Сальгари Эмилио - Капитан Темпеста

p; - Слушаю, госпожа, - сказал турецкий капитан, спеша успокоить свою до крайности взволнованную повелительницу. - Не успеет еще скрыться солнце, как мой "Намаз" догонит галиот, возьмет его - и я отомщу за тот удар шпагой, который нанес мне этот дерзкий мальчишка!

  

   В то время как Метюб с польским ренегатом мчались во весь дух на берег залива, где стояла галера, на которой следовало догнать беглецов, галиот последних, подгоняемый попутным ветром, быстро несся по направлению к югу, стремясь достигнуть Суданской бухты, куда он должен был зайти перед тем, как совсем покинуть остров.

   Герцогиня решила повидаться в последний раз с Дамасским Львом, которому была обязана спасением собственной жизни, жизни всех ее спутников и освобождением виконта Ле-Гюсьера. Кстати, следовало возвратить это судно и подыскать себе другое для дальнейшего плавания. Греки выразили ей свое желание сопровождать ее в Италию и там или перейти на корабль, который мог доставить их обратно куда-нибудь на Восток, или же подыскать себе какое-нибудь подходящее занятие.

   Лишь только галиот обогнул мыс, скрывший его от взоров Гараджии и ее янычар, Элеонора поспешно направилась в каюту, где с таким нетерпением ожидал ее виконт Ле-Гюсьер.

   При входе девушки в маленькое помещение оно огласилось одновременно двумя радостными восклицаниями:

   - Элеонора!

   - Гастон!

   Виконт бросился к своей невесте, схватил ее в объятия и впился в ее лицо жадными глазами, пылавшими от мучившей его лихорадки, схваченной в болотах.

   - Я знал, что вы явились на Кипр ради меня, - говорил он взволнованным голосом. - Надежда в один прекрасный день увидеть вас снова только и поддерживала меня, она утешала меня и давала силу переносить все мучения, которым я подвергался в плену у турок...

   - Откуда же вы узнали обо мне, Гастон? - с удивлением спросила герцогиня.

   - Слава о подвигах капитана Темпеста донеслась даже до болот, принадлежащих замку Гуссиф...

   - Но каким же путем, через кого вы узнали, что капитан Темпеста и я - одно и то же лицо?

   - Мне передавал о капитане Темпеста один христианин, попавший в плен при одной из вылазок при осаде Фамагусты и сделавшийся моим товарищем на ловле пиявок, в болотах. Он подробно описал вашу наружность, по этому описанию и по нахождению при вас Эль-Кадура - о нем тоже много рассказывал этот пленник - я тотчас же догадался, что этот доблестный капитан Темпеста, которому поклонялась вся Фамагуста за его изумительную отвагу и много других прекрасных свойств, - не кто иной, как вы.

   - Я сделала лишь то, что должна была бы сделать и всякая другая женщина на моем месте, поэтому вы напрасно так восторгаетесь мной, мой дорогой Гастон.

   - Нет, - покачав головой, с убеждением сказал виконт, - одна герцогиня д'Эболи могла проявить такую смелость. Вы думаете, я не знаю, что вы безбоязненно схватились даже с знаменитым Дамасским Львом, этим страшным рубакой, которым так гордится вся турецкая армия?

   - От кого же вы узнали об этом?

   - От того же самого солдата, который рассказал мне о капитане Темпеста и его верном невольнике Эль-Кадуре.

   - А... Ну, эта схватка была для меня простым развлечением, - со смехом заметила герцогиня.

   - Хорошее "развлечение", когда его избегали все остальные ваши капитаны, обыкновенно очень жадные до подобных развлечений...

   - На их долю не выпадало счастье учиться владеть оружием у лучшего бойца в Неаполе. Этой победой я обязана своему отцу.

   - И еще более собственной отваге, Элеонора.

   - Оставим это, Гастон. Скажу вам только вдобавок, что я скоро буду иметь удовольствие познакомить вас с моим бывшим противником.

   - Вот как! С Дамасским Львом? - вскричал удивленный молодой человек.

   - Да. Я обязана ему своим спасением. Без его помощи мне не выйти бы живой из Фамагусты и не освободить бы вас. Даже этот корабль, на котором мы плывем, принадлежит ему.

   - Гм!.. А что он в конце концов не выдаст нас всех? - спросил, видимо, сильно озабоченный этим сообщением виконт.

   - Нет, для этого он слишком благороден. Кроме того, ведь и он мне обязан жизнью.

   - Я знаю это. Вы могли добить его, раненого, но предпочли пощадить. Слышал об этом... Но все-таки я не доверяю этому турку.

   - Напрасно, Гастон: этот магометанин совсем не похож на остальных.

   - А после свидания с этим... Львом мы тотчас же отплывем в Италию, не правда ли?

