Крашевский Иосиф Игнатий - Два света

и там великанов либо ангелов.

   - Но, пане граф, - отвечала Дробицкая с наивностью, - ведь на Алексее основано все наше благополучие: пока он здесь, мы еще кое-как держимся... У нас ничтожное состояние, если б не его голова, мы давно терпели бы нужду, что же будем мы делать без него? А дело ясное, что придется потерять его...

   - Позвольте сказать вам, что нельзя и думать на веки закабалить его в Жербах...

   - А разве в другом месте ему будет лучше?

   - Лучше не лучше, а все-таки нечто другое, иногда и этого хочется человеку. Притом он здесь умнее всех, взбирается мыслями очень высоко... Если дали ему крылья, так позвольте летать...

   - Но что же я, несчастная, буду без него делать? - воскликнула Дробицкая, ломая руки.

   - Ведь у вас еще есть три сына?

   - Да, есть, мальчишки хорошие, - перебила мать с чувством, - но ни один из них не вышел в Алексея и не сумеет сделать то, что делает он...

   Дробицкая расплакалась и отирала слезы передником. Граф глядел на нее и курил трубку, наконец и его лицо так же сморщилось, и он глубоко задумался.

   - Тут слезы ничего не помогут, - проговорил он тихим голосом. - Но в чем, однако, дело? Давно он там? Разве он уж все бросил, оставил и забыл вас?

   - О, нет! - живо перебила мать. - До этого еще не дошло, но я чувствую, что непременно так будет... Никогда не случалось, чтобы он сразу три дня провел в гостях... теперь же как поехал, забыл Жербы и только прислал известие, что его задержали... Когда воротится, я не удержусь от выговора, а это еще больше оттолкнет его от дома...

   Хозяйка махнула рукой и прибавила тихим голосом:

   - Да будет воля Божия! Оставлю у себя Яна... он довольно умен. На что еще учиться в школах? Пожалуй, и ему вскружат голову... пусть-ка лучше сидит дома... Но все-таки он не Алексей.

   - Этак, право, будет гораздо лучше, - подтвердил граф. - Алексею дайте маленькую свободу, пусть попрыгает на воле, поверьте, потом он воротится под родной кров. Ян уже тоже подрастает, постепенно привыкнет к работе и, верно, никогда не покинет вас...

   - Все же это не Алексей! - шепотом повторяла Дробицкая.

   - Для домашнего хозяйства он может быть гораздо лучше Алексея, - рассмеялся старик. - Уж поверьте мне, опытному старику, что из таких людей, как старший сын ваш, никогда не выйдет хозяина... он всегда будет вздыхать, а у Яна по глазам видно, что деревенская жизнь ему по вкусу.

   - Да, у него есть охота! - произнесла Дробицкая. - Мальчик неглупый, ловкий, проворный, но все-таки не Алексей!

   Хозяйка опять вздохнула...

   Но в самый момент этих рассуждений и жалоб вдруг приехал Алексей. Увидя возок и Парфена, мать вся вспыхнула, хотела бежать на встречу, но остановилась на пороге и взглянула на графа.

   - Кажется, я буду мешать вам, - сказал граф, - я хорошо понимаю ваше положение... Но, с другой стороны, может быть, и лучше будет, если буря разразится при постороннем...

   При этих словах вошел в комнату покрытый румянцем и с выражением замешательства Алексей, поцеловал руку матери и, притворяясь веселым, обратился к графу. Мать остановила на нем взор, полный упреков.

   - Отчего ты так долго гостил там? - спросил граф.

   - Не хотели пустить меня, - пробормотал Алексей.

   - И, вероятно, употребили насилие, - подтвердил граф, - но это, надеюсь, было une douce violence... И вам понравилось в Карлине?

   - Мы были также в Шуре, - сказал Алексей, уклоняясь от ответа.

   - И праздновали именины панны Анны? - подхватил граф, выдувая трубку.

   - Были и именины!

   Любившая всегда поговорить и не жалевшая слов Дробицкая, против обыкновения, грозно молчала. Алексей предчувствовал, что таилось под этим молчанием. Граф случился здесь очень кстати, потому что мать не могла при нем разразиться гневом, и раздражение ее постепенно проходило, не обнаруживаясь. Однако через несколько времени мать, покачала головой и воскликнула с горячностью:

   - Вы там пировали, ездили, гуляли, смеялись, говорили разный вздор, а домашнее хозяйство убирайся к черту...

   - Эти дни все были праздники, - проговорил Алексей.

   - А разве в праздники хозяин не нужен дома? - спросила мать. - Толкуй себе на здоровье... Глупость уж сделана...

   - Милая маменька, простите меня! - воскликнул Алексей, подходя к матери и желая поцеловать ее руку. Но Дробицкая, забыв, что Юноша сидит в ее доме, сердито отняла свою руку и начала говорить сыну:

   - Не в чем мне прощать тебя! Как постелешь себе, так и будешь спать. Я предостерегала тебя, пока могла, но мои советы тебе нипочем... Уж я не буду виновата, если ты погубишь себя, а мы и без тебя обойдемся.

   - Но, милая маменька!..

