Сальгари Эмилио - Капитан Темпеста

Гастон! Мой дорогой Гастон! - тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.

   При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.

   - Вы... Элеонора? - прошептал он хриплым голосом. - Эта пуля... эта пуля...

   - Тебе нельзя говорить, сын мой, - остановил его врач.

   - Береги себя и не искушай Аллаха.

   - Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, - сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.

   - Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, - отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.

   Виконт снова хотел что-то сказать, но врач не позволил ему этого, положив на его губы палец.

   - Не нужно говорить, дорогой Гастон, - поддержала врача и герцогиня, целуя жениха в лоб, с которого отерла пот. - Ты должен слушаться этого доброго старца, чтобы скорее поправиться.

   Раненый силился улыбнуться и знаками показал, чтобы Элеонора приложила свою руку к его губам. Когда Элеонора исполнила его желание и он поцеловал ее руку, то едва слышно прошептал:

   - Буду... слушаться... Я... не хочу... умирать.

   - Господин, - опять остановил его врач, запрещаю тебе говорить. Ты вредишь себе разговором, а я отвечаю головой за твою жизнь. Не делай себе и мне вреда...

   Не успел старик договорить последнего слова, как на палубе вдруг раздался громкий крик караульных матросов:

   - Горим! Горим!

   Врач с необычайным для его лет проворством бросился к двери. Герцогиня поспешила за ним.

   - Помогите! Галера в огне! - вне себя от ужаса закричала и она.

   В тот же миг перед ней очутился поляк.

   - Не пугайтесь, синьора, - сказал он ей. - В решительную минуту вы и виконт будете спасены. Не выходите отсюда и имейте ко мне полное доверие. Сначала я должен освободить ваших людей. Говорю вам: успокойтесь, все окончится благополучно.

   - Нельзя ли потушить огонь, синьор?

   - Чем? - иронически спросил Лащинский. - Да и зачем? Повторяю - я все предусмотрел и все сделал, что нужно для успеха нашего дела.

   С этими словами он быстро скрылся в темноте, спеша назад на верхнюю палубу, где происходила полная суматоха.

   Весь экипаж в смятении выбегал из своих помещений, готовясь принять меры к тушению огня, очевидно, уже сильно разгоревшегося, судя по клубам густого и удушливого дыма, вырывавшимся из открытого люка трюма. Тушением пожара распоряжался сам Метюб.

   - Где загорелось? - спросил его поляк, делая такое же озабоченное лицо, как у того.

   - В складе запасных материалов, - злобно процедил сквозь зубы турок.

   - Как же могло там загореться?.. Уж не поджог ли это?

   - Разумеется, поджог... со стороны пленных христиан, которые заперты там.

   - Будет тебе вздор молоть, капитан! Где же им поджечь склад на корме, когда они сидят запертыми в носовой части? Советую тебе освободить их, чтобы они могли помочь тушить. Для этого нужно много рук и лишние не помешают.

   - Да, в самом деле, это отличная мысль! - согласился турок. - Пойди, друг, освободи их всех, а я заставлю их работать при насосах.

   Это только и нужно было поляку, боявшемуся, как бы Метюб или кто-нибудь из его людей не заметил раньше времени, что люк, закрывавший спуск в средний трюм не заперт. Пока экипаж бежал к насосам, он со всех ног бросился к этому трюму. Там, на трапе, под самым люком, кучкой столпились пленники, тревожно прислушиваясь к тому, что делалось наверху.

   - А где моя госпожа? - спросил Эль-Кадур, трясшийся, как осиновый лист, от боязни за герцогиню.

   - Вне опасности. Не беспокойтесь о ней, - успокоил его поляк.

   - Я хочу ее видеть! Где она? - настаивал араб.

   - В больничной каюте. Отыщи ее и оставайся с ней, если хочешь. А все остальные следуйте за мной и берегитесь выдать себя неосторожным словом или движением.

   - Где находится больница? - осведомился араб.

   - На корме. Иди скорей туда. Там легко найдешь ее. Пока араб бежал в указанное место, поляк повел остальных пленных к Метюбу, который при виде их крикнул:

   - Веди их к насосам, друг!

   - Я туда не пойду, - шепнул венецианцу стоявший рядом с ним Никола Страдного.

   - Это почему? - удивился Перпиньяно.

   - Вы забыли, синьор, о галиоте, идущем за галерой на буксире? Я хочу поджечь и его, иначе он может быть отцеплен турками, которые и перейдут на него вместе с нами. Тогда все равно мы попадем в Гюссиф, и все наши труды пропадут даром, - быстрой скороговоркой пояснил грек.

   - Ты прав. Молодчина! - одобрил его поляк.

   - Итак, не заботьтесь обо мне и делайте свое дело. Я брошусь потом в воду и доберусь до берега вплавь. Там надеюсь увидеться с вами...

   - Чего вы там копаетесь? - крикнул пленным Метюб. - Говорят вам: к насосам! Или вы хотите, чтобы я бросил вас назад в трюм и изжарил там?

