Сальгари Эмилио - Капитан Темпеста

   - Вы желаете возвратиться в Италию?

   - Пока нет.

   На красивом подвижном лице турка выразилось глубокое изумление.

   - Следовательно, вы желаете остаться на Кипре? - произнес он тоном, в котором слышалась как бы затаенная радость.

   - Да, до тех пор, пока я не разыщу любимого человека, находящегося у вас в плену, - пояснила герцогиня.

   Лицо Мулей-Эль-Каделя заметно омрачилось.

   - Кто же этот человек? - уже более сухо предложил он вопрос.

   - Виконт Ле-Гюсьер.

   - Ле-Гюсьер? - повторил Мулей-Эль-Кадель, закрыв глаза рукой, чтобы сосредоточить свою мысль. - Погодите, начинаю припоминать... А, это, должно быть, один из тех немногих дворян, которые были взяты в плен и пощажены Мустафой, не правда ли?

   - Да. Вы знали его лично? - видимо волнуясь, осведомилась молодая девушка.

   - Если это тот самый, кого в Никосии называли звездой, душой тамошнего гарнизона, то знал и помню, что о нем шла молва, как о самом доблестном из христианских военачальников...

   - Он, он самый... Мне хотелось бы узнать, где его держат в плену.

   - Это не трудно будет узнать. Стоит только порасспросить кое-кого у нас.

   - Может быть, эти дворяне были отправлены в Константинополь, вы не слыхали об этом?

   - Нет, и мне кажется, что у Мустафы были особые намерения относительно этих пленников... Вам желательно освободить их всех до вашего возвращения на родину?

   - Нет. Я приехала сюда в качестве капитана Темпеста исключительно с целью вырвать из ваших рук виконта Ле-Гюсьера, но если бы удалось освободить вместе с ним и остальных пленных, я, разумеется, была бы очень довольна.

   - А я до сих пор думал, что вы взялись за оружие против нас только из ненависти к мусульманам.

   - Вы ошиблись, Мулей-Эль-Кадель.

   - Очень рад этому, синьора... Хорошо, ваше желание будет исполнено. Сейчас неудобно пойти к Мустафе, но завтра днем я обязательно побываю у него и узнаю, где находится Ле-Гюсьер, будьте покойны. Сколько с вами будет спутников? Я приготовлю вам турецкие одежды, чтобы удобнее было вывести вас из Фамагусты. Сколько же нужно? Три?

   - Нет, пять, сказал Перпиньяно, - По соседству с нами скрываются еще двое христиан - венецианских моряков. Они умирают с голода в затхлом погребе. Я обязан им спасением своей жизни, поэтому просил бы взять с собой и этих бедняков. Без нашей помощи они обречены на верную и ужасную смерть.

   - Отлично, - проговорил Мулей-Эль-Кадель. - Я хотя и бьюсь против христиан, потому что должен это делать как мусульманин, но я не палач их. Постарайтесь, чтобы эти люди завтра были здесь с вами.

   - Благодарю вас, эфенди. Я так и был уверен, что благородство и великодушие Дамасского Льва не уступят его доблести, - сказал венецианец.

   Молодой турок вежливо поклонился ему, по-рыцарски поцеловал руку герцогини и, приготовившись уходить, сказал:

   - Клянусь Кораном, что сдержу данное вам слово, синьора. Итак, до завтрашнего вечера.

   - Благодарю и я вас, Мулей-Эль-Кадель, с дрожью в голосе промолвила герцогиня, видимо тронутая. - Когда я вернусь на родину, скажу там, что нашла и между мусульманами людей не менее великодушных, чем благородные венецианцы.

   - Это будет большой честью для нас, - ответил сын дамасского паши. - Прощайте, синьора, или, вернее, до свидания!

   Эль-Кадур выпустил молодого турка вместе с его слугами и собаками, после чего тщательно закрыл выход и возвратился на свое место возле ложа герцогини.

   Араб только вздохнул.

   - А вы вполне уверены в честности и великодушии Мулей-Эль-Каделя, синьора? - вдруг спросил Перпиньяно.

   - Вполне. Разве у вас есть сомнения на этот счет, синьор Перпиньяно?

   - Я вообще не доверяю туркам.

   - Вообще, это понятно, синьор, но Мулей-Эль-Кадель составляет исключение среди своих единоплеменников... А ты что скажешь, Эль-Кадур? Можно доверять Мулею-Эль-Каделю?

   - Он клялся Кораном, - коротко ответил араб.

   - В таком случае действительно сомневаться более нечего: сдерживать клятву Кораном или на Коране считает себя даже самый негодный из мусульман, - сказал лейтенант. - Ну, теперь я отправлюсь за своими моряками.

   - Дай мне, пожалуйста, свои пистолеты и ятаган, Эль-Кадур, - попросил лейтенант. - Моя сабля не может больше служить мне.

   Араб молча отдал ему свое оружие и вдобавок накинул ему на плечи свой бурнус, чтобы молодой венецианец мог сойти за мусульманина.

   - Прощайте, синьора, - с низким поклоном проговорил Перпиньяно, обернувшись к герцогине. - Если я не вернусь до утра, то это будет означать, что турки убили и меня.

