Крашевский Иосиф Игнатий - Два света

что отсрочка даст тебе силы... Ты боишься вспышки, но поверь, не избегнешь ее: сегодня или завтра - она будет одна и та же...

   - Мне нужно собраться с мыслями, составить план... умоляю тебя - молчи до времени...

   - Будь покоен... я никогда не изменял. Никто не догадается, что случай открыл мне вашу тайну. Я буду молчать... закрою глаза, потому что еще верую в тебя...

  

  

   Когда на другой день все собрались в гостиной, Алексей не смел взглянуть на Полю, опасаясь, что взгляд изменит ему и покроет румянцем бедную девушку. Но любовь сироты была так сильна, так искренна, что она не краснела. В простоте своей она еще хотела хвалиться победою. Поля знала, что Алексей нечаянно видел ее с Юлианом, но это нисколько не смутило ее: она рассчитывала на благородство Дробицкого и даже не понимала надобности молчать. Смелый взгляд девушки сказал Алексею все... Он невольно смешался, когда Поля сама очень свободно сказала ему:

   - Как поздно вы прогуливаетесь по саду! Закрывая у себя окно, я видела, как вы возвращались в двенадцатом часу. Ночь была прекрасная, не правда ли?

   Алексей покраснел и не нашелся, что сказать в ответ. Изумленный Юлиан должен был отворотиться, чтобы скрыть овладевший им испуг. Поля была в самом восторженном состоянии, весела, говорлива, как в прежние счастливые времена, смеялась и острила, преследуя Алексея, не имевшего сил отвечать ей. Юлиан страдал от этой чрезвычайной веселости, потому что не умел вторить ей. Напротив, Анна, ничего не знавшая о случившемся, очень радовалась веселости Поли и с ангельской невинностью постоянно вмешивалась в разговор, хоть не могла даже вполовину понять его значения. Хорошо помня вчерашнее совещание с Дробицким, она решилась испытать Юлиана и отозвала его в другую комнату. Поля осталась одна с Алексеем...

   Смело глядя в глаза Дробицкому, девушка проворно подошла к нему, подала свою дрожавшую ручку и спросила:

   - Вы не сердитесь на меня?

   - Я? За что?

   - Я жестоко преследую вас...

   На устах ее порхнула улыбка, в глазах навернулись слезы.

   - Бедный молодой человек! - прибавила она. - А я так счастлива!.. Ведь вы все знаете?

   - Решительно ничего не знаю.

   - Я люблю вас, как брата... но молчите.

   - В самом деле, вы говорите загадочно...

   - Не считайте меня ребенком... Я видела вас вчера, вы также должны были видеть нас...

   Алексей смешался.

   - Я не стыжусь! - воскликнула Поля с гордостью. - В самом деле, я люблю его и готова пожертвовать для него жизнью... Что мне свет? Что люди?

   - Но подумали ль вы когда-нибудь о будущем?

   - Нет, и не хочу думать... для меня нет и не будет его... побешусь, насмеюсь, наплачусь... и умру... счастливою...

   Алексей вздохнул.

   - О, благословенная, легкомысленная молодость! Какие творишь ты чудеса!.. Есть ли возможность убеждать вас теперь?..

   - Вы - холодный, расчетливый, человек, - с живостью возразила Поля. - Всю жизнь думаете о будущем и потому никогда не имеете настоящего... Как вам не стыдно, как не жаль этого? Завтра?! Да разве оно принадлежит мне?.. Я наслаждаюсь и смело иду навстречу грозной будущности. Что ж такое, что я буду страдать? Но разве не страдают даже среди счастья? Я умру?.. Но разве не умирают среди восторгов? Вы мелки, вы дети, старцы, но никак не мужчины и не люди!

   - Все это прекрасно, - сказал Алексей, - но если дело идет не об одной нашей, но вместе и о чужой будущности, то маленький расчет, кажется, не лишнее дело.

   - Чужая? Моя и его будущность это одно и то же, - возразила Поля, забываясь. - Мы - двое, составляем одно полное и целое существо, можем ли мы не иметь чего-нибудь общего?.. Во всяком случае, холод, опасения, слезы и раскаяние придут слишком скоро, так не нарушайте нашего счастья, пане Алексей!.. Притом, знаете ли вы, - прибавила она шутливо, - и я в свою очередь также держу вас в руках...

   - Вы? Меня?

   - Да, и несравненно крепче, чем вы думаете!

   Алексей рассмеялся, но покраснел.

   - Если вы помешаете мне или испортите что-нибудь и станете на дороге... Вы еще не знаете меня... я готова страшно отомстить вам! Я эгоистка, потому что мой эгоизм составляет счастье двух существ... Я ничего не побоюсь... наговорю на вас... сочиню сплетню... догадаюсь, выдумаю, наконец даже солгу, если будет нужно...

   - Что это значит? - хладнокровно спросил Дробицкий.

   - Ничего... предположим, например, что во мне маленькая горячка...

   - Опасная...

   - Но в ней я вижу блаженство!.. Оставьте меня... я не хочу быть здоровой... и, верно, не изберу вас доктором...