   Греки с дедушкой Стаке и венецианцем поспешили направиться к насосам, между тем как Никола, пользуясь суматохой, вернулся на среднюю палубу с намерением незаметно выскользнуть в воду через один из наружных люков и пробраться на галиот, шедший на длинном канате за галерой.

   Огонь быстро распространялся, почти везде находя себе легкую добычу. Турки точно угорелые кидались из стороны в сторону, не слушая команды своего капитана и призывая на помощь Аллаха и его пророка. Когда христианские пленники начали работать насосами, то оказалось, что последние не действуют, что очень поразило пленников, которые не знали, в чем дело.

   - Капитан, ваши насосы не действуют, - заявил дедушка Стаке проходившему в это время мимо них Метюбу.

   - Как они могут быть испорчены сегодня, когда я еще вчера только испытывал их, и они отлично работали?

   - Этого я не знаю, капитан, но говорю вам правду. Можете сами удостовериться.

   Турок испустил проклятие и крикнул своим людям, составившим цепь для передачи ведер с водой в горевший трюм.

   - Эй, кто-нибудь! Подойдите и посмотрите, что случилось с насосами? Говорят, они испортились.

   Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:

   - Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!

   Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.

   "Понял, - пробормотал себе под нос старик, - это он устроил такую ловкую штуку... "

   Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без них. Эта надежда основывалась на том, что половина людей черпала воду прямо из моря ведрами, опускаемыми на веревках, а другая половина, образуя цепь, передавала ее на место пожара. Некоторые находили, что так даже удобнее, потому что ведра скорее наполнялись прямо в море, чем через насосы.

   Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.

   Вся корма пылала, и дым уже проникал в батарею, так что никто не решался спуститься в нее из опасения задохнуться, на это отважился только один Метюб, желавший посмотреть, не угрожает ли огонь пороховой камере. Когда он убедился, что его опасения основательны, то приказал залить эту камеру водой, во избежание взрыва, который каждую минуту мог произойти от воспламенившегося пороха. С той же предусмотрительностью он приказал спустить на воду шлюпку, чтобы в случае крайности перебраться с галеры на галиот. Но вместе с тем он все еще не терял надежды спасти свой прекрасный корабль от окончательной гибели и принимал для этого все меры, какие только мог придумать.

   Но надежда его была тщетна: пламя продолжало распространяться и уже охватило часть каютных помещений. Дождь головней и искр сыпался и на галиот, паруса которого каждое мгновение тоже могли вспыхнуть. Опасаясь, как бы туркам не удалось отстоять хоть это судно, их последнее убежище, Николо Страдного, никем не замеченный в общей суматохе, доплыл до галиота, на котором тоже разбросал, где было нужно, разные горючие материалы с таким расчетом, чтобы все сразу загорелось и нельзя было бы спасти и это судно.

   Видя, что не в силах бороться со страшной стихийной силой, овладевшей галерой, Метюб только что хотел распорядиться перейти на галиот, как его предупредил крик его людей:

   - Загорелся и галиот!.. Мы пропали!

   - Что такое? - спросил он, не веря своим ушам.

   - Галиот тоже горит! - повторили матросы.

   Все еще не веря этому новому несчастью, он с ловкостью настоящего матроса сам взобрался на одну из мачт и собственными глазами убедился в том, что последняя надежда на спасение исчезает в огне и дыме.

   Никакие усилия не могли уже потушить этого плавучего костра, и энергичный капитан только напрасно заставлял своих людей терять силы и время, приказывая им делать то, что было совершенно бесполезно.

   - Не пора ли уж нам и убраться отсюда, пока целы? - шепотом сказал дедушка Стаке поляку, столкнувшись с ним по дороге.

   - Да, и я нахожу, что пора, - отвечал Лащинский. - Не знаешь ли, где Эль-Кадур?

   - Возле своей госпожи, которая еще не выходила из больничной.

   - Хорошо. Я иду к ним.

   Навстречу ему бежал Метюб, на котором, как говорится, лица не было.

   - Не пора ли нам перебраться на галиот? - спросил у него поляк, делая вид, что ничего не знает.

   - Он тоже в огне! - с отчаянием в голосе ответил турок, хватаясь руками за голову, в которой у него начинало путаться ввиду угрожавшей страшной гибели. - Теперь осталось только одно: постараться добраться до берега в шлюпке, - прибавил он.

   - А в ней хватит места для всех?

   - Не знаю... едва ли. Иди спасать герцогиню.

   - Бегу...

   Пока спускали шлюпку, и турки беспорядочной толпой бросались в нее, причем некоторые из них попадали прямо в воду, Лащинский отправился в больничную, откуда Эль-Кадур собирался вынести наверх виконта.

   - Займись лучше своей госпожой, - сказал он арабу, а я позабочусь о раненом.

   - Что у нас тут делается? - спросила Элеонора, бледная, но бодрая. - Мы слышим шум, треск, беготню... слышим запах гари и дыма, но не знаем, чего нам ожидать.

