Сальгари Эмилио - Капитан Темпеста

ридцать человек! - прошептала Гараджия, лицо которой сильно омрачилось при виде этого отряда. - Ну, постараемся выиграть время; Метюб наверное уже недалеко отсюда, - заключила она, покидая галерею.

  

   Вернувшись в свои покои, Гараджия позвала к себе дворецкого, ожидавшего ее приказаний насчет размещения и угощения Мулей-Эль-Каделя и его отряда. Это был старый, высокого роста, плотный евнух, с хитрым лицом и бойкими, шнырявшими по всем углам глазами; он принадлежал к числу самых близких доверенных Гараджии, от которых она ничего не скрывала.

   - Подземелье надежно? - обратилась к нему Гараджия.

   - Вполне, госпожа, - ответил старик. - Там только один выход, запирающийся дверью, обитой железом, которую не прошибет даже пушечное ядро.

   - Позови ко мне начальника янычар и прикажи приготовить для солдат Мулей-Эль-Каделя закуску, кофе и сласти, пусть они спешатся, разоружатся и отдохнут, пока со мной будет обедать их предводитель. Ты им так скажешь. Понимаешь?

   - Понимаю, госпожа. Но согласятся ли они на это?

   - Разве ты сомневаешься?

   - Сомневаюсь, госпожа.

   - Да? Но все-таки нужно попробовать. Ступай и делай, что я приказала. Да пошли скорее ко мне начальника янычар. Я жду его.

   Евнух поклонился и пошел распорядиться, чтобы было приготовлено угощение солдатам Дамасского Льва. Послав потом начальника янычар к комендантше, он вышел к Бен-Таэлю и сказал ему по возможности любезно:

   - Предложи своим людям потушить фитили пищалей и сойти с коней. Мулей-Эль-Кадель обедает с моей госпожой и встанет из-за стола не раньше, как через час.

   Бен-Таэль очень удивился.

   - Мой господин обедает у твоей госпожи?! - вскричал он. - Быть этого не может!

   - Почему же? - спросил евнух. - Что же ты в этом находишь невозможного? Разве твой господин не друг моей госпожи?

   - Может быть, он и был им когда-нибудь, но в настоящее время он явился сюда не другом, - возразил араб, видимо, обеспокоенный. - Доложи моему господину, что мы будем ожидать его возвращения к нам, не сходя с седел.

   - Напрасно, - заметил евнух. - Вон, видишь, вам уже несут и угощение от нашей госпожи.

   Бен-Таэль пристально посмотрел ему в глаза и объявил решительным тоном:

   - От угощения мы отказываемся, но, тем не менее, от души благодарим твою госпожу за ее милостивые заботы о нас.

   - Вы отказываетесь от угощения?! Так ли, друзья? - обратился домоправитель к самим солдатам.

   - Отказываемся, отказываемся! - в один голос ответили бравые воины, понявшие, что Бен-Таэль должен иметь серьезное основание для этого отказа. - Нам ничего не нужно.

   - Это очень огорчит нашу госпожу.

   - Ничего, наш господин ее утешит, - сказал Бен-Таэль.

   - Пусть он выйдет к нам и прикажет принять угощение, тогда мы примем его.

   - Он слишком занят приятной беседой с нашей госпожой, чтобы прервать ее из-за такого пустяка, - продолжал евнух.

   - Ну, тогда мы подождем, когда ему надоест эта беседа, - не сдавался Бен-Таэль.

  

   Видя, что ему не переубедить упрямого араба, домоправитель ушел, угрюмо опустив голову.

   Он нашел свою госпожу в страшном возбуждении. В одном из углов залы неподвижно стоял смущенный капитан янычар.

   - Ну, обрадовались его люди угощению? - спросила она, подскочив к евнуху.

   - Нет, госпожа, - с удрученным видом отвечал старик.

   - Они все в один голос решительно отказались от твоего угощения; не хотят даже сойти с коней и сложить оружия.

   - Ага!.. Ну, а ты, капитан, - продолжала Гараджия, обратившись к начальнику своих янычар, - все-таки настаиваешь на том, что не можешь поручиться за верность своих людей?

   - Да, госпожа. Дело идет о Дамасском Льве, а он так любим всем войском, что ни один из солдат не решится выступить не только против него самого, но и против его людей...

   - Хорошо, я обойдусь и без вашей помощи, - решительно заявила Гараджия. - Ступай, старик, - снова обратилась она к евнуху, - и собери всех моих невольников и других слуг на одну из верхних галерей... Оттуда им будет удобнее действовать... А ты, капитан, немедленно отбери все оружие у своих людей, раз нельзя быть уверенными в их верности.

   Когда евнух и капитан удалились, молодая женщина сняла со стены боевую саблю из знаменитой дамасской стали, позвала двух негров, постоянно дежуривших у дверей, и, приказав им зажечь фитили у своих пищалей, вместе с ними спустилась во двор.

