося какой бы то ни было ценой овладеть древней Византией и превратить христианскую церковь святой Софии в лучшую из мусульманских мечетей, с первым проблеском утренней зари бросилась на приступ и стала брать одну твердыню за другой, несмотря на яростное сопротивление воинов последнего из Палеологов. Видя, что берут верх наши воины, неустрашимо продолжавшие приступ под дождем стрел, раскаленных камней и других смертоносных предметов, сыпавшихся со стен города, один их греческих военачальников послал солдата в балаклавский монастырь с уведомлением, что город уже попал в руки неприятеля. Как раз в это время в монастырской кухне жарилась эта нежная рыба, уже в то время заботливо разводившаяся монахами в особых садках. Повар, только что положивший рыбу на сковороду с кипящим оливковым маслом, не поверил, что Константинополь мог быть взят кем-либо, и с досадой крикнул: "Если это правда, то пусть все эти рыбы соскочат со сковороды и начнут плавать по полу! Иначе я ни за что не поверю такой невероятной вести". Едва он успел произнести эти слова, как, к величайшему удивлению и ужасу присутствовавших, вся поджариваемая рыба вдруг соскочила со сковороды и принялась делать плавательные движения по каменным плитам пола. Слух об этом чуде с быстротой молнии достиг Магомета, который видя в этом новое доказательство могущества пророка, приказал принести к нему этих рыб и посадить их в один из бассейнов его дворца...

   - И эти рыбы - прямые потомки тех? - спросила герцогиня, внимательно выслушавшая до конца этот удивительный рассказ.

   - Должно быть, эфенди, судя по тому, что и у них, как вообще у всех рыб этой породы, имеется на боку черное пятно в виде особой приметы... Как ты думаешь, могло случиться что-либо подобное?

   - Несколько сомневаюсь в этом.

   - Я тоже не верю этому, - со взрывом веселого смеха сказала молодая турчанка. - Но это не мешает мне находить балаклавских рыбок самыми вкусными из всех известных мне.

   - Да, они очень вкусны, - подтвердила герцогиня, удивляясь про себя такому неслыханному среди магометанок вольнодумству.

   За блюдом золотых рыбок последовало несколько других, не менее изысканных блюд, а к десерту были поданы чудные египетские и триполитанские плоды, всевозможного рода сласти и кофе мокка, в то время ценившийся чуть не на вес золота и потому доступный лишь самым знатным и богатым людям.

   В довершение этой богатой трапезы Гараджия, все время без умолку болтавшая разный вздор, подчас довольно остроумный и невольно заставлявший ее собеседницу смеяться, приказала подать себе небольшую серебряную шкатулочку превосходной работы и всю усеянную драгоценными камнями. Вынув из нее две тоненьких белых палочки, она одну подала герцогине и сказала:

   - Теперь попробуй и этого, эфенди...

   - Что такое? - изумилась молодая венецианка.

   - Это можно курить, в этих трубочках под слоем тонкой бумаги находится табак, разве ты никогда не видел этого в своей стране?

   - Нет.

   - Неужели у вас в Аравии не курят?

   - Курят, но только трубку, а не такие коротенькие штучки, которыми можно обжечь себе нос и губы. А ты разве не знаешь, что Селим запретил употребление табака, установив строжайшее наказание для того, кто нарушит это запрещение?

   - Ха-ха-ха! - закатилась Гараджия, выпустив струю ароматного дыма из своих коралловых губок. - Неужели ты воображаешь, что я боюсь Селима? Он сидит у себя в Константинополе, а я здесь. Пусть пришлет мне своих судей, я их так приму, что они потом никогда больше никому уже не явятся.

   Сделав еще затяжку из своей сигаретки - изготовление этих табачных продуктов тогда еще только что началось, - турчанка со смехом продолжала:

   - Кстати о Селиме. По-моему, это - препротивный человечишка! Он до такой степени ленив, что даже гуляет по чудным садам своего сераля не иначе, как в носилках, и способен только на то, чтобы отдавать приказания совершать избиение людей на потеху своих гаремных красавиц... Этот кровожадный тюфяк ровно ничем не напоминает Магомета Второго или Сулеймана Великолепного. Если бы у него не было таких военачальников, как великий визирь Мустафа и мой дед великий адмирал Али-паша, Кипр до сих пор находился бы в руках венецианцев, и галеры республики, быть может, снова угрожали бы самому Константинополю...

   - Однако я слышал, что ты и сама не прочь устроить иногда резню, чтобы потешить себя? - решилась заметить герцогиня.