   - Милая? - отвечала Дробицкая. - Там у тебя есть люди милее нас. Но помни... нельзя служить двум господам... Я полагала, что ты не потеряешь ума, теперь вижу, что уж нельзя надеяться на тебя... Пусть же, по крайней мере, мы не погибнем по твоей вине.

   Алексей стал в совершенный тупик и не мог понять, на что намекает мать.

   - Ты хорошо знаешь меня, - прибавила Дробицкая важным тоном, - я не говорю попусту... С тех пор, как понравился тебе этот Карлин, я считаю тебя потерянным... Ян не пойдет в школу, я оставлю его заведовать хозяйством, а тебе даю полную свободу, делай, что хочешь, и хоть всегда сиди в Карлине, не скажу ни слова.

   Алексей не ожидал этого. Присутствие постороннего человека не позволяло ему откровенно объясниться с матерью. Несколько минут стоял он, не говоря ни слова, потом обернулся назад, но Юноши уже не было. Закурив трубку, старик незаметно вышел вон, и его увидели уже на дворе, сопровождаемого собакой, которая, идя за сермягой графа, лаяла только по обязанности и зевала. Видя, что они остались одни, Дробицкая дала волю своему гневу.

   - Милая маменька, - сказал Алексей почтительным тоном, - полагаю, что до сих пор вы ни в чем не могли упрекнуть меня, я работал изо всех сил...

   - Так что же? Ты делал, что обязан был делать для себя и для братьев...

   - Неужели после этого я очень виноват, если на два дня уехал из дому для отдыха!

   Дробицкая взглянула ему в глаза и отвечала:

   - Правда, тут нет большой вины, а только есть дурной признак, милый Алексей... Почему ты не сидишь по три дня у Буткевичей, либо у Пержховского? Природа тянет волка в лес... Я надеялась переделать тебя, но вышло иначе. Ступай же теперь, куда хочешь, и дай Бог, чтобы там было хорошо...

   - Но в самом деле, я не вижу, чем именно я провинился перед вами?

   - Ты не согрешил, а только наделал глупостей, - важным тоном отвечала Дробицкая. - Отец дал тебе не нужное воспитание, твоя голова набита Бог знает какими мыслями, а света ты совсем не видел. Тебе грезится, что люди, умеющие говорить складнее, чем ты, уж будто и лучше нас, ну, и ступай же к ним... Но сообрази, подумай хорошенько, будет ли тебе там лучше? Горек чужой хлеб, невкусно чужое угощенье. Там ты чужой и навсегда останешься чужим, хоть бы отдал им половину твоего сердца, они примут от тебя все жертвы, как необходимый долг, но подадут тебе горькую чашу... Ты еще не знаешь, милый мой, того прекрасного света, где у всех на лицах вечная улыбка, на устах вежливость, а в сердце лед и пустота! Юлиан, верно, не любит тебя больше меня... однако ты предпочитаешь его матери и братьям... Бог с тобою, ступай, куда зовет тебя судьба.

   - Но я никуда не думаю идти, - сказал Алексей.

   - Рано или поздно это непременно случится, чему предназначено быть, то пусть исполнится сразу...

   Старушка-мать говорила торжественным тоном, и сын уже не смел прерывать ее. В глазах ее блистали слезы, и во всем существе ее обнаруживалось глубокое волнение.

   - Слушай, Алексей! - прибавила она. - Когда ты воротился домой, лишь только я увидела тебя, прямо сказала сама себе, что ты недолго погостишь у нас. Я стерегла тебя, наблюдала - не столько для себя и твоих братьев, сколько для тебя самого... Там нет счастья... Но чему быть, того не миновать... У нас ты только мучился бы, мы с тобою постоянно спорили бы, бранились и раздражали друг друга... Надо этому положить конец...

   - Милая маменька! - с чувством перебил Алексей...

   - Перестань, пожалуйста, нам необходимо разделиться.

   - Разделиться?.. Выгнать меня? - воскликнул сын. - За что же?

   - Выгнать?.. Да ты сошел с ума! - грозно произнесла мать. - Что с тобою? Слушай... Не станем делать скандалу, а что нужно, то пусть и сбудется... Тебе уж вскружили голову, заниматься хозяйством ты теперь не способен, они то и знай будут ездить сюда, а ты к ним... С этих пор я не могу на тебя полагаться... На земле, арендуемой у пана Яцека, есть домик, поезжай туда и живи отдельно, я останусь с Яном... дам тебе на обзаведение, не обижу...

   - Но Ян не кончил курса наук...

   - Он и то уж слишком много знает, пожалуй, и он готов влюбиться в книги, как ты... Не рассуждай напрасно... Я буду руководить им и приучать к хозяйству, надеюсь, ты также не бросишь нас совершенно, но с этого дня ты уже отделен и сам себе пан... Если мать заметит что-нибудь, то поплачет, но не перейдет тебе дороги. Делай, что хочешь: ты свободен...