   - Огонь через несколько времени охватит и эту часть галеры, - отвечал поляк. - Пора уходить с нее.

   - А где Перпиньяно, Стаке и другие?

   - Не знаю... Нужно садиться в шлюпку... Подымайтесь с Эль-Кадуром наверх, а я последую за вами с виконтом...

   Араб бережно подхватил свою госпожу и повел ее на палубу. Следом за ним шел Лащинский, держа на своих сильных руках раненого, впавшего в полное беспамятство. Старый врач медленно плелся за ними, с грустью думая о том, как будет трудно поместить раненого в переполненной народом шлюпке.

  

   Суматоха на пылавшей галере приняла в этот момент настоящий трагический характер. Между турками, из которых каждый желал первым спуститься в шлюпку, завязалась яростная борьба. Пускались в ход не только кулаки, но и оружие. Напрасно Метюб вместе с другими офицерами своего экипажа старался установить порядок - их никто не слушал. Обезумевшие от панического ужаса люди превратились в стаю диких освирепевших зверей, убивавших и топивших друг друга, воображая, что таким образом скорее спасутся.

   К счастью, на борту галеры оказалась еще довольно большая лодка. О ней все забыли, за исключением дедушки Стаке, озаботившегося спустить ее с помощью греков на воду. Этой лодкой он хотел воспользоваться исключительно для своей компании во главе с герцогиней, и готов был ценой своей жизни защищать ее от турок. Однако, лишь только последние увидели на воде лодку, они толпами стали перебегать на тот борт, под которым она стояла, с намерением овладеть ею.

   - Прочь отсюда, разбойники! - орал во всю мочь своих легких старик. - Эта лодка предназначена для герцогини и ее спутников... Ведь Гараджия наказывала вам привезти пленницу целой и невредимой, вы должны это знать... Эй, синьор Перпиньяно! Где вы? Помогите мне отогнать эту волчью стаю!

   - В воду этого старого христианского пса! - ревели, в свою очередь, турки, готовясь спрыгнуть в лодку.

   - Прочь отсюда, негодяи, или я всех вас уложу на месте! - вскричал вдруг появившийся откуда-то Перпиньяно, наводя на оголтелую толпу пару пистолетов с дымящимися фитилями.

   К нему присоединились греки и молодой далмат Симон, также вооруженные, кто холодным, кто огнестрельным оружием, которым снабдил их венецианец, воспользовавшийся растерянностью турок, чтобы захватить их арсенал. Сам Метюб, желавший во что бы то ни стало спасти герцогиню, поспешил на помощь христианам и не менее рьяно, чем они сами, принялся отгонять сабельными ударами своих людей от лодки.

   - Прочь отсюда! - крикнул и он. - Прочь, говорят вам!..

   В эту минуту показалась на палубе герцогиня, сопровождаемая Эль-Кадуром, поляком и врачом, несшим раненого виконта.

   - Дорогу! - кричал араб, шедший впереди. - Дорогу герцогине!

   В то время как остальные ренегаты и христиане, при энергичном содействии Метюба, отгоняли матросов и солдат от того места, где находилась лодка, Лащинский сумел устроить так, что он опять один понес раненого и бросился с ним на нос галеры, где не было ни души.

   Взобравшись на край борта, он вместе с бесчувственным виконтом, крепко обхватив его поперек тела, бросился в воду. На минуту он исчез было в тихо шумящих волнах, потом снова появился на их поверхности, но уже один.

   - Ступай на завтрак к акулам! - злобно смеялся он, направляясь вплавь к шлюпке. - Все равно ты долго не протянул бы с такой раной, несмотря на уверения этого старого дурака-врача, будто тебя еще можно было вылечить. Между тем некоторые из наиболее догадливых и смелых турок ухитрились снять с горевшего галиота другую небольшую лодку и, поместившись в ней, направляли ее к берегу.

   - Эй, - крикнул им поляк, - спасайте еще одного янычара!.. - Не дайте погибнуть на ваших глазах своему капитану!

   - Нас и так много! - ответил один солдат.

   - Есть, есть еще одно местечко! - прокричал другой. - Садись, капитан!

   Послушная рукам гребцов, лодка быстро повернула навстречу Лащинскому и приняла его на борт.

   - Молодцы! - сказал он, выжимая воду из усов и волос. - Когда мы выйдем на берег, вы получите от меня пятьдесят цехинов.

   - Да здравствует капитан! - воскликнули гребцы и дружно налегли на весла.

   Легкая лодка быстро понеслась к небольшому острову, находившемуся на расстоянии пяти-шести миль.

   Оглянувшись назад, поляк заметил, как спускалась в галерную лодку герцогиня, поддерживаемая Эль-Кадуром и Перпиньяно.

   Галера и галиот горели, как свечи. Не встречая более сопротивления, огонь на обоих судах охватывал уже всю оснастку в то время, как на них все еще шла ожесточенная борьба между людьми, спорившими из-за мест в шлюпке и в трех других лодках, спущенных с обоих объятых пламенем судов, но не успевших еще отчалить.