   - Это дело другое: я ведь женщина, - наивно ответила Гараджия.

   Переодетая венецианка с удивлением посмотрела на свою собеседницу.

   - Я не понимаю тебя...

   - Не понимаешь?.. Ну, скажи мне, что делают женщины в твоей стране?

   - Простые и бедные сами ведут хозяйство своих мужей, воспитывают детей и ухаживают за верблюдами, а знатные и богатые...

   - Тоже, вероятно, чем-нибудь заняты? Следовательно, у них есть дело и развлечение от скуки, - досказала молодая турчанка, пуская вверх колечками табачный дым и следя за тем, как эти колечки медленно расплываясь в воздухе, постепенно развертываются и образуют тонкие волны, стремящиеся к окнам.

   - Да, разумеется, - подтвердила герцогиня.

   - Вот видишь. Ну, а какое дело, то есть какое развлечение, имеют знатные турецкие женщины? Запертые в гаремах, удаленные от внешней жизни со всем ее разнообразием, лишенные всякого дела, заживо, так сказать, погребенные - они только и знают, что объедаются сластями, опиваются разными щербетами, купаются в благоуханиях, любуются на цветы, слушают, наконец, сказки старух. Разумеется, все это им скоро надоедает, и на них нападает такая скука и тоска, что у них является прямо неодолимая потребность в сильных душевных движениях, даже самых жестоких. Вероятно, то же самое бывает и с христианками...

   - О нет! - с ужасом вскричала венецианка, энергичным движением руки как бы устраняя саму мысль об этом.

   - Как нет? - удивилась турчанка. - Почему же нет, эфенди, когда я сама видела пример этому? Хочешь, я расскажу тебе?

   - Неужели? Расскажи, пожалуйста. Интересно узнать, где ты могла видеть такой пример, когда я слышал, да и лично видел в европейских странах совсем другое.

   - А вот, слушай. Однажды вечером по берегу Средиземного моря прогуливалась молодая, лет шестнадцати, девушка благородного происхождения, кажется, итальянка. С ней была одна из ее воспитательниц. Вдруг из ущелья окружающих гор выскочили турецкие пираты и, несмотря на близость стражи, в один миг задушили воспитательницу, а девушку унесли с собой. Не обращая внимания на ее мольбы и слезы, они отвезли еe в Константинополь и там продали поставщикам султанского гарема. В то время султаном был Сулейман. Он так прельстился красотой итальянки, что сделал ее своей любимой женой. Она отреклась от веры, родины, от своих, вероятно, горько оплакивавших ее родителей - словом, от всего, что должно было быть ей дорого, и превратилась в правоверную турчанку. Вскоре, однако, не замедлила впасть в смертельную скуку, доводившую до отчаяния всех турчанок. В конце концов эта бывшая христианка сделалась прямо чудовищем жестокости.

   - Это был выродок... А как ее звали?

   - Куремсултаной.

   - Вероятно, Роксоланой?

   - Да, кажется, и так называли ее.

   - Ужасная женщина!.. Но, может быть, она, отравленная ядовитым дыханием Босфора, даже не сознавала, что делала?

   - Может быть, эфенди. Но по той или иной причине она свирепствовала, - от этого ведь не было легче ее безвинным жертвам... Ах, да, я было забыла...

   - Что ты остановилась? О чем забыла?

   - А о твоем предложении.

   - О каком, смею спросить?

   - Ты кажется, говорил, что являешься другом Дамасского Льва?

   - Да...

   - И добавил, если моя память не изменяет мне, что мог бы соперничать в боевом искусстве с этим непобедимым героем?

   - Может быть, говорил и это, - уклончиво ответила герцогиня, не зная, куда метит эта странная особа, с которой, ввиду ее причудливости ее характера, следовало быть настороже.

   - Ну, так вот, что, эфенди, - продолжала Гараджия, пристально глядя на свою собеседницу из-под полузакрытых век, - у меня после хорошей еды иногда является неодолимое желание видеть кровавые зрелища... Я ведь чистокровная турчанка, и если христианки могут находить в них наслаждение... - И она снова остановилась.

   - Я не понимаю, к чему ты ведешь речь? - недоумевала венецианка, в свою очередь, взглянув в упор на свою собеседницу.

   - Я желаю видеть, как ты будешь драться с моим капитаном Метюбом, который считается лучшим бойцом во всем флоте моего деда, - с ядовитым смехом высказалась, наконец, турчанка.

