Главная » Книги

Крашевский Иосиф Игнатий - Король хлопов, Страница 17

Крашевский Иосиф Игнатий - Король хлопов


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

опросу.
   - Правда или неправда, - ответил он, - нам, верным слугам короля, непристойно знать то, что он от нас скрывает. Пока король мне не скажет: выплати из имеющихся у тебя арендных денег такую-то сумму Эсфири, пока он ее не признает, до тех пор я ничего не вижу и ни о чем не знаю.
   - Но я-то не могу притворяться и делать вид, что ни о чем не знаю, -возразил ксендз Сухвильк. - На меня и так нападают, что я на все сквозь пальцы смотрю, что же скажут теперь, если я буду молчать?
   - Вы можете ответить, что не считаете себя вправе допытываться у короля, - произнес Вержинек.
   - Нет! - воскликнул Сухвильк, - пускай он на меня рассердится, я не боюсь, я должен сказать ему то, что велит мне моя совесть!
   - И все это ни к чему не послужит, - рассмеялся краковский советник, - он только упрямее станет. Хуже всего - преувеличивать опасность и из мухи делать слона.
   - Так по-вашему, это пустяки! - с негодованием воскликнул Сухвильк. -Кто знает, какое влияние эта женщина может иметь на него? Говорят, что у нее совсем не женский ум.
   - Про нее ничего плохого не говорят, - тихо сказал Вержинек.
   - Вы его защищаете? - спросил ксендз Ян.
   - Не стану его осуждать, - ответил советник.
   Оба замолчали. Вержинек старался любезностью и хорошим приемом умилостивить нахмуренного прелата, но тот вскоре попрощался с ним, заметно недовольный и озабоченный.
   Вечером король ужинал в обществе своих самых близких людей. Рядом с ним сидел ксендз Сухвильк и Вацлав из Тенчина; в числе гостей был и владелец Мельштина.
   Король был в хорошем расположении духа, и редко случалось видеть его таким веселым и счастливым, как в этот день; он подстрекал других к веселью, и казалось, он хотел, чтобы и другие разделили его радость. Заметив озабоченное, странно суровое выражение лица Сухвилька, резко выделявшееся среди этой веселой обстановки, король несколько раз попытался завязать с ним разговор.
   Ужин протянулся долго. Когда Казимир встал, и свита последовала во внутренние покои, Сухвильк тоже пошел за ним. Все остальные поняли, что им следует удалиться.
   - Хотя, быть может, теперь, время неподходящее для объяснений, -сказал Сухвильк, оставшись наедине с королем, - но моя привязанность к вам не позволяет мне дольше молчать.
   Казимир повернулся к нему и ждал продолжения.
   - Мне кажется, что вы не можете меня упрекнуть в том, что я когда-нибудь вмешивался в дела, относительно которых вы не спрашивали моего совета, но сегодня...
   - Продолжайте, прошу вас, - прервал король.
   - Оскорбительные для вашего величества слухи носятся по всему городу, - говорил ксендз, - и, кажется, они не без основания. Милостивый король, возможно ли это? Эта Эсфирь?
   - Что же Эсфирь? - перебил король. - Разве она живет во дворце? Разве я намерен сделать ее королевой? Неужели мне уж нельзя быть человеком?
   - Ваши враги, милостивый король...
   - Я думаю, - со смехом ответил король, - что я им доставил громадное удовольствие, дав им в руки такое оружие против себя!
   Он пожал плечами.
   - Ее происхождение... - начал было ксендз Ян.
   - Нисколько не помешало ей быть самой красивой женщиной в мире, -живо прервал король. - Я слабый, грешный человек, и я этого не таю. Пускай бросают в меня камнями, я привык к таким ударам.
   Ксендз Сухвильк стоял молча; в глазах его выражалась мольба.
   Казимир подошел к нему и, обняв его, сказал:
   - Отец мой, оставьте все это моему духовнику, прошу вас.
   Ксендз тяжело вздохнул и, ни слова не сказав больше, вышел из королевской спальни.
   Казимир тотчас же позвал Кохана, велел подать себе плащ, приказал ему следовать за собой, не сообщая ему, куда направляется.
   Было поздно, но, несмотря на это, сквозь щели ставень в доме Эсфири можно было различить свет. Красавица-хозяйка, одетая с роскошью, которую она так любила и которая шла к ней, давно уже поджидала короля. На столе, по обыкновению, были расставлены кушанья и напитки, излюбленные королем, даже аромат в комнате был сообразован с его вкусом. Эсфирь, руководимая инстинктом любящих сердец, с помощью которого угадывается всякая мелочь, могущая доставить удовольствие любимому человеку, старалась, чтобы время, проведенное с нею королем, было для него приятным роскошным отдыхом. Даже в выборе платья она всегда считалась с вкусом своего возлюбленного, обращая внимание на его похвалу и совет.
   Казимиру она казалась всегда прелестной, но он любил, чтобы она наряжалась, находя, что таким образом ее красота рельефнее выделяется, и он с каждым днем открывал в ней новые достоинства.
