Крашевский Иосиф Игнатий - Король хлопов

он, увидев меня.

   Я хотел завести разговор, чтобы что-нибудь узнать, но он велел мне молчать. На следующий день, несмотря на то, что мы предполагали остаться там дольше, и несмотря на все просьбы короля и королевы, Казимир торопился как можно скорее сбежать оттуда... Зная его хорошо, я уже и не пробовал узнать что-нибудь от него. Он был молчалив, нахмурен и нетерпелив. Из Вышеграда мы выехали впотьмах, как будто нам нужно было спешно попасть в Краков, но остальной путь шел медленно и с частыми остановками для отдыха. Это было в мае, как теперь; весна была чудная. Дорога не была бы скучной, если бы наш пан не был сумрачен и безмолвен. Мы были уже вблизи нашей границы и собирались расположиться на ночлег, вдруг вижу, как нас нагоняет на тройке молодой Януш, придворный королевы Елизаветы, которого я хорошо знал. Не успел он еще слова проговорить, а я уже знал, что случилось несчастье. Королевич, увидев его, выбежал, побледнел и весь затрясся. Он вошел вместе с Янушем в палатку, и мы слышали голоса, крики и разные возгласы. Мы чувствовали, что что-то произошло, но не могли догадаться, какие известия он привез, и мы напрасно ломали голову. Его слуги на все вопросы отвечали молчанием. Лишь когда Януш удалился, мы узнали обо всем. Вскоре эта несчастная история не осталась тайной ни для кого. Я по сегодняшний день не знаю, провинился ли королевич перед Кларой или нет, когда королева оставила ее в его покоях, чтобы ухаживать за больным. Я знаю, что девушка будто бы пришла к отцу с жалобой на королеву и на ее брата, а старик впал в бешенство. Другие говорили, что старому разбойнику только это и нужно было, чтобы найти предлог отмстить королю и королеве, против которых он уже давно составлял заговоры, так как он хотел убить всю королевскую семью и сам властвовать над мадьярами. Во вторник, после нашего отъезда, король Кароберт с королевой и с сыновьями Людовиком и Андреем в интимном кругу, почти без придворных, спокойно сидели за обеденным столом в Вышеграде, не опасаясь и не предполагая ничего плохого, как вдруг старый разбойник вместе с десятков вооруженных товарищей вломился в столовую. Он набросился с мечом на короля, но королева, желая защитить мужа, ухватилась правой рукой за меч, и четыре отрезанных пальца упали на землю. У короля тоже рука была искалечена.

   Испуганная челядь растерялась и не сразу выступила в защиту своего пана; лишь когда обезумевший старик набросился на молодых королевичей, желая их убить, Ян из Потокен, молодой венгерец рыцарского происхождения, обнажил свой меч и всадил его разбойнику, попав между шеей и лопаткой, так что тот на месте упал. На крики сбежались все придворные и слуги, схватили преступников и произвели над ними жестокую расправу. Их живыми привязали к коням и разорвали на куски... Такой страшной смертью погиб отец, а изуродованную Клару возили напоказ по всему королевству и, в конце концов, отрубили ей голову.

   По всем городам разосланы были части тел преступников, а голову Фелициана повесили в Будапеште над воротами. Не было оказано сострадания никому; королева Елизавета, прозванная "кикутой", то есть безрукой, с тех пор никогда не снимала с правой руки перчатки, потому что рука была изуродована.

   Рассказывающий Кохан немного отдохнул.

   - Никогда я своего пана, - добавил Кохан после перерыва, - не видел таким, каким он был в первые дни после прибытия Януша. Он в первый момент хотел ехать обратно к сестре в Вышеград; мы с трудом его отговорили. Он вскоре после заболел и пролежал несколько дней, так что мы быливынуждены оставаться на границе и не могли ехать дальше в Краков. Королевич не знал, на что решиться, и был в отчаянии, хотя я не думаю, чтобы он чувствовал себя виновным; но ему жалко было сестру и Клару, погибшую таким страшным образом. Наконец, мы уже решили двинуться в Краков, как вдруг на рассвете увидели кучку прибежавших венгерцев. Мы испугались, думая, что за нами погоня, и они хотят нам отомстить. В мгновение ока мы приготовились к защите, но они начали размахивать белыми платами, заклиная именем Бога, просили дать им поговорить с королевичем. Оказалось, что это был один из братьев Клары и несколько родственников несчастной девушки; упав на колени перед королевичем, они умоляли дать им безопасный приют в Польше. Мы их взяли с собой, и они по сей день живут там спокойно, лишь королю они не должны попадаться на глаза.

   Добек покачал головой.

   - Я их знаю, их зовут Амадеями, и у них на щите изображен безглавый орел.

   - Да, - ответил Кохан, - королевич выпросил для них у отца большие поместья; их никто не тронул; им лишь приказано никогда не показываться при дворе, потому что король их видеть не может, так как они напоминают ему о кровавом событии. Если им что-нибудь нужно, они должны просить через кастеляна, а не лично, но все их желания исполняются.

   Боньча, выслушав терпеливо рассказ, произнес: - Кровавое событие! Лучше о нем не помнить.