   То и дело падали в воду раненые или столкнутые во время борьбы товарищами солдаты и матросы, испуская вопли ярости и отчаяния. Среди языков пламени клубились тучи дыма. Старый турецкий моряк, сидя на море, под которым уже пылала мачта, бледный, как труп, с расширенными от ужаса глазами, размахивал руками и что-то кричал пронзительным голосом.

   Между тем огонь делал свое разрушительное дело на обоих судах. Мачты с треском рушились прямо на головы тех, которые еще находились на борту и боялись броситься прямо в воду. Только те, которые сами были охвачены огнем, решались на это, находя, что лучше утонуть, нежели сгореть заживо.

   В три часа лодка, управляемая поляком, была уже у скалистого берега острова, а от обоих кораблей не осталось ничего, кроме носимых волнами дымящихся головней. Шлюпка с уцелевшими турками и лодка с герцогиней, Метюбом и спутниками Элеоноры тоже приближались к острову.

   "Теперь мне придется выдержать новую борьбу, - раздумывал Лащинский. - Как примет Элеонора весть об исчезновении ее жениха? Поверит ли она моим словам?.. Я был бы очень доволен, если бы море поглотило даже и ее. Черт с ней, с ее красотой и богатством! Я из-за нее так запутался, что не знаю, как теперь и выпутаться из этой петли... "

   Вслед за лодкой поляка первой подошла та, в которой находилась герцогиня. Когда пассажиры той и другой вышли на берег, герцогиня с тревогой спросила у Лащинского:

   - А где же виконт?

   - Как! - вскричал поляк, изображая всей своей фигурой величайшее изумление, - да разве он не с вами?

   - Как видите, нет... С чего вы взяли, что он с нами?

   - У меня хотели было отбить его четверо турок, чтобы бросить в море, но врач и двое его помощников - или кто они там были, не знаю - в свою очередь, отогнали негодяев и взяли виконта, чтобы снести его в лодку к вам. Я и уступил им, думая, что врач лучше меня сумеет защитить его от своих единоплеменников...

   - Боже мой! Да где же он? - воскликнула герцогиня, ломая руки.

   - Если не с вами, то, вероятно, в шлюпке. Может быть, врачу показалось более удобным снести его туда? - увертывался поляк.

   - Нет, нет... Я знаю, что его и там не было... Господи, уж не утонул ли он!

   Бледная, как смерть, молодая девушка вдруг зашаталась и, судорожно хватаясь руками за воздух, со стоном упала на прибрежный песок.

   Эль-Кадур и Перпиньяно бросились приводить ее в чувство.

   - В самом деле, капитан, где виконт? Что вы с ним сделали? - угрожающим тоном спросил у Лащинского дедушка Стаке.

   - Я уже сказал, что оставил его на руках врача... Врач говорил, что постарается отыскать для своего пациента наиболее удобное место...

   - Эль-Кадур видел, как вы один несли виконта.

   - Да, сначала я, действительно, один нес его, но потом на меня вдруг набросилось несколько турок, которые хотели вырвать у меня раненого и бросить его в воду. Ты ведь знаешь, как ненавидят турки христиан. Разве тебе это не известно? Притом, по правде сказать, в последние минуты мне было лишь до себя... Одно только я могу еще сказать. Когда я бросался в воду, чтобы догнать эту лодку, на которой добрался до берега, то слышал, как врач кричал: "Горе тому, кто коснется этого пленника! Он принадлежит внучке великого адмирала, и она заставит жестоко ответить за него". Больше я ничего не знаю.

   - Так вы бросились вплавь?

   - Конечно. Нужно же было мне как-нибудь выбраться из этого ада...

   - Почему же вы отстали от всех нас?.. Впрочем, - заключил старый моряк, махнув рукой, - я совершенно напрасно расспрашиваю вас: вы все равно не скажете правды. Подождем остальные лодки.

   - А если виконт окажется погибшим во время суматохи? - осторожно спросил поляк.

   - Тогда я отыщу того, кто погубил его, и заставлю этого человека иметь дело со мной, - с выражением страшной угрозы ответил старик. - У меня еще хватит сил, чтобы задушить... даже польского медведя.

   Авантюрист показал вид, что не расслышал последних слов старого моряка, и поспешил направиться к тому месту, где в эту минуту высаживался Метюб.

   - Все ли пленники целы? - спросил тот, выскакивая на берег.

   - Все, за исключением одного, который, однако, стоит больше всех, - крикнул ему в ответ дедушка Стаке.

   - Кто же именно? - с видимой тревогой осведомился турок, боявшийся ответственности перед Гараджией, которой он дал слово привезти всех беглецов обратно живыми и невредимыми. - Уж не герцогиня ли?

   - Нет, герцогиня цела. Она только лишилась чувств от волнения, - вмешался поляк. - Недостает ее жениха, виконта Ле-Гюсьера.

   - Виконта? - повторил Метюб, нахмурившись. - Да ведь ты нес его по палубе на руках. Я сам видел.