   С этими словами девушка отвернулась и ушла в другую комнату. Алексей остался в крайнем изумлении и с горестью размышлял о столь внезапной и необыкновенной развязке любви, которую еще вчера надеялся подавить и разорвать. Теперь уж было поздно. Юлиан безумствовал. Поля весело шла на мучения, не думая о будущих жертвах и не боясь стыда, потому что - любила со всей силой первой молодости, невинной души и пламенного темперамента.

   Уж не вмешиваясь ни во что, Алексей только издали печально смотрел на эту драму и удивлялся, что кроме него никто не замечал перемены отношений между Полей и Юлианом. А между тем, Поля вовсе не скрывала своей страстной привязанности, ни прав своих над молодым Карлинским. Она то повелевала послушным любовником, как госпожа, то из-за самых ничтожных причин начинала капризничать, мучилась ревностью, разражалась гневом, делала сцены, не говорила по целым дням, хворала и боролась с отчаянием... Но когда любовники втайне мирились, то она также безумствовала от любви, почти бросалась Юлиану в ноги, извинялась перед ним, жертвовала своею жизнью. Почти каждый день она обливалась слезами, питалась отчаянием, упивалась счастьем. Юлиан, хоть страстно любил ее, однако с тяжелым чувством переносил эту мучительную любовь, потому что она не довольствовалась спокойствием, верою и надеждами, но беспрестанно требовала вспышек страсти, подозревала всех и все, в каждом незначительном движении видела угрозу равнодушия и металась лихорадочно... Карлинский мучился и падал под бременем столь дикой, страстной привязанности, не имея сил ни удовлетворить, ни успокоить ее.

   Анна во всем этом не видела ничего, кроме невинной забавы. Алексей почти избегал столкновений с влюбленными, потому что Поля часто и несправедливо обвиняла его в каком-то влиянии, делала ему жестокие упреки, наказывала его молчанием, насмешками, угрозами.

   Между тем, Эмилий проснулся для новой жизни... Мысль постепенно начинала развиваться в нем, как в ребенке, и столь долго запертая в головном черепе, - наконец обнаружилась перед изумленными глазами... Он понимал, спрашивал, отвечал, учился... всем этим он обязан был стараниям Алексея, и хоть плоды трудов наставника становились все очевиднее, ученик еще не открыл себя ни перед сестрой, ни перед братом. Один старый слуга догадывался в чем дело, но с улыбкой сохранял тайну, так как она должна была вдруг обрадовать все семейство...

   В одно утро Алексей, по обыкновению, пришел к Эмилию, когда в замке еще все спали, ученик встретил его со слезами радости и объятиями. Они засели над книгой и стали учиться читать посредством знаков, - этого благотворного изобретения милосердного сердца, потому что для лишенных способности слышать звуки они заменяли каждое слово. Алексей и Эмилий были так заняты, что не заметили, как Анна, встав раньше обыкновенного и привлеченная отворенным у Эмилия окном, тихо вошла в комнату и застала их за тайным занятием. При виде столь изумительной и неожиданной картины она остановилась как вкопанная, ее сердце забилось благодарностью, руки сложились как бы для молитвы, слезы блеснули на ресницах... Анна поняла, что то, что она видела теперь, было следствием долговременных трудов, поняла сердцем, что Дробицкий сделал для них, и взволнованная, счастливая, бросилась к молодому человеку и с чувством благодарности схватила его руку.

   Она не нашлась, что сказать, все выражения благодарности были бы напрасны, слабы, она только взглянула на него своими прекрасными черными глазами. Алексей стоял перед нею, как преступник, смущенный и взволнованный до глубины сердца. Потом она бросилась к Эмилию и расплакалась, видя, что не может передать ему своих чувств, так как еще не знает языка его.

   Эмилий обеими руками указал ей на Алексея.

   - Ах, а я ничего даже не подозревала! - воскликнула Анна. - Я ничего не угадала, даже не предчувствовала, что вы наш благодетель... что вы возвратите нам брата... Но к чему эта тайна?..

   - Я боялся подать и отнять надежду, хотел сперва удостовериться...

   - И Эмилий сумел скрыть перед нами тайну?

   - Эмилий одарен чудным инстинктом... сердце у него ангельское, он понял меня и был послушен.

   Анна почти плакала. Но для нее не довольно было испытывать счастье одной: она хотела скорее поделиться им с другими, тотчас послала за Юлианом, за Полей, хотела созвать весь дом и не находила слов благодарить Алексея... Юлиан прибежал в испуге, остановился в изумлении и, не говоря ни слова, бросился на шею Дробицкому. Поля пожала руку Алексея.

   - Для меня это не было секретом! - воскликнула она с улыбкой. - Я все знала. Вы принадлежите к числу избранных людей, всегда приносящих с собою благословение в тот дом, где поселитесь.

   - Надобно дать знать президенту! Президент ничего не знает... Матери! Сперва матери!.. О, какое будет счастье! Какою благодарностью мы обязаны ему!

   Во время этой сцены, Эмилий, принимавший в ней небольшое участие, смотрел на всех, угадывал впечатление, глядел на Алексея и, с чувством прижимая его руку к сердцу, улыбался...

   - Пожалуйста, научите всех нас говорить с ним! Мы будем вашими помощниками! - воскликнула Анна.