   Отрад Мулей-Эль-Каделя находился на прежнем месте и в полной боевой готовности. Янычары, охранявшие подъемный мост, горячо упрашивали своего капитана оставить им их оружие. На верхней галерее столпилось человек тридцать негров, арабов, турок и других людей, также вооруженных длинными аркебузами. Это все были невольники или свободные слуги комендантессы крепости.

   Вполне полагаясь на свой отряд, набранный из дамассцев, беззаветно преданных Мулей-Эль-Каделю, сыну правителя их города и области, Бен-Таэль спокойно смотрел на Гараджию, подходившую к нему, держа руку на эфесе сабли.

   - Это ты командуешь отрядом вместо твоего господина? - свысока спросила она араба, гордо подбоченившись перед ним.

   - Да, я, госпожа.

   - Кажется, я уже видела тебя где-то... Ты невольник Мулей-Эль-Каделя?

   - Да, госпожа.

   - Сойди с лошади и положи свое оружие!

   - Не могу этого сделать без приказания моего господина Мулей-Эль-Каделя, - твердо возразил Бен-Таэль.

   - А, негодяй, ты еще смеешь рассуждать!.. Разве ты не знаешь, кто я?.. Не знаешь, что я - начальница этой крепости?.. Чтобы весь твой отряд вместе с тобой сию же минуту был разоружен, иначе никто из вас не выйдет живым из этой крепости!

   Но ни один солдат не пошевелился и не потушил фитиля своей пищали; что же касается самого Бен-Таэля, то он ответил тем, что направил дула своих пистолетов прямо в грудь Гараджии, невольно отступившей при этом на несколько шагов назад, и с невозмутимым хладнокровием сказал:

   - Мы разоружимся только тогда, когда наш господин прикажет нам это лично... Где он? Что вы с ним сделали? Мы желаем видеть его немедленно.

   Весь отряд заволновался и грозно загудел:

   - Где наш господин?.. Пусть он выйдет к нам, чтобы мы могли видеть, что он еще жив и невредим!

   - Эй, янычары, ко мне! - крикнула Гараджия, обращаясь к страже. - Обезоружьте этих людей и отправьте их в подземелье на свидание с Мулей-Эль-Каделем.

   К величайшему изумлению Гараджии, янычары тоже не двинулись с места.

   - А! Так вы бунтовать! - яростно кричала она, топая ногами. - Всех вас на кол... Эй! - обернулась она к своим людям, стоявшим на верхней галерее, - стреляйте в этих изменников!

   Но прежде, чем они успели взять на прицел ружья, отряд Мулей-Эль-Каделя, по знаку Бен-Таэля, дал по ним залп; сам невольник Мулей-Эль-Каделя тоже разрядил оба свои пистолета, направив их в арабов.

   Произошел страшный переполох. Невольники и прочие слуги Гараджии в паническом ужасе бросились бежать от своих раненых товарищей. Бен-Таэль спрыгнул на землю, в один скачок очутился возле Гараджии, схватив ее одной рукой за горло, а другой приставил ей к груди острие ятагана, и твердо сказал:

   - Госпожа, мы не сделаем тебе ничего дурного, если ты сейчас же прикажешь привести к нам нашего господина. Если же ты откажешь нам в этом, то, клянусь Кораном, будешь убита.

   Молодая турчанка так была поражена этим неожиданным оборотом дела, что несколько мгновений не могла ни пошевельнуться, ни ответить ни слова.

   - Слышишь, госпожа? - продолжал Бен-Таэль, пронизывая ее негодующим взглядом. - или немедленно прикажи привести сюда Мулей-Эль-Каделя, или готовься к смерти!

   Гараджия вдруг рванулась было из руки араба, но эта рука держала ее, как в тисках.

   - Ко мне, янычары! - позвала молодая женщина полусдавленным от ярости голосом.

   Но и на этот раз султанские солдаты не откликнулись на вопль внучки великого адмирала.

   Гараджия поняла, что не может ни на кого рассчитывать в затеянной ею борьбе с Мулей-Эль-Каделем, даже на своих личных слуг и невольников, так постыдно бежавших при первом же выстреле в них и больше уже не решавшихся показываться.

   - Уступаю вашей грубой силе, - проговорила, наконец, она, задыхаясь от душившей ее злобы и бросая Бен-Таэлю взгляд такой дикой ненависти, что тот невольно вздрогнул.

   - Помни, жалкий раб, - прибавила она, скрежеща зубами, - что наступит день, когда внучка великого адмирала отомстит за себя и добьется того, чтобы с тебя заживо содрали шкуру!

   - После делай со мной, что хочешь, госпожа, но сейчас немедленно доставь нам сюда нашего господина, Мулей-Эль-Каделя, если жалеешь собственную жизнь, - ответил араб, выпуская ее горло. - Мы даем тебе пять минут срока.

   Гараджия бросилась к старому евнуху, который, трясясь от страха, стоял под одной из колонн портика, и приказала ему:

   - Приведи сюда как можно скорее Дамасского Льва!

   - Следуйте вчетвером за этим стариком и убейте его на месте, если заметите, что он хочет вас обмануть, - сказал Бен-Таэль своим людям.