   - Ну, что же, я ничего не имею против этого и готов доставить тебе это удовольствие, - поспешила ответить герцогиня, а про себя подумала: "Очевидно, эта милая особа недешево заставляет расплачиваться за свои угощения... Должно быть, вид крови служит для нее средством возбуждения нового аппетита к следующей еде... Гм! Ну, дать себя зарезать для ее удовольствия я вовсе не намерена и постараюсь как можно убедительнее доказать ей это".

   Между тем Гараджия вдруг вскочила и подошла к стене, на которой было развешено оружие.

   - Вот, эфенди, - сказала она, - здесь целое собрание всевозможного оружия, ты можешь выбрать себе любое: кривую саблю, ятаган, персидский кангияр, прямую франкскую шпагу или итальянский кинжал. Мой капитан одинаково хорошо владеет всем этим и выберет себе оружие по твоему желанию.

   - Искусство бойца лучше всего доказывается умением владеть оружием с прямым клинком, - заметила венецианка.

   - Метюб умеет наносить удары кривой саблей не хуже, чем прямой, - с уверенностью сказала Гараджия, потом вдруг стремительно подошла в упор к герцогине и, глядя ей прямо в глаза, добавила почти сердечным тоном. - Милый мой гость, скажи мне откровенно: вполне ли ты уверен в себе? Признаюсь, мне было бы жаль видеть умирающим у моих ног такого прекрасного и полного жизни юношу.

   - Гамид-Элеонора никого и ничего не боится! - гордо отвечала венецианка. - Зови своего капитана.

  

   Немного спустя в залу вошел тот самый турок, который провожал герцогиню к месту ловли пиявок, и с видимым беспокойством спросил:

   - Тебе было угодно приказать мне явиться, госпожа?

   - Да, ты мне нужен, - ответила Гараджия, закуривая новую сигаретку и располагаясь на одном из мягких диванов, окружавших залу. - Я скучаю.

   - Что могу я сделать для твоего развлечения, госпожа? Прикажешь приготовить шлюпку для морской прогулки?

   - Нет...

   - Желаешь видеть, как наши индийские бойцы разбивают друг другу головы своими кистенями?

   - Это, может быть, в другой раз... за неимением лучшего.

   - Так что же тебе угодно приказать, госпожа?

   - Мне хотелось бы удостовериться, имеешь ли ты все еще право называться лучшим бойцом нашего военного флота. Здесь у меня находится человек, готовый схватиться с тобой и даже уверяющий, что тебе едва ли удастся справиться с ним.

   - Вот как. Где же он? - недоумевал турок, изумленно оглядываясь.

   Гараджия движением руки указала ему на герцогиню, сидевшую с таким спокойным видом, точно дело совсем не касалось ее.

   Турок сделал движение еще большего удивления.

   - Так ты желаешь противопоставить мне этого мальчика?! - вскричал он дрожащим от сдержанного негодования голосом. - Тебе угодно посмеяться надо мной?

   - Я - мальчик?! - в свою очередь, воскликнула герцогиня, но без всякого раздражения, а лишь с обычной ей иронией. - Ну, капитан, я не прочь показать тебе на деле, какой я " мальчик".

   - Виноват, эфенди, я погорячился, - поспешил извиниться турок, вспомнив, что имеет дело с сыном мединского паши.

   Гараджия спокойно курила, с видимым удовольствием слушая, как перебрасывались словами оба капитана - настоящий и мнимый.

   - Ты хочешь смерти этого юноши, госпожа? - снова обратился к ней турок. - Не забывай, что это сын очень важного человека. Как бы из-за него у тебя не вышло неприятностей с Мустафой, а не то так и с самим...

   - Я у тебя советов и наставлений не спрашиваю, Метюб! - язвительно прервала Гараджия. - Исполняй только то, что я тебе приказываю. Ты знаешь, я не люблю лишних рассуждений.

   - Хорошо. Я повинуюсь тебе, госпожа, и уложу этого молодого эфенди первым же ударом.

   - Ну, этого я вовсе от тебя не требую... Ну, мой прекрасный кавалер, - обратилась она к герцогине, - предоставляю тебе право выбора оружия как моему гостю.

   В то время как герцогиня оглядывала собрание оружия, молодая турчанка незаметно для нее знаком подозвала к себе своего капитана.

   - Что тебе угодно, госпожа? - спросил он, нагнувшись к ней.

   - Помни, - с угрозой шепнула она ему на ухо, - если ты убьешь этого юношу, то сегодня же вечером не увидишь больше заката солнца! Можешь выпустить из него несколько капель крови, но и только. Смотри, не забудь моих слов и не увлекись в пылу боя.