   Любовь полна эгоизма, но не должно обвинять ее за это: как земное чувство, она не может быть другою. Спустя несколько минут, Юлиан занялся Полей, Поля подошла к Юлиану, и, забыв о Эмилии, об Алексее, они продолжали шепотом разговор, начатый вчера в саду и прерванный дождем... Анна тайно молилась, Алексей незаметно удалился с душою, полной радости и спокойствия, какие возбуждает в человеке исполнение великой и святой обязанности... Он сознавал, что, возвратив Карлинским погибшего брата, оказал им услугу и вполне отплатил за их расположение.

   Лишь только вышел Алексей, Анна проворно подошла к брату и сказала ему:

   - О, ты сто раз был прав, когда упрекал меня за то, что я не поняла Алексея! Что это за человек! Какое в нем сердце, сколько благородства и характера!.. Чем мы возблагодарим его?..

   В эту минуту Юлиан против воли стал паном.

   - Надо подумать и что-нибудь сделать для него... Он беден...

   - Брат, - воскликнула Анна, - за подобные вещи не платят!..

   Поля также бросила на него почти сердитый взгляд. Юлиан покраснел и прибавил в замешательстве:

   - Ты не поняла меня... Я не то хотел сказать.

   - Заплатим ему сердечной дружбой, вниманием, покровительством и уважением, какого заслужил он.

   Поля насмешливо улыбнулась и произнесла с горьким упреком:

   - Какие же вы паны! Сейчас хотели бы заплатить, чтобы расквитаться с бедняком и ничем не быть ему обязанными. Не бойтесь! Алексею заплатит его собственное сердце и привязанность к вам, которой, кажется, вы не поняли... Вы судите о нем строго, безжалостно! Я лучше всех вас знаю его: вы смертельно обидели бы бедного человека, если бы сказали ему о вашей благодарности. Возвысьте его до себя, если даже и после теперешней жертвы он в ваших глазах представляется ниже вас, назовите его братом... Вот высшая награда, какую можете дать ему!

   - Разве мы когда-нибудь смотрели на него иначе? - спросила Анна.

   - Уж позвольте мне и ему судить об этом, - прошептала сирота, бросая взгляд на Юлиана, - и перестанем говорить об этом предмете...

  

  

   Избегая благодарности и желая на время удалиться из Карлина, Алексей сел на коня и поехал в Жербы к матери... Он бывал там довольно часто, впрочем, занятия и поездки иногда по две недели не дозволяли ему посетить родного дома. Но когда у Дробицкого страдало сердце, когда среди длинной, печальной и уединенной жизни в Карлине его грызла тоска, тогда он по инстинкту летел к своей соломенной крыше и, несмотря на то, что мать всегда была к нему сурова и мало снисходительна, находил у нее и у братьев сочувствие, которое заменялось в Карлине вежливостью - холодною и заботливою, но не братскою, не материнскою.

   Юлиан с каждым днем становился к нему холоднее, потому что страстная любовь к Поле делала его равнодушным ко всему другому. Алексей чувствовал необходимость подышать воздухом родной деревни, взглянуть на свою комнатку, занимаемую теперь Яном, немного выплакаться перед матерью, хотя он тщательно скрывал от нее свое сердечное страдание и тоску, или точнее - тайные их причины.

   Когда Алексей показался на дворе, то не узнавший его и залаявший Курта первый встретил его, потом торопливо выбежал из конюшни Парфен, и затем Ян явился на крыльце, наконец и сама Дробицкая с чулком вышла навстречу любимого сына: она сильно тосковала по нему, просиживая целые дни у окна.

   Надо было видеть, как пристально мать оглядела сына, стараясь прочитать по одежде, лицу и малейшим движениям, что происходило с ним и что привело его домой. Она не смела надеяться, что Алексей возвратился навсегда, но втайне молилась об этом... Алексей был одет лучше и наряднее прежнего, имел прекрасную лошадь, английское седло и сам походил на панича... Ян отчасти завидовал брату, но больше смеялся над ним. Дробицкая безмолвно обняла Алексея, дала ему поздороваться с Яном и подать руку улыбавшемуся Парфену, который сверкающими глазами выражал радость, что увидел своего панича.

   - Ты что-то мне не нравишься, милый мой, - начала она, спустя минуту, - стал похож на панича... Одет как кукла, а на лице видно утомление... Ты состарился от этого кумовства с барами. Ну, каково тебе там? Говори - да только подробнее, длиннее, пространнее... ведь ты не был у нас две или три недели... Хорошо ли тебе?

   - Хорошо, прекрасно, как видите, маменька: ни в чем нет недостатка...

   - Ни в чем? - спросила Дробицкая, взяв сына за руку. - Ни в чем?..

   Алексей потупил глаза и прибавил:

   - Человеку всегда недостает чего-нибудь... для чего он стал бы жить, если бы наелся досыта?.. Ну, как идет у вас хозяйство? Как живет Ян, вы, маменька?

   - У нас - захотел!.. Разумеется, хозяйство да разные хлопоты... Ян - золотой малый, трудится - и мне довольно этого... только нам скучно без тебя... оба глядим на тот замок, что украл тебя у нас, и часто, не говоря друг другу ни слова, поплачем...