   Не зная, что отвечать, Алексей стоял как убитый, в голове его все смешалось... Он хотел умолять мать, думал, что все это было только угрозой, но, взглянув на лицо матери, убедился, что она говорит обдуманно, и что все слова ее были неизменным решением: он потупил голову и замолчал. Дробицкая подошла к нему со слезами на глазах, поцеловала его в голову и произнесла более ласковым тоном:

   - Как первородное детище, ты, милый Алексей, всегда будешь занимать в моем сердце первое место, да благословит тебя Бог... да хранит тебя, да наградит за твои жертвы для нас... Пора тебе быть свободным... милый сын... Может быть, я не понимаю тебя, а потому только бы стесняла и отравляла жизнь твою... Будь же свободен!

   Алексей залился слезами и спросил почти шепотом:

   - Маменька, это последнее ваше слово?

   - Последнее и решительное!.. Ведь мы не расстанемся навеки, но ты должен иметь какую-нибудь собственность и быть свободен... Довольно надоедала тебе мать, теперь ты увидишь, лучше ли поступят с тобой люди, которые будут только хвалить да ласкать тебя? Ступай в свет... Да хранит тебя ангел Божий во имя Отца и Сына и Святого Духа...

   - Аминь! - произнес Алексей, целуя руку матери...

   - Да будет воля Твоя!

   Соседи Дробицких всегда хорошо знали, что происходило у них в деревне. Большей частью проводя время в праздности, они исключительно занимались друг другом, и все служило хорошей пищей для их любопытства. Коляска Юлиана Карлинского, подъезжавшая к крыльцу старого дома в Жербах, вызывала всех на улицу. Потом все узнали, что Алексей поехал в Карлин, что прогостит там долго, и не прошло часа после его возвращения, уже по всей деревне летала молва о том, как приняла его мать. Все это раскрашивали, увеличивали и передавали друг другу в чрезвычайном виде. Самые нетерпеливые из соседей уже сбирались на старый двор, дабы взглянуть на Алексея и его мать... Перед вечером пан Мамерт Буткевич уже надел на себя визитную куртку и совсем собрался идти, как вдруг навестил его пан Теодор Пержховский, немножко навеселе и только в таком состоянии искусственной бодрости видавшийся с соседом, а в другое время избегавший его.

   - А что, пане сосед, - произнес он с улыбкой, - на старом дворе новости!., а?

   - Ну, какие же там новости? - с важностью богача и свысока спросил пан Мамерт. - Уж вы знаете что-нибудь?

   - Все до капли. Алексея не было дома пять дней, на шестой он воротился, мать порядком намылила ему голову, они поссорились - и Дробицкий перебирается на дачу Ултайского, которую они берут в аренду.

   - О, о, о! - протяжно сказал Буткевич. - Важные перемены! Но правда ли это?

   - Палашка стояла у дверей, когда мать делала выговор Алексею и приказала ему идти вон... Она сказала об этом моему Янеку, а Янек - мне. Изволите видеть, этот старый граф Юноша всеми силами старался помирить их, но Дробицкая выгнала его...

   - О, о, - повторил Буткевич, - ужасные вещи!

   - Истинно ужасные! Я всегда твердил, что у них непременно так кончится, - отвечал Пержховский. - Есть у вас рюмка водки для сварения желудка?

   - Заперта! - сказал Буткевич, не желая ни дать водки, ни признаться, что ее не было.

   - А отпереть?..

   - Ключница забрала все ключи и ушла...

   - Я что-то еще хотел сказать... да, вот что... - прибавил пан Теодор, - что бишь хотел я сказать?..

   Вошел пан Яцек Ултайский, подал хозяину руку, а с Пержховским раскланялся издали, потому что был с ним в ссоре, так как пан Юзефат Буткевич, женатый на Пержховской, ссорился с паном Ултайским, а брат стоял за брата.

   Буткевич и новый гость взглянули друг на друга.

   - Что нового? - проговорил сквозь зубы скупой даже на фразы пан Мамерт.

   - Что? А говорят, Дробицкие разделяются. Алексей поселится на моей части, мать, старая ведьма, выгоняет его из дому... Посмотрим, как-то она управится одна...

   - Подлинно... а зачем он лезет к панам? - спросил пан Мамерт.

   - Зачем? Гм! Зачем? Известное дело, захотелось получить хорошего щелчка... - отвечал пан Теодор.

   - Понимаю, в чем дело! - воскликнул Ултайский. - Там есть две панны...

   - Что? Две? - спросил Буткевич.

   - Две? - повторил Пержховский, подставляя ухо.

   - Да. Во-первых, панна Анна...

   - Сестра пана Юлиана?.. Эк куда хватил!

   Все пожали плечами.

   - Не для пса колбаса, сударь ты мой! - сказал пан Мамерт.

   - И панна Аполлония, - прибавил Ултайский, - дочь эконома, подруга панны Анны... красавица девка... верно, ее сватают ему...

   - Непременно так должно быть! - подтвердил, подумав, пан Мамерт.

   - Не сходить ли к Дробицким? - спросил Пержховский.

   Всем очень хотелось идти туда, но никто не хотел сознаться в этом, кроме Ултайского, который мог выставить предлогом свое дело.

   - Я пойду, - сказал он, - мне нужно поговорить с Алексеем.