   Четверо всадников тотчас же спешились. Окружив со всех сторон евнуха, они заставили его указывать им путь к подземелью. Несчастный старик задыхался и трясся от страха. Он молча довел их до обитой железной двери, ведшей в подземелье башни. Дверь приходилась наравне с землей и была скрыта под густо разросшимся кустарником. Он попросил их самих отодвинуть тяжелые засовы и болты, запиравшие эту дверь.

   Между тем Бен-Таэль схватил Гараджию, но на этот раз только за руку, и сказал ей:

   - Пока сюда не придет наш господин, я тебя не выпущу из рук, госпожа.

   Обозленная комендантша яростно кусала себе губы до крови, но ни слова не возразила; она хорошо понимала, что это будет бесполезно.

   Так прошло несколько минут. Дамассцы зорко оглядывались по сторонам, чтобы не прозевать какого-нибудь сюрприза, на который они готовы были ответить новым дружным залпом. Что же касается янычар, то, стоя на часах возле поднятого моста, они молча переводили глаза с солдат Дамасского Льва на комендантшу крепости, оказавшуюся как бы в плену у последних, и обратно.

   Вдруг посланные с евнухом бегом вернулись назад с радостным криком:

   - Да здравствует Дамасский Лев!

   Вслед за ними спокойно выступал улыбающийся Мулей-Эль-Кадель. Приблизившись к тому месту, где стоял его отряд и происходила вся вышеописанная сцена, он на мгновение остановился и сделал рукой приветственный жест своему отряду, бурно выразившему искреннюю радость при виде любимого начальника живым и невредимым. Окинув потом взглядом убийственного презрения извивавшуюся в бессильной злобе женщину, чуть было его не погубившую, он медленными шагами направился к своему коню, которого держал под уздцы один из его солдат.

   Вскочив в седло, молодой витязь просто сказал:

   - В путь, друзья!

   Отряд пропустил его вперед и последовал за ним через мост, который поспешили поднять янычары, тоже восторженно кричавшие:

   - Долгая и счастливая жизнь непобедимому Дамасскому Льву! Да поможет ему Аллах во всех путях его!

   Мулей-Эль-Кадель сделал им прощальный знак рукой и проследовал до конца моста. Там он на мгновение приостановил коня, чтобы еще раз взглянуть на ту, которая так предательски поступила было с ним. Она стояла посреди двора и, с растрепанными волосами, перекошенным ртом и злобно горящими глазами, потрясала ему вслед кулаками.

   Через минуту он уже несся вместе с догнавшим его Бен-Таэлем по направлению к спуску с утеса. Отряд старался не отставать от своего предводителя.

   - Теперь нам необходимо галеру Метюба лишить возможности высадиться здесь, иначе герцогиня все равно пропала, - заметил Мулей-Эль-Кадель Бен-Таэлю.

   - А каким же образом мы можем воспрепятствовать этому, господин? - возразил араб. - Ведь у нас нет кораблей, которые могли бы поспорить с военной галерой.

   - В Суданском заливе есть десятка два вооруженных пушками кораблей, отнятых нами у греков; экипаж этих кораблей весь состоит из ренегатов, которые находятся под начальством капитана Китета, человека, многим мне обязанного. По первому же моему слову он отдаст в мое распоряжение всю свою эскадру. ... Сколько понадобится нам времени, чтобы доехать до Суды?

   - Часа четыре, господин, если выдержат наши кони.

   - Надеюсь, что выдержат... Ну, так вперед, к Суде! Скоро добрались до гор. Бен-Таэль провел своего господина с его отрядом через узкое ущелье, за которым начинались сыпучие пески, очень неудобные для передвижения по ним. Кони еле брели по этому песчаному морю, беспрестанно фыркая от мелкой пыли, поднимавшейся из-под их копыт.

   Было уже в виду и море, как вдруг из-за одного песчаного холма выскочил полунагой человек и громким голосом крикнул:

   - Стойте!.. Привет Дамасскому Льву!

   Весь отряд мгновенно остановился, держа наготове обнаженные сабли на случай, если бы за песками оказалась засада.

   - Никола Страдного! - с изумлением воскликнул невольник Мулей-Эль-Каделя. - Откуда ты?

   - Что это за человек? - спросил Мулей-Эль-Кадель.

   - Грек, господин, который вел галиот с герцогиней в Гюссиф, - ответил Бен-Таэль.

   - Как ты попал сюда, грек? - обратился молодой турок к Николе, делая ему знак приблизиться.

   - Позволь сначала мне предложить тебе один вопрос, господин? - почтительно промолвил Страдного, низко склонившись перед знаменитым героем турецкой армии. - Куда ты едешь? Не на поиски ли герцогини?

   - Да. Я еду из замка Гюссиф, где наводил справки о герцогине. Бен-Таэль сообщил мне, что Метюб забрал ее в плен и везет назад на своем военном корабле.