   Метюб с наружной покорностью склонил голову, едва сдерживаясь, чтобы не излить кипевшей в нем досады, и молча принялся отодвигать в сторону большой стол с целью освободить побольше пространства для предстоящего поединка.

   Герцогиня сняла со стены несколько итальянских шпаг с длинными плоскими клинками и надежными остриями и пробовала их, сгибая в руках.

   Когда она вернулась на середину залы, турок, ни на мгновение не упускавший ее из глаз, оказался вооруженным точь в точь такой же шпагой, как она, хотя в душе желал бы иметь в руке более привычную ему кривую саблю.

   - Удивляюсь, эфенди, - сказал он, - как ты, будучи арабом, желаешь пользоваться оружием, заимствованным у христиан. Это очень странно.

   - Может быть, - ответила герцогиня. - Но это объясняется очень просто: мой учитель боевого искусства был христианский ренегат, который и научил меня владеть этим оружием. Он говорил, что только посредством такого оружия и можно выказать умение биться на поединках.

   - Ты говоришь лучше самого пророка, эфенди, - заметила Гараджия, закуривая третью сигаретку. - Будь я Селимом, непременно сделала бы тебя начальником телохранителей своего сераля.

   Герцогиня, начинавшая находить внучку великого адмирала довольно скучной, капризной и слишком бесцеремонной, ответила ей только тонкой улыбкой.

   - Готов, Метюб? - осведомилась Гараджия у турка.

   - Готов, - ответил он, также пробуя гибкость и крепость выбранной им шпаги. - Да, - добавил он немного спустя, - этот клинок жаждет крови... Угодно начинать, эфенди?

   - С удовольствием, - отозвалась герцогиня, становясь в боевую позу. - Знай, что и мой клинок не прочь отведать крови.

   - Непременно моей?

   - Да, за неимением лучшей.

   - Ну, надеюсь, моя кровь останется при мне, по крайней мере, на этот раз, и твоей шпаге придется подождать другого случая утолить свою жажду... Берегись, эфенди!

   Вместо всякого ответа герцогиня красивым движением опытного бойца опустила шпагу, подставляя себя таким образом всю под удар противника.

   - Однако, эфенди, - заметил Метюб, - в этом твоем движении слишком много самонадеянности. Я считаюсь лучшим бойцом во всем флоте, но никогда бы не решился проделать такую опасную штуку, не будучи вполне знаком с силами своего противника. Право, эфенди, ты уж слишком смел.

   - Пожалуйста, не беспокойся обо мне, капитан, - холодно произнесла герцогиня. - Я не люблю попусту терять слов с тем, кто стоит против меня с оружием в руках.

   - Да? Ну, так вот получай! - крикнул турок, с молниеносной быстротой делая выпад.

   Не пошевельнувшись ни на волос с места, герцогиня с такой же быстротой отпарировала удар и в следующее мгновение острие ее шпаги проткнуло шелковый камзол Метюба как раз над тем местом, где находится сердце, не проникнув, однако в тело.

   - Клянусь пророком, - вскричал ошеломленный турок, - этот юноша очень опытный воин!

   Гараджия, не менее пораженная удивительной ловкостью удара герцогини, отбросила в сторону сигаретку и не без насмешки сказала турку:

   - Ну, Метюб, кажется, ты нашел, наконец, противника, который шутя справится с тобой? А ты еще так пренебрежительно назвал его мальчиком!

   Турок испустил глухое рычание.

   Герцогиня снова стала в оборонительную позу, угрожая противнику новым выпадом. Простояв мгновение неподвижно, она вдруг с такой силой атаковала противника, что тот был вынужден отскочить в сторону, с трудом отпарировав удар.

   - Браво, эфенди! - крикнула Гараджия, впиваясь в герцогиню пылающими глазами. - А ты, Метюб, можешь считать себя уже побежденным.

   Но турок, видимо, не был согласен с таким выводом своей начальницы и яростно кинулся на противника.

   Минуты две или три удары с изумительной быстротой сыпались с обеих сторон. Метюб тоже оказался первоклассным бойцом, так что герцогине, в свою очередь, пришлось отпрыгнуть в сторону.

   - А, наконец-то, эфенди! - вскричал турок, готовясь к новому выпаду.

   Гараджия побледнела и подняла было руку, чтобы остановить Метюба, как вдруг увидела, что мнимый сын мединского паши низко наклонился к земле, выставив вперед левую ногу. В этот момент турок с диким криком сделал отчаянный выпад, но острие шпаги герцогини вновь сверкнуло у его груди, между тем как сама она точно лежала на полу, опираясь на него левой рукой.