   - Они так добры ко мне!

   - Почему же и не быть им добрыми? Они ко всем добры! Верю и уважаю их. Но не обманывайся, Алексей, эта доброта - насущный хлеб, которым они обделяют всех слуг своих, а ведь и ты принадлежишь к числу их... Когда-нибудь они прямо дадут тебе почувствовать, что в их глазах ты не больше, как слуга... только дай Бог, чтобы не скоро и не горько! Еще никто не побратался с ними... Даже те, кто после долгих вздохов достиг счастья породниться с ними. Они видят в этом великую жертву со своей стороны...

   - По крайней мере до сих пор они не дали мне почувствовать этого...

   - Значит - ты умен и еще не подал к тому повода! Поступай, как знаешь, но чем скорее, милый Алексей, ты возвратишься сюда, тем лучше!.. Помнишь, ты рассказывал мне об одном немце, что показывал львов и тигров... он бил их и повелевал ими, пока наконец послушные звери не разорвали неосторожного господина. До сих пор я всегда боялась твоих Карлинских, точно львов и тигров...

   Алексей рассмеялся.

   - Милая маменька, вы не знаете Юлиана, особенно Анны.

   Дробицкая взглянула сыну в глаза, пожала плечами и воскликнула:

   - Знаю святую, благородную, добрую панну Анну, ведь она бывает здесь в Жербах, довольно взглянуть на нее, чтобы полюбить... Но... она такая знатная панна!

   - Маменька, это старинное предубеждение.

   - Шляхетская недоверчивость... может быть, но человек всегда остается человеком: у всякого есть свои слабости... Если бы панна Анна была дочерью бедного шляхтича, то я стала бы перед нею на колени, а теперь... только боюсь ее...

   - Потому что не знаете ее, милая маменька!..

   - Не знаю? Взгляни-ка на мои седые волосы! Ты, что ли, знаешь лучше? Ох, дитя, дитя!

   Этим кончился разговор матери с Алексеем. На дворе показался пан Мамерт Буткевич, за ним пан Пристиан, потом вдова Буткевич с Магдусей...

   - А вот они разве лучше? - тихо спросил Алексей.

   - Если уж говорить правду, - отвечала Дробицкая, - так гораздо лучше жить с ними, потому что их прямо видишь, как в зеркало, не надо много думать о том, что у каждого из них за пазухой...

   - Мое вам всенижайшее почтение! - воскликнул богач Мамерт. - А, и пан Алексей здесь! Дорогой гость... Как же счастливо я попал.

   - Мое почтение, ха, ха! - отозвался пан Пристиан, вошедший по следам Мамерта. - Ну, как вы там поживаете?

   Несчастный щеголь не знал, что влюбленная и уже слишком надоедавшая ему вдовушка шла вслед за ним, и немного смешался, когда увидел ее на крыльце. Разряженная в пух пани Буткевич пришла с неразлучной Магдусей и, вместо палки, по случаю необыкновенной дородности своей, опиралась на зонтик.

   - Как жарко! - проговорила она сквозь зубы. - Магдуся, стой около меня!.. Здравствуйте, пане Пристиан!

   Пержховский раскланялся с холодной вежливостью, выражавшей сильное неудовольствие.

   Надо было попросить гостей в комнату, потому что они не могли поместиться на крыльце. Дробицкая, пожимая плечами, повела с собою вдовушку. Мамерт, никому не позволявший опередить себя, вошел вслед за дамами. Пристиан пробежал перед носом Алексея... Приход этих гостей был предвестником визита всех прочих соседей, и в самом деле, они немедленно начали приходить и, меняясь до самой ночи, занимали гостя, не давая ему ни одной свободной минуты поговорить с матерью. Не зная почему, но после общества в Карлинском замке Алексей почти с удовольствием слушал смешные разговоры, наивные вопросы и ответы жербенских помещиков и наслаждался простотой, позволявшей читать в них, как в открытой книге. Алексей видел в них смешное, но сквозь это смешное в них пробивалось сердце, тогда как в высшем обществе под вежливостью и наружной искренностью ничего нельзя было заметить, а тем более заглянуть в глубину сердца.

   Около полуночи Алексей отправился в Карлин. Ян проводил его до крестов...

  

  

   - Ну, что же случилось у вас, милые дети? - спрашивал президент выбежавших навстречу ему Юлиана и Анну. - Говорите скорее, зачем вы звали меня, какое неожиданное счастье посетило вас? Уж не выиграли ли вы миллион в лотерею?

   - О, больше! - воскликнула Анна.

   - Больше миллиона? В какой же лотерее? - вскричал президент.

   - Вы не поняли, милый дядюшка... мы приобрели больше миллиона... только выслушайте!..

   - Слушаю, - отвечал президент, садясь на стул, - но решительно не могу представить, что бы это значило...

   - Алексей, благородный Алексей, возвратил нам погибшего Эмилия!

   Президент начал слушать со вниманием, но выражая более любопытства, нежели радости.

   - Представьте себе, дядюшка, этот благороднейший человек, ничего не говоря нам, занимался, трудился... пока не добыл искры рассудка у больного брата... Эмилий - говорит! Эмилий читает! Эмилий ожил!

