Крашевский Иосиф Игнатий - Король хлопов

вым.

   - Какое нам дело до того, какой образ жизни ведет король? Всякий отвечает за самого себя, и он отдает за свои грехи отчет Богу. Хуже всего то, что он для нас не такой, каким мы хотели бы его иметь.

   На рыцарстве и на наших щитах зиждется королевство, а нас, детей его, сталкивают на дно. Он нам навязал новые законы, стараясь о том, чтобы всем было хорошо, мещанам, мужикам, даже евреям; только нашу свободу он урезывает и грозит нам рабством.

   Разве мы не помним прежние времена, когда совместно с духовенством мы возводили и свергали королей? Во что же превратилась наша сила и могущество? Мы допустили, чтобы нас постепенно лишили всего, и по нашей же вине попадем в зависимость.

   Недалеко от Пшонки стоял, подбоченившись, какой-то субъект, бородатый, высокий, как дуб, во цвете лет, и присматривался к говорившему. Судя по тому, как с ним обходились окружающие, с любопытством приглядывавшиеся к нему и старавшиеся своими взглядами проникнуть в него, видно было, что он имеет тут большое значение, и что хотели бы услышать его мнение.

   Густые, темные с красноватым оттенком вьющиеся волосы покрывали его голову; лицо его не было красиво, но оно выражало силу, упрямство и надменность; у него была широкая, почти рыжая борода, выдающиеся скулы, мясистые губы, блестящие беспокойно бегающие глаза. Одет он был неряшливо, хотя одежда была дорогая и барская; снизу платье, украшенное дорогими камнями, сверху широкая шуба на куньем меху, покрытая дорогой тканью, кованный меч, осыпанный камнями, застежка пояса - все свидетельствовало о его богатстве.

   Хотя Неоржа был тут хозяином, а ксендз Баричка в силу своего духовного сана руководил другими духовными лицами, однако казалось, что этот человек играет тут первую роль и имеет право руководить другими; все на него оглядывались с любопытством и с тревогой. Но он больше слушал, чем говорил, предпочитая все узнать от других.

   Когда Пшонка окончил, губы этого молчаливого слушателя начали шевелиться. Взоры, устремленные на него, так убедительно выражали просьбу сказать свое мнение, что он дольше молчать не мог.

   - Все, что вы говорите - правда, - грубо и как бы против своего желания начал он, - но это еще не все, что нам нужно. Этого недостаточно! Землевладельцы постепенно теряют власть, потому что их владения входят в состав королевства, и подчиняются королю. Ни один из них не хочет даже признаться, что был самостоятелен и имел собственного князя. Теперь существует для всех один закон, одна монета, один король - и все наши вольности - великопольскую, куявскую, краковскую, мазовецкую, - а много их было, - все это подвели под одну мерку, и будут с нами поступать, как захотят. Рыцари и землевладельцы должны сплотиться в одно и сформировать полки и войска, а теперь у нас что? Бесформенные лишь массы и сброд. Большая часть слушателей, найдя этот совет очень благоразумным, начала оживленно выражать свое одобрение.

   - Толково говорил! - шептали одни. - Ловко попал в больное место! -добавляли другие. - У него голова на плечах! Его надо слушаться!

   - Я моих великополян, - продолжал оратор, улыбаясь, - объединяю вокруг себя, увеличивая их количество, выражаю свое почтение королю, не отказываюсь от послушания и не объявляю ему войны. Я при дворе униженно молчу, но у себя дома я хочу быть барином и им буду, а когда наше войско увеличится, никто не победит нас, и мы никому не подчинимся.

   - Мацек Боркович правду говорит, - сказал Янин из Рогова, качая головой. - О! Это святые слова...

   Это единство нас погубило... Землевладельцы, оставив свои родные поля, разбрелись в разные стороны. Когда-то они были сильны и могущественны, теперь же они рассеялись по всей земле, и нет прежней общины. Великополяне стекаются к нам, не заботясь о наших интересах, каждый из них поселяется, где хочет, чувствуя себя потом чужим. Окончится тем, что королевская власть увеличится, а землевладельцы, рыцари, знать потеряют свои прежние права. Ксендз Баричка слушал его, поводя плечами от сдерживаемого нетерпения, и наконец прервал его громким голосом:

   - Вы хотите все преодолеть с помощью ума, а не с помощью Бога. Эх! Эх! Это не есть путь к лучшему. Группируясь в полки и формируя войско, вы ничего не достигнете, никого не преодолеете, потому что вы грешники, такие же распутники и сластолюбцы, как и тот, против кого вы восстаете...

   Прежде всего измените свою жизнь, покайтесь перед Всевышним, и Он сделает то, чего вы разумом не могли достигнуть. Король грешен, но и вы не лучше! Надо каяться в своих грехах и исправиться. Ведь до того дошло, что в христианской стране безбожники бросили Святые Дары в грязь! Разве не вся страна должна понести за это наказание? Что с того, если на этом месте построят храм, а люди не исправятся? Вы видели, как после этой святотатственной кражи Господь наказал нас, послав моровую язву, погубившую тысячи людей, опустошившую город. Если вы не исправитесь, Бог уничтожит это гнездо разврата, как Содом и Гоморру.

   Никто не смел ответить на этот грозный возглас капеллана. Воспоминание о недавно пережитой эпидемии, оставившей после себя страшные следы, потому что часть жителей разбежалась, а часть пала жертвой ее, и целые усадьбы и местечка остались пустыми, слишком еще было свежо и напугало всех.