   - Нет, герцогиня находится совсем в другом месте, господин. Но если вы не поспешите к ней на помощь, я не знаю, каким образом она избавится от сетей польского искателя приключений. От Метюба она избавилась вместе со всеми нами. Нам удалось ускользнуть от него, но...

   - Что ты мне рассказываешь? - перебил грека Мулей-Эль-Кадель, не веривший своим ушам.

   - Правду, господин... Мне и еще одному человеку пришло на ум сжечь галеру, что мы и выполнили. А когда на ней началась страшная суматоха, все мы, христиане и ренегаты, спаслись на лодках. Метюб теперь в таком положении, что едва ли ему удастся вновь овладеть своими 1 бывшими пленниками...

   - Гм!.. А куда же девался мой галиот?

   - Мы и его сожгли, господин. Не было никакой возможности сделать иначе ради нашего спасения. Ты уж прости нас за то, что мы так распорядились твоим...

   - Не бойся, я не в претензии на вас за это. вы молодцы и поступили очень умно... Но где же герцогиня?

   - Недалеко отсюда.

   - И виконт с ней?

   - Нет, господин, виконт, к несчастью, утоплен вероломным поляком. Никто, кроме меня, не видел этого, но и моего свидетельства достаточно, чтобы уличить этого негодяя, который только и умеет делать разные гадости...

   - Ага!.. Хорошо... Мы еще поговорим об этом, - задумчиво проговорил Мулей-Эль-Кадель. - Веди нас к герцогине, но прежде скажи мне, как ты попал сюда?

   - Я догадывался, что ты можешь быть здесь, господин... Моя голова привыкла соображать.

   Ружейный залп, вдруг раздавшийся в некотором отдалении, за линией песков, оборвал дальнейшие объяснения грека.

   - Стрельба! - вскричал Мулей-Эль-Кадель, выпрямляясь в седле. - За мной, друзья! - крикнул он, пришпоривая своего коня. - Если это солдаты Гараджии, направленные за нами вдогонку, не жалейте на них зарядов. С вами Дамасский Лев.

   С этими словами он вихрем понесся по тому направлению, откуда слышались все учащавшиеся и учащавшиеся выстрелы. Вслед за ним поскакал и его отряд.

  

   Хотя герцогиня д'Эболи и была отчасти уже подготовлена к мысли лишиться своего жениха, виконта Ле-Гюсьера, весть о его смерти все-таки так потрясла ее, что она лишилась чувств и потом долго билась в сильнейшей истерике.

   Отчаяние ее было так велико, что Перпиньяно, Эль-Кадур и дедушка Стаке, ухаживавшие за ней в устроенной ими для нее из лодочного паруса палатке, одно время боялись, как бы она не лишилась рассудка. Нервный припадок продолжался около суток, потом перешел в крепкий благотворный сон, что и спасло ее.

   Метюб, желавший во что бы то ни стало научиться у этой искусной фехтовальщицы тому приему, с помощью которого она нанесла ему такое позорное для него поражение на поединке, был очень огорчен ее положением и с своей стороны всячески старался быть полезным при уходе за ней. Он сам предложил один из парусов его шлюпки на устройство палатки для молодой девушки; кроме того, великодушно поделился с ее спутниками теми съестными припасами, которые успели захватить с горевшего корабля его люди.

   Лащинский раз тоже подошел было к палатке герцогини справиться о здоровье последней, но угрожающие взгляды дедушки Стаке и холодное презрение, с которым отвернулся от него Перпиньяно, заставили его удалиться. Утешая себя тем, что герцогиня все-таки не минует его рук, когда оправится, он оставил пока девушку в покое.

   - Погодите, друзья мои, - шептал он, глядя издали на палатку, - вы еще не знаете, на какие выходки способен польский медведь, когда он стремится овладеть намеченной им добычей! Вы только ахнете, когда узнаете, что я устрою...

   Когда герцогиня, наконец, уснула, выплакав все свои слезы, и можно было надеяться, что она перенесет тот ужасный удар, который угрожал убить ее или лишить рассудка, Эль-Кадур, Перпиньяно и дедушка Стаке вздохнули свободно и сами улеглись отдохнуть после бессонной ночи, проведенной в заботах о герцогине.

   Проснулись они около захода солнца.

   - Надо будет улизнуть отсюда, пока еще не поздно, - заявил старый далмат венецианцу. - Я давеча слышал, что Метюб послал двух людей в ближайший залив, где стоит несколько судов, и велел привести оттуда большую барку, чтобы вернуться на ней в Гюссиф, забрав с собой, разумеется и всех нас.

   - В таком случае нам, действительно, нечего медлить, - сказал Эль-Кадур. - Барка живо доберется сюда, и тогда нам...

   - То-то и есть, - подхватил дедушка Стаке. - Нечего больше и медлить. Турки сейчас все спят, а герцогиня, я думаю, уже оправилась настолько, что ее можно будет разбудить... В случае надобности мы и на руках ее понесем... только бы не помешал нам поляк, который так же опасен, как эти нехристи... Вы не видели его сегодня, синьор?

   -Нет, не видел, - ответил Перпиньяно.