   - Я пошел бы, - отозвался пан Теодор, - да...

   - Лучше воротитесь домой, мы пойдем с паном Ултайским, а если придем втроем...

   - Что ж за беда такая, что втроем... Вы ступайте сами по себе, а я сам по себе... Пан Мамерт всегда повелевает, а между тем даже водки не имеет в доме...

   С этими словами пан Теодор надел фуражку и вышел, сильно хлопнув дверью. Буткевич только пожал плечами.

   - А что, пойдем? - спросил он.

   - Пойдем, - отвечал Ултайский.

   Вечер уже наступил. Подходя к дому Дробицких, они встретили на дворе шедших с той же самой целью удовлетворения любопытства пана Пристиана и Юзефата Буткевича. Последний, по случаю ссоры с Ултайским, не желая находиться с ним в одном обществе, показал вид, будто забыл что-то и воротился домой. Пан Яцек понял этот маневр и проводил его презрительным взглядом.

   Все соседи, по одному или по два, собрались в гостиную Дробицких, где застали только старую пани. Она мерила полотно из куска, лежавшего на полу. Алексея не было.

   - Мое всенижайшее почтение! - произнес пан Мамерт со свойственной богатому человеку важностью.

   - Как ваше здоровье? - проговорил Ултайский покровительственным тоном.

   - А где Алексей? - спросил пан Пристиан, поправляя волосы и мысленно сравнивая свой великолепный костюм с курткой пана Мамерта и венгеркой Ултайского.

   Нисколько не церемонясь с гостями, Дробицкая едва сказала несколько слов на сделанные вопросы, не скрывая, что гости пришли вовсе некстати, но последние, привыкнув к ее капризам, не обращали на это внимание. Каждый воображал, что делает Дробицким большую честь своим посещением. Потому они сели, не ожидая приглашения, между тем как хозяйка продолжала мерить полотно.

   У мелкой шляхты исстари существует обыкновение извлекать для себя пользу из каждого малейшего обстоятельства. Подобное обыкновение ведется и в других слоях общества, но там оно, по крайней мере, принимает какую-нибудь благовидную форму, например, хоть вид случайности, здесь же прямо и без церемонии каждый хватает, кто что может и откуда может.

   Когда в Жербах стали догадываться, что Алексей в хороших отношениях с Юлианом Карлинским, каждый из соседей спросил самого себя: какую бы извлечь мне из этого пользу? У всех были какие-нибудь планы, и каждый спешил со своим, дабы предупредить других.

   Ни один не признавался в этом, но, идя на старый двор, каждый имел в запасе свои просьбы или планы. Пан Пристиан Прус-Пержховский недаром наряжался. Считая себя человеком, предназначенным играть роль в высшем обществе, он летел просить Алексея представить его в Карлине. Ему грезилось... кто знает? Панна Анна или какая-нибудь другая богатая помещица, и он улыбался, глядя в зеркальце на щетке, всегда находившейся в его кармане. Пан Мамерт Буткевич составил проект: за бесценок купить лес в Карлинских дачах или, пожалуй, приобрести его и совсем даром... Пан Теодор надеялся достать из замковых подвалов отличной старой водки, о которой так много было наговорено ему. Наконец пан Яцек... о, пан Яцек надеялся больше всех воспользоваться новым положением Алексея... Узнав, что Дробицкий должен разделиться с матерью и жить на его части, Яцек вообразил себе, что эта земля будет крайне нужна Алексею, а так как срок контракта теперь оканчивался, то он задумал заломить по новому условию страшную цену. Все с беспокойством глядели на двери, ожидая выхода Алексея, но он не являлся, а Дробицкая, не говоря ни слова, продолжала мерить полотно.

   - Мы слышали кое-что, - тихо произнес пан Мамерт, - правда ли это?

   - А что вы там слышали? - спросила Дробицкая.

   - Будто пан Алексей хочет отделиться от вас, - вежливо отвечал пан Мамерт.

   - Разве не пора ему быть полным хозяином? - возразила хозяйка. - Ян останется со мною...

   - Значит, вы уж не отправите его на учение? - спросил пан Ултайский.

   - Он почти кончил науки.

   - И гораздо лучше, - подтвердил пан Мамерт. - Вот и я... только из третьего класса... ей-Богу, из третьего...

   - А я не из какого! - рассмеялся Ултайский.

   - Даже и этого не видно! - насмешливо прибавил Пристиан, закуривая сигару.

   При этих словах вошел Алексей. Все взглянули ему в глаза, отыскивая перемену на его лице, и все поспешно схватили его за руки. Какая-то зависть и вместе любопытство отражались в глазах гостей.

   - Ах, здравствуйте, здравствуйте, милый сосед!

   - Долго же вы гостили!

   - Зато теперь опять посижу дома...

   - Едва ли! - возразил Пристиан. - Кто один раз побывает в высшем обществе, тому уж трудно оторваться от него.

   Так мало-помалу говорили гости, делая вопросы и выжидая друг друга, чтобы избавиться от посторонних и поговорить наедине с паном Алексеем.