   - Выслушайте конец истории о старухе, - добавил Кохан. - Событие, о котором я рассказывал, произошло одиннадцать лет тому назад; спустя несколько лет после кровавого события нам пришлось опять поехать в Венгрию. Воспоминание об Амадеях там немного изгладилось. Мы поехали в Будапешт, где нам снова оказали роскошный прием, но королевич был среди этого веселья сам не свой. Королева "Кикута" вновь хотела вовлечь его в вихрь удовольствий, потому что на ней не осталось и следа страха и печали. Она была весела по-прежнему, и при дворе, как и раньше, раздавались звуки музыки и песен. Мы пировали в замке около десяти дней, и, наконец, наступило время возвращаться в Краков. На другой день нашего путешествия случилось так, что мы не моги попасть на ночлег в жилое помещение. Ночь застала нас в лесу, и мы должны были там разбить палатки. Зажгли огни, люди начали жарить мясо и варить кашу, как вдруг к нам в лагерь приплелась какая-то старуха. Слуги хотели прогнать ее хлыстами, но королевич в это время вышел из палатки, а так как он всегда весьма сострадателен к беднякам, то приказал не обижать старуху, а накормить ее и дать ей подаяние. Баба, узнавшая от слуг, кто мы такие, какими-то страшными глазами стала приглядываться к королевичу, вся дрожа. Наконец, она прямо направилась к нему, и мы все стали бояться какого-то колдовства. Он смело стоял и не трогался с места. На смешанном наречии она принялась плести что-то непонятное, то указывая на небо, то ударяя себя в грудь, то плача. Затем она попросила руку королевича, чтобы погадать ему. Я в этот момент стоял рядом с ним и шепнул ему:

   - Ради Бога, не давайте ей притронуться к себе.

   Он не послушался и протянул ладонь. Баба, наклонившись над рукой, сдвинув брови, тряслась, бормотала, покачивала головой, вскрикивала. Наконец, начала плести.

   - Что? Что? - спросил Добек.

   - Она бормотала какую-то чепуху, как в горячке, она сама не знала, что говорит, - ответил Рава. - Те, которые поняли, рассказывали, что она ему предсказала великую будущность, что королевство его станет сильным и могущественным, и он станет наравне с императорами и наибольшими монархами в свете, а затем, насупившись, она добавила, что будет дальше. Над тобою кровь! Амадеи! Амадеи... Ты осчастливишь свой народ, земли твои расцветут, неприятель покорно упадет к твоим ногам, ты завладеешь его землями, но ты лично не познаешь счастья в жизни... Того, что ты больше всего желаешь, Господь тебе не даст! Амадеи!..

   Королевич, поняв немного, беспокойно спросил:

   - Что я так сильно желаю?

   И она произнесла:

   - Ни одна жена не даст тебе мужеского потомка, и на тебе закончиться твой род, а корона перейдет в чужие руки.

   Мы хотели старуху прогнать, чтобы она не смела больше говорить, но, докончив последние слова, она схватила себя за волосы и с криком: "Амадеи!" - убежала в лес. Отойдя немного, она начала бить себя рукою в грудь, указывая на себя и повторяя: "Амадеи!" Но королевич в это время был уже у себя в шатре и ничего не слышал. Венгерцы, проходившие мимо, нам рассказали, что она, вероятно, была из рода этих Амадеев. Мы думали, что он скоро об этом забудет, но пророчество это было подобно напитку, действие которого человек не чувствует, когда его пьет, а лишь позже, когда хмель начинает его разбирать. С той поры король постоянно вспоминает об этом предсказании.

   - Мало, что глупые бабы ворожат, - отозвался Добек. - На всякое чихание не наздравствуешься! Откуда такая нищенка может знать, что Господь кому предназначает.

   - Ну! Ну! Болтай на здоровье! - отозвался Рава. - Баба, нищенка, бродяга, кто знает, откуда она это берет, какой силой она обладает, и кто ей эту силу дает, Господь или сатана, а ведь всем известно, что ведьмы знают будущее.

   - Ты этому веришь? - рассмеялся Боньча. - Я - нет. За что Господь будет его наказывать, если он не виновен?

   Кохан смолчал.

   - Пускай он только женится, - добавил Добек, - я слышал, что он выбрал себе невесту по вкусу и по нраву, и когда у него родится сын, то старуха будет уличена во лжи.

   - Да, - шепнул Кохан, - та, которую ему сватает чех, очень пришлась ему по вкусу, но какой прок от этого; говорят, что она его боится и не хочет.

   Добек возмутился.

   - Если бы это было так, то пусть поищет другую, их достаточно. Лишь бы ему не сосватали опять немку. Немцев вроде Ганса фон Пфортена у нас слишком много наплодилось при дворе и в городах. Если бы мы еще получили королеву-немку, то с ней бы нахлынули придворные и челядь!.. Хоть удирай тогда на конец света.

   Разговаривая таким образом, они не заметили, что при последних словах Добка к ним медленно приблизился мужчина, немного старше их обоих, высокий, толстый, шарообразный, с рыжеватыми волосами, с веснушками на лице, на котором выражались гордость и презрение, как будто он считал себя гораздо выше всех тех, на которых он смотрел, и стал подслушивать их разговор. Он вздрогнул, услышав в устах Добка свое имя: Ганс фон Пфортен. Это был немец, несколько лет уже находившийся на службе короля; ему часто поручали устройство гонок и турниров по западному обычаю. Уверенный в расположении короля, вспыльчивый, гордый, он часто имел столкновения с Добком Боньчей, который являлся судьей в его спорах с придворными.