   -Что вы так беспокоитесь о поляке? - вмешался Эль-Кадур. - А я-то на что же здесь?

   -Что ты этим хочешь сказать? - спросил венецианец.

   -А то, синьор, что у меня есть хороший кинжал, и я сумею попасть им в самое сердце любого медведя.

   -Пока не следует его трогать, вернее всего он тоже спит и так же ничего не заметит, как и турки.

   - Может быть, хотя мне не верите", чтобы он крепко спал. Такие люди и во время сна всегда оставляют один глаз и одно ухо...

   - Увидим, увидим, Эль-Кадур. А ты мне лучше вот что скажи: как бы нам добыть у спящих турок какого-нибудь оружия? Без него нам нельзя пуститься г, путь: может случиться, что за нами будет погоня.

   - Это очень просто, синьор, - ответил араб. - Метюб распорядился уложить в шлюпку много разного оружия, и его нетрудно достать оттуда. Подождем еще немного, когда совсем стемнеет, я отправлюсь и выберу которое получше... Впрочем, я не могу покинуть свою госпожу. Пусть лучше сходит мастер Стаке.

   - Молодчина ты, Эль-Кадур, - похвалил его Перпиньяно. - Когда я опять буду в своем полку, на родине, откуда отправился воевать с турками, то непременно выхлопочу тебе там должность квартирмейстера.

   - Эль-Кадур в живых не покинет Кипра, - проговорил он с тяжелым вздохом.

   - Что за мрачные мысли, друг, - заметил дедушка Стаке. - У меня таких мыслей никогда не было. Советую и тебе не поддаваться им... Ну, я отправлюсь за оружием. Только мне одному, пожалуй, не дотащить сколько нужно. Не желаете ли вы пойти со мной, синьор Перпиньяно?

   - С удовольствием, - откликнулся молодой венецианец, поднимаясь с места. - Я и так хотел идти с вами, дедушка, да опасался, как бы не случилось здесь чего-нибудь скверного, но, кажется, бояться пока нечего...

   - Не беспокойтесь, синьор, - сказал араб, - я буду охранять свою госпожу, и в случае надобности сумею защитить ее от кого бы то ни было. Идите с Богом.

   Старый моряк и лейтенант, крадучись, направились к шлюпке, стоявшей у берега, неподалеку от палатки.

   Турки безмятежно спали, завернувшись в свои бурки, и далмату с венецианцем не представлялось никакого затруднения овладеть необходимым оружием, находившимся в большом ящике на дне шлюпки.

   Когда они вернулись в палатку, Эль-Кадур сказал им, что герцогиня очень металась во сне и что, по его мнению, необходимо дать ей еще два-три часа отдыха, чтобы она совершенно успокоилась.

   - Самый крепкий сон бывает после полуночи, - продолжал он. - Сейчас еще турки могут проснуться при малейшем случайном шуме с нашей стороны, а после полуночи что угодно делай возле них, они не услышат... Ложитесь и вы все опять и усните еще немного. Что же касается меня, то я привык не спать по целым ночам, и буду караулить. Когда будет нужно, разбужу вас.

   Все последовали этому доброму совету и, снова улегшись возле входа в палатку, тут же крепко заснули.

   Было часов около двух ночи, когда Эль-Кадур осторожно разбудил их.

   - Что случилось? - вскричал старый далмат, сразу вскочив на ноги и протирая заспанные глаза.

   - Тише, мастер, не кричи так, - остановил его араб. - Пока еще ничего не случилось, но нам пора уходить.

   - А как твоя госпожа? - спросил Перпиньяно.

   - Она готова в путь.

   - Ну, а поляк?

   - Должно быть, спит. Не видать, чтобы он ходил тут.

   - Отлично. Значит, трогаемся.

   Герцогиня действительно уже была готова не только бежать, но и обороняться против тех, кто захотел бы преградить ей дорогу. Она держала в руке обнаженную шпагу, и при одном взгляде на лицо девушки видно было, что к ней вернулась вся та неукротимая энергия и геройская отвага, которые так прославили капитана Темпеста.

   Осторожно, без шума пробираясь по лагерю, беглецы направились в сторону, противоположную спящим туркам. Никола Страдного сообщил им, что на расстоянии часа ходьбы отсюда находились глубокие пещеры, в которых можно было скрыться в случае погони. К эти пещерам он хотел привести Мулей-Эль-Каделя, который уж позаботится о дальнейшем. Подробно объяснив, как пройти в ущелье, ведшее к этим пещерам, грек расстался с товарищами, которые, благодаря его объяснениям, могли идти наверняка, не опасаясь сбиться с пути и заблудиться.

   Герцогиня, снова превратившаяся в капитана Темпеста, смело выступала во главе маленького отряда, имея по правую руку Эль-Кадура, вооруженного мушкетом с дымящимся фитилем. За ними следовали ренегаты, а синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Симон составляли арьергард.

   Беглецы благополучно добрались до ущелья, но только что вступили в него, как до их слуха донесся из турецкого лагеря отчаянный крик:

   - К оружию! Пленники сбежали!