   - Ну, конечно. Нам больше нечего будет делать на Кипре. Мы отправимся прямо в Неаполь, будем там счастливо жить и постараемся скорее забыть о всех наших прошлых страданиях. Мягкий климат Неаполитанского залива быстро восстановит ваше здоровье и силы, надорванные пыткой, которой подвергала вас эта бессердечная турчанка... Пойдемте на палубу, Гастон. Я только тогда буду вполне спокойна, когда мы увидим хоть издали берега родной Италии.

   - Разве нам еще угрожает опасность, Элеонора?

   - Сердце мое чует что-то нехорошее, Гастон... Боюсь мести со стороны этой злобной Гараджии. Она может отправить за нами в погоню галеры своего деда.

   Взявшись под руку, жених с невестой поднялись на палубу.

   Галиот довольно далеко отошел уже от рейда и с быстротой птицы несся по голубым волнам Средиземного моря, по направлению к югу. Изодранные и разубранные, как серебряным кружевом, крохотными заливчиками, напоминающими норвежские фиорды, берега острова отдалились уже узлов на восемь.

   - Мы, кажется, идем довольно скоро, дедушка Стаке? - сказала герцогиня старому далмату, приблизившемуся к ней с беретом в руке.

   - Только что отчалили и вот уж прошли какое расстояние.

   - Идем великолепно, синьора. Этот кораблик идет лучше любой галеры... А вы, господин виконт, - почтительно обратился он к Ле-Гюсьеру, - довольны нашей прогулкой?

   - Дай мне руку, моряк, - только и мог проговорить ему в ответ Ле-Гюсьер, с трудом удерживавший готовые хлынуть у него из глаз радостные слезы.

   - Помилуйте, синьор, это слишком большая для меня честь! - вскричал смущенный старик.

   - Ничего, не бойся: ты вполне заслужил эту честь, моряк, за твое участие в моем освобождении. Пожмем друг другу руки, как два добрых христианина, всегда готовых стоять один за другого.

   - Да, уж дедушка Стаке никого из христиан в обиду неверным не даст! - с увлечением воскликнул старик, с неуклюжестью медведя стискивая в своих больших мозолистых руках тонкую нежную руку молодого дворянина.

   - Добрый день, падрон! - раздался вдруг за ними новый голос.

   - А! Выпеченная из черной муки фигура! - пробормотал себе под нос старый матрос, увидя подходящего Эль-Кадура и раздосадованный тем, что появление араба прервало нескончаемый поток его речей. - Что это какой у него вид - настоящий погребальный?

   Действительно, верный невольник герцогини выглядел очень удрученным, и в его глазах читалась безысходная тоска.

   - А, Эль-Кадур!.. Как я рад тебя видеть, старый приятель! - проговорил виконт, окидывая его ласковым взглядом.

   - Еще более рад я, падрон, что нам удалось освободить тебя из тяжелой неволи, - ответил араб, стараясь подавить волновавшие его мучительные чувства. - Будь теперь счастлив, синьор!

   - Да, надеюсь, что буду отныне вполне счастлив, - с увлечением произнес виконт. - Бог даст, нечестивым туркам более не удастся разлучить меня с избранницей моего сердца.

   По некрасивому, грубому лицу араба с быстротой молнии пронеслась судорога, выдававшая его душевную муку.

   - Падрон, - продолжал он глухим голосом, - служа герцогине д'Эболи, дочери моего благодетеля, я вместе с тем служил как бы и тебе, ее нареченному жениху. Теперь вы не имеете более надобности в моих услугах, поэтому прошу тебя оказать мне великую милость, в которой отказала мне моя госпожа...

   - В чем дело, Эль-Кадур? - участливо спросил виконт.

   - Прошу как особенной милости не возить меня обратно в Италию... Бедный раб должен вернуться в свою страну. Жизнь моя идет к закату. Я устал и меня тянет назад на родину. Все ночи напролет грезятся мне песчаные пустыни родной Аравии, высокие пальмы с их зелеными перистыми листьями, белые шатры на сожженных солнцем, но прекрасных в моих глазах равнинах, залитых ярким светом и орошенных волнами Красного моря. Мы, сыны жарких стран, недолговечны, и когда чувствуем приближение смерти, то всегда лелеем в своей душе только два желания: иметь под собой песчаное ложе, а над собой - прохладную тень пальмы... Попроси свою невесту, падрон, чтобы она отпустила своего бедного раба умереть на его родине!

   - Неужели ты действительно хочешь оставить нас, Эль-Кадур? - спросила Элеонора.

   - Да, падрона, - еле мог проговорить несчастный араб, задыхаясь от подступающих к его горлу слез.

   - И не пожалеешь о своей госпоже, с которой провел столько прекрасных лет?

   - Так хочет Бог, падрона.

   - Хорошо. Как только мы выйдем из пределов Кипра, ты будешь свободен, мой бедный Эль-Кадур.

   - О благодарю, падрона, от всего сердца благодарю тебя!