   - Получи-ка вот этот удар, - воскликнула она торжествующим голосом, - и попробуй отразить его!

   Метюб снова вскрикнул, но на этот раз уже от боли и гнева: шпага его противницы прошла ему в грудь, хотя и не глубоко, потому что ловкая фехтовальщица сумела во время отдернуть назад оружие.

   - Что, Метюб, попало? - вскричала Гараджия, хлопая в ладоши. - Вот, видишь, как умеет биться твой юный противник! Как бы не пришлось тебе поучиться у него?

   Намереваясь взять реванш, турок сделал еще один отчаянный выпад, но герцогиня сильным ударом выбила у него из рук шпагу, которая отлетела далеко в угол, и таким образом обезоружила его.

   - Проси пощады! - крикнула она, касаясь концом своего оружия его горла.

   - Никогда! Лучше добей! - прохрипел турок.

   - Докончи его, эфенди, - сказала Гараджия, - жизнь этого человека принадлежит тебе.

   Но герцогиня отступила на три шага назад, бросила на ковер шпагу и с достоинством проговорила:

   - Нет, Гамид-Элеонора не привык дорезывать побежденных.

   - Рана моя не опасна, эфенди, - храбрился турок, - если позволишь, я могу взять реванш.

   - Нет, этого не позволяю уже я. Довольно тебе и такого урока, - вступилась молодая турчанка.

   Потом, любуясь мнимым юношей, она прошептала про себя: "Хорош, храбр и великодушен! Да, этот юноша стоит более самого Дамасского Льва!.. " Ступай лечиться, - вслух прибавила она, обратившись к Метюбу, поднявшему уже свою шпагу и стоявшему в нерешительности против спокойно улыбавшейся герцогини.

   - Прикажи лучше убить меня, госпожа!

   - Успокойся, ты бился, как подобает доблестному витязю, и нисколько не уронил своей славы первого бойца нашего флота. А такими людьми я умею дорожить, - смягченным голосом сказала Гараджия. - Иди, мой храбрый воин, и поручи себя врачу.

   Метюб понуро вышел, прижимая руки к груди, чтобы остановить кровь, начинавшую просачиваться из раны и окрашивать в пурпур зеленый шелк его камзола. Он хотел было уже откинуть роскошную парчовую занавесь с тяжелыми золотыми кистями, как вдруг повернул назад, быстрыми, неровными шагами вновь приблизился к своему противнику, следившему за ним спокойным взором, и проговорил, задыхаясь:

   - Надеюсь, эфенди, ты не откажешь мне в возобновлении поединка, когда затянется моя рана.

   - Тогда будет видно, - холодно отрезала герцогиня.

   - Эфенди, - начала Гараджия, когда Метюб удалился, - кто научил тебя так искусно владеть шпагой?

   - Я уже говорил тебе, госпожа: один христианский ренегат, находившийся в доме моего отца в качестве моего наставника, - отвечала герцогиня.

   - А что ты подумал о моей прихоти заставить тебя биться с моим капитаном?

   - Да ничего, кроме разве того, что у турецкой женщины может быть много разных прихотей, - проговорила герцогиня, пожав плечами.

   - Да, это правда... И эта прихоть была у меня очень некрасивая: ведь она могла стоить тебе жизни... Ты меня прощаешь, эфенди?

   - Ну, я свою жизнь так легко не проиграю... Я уж говорил тебе, что берусь биться сразу с двумя сильными противниками, нисколько не опасаясь за себя.

   Гараджия просидела несколько минут в глубоком раздумьи, потом оживленно сказала:

   - Скука у меня прошла. Теперь моя очередь доставить тебе развлечение. Выйдем на двор, там, наверное, уже ожидают мои индусские бойцы. На них тоже интересно посмотреть.

   С этими словами Гараджия вывела своего гостя на роскошную веранду, под которой расстилался обширный внутренний двор, со всех сторон окруженный замковыми флигелями с галереями. В одной из нижних галерей были собраны спутники герцогини; остальные были битком набиты гарнизонными солдатами и невольниками обоего пола и разных племен.

   На самом же дворе, густо усыпанном красным песком, стояли двое людей громадного роста, плотных и широкоплечих, с бритыми головами бронзового цвета кожей, всю их одежду составляли широкие белые шелковые юбки. Стоя лицом к лицу, они обменивались вызывающими взглядами. Каждый из них держал в правой руке какое-то странное, круглое, короткое и гладкое железное орудие с отверстием, в которое продевался большой палец руки, и с зубчатым острием. Это орудие по-индийски называлось "нуки-какусти" а турки называли его "кистенем", хотя оно очень мало имело общего с эти монгольским оружием.