   - Это голос поляка! - воскликнул дедушка Стаке. - Проклятый предатель!.. Теперь нам нужно пуститься бегом во весь дух, иначе нас догонят, тогда мы пропали.

   Ущелье было настолько узко, что беглецам пришлось бежать друг за другом. Это замедляло бегство. Сзади слышалась поспешная команда Метюба, и погоня каждую минуту могла нагнать их.

   Когда миновали ущелье, Эль-Кадур увидел невдалеке небольшое селение, покинутое бывшими обитателями, почти все домики которых были разрушены. Очевидно, и здесь свирепствовал беспощадный бог войны.

   - Нужно скорее добраться до этих развалин, - сказал араб герцогине. - Под их прикрытием нам легче будет оказать сопротивление нашим преследователям.

   В предрассветной тишине уже слышался позади топот погони, направленной Лащинским, судя по тому, что все время раздавался его голос, указывавший, куда держать путь, чтобы догнать беглецов.

   - Ну, еще одно последнее усилие, и мы будем спасены, - говорил на бегу старый далмат, ни на шаг не отстававший от своих молодых спутников. - Только бы нам добраться до переднего дома, а там мы покажем этим нехристям, чего мы стоим...

   Дом, о котором он говорил, был когда-то харчевней и оказался настолько вместителен, что весь отряд свободно мог в нем расположиться. Ни в этом доме, ни в остальных рядом с ним не было ни живой души. В харчевне были выбиты все окна и была разрушена ядрами крыша, но стены остались невредимы и могли служить беглецам хорошим убежищем.

   - Здесь отлично можно устроить защиту, - сказал Перпиньяно, быстро оглядев при помощи зажженной смолистой ветви помещение харчевни. - Вы, синьора, станьте вместе с дедушкой Стаке, Симоном и Эль-Кадуром у этого окна, а я с четырьмя греками займу вот это.

   Отряд разделился так, как посоветовал лейтенант. Турки уже подбегали к селению с громкими криками:

   - Смерть гяурам! Сожжем их живьем, если они будут сопротивляться!.. Велик Аллах и Магомет пророк его!

   Благодаря тому, что старый далмат и Перпиньяно похитили у своих преследователей часть оружия, выбрав к тому же самое лучшее, у тех дело в этом отношении обстояло хуже, чем у беглецов. Но турки могли взять перевес своей численностью. Увидев при блеске звезд выставленные из окон харчевни сверкающие дула мушкетов, турки, по отданной Метюбом шепотом команде, бросились на землю и стали ползком, как змеи, пробираться к харчевне, надеясь таким образом остаться незамеченными и захватить беглецов врасплох.

   Но христиане, жизнь которых в этот момент была поставлена на карту, не дремали, и их меткие пули сразу уложили на месте нескольких турок, раньше других поднявшихся было на ноги. Обозленный этой встречей, весь отряд преследователей поднялся на ноги и дал ответный залп. С обеих сторон началась отчаянная перестрелка, длившаяся более получаса и причинившая большой урон только осаждавшим, которым некуда было укрыться, между тем как из осажденных, находившихся за стенами, никто не пострадал.

   Герцогиня, к которой вполне вернулись все те удивительные свойства, которые ставили ее в один ряд с лучшими воинами, храбро отразила нападение десятка турок, хотевших ворваться хотя и в запертую, но легко поддавшуюся их дружному напору дверь.

   Уже начинало светать, когда турки решили взять харчевню приступом. Метюб решил лучше уложить половину своих людей, чем признать себя побежденным горстью беглецов и дать им возможность ускользнуть из его рук. Догадавшись об этом, герцогиня крикнула:

   - Друзья! Настала решительная минута. Молите Бога помочь нам... Зарядов у нас больше нет, остались только сабли и...

   - Ничего, синьора, - вступился дедушка Стаке, ни на мгновение не поддавшийся унынию, - мы пустим в ход приклады наших ружей и немало пробьем ими турецких черепов, когда они сунутся нам под руку... Не робейте, друзья! Бог за нас!

   Перпиньяно бросился вместе с греками навстречу напиравшим на крыльцо туркам и вступил с ними в рукопашную схватку. Герцогиня готовилась, в свою очередь, дать им мужественный отпор, как вдруг в одно из оставшихся без защиты окон вскочил человек и крикнул:

   - Герцогиня, я явился напомнить вам данное мне слово!

   - Лащинский! - вскричала герцогиня, в ужасе отступая перед ним. - Данное мной вам слово?.. Давала его не я, а голос необходимости...

   - Это все равно, - возразил поляк, протягивая руку, чтобы схватить девушку. - Хочешь не хочешь, а будешь моей!

   - Капитан! - послышался голос Метюба, тоже пробравшегося в окно, - Брось свою красавицу на руки ожидающих ее под окном людей и следуй сам за ней, а я пока займусь вот этими. Несколько выстрелов - и они все будут в своем аду.