   И, не сказав более ни слова, гордый сын пустыни завернулся в свой бурнус, потом медленно направился на корму, уселся там и точно замер, между тем как виконт и герцогиня стали здороваться с подходившими к ним моряками. Когда же молодая пара начала делать обход корабля, то снова увидела дедушку Стаке, ходившего с озабоченной миной кругом каютных помещений.

   - В чем дело, мастер? - спросила его герцогиня.

   - Да, вот в чем, синьора. Вы, должно быть, совсем забыли об экипаже шиабеки? - ответил он, останавливаясь.

   - Ах, да, и в самом деле! Где же они?

   - Эти паршивые псы все еще сидят у нас тут взаперти. Я опасаюсь, как бы нам из-за них не попасть в беду, поэтому хотел спросить вас, что с ними делать.

   - А что вы посоветуете?

   - Я посоветовал бы бросить их связанными в воду - пусть полакают морской водицы.

   - Они не сражались против нас и не сделали нам никакого зла, за что же так жестоко поступать с ними? - протестовала герцогиня.

   - Да ведь это турки, синьора! - воскликнул старый моряк.

   - Зато мы - христиане, дедушка Стаке, а потому и должны показать им пример великодушия. Не правда ли, Гастон?

   Виконт молча кивнул головой в знак согласия. Моряк почесал голову с видом человека, поставленного в тупик, потом сказал:

   - Я забыл доложить вам еще об одной вещи, синьора. Наши матросы, потопившие шиабеку и предварительно обыскавшие ее, нашли в трюме два больших ящика, предназначавшихся, судя по надписям на них, комендантше Гуссифской крепости.

   - Вы их открывали?

   - Да, синьора, и в них оказалось множество очень дорогих турецких женских нарядов. Прикажете убрать их куда подальше? Полагаю, у вас больше не будет надобности в переодеваниях. Ведь с вами теперь ваш жених. Он сумеет защитить вас. Да и мы грудью постоим за вас.

   - Мне, однако, очень улыбается идея превратиться теперь в турчанку, - сказала смеясь Элеонора. - Капитан Темпеста и сын мединского паши Гамид уже отслужили свою службу и могут сойти со сцены. Как вы находите, Гастон?

   - Ваша мысль недурна, дорогая Элеонора, - ответил виконт. - В женском наряде вы будете еще восхитительнее для меня, хотя и перестанете кружить головы особам своего пола... Я ведь знаю и то, что Гараджия влюбилась в вас до безумия, вполне поверив тому, что вы - турецкий принц. Вообще мне известно все, что касается вас.

   - Ну, тем лучше: это "все" мне не в осуждение. Любовь этой прихотливой турчанки доставила бы мне много веселых минут, если бы не мысль о вас, которого нужно было спасти от неволи. Дорого бы пришлось мне поплатиться за мою игру с этой опасной особой, если бы она поняла ее!.. Дедушка Стаке, - обратилась она к моряку, - прикажите отнести ящики в мою каюту.

   - Я думаю, эта гиена не выпустила бы вас живой из своих когтей. Слава Богу, что все так благополучно кончилось, - заметил Ле-Гюсьер.

   - Именно. Надеюсь, что мне больше не придется с ней встретиться.

   - Если только она не догонит нас здесь, что, пожалуй, еще возможно, так как мы еще не вышли из вод острова, - вмешался старый моряк, отдавший приказание снести ящики с нарядами Гараджии в каюту герцогини и опять присоединившийся к беседующим.

   - Зачем же она будет догонять, дедушка Стаке?

   - Затем, чтобы отомстить вам за то, что вы сыграли с ней такую лихую шутку, синьора.

   - Вы начинаете все видеть в черном цвете, дедушка Стаке.

   - Вовсе нет, синьора. Я вижу ночь не чернее, чем она есть... Ну, вот и ветер начинает стихать! - вдруг прервал сам себя старый моряк, обратив внимание на то, что паруса уже не так напряженно раздувались, как до этого времени, и быстрый ход судна заметно убавился. - Хотелось бы увидеть берега Италии или хотя бы Сицилии раньше, нежели наступит полное затишье.

   - Ну, Бог милостив, - сказала герцогиня. - Пойдите лучше и распорядитесь, чтобы нам приготовили завтрак, чем каркать вороной, - шутливо добавила она, хлопнув его по плечу. - А я пока пойду превращаться в турчанку, - с улыбкой заявила Элеонора жениху. - За столом увидимся.

   Когда она ушла, виконт подхватил дядюшку Стаке под руку и увел его на носовую часть корабля.

   - Скажите мне откровенно, мастер, уж не ожидаете ли вы в самом деле погони? - с видимой тревогой в голосе спросил он, усевшись там на скамью, между тем как старый моряк почтительно стоял перед ним.