   - Бог даст, вернетесь благополучно, да еще и втроем, - сказала молодая девушка, дружески протягивая ему руку.

   Немного спустя лейтенант находился уже вне подземелья. Было немного за полночь. В городе стояла тишина, нарушаемая лишь ожесточенным лаем голодных собак, дравшихся из-за своей ужасной добычи - человеческих трупов.

   Лейтенант осторожно свернул в маленький узкий переулок, с обеих сторон окаймленный развалинами старых домов, в которых раньше ютилась беднота. Он прошел было уже до половины этот переулок, когда вдруг перед ним появилась фигура высокого человека, облаченного в красивый и богатый костюм капитана янычар.

   - А, синьор Эль-Кадур! - насмешливым голосом произнес это человек на плохом итальянском языке. - Откуда это шествуешь, куда и зачем?.. Вот неожиданная и приятная встреча! Хотя и темно, а мои старые глаза все-таки сразу узнали тебя.

   - А кто вы? - спросил Перпиньяно, выхватив из бурнуса ятаган и становясь в оборонительную позу.

   - Ха-Ха-Ха!.. Ты что ж это, никак хочешь пырнуть старого знакомого? Еще не отрешился от своей первобытной дикости? - продолжал тот же насмешливый голос.

   - Вы, очевидно, принимаете меня за кого-то другого, может быть, за араба, судя по моему бурнусу? - сказал лейтенант. - Но я вовсе не араб, а египтянин.

   - Египтянин? Гм! Значит, и вы, синьор Перпиньяно, отреклись от веры своих отцов ради сохранения шкуры?.. Это очень приятно для меня. Теперь христиане уж хоть не одного меня будут ругать ренегатом.. Вообще я очень доволен этой встречей... Сначала я действительно принял было вас за Эль-Кадура, но ваш голос и язык сразу выдали вас... Не желаете ли возобновить нашу игру в "зара"? Я бы не прочь, только, конечно не здесь.

   - Ба, да это капитан Лащинский! - вскричал Перпиньяно, с трудом придя в себя от изумления.

   - Нет, Лащинский умер, а на его месте находится Юсуф Гаммада, - отвечал поляк, которого тоже нетрудно было узнать по его голосу и способу выражения.

   - Ну, Лащинский или Гаммада - все равно вы ренегат, а я кем был, тем и остался. На подобного рода... увертки я не способен, - презрительно сказал венецианец.

   Поляк хотел было обидеться, но, очевидно, одумался, сухо рассмеялся и процедил сквозь зубы:

   - Эх, мой друг, чего не сделаешь, когда на носу смерть и нет охоты даться ей в лапы! А куда это вы так осторожно пробирались, когда я имел удовольствие вас встретить?

   - Да никуда собственно, - возразил смущенный этими расспросами венецианец. - Мне просто захотелось подышать ночным воздухом и кстати полюбоваться "живописными" развалинами Фамагусты.

   - Шутить изволите, синьор Перпиньяно!

   - Может быть...

   - Любоваться на развалины города, кишмя кишащего турками, только и мечтающими о том, как бы позабавиться убийством хоть одного еще христианина?! Ищите других дураков, которые бы этому поверили... Знаете что, лейтенант? Со мной лучше всего вести игру в открытую и не скрываться от меня. Вообще вы можете смотреть на меня по-прежнему, как на своего. Сердце мое еще не успело пропитаться мусульманством, И Магомет для меня пока ровно ничего не представляет, кроме хитрого честолюбца и обманщика, а на его пресловутый Коран я смотрю, как на сборник сумасшедших бредней. Чудеса же его, по-моему, только фокусы, рассчитанные на...

   - Вы бы говорили потише, капитан: вас могут услышать...

   - Кто? Кроме нас с вами, здесь нет ни одной живой души... Ну, да ладно, оставим эту тему. Скажите мне лучше, что сталось с капитаном Темпеста?

   - Не знаю. Думаю, что убит на одном из бастионов.

   - Разве вы были не вместе?

   - Нет, мы были с ним разлучены во время штурма, - лгал Перпиньяно, инстинктивно чувствуя, что нельзя доверять поляку.

   - Да? Гм!.. А интересно бы знать, что делает около той вон башни Мулей-Эль-Кадель?.. Я видел его давеча вместе с Эль-Кадуром... Впрочем, может быть, это были вы же, а вовсе не араб? - с язвительным смехом продолжал Лащинский. - Будет вам хитрить со мной. Скажите откровенно: вы провожали Мулей-Эль-Каделя в его таинственной ночной экскурсии, или это действительно был араб капитана Темпеста? Нехорошо так скрываться от друзей.

   - Решительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, синьор Лащинский? Я не видел ни Мулей-Эль-Каделя, ни Эль-Кадура, ни капитана Темпеста, и думаю, что последних двух даже и в живых уже нет...

   - Гм! А откуда же вы взяли бурнус Эль-Кадура? Или он заранее отказал вам его по завещанию А?