   Услышав то, что говорили о нем и о немцах, Ганс громко фыркнул и послал их к чертям.

   Добек очнулся от изумления, взглянул на него исподлобья, улыбнулся и воскликнул:

   - Посмотрите на этого шваба, как мои слова не пришлись ему по вкусу! А я тебе, проклятый немчура, еще раз повторю: убирайтесь вы все отсюда к тому же самому дьяволу, о котором ты только что вспоминал, или обратно в свою страну. Вы нам тут на наших нивах воздух портите.

   Немец, ворча, ухватился за рукоятку меча.

   - Молчи ты, такой-сякой! - крикнул он. - Молчи! Немцы зловонный запах издают! А между тем, вы вынуждены всему учиться у них! Чем бы вы стали без нас? Чем? Вы бы до сих пор еще одевались в звериные шкуры!

   Не дав ему окончить, Добек величественно с сознанием своего достоинства, без запальчивости поднялся со своего места.

   - Наша земля тебя вскормила, ты питаешься нашим хлебом... Молчи, ты, проходимец! - сказал он повелительным тоном.

   - Ты мне не можешь запретить говорить! - воскликнул Ганс возмущенно. - Нет, не можешь!

   Сделав неожиданно шаг вперед, он вынул меч.

   Добек не тронулся с места и не думал прибегать к оружию. Закусив губы и стараясь сохранить самообладание, он воскликнул:

   - Ступай же прочь отсюда, пока ты цел! Трогайся живее, ты, немчура! Иначе плохо будет.

   - С тобою плохо будет! - крикнул Ганс, поднимая меч, как будто бы собираясь напасть на беззащитного.

   В мгновение ока Добек набросился на немца и, схватив его руку, в которой тот держал меч, как железными тисками, он выхватил из его рук оружие и начал бить своего противника. Не успел тяжеловесный немец осмотреться, как он уже лежал на земле, а удары на него сыпались один за другим, пока железный клинок не разломался на куски. Ганс, припертый к земле, тщетно делал усилия, чтобы освободиться от Добка, обрушевшегося на него всей своей тяжестью.

   - Friede, Herr! Friede, Herr! [2] - стонал он, думая, что пришел его последний час, потому что Добек, давно точивший зубы против него, безжалостно наделял его ударами.

  

   [2] - Мир, господин!

  

   На этот шум сбежалась челядь, и со всех сторон прибежали слуги, женщины, придворные, которые, услышав непонятные для них слова, со смехом перевирая их, повторяли:

   - Фредро! Фредро! Добка называют Фредрой! Что это означает?..

   К счастью побежденного, Добек не был мстительным и не желал крови; поколотив изрядно свою жертву, он ее бросил, не желая над ней издеваться. Поднимаясь со смехом с земли, Боньча взглянул на толпу, которая вдруг стихла, и к ужасу своему увидел короля, стоявшего на расстоянии трех шагов.

   Казимир, возвратившийся с охоты, услышав шум, сошел с коня и прямо направился к сборищу; грозно, но вместе с тем и с ироничной улыбкой, он глядел на Добка, стоявшего перед ним, как преступник.

   В эту эпоху своей жизни Казимир был очень красив. Высокого роста, хорошо сложенный, во цвете сил и здоровья, с благородным лицом, которому оттенок печали придавал особенную привлекательность, он имел в себе что-то величественное, смягченное необычайной красотой, и вовсе не был горд. Одетый в охотничий костюм с рожком, перевешенным через плечо, с бархатной шапочкой на голове, в плаще и мечом у пояса, Казимир стоял, подбоченившись, и переводил взгляд с Боньчи на немца, который, весь в пыли, со стоном поднимался с земли и, увидев короля, обратился к нему с жалобой...

   - Кто начал? В чем дело? - спросил Казимир, обращаясь к Кохану.

   - Немец первый схватился за меч! - возразил Рава.

   - Видишь, Ганс! - воскликнул король. - Ты получил по заслугам.

   Боньче король погрозил пальцем.

   - А ты, чуть что, готов людей убивать, - произнес он, обращаясь к Боньче, и, быстро отвернувшись от него, ушел.

   Этим все кончилось; но в тот же вечер король в шутку назвал Боньчу "Фредрой", и это прозвище так и осталось за ним и в последствии перешло на его род.

   Один лишь Кохан догадался, почему Казимир так быстро вернулся с охоты: ожидали известия из Праги от короля Яна и его сына маркграфа Карла. Казимир, благодаря всемогущему презренному металлу, помирился и заключил союз с королем Яном, с этим пылким, беспокойным и воинственным рыцарем, предпринимавшим всевозможные походы и постоянно нуждавшимся в деньгах. Бывшие недавно враги теперь стали союзниками.

   Чешский король Ян получил разрешение иметь в своем гербе маленького польского орла, который был изображен на знамени с чешскими львами, с тем, чтобы отказаться от всяких притязаний на корону. Ему отдали Силезию, а кроме того, Казимир дал ему отступного в несколько десятков тысяч.

   За эту дружбу не было слишком много заплачено, потому что король Ян служил опорой против крестоносцев. Теперь дело шло о том, чтобы стать в более близкие отношения с люксембургцами, рыцарский дух которых король отчасти ценил.