   - У меня есть дельце до вас! - начал Ултайский, сознавая, что его отношение к хозяину не требовало особенных церемоний.

   - Позвольте узнать, какое?..

   - Хотелось бы сказать вам слово по секрету! - шепнул пан Мамерт.

   - У меня есть к тебе просьба, - прибавил Пристиан, - но о ней скажу после...

   Дробицкая только пожимала плечами. Некоторые из гостей взялись за фуражки, показывая вид, что уходят, желая подать собою пример другим, но, осмотревшись кругом, остались, потому что никто не трогался с места. Более всех смелый пан Яцек взял Алексея под руку и увел в другую комнату.

   - Ну, что будет с нами? - наивно спросил он, решась не показывать виду, будто знает о разделе Дробицких и предположении жить Алексею отдельно, в полной уверенности, что последний должен непременно опять взять в аренду его землю.

   - Как так? Что же может быть?

   - Возьмете вы опять мою землю или нет?

   - Ведь она за мною...

   - До марта, а далее?

   - Кажется, мы уже условились.

   - То есть, не совсем, - отвечал пан Яцек, - потому что я... изволишь видеть, не могу уступить за ту же цену...

   - Но ведь в прошлом году я сделал прибавку?..

   - Этого мало! - воскликнул Ултайский. - Я не могу уступить за прошлогоднюю цену, ей-Богу, не могу...

   Алексей пристально взглянул в глаза соседу, понял уловку Ултайского, предполагавшего, что Дробицкий, не имея пристанища, должен будет непременно взять его землю в аренду, а потому, пользуясь теперешним случаем, пан Яцек дорожился в полной уверенности, что выторгует что-нибудь. Дробицкий пожал плечами и сказал:

   - Больше не дам ни гроша!

   - Не дадите?

   - Не могу...

   - Но вы приобретаете большие выгоды...

   - Потому что тружусь, - хладнокровно отвечал Алексей, - иначе для чего бы я стал покупать землю... Вероятно, вы знаете, - прибавил Дробицкий, - что мы с маменькой разделяемся. Правда, я предполагал жить на вашем участке, но если не возьму его, то найду другой и как-нибудь устроюсь...

   Ултайский покраснел, потому что был еще не совсем бессовестный человек.

   - Я не знал этого, ей-Богу, не знал... - сказал он, - может быть, вы думаете, что я с намерением возвысил цену.

   - Я ничего не думаю, - возразил Алексей, - но прошу вас серьезно обсудить это дело, потому что не прибавлю вам ни одной копейки и буду искать себе аренды в другом месте.

   - Ну, ну! - произнес пан Яцек, улыбаясь и обнимая Алексея. - Как-нибудь уладим дело... согласимся... потом.

   Шум в первой комнате вызвал их туда, послышалось восклицание Дробицкой: "Это что такое опять?" и вместе шепот гостей. Очевидно, произошло что-нибудь необыкновенное. На пороге Алексей встретился с Палашкой, державшей в руках письмо.

   - Откуда? - спросил он.

   - Да из Карлина! - отвечала мать. - Теперь все будет из Карлина, - прибавила она тише.

   Алексей вздрогнул и смешался.

   - Человек ждет ответа, - прошептала Палашка.

   - Мы, кажется, мешаем вам, - отозвался пан Мамерт, уже шестой раз взявшись за фуражку. - Мое вам почтение. А что касается моего дела, то поговорю о нем завтра...

   Таким образом, один за другим, все гости счастливо выбрались из дома Дробицких, но они шли в задумчивости, сильно заинтересованные новым письмом, останавливаясь и делая тысячи разных предположений.

   Алексей дрожащей рукой распечатал письмо. Оно было от Юлиана и заключало в себе следующее:

   "Карлин. 29 июля 18...

   Не успел ты от нас уехать, как я снова преследую тебя письмом своим. Ты угадал, что не будешь иметь от меня покоя, и не даром так долго избегал Карлина. Друг, милый друг! Прошу у тебя совета, помощи, даже, может быть, больше, нежели того и другой вместе, но я знаю, кого прошу... Не для развлечения и забавы, не вследствие потребности сердца, но по другим важнейшим причинам, прошу тебя приехать к нам. Не могу подробно всего изложить в письме, но умоляю - не откажи мне и приезжай не позже, как завтра поутру. Президент и Анна просят тебя вместе со мною. Твой Юлиан".

   - Ну что? - спросила Дробицкая, глядя на сына. - Опять зовут в этот Карлин?

   - Милая маменька, прочитайте сами и уверьтесь, возможно ли отказать?..

   - Не надо! Коль скоро ты переступишь их порог, то уже весь принадлежишь им и погиб для нас. Я хорошо знала это.

   Матушка отерла слезы, скатившиеся на загорелые щеки, и прибавила:

   - Дай Бог, чтобы там встретило тебя счастье, дай Бог!.. Но если когда-нибудь, огорченный и убитый, воротишься ты под родную кровлю, то не обвиняй меня, милый Алексей. Помнишь, несколько лет мы постоянно вспоминали о Карлине: ты говорил, что там живет твой товарищ и друг, я уговаривала тебя не возобновлять с ним знакомства, ничто не помогло... Да будет же воля Божия!.. Напрасно я стала бы бранить тебя, милый сын!.. Перестанем даже говорить об этом... Делай, как хочешь... ведь я уже сказала, что ты свободен.