   - Нет, господин виконт, - успокаивал его старик. - Особенно беспокоиться нам вообще нет основания: наш корабль очень прочно построен и прекрасно вооружен, так что тем, кто вздумает напасть на нас, придется-таки повозиться с нами... Вот если налетит хорошая галера - ну тогда, пожалуй, и нам не выдержать. В случае, если бы я увидел приближение такого судна и заметил бы, что оно нагоняет нас с злыми намерениями, то я тотчас же, без малейшего колебания, выбросился бы на берег, потому что более ничего нельзя будет предпринять. Предупреждаю вас, синьор, чтобы вы имели это в виду... А вот, и синьора! - воскликнул дедушка Стаке, увидев снова поднимавшуюся на палубу герцогиню, желавшую скорее показаться жениху в своем новом наряде. - Клянусь всеми львами венецианской республики, это такая турчанка, которая может вскружить головы всем турецким пашам вместе с их султаном! - восторженно прибавил он, любуясь молодой девушкой.

   Действительно, для тех, кто не видел Элеонору раньше в свойственной ее полу одежде, она теперь должна была казаться вдвое прекраснее, чем в то время, когда носила мужской костюм. Из всех нарядов, предназначавшихся для Гараджии, она выбрала себе один - скорее грузинский, нежели турецкий, который особенно ярко подчеркивал слегка бронзовый оттенок ее кожи, блеск ее черных глаз и красоту пышных черных волос. На ней была так называемая по-турецки кулиджа, род короткой юбки, из мягкой ярко-красной, протканной золотом парчи, широкие белые шелковые шаровары, вышитые жемчугом, из той же парчи изящная кацавейка с длинными широкими рукавами, открытая спереди. Там виднелась носимая грузинами и персами белая рубашка из тонкого, прозрачного, как кисея, шелка с искусной узорчатой вышивкой из мелкого разноцветного бисера вокруг ворота и посредине груди. Вокруг стройной талии красавицы обвивался широкий пояс небесно-голубого цвета из тяжелой шелковой материи, спускавшийся длинными, отделанными серебром концами почти до самого края кулиджи, на ногах были крохотные туфельки из красного сафьяна, богато вышитые серебром, и с узкими, загнутыми кверху носками. На перевитых нитями блестящих красных камней и распущенных по плечам волнистых волосах красовалась вместо чалмы бархатная шапочка, обвитая, точно облаком, тончайшим индийским белым муслином, складки которого спереди скреплялись пучком перьев из мелких алмазов.

   Виконт молча, 'полным любви взглядом, любовался на свою прекрасную невесту. Дядюшка же Стаке не в состоянии был скрыть волновавших его чувств. Подпрыгнув на месте и размахивая беретом по воздуху, он крикнул во все горло:

   - Да здравствует наша капитанесса!

   - Да здравствует наша капитанесса! - повторили хором и матросы, столпившиеся в стороне, чтобы в свою очередь посмотреть на это чудо красоты и изящества. Один Никола Страдного оставался на своем посту, у руля, и только что успели замереть радостные клики моряков, как с его стороны раздался возглас тревоги. Все поспешно бросились к нему, поняв, что случилось что-то особенное.

   - Чего ты тут каркаешь, Никола, и нарушаешь наше веселье? - спросил старый далмат.

   Грек, весь изогнувшись вперед, расширенными от ужаса глазами и с искаженным лицом глядел туда, где уже смутно обрисовывались очертания острова Кипр.

   - Поневоле будешь каркать, когда нас нагоняет трехпарусник! - угрюмо ответил он старику. - Наверное какое-нибудь турецкое судно, которое идет нас пощипать... Ну, теперь держитесь, ребята! Игра начинается не на шутку...

  

   Слова Николы сразу охладили пылкий восторг, поднявшийся было в сердцах экипажа при виде своей прелестной капитанессы.

   Виконт побледнел и с тревогой взглянул на свою невесту, которая едва заметно изменилась в лице.

   - Трехпарусник? - спросил он, подходя к Николе. - А ты не ошибаешься, друг?

   - Никак нет, синьор, - ответил грек. - У меня слишком хорошее зрение, чтобы не отличить галеры от шиабеки или галиота.

   - Ах, съешь их акулы! - ворчал дедушка Стаке, отирая со лба холодный пот. - Ну-ка, брат, Никола, дай я сам взгляну. Авось, и мои глаза увидят что-нибудь.

   С этими словами он одним прыжком взобрался на капитанский мостик, куда вслед за ним поднялись герцогиня и виконт.

   - Ну, где же твои паруса-то? - говорил он, вертя во все стороны головой и не видя ничего, в чем ему очень не хотелось сознаться.

   - А вот там, - лаконически сказал грек, указывая рукой на едва заметные белые точки, двигавшиеся на горизонте.

   - Да, и то... трехпарусник! - с изумлением воскликнул старый моряк. - Ишь ты, а ведь это и в самом деле галера!

   - Венецианская или турецкая? - осведомился виконт, тревога которого с каждой минутой все более и более возрастала.

   - Ну, этого я отсюда разглядеть не могу, синьор, - отвечал старый моряк. - Даже в подзорную трубу, пожалуй, не различишь, какой на нем флаг: слишком еще велико расстояние.