   - Зато, вероятно, не видел, как твое очумелое зверье набросилось на меня и хотело отнять виконта.

   - А ты не заметил, кто именно на тебя нападал? - перебил Метюб. - Укажи мне их, и я тотчас же расправлюсь с ними.

   - Да разве возможно в такое время запомнить лица чужих людей! - вскричал поляк.

   - Да, ты прав... Но мне от этого не легче. Если не найдется живым виконт, мне так достанется от Гараджии, что век не забудешь.

   - А что ты сейчас намерен предпринять, капитан? - осведомился Латинский, которому очень важно было знать это.

   - Да пока останусь здесь и отправлю кого-нибудь в Гюссиф за баркой. Не плыть же нам всем такую еще даль на этих скорлупках! Ведь не все время будет так тихо, около восхода солнца подымется ветер, пойдут волны, и нам не справиться с ними на простых лодках.

   "Ишь, ты, - проворчал себе под нос дедушка Стаке, - воображает, что мы так и будем смирнехонько ожидать этой барки!.. Как же, надейся на это, турецкая образина! Мы желаем не обратно в вашу треклятую тюрьму, а стремимся на волю, к Мулей-Эль-Каделю, который обещал оказать нам помощь. "

  

   Бен-Таэль, верный раб Мулей-Эль-Каделя, не терял времени даром. Будучи превосходным пловцом, он быстро проплыл те пять миль, которые отделяли галиот от берега. Выйдя на берег и взобравшись на утес, он был зрителем схватки галеры с галиотом и взятия последнего в плен Метюбом.

   Уверенный, что турки непременно поведут галиот назад в Гюссиф, и что только один его господин, Дамасский Лев, может спасти герцогиню и ее спутников, невольник перебрался через утес вглубь прибрежной полосы и бросился бежать к Фамагусте, где, по его расчету все еще должен был находиться Мулей-Эль-Кадель.

   Арабы того времени, к которому принадлежал Бен-Таэль, такие же знаменитые ходоки, как абиссинцы и напоминают тех одногорбых верблюдов, которые в состоянии пройти шестьдесят, даже семьдесят километров в двенадцать часов. Для подкрепления сил этим арабам достаточно горсти муки, размоченной в воде, и трубки табака.

   Изредка останавливаясь для кратковременного отдыха, Бен-Таэль мчался вдоль берега с быстротой антилопы, спеша уведомить своего господина о печальном исходе замыслов герцогини. Подобно всем жителям пустыни, он направлялся к нужному месту по инстинкту, как это делают перелетные птицы, не имея нужды ни в компасе, ни в других, придуманных людьми, искусственных приспособлениях. До Фамагусты было далеко, но это нисколько не смущало араба: он надеялся на силу своих ног и легких.

   Пробежав почти всю ночь, он около рассвета остановился на отдых в маленькой харчевне, каким-то чудом уцелевшей от разгрома при движении войск Мустафы. После кратковременного отдыха он с новыми силами пустился в путь, и достиг Фамагусты к вечеру того же дня. Употребив в общей сложности на отдых шесть часов, он был на ногах тридцать два часа, и хотя чувствовал усталость, но не настолько, чтобы не быть в состоянии в случае надобности пробежать еще хоть целую ночь. Удивительная выносливость людей его племени сказывалась в нем особенно ярко.

   К несчастью, когда он подошел к воротам города, они уж были заперты, и ему пришлось провести перед ними всю ночь, так как часовые ни за что не соглашались пропустить его, несмотря на все его убеждения и ссылки на своего господина.

   Наконец на рассвете ворота отворились, чтобы пропустить собравшихся с провизией окрестных крестьян. Вместе с ними проник и Бен-Таэль в злополучный город, теперь сплошь заселенный одними турками, порезавшими, как мы уже видели, все его прежнее христианское население, за исключением женщин и детей, отправленных в качестве невольников в Константинополь. Улицы и площади были покрыты развалинами, по которым шныряли целые стаи собак в поисках трупов, которые еще не успели убрать так же, как груды обломков и мусора.

   Мулей-Эль-Кадель оказался в том же помещении, которое занимал с минуты вступления в город. Увидев своего верного слугу, покрытого пылью и потом, он поспешно спросил его:

   - Ты с дурной вестью, Бен-Таэль?

   - Да, господин, - отвечал невольник, склоняясь перед . ним до земли. - Христиане отплыли из Гюссифа на своем корабле, но их догнали турки на галере и взяли в плен. Галерой командует Метюб, капитан стражи Гараджии.

   - Гараджии! - гневно проговорил сквозь зубы молодой витязь. - Опять эта женщина становится мне поперек дороги!.. Расскажи подробнее, как все случилось.

   Узнав все, что ему было нужно, Мулей-Эль-Кадель спросил:

   - Как ты думаешь, Бен-Таэль, куда теперь повел Метюб христиан?

   - Наверное, назад в Гюссиф, господин.

   - Да?.. Впрочем, ты прав, куда же больше... Ну, я заставлю Гараджию выдать мне герцогиню... Дамасский Лев будет посильнее этой полоумной тигрицы! - с грозно сверкающими глазами воскликнул молодой турок.