   - В самом деле? - равнодушно спросил удивленный президент. - Право, это неслыханное... самоотвержение... это чудо... и что же, Эмилий начал говорить?

   - Нет, но он разговаривает знаками... читает... живет...

   - А, по методе глухонемых, - сказал президент с недовольной миной. - Только смотрите, чтобы это усилие не повредило его здоровью: он такой слабый...

   - Теперь ему гораздо лучше, его здоровье значительно поправилось...

   - В самом деле, это неожиданное счастье... Я решительно не понимаю, как это удалось, потому что всегда считал это невозможным делом... Пойдемте к нему...

   - У меня есть брат! Алексей дал мне брата, возвратил матери сына... О, чем можем мы возблагодарить его!..

   - Насчет этого не беспокойся, - равнодушно сказал старый щеголь. - Заплатить деньги - немудреное дело... Пойдем к нему. Даже я полагаю, что пан Дробицкий сделал это не без цели... Натурально, и мы, со своей стороны, не можем принять такой жертвы даром.

   Анна схватила президента за руку.

   - Ради Бога... дядюшка! Разве вы не знаете его?

   Президент улыбнулся с сознанием своего достоинства.

   Стук экипажа возвестил о приезде пани Дельрио, потому что и за нею также послали. Полковник и она входили в гостиную. Потом президент остановился, последовал обмен приветствиями, по обыкновению, холодных и вежливых.

   Искренняя радость блистала в глазах матери, уже знавшей все. В одинаковой степени желая видеть Эмилия и его спасителя, она искала их глазами, но ни того, ни другого не было в гостиной. Алексей под предлогом каких-то распоряжений нарочно уехал из Карлина. Через минуту все отправились к Эмилию.

   Мать не видела глухонемого с тех пор, как ее присутствие произвело на него неприятное впечатление. Она полагала, что, придя в себя, Эмилий встретит и ее иначе... и не обманулась в этом. Анна, опасаясь сразу ввести всех к Эмилию, сама предуведомила его о приезде матери и потом вошла вместе с нею.

   При первом взгляде на сына пани Дельрио нашла в нем необыкновенную перемену... Эмилий первый раз в жизни улыбнулся матери! И эта счастливая минута вознаградила ее за многолетние страдания: она не могла удержаться от слез и прижимала к сердцу несчастного сына... Она, верно, бросилась бы в ноги своему благодетелю, если бы в эту минуту он явился перед нею. Эмилий глядел на полковницу так, как будто видел ее первый раз в жизни, улыбался ей и живыми знаками говорил Анне о матери, еще не умевшей понимать его:

   - Скажи, что это он все сделал... Он дал мне возможность познать Бога, вас, маменьку и себя самого...

   Вслед за пани Дельрио вошел немного ревнивый президент и устремил беспокойные взоры на Эмилия... Он не так, как другие, чувствовал воскресение несчастного, даже его лицо сделалось печальным... Спустя полчаса и избегая полковницы, не могшей нарадоваться сыном, он, в каком-то волнении, увел с собой Юлиана и пошел с ним в сад, поручив полковника Поле, без милосердия мучавшей старого любезника насмешками, за которые тот платил девушке самыми отборными комплиментами.

   Президент был очень задумчив и молчал, но когда они дошли до Вылазки, где уже никто не мог подслушать их, он вдруг обратился к Юлиану и, пожав плечами, воскликнул:

   - Ну кто просил об этом нашего Дробицкого? С какой стати ему пришло на ум вмешиваться в подобное дело?

   - Что это значит, дядюшка? Я не понимаю вас...

   - Сейчас поймешь... Все устроилось прекрасно, но, несмотря на то, милый Юлиан... из Эмилия никогда не будет толку, потому что он существо неполное и теперь, может быть, гораздо более несчастное, чем прежде, а ты еще вчера был полным владельцем Карлина, а теперь потерял половину...

   Президент оживлялся по мере разговора.

   - Закон не устраняет глухонемых от прав наследства, если они могут говорить знаками и имеют самосознание... притом, кто стал бы думать о подобных вещах? Это в самом деле было бы несправедливо... Но в то же время, понимаешь ли ты, какие отсюда вытекают последствия? И без того ваше положение не слишком блистательно: что же будет теперь?

   Президент пожал плечами и заключил:

   - Нечего сказать, прекрасно услужил вам пан Дробицкий.

   Юлиан вздрогнул и рассердился на такие расчеты.

   - Милый дядюшка, ваша любовь к нам ослепляет вас. Оставить Эмилия на произвол судьбы значило бы то же, что убить его! Возможно ли даже в мыслях допустить что-нибудь подобное?

   - Да кто убивает его, сумасшедший! - вскричал президент. - Пусть он живет! Я радуюсь, плачу... сознаю себя счастливым, но ты стал теперь вдвое беднее, милый Юлиан. Кто знает? Если Эмилий еще более поправится, то, пожалуй, захочет жениться: не одна, а тысячи пойдут за него. Сколько я знаю, эти глухонемые большей частью бывают самого страстного темперамента.

   - Дядюшка, дядюшка! Ради Бога, не говорите так, это очень огорчает меня.