   Неоржа, опустив голову, испуганно озирался по сторонам.

   - Против сильной болезни, - закончил ксендз Баричка, - нужны и сильнодействующие средства...

   Покаяние, власяница, раскаяние, исправление; вот в чем спасение, а не в ваших союзах и совещаниях. Господь посылает и чуму, и королей!

   Мацек Боркович закусил губы, покачал головой и с выражением неудовольствия на лице, отступив на несколько шагов назад, поправил шапку на голове и снял со стены шубу, как будто собираясь уже уходить, считая лишним тут оставаться дольше.

   Но и ксендз Баричка, высказав все, что у него было на душе, и не встретив ни отпора, ни одобрения, попрощался с хозяином дома и в задумчивости быстрыми шагами направился к двери.

   Мацек, увидевши это, отложил свое намерение уйти и возвратился к стоявшим посреди комнаты.

   Все остальные ободрились и облегченно вздохнули после ухода капеллана, как будто сбросив тяжесть, мешавшую им.

   - Это святой человек, - забормотал Неоржа, - но от него нам мало прока, разве, что досадить королю... Он никого не побоится и способен предать его анафеме...

   - Пускай он только его отлучит от церкви, - со смехом и подмигивая глазами, прервал Отто Топорчиков. - Ведь в законах, изданных самим королем, сказано, что хозяина, отлученного от церкви, могут оставить все его слуги, и нам легко будет отделаться от короля, применяя к нему его собственный закон.

   Некоторые рассмеялись, все остальные охотно с ним согласились.

   Пшонка, Отто и Янин стали шептаться между собой.

   Затем Пшонка начал снова громко говорить, и все, разошедшиеся по разным сторонам, медленно стали группироваться вокруг него.

   - Ксендз говорит, как подобает его сану, хотя он и прав, - сказал Пшонка, оглядываясь кругом и приглашая взором слушателей. - Разве это не стыд и позор, что королева, как вдова, живет в Жарновце, а для него слуги постоянно отыскивают новых девушек. Им мало своих полек, они собирают во всех государствах, венгерок, чешек, немок... Он начал с язычницы литовки, и теперь ему каждый раз нужен какой-нибудь новый кусочек. Он пробует и бросает, а челядь пользуется объедками. Увидите, когда он пресытится, он способен закончить жидовкой! Только этого не хватало, но боюсь, что оно так и будет... Не хотел бы я дожить до такого позора.

   Возглас Пшонки был встречен смехом.

   - А пускай он возится с кем хочет, - возразил Янин, - что нам за дело до этого; это касается ксендза Барички и духовников. Для нас только важно, чтобы он уважал рыцарей и их права; пускай хоть ведьму возьмет... Нам до этого дела нет.

   - Плохо то, что нас отделяют от двора, и мы не пользуемся никакими милостями. У него несколько своих любимцев вроде Кохана, не кланяющегося даже воеводам, которые отвешивают ему низкие поклоны, Добка Боньчи, задирающего нос кверху, как будто он был выше других. Впрочем, кто при нем? Мещанин, наполовину немец, Вержинек, жид Левко... Дьявол их знает!

   Всякий мужик ему мил, - бормотал Неоржа, - я об этом хорошо знаю! У меня был крестьянин Лекса, по прозвищу Вядух, человек простой, грубый, и что же вы думаете? Король ездил к нему в гости, просиживал в его хате, проводя с ним время и разговаривая, как с равным себе, давал ему советы, благосклонно выслушивая его жалобы. Я этого негодяя, осмелившегося поехать в Вислицу искать правосудия, встретил возвращавшимся оттуда и убил его за дерзкий ответ. Пускай это послужит примером для других, чтобы мужик не смел зазнаваться. Пусть остерегаются считать себя равными!

   - А относительно того, что вы сказали о евреях, - оживленно вмешался Отто из Щекаржевец, - то это правда, что он их защищает и щадит больше, чем христиан...

   Хотя они распяли Христа. Вы спросите почему? Ха! Ха! С помощью мещан и жидов король загребает большие деньги, а он очень жаден!

   Еще будучи на Руси, Казимир порядком наполнил свою кассу; на возах везли трон из настоящего золота, осыпанный крупными камнями, две короны со скипетрами, большой крест, серебряную и золотую посуду. Кроме этого, он еще привез из Гнезна церковную утварь, полученную им от друга Богории. Мне кажется, что у него достаточно денег, чтобы содержать крестоносцев, венгров и чехов и удовлетворять своему тщеславию - разве нет? Но он становится более и более требовательным... Взгляните на двор, каким он был во время короля Локтя, носившего простую одежду, а какие излишества позволяет себе теперешний король? Повсюду золото, парча, драгоценные камни. Он старается затмить императора. А какая нам с того польза? Для всего этого ему нужны Вержинек, возведенный им в рыцари и получивший от него копье, и Левко с другими евреями, доставляющие ему деньги... Каждую щепотку соли теперь взвешивают, из всего стараются извлечь пользу, и там, где раньше землевладельцы наживались, теперь извлекает пользу он сам. Он поэтому и евреев любит, ибо они ему деньги доставляют... Да к тому же в нем сидит дух противоречия, и плохой простолюдин, на которого никто и смотреть не хочет, ему милее других. Когда двое приходят к нему с жалобой или с просьбой, он прежде всего обращает внимание на беднейшего из них. А если к нему является рыцарь старинного рода, чтобы засвидетельствовать свое почтение, он его смерит с головы до ног и часто, не проговоривши ни слова, отпускает. Нищий на дороге, крестьянин при сохе, еврей в бедной лачуге - это его любимцы; он не пройдет мимо них, не остановившись, завяжет разговор и ласково с ним обращается... Об этих жидах люди расскажут вам то, что видели собственными глазами.