   Красавица Маргарита, дочь Яна, сестра Карла, овдовела после смерти своего мужа-баварца. Казимиру дали надежду на брак с ней; он с радостью ухватился за эту мысль, потому что двадцатисемилетняя вдовица была известна своей красотой и умом и могла дать ему давно желанного наследника, о котором он так мечтал.

   Маргарита, которую должны были привезти в Прагу, была ему обещана в жены. Отец и брат старались склонить печальную вдовушку к этому браку. Были слухи, что она была против и боялась этой страны, подвергавшейся нападениям со стороны татар и не обладавшей ни те богатством, ни роскошью, к которым она так привыкла.

   Казимир ожидал ежеминутно известий и беспокоился; он даже не хотел удаляться из замка из боязни, что в это время приедет посол из Праги и будет вынужден его ждать, теряя зря время.

   Тем временем король, получив обещание отца, делал все приготовления к свадьбе. Пока еще не говорили открыто о свадьбе из боязни осрамиться в случае неуспеха, однако в Вавеле была большая суматоха, так как все готовились к далекому и пышному путешествию.

   Король, возвратившись с охоты, велел немедленно пригласить подскарбия [3]. В королевские покои принесли все драгоценные вещи для выбора; перед ним на столе были разбросаны позолоченные бокалы, серебряные чаши, кувшины, рога в золотой оправе, пояса, украшенные жемчугом, ожерелья, кольца с блестящими камнями. Несколько покрывал пурпурного цвета лежали на полу и на скамейках.

  

   [3] - подскарбий - казначей, заведующий королевской сокровищницей

  

   Старый подскарбий Зындрам смотрел с грустью на все эти сокровища, предчувствуя, что их из Праги не привезут обратно, а озабоченный Казимир, казалось, их вовсе не замечал, прислушиваясь к звукам извне и при малейшем шорохе подбегая к окну. Но ожидаемого посла все еще не было.

   Хотя о намечавшемся браке короля было запрещено сообщать заблаговременно, однако, все о нем знали. Мнения двора разделились: одни не хотели вдовы для короля, хотя он и сам был вдовцом, другие предвидели, что придется дорого заплатить королю Яну, падкому на деньги.

   Казимир стремился к тому, чтобы породниться с чешским домом, а Маргариту ему в свое время так расписали, что он заочно в нее влюбился. Судя по отцу и брату, а также по обычаям и благовоспитанности придворных, не отличавшихся от французских, Казимир предполагал найти в Маргарите то, чего именно не доставало Альдони. Он мечтал о ней как о женщине, которая сумеет его понять, будет разделять его убеждения и усладит его жизнь. Каждая минута ожидания и неизвестности ему казались вечностью. Зындрам стоял в ожидании приказаний и глядел попеременно то на Казимира, то на драгоценные вещи, разложенные перед ним.

   - Старичок ты мой, - проговорил, наконец, король, как бы очнувшись от задумчивости, - все это прекрасно...

   Но для дочери короля Яна это слишком ничтожно... Я охотно бросил бы к ее ногам самое красивое и самое дорогое на свете. Она этого достойна. Выбери все лучшее и собери, как можно больше. Бывал ли ты в Праге? - спросил он вдруг подскарбия.

   Старый Зындрам приподнял свою седую голову, удивленный неожиданным вопросом. Прошло некоторое время, пока он собрался ответить.

   - Давно, уж очень давно, всемилостивейший король!

   - Я хотел бы, с Божьей помощью, сделать Краков таким же, как Прага, -сказал король, сложив руки. Красивый, роскошный, большой, богатый, хорошо защищенный город... Мы должны от чехов научиться управлять, строить и ввести порядок.

   Зындрам не сразу ответил.

   - Однако, мы часто слышим жалобы от тех, кто сюда приезжает. Эта пышность, эти здания, путешествия короля по всему свету, двор, рыцарство очень дорого обходятся. Евреи оттуда переселяются к нам, потому что на них безжалостно налагают страшные подати, убегают и мещане, так как король Ян после каждого своего возвращения с них столько требует...

   Казимир покачал головой.

   - А когда люди не жалуются? - возразил он. - Чешский народ может гордиться своим монархом, ставить его в пример рыцарям!

   Зындрам молча разглаживал бороду; он не осмеливался противоречить.

   - Поговаривают, - добавил он тихо, видя короля задумчивым, - что, вероятно, этот монарх недолго будет управлять, а должен будет отказаться в пользу сына.

   - У него больные глаза, - произнес Казимир. - Благодаря врачу, гнусному арабу, он уже лишился правого глаза; поэтому он ездил к французским врачам и теперь именно возвращается из Мопелье и Авиньона; с Божьей помощью...

   Король, задумавшись, не окончил и после маленького перерыва произнес со вздохом:

   - Моравский маркграф Карл достойный преемник своего отца! Его самого и его жену Бьянку чехи, как слышно, очень любят...

   - У него имеются и враги, - шепнул Зындрам, который, казалось, был хорошо осведомлен.

   Казимир, взглянув на него, смолк.

   В соседней комнате, в которой он обыкновенно принимал, послышались движение и шепот. Казимир начал прислушиваться. В этот момент приподнялась портьера у дверей, и слуга тихим голосом доложил о прибытии почетных гостей.