   - Странно! Разве не может быть двух совсем одинаковых бурнусов? Этот бурнус я приобрел еще в первые дни моего пребывания в Фамагусте у одного местного араба. Не отрицаю, что этот бурнус действительно похож на бурнус Эль-Кадура, ведь они все делаются по одному...

   - Да?.. Однако вы ловко умеете сочинять, синьор Перпиньяно!.. Но оставим в стороне и бурнус. Побеседуем лучше о капитане Темпеста...

   - Как вы его назвали, синьор Лащинский! Разве капитан Темпеста выказал такую трусость, что вы его так...

   - Те-те-те, да, будет вам ломаться! Неужели вы воображаете, что я так глуп, что не могу отличить женщины от мужчины, как бы хорошо она ни переоделась и ни храбрилась?..

   - Не знаю, на чем вы основываете выше странное убеждение, будто капитан Темпеста - женщина, - спокойно перебил болтливого поляка синьор Перпиньяно. - Что касается меня, то я всегда считал, считаю и буду считать его за того, за кого он себя выдает и действительность чего подтвердил делом... К тому же неизвестно еще, жив ли он, а о мертвых вообще судачить не следует.

   - Ах, какой вы упрямый, молодой человек! - с насильственным смехом сказал поляк. - Ну, не будем ссориться. Мне бы хотелось сохранить нашу прежнюю дружбу, поэтому прямо и спрашиваю вас: не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, синьор Перпиньяно?

   - Положим, я к вам особенной дружбы не питал, синьор Лащинский. Но, разумеется, лучше дурной мир, чем хорошая ссора... В настоящую минуту я ровно ничего от вас не прошу, кроме возможности свободно идти своей дорогой.

   - Идите, я вам не препятствую, но предупреждаю, что если попадетесь в руки туркам, то до восхода солнца можете очутиться на колу.

   - Постараюсь не попасться.

   - А если они вас все-таки поймают, не забудьте, что меня зовут Юсуфом Гаммада, и что я могу помочь вам выпутаться из беды.

   - Благодарю. Не забуду.

   - Ну, так скатертью вам дорога, лейтенант. Услышав по звуку шагов, что Лащинский отправился в противоположную сторону, Перпиньяно поспешно повернул назад, юркнул в темный проход между двумя кучами развалин и притаился там.

   "Наверное этот польский медведь захочет выследить меня,

   - пробормотал он. - Человек, изменивший своей религии ради спасения жизни, на все способен. Притом, кажется, он что-то имеет против герцогини. С ним нужно действовать очень осторожно".

   Действительно, едва молодой венецианец успел высказать про себя это соображение, как услышал шаги возвращающегося Лащинского, а вскоре заметил в темноте и его фигуру. Поляк старался идти как можно тише, но его выдавало хрустение мусора под его ногами. Миновав место, где спрятался Перпиньяно, он через несколько десятков шагов свернул в переулок, вероятно, предполагая, что его бывший сотоварищ направился туда.

   "Вот и отлично! - подумал Перпиньяно. - Пусть он там ищет меня, сколько ему угодно, я же за это время успею сделать, что мне нужно".

   И он поспешно юркнул в другой темный проход тут же поблизости, где, пользуясь слабым мерцанием звезд, отыскал нагромождение балок и досок, за которым скрывался вход в яму, служившую когда-то погребом. Прислушиваясь в окружающей тишине и убедившись, что поблизости нет ничего подозрительного, он три раза прокричал по-совиному, потом осторожно позвал:

   - Дедушка Стаке! А дедушка Стаке!

   Вслед за тем приподнялась дверь в яму и тихий, хрипловатый голос проговорил:

   - Куда это вы запропастились, синьор лейтенант? Мы уж думали, что вы попали в лапы к туркам и готовитесь украшать собой какой-нибудь кол у них...

   - Нет, пока еще не имею в виду этого удовольствия, - шопотом отвечал Перпиньяно, наклонившись в открывшееся отверстие. - Ну, как Симон? Жив еще?

   - Только наполовину: малого скрючило от голода и страха, что вот-вот ворвутся сюда турки и расправятся с нами по-своему. Не особенно давно слышно было, как они шарили тут поблизости...

   - Ага!... Ну, так вылезайте оттуда живее. Я пришел за вами, чтобы отвести вас в безопасное место.

   - Ой ли? - радостно проговорил невидимый собеседник венецианца. - Господи! Если нам удастся спастись, мы не пожалеем пожертвовать по десятку свечей святому Марку и святому Николаю... Сию минуту явимся... Эй, Симон! - продолжал он, обращаясь к своему товарищу, - собирай последние силенки и выходи со мной, если хочешь дать работу зубам и наполнить втянувшееся брюхо...

   Из ямы послышалось какое-то бормотанье и возня, вслед за тем оттуда показались сначала старик, за ним и молодой человек.

   - Вот и прекрасно! - сказал Перпиньяно. - Идите смелее за мной. Вокруг все тихо.

   - Ладно, ведите нас, синьор, - ответил старик, - только не взыщите: бежать мы не можем, потому что у нас обоих ноги не в порядке... здорово помяты.