   Все с любопытством ближе придвинулись к Отто из Щекаржевиц. Неоржа, улыбаясь от радости, что рассказ будет ему по душе, несколько раз повторил:

   - А что? А что?

   Он был очень доволен обвинениями, высказанными против короля, и бормотал:

   - Он - крестьянский король, но не наш! Он мужицкий король!

   Отто продолжал свой рассказ.

   - Это было в прошлом году, когда Господь в наказание послал на нас чуму, занесенную откуда-то, по мнению некоторых, купцами и товарами, привезенными ими. Люди гибли, как мухи; тревога была страшная, и некоторые умирали от одного лишь страха. Кто только мог, бежали из Кракова, потому что там, как утверждал ксендз Баричка, воздух безжалостно мстил за оскорбление Святых Даров. Там остались только монахини и ксендзы, оказывавшие последнюю услугу умирающим. Не хватало гробов и гробовщиков. На улицах под заборами валялись трупы, и их сбрасывали в какой-нибудь ров, чтобы освободиться от них.

   Король, в начале эпидемии уехавший из Кракова, как бы насмехаясь над карой Божьей, несмотря на просьбы Мельштина и других, целовавших его руки и умолявших скрыться где-нибудь в лесу, направился прямо в Вавель. Это было как раз тогда, когда люди уверовали, что чума послана в наказание за то, что мы терпим у себя жидов и за их грехи. Было решено убить и потоптать иноверцев, чтобы вымолить прощение Господне. Некоторые евреи, предупрежденные об этом, бежали, другие нашли убежище у христиан, подкупив их деньгами, иные спрятались в ямах и подвалах. Мне бы и в голову не пришло поехать в этот очаг заразы, но вдруг я получил известие, что старик, отец мой, там заболел и просит меня приехать к нему, чтобы его вылечить или похоронить. Получив напутствие на дорогу от капеллана, а от разных баб травы и заклинания против болезни, я поторопился на зов отца. Я рассчитывал подъехать в крытом экипаже к его дому, забрать с собой старика и, не выпив там ни капли воды и не взяв ничего в рот, немедленно возвратиться в Щекаржевицы. Но я неудачно попал туда. Как раз в это время все сбежались и, набросившись на евреев, начали расправу с ними. Я попал в какой-то вихрь.

   Рынок, площади, улицы, переулки все было переполнено чернью и толпой. Я в своей жизни не видел людей, так обезумевших, без сознания, без сожаления убивавших, опьяненных кровью, набрасывающихся подобно диким зверям. Я до самой смерти не забуду картины, представившейся перед моими глазами.

   Из-под стен замка, отовсюду, где только знали, что скрываются евреи, их вытаскивали и полуживых или даже убитых рубили топорами, веревками сдавливали горло... Напрасно они от страха умоляли крестить их. Убивали старых, молодых, женщин, детей, разрезали на куски, чтобы потомков этого племени не осталось. Во многих местах, на улицах, в рвах, в болотах валялись окоченевшие, обнаженные части трупов. Когда сил не хватило для убийства этого отродья, их погнали к реке, и, привязав камни к шее, бросили туда. В городе раздавался вой, плач и стоны, заглушаемые диким звоном колоколов. Я спешил добраться к отцовскому дому, вынужденный часто с мечом в руках прокладывать себе дорогу, потому что разъяренные толпы народа, не считаясь ни с чем, хотели и меня чуть ли не насильно заставить примкнуть к ним. Я уже находился недалеко от замка, и вдруг увидел (картина еще теперь перед моими глазами) как из каменного дома, выломанные ворота которого лежали на земле, палачи вытащили еврейскую семью, скрывавшуюся в подвале. Среди них находился старик с седой бородой, исхудавший, голый, с непокрытой головой, с веревкой на шее; было двое молодых женщин в полуобморочном состоянии, которые ломали руки, падали на колени и сопротивлялись, так что их пришлось тащить, была и старая жидовка в разорванной одежде, от страха лишившаяся речи. Своими искалеченными руками она обнимала десятилетнюю девочку, внучку или дочку, с такой силой, что трое мужчин не могли ее оторвать. Толпа на них напирала. Один из них был убит и упал на землю; другие, покрытые ранами, истекали кровью. Старая еврейка, искалеченная, как будто ничего не чувствовала, прикрывала своим телом ребенка, стараясь спасти его от смерти. Это дитя было чудной красоты, изнеженное и тщедушное, как барский ребенок, и я не мог от него отвести глаз. Черные, длинные волосы спускались до колен, а из-под рубашки виднелось чудное тело, как бы выточенное из слоновой кости. Глаза черные, как уголь, со страхом смотрели на тех, которые хотели ее схватить. Своими белыми ручками она держалась за окровавленную мать. Хоть это и были евреи, но мне стало их жаль. Толпа все увеличивалась, и на старуху, наклонившуюся над ребенком и защищавшую его подобно волчихе, у которой отбирают волчат, сыпались удары со всех сторон; вдруг из замка галопом выехал король со своими слугами и с обнаженными мечами они врезались в толпу. Я был удивлен и думал, что и Казимир примет участие в расправе с нехристями, но тут произошло что-то совсем для меня неожиданное. Все слуги королевские и он сам напали не на евреев, а на толпу, убивающую их. Король сошел с коня и подбежал к матери с ребенком; защищая их своим телом и громя нападающих он крикнул:

   - Убирайтесь вон!