   - А не похоже на венецианскую галеру? - спросила в свою очередь и герцогиня.

   - Откуда же взяться с этой стороны венецианской галере, синьора, когда Кипр уже находится в когтях у турок?

   - Следовательно, это галера турецкая?

   - Вернее всего, что так, синьора.

   - Не попытаться ли нам схватиться с этой галерой и потопить ее? - храбрился виконт.

   - Нет, синьор, об этом и думать нечего, - возразил Никола. - Нам остается только одно: выброситься на берег... К несчастью, ветер все более и более стихает...

   - До берега далеко, - заметил дедушка Стаке.

   - Почему же тот корабль идет гораздо скорее, нежели наш? - недоумевал Ле-Гюсьер.

   - А потому, синьор, что он идет на просторе, гораздо дальше от берега, нежели мы, и на его пути ветер еще не уменьшился, судя по доходящим сюда волнам. Такие чудеса на море бывают.

   - Так отчего же бы нам не войти в полосу ветра?

   - Нам нет расчета уходить чересчур далеко от берегов, синьор.

   - Ах, какой вздор! Чего нам бояться встречи с этой галерой, когда у нас столько колубрин, пищалей и всякого другого оружия? Что вы скажете на это, Элеонора? - обратился Ле-Гюсьер к своей невесте. - Кто же лучше капитана Темпеста может решить этот вопрос.

   - Направьте наш галиот в одну линию с галерой, дедушка, Стаке! - отозвалась храбрая девушка. - Может быть, эта галера вовсе и не враждебная нам, и мы только опозорим себя трусостью, раньше времени убегая от нее. А если мы убедимся, что она действительно нагоняет нас с дурными целями, то всегда успеем свернуть к берегу. Не так ли, дедушка Стаке?

   - Что вы ни скажете, синьора, все хорошо, - восторженно проговорил старик. - Не даром я говорю, что вам следовало бы быть великим адмиралом... Самый опытный моряк не мог бы сказать лучше вас... Эй, ребята! - крикнул он матросам. - Вытягивай шкоты и поворачивай к ветру!

   Пока матросы исполняли маневр, который должен был увеличить замедлявшийся ход галиота, Ле-Гюсьер и Перпиньяно занялись распоряжениями по приготовлению колубрин и другого оружия для необходимой обороны.

   Через час все было уже в порядке, и галиот мог в случае надобности встретить неприятеля в полной боевой готовности. Теперь не оставалось более никакого сомнения в том, что замеченная Николой Страдного галера направлялась прямо на них. Хотя невозможно было еще определить, венецианская она или турецкая, но наблюдатели с галиота скорее ожидали увидеть на настигавшем их судне зеленый флаг пророка, нежели белый с изображением льва святого Марка, покровителя венецианской республики.

   - Кажется, они скоро нагонят нас? - заметила герцогиня.

   - Я полагаю, что старик-далмат не позволит поймать себя, - поспешил успокоить свою невесту виконт. - Это, по-видимому, опытный морской волк.

   В этот момент позади беседовавших жениха и невесты вдруг раздался чей-то незнакомый голос, говоривший по-арабски:

   - Разве ты уже позабыла, госпожа, что мой господин приказал мне быть к твоим услугам?

   Герцогиня с живостью обернулась и увидела перед собой Бен-Таэля, невольника Мулей-Эль-Каделя, оставленного последним при ней на случай какой-нибудь опасности.

   - Что ты говоришь? - спросила она.

   - Мой господин приказал мне немедленно сообщить ему, если тебе будет угрожать какая-либо большая опасность, - продолжал невольник. - Такая опасность уже наступает, и Бен-Таэль должен...

   - Так и ты думаешь, что эта галера турецкая?

   - Да. Я поднимался на мачту и видел, что тот корабль идет под зеленым флагом пророка. Корпус корабля очень высокий. Такого корпуса венецианские галеры не имеют.

   - Что же ты намерен делать?

   - Попросить у вас позволения добраться до берега и предупредить своего господина раньше, чем меня заберут в плен вместе со всеми вами. Тогда я уж не в силах буду оказать вам пользу.

   - Но ведь мы далеко от берега... Как же ты до него доберешься?

   - Бен-Таэль - хороший пловец, - с чуть заметной улыбкой сказал невольник. - Он не боится дальности расстояния от берега, и никакие волны ему не страшны.

   - Но, быть может, галера нас и не догонит? Посмотри, как хорошо мы опять пошли.

   - Это возможно, госпожа. Но все-таки лучше быть готовым к худшему и принять необходимые меры.

   Герцогиня взглядом посоветовалась с виконтом.

   - Да можно ли вообще доверять этому... Дамасскому Льву? - спросил последний по-французски.

   - О, вполне можно! - горячо проговорила Элеонора. - Он мне так признателен за то, что я пощадила его жизнь, когда она была в моих руках, что готов все сделать для меня. Прошу вас не сомневаться в этом, мой дорогой Гастон.