   Алексей почтительно поцеловал руку матери, которая быстро пошла в свою комнату, и начал писать ответ, что приедет завтра поутру.

   Оставшись один в своей тихой комнате, Алексей с предчувствием какой-то печали бросился на диван и погрузился в тяжкие размышления. Все окружавшее живо напомнило ему его душевное состояние несколько дней тому назад. Алексей испугался, сравнив его с теперешним... он стал другим человеком - такое огромное влияние произвело на него трехдневное пребывание в Карлине и один взгляд на Анну! Молодой человек воображал, что не может жить без нее, и желал, по крайней мере, глядеть на нее, слышать ее голос и мысленно благоговеть перед нею. Борьба с этим чувством была невозможна. Это чувство не требовало многого, не мечтало о счастье, не надеялось достигнуть чего-нибудь, но жило само собою и уже глубоко укоренилось в сердце Алексея. Потеря спокойствия, перемена положения, сожаление о матери в сравнении с этим новым чувством были предметами второстепенными. Алексей предчувствовал страдания, но не боялся их, даже почти желал страдать и жертвовать собою для Карлинских. Чем долее молчало сердце в этом человеке, тем сильнее требовало оно теперь прав своих... В нем не зарождалось даже желание преодолеть себя, разуверить, удалиться в уединение и искать лекарства в занятиях, грозная будущность представлялась ему уже необходимостью судьбы, а любовь - предназначением, злополучием, но вместе и единственной путеводной звездой жизни.

  

  

   В Карлине, между тем, происходили такого рода сцены. Туда приехал президент и, очевидно, чем-то расстроенный, но притворной веселостью он постарался обмануть Полю и Юлиана и прошел в комнату Анны, где, поцеловав племянницу в лоб, сказал тихим голосом:

   - Ты мужественная девушка, с тобой можно говорить обо всем и требовать твоего совета. Мне хочется откровенно поговорить с тобою о вашем положении.

   Анна без страха, с улыбкой подняла на дядю глаза и отвечала:

   - Извольте говорить, милый дядюшка, если нужно. Вы хорошо понимаете меня и знаете, что я ничего не боюсь, кроме того только, что может повредить нашей чести.

   - Благодаря Бога, еще ничего нет такого страшного, - сказал президент, - но мы обязаны заблаговременно принять меры, чтобы потом неизбежное бедствие не постигло вас. Напрасно утверждают некоторые, что не богатство служит основанием всего: оно дает значение, положение в обществе... спокойствие, счастье.

   - Дядюшка... - начала было Анна.

   - Дослушай и не прерывай меня... Не спорю, что, по твоим понятиям, богатство составляет вещь второстепенную, но я, ваш опекун, ваш эконом, ваш отец, теперь ничего более не могу делать, как только заботиться о вашем благосостоянии, остальное в руках ваших и Божиих... Я положился на Юлиана, желая сделать его сколько-нибудь сведущим, опытным в хозяйстве, чтобы впоследствии он мог жить своим умом, я наблюдал за ним издали, видел, что он трудится искренно, поощрял его, желая сделать из него человека, но теперь убедился, что это невозможно...

   - Как же вы хотите, дядюшка, переделать эту поэтическую, великую и прекрасную душу, заключенную в таком нежном существе? Я с самого начала видела, что Юлиан только истомится от бесполезных трудов и жертв... Подобные занятия не по его силам...

   - Однако грустно подумать об этом.

   - Скорее уж я пригодилась бы тут на что-нибудь, - тихо сказала Анна.

   - Перестань, пожалуйста! - воскликнул президент. - Я недавно и со вниманием вникнул в ваши дела, их направление, и хоть вижу старания Юлиана, однако, испугался его неспособности к хозяйственным занятиям... Он всюду примешивает свой идеализм, а в хозяйственных делах это решительно вредно... Он действует без всякого плана, везде видно сердце, но ум его блуждает в другом месте. Он мучится без пользы, все путает и убивает себя... Надо что-нибудь придумать против этого.

   Анна печально потупила голову...

   - Волосы поднялись у меня дыбом, когда я ближе рассмотрел все, пора подумать, как бы поправить ваше имение. После меня вы получите очень немного, даже, может быть, ничего, кроме одних хлопот, моя барыня то и дело летает за границу, а я здесь только уплачиваю векселя ее и наживаю новые долги... Притом, всегда служа по выборам, я поневоле прожил свое состояние... О наследстве после пана Атаназия нечего и говорить: дай Бог, чтобы у него достало чем прожить до смерти, так у него в хозяйстве с каждым днем все упадает...

   - Но, милый дядюшка, не думайте, что мы рассчитываем на ваши наследства... Для нас слишком довольно Карлина... Эмилию ничего не нужно, кроме приюта и попечения родных. Я, со своей стороны, не думаю идти и не пойду замуж...

   - Да, пока не найдешь себе кого-нибудь, - рассмеялся президент, - хоть, говоря правду, я еще не знаю достойного тебя человека...