   Жидовка ухватилась руками за его одежду, а король, обняв ребенка, закрыл его своим плащом. Жиды упали перед ним ниц, охватив его колени. Стоявшие рядом с королем Кохан и Добек начали кричать:

   - Прочь разбойники! Прочь!

   А так как они были с обнаженными саблями, то толпа, несмотря на свою ярость, рассеялась, уважая королевскую волю.

   Другие евреи, находившиеся недалеко, воспользовавшись тем, что взоры всех были устремлены на Казимира, и на них никто не обращал внимания, начали проталкиваться к королю с плачем и с криками. Король сделал знак, чтобы разогнали толпу, и я своими глазами видел, как он, взяв за руку старую еврейку, обливавшуюся слезами, продолжая закутывать ребенка в свой плащ, сделал знак старым евреям следовать за ним и пешком направился к замку, отдав своим слугам распоряжение разогнать сброд и не дозволить обижать нехристей. Так окончилось избиение евреев и половина из них, а может быть и больше, спаслась.

   Некоторые нашли убежище в замке, другие скрылись в отдаленные местечки, пробравшись туда переодетыми. Впоследствии рассказывали, что Казимир приказал своему врачу перевязать раны старой еврейке и лечить ее мазями и в течении нескольких дней волновался, пока мать вместе с ребенком под охраной в королевском экипаже не отвезли в Опочно. Если бы я не был очевидцем, то никогда не поверил бы тому, что король не побоялся испачкать себя кровью нехристей, прикасаясь к ним, защищал их и спасал...

   - Об этой девушке и о ее матери я тоже слышал, - зашепелявил Неоржа, - об этом много говорили... Видевший ее Говорек рассказывал, что такого красивого подростка он в жизни не видел. Хотя это еще полуребенок, но красота его заставила короля забыть о его жидовском происхождении. Все удивлялись, посмеивались, а некоторые не могли понять, как Господь мог одарить иноверку красотой и телом, которым могла завидовать королевская дочь. Говорек, живший в замке, передавал, что девушка была для своего возраста очень рассудительной, смелой и гордой. Придворные и сам король не могли на нее насмотреться и с удовольствием выслушивали ее рассказы об их избиении.

   - Какая польза от красоты и разума, - прервал Пшонка, - если это народ неверующий, к которому король не должен был приближаться и иметь с ним какие-либо сношения. Дьявол для искушения часто придает своим детям такой ангельский вид... Лучше было бы если б эту гадость истребили дотла. Янин, подобно другим прислушивавшийся, добавил:

   - Потому что жиды арендуют у короля соляные копи и доставляют ему деньги. Он не мог бы без них обойтись... А потому их спас!

   Неоржа, вспомнив арендаторов в Величке и своих коней, добавил, с угрозой:

   - Мы еще когда-нибудь избавимся от этих иудеев, а вместе с ними и от того, кто их так любит... Тогда только будет хорошо!

   Эта смелая угроза, хоть и многим была по душе, не нашла ни в ком поддержки и прошла как бы незамеченной.

   Все были не расположены к королю, но боялись его и ограничивались тихим ропотом, не обнаруживая настоящих чувств.

   Мацек Боркович, прислушивавшийся с полупрезрительной улыбкой, покачал головой и, обведя всех своим взглядом, произнес:

   - Э! Э! Напрасно шумите, судари мои! Показать кукиш в кармане каждый сумеет, а для настоящей работы найдется мало охотников. Я, не хвалясь этим, собираю вокруг себя своих великополян; советую и вам так поступить.

   Из болтовни ничего не выйдет, разве только распря.

   Поправив шапку на голове, он с высокомерным видом, слегка поклонившись Неорже, не глядя на остальных, удалился.

   Когда гости постепенно начали расходиться и, выходя на улицу, соблюдали величайшую осторожность, остерегаясь, чтобы все шли одновременно и по одному направлению, из комнаты, в которой происходило собрание, выскользнул человек, прикрытый плащом, который направился пешком около заборов по направлению к городу и рынку. Он весь вечер молчал, не принимая никакого участия в разговорах, только прислушиваясь и стараясь не мозолить другим глаза, и никто не знал, каким образом он пробрался в дом.

   Когда этот таинственный человек закрыл за собою двери, хозяин дома, взволнованный разговорами, не обративший раньше на него внимания, увидел выходящего незнакомого человека и хотел его догнать, но не успел. Рядом с ним стоял Якса, сватавшийся к дочери Неоржи и часто посещавший его дом; несмотря на то, что известно было о том, что он состоит на службе у короля и его сторонник, Якса не опасались, потому что он уж никак не выдал бы своего будущего тестя.

   Неоржа порывисто спросил его, указав пальцем на ушедшего:

   - Кто это?

   - Я его не знаю, - ответил Якса.

   - Кто же его привел? С кем он приехал? - озабоченно подхватил Неоржа. - Не вы?