   - В таком случае этот человек может выполнить свое намерение, если вы согласны... Я ему скажу сам.

   И, обратившись к невольнику, он сказал ему на арабском языке:

   - Если ты так надеешься на себя и не боишься утонуть, то плыви с Богом. В случае же, если нам придется выброситься на берег, ты, вероятно, услышишь об этом и отыщешь нас где-нибудь.

   - Хорошо, господин. Надеюсь, вам не придется выбрасываться на берег, и вы благополучно войдете в залив... Но все-таки нужно быть готовым ко всему, поэтому я, с вашего позволения, тотчас же и отправлюсь к моему господину.

   С этими словами он отвесил герцогине глубокий поклон, потом покрепче стянул вокруг себя пояс, поправил заткнутый за него ятаган, сбросил с себя бурнус и, оставшись обнаженным по пояс, ухватился за борт и ловко перекинулся через него прямо в море.

   - Сто тысяч акул! - воскликнул Стаке, ничего не знавший о предприятии невольника и только заметивший с своего мостика, что кто-то шлепнулся в воду. - Человек за бортом... По местам, к повороту!

   - Оставьте этого человека, дедушка Стаке! - крикнула герцогиня, подбегая к нему. - Это невольник Мулей-Эль-Каделя. Он направился к берегу... - Пусть он плывет. А вы лучше скажите мне, что галера?

   - Галера?.. А, чтоб ее поглотил ад вместе со всеми треклятыми магометанами, сидящими на ней! - вскричал старик, бывший вне себя от ярости. - Должно быть, она вся состоит из ветра... Так и жарит во все лопатки.

   - Вы полагаете, она нагонит нас? - спросил с тревогой виконт.

   - Боюсь этого, синьор... Ее чисто черт несет на крыльях.

   - Турки! Турки! - крикнул вдруг с верхушки мачты дозорный матрос, имевший приказ от командира судна высмотреть, какая галера гонится за ними.

   - Что же вы намерены предпринять, мастер? - спросил виконт.

   - Постараюсь войти скорее на рейд, из которого мы вышли с герцогиней, - отвечал старик.

   - Да, разумеется, больше нам ничего не осталось, - вмешался в разговор подошедший в это время Никола. - Нужно снова повернуть на прежний путь. Боюсь только, как бы эта дьявольская галера не преградила нам дорогу. Она идет гораздо быстрее нас, и не пройдет десяти минут, как мы уже будем у нее под выстрелами.

   - Отдай шкоты! Готовьтесь к повороту! - скомандовал старый моряк.

   Галиот, шедший до сих пор на запад, вдруг круто повернул. К несчастью, ветер в береговой полосе продолжал слабеть и не благоприятствовал ходу судна. Галера же, шедшая по открытому простору, пользовалась хорошим попутным ветром и, видимо, нагоняла галиот. В определенное Николой время, т. е. через десять минут, она действительно очутилась настолько близко к галиоту, что могла дать выстрел, пока, впрочем, только холостой, чтобы заставить беглецов остановиться.

   - Ишь, как спешат! - проворчал дедушка Стаке. - Господин виконт, госпожа герцогиня и все прочие, здесь находящиеся, готовьтесь к делу! Оно, очевидно, будет жаркое.

   - Элеонора, идите с Перпиньяно в батарею, - сказал Гастон, обращаясь к невесте. - Там будет вам легче защищаться.

   - А вы? - с беспокойством спросила молодая девушка.

   - Мой пост здесь, на месте, с Николой, дедушкой Стаке и Эль-Кадуром. Пока турки еще не абордируют нас, ваша доблестная шпага может смело отдыхать... Не тревожьтесь, дорогая Элеонора. Будем уповать на Бога и на силу своих рук. Не бойтесь за меня.

   - Ах, Гастон, у меня такие предчувствия!.. Мое сердце чует беду... Умоляю вас...

   - Полно, моя дорогая!.. Такие ощущения, которые вы называете дурными предчувствиями, бывают у всех, даже у самых храбрых людей перед началом битвы, но, слава Богу, они часто не оправдываются. Вы должны это знать не хуже меня, потому что выдержали осаду, взятие и резню Фамагусты...

   Второй пушечный выстрел со стороны галеры, сопровождаемый громким проклятием Николы, прервал виконта на полуслове.

   - А, второе напоминание! - вскричал он, решительно вырываясь из объятий Элеоноры. - Прощайте пока, моя дорогая... Да хранит вас Бог! Спешу на свое место... там я нужнее.

   - С Богом, мой милый друг, - ответила герцогиня, душевная энергия которой, казалось, вместе с опасностью прибывала.

   Когда Ле-Гюсьер поднялся на палубу, неприятельская галера была уже довольно близко и шла наперерез галиоту, пытавшемуся подойти к берегу. Расстояние между ним и галерой уменьшилось до нескольких сот шагов, если только на море можно считать шагами.