   Эсфирь заботилась также о духовной пище для короля, стараясь, чтобы беседа с ней не утомляла его, а была бы ему развлечением и отдыхом. Она охотно читала разные поэтические легенды и передавала их Казимиру с наивностью и детским увлечением. Некоторые из них содержали в себе мысли, подобранные, быть может, не без цели. Хотя ей бывало иногда грустно и больно, но она пересиливала себя и улыбалась, стараясь казаться веселой и беззаботной; король ее никогда не видел недовольной чем-нибудь, а главное - она никогда ничего не просила для себя, и это было лучшим средством получить от него все.
   Казимира, как вообще людей с подобным характером, отталкивало попрошайничество, а молчание вызывало в нем стремление узнать скрытые мысли и желания.
   Поступая таким образом и горячо благодаря за самый маленький подарок, Эсфирь в течение нескольких дней получила от короля больше, нежели другие в течение многих лет.
   Драгоценные камни, дорогие материи, жемчуга, парча, серебро - все это тайком перевозилось к ней. Эсфирь надевала на себя драгоценные украшения, расставляла подарки на видных местах, восхищалась ими и каждый раз восторженно бросалась к ногам короля и благодарила его.
   Чародейка обладала даром заставить к себе привязаться, умела властвовать, притворяясь послушной, и разжигала страсть Казимира, постоянно предоставляя новые доказательства своей любви; никогда еще в жизни он так горячо не любил ни одной женщины. Он стыдился своей страсти, упрекал себя, но все это не помогало, и она овладевала им все больше и больше, так что даже Кохан заметил вскоре, что он ошибся, рассчитывая, что эта связь долго не продержится.
   В этот день Эсфирь встретила Казимира при входе так же тепло и ласково, как и раньше, но сквозь ее веселость пробивалось какое-то скрытое беспокойство...
   Король заметил это, когда она села около него и посмотрела на него какими-то как бы затуманенными глазами.
   - Что с тобой сегодня? - спросил он.
   - Сегодня я так же счастлива, как всегда, - быстро ответила она, наливая ему кубок и грациозно подавая его своей белой рукой. - Обо мне не заботься, господин мой, отдыхай у меня, пользуйся жизнью, забудь хоть на время о тяжелой твоей короне. На то я раба твоя, чтобы усладить тебе хоть один час после усиленной работы.
   - Никогда в жизни я не проводил таких счастливых моментов, как с тобой, - сказал Казимир, - и, хотя завистливые люди хотят омрачить это счастье...
   Король не договорил, принял кубок из рук очаровательной хозяйки и поцеловал ее в лицо.
   - Но ты что-то сегодня печальна? - спросил он.
   - У меня нет никакого повода печалиться, - возразила Эсфирь, - и я не хотела бы говорить о чем-либо грустном с моим властелином, но сегодня приходится.
   Сказав это, она встала. Казимир с беспокойством смотрел на нее; лицо ее стало серьезно, брови немного сдвинулись.
   - Неужели эти люди осмелились сделать тебе что-нибудь неприятное? -спросил король.
   - Это не то, - ответила она улыбаясь, - на это я не жаловалась бы. При таком счастье, как мое, какое значение может иметь неудовольствие, причиненное людьми? Было бы даже несправедливо жаловаться на это.
   - Что же, наконец? - настойчиво допытывался Казимир.
   Эсфирь села и медленно стала говорить, обдумывая каждое слово и внимательно следя за королем, какое это на него произведет впечатление.
   - Наш народ рассеялся повсюду. В твоем государстве нет города, нет местечка, где бы не было моих бедных соплеменников. Люди, поставленные в такие, как и мы, условия, чтобы защититься от мучений и преследований со стороны других, должны крепко держаться друг за друга. Мы узнаем один от другого, что где происходит, мы часто получаем более верные сведения и гораздо скорее, чем вы и ваши чиновники, которые должны были бы все знать. Король внимательно слушал.
   - Господин мой, - прибавила Эсфирь, приближаясь к королю. - Вы обогатили и возвысили Мацека Борковича. Можете ли вы ему вполне верить? Уверены ли вы в том, что он ничего не замышляет против вас?
   Это первое вмешательство Эсфири в государственные дела изумило короля и произвело на него неприятное впечатление.
   - Разве ты что-нибудь знаешь про него? - спросил он.
   - Наши говорят, что этот, на вид послушный и преданный человек, что-то задумывает против вас, - продолжала Эсфирь. - Он созвал великопольских землевладельцев, и почти все они присягнули и письменно обязались пойти вместе с ним.
   - Да, я знаю об этом, - возразил король, - но это не заговор против меня направленный, так как в договоре, который они с ним заключили, написано, что все они останутся мне верными.
   Эсфирь улыбнулась.
   - Так разве нужно было бы все это писать, если бы не хотели этим прикрыть какие-то другие планы? - спросила она, глядя на короля. - Люди опытные и проницательные утверждают, что этот союз заключает в себе самое опасное предательство. Я лишь глупая женщина и всего этого не понимаю, но у нас есть умные люди, и они говорят, что Мацек Боркович изменник и очень опасен, потому что он льстит и держится в стороне.
   Казимир задумался; Эсфирь медленно продолжала:
   - Я не от себя лично говорю, но повторяю совет умных людей: берегитесь этого человека. Вы желаете из всех земель составить одно государство. Мацек хочет оторвать Великую Польшу и править ею, став к вам в ленные отношения как Земовит в Мазовии.