   - Нет, не я, - последовал ответ.

   - Черт возьми, - заворчал Неоржа, - он угрюмо стоял все время и прислушивался. Неизвестно, кто он, а, может быть, он отправился в замок с доносом?

   Неоржа схватил себя за голову, стараясь припомнить, кто из гостей ввел к нему незнакомца, перед которым без боязни открыто высказывались, считая его своим человеком.

   Якса успокоил его тем, что нельзя допустить, чтобы этот гость был послан кем-нибудь с целью подслушивания, а так как он сам не осмелился бы войти в комнату, значит, за него кто-нибудь поручился.

   - Вы тоже не принадлежите к нам, а к королю и к его свите, -обратился хозяин к Яксе, - я знаю об этом, но вы ведь не пойдете жаловаться на нас.

   Румянец выступил на лице Яксы.

   - Я сюда пришел из уважения к вам, а не для того, чтобы собрать сведения для короля, - произнес он оживленно. - Мне было неприятно слушать все, что говорили против короля, так как я его люблю, но не мое дело рассказывать о том, о чем высказывались откровенно, доверяя моему благородству. Впрочем, - добавил он, - знайте, что в замке известно о том, что каждый землевладелец думает и говорит о короле. Об этом хорошо знает Кохан, королевский фаворит, и то, о чем он знает сегодня, на следующий день становится известным королю.

   Неоржа сделал недовольное лицо и, не желая задерживать прощавшегося с ним Яксу, не продолжил разговора.

   Усталый, зевающий, озабоченный, он лег в постель. Ему не везло, и дела устраивались не так, как он хотел.

   Незнакомец, которому удалось пробраться в собрание королевских недоброжелателей, прямо оттуда медленным шагом направил свои стопы к замку. Это был некий Пжедбор Задора, состоявший вместе со своим братом Пакославом, на службе короля или, вернее, Кохана, потому что они последнему больше служили, чем королю, которого они редко видели.

   Оба брата преданно служили фавориту, который в вознаграждение рекомендовал их Казимиру как самых верных слуг. Пжедбор и Пакослав, происходя из бедной многочисленной семьи, вынуждены были искать счастья при дворе и добились его, исполняя все, что им приказывали.

   Кохан имел в их лице послов, помощников, посредников и, где не мог сам действовать, прибегал к помощи одного из них.

   Пжедбор и Пакослав, оба были как бы сотворены для придворной жизни. Молчаливые, кроткие, послушные, расторопные, неутомимые, охотно исполнявшие все, что им приказывали, в случае надобности отважно прибегавшие к шпаге, они по своей собственной инициативе ничего не предпринимали, боясь ответственности, но полученные ими поручения старательно и ловко исполняли. Кохан без них не делал ни шагу, и, несмотря на то, что он при дворе не занимал высокого положения, с ним считались все, даже высшие должностные лица.

   Часто, когда нужно было приготовить короля к чему-нибудь, склонить, убедить в чем-нибудь, архиепископ Богория и другие втихомолку обращались за его посредничеством.

   Его нельзя было подкупить ни подарками, ни лестью. Самовольный, гордый, он чувствовал свою силу. Иногда, если его просили о чем-нибудь, что ему не по душе было, он, не стесняясь, отвечал, что этого не исполнит, и напрасны были все просьбы и старания уговорить его.

   Мы уже знаем о том, какие были отношения между королем и Коханом. Они вместе выросли; Казимир знал, что можно ему доверить и о чем надо умолчать; он был уверен в том, что в случае надобности никто лучше Кохана не исполнит его поручения. При чужих Кохан был покорным слугой, наедине с королем он держал себя по-товарищески и часто позволял себе делать выговоры королю.

   Казимиру трудно было обойтись без Кохана Равы, хотя временами он должен был его сдерживать. Рава лучше всех был осведомлен о том, что происходило в стране, в городе, в замке и обо всем, касавшемся короля, донося ему только о том, что, по его мнению, Казимиру необходимо было узнать.

   Он и Вержинек, бывший с ним в дружеских отношениях, были тайными советниками Казимира в делах, касавшихся его лично, услаждая и облегчая его жизнь и во многих даже случаях предохраняя его от неприятных происшествий.

   От них ничего нельзя было скрыть; их зоркие глаза все видели, их чуткое ухо все слышало, и хотя король осыпал их своими щедротами, они его любили не из-за жадности или из благодарности, а только как человека. Они одни знали его таким, каким он был в действительности.

   Подобно тому, как запах цветов не всегда соответствует пользе приносимой ими - иногда целебные травы пахнут отвратительно, как будто яд - так и слава человеческая возвышает людей не по заслугам, забывая о том, что достойно быть упомянутым.

   В то время в Казимире каждый видел то, что ему хотелось видеть; даже самые близкие не знали его, как следует: ни Богория, ни Сухвильк, ни владетель Мельштина, ни Трепка, ни Вержинек, ни даже Кохан.

   Каждый из них замечал только видимые ему черты этого человека как короля, барина или друга, считая, что знают его всецело. Великого и несчастного короля, обремененного думами и заботами, можно будет охарактеризовать только в будущем, судя по его поступкам. Одни его называли жадным, другие расточительным, одни - самовольным, другие -необузданным...