   Второй выстрел с галеры не был уже холостым, и ядром раздробило вершину мачты, которая при падении свалила с ног и порядком поранила голову штурмана Николы. Послав этот гостинец, галера повернулась бортом к галиоту, открывая свои десять пушечных люков, в которых зияли грозные пасти колубрин.

   Галера была турецкой постройки, с очень высокой кормой и крутыми, также высокими бортами. Вместимостью она в шесть раз превосходила галиот и была снабжена одним громадным латинским треугольным парусом под марсом и двумя немного меньших размеров сверху.

   На обеих ее палубах теснилось множество воинов в кирасах и шлемах, с кривыми саблями на боку, с пищалями и длинными пиками в руках. Нужен был лишь знак со стороны их командира, чтобы они бросились на абордаж галиота.

   - Как вы полагаете, мастер, - обратился виконт к дедушке Стаке, управлявшему рулем, - есть ли надежда достичь берега, или нам не ускользнуть от неприятеля и придется здесь положить свои головы?..

   - Да уж об этом нужно спросить Магомета, господин виконт, - угрюмо отозвался старик.

   Но вот раздался новый раскат турецкой колубрины - и еще часть грот-мачты галиота с треском упала на палубу. Но почти одновременно с этим послышался с батареи голос Перпиньяно:

   - Пли, ребята!

   Четыре колубрины дружно ухнули, и вслед за тем, на турецком судне оказался пробитым верх корпуса и несколько пищальников, стоявших возле этой бреши, попадали в воду, а другая часть воинов были убиты или ранены насмерть осколками взорвавшихся снарядов, которыми пробило и главный корпус.

   Турки не замедлили, в свою очередь, ответить всеми десятью своими орудиями, со страшным грохотом и треском осыпавшими железными и каменными ядрами несчастное маленькое судно, лишенное возможности выйти из-под огня из-за почти полного затишья в береговой полосе.

   Часть корпуса возле батареи бала снесена вместе с двумя греками, тела которых были буквально изрешечены осколками, обшивка носовой части была расщеплена и палуба во многих местах оказалась пробитой. Пострадал и трюм, спуск в который был сильно исковеркан.

   - Однако это уж настоящий огненный ураган! - вскричал старый шкипер, даже не моргнувший, когда над его головой пронеслась эта гроза. - Еще один такой залп - и от всех нас не останется и следа... Помоги нам, Господи! Больше теперь некому спасти нас.

   Виконт стремительно бросился к люку, ведущему в батарею, и дрожащим голосом спросил:

   - Все там целы?

   - Все! - послышался в ответ голос Перпиньяно. - Пли! - раздалась опять его команда.

   Вновь загрохотали находившиеся под его управлением колубрины. Галера, совсем было приблизившаяся к галиоту, вздрогнула всем корпусом и сделала маневр, сразу отодвинувший ее назад. Залпом четырех колубрин Перпиньяно от нее оторвал еще часть корпуса вместе с множеством воинов, окрасивших своей кровью воду.

   Послышался яростный вой турок, сопровождаемый сильным огнем пищальников. В ответ на это затрещали ружейные выстрелы и со стороны Ле-Гюсьера, Эль-Кадура и части греков, умевших хорошо владеть оружием. Вся эта горсточка защитников укрылась за высокой баррикадой, устроенной ими на корме из различного рода предметов: ящиков, тюков, бочек и прочего.

   Дедушка Стаке и Никола Страдного выбивались изо всех сил, стараясь подвести судно к берегу, хотя отлично понимали, что едва ли это удастся, так как ветер, задерживаемый береговыми мысами, слабел с каждым пройденным галиотом узлом.

   Между тем галера снова наступала, рассчитав, очевидно, что еще немного - и галиот, силы которого были почти вдесятеро слабее, должен будет сдаться. И действительно, что, казалось, могли поделать беглецы со своими четырьмя колубринами и двумя десятками матросов против двадцати орудий и нескольких сот озверелых людей, находившихся на галере? Турецкое судно имело по десяти орудий на каждом борту, кроме множества мелкого огнестрельного оружия.

   Перестрелка с каждой минутой все более и более ожесточалась, заволакивая все окрестности пороховым дымом и своими оглушительными раскатами и треском будя отголоски в ближайших утесах. Турки были не особенно искусные артиллеристы, поэтому многие из их снарядов не достигали цели и шлепались в воду, но Перпиньяно своими четырьмя колубринами положительно делал чудеса: ни один его выстрел не пропадал даром, нанося галере значительные повреждения и скашивая ряды ее защитников. Несмотря, однако, на это, двадцать колубрин все-таки должны были, в конце концов, одержать верх над четырьмя, - так, по крайней мере, говорил здравый смысл.

   Не прошло и четверти часа, как половина фок-мачты галиота со страшным треском рухнула на палубу, покрыв ее всем своим запутанным такелажем. Вся баррикада оказалась под этим нагромождением.