   Но хвастливый турок жестоко ошибался: не так легко было покончить с этой горстью храбрецов, хотя в окно успело проскочить еще несколько из его людей, и беглецы, таким образом, должны были биться на два фронта.

   Герцогиня отчаянно защищалась от поляка, который хотел один, без помощи других, овладеть ею и только отражал ее удары саблей, не нападая сам на нее. Он рассчитывал, что ему удастся ее обезоружить и взять в плен.

   Эль-Кадур, Перпиньяно и старый далмат были оттеснены от герцогини и не могли ей помочь, сражаясь с напиравшими на них со стороны входа врагами. Но мужественная молодая венецианка и одна справилась с польским медведем. Пользуясь тем, что он остался один с ней лицом к лицу, желая во что бы то ни стало одержать над ней победу собственной силой и этим смыть с себя позор своего поражения в поединке под стенами осажденной Фамагусты, поляк старался обезоружить ее, но она ловким маневром прижала его в угол и сильным ударом шпаги проколола ему горло насквозь.

   - Умри, предатель! - вскричала она. - Если бы победа осталась на твоей стороне, ты взял бы меня только мертвой, а теперь умри сам, побежденный рукой капитана Темпеста!

   - А, черт... Ну, теперь... все кончено! - прохрипел Лащинский, раскинув руки и тяжело падая к ее ногам.

   Через минуту его не стало.

   Метюб бросился было на победительницу поляка с поднятой саблей, но в то же мгновение и он упал, сраженный саблей Эль-Кадура, которому удалось, наконец, пробиться к своей госпоже.

   - На помощь к Перпиньяно! - крикнула Элеонора, заметив, что лейтенант вместе с остальными ее спутниками стеснен со всех сторон и едва держится против нападающих.

   - Берегись, госпожа! - вдруг воскликнул Эль-Кадур, загородив ее собой.

   В то же мгновение сердце верного араба, собственной грудью заслонившего свою госпожу, было пробито пулей Метюба, который собрал свои последние силы, чтобы увлечь с собой во мрак царства смерти невольную виновницу всей этой ужасной драмы.

   - Проклятый араб! - простонал он, скрежеща зубами от злобы на эту последнюю неудачу, и с тем испустил дух.

   Дедушка Стаке и Симон чудесным образом тоже пробились к герцогине и помогли ей отнести умиравшего араба в комнату рядом, носившую следы страшного разгрома, произведенного во время следования по этой местности полчищ Мустафы, шедших на Фамагусту.

   - Бедный мой Эль-Кадур! - произнесла Элеонора, наклоняясь над умирающим, лицо которого уже подергивалось предсмертной судорогой.

   - Умираю... госпожа... - шептал он прерывающимся голосом. - Пуля... прошла... в сердце... Про... щай... будь... счаст... лива...

   - Нет, Эль-Кадур, нет, друг мой, ты не должен умереть!..

   Я вылечу тебя, - сквозь слезы говорила герцогиня, сжимая его холодеющие руки.

   Араб устремил на нее свои потухающие глаза с последним проблеском глубокой любви и безграничной преданности и еле слышно произнес:

   - Мои... мучения... окончены... Будь... Счастлива... дай... и твоему... вер... ному рабу... умереть... счаст... ли... вым... поцелуй... его...

   В то время, как Симон плакал навзрыд и его старый соотечественник, дедушка Стаке, тоже тихо ронял слезы над умирающим, герцогиня осторожно прижала губы ко лбу своего преданного слуги, ради нее пожертвовавшего собственной жизнью.

  

   Тело верного невольника, жизнь которого была полна стольких необычайных терзаний, о которых смутно догадывалась только та, за которую он с радостью пожертвовал этой жизнью, не успело еще остыть, как к месту сражения между беглецами и их преследователями бешеным галопом примчался Мулей-Эль-Кадель, сопровождаемый отрядом своих дамассцев и их проводником Николой Страдного.

   Услышав топот множества коней и бряцанье многочисленного оружия, турки, уже плотно окружившие христиан, в паническом ужасе бросились бежать, думая, что уж не высадились ли неожиданно венецианцы с целью напомнить, что лев св. Марка еще жив и готов жестоко отплатить за те ужасы, которые совершались в Фамагусте по приказанию кровожадного Мустафы. Может быть, явилась даже целая эскадра военных кораблей.

   В страхе перед этой грозной силой люди Метюба, оставшиеся без своего предводителя, бежали, как стадо испуганных овец, оставив на произвол судьбы всех своих убитых и раненых.

   - Дамасский Лев! - вскричал Перпиньяно, первый из христиан понявший настоящую причину постыдного бегства турок. - А, и Никола вернулся с ним!..

   - Где герцогиня? - отрывисто спросил Мулей-Эль-Кадель, спрыгивая с покрытого потом и пеной коня.

   - Здесь! - крикнул ему в ответ выбежавший на крыльцо Перпиньяно.

   Не говоря больше ни слова, Мулей-Эль-Кадель быстро вбежал в дом и в следующее мгновение был уже перед Элеонорой.