   - Ты еще ребенок и не видишь, что теперешняя жизнь будет для Эмилия несравненно тяжелее, чем при отсутствии самосознания. Он захочет владеть собою и не сумеет, люди будут водить его за нос - и, кто знает?.. Не утверждаю положительно, а может быть, и Дробицкий имел тут свои виды... недаром же он привязал к себе Эмилия.

   Юлиан еще раз горячо опровергнул предположения дяди.

   - Так перестанем рассуждать об этом предмете, - сказал президент. - Я верю в него, уважаю... но что сделано, того не переменишь... вы бедны - и дело кончено, надобно искать средств поправить дело... и, вдобавок, подумать, как бы заплатить за это благодеяние пану Дробицкому звонкой монетой.

   - Дядюшка! - опять вскричал Юлиан.

   - Если так, то уж замолчу, - отвечал президент. - Будем вместе утешаться, радоваться и благодарить Бога... Ты, верно, сочтешь меня материалистом, прозаиком, расчетливым человеком, - прибавил он, поворачивая к замку, - но я знаю свет и людей. Не спорю, что Дробицкий благородный человек, что его самопожертвование без интереса, но он не сделал благодеяния ни Эмилию, ни вам.

   Юлиан задумался.

   - Теперь уже необходимо кончить образование Эмилия. Он будет походить на человека, или вернее, на существо, подчиненное и несчастное, - и вы должны будете дать ему часть из Карлина.

   - Что же? Я охотно поделюсь с ним...

   - Притом, надобно дать что-нибудь и Анне, хоть она не думает идти замуж, хоть имя и красота ее более отталкивают нежели привлекают искателей... Надобно проверить долги и, наконец, сознаться, что Карлина вам очень мало...

   - Но разве нельзя жить малым? - спросил Юлиан.

   - Прекрасно! - возразил президент. - Только для этого необходимо человеку сперва получить соответствующее воспитание или переделать себя, не иметь лишних потребностей и привычек, ограничиться хатой, простыми щами и армяком... а главное, - не иметь на плечах тяжести, какую составляет знатное, но упавшее имя...

   - Мне кажется, что можно с честью носить его и в бедности.

   - С честью, как Цинцинат? Обрати внимание на современные обычаи и скажи, возможно ли это?.. И достанет ли у тебя воли отказаться от своих привычек, надеть серый кафтан, не вздыхать о роскошной жизни? Сомневаюсь... Но тебе предстоят две дороги: или тяжелая роль знатности без состояния, или более легкая перспектива - богатая женитьба.

   - Ни за что, дядюшка!

   - Как? Что это значит? - спросил президент, пристально глядя в глаза племяннику.

   - Это противно моим понятиям... унизительно... это бесчестная торговля!

   - Юные понятия, очень юные! Надеюсь, Карлинский тоже не чистый голыш и, со своей стороны, даст что-нибудь девушке, на которой женится: зачем ты прямо предполагаешь, что это будет женитьба без привязанности? Или тебе, может быть, уже нравится какая-нибудь панна?

   Юлиан не сказал ни слова, и тем прекратился для обоих неприятный разговор. Впрочем, президент, открывшись племяннику, прекрасно замаскировал свои чувства перед полковницей и Анной. Он много хвалил Алексея, утешался Эмилием и не показывал виду, что прозаический расчет для двух любимцев сделал его несправедливым в отношении к третьему лицу...

   Поздно вечером возвратился Алексей и не пришел в гостиную, избегая благодарности и оправдываясь нетерпящими отлагательства занятиями. Президент ничего не сказал на это, потому что с радостью готов был отсрочить фальшивую благодарность. Но полковница, шепнув что-то Юлиану, вышла вместе с ним из гостиной и прямо направилась к квартире Дробицкого. Истинно глубокое чувство заставило ее забыть приличие... Алексей изумился, увидя входившую к нему полковницу, и растерялся, но она не дала ему времени опомниться.

   - Вы возвратили мне сына! - воскликнула она с чувством. - За это мало выразить вам одну благодарность, вы подарили мне счастливейшую минуту в жизни, и я пришла сказать вам и заверить при Юлиане, что с этой минуты считаю вас как бы собственным своим сыном. После них вы будете занимать первое место в моем сердце... Я не верила в людей, вы внушили мне эту утешительную веру, да наградит вас Бог счастьем.

   - Смею вас уверить, - скромно отвечал Алексей, - что высочайшую для меня награду составляет цель, так счастливо достигнутая мною. Я сделал то, что обязан был сделать и так, как только мог сделать, если вы хотите доказать, что питаете ко мне хоть слабое расположение, то не станем больше упоминать об этом.

   Случай хотел, чтобы Поля в тот день была раздражительна и в самом капризном расположении. Наблюдательный президент, следя за молодыми людьми, хорошо заметил, как племянник, выходя из терпения и забыв предосторожность, ежеминутно подбегал к Поле и просил у нее прощения, хоть не сознавал вины своей.

   - Что это значит? - сказал он самому себе. - Ужели снюхались... Дай Бог, чтобы полковница говорила неправду. Пожалуй, эта интриганка в самом деле готова завлечь его в сети. Эмилий, да женитьба Юлиана на такой нищей окончательно унизят Карлинских... Пора подумать о средствах...