   Заметив удивление на лице слушателя, она взяла его руку и поднесла ее к устам.
   - Повелитель мой! - произнесла она. - Мне все эти дела чужды, мой ум не может разгадать таких тайн, но среди нашего племени много умных людей, которые глубоко видят. Они скрываются и молчат, потому что для них опасен и сам их ум. Вот эти-то умные люди и говорят тебе через меня. Остерегайся Мацека Борковича.
   Казимир молча, терпеливо все выслушал и задумался. С грустной улыбкой он сказал:
   - Совет, быть может, и хорош... Кому надо управлять страной и охранять ее, тот должен быть всегда осторожным. Совет хорош, но, дорогая Эсфирь, я предпочел бы услышать его от друзей, а не из твоих уст, которые, казалось бы, созданы затем, чтобы услаждать слух приятными лишь звуками.
   - Да, это правда! - шепотом произнесла Эсфирь. - Да, мой властелин, я это сама чувствую, но сердце мое дрожит, когда я слышу, что моему любимому повелителю может угрожать опасность. Могу ли я молчать? Я и мои братья, которым ты дал и даешь приют в твоей стране, все мы тебя очень любим, и они-то говорят моими устами.
   - Мацек Боркович! - воскликнул король. - Да, он силен сам по себе и через меня, потому что я ему дал власть там, где она ему нужна была для поддержания порядка. Но точно так же, как я его возвеличил, сумею его и уничтожить. Да, - прибавил король хладнокровно, - но для этого нужно чего-нибудь больше, чем подозрения и голословные обвинения. Надо ждать... - И хорошенько смотреть! - прервала Эсфирь.
   Это предостережение не осталось без последствий. Казимир возвратился в замок озабоченным и на следующий день послал Добка в Познань к Вержбенте с приказанием, чтобы последний приехал, но никому не сказал бы, куда он отправляется и что король его к себе потребовал.
   К тому времени прибыл в Краков милый и всегда желанный для короля гость, вполне преданный ему Богория, архиепископ гнезнинский. Прозорливые люди втихомолку поговаривали, что будто его тайно вызвал его племянник, ксендз Сухвильк. Король всегда был рад его приезду, и их взаимные отношения всегда были самые теплые и дружеские; никаких недоразумений между ними не случалось. Богория был всегда снисходителен, а король был за это ему сердечно признателен. Этот, в свое время строгий и энергичный пастырь, если дело касалось любимого короля, был поистине для него отцом, так как умел говорить с ним с такой родительской лаской, что самые трудные вопросы у них обыкновенно решались к согласию и удовольствию обеих сторон. Богория, прибыв в Краков, первым делом отправился во дворец к королю и уведомил его, что приехал для переговоров с краковским епископом относительно спорных владений и церковного обложения в обеих епархиях. Король опасался, что пастырь начнет говорить об Эсфири, но тот даже в самых интимных разговорах ни одним словечком не дал ему почувствовать, что знает о ней, и король был ему за это очень благодарен.
   Между тем, Бодзанта ни перед кем не скрывал своего негодования.
   - Я простил бы ему и десять наложниц, - говорил он, - но такого соблазна не могу потерпеть. По нашим церковным уставам евреи не имеют права держать слугу христианина, а тут сам король пошел к ним на службу. Неудивительно, если он после этого подарит еще новые права им после того, как они выклянчили уже себе некоторые у Болеслава Калишского; настанет время, когда нам придется опасаться их, а не им нас!
   Без ведома короля под различными предлогами были созваны отовсюду влиятельные люди и дворяне. На третий день по приезду архиепископа у него собрались: Збышек - краковский настоятель, кастелян Спытек, Ян Наленч -краковский вицеканцлер и еще некоторые другие знатные лица. Ксендз Сухвильк, вместо своего дяди исполнял обязанности хозяина.
   Все собравшиеся были известны своей преданностью и любовью к королю; один лишь Бодзанта со времени истории с Баричкой, хотя и помирился с королем, однако, был с ним холоден и как бы несколько неприязненен. Излагать в чем дело не представлялось надобности. Архиепископ, вздохнув и воздев руки, первый произнес:
   - Это Господь нас карает. Король наш горяч, как все Пясты, и многое надо ему простить.
   Бодзанта стремительно поднялся с места и с жаром перебил говорящего: - Мы уже достаточно прощали! Мой славный, неустрашимый ксендз Марцин пал жертвой! Вместо исправления, сами видите, что случилось. Потеряв стыд, он взял любовницу из поганого племени, одно прикосновение к которому уже оскверняет человека. Какое уважение после этого будут иметь к нашей короне? Необходимо пригрозить ему проклятием! - быстро прибавил он. - Да, проклятием! Тут необходимы строгие меры, нашей снисходительностью мы сами довели его до этого. Сухвильк встал. - Позвольте мне сказать одно слово, - сказал он. - Я знаю короля не с нынешнего дня, знаю его характер, хорошие и дурные стороны. Как и в той несчастной истории с покойным ксендзом Баричкой, так и теперь вы не повлияете на короля ни проклятиями, ни угрозами, этим вы ничего не достигнете и заставите его бороться с вами.
   - Так как же, по-вашему? - накинулся на него Бодзанта. - Значит, сложить руки, ничего не видеть, молчать и терпеть?
   Сказав последние слова, он насмешливо поглядел на всех.