   Веранда была устлана богатейшим персидским ковром, а у самой резной мраморной балюстрады было поставлено два роскошных кресла. Усевшись в одно из них и пригласив герцогиню опуститься в другое, турчанка достала из складок своих шаровар крохотный золотой ажурный кошелек, вынула из него довольно крупную жемчужину, показала ее индусам и сказала во всеуслышанье:

   - Эта жемчужина будет наградой победителю. Индусы вытянули шеи и жадными глазами пожирали маленькую драгоценность, представлявшую для них целое состояние.

   - Как же будут биться эти люди? - недоумевала герцогиня, не видя у индусов обычного оружия. - Неужели просто на кулачки? Но ведь это такой варварский обычай...

   - Разве ты не видишь, что они держат в руках, эфенди?

   - Вижу какой-то маленький предмет... Что-то вроде буравчика...

   - Этот "буравчик" называется у них нуки-какусти, - смеясь объяснила Гараджия. - Это очень опасное оружие, оно раздирает в клочья тело и нередко даже убивает.

   - Но ведь это тоже чисто варварский способ боя!...

   - Как ты мягкосердечен, эфенди! По-моему, это даже и не идет такому доблестному воину.

   - Есть благородные способы биться, госпожа, а есть и...

   - Ну, вот пустился уж и в нравоучения!...

   И, не дожидаясь дальнейших возражений со стороны своего гостя, Гараджия три раза хлопнула в ладоши, подавая этим знак начать бой. По этому сигналу индусы с пронзительными криками бросились друг у другу. Гараджия вся выгнулась вперед, чтобы лучше видеть их движения. Красивое лицо ее покрылось живым румянцем возбуждения, глаза разгорелись, как у тигрицы, почуявшей свежую кровь, а ноздри трепетно раздувались.

   "Чистый демон эта женщина! - думала про себя герцогиня, украдкой ее наблюдавшая. - Не дай Бог долго иметь дело с такой особой. Нужно как можно скорее отделаться от нее".

   Бойцы, беспрерывно испуская дикие крики, вертелись, как вьюны, стараясь ударить друг друга оружием, отчасти напоминавшим вороний клюв.

   - Так! Молодцы!... Стоите один другого!.. Вот так! Еще!.. Превосходно! - поощряла их Гараджия, упиваясь видом крови, струившейся из ран бойцов.

   Но венецианка смотрела молча.

   Минут через десять после начала боя один из индусов уже лежал на земле с пробитым черепом, между тем как его победитель с торжествующим воем наступал ему на грудь ногой.

   - Получай награду, храбрый победитель! - крикнула Гараджия, бросив ему жемчужину. - Ты хорошо исполнил свое дело, и я довольна тобой.

   Индус с мрачным видом поднял жемчужину, потом долго смотрел на убитого им товарища, к которому никогда не чувствовал никакой вражды, и, наконец, удалился медленными шагами, отмечая свой путь кровавым следом.

   - Доволен ли ты этим зрелищем, эфенди? - с веселой улыбкой осведомилась турчанка у герцогини.

   Но та покачала головой и сказала:

   - Нет, я предпочитаю войну. Нехорошо ради одной потехи заставлять людей убивать друг друга - людей одного племени, одной веры и, быть может, даже родственников.

   - Я - женщина и умираю от скуки, - наивно оправдывалась Гараджия. - И мне больше нравится война, но где же взять ее, когда теперь везде тихо и находящейся под моим начальством крепости не угрожают враги?.. Ну, посуди сам, эфенди, что же мне делать еще? - спросила она, заглядывая мнимому юноше прямо в лицо.

   - Да, на этот вопрос трудно ответить, - промолвила молодая венецианка, стараясь уклониться от необходимости высказаться яснее и откровеннее.

   - И я так думаю... Но пойдем, эфенди, я проведу тебя по нашим укреплениям, чтобы ты мог судить, как трудно было нам отбить их у христиан.

   - Я к твоим услугам, госпожа.

   - Ах, я только и слышу от тебя: "госпожа" да "госпожа"! - капризно топнув ногой, вскрикнула турчанка. - Ты ведь не простой солдат, а капитан и сын паши, поэтому имеешь полное право называть меня по имени... Слышишь, эфенди, я желаю, чтобы ты звал меня просто Гараджией?

   - Как тебе угодно, - с едва заметной насмешливой улыбкой произнесла герцогиня.

   - Отлично... Идем же.