   Прежде всего президенту представилось, что Алексей должен знать об отношениях молодых людей, что через него легко открыть тайну и действовать. Но он тотчас одумался, вообразив, что Дробицкий, по всей вероятности, участвует в этой интриге и даже покровительствует любовникам...

   Проницательные и, по-видимому, хорошо знающие свет люди всегда имеют тот недостаток, что подозревают всех в неискренности, притворстве и каких-то тайных намерениях. Оттого они часто усматривают небывалые вещи, а избыток разума не позволяет им идти к цели самой прямой дорогой.

   Строго разбирая все обстоятельства, президент пришел к заключению, что Дробицкий вырвал Эмилия из бессмысленного состояния собственно для того, чтобы овладеть им, что, следуя демократическим принципам, он непременно помогает Юлиану и Поле и т. п. Вследствие таких соображений он решился наблюдать, следить, ни с кем не советоваться и, если представится необходимость, поступить решительно, только действовать без посторонней помощи.

   - Прекрасную птицу посадил я в здешнюю клетку! - говорил он самому себе. - Даже Анну очаровал! Кто знает? Пожалуй, он готов сойти с ума и посвататься за нее: подобным панам все может придти в голову. Да, Карлинские погибли, если мы не предупредим возникающего зла.

   Вследствие такого тайного совещания с самим собою президент во время чая отозвался веселым тоном:

   - Как я рад, что дома покончил все и теперь не имею экстренных дел!.. По крайней мере могу несколько дней прожить в Карлине и повеселиться с вами...

   Полковница приняла эти слова за обыкновенную угрозу, чтобы выжить ее, но она была теперь так счастлива, что даже не боялась президента, а полковник сказал со вздохом:

   - Что касается меня, то хоть я очень привязан к семейству, к которому некоторым образом имею счастье принадлежать, однако крайность заставляет меня ехать домой...

   - Некоторым образом? Хорошо, что он прибавил эту фразу, - проговорил президент вполголоса. - А я уж думал, что он в самом деле подарит нас родством своим...

   Юлиан и Поля вовсе не остерегались президента. Внешне они не глядели друг на друга, но постоянно были вместе, не хотели сходиться, но встречались каждую минуту, по временам менялись такими словами, которые через головы всех должны были долететь только до них двоих. Им не приходило на мысль, что дядя и мать смотрели на все это и угадали их отношения... что прежде, нежели кончился вечер, президент уже положительно уверен был в их взаимной любви и вышел в страшном беспокойстве, потому что даже понял и то, как далеко зашли молодые люди...

   Что оставалось тут делать? Прежде всего необходимо было удостовериться, что это правда, потом действовать... Вдобавок, предостережение полковницы, ее предчувствие, так скоро сбывшееся, жестоко мучили президента, потому что внутренне унижали его... Он должен был сразу послушаться ее... Теперь мать имела полное право сказать ему прямо в глаза: "Я давно предвидела это! Ты ничего не делал... следовательно, вся вина должна пасть на тебя одного!"

  

  

   Удалившись в свою комнату, президент долго ходил в беспокойстве. Ему нужен был чей-нибудь совет и убеждение, чтобы немедленно действовать. Целый час он размышлял о том, кого спросить, кому открыться, и наконец решил обратиться к Борновскому.

   Это был старый слуга дома Карлинских, один из придворных чинов старинного штата, человек в высшей степени честный. Господа любили его за верность и преданность и долго не решались отнять у него звание ревизора по всем имениям, сопряженное с должностью эконома в ближайшем фольварке. Наконец, когда дела пошли хуже, ему под предлогом старости и слабого здоровья предложили пенсию. Борновский получил домик с огородом, известное количество мер хлеба, триста злотых и, не имея ни жены, ни детей, жил в полном довольстве. Пятидесятилетний и седой старик - он был еще проворен, свеж и, в виде милости, просил себе какое-нибудь занятие, чтобы не есть даром хлеба. Наконец его назначили блюстителем порядка между слугами, но последние только смеялись над ним. Борновский ходил с места на место, суетился, кричал, потому что во всю жизнь был необыкновенно деятелен, и голос его слышен был за версту - так он горланил и ругался! Измучившись от беготни и охрипнув от ругательств, он имел полное право выпить в день пять или шесть рюмок водки, которую любил, и, таким образом, все минуты жизни проводил, по-видимому, в постоянных занятиях, но в сущности ровно ничего не делал.

   Борновский принадлежал к числу людей, у которых вся наружность - обман. Высокого роста, здоровый, сильный, вертлявый, любивший поговорить, целый день на ногах, в поту и трудах, - он решительно ничего не делал. Он каждую минуту ссорился в полной уверенности, что делает дело, но был слеп, и все легко обманывали его. В глазах Борновского выражалась сметливость, сверкал огонь, а из уст сыпались одни только обещания: "Да у меня-то все духом! Ведь у нас вот как! Они уж знают меня!" Но Борновский бессовестно лгал, потому что на деле не было ничего подобного. Все время проходило у него в разговоре, криках, рассказах и анекдотах. Он страшно ругался, но никого не бил, потому что имел добрейшее сердце, был глубоко привязан к помещикам и в строгом смысле бескорыстен... Довольно ограниченного ума, он, однако, присмотрелся к людям и превосходно угадывал характеры, но никогда не пользовался этим, постоянно болтая с людьми, лучше всех знал, что делается во дворе, кто что сказал или сделал. Кто хотел узнать о чем-нибудь, тот прямо шел к нему, точно за справкой, и так как Борновский не умел хранить секретов, то его выспрашивали обо всем, даже под веселый час он, верно, не скрыл бы собственного преступления.