   Богория, терпеливо слушавший все время, медленно начал:
   - Мне кажется, тут иначе надо действовать. Король давно уже горюет, что не останется после него мужского потомка. Он не стар, жены не имеет. Надо ему дать молодую, красивую жену, к которой он мог бы привязаться, тогда он бросит свою теперешнюю любовь.
   Спытек и все остальные сочувственно отнеслись к предложению архиепископа; между ними не было сторонников венгерского дома.
   - Именно так надо сделать, как предлагает наш архипастырь, - произнес Спытек, выступая вперед; из всех светских лиц, находившихся здесь, он был самый старший по чину. - Иначе, пожалуй, не уймется его пылкая натура, -прибавил он.
   Бодзанта, сидевший рядом с архиепископом, услышав эти слова, взволнованно поднялся с места и проговорил:
   - Мы не сумеем этого сделать, несмотря на все наше желание. Я уважаю помазанника Божьего, но должен сказать правду: про него худая слава идет. Ни один отец не отдаст за него своей дочери из боязни, чтобы ее не постигла участь Аделаиды, которая должна была уступить свое место Рокичане. Никакая княжна не пойдет за него, а для королевы не только нужна молодость и красота, но и знатность рода, чтобы нам не пришлось краснеть за ее происхождение.
   - Я с этим не согласен, - возразил Богория, - и ручаюсь, что мы найдем княжну. При Казимире наше королевство стало таким, каким оно никогда не было - большим и сильным государством. Надеть такую корону на свою голову - чего-нибудь да стоит.
   - Княжну-то мы найдем, - промолвил Спытек, - лишь бы он согласился на этот новый брак.
   - А зачем он ему? - возразил Бодзанта. - Он давно уже отказался от надежды на сына. Справедливый Бог его наказывает за смерть моего благочестивого Барички. Он сам отлично знает, что от любовниц будет иметь сыновей, но от жены Господь не даст ему их.
   - Бог милостив, - прервал серьезно архиепископ. - Я не теряю надежды... Об этом мы все будем молиться и вы, брат мой, - обратился он к Бодзанте, который сдвинул брови и бормотал:
   - Пусть раньше заслужит это, за связь с жидовкой он подлежит церковному отлучению.
   Все замолчали.
   - Мне кажется, - сказал Спытек, - что если бы мы все стали просить об этом короля, то он согласился бы на новый брак.
   - Раньше вы найдите княжну, которая захотела бы пойти за него, -язвительно проговорил Бодзанта. - Вы нигде такой не найдете.
   - Полагаю, - ответил архиепископ, - что не наше дело подыскивать и навязывать ему невест. Попросим его, чтобы он женился и избрал себе жену по сердцу.
   - Но сердце-то его в когтях жидовки! - рассмеялся Бодзанта.
   - Я думаю, что его тянет к ней не сердце, но страсть и плотская любовь, - сказал Сухвильк.
   - Говорят, что она не глупа, - злобно подшучивая, сказал Бодзанта. -Когда при красоте да еще и ум окажется, то трудно с этим бороться.
   Среди совещающихся снова наступило молчание.
   Богория, ничуть не смущенный возражениями, которые он выслушал, снова вернулся к своему предложению.
   - Мы все пойдем к нему, - произнес он, - но не затем, чтобы делать выговор и угрожать, а упрашивать будем его. Нам желательно иметь короля, в котором текла бы кровь наших Пястов, поэтому пускай он женится. Станем служить молебны, Господь уже не раз творил для нас чудеса.
   - Но не для тех, кто попрал Его права, - возразил Бодзанта. - Милостивые государи, - тут он обратился к Спытку и к светским, - делайте, что хотите. Можете пойти просить, а я не пойду. Я могу молиться о наведении его на путь истины, но, пока он погряз в грехах, я от него отворачиваюсь так же, как Бог и святые покровители нашего королевства отвращают свой лик. Со времени смерти Барички Бог нас беспрестанно карает и бичует мором, гладом и наводнениями, а между тем, до сих пор не уничтожил закоснелости в грехах; чем же мы тут поможем? Остается поступить так же, как Бог, и во имя Его бичевать и суровостью направлять к покаянию. - Хоть с начала-то попробуйте испытать более мягкие средства, - произнес Сухвильк. - Когда терпение и снисходительность исчерпаются...
   - Они давно должны были исчерпаться, - сказал Бодзанта.
   Богория, как бы не слышал этого разговора и продолжал развивать свою мысль:
   - Пойдем к королю...
   Тут Сухвильк, дав знак дяде, возвысил голос.
   - Для того, чтобы этот шаг увенчался успехом, - произнес он, -следует раньше обдумать, идти ли нам к нему всем вместе, или же поодиночке при всяком удобном случае говорить ему об этом? Король не терпит какого бы то ни было принуждения, которое производит на него обратное действие. Всякий из нас, руководимый любовью к нашему королю и его дому, может и обязан упрашивать его об этом. Все эти отдельные голоса, вместе взятые, произведут действие.
   Бодзанта пожал плечами.
   - Господа, - произнес он насмешливо, - ручаюсь вам, что, пойдете ли вы все вместе или каждый отдельно, король завтра же будет знать о том, что это решено всеми сообща!!