   С трудом выпутавшись из накрывшей его сети канатов, Ле-Гюсьер выскочил из-за баррикады и крикнул:

   - Все на палубу! Сейчас будет абордаж!

   Но едва он успел произнести последнее слово, как ему прямо в грудь ударилась пищальная пуля, и он со стоном упал на палубу, обливаясь кровью.

   Никола и Эль-Кадур поспешили к нему на помощь, между тем как дедушка Стаке вне себя крикнул на весь корабль:

   - Виконт ранен!.. О Господи, помилуй нас!

   Крики эти были услышаны в батарее и привлекли бледных, как смерть, герцогиню и Перпиньяно.

   - Гастон!.. Мой милый Гастон! - с отчаянием воскликнула Элеонора, бросившись на колени возле своего жениха, лежавшего на залитой кровью палубе.

   Эль-Кадур и один из греков бережно подняли его и понесли.

   - Ничего... - лепетал он, стараясь улыбнуться убитой горем невесте. - Это... только легкая... рана... Не плачьте... Элеонора... Пуля прошла... в середину... груди и... быть... может, не... опасн....

   Более он не мог говорить. Все лицо его судорожно исказилось, глаза, устремленные на герцогиню, сразу потускнели, и он, лишившись чувств, тяжело откинул голову на руки несших его.

   Элеонора, испустив душераздирающий крик, подбежала к борту, простерла сжатую в кулак руку по направлению к галере и сквозь зубы с яростью проговорила:

   - А, проклятые! Вы убили его!

   Оглянувшись затем на палубу, она увидела шпагу, выроненную виконтом, подскочила, размахивая ею над головой, звенящим, как металл, голосом воскликнула:

   - Ко мне, мои храбрецы! Схватимся с этими негодяями и отомстим им...

   - Что ты делаешь, падрона? - вскричал Эль-Кадур, подбегая к ней. - Господин виконт только ранен... Мы уложили его в каюте, и Никола приводит его в чувство... Ты лучше сама занялась бы своим женихом, падрона, чем искать себе смерти.

   - Оставь меня и не мешай мне умереть! - сурово откликнулась молодая девушка.

   - Нет, я тебя не оставлю и не допущу напрасно умереть! - спокойно возразил араб. - Твой отец поручил мне на смертном одре охранять тебя... А! - продолжал он изменившимся голосом, взглянув на неприятельское судно. - Смотри, падрона, они идут на абордаж, и ими командует Метюб.

   - Метюб?.. Ах, так это он устроил погоню за нами! Ну, тогда мы пропали!

   С этими словами герцогиня далеко отшвырнула шпагу, закрыла руками лицо и, бросившись ничком на груду парусины, громко зарыдала. Наконец и в ней сказалась слабая женщина.

   Между тем галера приступала к абордажу галиота, подойдя к нему с носовой части. Зацепившись громадными баграми и перебросив с судна на судно надежные мостки, турки готовились перебраться на галиот, который уже считали взятым, приняв молчание его колубрин за знак, что он сдается.

   Первым влетел на палубу галиота Метюб, красовавшийся в сверкающей стальной кирасе и в высоком бронзовом шлеме с поднятым забралом. За ним следовало с десяток солдат, закованных в железо и вооруженных длинными пистолетами с дымящимися фитилями и кривыми саблями.

   - Счастлив тебя видеть, синьора! - насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. - Ты - прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.

   Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную ею было шпагу Ле-Гюсьера.

   - А, бездельник! - закричала она, яростно наступая на него. - Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!

   Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.

   - Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! - продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. - Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты - мужчина!

   Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:

   - Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии, и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.

   Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.

   После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.

   - Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, - сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. - Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.

   Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, т. е. попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.

   - Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! - иронизировала герцогиня.

   - Как, неужели ты, женщина, одолела такого героя, как Дамасский Лев? - воскликнули солдаты, обступив Элеонору и глядя на нее глазами, полными удивления, восхищения и глубокого уважения.

   - Да, я, женщина, победила на поединке Дамасского Льва, - ответила герцогиня. - Но теперь можете делать со мной, что хотите, - добавила она, с презрением бросив шпагу. - Мне все надоело, и я сдаюсь. Можешь даже связать меня. Я не стану сопротивляться.

   - Нет, на это я не имею приказания. Я просто переведу тебя в каюту на моей галере.

   - А что ты намерен сделать с моими спутниками?

   - Что прикажет госпожа Гараджия.

   - Но и без меня дело не обойдется, - вдруг сказал человек, одетый в форму янычарского капитана и только что появившийся среди других янычар на палубе.

  

   Услышав этот голос, Перпиньяно, бившийся против нескольких турок, мужественно поддерживаемый дедушкой Стаке, с неожиданной стремительностью проложил себе путь и бросился на вновь прибывшего, который оказался поляком Лащинским.

   - А, проклятый ренегат! - крикнул венецианец. - Вот, получай от меня! - добавил он, нанося ему сильный удар кула