   В данном ему насмешливом прозвище "король хлопов" видна была нелюбовь рыцарства к нему, несмотря на то, что король не урезал ни их свободы, ни их привилегии; на него были обижены за то, что он заботился о них наравне с мещанином, крестьянином, даже с евреем и не был рыцарем, а тщательно занимался администрацией. Подобно Неорже, не простившему ему изгнание лошадей из Велички, другие не прощали ему то, что он вступался за обиду мужика, требовал одинаковой справедливости для всех и радовался обогащению мещан.

   Это возвышавшееся среднее сословие, рост которого вскоре должен был быть приостановлен, казалось грозным для рыцарства. Со временем король мог опереться на него и воспользоваться им в борьбе с рыцарями и дворянами. Казимир знал, как о нем судили, но он относился к людскому мнению так же хладнокровно, как отец его к встрече с неприятелем.

   Он не интересовался злыми языками; не боясь ничьей мести, он никогда не изменял своего решения, встречая сопротивление и ропот толпы. Жаловались на вислицкие законы, но король их провел, настояв на своем. О своих делах он не любил говорить и иногда только что-нибудь рассказывал избранным. Если у него являлась какая-нибудь идея, он не задумывался о том, как ее примут, а исполнял то, что задумал.

   Вследствие его упорного молчания, часто окружающие не могли догадаться о его решениях и о его намерениях... И опасались его.

   После перенесенных бедствий от чумы, принятой и объявленной большей частью духовенства как наказание за грехи короля, после покровительства, оказанного преследуемым евреям, по получении прозвища "короля хлопов" Казимир, зная, как много у него недоброжелателей, вовсе не старался примирить их с собою. Когда Кохан высчитывал ему всех его врагов, он, покачивая головой, улыбался.

   - За слова я мстить не буду, - говорил он, - если кто-нибудь совершит проступок, я не прощу и примера ради накажу... Слово - это ветер; обыкновенно те, которые много говорят, мало делают.

   Поэтому он не преследовал ни Неоржу, не допуская его к себе, ни других, а ограничивался тем, что относился к ним с презрением.

   На следующий день после того, как нерасположенные к королю землевладельцы, собравшись у Неоржи и откровенно высказавшись о том, что у них было на душе, по неосторожности своей были подслушаны Пжедбором, донесшим о них Кохану, последний направился в спальню короля, чтобы ему заблаговременно сообщить о вчерашнем собрании.

   Король в это утро поднялся с постели измученный и, как у него часто случалось, изнемогающий под бременем жизни. После трагедии в Венгрии, расстроившейся свадьбы в Праге, после женитьбы на Аделаиде на него часто нападали моменты усталости и неудовлетворенности, когда ему все было не мило, и из такого состояния даже Кохан, знавший его ближе всех, с трудом выводил его.

   В такие моменты Казимир хранил глубокое молчание, равнодушный и глухой ко всему, он тогда ничего не желал и ничем не интересовался.

   Когда Казимир находился в таком удрученном состоянии, Кохан, стараясь его развлечь, отыскивал женщин, которые могли бы отвлечь Казимира от его тяжелых мыслей, приглашал к столу веселых собеседников, а когда все это не помогало, он обращался к ксендзу Сухвильку, который вселял королю какую-нибудь идею и выводил его из этого полумертвого состояния.

   Так, после расстроившейся свадьбы в Праге Сухвильк вылечил короля от грусти, наведя его на мысль о вислицких законах; затем он строил замки, улучшал благосостояние городов, заботился об устройстве дорог и этим жил. Но каждый раз после того как идея превращалась в действительность, доставив ему кратковременное радостное удовлетворение, приходилось прибегать к новым средствам.

   Сердце Казимира обливалось кровью при мысли о том, что после него не останется мужского потомка, и корона перейдет в чужие руки, потому что он последний в роде.

   Надежды, возлагавшиеся на брак с Аделаидой, не исполнились. Королева, сосланная в Жарновец, жила там в одиночестве, а Казимир чувствовал к ней непреодолимое отвращение и видел в ней препятствие, отнимающее у него всякую надежду на лучшую будущность.

   Много причин способствовало столь скорой разлуке между супругами. Некрасивая и неумная Аделаида, довольствуясь тем, что стала королевой, переносила свое изгнание равнодушно. Она была немкой, которой казалось, что она своей особой оказала большую честь польскому королю и осчастливила его. Она была уверена в его любви и при своей отталкивающей наружности грубо кокетничала с ним.

   И теперь, после долгой разлуки с мужем, она все еще надеялась и даже была уверена, что он к ней возвратится. В надежде, что Казимир неожиданно нагрянет, она завивала свои рыжие волосы и красила увядшее, покрытое веснушками лицо. В ожидании она проводила месяц за месяцем, год за годом, а придворные своими ложными рассказами поддерживали ее в ее заблуждении. Возможно, что Казимир превозмог бы свое отвращение к Аделаиде из-за желания продолжить свой род, но этому мешала Елизавета, боявшаяся, что сын ее лишится обещанной ему короны. Она и друзья ее, в числе которых находились известные сановники, окружавшие короля, рассказывали ему разные небылицы про Аделаиду, старались увеличить его отвращение к ней. Королева Елизавета, надеявшаяся на то, что корона достанется ее сыну, дрожала при одной мысли о возможности потери ее. Рыцарям обещана была свобода, духовенству - милости в случае, если Людовик получит королевский титул. А потому в интересах ее сына необходимо было, чтобы король жил не со своей законной женой, а с любовницами, и не имел законного наследника престола. Слухи были о том, что из Венгрии посылали деньги в Польшу, чтобы с помощью денег достичь этой цели.