   Ксендз Сухвильк, приняв эти слова на свой счет, покраснел и сказал:
   - Ни я, ни ксендз Збышек, ни наш краковский кастелян об этом ему не скажем, а наш епископ, - он указал на Бодзанту, - не пошлет к нему во дворец донесения об этом.
   Бодзанта рассмеялся.
   - Я не знаю, кто ему передаст и кто всегда ему передает, но знаю только то, что король всегда осведомлен о том, что ему знать не надлежит. - А о чем же королю в своем королевстве знать не следует? - спросил ксендз Сухвильк.
   Епископ грозно взглянул на него.
   - Вы распространяете пагубное учение! - воскликнул он. - Вы хотели бы, чтобы король в своем государстве один был властен, а мы, духовенство, были его слугами! О том, что мы делаем и предпринимаем, ему не следует знать, и он не должен вмешиваться!
   Богория, который все это время молча вертел большой перстень в руке и задумчиво куда-то смотрел, произнес:
   - Король признает и уважает власть духовенства и церкви.
   - Однако он Баричку велел утопить! - сказал Бодзанта.
   - Нельзя в этом его обвинять.
   - Как же нельзя, коли он защищал убийц! - кричал непримиримый Бодзанта.
   - Ведь с этим злополучным делом уж давно покончили, - произнес Сухвильк.
   - Но его не забыли! - живо произнес Бодзанта, - и память о нем никогда не умрет. Кровавого пятна не смоешь.
   - Христос велел нам прощать, - сказал архиепископ.
   Разгневанный Бодзанта умолк. Вскоре он сделал вид, что хочет уйти, но архиепископ задержал его.
   - Нам надо, чтобы и вы согласились, - сказал он, - дайте себя уговорить.
   - Здесь вы глава, - с задором ответил Бодзанта, - хотя в моей епархии я пастырь. Что порешите - я противиться не стану, но я не могу изменить своего мнения.
   Сказав это, он стал прощаться. Богория, взяв его под руку, проводил с почетом до передней. Все прочие остались и некоторое время молча сидели. С уходом Бодзанты у них как бы бремя скатилось с плеч.
   Первым начал говорит Сухвильк.
   - Хотя наш пастырь придерживается других взглядов, чем мы, но я уверен, что если с Божьей помощью нам удастся достигнуть того, что мы порешили, он не будет противодействовать и присоединится к нам. Он все еще не может простить королю прежнюю обиду, но он сдастся, наконец.
   - И я тоже надеюсь на это, - подтвердил архиепископ, охотно соглашавшийся с мнением своего племянника.
   Спытеку и всем остальным нечего было говорить: они охотно приняли проект королевского брака и все те средства, которые могли привести к его ускорению. А так как Сухвильк, который лучше всех знал короля, советовал воздействовать на него в одиночку, то его предложение, как наиболее соответствующее, и было принято.
   Богория должен был первым переговорить об этом с королем, а так как он не мог долго оставаться в Кракове, то поехал на другой же день во дворец. В это время там как раз происходила постройка нового здания, и король так интересовался работами, что сам ежедневно все осматривал и обо всем расспрашивал.
   Дворец, первоначально построенный еще при отце и затем увеличенный в своих размерах, Казимир хотел сделать если не таким, какой вполне соответствовал бы его большому королевству, то, по крайней мере, сообразно со своим вкусом.
   В нем не было удобного помещения для самого короля и достаточного количества больших комнат для приема почетных гостей.
   Казимир мечтал о таком дворце, какие видывал в Праге, Будапеште, Вышеграде венгерском, и о таких, которые, по рассказам Вацлава из Тенчина, имелись в иных европейских столицах. Но для этого недоставало каменщиков, строителей, резчиков и других мастеров, которых приходилось выписывать из-за границы. Пришельцы эти, находя достаточно работы в Кракове и в других городах, по большей части оставались жить в стране, и местная молодежь училась у них разным искусствам; король радовался, что не одни чужестранцы работают при его постройках.
   Казимир всегда охотно разговаривал с рабочими и мастерами. Поэтому его обвиняли в пристрастии к пришельцам, в особенности, к немцам, которых он слишком много привлек в страну; но он это сделал из любви не к ним, а к стране, в которую они принесли то, в чем она нуждалась.
   Когда Богория приехал в замок, Добек Боньча сообщил ему, что король находится при постройке, и предложил провести его туда. Но не успели они сделать несколько шагов, как увидели приближающегося к ним короля, который радостно приветствовал своего любимого пастыря. Казимир был ему благодарен за то, что он до сих пор еще ни разу ни единым словом не обмолвился об Эсфири, хотя по своему положению он мог бы это сделать.
   Они вместе вошли во дворец.
   - Слава Богу, - произнес архиепископ, - это наше старое гнездо все роскошнее становится. Дал бы Бог, чтобы оно возвеличилось и украсилось нам на радость. Но непристойно королю жить в нем одиноким.
   - Не моя вина в том, что я остался один, - со вздохом сказал Казимир, - вам известна вся моя жизнь с ее горестями и неудачами. Слишком поздно ее начинать сначала!
   - Поздно? - спросил, садясь, Богория. - Но вы, ваша милость, еще молоды!
   - Мне предсказано, что я не оставлю потомка! - прибавил король грустно.