   - С этой женщиной опасно тягаться, господин, - осмелился заметить Бен-Таэль.

   - Только не мне! - презрительно проговорил Мулей-Эль-Кадель. - Ступай и скажи от моего имени моим адъютантам, чтобы они немедленно приготовили тридцать воинов и столько же лошадей из моей роты, и чтобы выбрали самых надежных и расторопных, - добавил он другим тоном. - Если Гараджия вздумает сопротивляться мне, ей не поздоровится. Мустафа силен, Али-паша, быть может, еще сильнее, но Мулей-Эль-Кадель сильнее их обоих; его любит все войско за его храбрость и справедливость... Ступай!

   - Позволь только спросить, господин, ты намерен отправиться в Гюссифскую крепость?

   - Разумеется, туда, и притом немедленно. Эта ужасная женщина способна перерезать беглецов, лишь только они попадут в ее руки, поэтому я и желал бы быть у нее до их возвращения к ней. Часов через восемь мы будем уже у ворот крепости.

   - А как же Мустафа, господин?

   - Он ничего не будет знать.

   - Сейчас он, может быть, и не будет ничего знать, зато узнает после. А ты знаешь, чего могут ожидать от султана те, которые помогают христианам?

   - Знаю - шелкового шнурка для того, чтобы удавиться на нем, хладнокровно сказал Мулей-Эль-Кадель. - Не бойся за меня, мой верный Бен-Таэль. Дамасский лев окончит свою жизнь разве только от оружия неприятеля, и ему никто не страшен, даже сам Селим. Ступай и постарайся, чтобы не позже как через полчаса отряд из лучших моих солдат был готов сопровождать меня. Выбирай тех, которые приведены мной сюда из Дамаска и преданы моему отцу и мне до последнего вздох л

   Не прошло и назначенного срока, как Бен-Таэль уже вел в поводу белоснежного боевого коня своего господина. За ним следовало тридцать дамасских солдат, закованных в сталь и вооруженных длинными мушкетами и саблями с широкими кривыми клинками. Это все были рослые, статные молодцы, чернобородые, с энергичными лицами и пылающими отвагой черными глазами.

   - Вот и твои люди, господин, - сказал Бен-Таэль, когда Мулей-Эль-Кадель, совсем уже готовый в путь, вышел на крыльцо, услыхав топот коней.

   - Да здравствует наш непобедимый предводитель! - в один голос гаркнули солдаты, отдавая честь своему любимому начальнику. - Веди нас, куда хочешь. Мы все готовы следовать за тобой, хоть в преисподнюю.

   Дамасский Лев внимательно осмотрел весь отряд и, видимо, оставшись доволен этим осмотром, вскочил на своего коня, нетерпеливо бившего копытами о землю.

   - Вперед, мои храбрецы! - крикнул молодой витязь. - Бен-Таэль, ты поедешь рядом со мной.

   Верный раб предвидел, что без него не обойдется, и успел приготовить и для себя хорошего коня из конюшен своего господина.

   Через несколько минут отряд вихрем мчался по равнине, по направлению к Гюссифу, до которого можно было добраться из Фамагусты и сухим путем.

   - Если кони выдержат, мы будем на месте часов около двух пополудни, - сказал Мулей-Эль-Кадель своему рабу, с которым привык делиться своими мыслями и чувствами. - Как-то нас встретит Гараджия?

   - Не думаю, чтобы очень любезно, - заметил Бен-Таэль.

   - И я того же мнения... Впрочем, - с насмешливой улыбкой продолжал витязь, - если вспомнить прошлое, то, пожалуй, она будет и рада меня видеть... Ну, посмотрим. У этой женщины чувства так же изменчивы, как ветер... Однако припустим-ка еще коней. Боюсь опоздать.

   Кони предводителя отряда и его невольника понеслись еще быстрее. Казалось, ноги благородных животных почти не касались земли, так что остальные лошади, хотя тоже привычные к бегу, едва поспевали за ними. Каждые два часа всадники ненадолго останавливались в подходящих местах, чтобы дать отдых лошадям, затем снова пускались в путь.

   Ровно в полдень впереди, на фоне ярко-голубого, залитого солнцем неба, уже начали обрисовываться и угрюмые башни замка Гюссиф.

   - Теперь осталось не больше часа езды, - сказал Бен-Таэль, хорошо знавший дорогу. - Вскоре придется подниматься на крутую гору и перед тем нужно будет дать новый отдых лошадям.

   Проехав мимо зачумленных болот, где происходила ловля пиявок, стоившая жизни одним людям, зато спасавшая множество других, отряд очутился перед отвесным почти утесом, на котором красовался замок, господствуя над всем побережьем. Когда кони, сильно уже измученные, достаточно отдохнули перед крутым подъемом, Мулей-Эль-Кадель приказал отряду осмотреть оружие и подтянуться, предупредив, что может предстоять схватка.