   Боявшиеся союза с венграми несколько раз старались склонить Казимира побороть свое отвращение... Король приезжал к Аделаиде с твердым решением сблизиться с ней, но она его отталкивала своею самоуверенностью, тщеславием, неуклюжим кокетством и ребяческим самомнением о своих женских чарах, которых у нее в действительности не было. Она не была ни простой, добродушной крестьянкой, выросшей на лоне природы, ни женщиной, подобно Маргарите, воспитанной в знатном доме и позаимствовавшей благородные нравы людей, с которыми приходила в соприкосновение. Это была напыщенная, мнящая о себе мещанка, отталкивающая своим ничтожеством. Король после каждой встречи с ней уезжал с еще большим отвращением.

   Королева Аделаида, до слуха которой дошло, что у короля много любовниц, считая его страстным, старалась его разжечь, но вызывала этим только презрение к себе. Такое отношение к себе она приписывала колдовству и интригам наушников Елизаветы, о стараниях которой она была уведомлена. Для того, чтобы развлечь несчастного короля, Кохан по возвращении Казимира от жены возил его в общество красивых, свежих, молодых, очаровательных девушек и всякими ухищрениями старался сблизить его с ними. Король поддавался искушению, но не надолго; такая жизнь ему скоро надоедала. По его мнению, не существовало вовсе такой девушки, которая отвечала бы запросам его сердца. Не было ни одной похожей ни на Клару, ни на Маргариту.

   Вскоре посещения Жарновца совершенно прекратились. Кохан, видя, что каждый раз после возвращения оттуда страдания короля увеличивались, старался удержать его от поездок.

   Королева не терпела ни в чем обиды; она имела большую свиту, пользовалась почестями, хорошим обществом, развлечениями по собственному выбору; она привезла с собой немцев - музыкантов и певцов, наряжалась в дорогие платья. Духовенство старалось утешить покинутую женщину, обещая ей в будущем перемену к лучшему.

   Разлад между королем и его законной женой служил удачным орудием в руках его врагов для восстановления толпы против короля. Пользовались семейным разладом, прикрашивая его рассказами о ежедневно сменяющихся любовницах, и представляли Казимира, как развратника, клятвопреступника, позволяющего себе всевозможные излишества.

   - Милостивый король, - начал на следующий день Кохан, бросив взор на удрученного короля, глядевшего куда-то в пространство, но не видевшего ничего, - милостивый король, пора заставить замолчать злые языки.

   Казимир, бросив на него разъяренный взор, пожал плечами и ничего не ответил.

   - Опять начались сборища у Неоржи, - прибавил Рава, - количество их увеличивается, они безнаказанно могут свободно обо всем говорить и поэтому они дают волю своему языку.

   - Что же они говорят? - равнодушно спросил король.

   - О чем говорят? Всегда об одном и том же! Дерзкий монах Баричка, родственник Амадеев, к тому еще венгерец, хотя отец и был женат на польке, угрожает проповедовать против вас с амона. Он даже нападает на архиепископа и епископа, что они не заставят вас сойтись с женой и бросить других женщин. Как будто у ксендзов нет возлюбленных! - прибавил Рава.

   - Возлюбленные? - повторил король с холодной улыбкой. - Где же они? При дворе я их не держу!

   Кохан молчал.

   - Ни архиепископ, ни епископ, - сказал король, - не позволят этому безумцу обрушиться на меня.

   - Епископ? Кто его знает? - возразил на это Кохан. - Ксендз Бодзанта не такой спокойный, как Ян Грот; ему постоянно нужно с кем-нибудь ссориться, и он в пылу гнева в состоянии выступить против короля.

   - А кто еще был у Неоржи? - спросил король. - Неоржа злой человек, это верно, но он глуп, и его нечего опасаться. Никто его не уважает, и никто не пойдет по его стопам.

   - К нему льнут такие люди, как Мацек Боркович, - произнес Кохан. -Это человек, ненаделенный умом, но имеющий много приверженцев, и он тоже был вчера у Неоржи.

   Казимир был поражен этим известием.

   - Боркович? - повторил он. - Я его осыпал дарами и ласками; неужели он оказался таким неблагодарным? Что же он может иметь против меня?

   - Этого я не знаю, - ответил Кохан, - но знаю, что он на стороне тех, которые явно выступают против нас.

   Казалось, что король этому не верит.

   - Это человек хитрый и смелый, - произнес он. - Он, может быть, только хотел что-нибудь узнать от них.

   - А я бы ему не доверял, - прервал Кохан, - это человек очень алчный. - Кто еще был? - спросил король.

   - Их было изрядное количество, - коротко ответил королевский фаворит, - Пшонка, Янин, Отто из Щекаржевиц.

   Настало непродолжительное молчание; король задумался.

   - Отто им рассказывал, как вы в прошлом году вступились за евреев и в особенности о том, как вы спасли девочку, мать которой так страшно искалечили.

   Лицо Казимира прояснилось.

   - Как она была хороша в своем испуге! - воскликнул король. - Я никогда в жизни не видел подобной красоты с такими чудными глазами! Что с ней будет, когда она вырастет?

   Король вздохнув, тихо добавил:

   - И эта чудная красота погибнет среди грязного жидовья.