   То поднимаясь, то спускаясь по разным крытым переходам и лестницам, девушка-комендант привела Элеонору ко входу в одну из башен, находившуюся на углу замка, отворила тяжелую, обитую железом дверь, запиравшуюся особым, замысловатым механизмом.

   - Отсюда прекрасный вид, притом нам здесь можно будет и побеседовать без всякого стеснения, - сказала она, приглашая свою спутницу подняться по узкой винтовой лестнице.

  

   Панорама, развернувшаяся с вершины этой башни перед глазами герцогини, действительно была восхитительная. На западе голубела ровная, лишь чуть-чуть рябившая поверхность Средиземного моря: на юге и на севере крутые обрывистые берега острова с маленькими мысиками и длинными рядами утесов, с крохотными заливчиками и глубокими ущельями напоминали знаменитые норвежские фиорды, а на востоке раскидывалась зеленая кипрская равнина, замыкавшаяся на горизонте цепью окутанных туманом гор. В одном из маленьких заливов герцогиня сразу рассмотрела свой галиот и взятую ею в плен турецкую шиабеку, стоявшие на якоре в небольшом расстоянии одна от другой. Оба эти судна и заметила Гараджия.

   - Это твой корабль, Гамид? - полюбопытствовала она, указывая на галиот.

   - Да, госпожа.

   - Опять! Меня зовут Гараджия. Слышишь?

   - Виноват. Да, Гараджия, это мой.

   - Как красиво звучит мое имя в твоих устах! - вырвалось у молодой турчанки, и по ее лицу разлился густой румянец удовольствия, вызванного тем, что ей все-таки удалось заставить этого холодного юношу назвать ее просто по имени.

   Затем, полюбовавшись снова несколько мгновений его красотой, она прибавила:

   - Ты, кажется, спешишь со своим отъездом?

   - Да, я спешу доставить Дамасскому Льву пленного франкского виконта. Мустафа может разгневаться за промедление.

   - Ах, да, ты ведь явился сюда только из-за этого христианина! - со вздохом произнесла Гараджия. - Я и забыла... Впрочем, разве нельзя отправить этого франка с кем-нибудь из моих воинов...

   - Ты знаешь, Гараджия, что Мустафа вправе требовать точного исполнения его распоряжений. Если не я, которому это поручено, доставлю пленника, то...

   - Ах, какой вздор! Ты не простой солдат, и тебе ровно ничего не сделает никакой Мустафа.

   - Мой отец приказал мне повиноваться прежде всего воле великого визиря, его лучшего друга, и я не могу ослушаться отца, - вывертывалась герцогиня, как могла, твердо рассчитывая на то, что легкомысленная турчанка не обратит внимания на непоследовательность ее речей.

   Гараджия оперлась обоими локтями на парапет, опустила голову на руки и долго молча смотрела на море. Молчала и герцогиня, не желая прерывать мыслей этой прихотливой женщины.

   Вдруг последняя обернулась к ней и, пронизывая ее взглядом своих пылающих глаз, резко задала ей вопрос:

   - Так ты не побоялся бы помериться с Дамасским Львом?

   - К чему ты спрашиваешь меня об этом, Гараджия? - в свою очередь спросила изумленная герцогиня.

   - Отвечай мне без уверток, Гамид: чувствуешь ли ты себя в силах выйти на поединок с Дамасским Львом?

   - Чувствую...

   - И это твой близкий друг?

   - Да, Гараджия, самый близкий из всех моих друзей.

   - Ну, это ничего не значит, - процедила сквозь зубы турчанка, лицо которой выражало в эту минуту страшную злобу. - Даже и самая горячая дружба может остыть... Мало ли бывало примеров, когда даже родные братья, раньше жившие в полном согласии, вдруг становятся смертельными врагами из-за... ну, хоть из-за соперничества, например...

   - Я тебя не понимаю, Гараджия...

   - После ужина ты поймешь меня, мой прекрасный рыцарь... Освобождение того христианина, ради которого ты пожаловал сюда, зависит от одной меня. Если я не пожелаю его выпустить из своих рук, то никто не заставит меня сделать это. Если Мустафе так нужен этот пленник, подаренный мне моим дедом, то пусть он явится сам за ним со всем своим войском и попробует взять его у меня силой.... если только осмелится на это... Али-паша стоит больше великого визиря, а флот - больше сухопутной армии... Пусть, говорю, попытается, пусть! - твердила Гараджия пронзительным голосом, потрясая сжатыми кулаками.

   И опять вдруг, с быстротой повернутого ветром флюгера, она придала своему лицу самое очаровательное выражение и совсем другим тоном сказала:

   - Пойдем опять вниз, мой прекрасный витязь. Мы возобновим этот разговор после ужина.