   Король, оставив Зындрама при разложенных драгоценностях, быстро вышел в соседнюю залу, посреди которой стояли двое ожидавших его духовных в одежде епископов с крестами на груди. Король их радостно приветствовал. Один из них был высокого роста, представительный, с умным выражением лица, производивший невыгодное впечатление из-за прищуренных, уставших, больных глаз. Взгляд их был напряженный, неуверенный, неестественный; одной рукой он прикрывался от света. Несмотря на его страдания, лицо выражало спокойствие и величие; оно было полно энергии и вместе с тем кротости. Это был Ярославль Богория, архиепископ Гнезнинский, духовник и любимый капеллан короля, его сердечный друг, поверенный в его мысли и советник. Позади его стоял епископ краковский Ян Грот, человек уже немолодой, преклонного возраста, скромный, неказистой наружности, с холодным выражением лица.

   Казимир очень обрадовался их посещению и принял их как желанных и долгожданных гостей... Окружавшие их придворные тотчас удалились, оставив его одного с посетителями; архиепископ занял место возле короля, и рядом с ним молча уселся Ян Грот.

   - Получили ли вы какие-нибудь известия? - спросил Богория, обратившись к королю с сочувствием.

   - Я надеюсь! Я жду их с нетерпением! Но до сих пор ни одной весточки из Праги, - начал Казимир, тяжело вздыхая. - Я очень боюсь, - добавил он немного тише. - Разве у меня нет врагов? Могли представить меня и мою страну в таком черном свете, что княгиня Маргарита могла испугаться и почувствовать ко мне отвращение... При дворе Яна и маркграфа Карла находятся различные люди, преследующие разные цели. Есть и такие, которые с удовольствием помешали бы мне.

   - Но за вас, ваша королевская милость, отец и брат; ведь они самые близкие ей люди, и вдова от них зависит. Брак этот, с Божьей помощью, непременно должен состояться... - подняв руку вверх, он повторил, -Господь поможет.

   - Я очень хотел бы, чтобы этот план осуществился, но чем больше продолжается неизвестность, тем более я беспокоюсь, - сказал король.

   - Мы молимся за вас, - произнес краковский епископ.

   - Собственно говоря, - добавил Казимир, понизив голос и опустив глаза, - я обещал передать трон после меня моему племяннику Людовику...

   Но я не отказался еще от надежды, что Господь наградит меня мужским потомком. Епископы молчали, король стал грустным.

   - Я знаю, что в Будапеште будут недовольны моей женитьбой, и что сестра Елизавета рассердится, но я не могу примириться с мыслью быть последним в роду.

   Архиепископ незаметно сотворил крестное знамение над говорившим и шепнул:

   - У меня предчувствие, что вам не откажут. Дочь короля Яна даст себя склонить...

   Нельзя пренебречь королевством, которое Господь постоянно наделяет новыми приобретениями... Мы завоевали Русь, вы возьмете обратно когда-нибудь Поморье, Мазовье тоже со временем будет присоединено...

   - Я полагаю, - добавил медленно Ян Грот, - что приобретенные вами на Руси сокровища, о которых идут баснословные слухи, усилят в короле Яне желание выдать за вас свою дочь, потому что он любит деньги, а тратит их неосмотрительно...

   - Он приобретает славу, - возразил Казимир, - а она дороже денег.

   - Король Ян - настоящий рыцарь, - произнес архиепископ, - но он не воздержан в своих страстях. Очень жаль, что он вредит своим прекрасным качествам таким бесстыдством...

   Король немного покраснел.

   - Многое нужно простить тем, кто на своих плечах несет тяжкое бремя, - произнес он, обращаясь к Богории.

   Духовный кротко ответил:

   - МНОГОЕ можно простить, но не ВСЕ можно...

   Разговор был прерван, пришел канцлер с докладом о пожертвованиях для костелов, об обмене деревень, о привилегиях.

   Казимир слушал и поддакивал, но глаза его были устремлены на двор, и он напряженно прислушивался к каждому звуку, оттуда доходившему.

   После ухода епископов явились другие чиновники; король их принял равнодушно, так как мысли его блуждали в другом месте, и он милостиво их отпустил.

   Кохан Рава, знавший его хорошо и догадавшийся о том нетерпении, с каким король поджидает известий, желая прислужиться, стоял в сенях, чтобы первому увидеть ожидаемого гостя и принести своему пану радостную новость. Между тем, наступил вечер, а ожидаемого посла все еще не было.

   Беспокойство Казимира с каждой минутой увеличивалось. К концу дня потеряли надежду на скорое получение известий, потому что в то время люди ночью неохотно совершали путешествие, так как дороги не были безопасны, и часто случались нападения.

   Кохан отправился к королю и попал к нему как раз в то время, когда воспитательница привела к нему его дочку-сиротку. Казимир с грустью молча прижимал к сердцу лепетавшего ребенка, а при виде вошедшего в комнату любимца поспешил удалить девочку. Когда они находились наедине, то Рава, при людях относившийся к королю с должным почтением, обращался с ним запросто, фамильярно, как в прежние времена.

   Казимир любил видеть его таким.

   - Кохан! - воскликнул он взволновано. - Что ты скажешь на это промедление? У меня скверное предчувствие!