   - Не потому, дядюшка! Вы не понимаете меня. Но на мне лежат обязанности, которых я не могу оставить... А Юлиану, по моему мнению, очень довольно Карлина, если никто не возьмет из него части.

   - Совершенная правда. Карлин составлял бы прекрасное имение, но у вас есть долги, которые вследствие неосмотрительности и неумения управлять имением с каждым днем увеличиваются, и это угрожает совершенным разорением. Юлиан ничего не знает и не будет знать о том, что поставил вас на краю пропасти.

   - Как так? - спросила встревоженная Анна, ломая руки.

   Президент взглянул на племянницу и, чтобы утешить ее, сказал с улыбкой:

   - Не бойся, пока еще нет ничего, все можно поправить... Но для этого нужен деятельный и опытный человек, который добросовестно занялся бы вашими делами и хозяйством... Юлиан пусть отдохнет. Может быть, мы женим его...

   - Да, женим, женим его! - воскликнула Анна. - Он скучает в своем одиночестве, ему необходимо, чтобы мужественное сердце и сильная рука руководили им в жизни.

   - Да, да, нужна богатая помещица и благородная женщина с прозаическим взглядом на жизнь... Скажи мне, Анна, не заметила ли ты в нем склонности к кому-нибудь? Уж не питает ли он какой-нибудь тайной привязанности?

   Делая этот вопрос, президент думал о Поле, но Анна простодушно отвечала ему:

   - О, между нами нет секретов!.. Может быть, Юлиан потому собственно печален и как будто недоволен, что его сердцу недостаточно одного долга.

   - Может быть, - рассеянно сказал президент, - может быть... Но об этом поговорим тогда, как хорошенько обдумаем, у меня даже составлен проект... А теперь надо что-нибудь придумать для поправки дел. Я не скажу ему, почему именно желаю, чтобы он поручил свое имение кому-нибудь другому, предоставив себе только общее наблюдение за делами... но найду средство уговорить его... Пойдем к нему, только о теперешнем разговоре не говори ему ни слова.

   Юлиан сидел в своей комнате, задумчивый, с сигарой в зубах, перелистывая последний номер одного французского журнала.

   - Что это ты сидишь один? - спросил президент. - И такой невеселый...

   - Ах, вы не можете себе вообразить, как надоел мне бухгалтер... Кроме того, недавно было у меня три эконома и толпа крестьян... Целые три часа я должен был толковать с ними о том, что легко можно кончить в четверть часа, но с подобными людьми длинный разговор составляет совершенную необходимость, если отправить их скоро, то никогда не удовлетворишь их, хоть сделай для них все, о чем просят... Им нужно досыта наговориться.

   - По всей вероятности, это страшно надоедает тебе? - сказал президент.

   - Да, не скажу, чтоб оно приносило мне удовольствие... Мне кажется, что для подобных занятий Господь Бог должен создавать особых людей, но куда они девались и отчего их нигде не видать?

   - Подобные люди толпами ходят по свету... Что для нас до крайности неприятно и тягостно, то для них составляет приятное занятие и почти главную цель жизни... Затем, серьезно подумав, я сказал бы, что если кто не чувствует в себе ни способности, ни охоты к хозяйству и управлению имением, тот вместо напрасных усилий достигать сомнительных успехов непременно должен искать чужой помощи...

   Юлиан взглянул на президента.

   - Что сказали бы вы, дядюшка, если бы я сознался вам, что пришел к такому же заключению.

   - Я сказал бы, что ты умница, милый Юлиан!

   - Но не сами ли вы запрягли меня в эту барщину?

   - Правда, но это было только временное, необходимое испытание, тебе необходимо было освоиться с делами и домашними распоряжениями, чтобы впоследствии не позволять обманывать себя. Я хотел только испытать тебя... Но теперь, когда ты уже довольно познакомился с делами, и опыт показал, что эти занятия не идут к тебе...

   - Так вы полагаете, что я распоряжаюсь очень дурно?

   Юлиан покраснел.

   - Нет, но это обходится тебе слишком дорого... милый мой. Le jeu ne vaut pas la chandelle (игра не стоит свеч).

   - И я так думаю, - прибавила Анна. - Подобные занятия только убивают Юлиана...

   - А если они составляют мою обязанность? - сказал Юлиан со вздохом. - Найдется ли средство помочь моему положению?

   - Найдется и самое простое. Тебе время отдохнуть, немножко познакомиться со светом, поездить и, если представится случай, жениться... Между тем, можно найти человека, способного заменить тебя в Карлине и заняться твоими обязанностями с таким же усердием, но с большим успехом.

   - Где же найдем мы такого человека? - спросил Юлиан, подходя к дяде и улыбаясь. - Признаюсь, я не стал бы противоречить вашему плану.

   - Я укажу тебе такого человека, и надеюсь, что ты согласишься принять его, - отвечал президент, садясь на стул. - Это твой друг Дробицкий!

   - Он? Алексей? - воскликнул Юлиан.