   - Бессмысленное пророчество! - прервал архиепископ. - Разве кто-нибудь знает мысли и решения Божьи?
   Король задумчиво опустил голову.
   - Мы все, которые умеем любить и ценить наших королей, - говорил Богория, - молимся и искренно желаем, чтобы все эти предсказания оказались ложными. Не след вам оставаться вдовцом, не имея наследника... Ведь это добровольное отречение от всякой надежды! В вашем государстве находятся такие люди, которые желали бы видеть на пястовском троне Людовика, вашего племянника... Хотя и в нем есть доля этой дорогой для нас крови, но мы то еще не отказались от сладкой надежды, что вы откажете корону своему собственному сыну!
   Говоря это, Богория смотрел на короля, который сидел, опустив глаза и нахмурившись, не говоря ни слова; казалось, что этот разговор задел затаенное больное место короля и навел его на грустные размышления. Временами архиепископ прерывал речь, как бы ожидая ответа, но его не последовало.
   Казимир отлично понял, почему архиепископ уговаривает его жениться.
   Это был почти неуловимый намек на то, что тот образ жизни, какой он вел, в глазах пастыря не соответствует королевскому достоинству. Всякий намек, хотя бы и сделанный в самой деликатной форме, на эту связь, которая до сих пор всецело поглотила его, был ему неприятен.
   - После всех попыток, которые я делал, - произнес, наконец, король, -трудно мне решиться на новую.
   - Но вы обязаны посвятить себя будущности королевства, - возразил Богория.
   После продолжительного молчания Казимир равнодушно произнес:
   - Трудно найти такую жену, которую я бы хотел, а первой попавшейся я взять не могу. Брак заключается на всю жизнь, и ошибку пришлось бы искупать тоже всей жизнью.
   - Но Бог милостив и ошибки не будет! - воскликнул архиепископ. -"Ищите и обрящете!" сказано в Священном Писании.
   Разговор между ними еще продолжался, когда пришел кастелян Спытек, который ежедневно бывал в замке. Архиепископ нарочно обратился к нему:
   - Я уверен, что и вы присоединитесь ко мне. Я тут уговариваю короля жениться...
   - Еще бы! Мы все готовы хоть на коленях просить короля об этом, -произнес Спытек, преклоняя голову перед королем. - Вы, ваше преосвященство, предвосхитили наше желание, которое давно уж у нас, но мы не осмеливались его высказать... Вся страна ждет этого...
   - Однако, вы отлично знаете, - ответил король, смущенный этой настойчивостью, - что на всякий случай назначен наследник, и страна не останется без короля. Корона обещана Людовику.
   - И он нам мил будет, если, Боже сохрани, к нему перейдет трон, -произнес Спытек, - но совсем иное дело свой господин, выросший и воспитанный у нас, чем чужой, хотя бы и самый лучший. Помимо желания он тотчас же принесет с собой чужие обычаи, введет чуждые нам законы...
   Как бы желая переменить разговор, король прервал его и произнес с деланной веселостью:
   - Я не сторонник нового брака, да и думаю, что ни одна княжна не прельститься вдовцом... Я уже стар...
   Богория усмехнулся.
   - Нашлась бы лишь охота жениться... А сватать все станем...
   - Да, - продолжал король, - в моих летах необходимо, чтобы другие старались обо мне и меня женили, потому что я сам этого не сумею. Архиепископ еще некоторое время продолжал разговор на эту тему, хотя и знал, что королю это неприятно.
   Спытек помогал ему.
   Кохан, который уже знал о бывшем совещании, старался узнать, какое впечатление произведут на Казимира речи архиепископа и кастеляна; он заметил только, что короля покинула его веселость. Вечером Казимир пошел к Эсфири.
   На следующие затем дни всякий, кто имел случай разговаривать с королем, поддерживал мысль, высказанную Богорией. Случалось и так, что кто-нибудь неловко упомянет о всеобщем желании... Король в таких случаях всегда хмурился... Эти бесконечные приставания со всех сторон дали ему возможность догадаться, что он является результатом общего соглашения, и что это был заговор против него.
   Однажды Казимир, будучи в скверном расположении духа, спросил Кохана, который всегда обо всем знал:
   - Откуда взялось это, что все так настойчиво хотят меня женить?
   - Это не нуждается в объяснении, - ответил Рава, - вы, ваше величество, сами понимаете значение этих просьб отовсюду... Они хотели бы отвести вас от еврейки...
   Король пробормотал что-то.
   - Такой как она, - сказал он, - они не найдут. Напрасно они стараются... Я с каждым днем все больше и больше привязываюсь к этой девушке.
   Осторожный любимец короля молчал.
   Прошло несколько месяцев и любовная связь с Эсфирью продолжалась. Нарекания все росли и дошло до того, что вместо просьб отдельных лиц во дворец торжественно явились краковские старейшины и сановники вместе с окрестными землевладельцами и выразили просьбу исполнить их общее желание и отыскать себе жену.
   Король вынужден был ответить и, утомленный и раздраженный приставаниями, сказал этим послам, что готов исполнить их желание и всех тех, представителями которых они являются, лишь бы найти подходящую княжну-невесту.
   Он таким образом связал себя обещанием.
   Кастелян Спытек и некоторые другие первые посоветовали искать княжну в доме силезских Пястов. Начали расспрашивать при различных княжеских дворах и стали перечислять невест по имени...