   И он поспешно заковылял вслед за лейтенантом, таща за руку своего спутника и соотечественника, который испускал жалобные стоны от боли и слабости.

   Вскоре все трое очутились у входа в подземелье башни, и Перпиньяно, постучавшись в него, произнес вполголоса:

   - Это мы, Эль-Кадур. Впусти нас.

   Поджидавший араб поспешно открыл вход и, держа в руках факел, зорко оглядел незнакомцев.

   Дедушка Стаке был красивый старик лет шестидесяти, смуглый, с длинной серебристой бородой, серыми и еще юношески живыми глазами, бычьей шеей и геркулесовой грудью. Несмотря на свои годы, он по-видимому обладал еще такой силой, что в случае надобности, легко мог бы справиться с двумя турками.

   Тот, которого звали Симон, был совсем еще юноша, лет не более двадцати, высокий, тощий, бледный, с черными глазами и чуть заметными усиками. Он казался гораздо более изможденным, чем старик, который благодаря своему богатырскому сложению, был в состоянии оказать более сопротивление боли, голоду и всяким невзгодам.

   Терпеливо подчинившись пытливому осмотру араба, Стаке приблизился к ложу герцогини и, сняв с головы берет, почтительно сказал:

   - Очень рад видеть вас вновь, капитан Темпеста, и благодарю Бога за то, что он помог вам за вашу храбрость тоже избежать смерти от лап этих азиатских тигров. Я уж думал, что и вас...

   - Ладно, ладно, дедушка Стаке, - прервал его лейтенант, - успеете еще нарадоваться и намолиться, а теперь приступайте-ка скорее к абордажу этих вот съестных припасов, они только и ждут этого... Присаживайся и ты, Симон, не церемонься.

   - Да, да, добрые люди, ешьте и пейте на здоровье, - прибавила герцогиня, указывая на корзины с провизией, принесенной неграми Мулей-Эль-Каделя.

   Когда старый матрос и его товарищ, тоже вежливо поклонившийся герцогине, принялись за еду, Перпиньяно шутливо сказал:

   - А знаете что, дедушка Стаке, ведь эта еда и вино - турецкие? Нам обещано и еще, когда все это выйдет.

   - А! Значит - добыча, отнятая у турок? - обрадовался старик. - Хвалю. Положим, я был бы еще более в восторге, если бы на месте этого куска бычьего мяса лежала передо мной изжаренная голова самого Мустафы. Честное слово, я справился бы с ней двумя глотками... Что, брат Симон, наверное, и ты не отказался бы сделать то же самое? А?

   Но юноше некогда было отвечать: он так усердно работал челюстями, что ему позавидовала бы любая акула, проголодавшая целый месяц. Мясо, хлеб и вино с изумительной быстротой исчезали в нем, словно в бездонной пропасти.

   Герцогиня и Перпиньяно с улыбкой слушали и смотрели на эту маленькую интермедию. Один араб оставался бесстрастен, как бронзовая статуя.

   - Капитан, - вновь обратился к герцогине дедушка Стаке, когда насытился в достаточной для себя мере, то есть, съел не более пятой части того, что поглотил его юный товарищ, - я не нахожу слов, чтобы достойным образом выразить вам свою признательность...

   Он вдруг замялся и устремил свои острые серые глаза на молодую девушку.

   - Э! - воскликнул он через минуту, - должно быть, у дедушки Стаке глаза все еще затуманены дымом, или он вообще начинает плохо видеть!...

   - Что вы хотите этим сказать? - смеясь спросила герцогиня.

   - Хоть я больше знаю толку в смоле и дегте, нежели в женском поле, я все-таки готов поклясться всеми акулами Адриатического моря, что вы...

   - Молодец, дедушка Стаке! - сказал Перпиньяно, переглянувшись с молодой девушкой и прочитав в ее глазах разрешение подтвердить догадку старого морского волка. - Ваши глаза так же остры, как у акул вашего родного моря. Выпейте-ка еще стаканчик этого прекрасного вина за здоровье герцогини д'Эболи, капитана Темпеста тоже, а потом засните себе с Богом вместе с вашим товарищем.

   Вы давно уже не имели возможности спокойно спать, пользуйтесь случаем.

   Старик выпил предложенный ему стакан вина и, пригласив с собой Симона, теперь вполне уже насытившегося, в угол на приготовленное им арабом место, сказал с низким поклоном:

   - Повинуюсь и желаю приятного сна храброму победителю... или, вернее, храброй победительнице лучшего из турецких бойцов.

   Когда оба моряка громким храпом возвестили о том, что они находятся в крепких объятиях Морфея, Перпиньяно шепнул герцогине:

   - Синьора, вас выслеживают.

   - Кто?... Янычары? - стремительно приподнявшись, спросила она.

   - Нет, капитан Лащинский.

   - Лащинский! - с удивлением воскликнула герцогиня.

   - Да разве он жив еще? Не ошиблись ли вы, синьор Перпиньяно?

   - Нет, синьора, не ошибся. Я сейчас только видел его и говорил с ним. Он сделался мусульманином ради спасения жизни.

   - Вы с ним говорили?.. Где же это?