   - Жива!.. Жива!.. - задыхаясь от радости и весь красный от волнения, воскликнул он.

   - Мулей!.. Вы? - в свою очередь вскричала Элеонора, тоже покраснев при виде его.

   - Я, синьора. Я явился сюда, кажется, как раз вовремя... А где поляк Лащинский, убийца виконта Ле-Гюсьера?

   - Вот он, мертвый... Я убила его... Но вы назвали его убийцей виконта? Неужели это правда?

   - Правда, синьора, - вмешался Никола, - я сам видел, как Лащинский бросился с галеры в воду вместе с живым еще виконтом, а потом уже один подплыл к лодке, которая направлялась к берегу... Да, синьора, не турки виновны в смерти вашего жениха, как вас, быть может, уверял этот предатель, а он сам.

   Герцогиня, вдруг сильно побледневшая, несколько времени простояла неподвижно, устремив широко раскрытые глаза на труп поляка, потом с громким, душу раздирающим криком упала без чувств на руки Мулей-Эль-Каделя.

   Полчаса спустя отряд Мулей-Эль-Каделя и спутники герцогини под его предводительством уже покидали безлюдное селение, на кладбище которого было предано земле тело бедного Эль-Кадура. Мулей-Эль-Кадель и герцогиня ехали рядом молча, занятые каждый своими мыслями и чувствами. Вдали еще виднелись бегущие солдаты и матросы Метюба.

   В тот же день к вечеру, беглецы, находившиеся теперь под такой сильной охраной, въезжали в городок Суду, где Мулей-Эль-Кадель озаботился отыскиванием приличного помещения для герцогини, которая, очевидно, готова была заболеть от всех перенесенных ею за последнее время потрясений. И действительно, едва она успела лечь, как у нее открылась сильная горячка, едва не сведшая ее в могилу. Целые две недели больная была в таком состоянии, что окружающие ее каждую минуту ожидали ее смерти, но молодость взяла свое: произошел благоприятный перелом болезни, и молодая девушка медленно стала поправляться.

   В один прекрасный день, когда герцогиня уже совершенно оправилась и собиралась вернуться на родину, в Суду прискакал турецкий капитан, на верхнем конце копья которого развевался белый шелковый платок, и потребовал, чтобы его немедленно провели к Мулей-Эль-Каделю. Он молча поклонился ему и вручил небольшую шкатулку, обернутую в зеленую шелковую материю. При виде этой шкатулки лицо Дамасского Льва покрылось смертельной бледностью.

   - От Селима, нашего повелителя! - громко произнес султанский посланец.

   После этих торжественных сказанных слов он, снова поклонившись, вышел, вскочил на своего коня и галопом умчался назад.

   - Что это такое, Мулей? - с беспокойством осведомилась герцогиня, присутствовавшая при этой краткой сцене.

   - Вот посмотрите, - сдавленным голосом ответил молодой турок, развертывая и открывая шкатулку, сделанную из кованого серебра художественной работы.

   В этой изящной вещичке, на красном бархате, оказался искусно сплетенный шелковый шнурок.

   Элеонора испустила крик ужаса. Черный цвет шнурка доказывал, что если получивший его не воспользуется им для того, чтобы собственными руками задушить себя, то будет посажен на кол.

   - Боже мой, Мулей, что же теперь делать? - со слезами на глазах спросила девушка, в невольном порыве бросаясь на грудь молодого человека.

   - Что делать? Я вижу, что жизнь с этой минуты становится для меня слишком заманчивой, чтобы я мог решиться добровольно отказаться от нее. Я покоряюсь этому указанию свыше, отрекаюсь от веры отцов своих и принимаю религию своей возлюбленной, если только она согласна иметь меня своим мужем.

   - О, мой дорогой Мулей! - прошептала молодая девушка. - Я давно уже читала в твоих глазах затаенную любовь ко мне и... О, прости мне, тень несчастного Гастона!... - И сама полюбила тебя.

   - Не ожидал я такого счастья и не знаю, достоин ли его... Вези меня в свою прекрасную Италию. Там я приму христианство, переменю имя, и никакие Селимы с их шнурками не будут мне страшны...

   Когда после этого дня наступила ночь, то под ее молчаливым покровом из Суданского залива тихо вышло небольшое красивое греческое судно и направилось прямо к берегам Италии.

   На борту этого судна находились герцогиня д'Эболи и ее жених Мулей-Эль-Кадель. Синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Никола Страдиото также следовали вместе с ними.

   Капитан Темпеста и Дамасский Лев навсегда покинули арену борьбы креста с полумесяцем, но славные имена их долго еще жили в памяти участников этой борьбы.

  

  

  

   Э. Сальгари, Л. Жаколио.

   С 16 Капитан Темпеста, Песчаный город. - М. : А/О Международная книга, 1992 - 384 с; - (Серия "Библиотека книгочея").

  

   NoТекстовое оформление А/О "Международная книга" 1992г

   ISBN 5-85125-008-9

   NoХудожественное оформление А. П. Купцова 1992г.