   Через полчаса он уже подъезжал к подъемному мосту замка в сопровождении одного Бен-Таэля. Весь же отряд был оставлен немного в стороне.

   - Я - Мулей-Эль-Кадель! - крикнул он часовым на башне. - Доложите вашей госпоже, что мне нужно видеть ее по очень важному делу.

   - Мулей-Эль-Кадель! Мулей-Эль-Кадель! - разнеслось по стенам замка. - Да здравствует доблестный, непобедимый Дамасский Лев!

   Вслед за тем со всех сторон стали сбегаться янычары и флотские солдаты, чтобы приветствовать знаменитого воина, слава о котором была распространена не только по всему Востоку, но и за пределами его, благодаря тем из христиан, которые знали его и с восторгом отзывались о нем.

   - Гараджия в отсутствии или здесь? - спросил он, въехав через опущенный мост во двор замка.

   - Здесь, господин, - ответил один из прибежавших негров. - Она уже знает о твоем прибытии и ожидает тебя.

   Мулей-Эль-Кадель, не сходя с коня, свистнул и, когда по этому заранее установленному знаку подъехал его отряд, бросил повод своей лошади Бен-Таэлю, спрыгнул с нее на землю и прошел в замок, предшествуемый офицерами стражи.

   В окруженном колоннами портике его уже поджидали слуги с горячим кофе и сладкими лепешками, как это водилось в домах турецкой знати. Молодой витязь выпил чашку ароматного напитка, закусил двумя небольшими пряными лепешками и спросил приблизившегося к нему с низкими поклонами старого домоправителя:

   - Могу я видеть твою госпожу?

   - Да, господин, она ждет тебя. Пожалуй за мной. Мулей-Эль-Кадель подошел к Бен-Таэлю, стоявшему в стороне, и шепнул ему на ухо:

   - Пусть мои люди не снимают оружия и будут наготове. Невольник молча наклонил голову.

   - Теперь веди меня к твоей госпоже, - обратился витязь к домоправителю.

   Старик провел его в ту же комнату, в которой Гараджия угощала мнимого Гамида-Элеонору. Внучка великого адмирала, как в первый день приезда Гамида, стояла перед диваном, опираясь рукой о стол. Одета она была во все белое, сверкая множеством драгоценностей. За поясом у нее, как и тогда, был маленький ятаган.

   - Ты, Мулей-Эль-Кадель? - тихо произнесла она глубоким грудным голосом, видимо, сдерживая сильное волнение. - Не надеялась я увидеть тебя в этих стенах... Что привело тебя сюда?

   - Желание узнать от тебя кое-что относительно той благородной христианки, которая пробыла здесь несколько дней, потом уехала и подверглась преследованию твоего начальника стражи, - сухо ответил Дамасский Лев.

   Лицо Гараджии вспыхнуло, а в глазах ее загорелся мрачный зловещий огонь.

   - А, - насмешливо сказала она, - ты желаешь иметь сведения о той женщине, которая прокралась ко мне под прикрытием чужого имени и в мужской одежде?

   - Да, именно о ней. Где эта женщина? - тоном судьи продолжал Мулей-Эль-Кадель.

   - А я почем знаю, - передернув плечами, презрительно вымолвила Гараджия.

   - Может быть, она уже вернулась сюда?

   - Если бы вернулась, ты не нашел бы ее живой, Мулей-Эль-Кадель.

   - Ты все такая же злая, как была, Гараджия?

   - Все такая же.

   - Ты должна знать, где эта женщина... или, вернее, девушка; она ведь еще не была замужем... Я слышал, твой капитан догнал ее галиот и взял его на абордаж.

   Молодая турчанка так и подскочила от радости.

   - Взял-таки! - вскричала она с торжествующим смехом. - Посмотрим, кто теперь вырвет ее из моих рук?

   - Я нарочно приехал к тебе... с просьбой уступить мне эту пленницу вместе со всеми ее спутниками.

   - Это ты-то... мусульманин?!

   - Да, я. Эти люди находятся под моим покровительством.

   - И ты воображаешь, что Мустафа и Селим будут смотреть на это покровительство сквозь пальцы?

   - Пусть они попробуют наказать Дамасского Льва: войско боготворит его, и ни один человек из всей армии султана Селима не решится наложить на него руку, - спокойно проговорил молодой витязь.

   - Тогда тебе пришлют из Константинополя шелковый шнурок.

   - Он может затеряться на пути: Константинополь так далеко отсюда, - насмешливо возразил Мулей-Эль-Кадель.

   - Наши галеры очень быстроходны. Они могут доставить тебе султанский подарок не далее как через пять дней. А чтобы он не был перехвачен, об этом мы тоже можем позаботиться, - в свою очередь, иронизировала Гараджия.

   - Так ты намерена донести на меня? - спросил Дамасский Лев, пристально глядя в глаза своей собеседницы.