   Когда сам Юлиан заведовал имением, Борновский употребляем был на посылки, для наблюдения за работами и в других подобных поручениях. Алексей, хотя скоро понял прежнего слугу, но не удалил его из службы и позволял старику воображать себя деятельным членом карлинской администрации, поверяя ему только то, что могло сделаться без него или даже вовсе не делаться.

   Борновский носил огромные усы, держался прямо и походил на отставного военного, имел глаза выпуклые и живые, щеки румяные, нос большой, губы толстые и подбородок, покрытый волосами с проседью. Старый холостяк - он еще любил волочиться и в девичьей всегда имел две начатые интрижки: одну, в полном расцвете, а другую на запас - в случае измены, чтобы ни на одну минуту не быть огорченным или осмеянным. Девушки делали с Борновским что хотели и немилосердно смеялись над ним, триста злотых пенсии, до последнего гроша, шли у него на угощения и подарки.

   - Любезный Борновский, - сказал президент, засевши в кресло наедине с ним, - скажи мне, что у вас слышно здесь?

   - Да что, ясновельможный пане президент? Благодаря господа Бога, все идет хорошо...

   - Довольны вы паном Дробицким?

   - Как же не быть довольными, ясновельможный пане? Человек аккуратный, дельный, у него все идет, как по маслу... Было не худо и при ясновельможном пане Юлиане, но ему ли возиться с делами? Он, позвольте доложить, не создан для этого, а Дробицкому теперешняя должность - чистый клад!

   - Так он деятельный и честный человек?

   - О, честный, и добрый, а голова у него... что за голова! Как он умеет узнавать людей! Со мною, позвольте доложить, было так: он только посмотрел на меня и уже пронюхал, на что я гожусь. Если что понадобится ему, то сейчас меня зовут, а у меня все явится духом, живо, по-военному... сказать правду, он слишком строг, не любит потакать, но зато уж человек такой добросовестный...

   - Любят его люди?

   - Дворовые не слишком, но крестьяне очень любят... Характер крутой, в счетах не думай провесть его... трудится, точно вол...

   - А что поделывает пан Юлиан?

   - Что? Добрый панич! Теперь отдыхает себе...

   - Послушай-ка, Борновский, - спросил президент, понизив голос, - не грезится ли мне, что пан Юлиан пустился в любовные связи с панной Аполлонией? Как тебе кажется?.. Не заметил ли ты чего-нибудь?.. Ведь ты тертый калач...

   Борновский с улыбкой покрутил седой ус. Ему очень льстил этот фамильярный вопрос. Потому, оглянувшись на все стороны, старик поднял руку, махнул ею, рассмеялся и утвердительно кивнул головой.

   - Обыкновенное дело - молодость...

   - Да ты заметил что-нибудь?

   - Извольте доложить, пан, дворовый человек знает свою обязанность... должен быть слеп. Я никому не сказал бы этого, кроме вас, ясновельможный пане... Известное дело... молодые люди каждую минуту видят друг друга, могло ли быть иначе?

   - Да ты сам видел что-нибудь, или только люди говорят об этом?

   - Люди говорить не смеют, но как не видеть, если они вовсе не скрываются?

   - Ну, расскажи, что знаешь... Может быть, нужно поискать для них лекарства...

   - Вы не измените мне, ясновельможный пане?

   - Как ты глуп, любезный Борновский!.. Кому же изменял я?

   - Покорно благодарю вас, ясновельможный пане! - отвечал старый слуга с низким поклоном. - Я смотрю на них каждый Божий день... и лучше всех знаю: это формальная интрига, я хорошо понимаю подобные вещи...

   - И свидания?

   - Буквально каждый день - и в саду, и в комнатах, и на прогулках...

   Старик махнул одной рукой, а другой, засмеявшись, закрыл рот...

   - И вовсе не скрываются?

   - Им грезится, что никто их не видит и не понимает, но это, позвольте доложить, разве только слепой не заметит...

   - Как ты полагаешь: в близких они отношениях между собою?

   - Этого не знаю... но, без всякого сомнения, они должны быть близки друг к другу...

   - А панна Анна?

   - Этот ангел, позвольте доложить, ничего не видит, потому что она невинна, как ребенок...

   - Ну, а Дробицкий?

   - Пан Алексей, должно быть, знает все дело, но он ловкий малый, молчит, как рыба.

   - Может быть, он помогает им?

   - О, нет! Они не нуждаются в посторонней помощи, сами ведут дело... Но и мешать им он также не может.

   Достигнув, чего хотел, и даже узнав подробности, президент отпустил Борновского и с душевным беспокойством лег спать. Питая живейшую привязанность к своим, как называл он, детям, он опасался гибельных последствий интриги Юлиана. Не имея