   Бросив последний взгляд на море, постепенно окрашивавшееся пурпуром заходящего солнца, она быстро сбежала по витой лестнице и направилась вдоль крытой галереи, огибавшей изнутри все стены крепости. Она шла так быстро, что герцогиня едва успевала следовать за ней. Миновав множество колубрин, грозные жерла которых были направлены частью на море, частью на кипрскую равнину, а также бесчисленные пирамиды каменных и железных ядер, они, наконец, добрались до массивной квадратной башни, сверху донизу точно рассеченной топором какого-нибудь титана.

   - Вот через эту брешь морское войско великого адмирала ворвалось в крепость, - пояснила Гараджия, остановившись здесь. - Я была на борту галеры моего деда и могла следить за всеми подробностями ужасной битвы...

   - Но почему же ты-то присутствовала при этом, Гараджия? - удивилась герцогиня.

   - А потому, что в то время я командовала галерой моего деда, - с гордостью отвечала молодая турчанка. - Я люблю мужскую деятельность... Аллах, должно быть, ошибся, когда сотворил меня женщиной: дух во мне геройский, так же мало подходящий к моей хрупкой наружности, как, например, твоя наружность слишком нежна для мужчины...

   - Так ты командовала галерой адмирала? - все более и более изумлялась герцогиня.

   - Да. Что же в этом особенного?

   - Очень даже много... Следовательно, ты умеешь управлять кораблем, Гараджия?

   - Да еще как! Не хуже самого опытного моряка... Разве ты не слыхал, Гамид, что мой отец был одним из самых знаменитых корсаров на Красном море?

   Гараджия показала Элеоноре все пункты крепости и вокруг нее, отмеченные чем-нибудь особенным во время долговременной осады, а затем повела гостя назад в свои покои. Становилось уже темно, и та зала, в которой Гараджия чаще всего сидела за столом, была ярко освещена несколькими роскошными фонарями и муранскими хрустальными люстрами, в прозрачных, сверкающих чашечках люстр горело множество розовых восковых свечей, распространявших одуряющий аромат, смешивающийся с пряным запахом массы цветов, украшавших вполне приготовленный для ужина стол.

   Как и за завтраком, Гараджия никого из своих подвластных не пригласила к столу. Видно было, что высокомерная внучка паши не очень-то баловала своих подчиненных.

   Кроме новых изысканных блюд, слуги принесли и - неслыханное дело! - две покрытые мхом и паутиной бутылки кипрского вина. Гараджия не считалась и со строгим запретом пророка употреблять какие бы то ни было крепкие напитки. Вообще, казалось, закон для нее не был писан.

   - Раз сам султан, глава правоверных, пьет вино, то почему же я не могу его пить? - возразила она, когда Элеонора сделала ей строгое замечание насчет вина, желая этим путем поддержать свое самозванство. - Пожалуйста, Гамид, не будь таким нетерпимым в своих суждениях. Можно и вино пить и все-таки оставаться хорошим магометанином...

   Герцогиня привыкла к кипрскому вину во время своего пребывания в Фамагусте, когда ей необходимо было пить вместе с остальными военачальниками, чтобы не возбудить насмешек и подозрений, поэтому она не стала слишком упорно отказываться последовать примеру Гараджии, налившей ей бокал со словами:

   - Пей, Гамид! Это чудное вино оживляет кровь и веселит сердце... Пей!

   Когда был подан душистый кофе и Гараджия закурила сигаретку, она несколько времени просидела молча, очевидно, погруженная в тяжелые воспоминания, судя по затуманившемуся вдруг взгляду ее черных глаз, только что перед тем сыпавших искры веселости. Потом она порывисто поднялась и начала расхаживать взад и вперед по зале, временами останавливаясь перед коллекцией оружия.

   Герцогиня подумала было, что причудливой начальнице крепости вздумалось устроить новую дуэль ради рассеяния зловещей " турецкой скуки", но успокоилась, когда Гараджия внезапно бросилась к дивану, перед которым был поставлен столик с ящичком для сигареток и плоским золотым блюдом, полным сластей, уселась в уголок дивана, поджав под себя ножки, и достала себе новую сигаретку.

   - Сядь рядом со мной, мой прекрасный воин, - любезно предложила она Элеоноре. - Я расскажу тебе о своем отце.

   Герцогиня села на указанное ей место и приготовилась слушать.

   - Итак, - начала турчанка, выпуская струи дыма, - мой отец был великим корсаром. Хотя я тогда была еще мала, но все же помню его и как сейч