   - А у меня самое лучшее, - весело ответил фаворит. - Но если бы оно даже меня обмануло, мой милостивый король, то разве так трудно получить другую княжну для молодого и красивого короля?

   - Я хочу именно эту, а не другую, - живо начал король и, заметив, что Кохан насмешливо улыбается, добавил:

   - Ты мне скажешь, что я ее даже не видел? Но мне нарисовали ее образ люди, знающие ее с детских лет...

   И она как будто стоит перед моими глазами во всей своей красоте! Она красивее всех других, и у нее благородный характер, который я так ценю в их семье. У нее в крови есть что-то геройское, как и у короля Яна. Я другой, кроме Маргариты, не хочу! Кохан слушал, пожимая плечами.

   - Уж по одному тому, что вы, милостивейший государь, могли ее так полюбить, ни разу не видевши, она должна быть вашей.

   - Она должна была приехать в Прагу, - добавил король. - Маркграф Карл обещал мне приложить все старания, чтобы уговорить ее выйти за меня замуж. - Не приходится много уговаривать, когда дело идет о королевской короне, - возразил Кохан насмешливо. - Красивая вдовушка покапризничает, дешево себя не отдаст, но не откажет в своей руке.

   - Дай Бог, чтобы так было, - произнес король и, быстро приблизившись к своему любимцу, добавил: - Кохан, ведь это правда, что мы не дадим осрамить себя в Праге! Там необходимо будет выступить с пышностью, подобающей польскому королю, ты наблюдай за этим! Я голову теряю от нетерпения и страстной любви к женщине, которую я никогда в жизни не видел. Самых лучших коней, самые богатые попоны, самую дорогую одежду, оружие...

   - Нужно будет взять с собой всю сокровищницу, потому что там окажется много жадных рук, - заметил Кохан.

   - Сокровищницу? Пускай она вся опустеет! - воскликнул Казимир. - Мы ее сумеем вновь наполнить, а в Праге необходимо их ослепить нашим богатством. Выбери красивых людей, которые с нами поедут, - добавил Казимир, - я во всем на вас полагаюсь. Не жалей ничего...

   Ты за все отвечаешь...

   - Я все исполню по вашему приказанию, - произнес Кохан, - но пора велеть подать себе ужин и за едой забыть о заботах... У меня уж слюнки текут от доносящегося запаха жаркого.

   Кохан таким оборотом разговора хотел развлечь короля, как он это обыкновенно делал. Они вместе вошли в столовую, и Кохан сделал знак придворному шуту Шубке, чтобы он развлекал пана; заняв место позади короля, с кувшином в руках, он завел разговор, подстрекая других поддержать его, и лицо короля просветлело.

   При каждом шуме, раздававшемся на дворе или у ворот, Казимир вздрагивал, прислушивался и посылал разузнать; мысли его были заняты послом, приезда которого он в этот день не дождался.

   Кохан на рассвете отправил на проезжую часть своего приятеля, молодого Пжедбора Задора, выбрав для него самого быстрого коня в надежде, что Задора, встретив гонца, узнает от него кое-что и поспешит опередить его своими известиями.

   Все исполнилось так, как он желал. Пжедбор, искренне привязанный к Казимиру, как и все его окружающие, не пощадил ни себя, ни коня и на расстоянии нескольких миль от Кракова встретил Николая из Липы, посланного королем Яном, чтобы уведомить Казимира о прибытии Маргариты и о ее согласии на брак.

   Маркграф Карл велел от себя конфиденциально добавить, чтобы Казимир по получении уведомления поторопился со свадьбой, пока нерешительная Маргарита не изменила своего решения под влиянием людей, которые не желают этого брака.

   Понятно, что короля не пришлось уговаривать торопиться.

   Пжедбор, заручившись нужными известиями, оставил чехов отдыхать и готовиться к продолжению пути, а сам стрелой помчался верхом в Вавель, до смерти загнав лошадь.

   Кохан, увидев возвратившегося Пжедбора и обменявшись с ним несколькими словами, с радостным лицом побежал к королю, которого он застал расхаживающим по комнате в сильном беспокойстве.

   Улыбка фаворита и его блестящие глаза предвещали хорошие известия. - Чехи прибудут через час! - воскликнул Рава, переступив порог. - Они везут с собой приглашение на свадьбу.

   Казимир от радости бросился к фавориту на шею, а последний целовал ему руки.

   - Откуда ты это знаешь?

   - Я послал Пжедбора...

   Казимир, схватив золотую цепь, лежавшую на столе, надел ее на шею конюха.

   - Задору - награду, какую он пожелает! - воскликнул король. - Сделай распоряжение, чтобы все было готово к завтрашнему отъезду... Я хотел бы сегодня.

   Казимир, сильно взволнованный, от радости смеялся, ломал руки и, находя себя смешным и слишком юным, старался сдерживать свой восторг, но он не мог успокоиться. Разыгравшаяся фантазия рисовала ему красивую Маргариту, жизнь с ней, колыбель сына, светлую и великую будущность.

   Ему казалось, что все это находится в зависимости от его женитьбы, после которой настанет новая эра в его жизни: забвение, покой, семейное счастье, Божье благословение.

   Около полудня чехи, переодевшись в гостинице в одежду, подобающую королевским послам, с оружием в руках въехали в ворота краковского замка. Многочисленная, пышная свита ожидала их приезда; король в обществе кастеляна и краковского воеводы, а также многих знатных вельмож готовился приветствовать Николая из Липы в зале для аудиенций.

   Он был племянником великого подкормия [4] короля Яна и вышеградского пробоща Енджиха. По фигуре и одежде в нем легко можно было узнать рыцаря, который продолжительное время путешествовал со своим королем и, побывав в разных странах, извлек из этого пользу. В Николае было именно то, чего не доставало многим придворным Казимира: благовоспитанность, барство, утонченное и милое обхождение с людьми и влияние западной цивилизации.

  

   [4] - придворный сановник в старинной Польше; титул, равный теперешнему камергеру

  

   Каждый его жест был обдуман и красив. В нем была сила, вещь важная в те времена, когда все больше и больше покрывали себя железной броней; рыцари, не отличавшиеся силой, ничего не стоили, потому что во время турниров им приходилось под этой тяжестью ловко маневрировать.

   Большая часть польского двора смотрела с некоторой завистью на этого элегантного посла, на его одежду, оружие, лошадь; все это отличалось изяществом, блеском, богатством.

   Король ласково принял присланных послов. Были приготовлены столы с угощением. Казимир давно уже не сидел за столом такой веселый, как теперь; он непринужденно разговаривал, расспрашивая о короле, о маркграфе и о будущей невесте.

   Николай был слишком ловкий и опытный придворный для того, чтобы сказать всю правду, поэтому он в рассказе обходил опасные места и старался представить все в розовом свете.

   За столом сидели долго; Казимир, наконец, встал и поручил Кохану проводить посла в комнаты, отведенные ему для отдыха.

   Когда они остались наедине, у Николая развязался язык; он хорошо знал Кохана и сошелся с ним еще в Праге.

   - Не огорчайте вашего пана, - сказал посол тихо. - Я привез такие известия, которые мне велено передать, но у нас не все обстоит благополучно. Король Ян ослеп уже на второй глаз, так хорошо его вылечили французские доктора. Он теперь занят мыслями о покаянии. У маркграфа имеются враги, хотя он и победил Николая из Подштейна, а княгиня Маргарита, хоть и дала свое слово, но она заливается слезами, и надо поторопиться, а то она может взять свое слово обратно. Потому в дорогу!

   Лишь королю не говорите ни о чем скверном. Он ее скоро увидит собственными глазами.

   Кохан насупился.

   - Ради Бога, ни вы, ни ваши люди не рассказывайте об этом никому при дворе. Старому королю мы на возвратим зрения! Но когда Маргарита увидит своего жениха, она перестанет плакать и добровольно отдаст ему свою руку. Николай молча кивнул головой.

   На следующий день большой отряд всадников в сопровождении запасных верховых лошадей и крытых возов с многочисленной челядью выезжал из замка в Вавеле. Радость сияла на всех лицах; надеялись провести приятные, хорошие дни в чешской столице.

   Король ехал, окруженный панами, помолодевший, счастливый, и при входе в костел, получив благословение епископа, смело поднял глаза к небу.

   В городе его ожидали ратманы, волостные старшины, чиновники и толпы народа. Они с ним попрощались, напутствовали благословениями и пожелали благополучного возвращения вместе с королевой. На лице его выражалась радость, и он, приветливо размахивая рукой, прощался. Вдруг глаза его устремились на стену старого дома, лицо побледнело, губы задрожали. Скрываясь у угла противоположного здания, как будто не желая быть замеченным, стоял бледный мужчина с черными волосами, с диким взглядом, с исхудавшим лицом. На нем была рыцарская одежда, а в руках он держал палку с топориком, на которую опирался. Увидев короля, он прислонился к стене, прикрыв лицо, но Казимир узнал его и, как громом пораженный, продолжал свой путь. Он уже больше ничего не видел, так как перед его глазами проносились окровавленные части человеческих тел.

   Уже во время короля Яна Люксембургского так называемая "Золотая Прага" над Влтавой была чудным, восхитительным городом. Мало городов в Европе могло с ней сравниться.

   Природа дала ей роскошное живописное положение, как бы предназначая ей быть королевской столицей, и несколько поколений трудами своими способствовали украшению города, строя замки, возвышающиеся над городом, и обводя его стенами, служившими ему украшениям.

   Издали видны были эти стены и возвышавшиеся на них башни, среди которых выделялись башня Святого Щепана и башня, построенная при святом Франциске, крыши, колокольни многочисленных костелов и укрепленная стена, отделявшая Старый город от Нового; все это давало понятие о грандиозности и значении этой столицы, которой вскоре предназначено было стать любимым местом пребывания немецкого императора.

   Старый город, civitas antiqua, особенно отличался большим количеством красивых костелов и множеством роскошных каменных домов. Монастыри францисканский, доминиканский, бенедиктинский, храмы святого Яцка, святого Креста, святого Николая украшали эту часть города, вокруг которой сконцентрировались другие части. Гордый своей древностью Старый город окружил себя особыми стенами, отделявшими его от Нового города, который спорил с первоначальным посадом о первенстве. Шесть чудных ворот вели в город. Там находился красивый дом епископа, недавно изящно отделанный и украшенный внутри резьбой и живописными картинами, в котором пастырь мог бы даже принимать королей.