   Король с неудовольствием, угрюмый, выслушивал все доклады об этом, пожимал лишь плечами и по большей части оставлял их без ответа. Он знал, что ему не удастся оградить себя от нового брака. Вечера он по-прежнему проводил у Эсфири, а часто даже, не обращая внимания на то, что скажут, среди бела дня останавливался перед домом еврейки, сходил с лошади, а свиту отпускал домой.
   Однажды Казимир пришел к Эсфири более сумрачным, чем когда-либо. В этот день ему особенно надоели и настойчиво сватали княжну Ядвигу из Глогова, о которой носились слухи, что она молода, красива и так воспитана, что вполне достойна сделаться королевой.
   Относительно всей этой истории о браке Эсфирь давно уже знала, с самого ее начала; она уже успела найти среди придворных несколько услужливых лиц, которые немедленно сообщали ей обо всем, что происходило во дворце.
   Однако она ни разу ничем не обнаружила перед королем, что знает что-нибудь об этой брачной затее, и лицо ее никогда не выражало печали и опасения; наоборот, она весело встречала его, занимала его своей болтовней и старалась, чтобы он в ее обществе забыл обо всех удручающих его заботах. Казимир, с своей стороны, переступая порог ее дома, старался казаться беззаботным, и часто случалось, что эта принужденная веселость превращалась в настоящую.
   В этот день Казимир, несмотря на все усилия, не мог разогнать морщин на челе и, вошедши в комнату, утомленный бросился в кресло. Он принялся за ужин, который был приготовлен, почти ни слова не проговорив. Эсфирь тоже молчала, всматриваясь в его озобоченное лицо. Его выдавало тяжкое бремя, обрушившееся на него, и он решил поговорить с ней откровенно обо всем. Окончив ужинать, он взглянул ей в глаза. Девушка сидела против него, прекрасная как всегда, лишь немного бледнее обыкновенного.
   - Эсфирь, - произнес король, протягивая ей руку через стол, - что бы ты сказала, если бы меня заставили жениться? Духовенство, дворяне, все принуждают меня... Настаивают... Я отказываюсь... Но сумею ли я устоять! Видит Бог, я не желаю жены, но...
   Эсфирь все время не спускала с него глаз и спокойно слушала.
   - Король ты мой, - произнесла она, когда он остановился, - ведь ты король и для них тоже... Им нужен твой наследник, в котором текла бы твоя кровь... Что же сказать на это? Ты, стало быть, бросишь свою Эсфирь?
   - Никогда! Никогда! - страстно воскликнул Казимир. - Ты для меня все, и никто тебя мне не заменит!
   - Разве молодость, красота, новизна не заставят тебя против твоей воли забыть меня? - спросила девушка спокойно и серьезно.
   - Я уверен, что не сумею полюбить другую, как люблю тебя! - произнес король. - Моя любовь к тебе должна была быть велика, если она заставила меня снизойти с трона к Эсфири; это ведь не мимолетное увлечение, и никакое привлекательное личико княжны не в состоянии его уничтожить.
   По лицу Эсфири заструились две слезинки.
   - Ты мой господин, а я - твоя раба, - произнесла она, - сделай то, что захочешь... Эсфирь будет послушной... Рану, нанесенную ее сердцу, она от тебя скроет, и ты не увидишь ее страданий.
   Казимир, взволнованный и расстроенный ее словами, встал с кресла, чтобы лаской успокоить ее и уверить, что он никогда не изменится. Но девушка, по-видимому, превозмогла себя и преодолела страдание, вызвавшее слезы; к ней возвратилась улыбка, и она казалась счастливой, вполне уверенной в его любви.
   Король принялся жаловаться перед нею.
   - Мы не владыки на своем престоле, а полные рабы! - воскликнул он. -Я держу в своих руках жизнь каждого, а своей собственной распорядиться не могу. Духовенство с одной стороны, дворяне с другой - все так настойчиво пристают, что самой сильной воле нельзя не уступить... Когда я добр, говорят, что я слаб; становлюсь строже - упрекают в жестокости. Всякий после работы может отдохнуть; и у судьи, и у воина, и у мужика находится для этого свободное время; один лишь король, на которого устремлены взоры всех, за каждым шагом которого следят, настоящий раб. Жениться он должен из политических расчетов, жить в ладах с неприятелем для поддержания мира, воевать ради пользы других, но для себя лично ему ничего нельзя сделать.
   - Властелин мой, - прервала его Эсфирь, - зато Бог вас поставил выше всех и управляет через вас народом... Жаловаться может лишь обыкновенный человек, король должен быть выше всего этого.
   Казимир, который боялся слез, упреков и вообще всего того, что могло омрачить его юное счастье, которым он еще так мало пользовался, был ей чрезвычайно признателен за то, что она так мужественно и с таким доверием к нему приняла эту горькую весть. Эта признательность еще более увеличила его любовь к ней; со слезами на глазах он повторял в тот день, что никогда не покинет ее, как бы на этом не настаивали, и останется ей верным.
   Кохан, которого король не остерегался, подслушал у дверей и пришел к убеждению, что Казимир не так скоро оставит Эсфирь. Это заставило его изменить свой образ действий, и с этого дня он стал преданным слугой девушки.