   Молодая девушка подошла к нему, положила обе руки на его плечи и, так же пристально засматривая ему в глаза взглядом, напоминавшим взор разъяренной тигрицы, шипящим голосом произнесла:

   - Что ты сделал с моим бедным сердцем, Мулей-Эль-Кадель!.. Как раньше, так и теперь ты прожигаешь его своими взорами... Я любила тебя, любила так горячо, как только могут любить женщины моего племени, а ты отверг мою любовь!.. И теперь ты, заставивший меня перенести такую муку, пролить столько жгучих слез, желаешь, чтобы я собственными руками отдала тебе эту гнусную христианку, которая насмеялась надо мной и которую ты... любишь?!

   Спокойно отступив от молодой девушки, так что ее руки упали с его плеч, побледневший Мулей-Эль-Кадель молча отрицательно покачал головой.

   - Ты заблуждаешься, Гараджия, - мягко, почти грустно возразил молодой человек. - Та мужественная и благородная венецианка, которая под именем капитана Темпеста совершала чудеса храбрости в Фамагусте, спасла мне жизнь, и Дамасский Лев опозорил бы себя навеки, если бы оказался менее благодарным, чем настоящие львы, обитающие в пустынях нашей Аравии; они никогда не забывают благодеяний и всегда стараются выразить свою признательность, чем только могут...

   - Любишь ее, любишь, нечего вывертываться! - злобно кричала Гараджия, наступая с сжатыми кулаками на своего собеседника.

   Дамасский Лев скрестил руки на груди и спокойно спросил:

   - А если бы и так, то что же ты бы сделала, Гараджия?

   - Что я бы сделала?! - прохрипела она, потрясая кулаками в воздухе. - Я сделаю то, что голова этой хитрой змеи, сумевшей прокрасться в сердце, оставшееся закрытым для меня, будет торчать на колу самой высокой из моих башен!.. Клянусь Кораном, что это будет сделано, а я не из таких, которые нарушают свои клятвы... Вот, подожди, дай только Метюбу привезти ее обратно...

   - Метюба я надеюсь остановить в пути... во всяком случае не позволю ему высадиться здесь.

   - Остановишь в пути и не позволишь ему высадиться?.. Ха-ха-ха! Посмотрим, как ты воспрепятствуешь ему в этом? Разве в твоем распоряжении целая эскадра, чтобы выступить против него?.. Да, наконец, разве я допущу тебя идти к нему навстречу? У меня здесь несколько сот людей, превосходно вооруженных, и этот замок - прекрасная крепость...

   - Хорошо, об этих интересных подробностях мы можем поговорить в другой раз, - насмешливо прервал разошедшуюся комендантессу Мулей-Эль-Кадель. - Пока же - до свидания... или, вернее, - прощай навеки, Гараджия! Увидишь на что способен Дамасский Лев.

   И, круто повернувшись, он с высоко поднятой головой, бледный, но полный решимости, направился к выходу.

   - Берегись султанского шнурка! - крикнула ему вдогонку молодая девушка, имевшая теперь вид настоящей фурии.

   - Не боюсь даже и этого шнурка! - не оборачиваясь ответил Мулей-Эль-Кадель.

   Он готовился уже переступить порог, когда Гараджия, провожавшая его злобными глазами, вдруг с криком ярости догнала его. Мулей-Эль-Кадель быстро обернулся.

   - Что еще нужно тебе от меня? - сурово спросил он.

   - Подожди. Я хочу сделать тебе подарок, очень интересный для тебя. Я отдам тебе шпагу поддельного Гамида и капитана Темпеста, которой он на моих глазах победил лучшего бойца всего нашего флота. Можешь впоследствии присоединить ее к той, которая сбросила с коня тебя самого, как я слышала, тогда у тебя будут два знака памяти о той, которую ты любишь...

   Заливаясь истерическим хохотом, она подбежала к стене, покрытой оружием, и нажала там металлическую розетку.

   В тот же миг часть пола под ногами Мулей-Эль-Каделя опустилась, и молодой человек с криком ужаса, заглушённым торжествующим хохотом турчанки, исчез в образовавшемся проеме.

   - Вот и попался, заносчивый рыцарь! - хлопая в ладоши, кричала Гараджия, кружась в дикой пляске по тому самому месту, которое поглотило Мулей-Эль-Каделя и снова быстро закрылось. - Попробуй-ка выскочить из этой западни! Ха-ха-ха!.. Хорошо я тебя поймала?.. Кричи теперь там!..

   Она нагнулась к полу и стала прислушиваться. Из-под пола глухо доносились стуки и крики. Очевидно Дамасскому льву не очень нравилось в том мрачном подземелье, куда он так неожиданно попал, благодаря коварству прекрасной, но злобной хозяйки этого замка.

   - Цел еще... не расшибся насмерть, как это случалось с другими, которых я туда спроваживала, - бормотала Гараджия, выпрямляясь. - Ну, теперь нужно заняться теми, которых привел с собой этот мусульманский отступник.

   Она вышла в галерею, из которой виден был весь двор, где не сходя с лошадей, стоял отряд Мулей-Эль-Каделя, держа наготове длинные пищали с зажженными фитилями и обнаженные сабли.

   - Т