   Старый, величавый город с башней святого Вита и монастырем при ней, с дворцами и башнями, со своим "райским двором", о котором сохранилось воспоминание и за которым осталось это название, с домами кастелянов и других королевских чиновников величественно выделялся над остальной частью.

   Кругом на большом пространстве простирались предместья: Пожечье, Подскалье, Здеражь, Вышеград, Подолье, доходившие почти до Збраслава. Евреи, доставлявшие королю Яну огромные доходы, занимали не только часть Старого города, но и имели гнездо в Пожечье. В Вышеграде находился прежний королевский дворец, подаренный настоятелю монастыря, и костел святого Петра, воздвигнутый из развалин.

   Прага была в то время одним из первых городов и отличалась порядком и чистотой улиц и рынков. Одной из самых красивых улиц была Длугая, на которой были выстроены дома богатых мещан.

   В противоположность польским городам, в которых в то время было мало каменных зданий, служивших украшением города, здесь почти все постройки были кирпичными и каменными.

   Они служили не только украшением столицы, но и гарантировали безопасность, потому что Прага, окруженная ими, при тогдашнем состоянии военной науки, в случае осады могла считаться непобедимой. Благодаря этим толстым стенам, защищенным высокими башнями, торговля и промышленность процветали, и город богател.

   Рыцарскому духу короля Яна такая столица вполне соответствовала. Он принадлежал к числу самых мужественных современных монархов, жаждущих власти, славы и блеска, и постоянно был занят страстным преследованием намеченной цели, новыми походами, приобретениями, и весь отдавался работе. Хотя Прага казалась ему слишком тесной и слишком удаленной от света, однако он украшал ее с отцовской любовью, расширял и ревниво охранял прерогативы своей власти. Король Ян, вынужденный передать управление Чехией своему сыну Карлу, маркграфу Моравскому, который вместе со своей женой Бьянкой вскоре стал любимцем народа, увидел в своем собственном сыне соперника и, обеспокоенный этим, отнял у него бразды правления.

   Но ему через некоторое время снова пришлось выпустить из своих рук государственные вожжи, которые он так настойчиво и ревниво охранял. Этому рыцарю судьба не благоприятствовала. Вступив вторично в брак с Беатрисой, он был ранен во время турнира, устроенного в честь этой свадьбы, и вскоре после этого заболел глазами.

   Приглашенный к нему арабский врач неумело лечил его, и он потерял правый глаз. Vox populi [5] приписывал это каре Божьей за святотатство и невоздержанную жизнь. Но это не мешало ему принимать участие в турнирах при содействии своих товарищей и по-прежнему развлекаться рыцарскими упражнениями.

  

   [5] - глас народа (лат.)

  

   Союз с королем Казимиром, который должен был еще более окрепнуть благодаря намечавшемуся браку, не был нарушен в течение шести лет со времени съезда в Вышеграде венгерском. Молодой король тогда в первый раз посетил Прагу; ему очень понравились западные нравы, лоск рыцарского двора, и он был ослеплен комфортом, окружавшим короля Яна.

   Вероятно, при виде цветущих чешских городов, прекрасных садов, порядка и строгой дисциплины, царивших повсюду, у него явилась счастливая мысль управлять своей собственной страной подобным же образом.

   Образцом для устройства польского двора ему послужили дворы венгерский и чешский. Его проницательный ум видел все то, что можно оттуда позаимствовать и что надо бросить, что можно применить к Польше, и что не подходит.

   Хотя тройственное соглашение между Венгрией, Чехией и Польшей внешне не было нарушено, однако в действительности оно было не так уж крепко, как в первое время. Проект соединения польской и венгерской короны в лице одного человека, придуманный сестрой Казимира Елизаветой и осуществить который она старалась, не мог нравиться чешскому королю, так как это означало бы создание сильного государства и могло бы быть в ущерб его интересам.

   Потому король Ян советовал Казимиру, отчаивавшемуся в том, что он не имеет мужского потомка, жениться; когда же его собственная дочь овдовела, он старался сосватать ее польскому королю.

   Княжна Маргарита, вызванная отцом в Прагу и послушная его приказаниям, возвратилась туда. Как бы для того, чтобы выразить свой протест против этого брака, она приехала в трауре по мужу и по сыну, недавно умершим. Слепой отец, узнав об этом от других, велел ей снять траурную одежду.

   Король Ян и маркграф Карл окружили Маргариту самыми нежными заботами, баловали ее, стараясь повлиять на нее, чтобы она вышла замуж за Казимира; но все то, что она узнала о Польше, еще будучи в Баварии, вовсе не могло ее расположить к этому браку. Ей представили страну, как дикую и пустынную, заросшую лесами, холодную и печальную, бедную и Богом обиженную, постоянно подвергавшуюся войнам и нападениям. Король был ей обрисован, как язычник, который вел невоздержанную жизнь и брал от нее все, что мог.

   Совсем иначе отзывались о Казимире король Ян и маркграф Моравский. Они его хвалили, как благороднейшего человека, с быстрым умом, руководимого самыми лучшими желаниями, владетеля великой страны и громадных богатств, приобретенных на Руси. Король Ян расхваливал и превозносил до небес рыцарскую прекрасную фигуру молодого короля, не уступавшему никому первенства на турнирах и состязаниях.

&nb