   - Недалеко отсюда, когда я шел вот за этими молодцами,

   - отвечал Перпиньяно, кивнув головой в сторону спящих моряков.

   - Вы думаете, что теперь этот человек будет выслеживать наше убежище, чтобы выдать Мустафе или, вернее, его ищейкам?

   - От этого бессовестного авантюриста, отрекшегося от религии своих отцов, можно всего ожидать, синьора. Он следил за мной, но, к счастью мне удалось от него спрятаться, и он прошел мимо, не заметив меня.

   - Вы уверены, что он еще не знает нашего убежища, синьор Перпиньяно?

   - Пока, кажется не знает, но за будущее, разумеется, не могу поручиться.

   Араб, до сих пор молча лежавший на своем месте, возле самого входа, вдруг вскочил и своим спокойным голосом спросил:

   - Вы говорите, что встретили его недалеко отсюда?

   - Да, в первом переулке налево от площади.

   - Может быть, он и сейчас еще там?

   - Может быть, хотя наверное я этого не знаю.

   - Хорошо! Я пойду и убью его. Будет хоть одним врагом меньше, а вместе с тем и одним отступником, - решительно проговорил араб.

   Эль-Кадур вновь накинул на себя сброшенный было бурнус и заткнул за пояс ятаган. Его высокая фигура отбрасывала в дымном свете факела фантастическую тень на красные кирпичные стены подземелья. Своей головой с целой копной длинных волос и энергичным лицом с пылающими глазами и свирепым выражением он в эту минуту поразительно напоминал льва аравийской пустыни.

   - Убью! Непременно убью его! - твердил он. - Я должен его убить уже потому, что он... соперник жениха моей госпожи.

   - Нет, сейчас ты никого не убьешь! - вдруг повелительным тоном сказала герцогиня. - Брось свой ятаган! Слышишь?

   Араб, точно повинуясь высшей силе, машинально бросил ятаган на землю.

   - Вот так, мой верный слуга. Ты должен охранять нас тут, а не бегать убивать людей, которые пока еще не трогают нас.

   - Виноват, падрона, - смиренно сказал араб, укладываясь снова на свое место. - Я действительно совсем сошел было с ума... во мне вскипела бурная кровь отца, а когда это случается - я забываюсь.

  

   Вечером следующего дня, в обещанное время, Мулей-Эль-Кадель явился в подземелье. Чтобы не возбудить ни в ком подозрения, ему пришлось сделать большой крюк. На этот раз его сопровождали не два, а четыре негра, с ног до головы вооруженные, и каждый с большой корзиной в руках.

   Эль-Кадур впустил в свое убежище этот маленький отряд также лишь после того, как он вполне удостоверился, что это друзья.

   - Вот и я, синьора, - сказал молодой витязь, подходя к герцогине. - Я сдержал клятву, данную вам во имя Корана... Клясться Кораном - все равно, что клясться самим Магометом... Я доставил вам одежду, оружие, провизию, ценные для вас сведения, а возле башни нас ожидают шесть лошадей, выбранных мной из числа лучших в албанском полку, которым я командую.

   - Я и не сомневалась в вашей правдивости и в вашем великодушии, - ответила молодая девушка, протягивая ему руку. - Сердце женщины редко обманывается.

   - Никогда бы я не поверил в великодушие этих азиатов, - потихоньку бормотал дедушка Стаке.

   - Мулей-Эль-Кадель, - продолжала герцогиня, стараясь заглушить бормотанье старика, которое могло не понравиться турку, - вы не заметили, чтобы кто-нибудь следил сейчас за вами?

   По лицу молодого турка пробежало выражение тревоги.

   - Почему вы об этом спрашиваете, синьора? - осведомился он.

   - Нет, вы сначала скажите мне, никто не попался вам на пути сюда? - настаивала герцогиня.

   Мулей-Эль-Кадель немного подумал, потом отвечал:

   - Да, нам попался капитан янычар, который показался мне пьяным.

   - Ну, так это он и есть! - вскричал Перпиньяно.

   - Кто он?

   - Польский медведь, - объяснила герцогиня.

   - Тот самый хвастун, которого я сшиб с коня одним ударом сабли и который отрекся от своей веры, чтобы принять нашу?

   - Он самый, - подтвердил венецианец.

   - И этот ренегат осмеливается выслеживать меня! - вскричал Дамасский Лев, нахмурившись.

   - Он рыщет по нашим следам, чтобы выдать нас янычарам, и я боюсь, что из-за него нам не удастся благополучно выбраться из Фамагусты, - продолжал Перпиньяно.

   Турок презрительно улыбнулся.

   - Мулей-Эль-Кадель стоит побольше этого хвастуна, - сказал он. - Пусть только он попробует стать мне поперек дороги!

   И, мгновенно переменив тон, молодой человек снова обратился к герцогине:

   - Вы желали знать, куда отправлен пленный виконт Ле-Гюсьер, синьора?

   - Да, да! - воскликнула его собеседница, живо приподнимаясь на постели и вся раскрасневшись.

   - Я узнал это для вас.

   - Где же он? Увезен куда-нибудь с острова?

   - Нет, он продолжает находиться на Кипре, в замке Гуссиф.

   - Каким путем можно попасть туда?

   - Морем, синьора.

   - А буду ли я в состоянии найти какую-нибудь парусную лодку, на которой я могла бы переправиться туда?

   - Я уж и об этом позаботился, синьора, - сказал турок. - Выбрал и верных людей, которым вы смело можете довериться.

   - Эти люди - ваши соотечественники?

   - Да, из моих подчиненных. Они снарядят по моему распоряжению небольшой корабль. Всему будет придан такой вид, чтобы вы сами могли сойти за моих соотечественников и не подвергаться лишнему беспокойству... Впрочем, на судне вы найдете ренегатов, которые еще сохраняют в душе свою старую веру и будут очень рады услужить вам, когда узнают, что вы христиане, - с улыбкой добавил Мулей-Эль-Кадель.

   - Благодарю вас, благородный друг мой... - начала было молодая венецианка, но Дамасский Лев не дал ей докончить фразы и перебил ее вопросом:

   - Чувствуете ли себя в силах держаться в седле?

   - Думаю, что удержусь. Рана не так опасна, как это сначала показалось мне.

   - В таком случае советую вам отправиться в путь немедленно. Если вас найдут здесь янычары, то и я, пожалуй, не в состоянии буду вас спасти, несмотря на все свое значение в глазах наших войск.

   - А как мы перейдем через линии ваших войск, окружающих Фамагусту? - спросил Перпиньяно.

   - Я провожу вас через них, и никто не осмелится остановить нас, - поспешил успокоить его Мулей-Эль-Кадель.

   - Едем скорее, падрона, - сказал Эль-Кадур. - Я боюсь, что этот проклятый польский медведь уже вынюхал наше убежище и каждую минуту может привести сюда янычар.

   - Подними меня, - приказала ему герцогиня.

   Араб поспешил исполнить это приказание: взял свою госпожу на руки, как ребенка, и поставил ее на ноги.

   Она зашаталась было от слабости, сделала над собой усилие и довольно твердой поступью прошла несколько шагов.

   - Видите, какая я сильная, - с ясной улыбкой проговорила она, обращаясь к молодому турку. - Наверное отлично усижу на коне... Да и можно ли капитану Темпеста поддаваться слабости?

   Мулей-Эль-Кадель молча, с разгоревшимся взором, любовался ею.

   - А где же лошади? - продолжала герцогиня.

   - Здесь, у башни, под наблюдением одного из моих невольников, синьора. Переоденьтесь теперь в приготовленные мной для вас одежды.

   С этими словами Мулей-Эль-Кадель собственноручно вынул из одной из принесенных неграми корзин роскошный албанский мужской костюм, он состоял из шелковой белой нижней одежды, достигавшей колен и напоминавшей своим фасоном женскую юбку, из короткого зеленого камзола с широкими откидными рукавами, богато отделанного золотым шитьем и золотыми же пуговицами, и мягких сапожек из желтого сафьяна, украшенных драгоценными пряжками. Этот костюм дополняла особого образца круглая шапочка синего бархата с белой повязкой, низко спускавшейся на затылок.

   - Вот это для вас, синьора, - сказал молодой турок, подавая герцогине все перечисленные вещи.

   - Благодарю вас, от всей души благодарю! - проговорила глубоко растроганным голосом молодая девушка. - Эль-Кадур, помоги мне надеть это сверх моей одежды... Вот так.

   Между тем негры достали из корзин другие костюмы: египетский для синьора Перпиньяно и арабские для моряков. Эль-Кадур не нуждался в переодевании, так как был в своей национальной одежде, да и самое его лицо указывало, кто он по рождению, а то, что он исповедовал христианскую религию, не было известно никому, даже из тех турок, которые знали его лично.

   В одной из корзин оказался целый арсенал всевозможного оружия, частью очень ценного по материалу и отделке, частью попроще, но, тем не менее, превосходного качества в смысле пригодности для дела. Лучшее молодой мусульманин вручил герцогине и ее лейтенанту, а более простое - морякам.

   - Ах, съешь меня акула! - шутливо ворчал старый моряк, перерядившись а араба, - ишь ты, какую я теперь изображаю из себя фигуру: настоящий бедуинский шейх!..

   Жаль вот только, что под моей командой нет целого племени да тысченки хороших верблюдов, а то я всю Аравию бы покорил.

   - И если бы ко всему этому да большой ящик с цехинами, то и совсем бы было хорошо! - не унимался старик. - Я слышал, что некоторые из этих арабских разбойников обладают такими ящиками, зарытыми у них под шатрами. С таким богатством я бы завел себе целую флотилию...

   - Какой вы, однако, оказывается ненасытный, дедушка Стаке! - смеясь проговорила герцогиня, рассматривая роскошный, острый, как бритва, ятаган, врученный ей Мулей-Эль-Каделем.

   - Эх, синьора! - весело возразил старый моряк, - в этом виновато золотое шитье на моем бурнусе... Сроду не имел на себе ничего, кроме просмоленной морской куртки, а тут вдруг на мне золото заблестело! Поневоле размечтаешься на старости лет и пожелаешь еще больше. Кто имеет хоть сколько-нибудь, всегда желает получить еще больше, такова уж природа человеческая. Не отставать же мне от других...

   - Ящиков, да еще "побольше", в кобурах твоего коня нет, друг-моряк, сказал с улыбкой Мулей-Эль-Кадель, а цехины, быть может, там и найдутся.

   - Однако вы, я вижу, уже все готовы?.. Прекрасно. В полночь будут снята стража с бастиона Эридзо, и нам не придется давать объяснений, когда мы будем проезжать мимо него. Как раз время отправляться... Могу проводить вас, синьора? - обратился он к девушке.

   - Пожалуйста, Мулей-Эль-Кадель, - поспешила она ответить, - я вполне готова в путь.

   Эль-Кадур выглянул из бреши, и когда удостоверился, что подозрительного ничего не заметно, вернулся в подземелье, погасил там факел и помог своей госпоже выбраться наружу. Через минуту все уже были на месте, где старый, почтенного вида невольник держал на поводьях десять великолепных длинногривых арабских коней, богато убранных на турецкий манер. На них были легкие, очень удобные седла, короткие и широкие стремена, чудная, сверкающая серебром упряжь и розовые бархатные попоны, вышитые - которые золотом, которые серебром.

   Помогая герцогине сесть на назначенного ей, отличавшегося особенно дорогим убранством коня, мусульманин сказал:

   - Этот бегун мой собственный. Он летит, как ветер, и я смело могу поручиться, что никто не в состоянии будет догнать вас, если он увидит, что вы желаете ускакать от кого-нибудь. Стоит вам только слегка пришпорить его. В кобурах вы найдете пару хороших пистолетов и мешочек с достаточным для вашего путешествия количеством золота.

   - Мулей-Эль-Кадель, чем буду я в состоянии отплатить вам за вашу доброту! - воскликнула тронутая до глубины души молодая венецианка. - Ведь такая щедрость...

   - Об этом не беспокойтесь, синьора, - поспешил прервать ее молодой человек. - Мой отец - самый богатый из всех пашей Малой Азии, а я его единственный наследник. Поэтому не бойтесь, я вовсе не обираю себя, предлагая вам в дар все это. Я должен вам гораздо больше, и если бы было нужно, отдал бы моей великодушной противнице, подарившей мне жизнь, решительно все, что имею и буду иметь. В долгу не вы у меня, как вы, очевидно, думаете, а, наоборот, все еще я у вас и притом навсегда... Однако пора ехать... Что ж ты не садишься, старик? - обратился он к моряку, который с видом изумленного ребенка расхаживал вокруг своей лошади, качая головой и разводя руками.

   - Виноват, синьор! - откликнулся старый моряк, поспешно поставив ногу в стремя. - Залюбовался красотой корабля, на котором мне должно плыть в первый раз.

   Разглагольствования и вид его были так комичны, что все невольно рассмеялись.

   - В путь! - скомандовал Мулей-Эль-Кадель, убедившись, что все находятся на лошадях.

   Отряд тронулся в путь. Дамасский лев и Перпиньяно ехали по обе стороны герцогини, одинаково готовые к ее услугам. Эль-Кадур с моряками и неграми следовал сзади.

   Быстро миновав ряд пустынных улиц с разоренными домами, маленький отряд приблизился к подъемному мосту бастиона Эридзо, который, по расчету Мулей-Эль-Каделя, должен был быть в это время свободен от охраны, вследствие каких-то, одному ему известных, соображений.

   Но только что молодой турок со своей переодетой спутницей хотели въехать на этот мост, как из ворот бастиона выступил капитан янычар во главе десятка солдат и крикнул:

   - Стойте, кому дорога жизнь!

   При звуках этого голоса герцогиня и Перпиньяно невольно вздрогнули, между тем как Эль-Кадур с быстротой молнии выхватил ятаган и испустил что-то вроде глухого рычания.

   - Лащинский! - единовременно вырвалось у всех троих.

   Мулей-Эль-Кадель сделал своим спутникам знак остановиться, затем заставил своего коня проделать такой могучий скачок, что сразу очутился около поляка, выступившего на середину моста и гордо подбоченившегося. Молодой турок, обнажив саблю, резко спросил у него:

   - Кто ты такой, что осмеливаешься преградить мне путь?

   - Пока только комендант бастиона на эту ночь, - ответил своим обычным тоном поляк.

   - Вот как... Странно!... А знаешь, кто я?

   - Еще бы не знать, клянусь бородой пророка!.. Если бы ты мне даже не оставил на память хорошего рубца на горле, я и то издали бы узнал в тебе знаменитого витязя Мулей-Эль-Каделя, сына не менее славного дамасского паши.

   - Мало ли я кому давал такие памятные знаки... А как твое имя?

   - Мое имя?.. Да хоть бы - польский медведь.

   - А, ренегат! - произнес Мулей-Эль-Кадель с оттенком такого презрения, что у поляка начали раздуваться ноздри. - Так чего ты хочешь от меня, если знаешь, кто я? - осведомился он.

   - Да только задержать вас всех здесь до утра, больше ничего, синьор Мулей-Эль-Кадель. Я имею приказ никого не выпускать из Фамагусты и вовсе не чувствую желания плясать на колу ради твоих прекрасных глаз, мой милый победитель.

   - Вздор!.. Дорогу Дамасскму Льву! - с угрожающим видом крикнул молодой турок. - Полученный тобой приказ не может касаться меня, сына лучшего из друзей падишаха...

   - Клянусь гибелью креста, что не пропущу тебя без разрешения великого визиря, будь ты хоть сам Магомет! - прошипел сквозь зубы Лащинский и, обратившись к свои солдатам, которые стояли за ним с аркебузами наготове, громко скомандовал: - Сомкнитесь и готовьтесь по первому моему слову стрелять!

   Глаза Мулей-Эль-Каделя вспыхнули молнией.

   - Что! - вскричал он, потрясая саблей. - Стрелять в Дамасского Льва!.. Оружие наголо и напролом! - скомандовал он, в свою очередь, своим спутникам. - Все беру на себя!

   В то же мгновение он движением коня опрокинул навзничь поляка раньше, чем он успел посторониться.

   Между тем отрад Мулей-Эль-Каделя пустился по мосту с поднятыми саблями, но не имел надобности ими воспользоваться, так как янычары, вместо того, чтобы исполнить приказание своего капитана, расступились перед всадниками и воскликнули в один голос:

   - Да здравствует Дамасский Лев!

   Кавалькада вихрем пронеслась через ворота и помчалась по равнине.

   Молодой мусульманин повел свой отряд в обход турецкого лагеря, где виднелись огни и по временам раздавались звуки военных рожков. Вне пределов этого стана было совершенно тихо и темно. Только луна изредка выглядывала из-за темных туч, облегавших небо. Мулей-Эль-Кадель решил по возможности избегать турецких постов ради выигрыша времени и чтобы не вызывать лишних осложнений.

   Часа через два быстрой скачки впереди, на востоке, замерцала светлая точка, вроде яркой звезды.

   - Это, должно быть, и есть Судский маяк? - спросил Перпиньяно, указывая рукой на эту точку.

   - Да, он самый, - ответил мусульманин.

   - Следовательно, мы скоро будем на берегу?

   - Часа через полтора, не раньше. И то благодаря нашим быстроногим коням. Мы поспеем как раз вовремя, и вы успеете сесть на корабль еще до утра, чтобы избежать внимания наших властей.

   - А корабль разве уже готов? - осведомилась герцогиня.

   - Наверное готов, синьора, - отвечал Мулей-Эль-Кадель. - Мной еще вчера было послано двое верных людей с приказанием нанять для вас подходящее судно. Зная их расторопность, я не сомневаюсь, что все готово, и вам останется только сесть на борт и под покровительством Аллаха пуститься по ветру, который на ваше счастье, кажется будет попутный.

   - Какая предусмотрительность и заботливость с вашей стороны, синьор Мулей-Эль-Кадель.

   - Этим я оплачиваю вам лишь часть своего долга, синьора, и, поверьте, я очень счастлив, что мог оказать помощь самой прекрасной и храброй из всех известных мне женщин.

   С этими словами Мулей-Эль-Кадель дал шпоры своему коню, и весь отряд, замедливший было шаг, снова помчался вперед, по направлению к светлой точке, которая с каждой минутой становилась яснее и яснее. К часу утра всадники очутились в виду небольшого залива, возле жалкой деревушки, состоявшей из нескольких десятков рыбачьих хижин, каким-то чудом уцелевших от кровавого урагана, пронесшегося над этой частью острова. У подножья утеса, на вершине которого светился маяк, глухо шумели волны Средиземного моря.

   - Кто едет? - раздался вдруг оклик двух прекрасно вооруженных негров, выступивших из шалаша, расположенного под группой старых деревьев.

   - Мулей-Эль-Кадель! - поспешил ответить молодой турок, на всем скаку сдерживая коня, который при этой неожиданности взвился на дыбы и чуть не вышиб его из седла. - Корабль готов?

   - Готов, господин. Мы наняли небольшой галиот, как ты приказал, - сказал один из негров.

   - А какой набран для него экипаж?

   - Нам удалось набрать двенадцать греков-ренегатов.

   - Им известно, что пассажиры - христиане?

   - Да, я говорил им это.

   - Ну, и что же? Они не выразили неудовольствия?

   - О нет, господин, напротив: они очень обрадовались и обещали сделать все, что прикажут христиане.

   - Хорошо. Проводите нас к галиоту.

   Негры провели всадников через безмолвную, погруженную в глубокий сон деревушку к маяку, у подножья которого, в заливе, раскачивался маленький корабль, вместимостью не более сотни тонн, легкий, длинноносый, с высокой кормой и двумя мачтами, с натянутыми на них большими парусами. У самого же берега ожидала полураскрытая в высоком тростнике шестивесельная шлюпка.

   - Это наш господин, - сказал гребцам один из негров, указывая на Мулей-Эль-Каделя, спрыгнувшего с коня и помогавшего герц