   - Послушай. Я видел его здесь, и он довольно понравился мне. А как я имею привычку всегда спрашивать и узнавать о людях, не ограничиваясь собственным впечатлением, то говорил о нем с соседями: все они почти чудеса рассказывают о его трудолюбии, домовитости и способности управлять имениями. Это единственный для тебя человек!

   - Мысль прекрасная, только жаль, что невозможно осуществить ее.

   - Почему?

   - По многим причинам... Во-первых, подобно мне, он только по необходимости хозяин, а в душе поэт...

   - Однако он исполняет свои обязанности благоразумно и честно.

   - Правда, исполняет, но ради матери и братьев, а это другое дело.

   - То, что он приобретает дома, мы легко и даже с прибавкой можем доставить ему здесь, в случае надобности, мы, я и дядя Атаназий, сложимся и дадим ему хорошее жалованье. После этого найдет ли он причину не принять здесь должности управителя и по дружбе к тебе, и для поправки своих собственных обстоятельств?

   Разговор этот с некоторыми промежутками продолжался до приезда Алексея, который нашел всех в комнате Юлиана. Через минуту пришла Анна и поздоровалась с ним, как с приятелем. Президент проводил ее назад и оставил друзей наедине.

   - Ну, теперь к делу! - воскликнул Юлиан, подавая Алексею руку. - Но прежде всего, дай мне дружеское слово не сердиться на меня ни в каком случае.

   - Я слишком уверен в доброте твоего сердца, - произнес Дробицкий, - а от доброго сердца я все приму с благодарностью: говори смело!

   - Но если я потребую от тебя большой жертвы?

   Алексей улыбнулся, пожал плечами и вдруг покраснел, потому что ему пришла на мысль Анна.

   - Что же это значит? - спросил он. - Право, не могу понять...

   - Милый Алексей, бесценный Алексей! - продолжал Юлиан. - Сделай милость, только пойми меня хорошенько... я требую твоей помощи в хозяйстве и домашнем управлении. Не желая огорчать меня, президент ничего не говорит прямо, но я уже сам вижу, что не могу управлять имением. Кажется, по моей вине мы понесли значительные убытки... два срока платежа в банк пропущены, проценты увеличиваются, в некоторых фольварках хозяйство совершенно заброшено... спаси нас, друг!.. Я знаю, что слишком многого требую у тебя, прося взять на себя эту тяжесть... но я не хочу обременять тебя даром...

   Юлиан взглянул на друга, лицо которого покрылось ярким румянцем. Впрочем, Алексей принял сделанное предложение гораздо лучше, нежели надеялся Карлинский.

   - Поверь, милый Юлиан, я очень рад быть вам полезным и тем доказать тебе дружбу мою, - возразил Алексей, подумав минуту. - Но обсуди сам, чего требуешь ты от меня? Могу ли я располагать собою, имея мать и трех братьев? Прежде всего, я обязан трудиться для них...

   - Во-первых, - перебил Юлиан, - Жербы так близко от Карлина, что ты почти не расстанешься с ними, я подумал об этом. Во-вторых, что можешь ты заработать там самыми усиленными трудами? Мы гораздо больше можем дать тебе. Здесь ты можешь быть во сто крат полезнее и для нас и для своего семейства.

   Слезы показались на глазах Алексея.

   - О, ты требуешь от меня, милый Юлиан, несравненно большей жертвы, нежели воображаешь! Теперь хоть общественное положение разделяет нас, мы еще друзья, еще равны друг другу в минуты воспоминаний и сердечных излияний, но тогда... Что станется с нашею дружбою? И ее придется принести в жертву... Ведь я буду только твоим слугой.

   Юлиан вспыхнул и проговорил:

   - Ты не понял меня...

   - О, нет, я верю в твое сердце, но гораздо более знаю людей и свет... Есть положения, которым человек противиться не может, есть права столь великие, что нет возможности освободиться от них...

   Алексей задумался и, спустя минуту, прибавил:

   - Я вовсе не верю в судьбу и предназначение, но в настоящем случае, кажется, есть какая-то необходимость, невидимая сила, устраивающая наши обстоятельства: напрасно я стал бы противиться ей. Ты еще не знаешь, что маменька, уже не полагаясь на меня столько, сколько полагалась прежде, хочет меня выделить, дает мне совершенную свободу...

   - Значит, ты независим?

   - Совершенно независим, но не думаю, чтобы я был способен к назначаемой теперь роли: заведовать маленьким хозяйством или управлять имением - большая разница: в последнем случае и труды другие, и метода совершенно иная: едва ли могу я исполнить предлагаемую обязанность...

   - По крайней мере, ты исполнишь ее гораздо лучше меня. Президент и Анна так думают.

   - Как? Это они внушили тебе этот план?

   - Да, - отвечал Юлиан.

   Алексею сделалось невыразимо грустно, но, с другой стороны, ему улыбалась надежда постоянно жить в Карлине, и эта мысль преодолела все прочие расчеты. Молодой человек забыл, что, принимая роль слуги, он ставил вечную и непреоборимую преграду между собою и своим идеалом, уже и без того отделенным от него целым светом.

   - Делай со мной, что хочешь! - воскликнул он. - Только помни