   Кохан внимательно присматривался к королю, как бы желая хорошо запомнить только что сказанное им.

   Разговор прервался, и после некоторого молчания Кохан добавил:

   - Было бы хорошо, если бы вы послали Неоржу куда-нибудь в Русь, чтобы он тут смуты не сеял, и тогда другие примолкли бы.

   Король рассмеялся и, презрительно пожав плечами, ответил:

   - Для того, чтобы он себя счел человеком, которого я, его повелитель и король, боюсь? Это было бы слишком большой для него честью. Мне нечего бояться безумцев!

   В этот момент постучали в дверь.

   Кохан моментально преобразился и, приняв позу подчиненного человека, отступил к порогу. По походке и шагам оба они узнали приближавшегося Сухвилька.

   Он вошел степенно, без излишней фамильярности, уверенный в себе самом и с сознанием собственного достоинства.

   Казимир ласково с ним поздоровался.

   Священник сделал знак стоявшему у порога Кохану удалиться, и Рава немедленно вышел, но, оставшись за дверью, начал прислушиваться.

   Племянник архиепископа издавна пользовался расположением короля, и фаворит ему не завидовал. Он мог бы заступить его место, но не осмеливался бороться с ним, зная, какое высокое положение занимал этот человек, умевший заставить себя уважать и обладавший большими научными познаниями. Король пригласил своего советника сесть.

   Сумрачный капеллан побагровел, и, уперев обе руки на стол, за которым сидел король, стоял в раздумье, готовясь к разговору.

   - Я прихожу к вам с предостережением, - произнес он. - По вашему ли приказанию лишили краковского епископа Злоцких имений?

   Наступило молчание; король очевидно готовился к решительному ответу. - Злоцкие имения? - спросил он, закусив губы. - Да, так оно и есть. Я уговорился с епископом Янгротом, и он согласился получить взамен их другие имения. Злоцкие земли мне необходимо присоединить к моим лесам и имениям. - У вас не было письменного соглашения? - спросил Сухвильк.

   - Мы условились при свидетелях.

   - Ксендз Бодзанта не желает и слышать об этом соглашении, - продолжал исповедник, - он не хочет согласиться ни на какую замену.

   - Он бы при этом ничего не потерял, - добавил король. - С вашим дядей мы неоднократно производили подобные обмены. Я не желаю присвоить себе имущества церкви и не хочу обидеть духовенство...

   Не докончив, король поник головой.

   - Бодзанта очень обижен и возмущен, - сказал Сухвильк.

   - Однако, он даст себя умиротворить, - произнес король, - это было необходимо сделать.

   - Я сомневаюсь, чтобы удалось уладить дело с таким сердитым, упрямым стариком, - сказал Сухвильк, понизив голос. - Возможно, что его подстрекнули и подлили масло в огонь, который ярко горит и которому надо дать выгореть дотла. Может быть, следует пока возвратить Злоцкие земли и потом стараться их приобрести.

   Король поднялся с места, как бы пронзенный этими словами.

   - Я бы унизил свое королевское достоинство, - произнес он, дрожащим голосом, - если б уступил епископу. Я не могу этого сделать. Я его щедро вознагражу, наделив его землею гораздо большей стоимости, чем его собственная, но возвратить ему теперь обратно его имения было бы позором для меня.

   Сухвильк, погруженный в задумчивость, с нахмуренным лицом опирался о стол.

   - Этот спор между вами может затянуться на продолжительное время, -произнес он медленно, устремив свой взор на короля. - Ксендз Бодзанта человек вспыльчивый; ему нужно дать время остынуть и не надо его больше раздражать, настаивая на своем. Злоцкие земли не стоят того, чтобы из-за них затеять войну.

   - Это верно, - оживленно отрезал король. - Злоцкие имения не стоят того, но моя королевская честь требует, чтобы я стоял на ее страже. Я не могу отказаться от того, что я сделал. Король не должен отказываться от своего слова.

   После некоторого молчания он добавил:

   - У меня много врагов и против меня немало злостных обвинений. Надо мной бы насмехались и говорили бы, что я сам не знаю, что я делаю, если на следующий день переделываю наново то, что только что было сделано мною накануне. - Вы, - обратился он к Сухвильку, - отправитесь к епископу и объясните ему, как обстоит дело, скажите ему, что у меня было соглашение, и я обещаю вознаграждение. Ему не придется раскаиваться в своей уступчивости, а король не может дать себя унизить. Уговорите его, прошу вас.

   - Охотно бы сделал это, - произнес внимательно слушавший Сухвильк, -но только не знаю, буду ли иметь успех. Он тоже считает для себя делом чести получить обратно эти имения, а не другие. Он вопит и жалуется на то, что духовная власть теряет свою силу и вынуждена все больше и больше уступать светской власти, а между тем эти обе власти могут иметь равные права.

   Король становился пасмурнее.

   - Я не могу, - воскликнул он, - к сожалению, я не могу! Он - епископ, но я - король. Если я так поступил, то оно так и должно остаться, хотя бы мне пришлось в десять раз дороже заплатить. Конечно, нехорошо, что я не сделал письменного условия с Янгротом, откладывая со дня на день, пока его неожиданно не застигла смерть. Бодзанта может предъявить ко мне какие ему будет угодно требования, но я забранные у него имения не возвращу.

   По выражению лица Сухвилька видно было, что он разделяет мнение короля и не имеет большого желания защищать интерес