   На следующий день он сам предложил Казимиру свои услуги для передачи Эсфири подарков, предназначенных ей королем, как доказательство его признательности и увеличившейся любви; дары эти своим великолепием превосходили все до сих пор полученные ею...
   Кохан в сопровождении двух слуг, отвез подарки и передал их Эсфири вместе с письмом от короля. Пользуясь удобным случаем, Рава старался уверить ее, что готов всегда во всем помогать ей у короля и быть ее верным слугой.
   Он вероятно надеялся на благодарность с ее стороны и доверчивое сближение, но Эсфирь холодно приняла все его любезности.
   Так же, как и королевского любимца, она приняла всех тех, которые желали подслужиться к ней, чтобы через нее достичь чего-нибудь от короля. Она на все просьбы неизменно отвечала, что ни для себя, ни для других не смеет беспокоить короля просьбами.
   И действительно, Казимир никогда не слышал от нее даже намека о чем-либо постороннем, не касавшимся их обоих.
   Левко и другие родственники часто приставали к ней с массой различных мелких просьб, но Эсфирь всегда отвечала отказом.
   - За весь наш народ я буду хлопотать у него, за единичных людей не могу. Он ищет при мне отдыха и забвения, и я не хочу своим приставанием лишать его спокойствия.
   Левко сердился, но вскоре, поняв ее лучше, перестал настаивать.
   Многие надеялись, что она жадностью и превышением власти надоест королю и оттолкнет его от себя, но у девушки, к их изумлению, оказался ум, и та, на которую раньше смотрели, как на минутный предмет развлечения для короля, в непродолжительном времени приобрела такое влияние на него и стала такой значительной силой, какой никто не предвидел. Кохан молча покачал головой. Его царствование кончилось.
   С того вечера, как Эсфирь покорно подчинилась неизбежности брака короля, ее влияние возросло неимоверно.
   Вскоре у нее родился первый сын, которого Казимир, признав своим, велел окрестить, назвал его Пелкой и дал ему герб с половиной орла и двумя белыми розами. Рождение сына вызвало еще большее неудовольствие против короля, но оно осталось таким же безрезультатным, как и предыдущие негодования.
   Между тем, были посланы сваты к княжне Ядвиге, а во дворце спешили приготовить все к торжественной свадьбе.
   Казимир ничему не препятствовал и равнодушно позволял распоряжаться собой. Ядвига ли из Силезии, или какая-нибудь другая, насильно ему навязанная, будет ему дана в подруги жизни - для него было все равно.
   Живой, пылкий, с беспокойным характером Мацек Боркович, владетель многочисленных имений, полученных им когда-то за заслуги своего отца, познанского воеводы, был могущественным вельможей и пользовался громадным влиянием.
   Это можно было заметить во время его присутствия на совещании о Неоржи, когда он прислушивался к бесплодным разговорам людей, недовольных королем, желавших против него что-то предпринять, но ничего не умевших и ограничившихся одним только ропотом и перечислением своих обид.
   Боркович был человек дела, а не слова; хотя на вид горячий, увлекающийся, откровенный, крикливый, однако, он обладал способностью сообщать другим только то, что находил нужным и никогда не выдавал того, что решил скрыть. Несмотря на его годы, - ему было сорок с лишним, и у него был взрослый сын, - у него был молодцеватый, бодрый, юный вид, и он, как юноша, любил ухаживать за женщинами.
   В Великопольше он был человеком могущественным не потому, что владел крупной недвижимостью, а потому, что, родившись там, он всю жизнь старался и всеми средствами пользовался, чтобы расположить к себе людей и приобрести в лице их сторонников. Он не был разборчив в выборе средств и исходил из той точки зрения, что верный путь для приобретения любви человека - это потворствовать его слабостям. Его боялись, потому что он был человек горячий, но все охотно с ним дружили, так как он для каждого был чем-нибудь полезен. Любившим охоту он предоставлял в распоряжение свои леса; любителей повеселиться он приглашал к себе и устраивал для них развлечения, людям честолюбивым помогал достигнуть почестей, а корыстолюбивых умел подкупить своими дарами.
   Некоторые давно уже смотрели на Бо

Другие авторы
  • Тарловский Марк Ариевич
  • Гутнер Михаил Наумович
  • Толстая Софья Андреевна
  • Мерзляков Алексей Федорович
  • Озеров Владислав Александрович
  • Пестель Павел Иванович
  • Мещерский Владимир Петрович
  • Брусилов Николай Петрович
  • Куйбышев Валериан Владимирович
  • Певцов Михаил Васильевич
  • Другие произведения
  • Развлечение-Издательство - Роковая поездка на санях
  • Короленко Владимир Галактионович - К биографии В. Г. Короленко
  • Романов Пантелеймон Сергеевич - Дом No 3
  • Клейст Генрих Фон - Землетрясение в Чили
  • Грот Яков Карлович - Воспоминания о графе М.А. Корфе
  • Ричардсон Сэмюэл - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов (Часть третья)
  • Леонтьев Константин Николаевич - Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве
  • Хаггард Генри Райдер - Аллан Кватермэн
  • Полевой Николай Алексеевич - Мешок с золотом
  • Есенин Сергей Александрович - Отчарь
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
    Просмотров: 446 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа