Келлерман Бернгард - Братья Шелленберг

Венцель, - может быть, ты прав. Но меня ты убедить не можешь. Как бы ты громко и долго ни взывал, я, брат, уже не, слышу и не понимаю тебя! И то, что я говорю, такая же правда, как то, что ты - единственный человек, которого я люблю и уважаю. - Венцель показал на свое сердце. - Здесь лежит мертвец, ему уже не воскреснуть, - несколько напыщенно сказал он.

   Не столько сама исповедь Венцеля потрясла Михаэля, сколько ее отчаянный, циничный тон.

   - Теперь я еще больше жалею, - сказал Михаэль, - что ты не приехал ко мне в имение; может быть, там твои мысли получили бы другое направление.

   - Как это могло бы случиться? - ответил Венцель. - Пойми, моя цель прельщает меня совершенно так же, как твоя тебя. Она манит, и я противиться больше не могу. Слишком поздно, Михаэль. Я на трамплине! Слышишь? Я на трамплине. Больше того - я уже прыгнул! В пустоту - в ничто, быть может. Я знаю, что это не большая цель. И все же!.. Вернусь ли я и каким вернусь - как знать? Поедем, я тебе кое-что покажу, Михаэль.

   Венцель поспешно расплатился.

   Перед рестораном стоял элегантный, покрытый черным лаком лимузин.

   - Садись! - сказал Венцель с почти мальчишеской радостью при виде озадаченного лица Михаэля.

   - Это твоя машина? - пробормотал Михаэль.

   - Разумеется, моя! Иначе нельзя.

   Автомобиль остановился перед большим конторским зданием на Вильгельмштрассе.

   - Иди за мной! - сказал Венцель, и Михаэль, колеблясь, пошел за ним. На одной из дверей была лаконическая дощечка: "Шелленберг". Лакей открыл дверь, и Венцель повел брата через ряд больших рабочих комнат, заставленных пишущими машинками и конторскою мебелью. Все было совершенно новым. Еще пахло лаком и краской.

   - Все, что ты видишь здесь, все это Шелленберг, - сказал Венцель с радостным смехом. - Мы перебрались сюда только на прошлой неделе. Раньше я снимал несколько комнатушек во дворе, совершенно секретно, так сказать, - Венцель открыл дверь и ввел Михаэля в очень скромно обставленную спальню. Рядом с железной кроватью стоял стул и на нем телефон. - Вот это мои частные аппартаменты, - объяснил он - Покамест, братец, только покамест! Посмотрим-ка, не найдется ли водки. А, вот она! Сделай милость, Михаэль, еще одну рюмочку, прежде чем мы продолжим путешествие.

   Михаэль все еще не мог оправиться от изумления.

   - Но чем ты, в сущности, занимаешься? Какое у тебя дело? - спросил он брата. - Как ты все это создал?

   Этого вопроса только и ждал Венцель. Если бы его не поставил Михаэль, он сам заговорил бы об этом.

   - Чем я занимаюсь? - спросил он и зашагал по комнате, заложив руки в карманы. - Я покупаю и продаю. Я начал с того, что купил груз финского парохода в четыре тысячи тонн. Это был строевой лес, которого не принял по каким-то причинам синдикат Раухэйзена. Узнав об этом, я купил лес на собственный счет. Я продал его две недели спустя, так и не взглянув на него. Вот как это началось.

   - Разве у тебя были деньги? - перебил его Михаэль.

   Венцель рассмеялся.

   - Деньги? Денег у меня не было, но был кредит. Тогда ведь я еще служил у Раухэйзена. Были банкирские Дома, дорожившие моими симпатиями, рекомендациями и посредничеством. Одна данная мною справка могла означать целое небольшое состояние.

   - Ах, теперь я начинаю понимать.

   - Я очень просто воспользовался своими связями с синдикатом Раухэйзена, как пользуются другими связями другие люди; Это, может быть, и не вполне... как бы выразиться... почтенно, что ли, но я давно перестал обращать внимание на эти тонкие оттенки. Потом я купил небольшой рудник в Ангальтском округе, чтобы месяц спустя перепродать его одному голландцу. Это было крупное дело, давшее мне необходимый начальный разгон, но и оно не стоило мне ни одного пфеннига. У меня потребность высказаться пред тобою, Михаэль, и я поэтому не скрою от тебя, что этот рудник был предложен Раухэйзену. Раухэйзен колебался. Я опередил его и поспешно купил этот рудник через свой банк. После этого мне уже не нужен был Раухэйзен. Я отказался от службы. Не он меня уволил, а я - его! Можешь это передать Лизе. А потом так и пошло дальше. В настоящее время я специализировался на бумажных фабриках.

   Михаэль встал.

   - Ну, хорошо, желаю тебе в этом не раскаяться.

   - Что ж, будь здоров! Наши пути, боюсь я, временно разойдутся.

   - Я тоже боюсь, - ответил Михаэль и потупился.

   - Погоди, стой! - крикнул Венцель и подошел к письменному столу. - Вот что я хочу тебе сказать, Михаэль. Тебе, может быть, нужны деньги для твоих планов, а у меня как раз есть деньги. Возьми их. Как я уже говорил, совесть у меня еще не совсем притупилась, как у других деловых людей. Порою она еще шевелится. Я хотел бы, так сказать, откупиться этим чеком от известной социальной ответственности, и ты меня очень обяжешь, если примешь его.

   Это был чек на чрезвычайно большую сумму.

   - Хорошо, - сказал Михаэль. - Я беру этот чек, потому что не на себя ведь расходую деньги. Будь здоров!

   Братья подали друг другу руки и посмотрели друг другу в глаза. О, ни один из них не робел перед другим и не отступал ни на миллиметр.

   - Автомобиль! - крикнул Венцель лакею.

   - Спасибо, - ответил Михаэль, - я пойду пешком. Прощай!

   И он ушел, скорбя об утрате брата.

  

   То, что Георг Вейденбах пережил в первые недели после отъезда из Берлина, казалось ему не менее удивительным, чем странный дом на Линденштрассе.

   В маленьком городке он явился в указанное ему место, и оттуда его послали в деревню Добенвиц, расположенную в получасе ходьбы от города. Ночь уже надвигалась на безлюдную равнину, когда Георг, изнеможенный и озябший, увидел вдали Добенвиц. Возле первых строений его догнали звонкие, бодрые шаги. Плечистый молодой человек в вязаной шерстяной куртке подошел к нему вплотную и заглянул под шляпу.

   - На работу? - спросил он громким, приветливым голосом, сразу внушившим Георгу доверие. - Ну, так идем вместе!

   Широкоплечий молодой человек в вязаной куртке был весел и разговорчив. Рассказал, что зовут его Мориц, что он мясник, но времена настали теперь тяжелые. Он уже несколько месяцев сидит без работы, как ни искал ее.

   - Что поделаешь! - говорил он. - Ни у кого нет денег на мясо. Бойни опустели. Где раньше проходило три тысячи голов, не проходит и пятисот. Вот каковы дела!

   - Какую нам дадут здесь работу? - спросил Георг, чувствуя, что ему передается бодрость спутника.

   Этого Мориц не знал. Да и был к этому безразличен, только бы работа была. Бить камни или рыть землю - все равно, все лучше, чем валяться на улице. Слышал он только, что здесь прокладывают канал. Впрочем, особенного доверия он к этому предприятию не питает, о нет! Что-то здесь не ладно, или же... Он сдвинул шапку на затылок и почесал голову. Затем принялся не слишком лестно отзываться об этом предпринимателе Шелленберге. Наличными он платит только четверть заработка, а остальное - обещаниями. - Вот оно как! Да что поделаешь? Все лучше, чем околевать на мостовой. Что еще остается нам, голодным псам!

   Деревня под дождем лежала темная и заброшенная. Ни души не было видно вокруг, не слышно было даже собачьего лая. Но в последнем доме тускло светилось одно окно. Перед домом взад и вперед шагала тень. Георг Почувствовал табачный запах.

   - Рабочий пост? - крикнул мясник.

   - Он самый! - ответил звучный голос, и силуэт выступил из мрака. Это был еще довольно молодой, стройный человек с трубкой в руке, и Георг заметил, что он однорукий.

   - Еще двое! - воскликнул молодой человек в комическом отчаянии. - Они не перестают посылать мне людей, черт бы их побрал! Что мне с вами делать? Ну, да уж придумаем, как быть. Надо придумать. Входите!

   Помещение было своего рода сараем, и в колеблющемся свете сальной свечи, прилепленной к столу, Георг различил кучку спавших на соломе фигур. Рослый и нескладный человек сидел, прислонившись спиною к стене, и уставился на них широко раскрытыми лихорадочными глазами, не говоря ни слова и не изменяя выражения лица. Другой ворочался в соломе и угрюмо ответил на приветствие. Откуда пришли все они сюда, какая судьба привела их в эту пустыню? Долго ли лихорадка била этого человека, прежде чем он нашел дорогу в Добенвиц?

   Однорукий открыл дверь и сказал вполголоса:

   - У меня сейчас есть только кусок хлеба. Я на вас не рассчитывал. Возьмите его из стола! Это мой хлеб, но я вам его охотно уступаю. А затем спокойной ночи, товарищи!

   Георг вспомнил, что предприятие берет на себя полное содержание рабочих.

   - Так вот что у них называется полным содержанием! - сказал мясник, разрезая хлеб пополам. - Возьми-ка свою долю. Если завтра кормежка не будет лучше, я удеру обратно в Берлин.

   Затем Мориц, жуя, бросился на солому и скоро уснул.

   Георг тоже выискал себе уголок и растянулся на соломе, чувствуя себя разбитым. За стеною позвякивала цепь, фыркала корова. Сальная свеча погасла, и стало совсем темно. Все же Георг видел, как однорукий безостановочно ходил перед домом взад и вперед, словно часовой. Порою из его трубки вырывались искры.

   Добенвиц... Что бы все это значило?... Одурманенный свежим воздухом, изнуренный путешественник, Георг заснул тревожным сном, и всю ночь его мучили страшные видения Ему показалось счастьем, что наутро он совершенно забыл все эти ужасающие сны, в которых какую-то роль играла и Христина.

  

   - Вставать! На работу! - раздался звонкий голос однорукого, и спавшие вскочили с соломы. - Это и к тебе относится, товарищ, - прибавил он и потянул за ногу мясника. - Веселее, ребята!

   Завтрак состоял из парного молока и черного хлеба.

   - Смотри-ка, уже поворот к лучшему, - рассмеялся мясник, толкнув Георга в бок.

   Перед домом на улице их поджидала маленькая крестьянская телега, запряженная грязной чалой лошадью. На телегу навалены были пилы, топоры, лопаты и разная утварь.

   - Поезжай вперед! - крикнул однорукий сидевшему на телеге крестьянину. - Ты ведь знаешь дорогу.

   И лошадь тронулась.

   Хмурые, заспанные, расстроенные, раздраженные люди пустились в путь. Их было двенадцать, а с одноруким, шедшим медленно позади, тринадцать.

   Дождь немного утих, и над полями стлался туман. Это была с виду чахлая почва. На аспидно-сером исполинском кебе лежало светлое пятно еще более холодного, серого оттенка Где-то там, за потолком тумана, толщиной во много миль, пряталось солнце.

   Перед ними простирался большой лес, куда по прямой линии вела проезжая дорога, размякшая и ухабистая. Этот лес был, по-видимому, целью их пути. По топорам и пилам можно было заключить, какая им предстояла работа.

   Оки шагали, не говоря ни слова. Рослый и плечистый человек с лихорадочным взглядом, накануне обративший на себя внимание Георга, плотник по профессии, иногда пошатывался. Приблизительно через полчаса они вошли в лес, а еще через полчаса казалось уже, будто они находились в беспредельных лесных дебрях. Однорукий скомандовал: "стой!" - и телега остановилась.

   - Выгружать! - скомандовал однорукий.

   Никто не тронулся с места. Все стояли и смотрели на телегу. Однорукий рассмеялся.

   - Да что вы - сборище дураков? Вам еще никогда не доводилось выгружать телегу? Веселее, ребята, веселее! Меня зовут Леман, и шуток я не люблю!

   Но он смеялся, произнося эту угрозу.

   - Туда! Сюда! - покрикивал он звучным голосом, медленно расхаживая взад и вперед по грязной дороге, посасывая свою короткую трубку и посмеиваясь про себя. Нежное лицо его было поднято вверх, дождевые капли падали на глаза и на свежие, румяные щеки.

   Потом, когда телега была уже почти разгружена, он углубился на несколько шагов в лес и показал на несколько белых, вбитых в землю кольев.

   - Здесь, где колья, должен стоять сарай номер один! - крикнул он. - Сначала кустарник долой, потом деревья. Лопат сюда, топоров!

   Он вдруг взглянул Георгу в лицо.

   - Руководите рубкой! - сказал он ему. - Материал для сарая может прибыть каждую минуту, и к ночи в нем устроимся. - Затем он объявил во всеуслышанье: - Сегодня мы в деревню уже не вернемся! Веселее, ребята! Работайте, чтобы иметь на ночь кров.

   - Кров на ночь? Как он это представлял себе?

   Потом Леман вышел опять на дорогу и принялся расхаживать взад и вперед на пространстве двадцати шагов и курить. Изредка лишь присаживался он на камень набить трубку. Защемив ее меж колен, он забивал табак большим пальцем, потом зажимал так же спичечный коробок и, чиркнув спичкой, раскуривал трубку. А Мориц уже подошел с топором. Он засучил рукава шерстяной куртки и вызывающе оглядел сосну. Мускулы вздулись у него на шее, и он ударил по стволу с такой силой, что щепки полетели.

   - Какой тут будет сарай? - спросил кривоногий человек с густыми усами, бывший слесарь, и недоумевающе поглядел на Георга.

   - Работай, не разговаривай! - ответил ему Мориц вместо Георга. - Нечего тебе соваться в то, что тебя не касается!

   Дрожа от слабости и посинев от холода, руководил Георг работой и сам взялся за топор.

   По вбитым в землю кольям видно было, что этот сарай рассчитан на длину примерно в двадцать шагов и на ширину - в десять. В нескольких шагах от него размечен был второй сарай, приблизительно втрое большей площади, а еще немного дальше - третий, тех же размеров.

   - Что здесь затевается? - не унимался маленький кривоногий слесарь.

   - Очевидно, рубка леса! - ответил Георг.

   Слесарь с отчаянием на лице поднял глаза к вершинам высоких сосен и покачал головой.

   Между тем телегу выгрузили всю, и Леман приказал крестьянину сейчас же послать кого-нибудь в депо и передать, что он, Леман, проклянет все общество, - при этом однорукий не сердился, а очень мило улыбался, - если оттуда немедленно не пришлют автомобилей с материалом для сарая. Они, мол, сидят здесь под дождем.

   - Велосипедисты мне нужны, рассыльные! И чтоб их черт побрал, если материал не прибудет сегодня же! А сам ты, - сказал он крестьянину, - как можно скорее доставь сюда продовольствие. Моим людям надо есть. Ну, приятель, живее гони своего скакуна!

   Мориц толкнул Георга в бок.

   - Говорил же я тебе! - сказал он. - Это настоящие эксплуататоры. Ты только послушай, как этот маленький поручик командует. Невесело нам тут будет.

   Мясник работал так, что по его широкому добродушному лицу катился пот. После нескольких месяцев праздности он опьянялся работой.

   Некоторое время светло-серое пятно над мрачными вершинами деревьев становилось яснее, на нем уже появились отдельные яркие места, и Георг надеялся, что проглянет солнце. Но вот опять пошел дождь, не моросящий, как раньше, а падавший тонкими струйками. Вдруг завыл ветер, и посыпались град и снег. В один миг лес побелел. Плотник с лихорадочным взглядом, что безучастно сидел на ящике, сложив большие руки на коленях, задрожал в ознобе. Слышались брань и проклятия. Что за свинство, и какая дурацкая работа! Черт бы побрал этого Шелленберга и всю его банду!

   Георг почувствовал, как все его тело покрывается слоем льда. Но мясник в шерстяной куртке только смеялся.

   - Промокли немного. Постыдитесь, что же вы за мужчины после этого!

   - А где нам спать этой ночью? На мокрой земле?

   - Подлецы! Затащили нас в лес, чтобы мы тут околели!

   - Ас едой как же будет?

   Один юноша с гневным лицом отшвырнул от себя топор и плюнул.

   - Не хочу я валять дурака! - крикнул он.

   И ушел быстрой, раздраженной походкою. Скоро, он скрылся из виду.

   - Пусть долговязый бежит обратно в Берлин! - крикнул Мориц. - Крестьяне натравят на него собак!

   Тут на дороге из метели вынырнул Леман.

   - Везут сарай! - громко крикнул он.

   И в самом деле, на дороге, среди метелицы, показались два мощных грузовых автомобиля с балками и досками. На балках и досках стояли два лихих парня, полуголые, несмотря на стужу, атлетически сложенные, настоящие геркулесы. Эти лихие парни что-то кричали прежде еще, чем грузовики остановились, и, не теряя ни секунды, принялись сбрасывать балки и доски.

   - Видите, вот у нас как работают! - сказал Леман с торжествующей улыбкой.

   Балки и доски помечены были номерами и цветными значками; лихие парни руководили выгрузкой.

   - Красные метки туда, а зеленые сюда! Они все время подгоняли работавших.

   Несмотря на холодный ветер, у всех струился пот по лицу, и вот уже автомобили тронулись опять.

   - Куда вы теперь?

   - К Счастливому мосту.

   - Подвигается там дело?

   - Они хотят поставить дома еще до морозов.

   "Поставить дома?" - какое странное выражение!

   - Кланяйтесь заведующему.

   Они исчезли. В тот же миг началась сборка сарая.

   - Берегись! - кричал мясник, совсем как сторожа на станции кричат, когда подкатывает скорый поезд. На плече у него раскачивалась тяжелая балка, которую трудно было бы нести и вдвоем. Он поглядывал вправо и влево, ожидая восхищения со стороны зрителей.

   Леман опять раскурил трубку и распоряжался толково и спокойно. Сарай был во всех подробностях подготовлен к сборке, нужно было только установить его.

   И теперь вдруг работа пошла гладко. Исчезли безучастие и равнодушие. Все трудились усердно, потому что работа теперь имела смысл и цель. Надо было устроить себе на ночь кров.

   Среди бригады находился старый каменщик, у которого согнулись ноги под бременем лет. Он был в сильном волнении, ходил в отчаянии от одного к другому и что-то толковал товарищам. Наконец, не выдержал и обратился к Леману. Тот выслушал его спокойно, не сводя взгляда с работавших.

   - Фундаменты? - переспросил он. - Зачем же нам класть фундаменты, милый друг? Это ведь только временный сарай.

   Даже бледный, рослый плотник не усидел на своем ящике. Он подполз ближе и присел на пень, чтобы хоть поглядеть на работу.

   Желание принять участие в ней горело в его больных глазах. Наконец, он встал, чтобы взяться за дело.

   - Бросьте! - крикнул Леман. - Выздоравливайте сперва! - А другим он кричал: - Через час стемнеет. Сколотите крышу! Несколько временных стен в защиту от ветра. Тут вот гвозди доски, топоры. А потом шабаш, довольно на сегодня. Разложите костер. Что вы за дурни! Здесь дров сколько угодно, а вы мерзнете.

   Костер! Прекрасная мысль. Почему на нее никто не набрел раньше? Они смотрели друг на друга, озябнув и дрожа.

   В один миг загорелся костер: опилки, сучья. Он ярко пылал во мраке, и едкий густой дым столбом поднимался к древесным вершинам.

   - Эй, ты там, на ящике! - позвал кривоногий слесарь. - Поди сюда, грейся!

   Теплота сушит мокрую одежду. Уже разглаживались бледные сердитые лица. Пылающие сучья проносились по воздуху, и горящие еловые ветки распространяли бодрящий, крепкий запах. Эта жизнь в лесу, несколько часов назад казавшаяся невозможной и вселявшая безнадежность во все души, теперь уже представлялась им более сносной и похожей на любопытное приключение.

  

   Внезапно настала ночь: неприятный, морозно мерцавший мрак, и вдруг из этого жуткого мрака выплыла лошадь, с виду огромная, призрачно пламеневшая в свете костра. Это вернулся крестьянин с соломой и продовольствием.

   - Есть тут кто-нибудь, умеющий немного стряпать? - спросил Леман.

   Вышел сухопарый, тонконогий человек, с большим крючковатым носом, кельнер, служивший раньше, как он говорил, на больших восточноазиатских пароходах:

   - Ладно, возьмите дело в свои руки!

   Кельнер скинул пиджак и немедленно принялся очень умело хозяйничать, Картофель, горох, копченая колбаса. Уже поднимался пар над котлом, и обед был вскоре готов. Вся компания сидела перед огнем с жестяными судками в руках.

   Как это вкусно было! Жадно поглощали они еду, некоторые обжигали себе губы и нёбо.

   Яркий свет костра безжалостно разоблачал изможденность и бледность этих лиц, проведенные голодом борозды на бескровных щеках, лохмотья, прикрывавшие тело. Почти все вперяли глаза в огонь, мыслями витая далеко, в то время как сами черпали ложками похлебку из жестяных судков. У одних глаза лихорадочные, у других - тупо, без выражения притаившиеся в орбитах, словно они не решались увидеть еще больше того, что видели в этом мире. Глаза, воспаленные от лишений, покрасневшие от невыплаканных слез; глаза с беспокойно блуждающим взглядом; глаза, полные испуга и страха. И все вперялись в огонь, и каждый видел в огне какую-нибудь ужасную картину: побирающихся детей, голодающих жен, мерзнущих стариков, лежащих на тряпье больных. Разговоров не слышалось, изредка только - какое-нибудь замечание. Все были утомлены, подозрительны, недоверчивы и унылы.

   Георг, которого лихорадило от усталости, присматривался к товарищам. Рядом с ним сидел мясник Мориц, чьи серо-голубые глаза жизнерадостно блестели, широкоплечий, мускулистый, как боксер. Он улыбался сам себе и порою поглаживал светлые усики, которые, казалось, потрескивали. Только он был беззаботен.

   За ним - сухопарый кельнер, нос которого, большой, крючковатый, отбрасывал широкую тень на иссиня-белое, осунувшееся лицо. Он все время покусывал губы, словно его преследовала навязчивая мысль. Его крысиные, черные как сажа глаза тревожно мерцали.

   За кельнером - бледный рослый плотник с грубыми руками и лихорадочным огнем а глазах. Он почти не прикасался к еде.

   За плотником - маленький, кривоногий слесарь с густыми усами Его звали Генрихом Он ни минуты не мор усидеть на месте. Все время вставал, чтобы отламывать ветки и бросать их в костер.

   Рядом с ним прикорнул каменщик, дряхлый, небольшого роста, с бледным, старческим лицом. Глаза у него слезились. Он нахлобучил на голову ветхую широкополую шляпу, когда-то, по-видимому, фигурировавшую на маскараде. На полях еще сохранились следы траурной каймы, которою они были некогда обшиты.

   Был там еще один пожилой человек в старой, заплатанной солдатской шинели, которого мясник называл "господином генералом". У него были густые брови, похожие на перья. Его угловатый череп был совершенно без волос, но борода, правда, жидкая, опускалась на грудь. По-видимому, - потерпевший крушение лавочник или ремесленник. Он дремал и покачивался в своей серой шинели.

   За ним сидел молодой человек с воровским лицом и оттопыренными большими ушами, отливавшими красным лаком в свете огня. На нем были только брюки и рваная рубашка, и продрог он, по-видимому, до костей, хотя подсел так близко к огню, что его продранные сапоги испускали пар. Было там еще несколько ничего не говорящих лиц, среди них - пучеглазый увечный воин.

   Таковы были спутники жизни, которых послала Георгу судьба. Каждый из этих людей испытал на себе ее удары, иначе он не очутился бы здесь, во мраке леса. Одни из них износились, и не было для них больше места в хозяйстве страны, другие отстали и были брошены в пути, третьи стали жертвами кризиса. И вот они сидели теперь и вперяли взгляды в огонь, раздумывая над своей судьбой, неспособные постигнуть ее.

   - Хотелось бы знать, что тут собираются строить? - спросил старый маленький каменщик в широкополой шляпе.

   Никто не ответил, все были слишком поглощены своими мыслями. Наконец слесарь сказал:

   - Сам видишь, собираются вырубить лес.

   - Но если его вырубят, то что-то хотят же здесь построить!

   - Здесь будет построена церковь, если хочешь знать, - вставил Мориц. Старик по-детски захихикал.

   - Церковь! - повторил он. - Кто же станет посреди леса строить церковь? Ишь, какой умник! Посреди леса!

   Тем разговор и кончился, и опять наступило молчание. Только старый каменщик еще время от времени хихикал: "Церковь! Церковь!" - и пустился рассказывать, как тридцать лет назад он строил церковь в Гамбурге. Но никто не слушал его.

   Жар костра, воздух и работа нагнали на всех сонливость. Один за другим они заползли в солому. Георг тоже. Но он не спал. Он смотрел на пламя тлеющих углей, на безграничный угрюмый мрак леса. Странное и дивное гудение шло вдали по лесу. Пряный запах исходил от влажных вершин. Ель, свежее дерево, гниющая кора. Пахло снегом, хотя он уже почти совсем растаял. Но всего непостижимее была эта необыкновенная тишина вокруг.

   Внезапно Георгу почудилось, будто он погружается в бездну, и в тот же миг он заснул. Несколько раз за ночь он просыпался и сейчас же снова забывался глубоким сном. Проснувшись в первый раз, он заметил, что однорукий сидит на пне подле догоревшего костра, с трубкой во рту. Вторично проснулся, - дождь еще шел, и сквозь временную крышу отдельные капли падали ему на лицо. Угли все еще немного тлели. Леман исчез. Товарищи лежали с искаженными лицами, с разинутыми ртами, хрипели и храпели. Только бледный, рослый плотник сидел без сна, с открытыми глазами, блестевшими, как у совы.

  

   На следующее утро Георг проснулся позже всех. Разбудил его звонкий голос Лемана. Он слышал, что Леман бранится, но не видел его и не знал, к кому относятся крепкие слова. Он чувствовал озноб, но быстро встал.

   - Если вам не нравится у нас, - кричал Леман, - то ступайте обратно в Берлин и дайте себя вшам заесть. Условия общества вы прочитали, мы, стало быть, ничего не скрывали от вас. Нам нужны здесь люди, которые желают работать и, прежде всего, любят работать. Это для нас главное.

   Георг быстро пошел умыться в ручейке, протекавшем совсем поблизости. Мясник поздоровался с ним, неизменно веселый. Он закатал штаны и стоял по колени в ледяной воде, весь красный как рак, моя грудь и спину и при этом смеясь.

   - Леман сегодня рано раскрошился. - сказал он со смехом. - Видишь, как он вдруг перестает ухмыляться!

   В лесу было еще темно. Свежий ветерок, отдававший привкусом снега, проносился между стволами, высоко в небе тянулись большие светлые облака, целые горы снега. Порою словно иглы света пронизывали сеть черных древесных вершин. Кончился, по-видимому, этот ужасный дождь! Сырая почва источала пряный запах, какой имеет надломленный гриб. На деревьях каркали вороны, и где-то призрачно реяла пара крыльев.

   Но уже стучали молотки в лесу. Звонкий голос бранился.

   - Поторопись! Это он нас!

   Леман взялся, очевидно, сам руководить работой. Приказывал, распоряжался, кричал, сам брался помогать. Исполинские силы, казалось, таились в его единственной руке... Он определял рабочий темп, ничто не ускользало от его взгляда. Но, хотя он кричал, лицо у него никогда не бывало сердитым. Его трубка возбужденно пыхтела, его щеки разрумянились.

   Каркас сарая рос в высоту.

   Лысый "генерал" с длинной бородою и старый каменщик в широкополой шляпе заключили между собою рабочий союз. Они вместе пытались распилить толстую доску. Проработав несколько минут, они оба глядели, глубоко ли уже проникла в дерево пила, и затем долго совещались.

   Леман подбежал к ним.

   - Это не дело, - сказал он. - Работайте медленно, если задыхаетесь, но работайте равномерно и не болтайте столько. Да и как вы можете работать в этой длинной шинели? - обратился он к "генералу".

   Тот выставил свою длинную бороду и, вместо ответа, расстегнул, с обидой на лице, свою длинную солдатскую шинель. На нем была рваная рубаха, состоявшая уже только из грязных полос, и старые, истертые на коленях штаны.

   - Это другое дело, - сказал Леман с некоторой резкостью в тоне, прикрывавшей его смущение. - Я позабочусь о том, чтобы вы получили одежду. Наше общество превосходно организовано. Некоторые неполадки объясняются только тем, что за последние дни к нам прислали тысячи безработных. Все придет в порядок.

   Полдень! Кельнер приготовил обед. Костер давал тепло. Все за едой любовались наполовину законченном сараем.

   - Справимся ли мы до вечера?

   Покачивание головами. Сомнение.

   - К вечеру сарай будет готов, - заявил Леман, евший с ними из одного котла.

   И в самом деле, когда наступили сумерки, сизые и холодные, с ледяным ветром, сарай, если не говорить о мелочах, был готов. В нем были два окна, - правда, не больше слуховых, и несколько стекол было вдобавок разбито, - но все же это были окна, и была в нем крепкая дверь с настоящим замком. В сарай набросали солому, поставили плиту, уже клубился дым из жестяной трубы. Ящики были расставлены по местам. Пришел мясник с огромной охапкой зеленых еловых ветвей и прибил их к стенам. Комната приобрела уже довольно нарядный вид. Было уютно. Ветер уже не свистел. Было тепло и чисто. Маленькая крестьянская телега доставила одеяла. Некоторые из них были старые, заплатанные, но все же это были одеяла, и притом чистые. В одном углу однорукий устроил себе постель и "контору" - там лежали записные тетради, чертежи, планы.

   Внезапно, когда уже стемнело, появился велосипедист, молодой человек, еще почти мальчик, в полинявшем картузе школьника. Бодро и смело вошел он в сарай, с раскрасневшимся от свежего воздуха лицом.

   - Кому нужно почту отправить? - крикнул он.

   - Как это почту, черт побери? - На него смотрели оторопело.

   - Не можешь ли ты табаку раздобыть?

   - Если дадите денег, завтра привезу и табак.

   - Ладно, привези. Но послушай-ка, малый, сколько тебе платят в день?

   - Мы работаем бесплатно.

   Мы? Кто были эти "мы"?

   Это было, конечно, поразительно. Как все изменилось со вчерашнего дня!

   Оказалось, что велосипедист привез в своем мешке пачку газет. Правда, это были старые газеты, но все же, живя здесь, в лесу, можно было узнать, что происходит на свете. С потолка свисала ацетиленовая лампа. Этого никто не мог ожидать! В бараке люди начали чувствовать себя приятно и уютно. Несколько человек играли в карты старой, грязной колодой. Другие лежали, усталые, на соломе. Некоторые болтали вполголоса. Исчезли раздражение, мрачное раздумье, взаимная недоверчивость.

   - Слушай-ка! - крикнул Георгу Мориц. - О чем ты думаешь по целым дням? Не кручинься, еще не то будет. Всех нас, в конце концов, черти заберут!

   Мориц смеялся.

   Вокруг кельнера с крючковатым носом и шмыгающими, как у крысы, глазами собрались слушатели. Его звали Генри Граф. По его словам, он много лет служил стюардом на больших пассажирских пароходах, и он рассказывал о своих путешествиях. О Южной Америке и Китае он рассказывал так живо, словно вчера был там, о мотыльках, величиною с ладонь, и о том, что там от жары трескается масляная краска на трубах. В Китае он присутствовал при казнях. В Японии он бывал в чайных домиках - там одни только маленькие куклы, одни только маленькие, смуглые, голые куклы. Рассказывал он о богатых американских миллионерах, о странных пассажирах. Например, об одной богатой англичанке, которая все время была пьяна. Ее посылали путешествовать, чтобы отделаться от нее, и она была пугалом на всех судах. Эта англичанка влюбилась в него, Генри. Он мог бы теперь - как знать! - быть владельцем замка. Но нет, ничего не может быть отвратительнее пьяной женщины.

   - Брось вздор молоть, она бы за тебя не пошла, Генри! - Смеялись.

   Генрих, маленький кривоногий слесарь, оказался превосходным звукоподражателем. Умел передразнивать канареек, скворцов, кур, соек, кошек, собак любой величины и породы и имел большой успех.

   Вообще среди товарищей обнаружились всевозможные таланты. Даже пучеглазый инвалид внес свою долю в развлечения. Он был военнопленным в Сибири и умел воспроизводить вой волка. Он закрыл рот рукою и ужасающе завыл. И на всех, кто никогда не слыхал волка, напал страх.

   В девять часов надо было гасить свет. Все почти мгновенно засыпали.

   Только Леман ложился позже. Каждый вечер, покуривая трубку, он расхаживал в течение часа перед бараком.

  

   Топор звенел в лесу, пилы визжали. С треском валились деревья.

   Каждому из товарищей, смотря по способностям, Леман указал работу в лесу и в бараке. Господствовала здоровая дисциплина, и жизнь в рабочей колонии протекала без всяких трений. Долговязого юношу с оттопыренными ушами и воровским лицом Леман рассчитал и услал, потому что, по его словам, бездельники и лентяи были ему не нужны. Пусть околевают. Прибавилось шесть новых товарищей.

   С раннего утра и до ночи Леман подгонял людей. "Веселей! Веселей! - кричал он. - Без напряженной работы нам не совладать с этим крупным делом. Общество должно дорожить каждой минутой, иначе оно обанкротится. Веселее! Шелленберг шутить не любит. Он меня прогонит, если я отстану".

   - А что нам с вами делать? - сказал Леман рослому бледному плотнику. - Я вас пошлю в больницу.

   Впалые, лихорадочные глаза плотника выражали мольбу.

   - Нет, нет, - попросил он. - Оставьте меня здесь в лесу. Здесь я поправлюсь. Потерпите еще несколько дней. Не посылайте меня в больницу.

   Плотник Мартин однажды пострадал на постройке, вывихнул себе бедро, ничего серьезного, но с той поры покатился под гору. Таскать тяжелые балки он уже не мог, мастера обходили его вниманием. Три месяца он ютился без заработков с женою и тремя детьми в чердачном помещении без окон, пока не заболел. Дети нищенствовали, жена продавала шнурки для ботинок. - И Леман его не уволил. Мартин переведен был на больничный паек, - или на то, что так называлось в лесу, - и неделю спустя уже подчас прогуливался взад и вперед под деревьями, между тем как раньше почти не мог вставать с постели. А через две недели он уже взялся за топор, но еще шатался, когда хотел им ударить.

   - Погодите еще немного, - сказал ему Леман.

   Однажды - можно ли было поверить глазам? - настоящий автобус показался на дороге. Все в изумлении приостановили работу.

   - Что это? - сказал мясник Мориц: - У нас уже завелось автобусное движение? Того и гляди, они к нам подземную дорогу проложат.

   Из автобуса вышли два молодых господина в серых рабочих халатах. Оживленно пожали они руку Леману. Вскоре оказалось, что один из них врач, а другой - дантист. В автобусе находилось полное оборудование, какое требуется врачам и дантистам.

   Каждому из рабочих пришлось войти в автобус и подвергнуться исследованию.

   Некоторым даны были советы и рецепты. Врачи были чрезвычайно приветливы. Дантист ловко удалил несколько зубов, а "генералу" поставил пломбу. Особое внимание было уделено Мартину.

   - А, вот и вы! - воскликнул молодой врач, увидев Георга. К удивлению своему, Георг узнал того врача, который в свое время принял его в доме на Линденштрассе. Молодой врач сердечно пожал ему руку.

   - Рад вас видеть, вы так поправились! - сказал он. - У вас уже появилась краска в лице. Видите, мы по временам наведываемся в деревню. К сожалению, редко, и все дерутся из-за этих командировок. Мы уже две недели разъезжаем. Это, знаете ли, наш отдых.

   Оба врача оставались в лесу до наступления сумерек. Потом уехали, Леман с ними.

   Этот автобус, со своим ошеломляющим оборудованием, занимал вечером все умы.

   - Какой, однако, экипаж у этих двух ребят! Там ведь все есть. Видели вы, даже маленькая аптека там устроена. И обращение у них далеко не такое грубое, как у врачей в амбулаториях!

   - А ловкий малый этот зубной врач!

   - Общество платит плохо, это верно, но надо сказать, что оно заботится о своих людях. Рубашки, белье, носки они дали нам, а генерал даже получил вязаный шерстяной жилет.

   - Говорят, за все платит касса безработных, и Красный Крест будто тоже за этим кроется.

   - А эти ребята, приезжающие на велосипедах, исполняющие поручения! Начальство, по-видимому, все обдумало и делает все возможное.

   - А все-таки я в толк не возьму, - заговорил старый каменщик, покачивая в раздумье головой, - что они, в сущности, хотят здесь построить?

   - Тебе-то какое дело? Будь доволен, что есть у тебя что жевать на старости лет.

   - Да ведь хотелось бы это понять. Чего-то они, видно, хотят здесь добиться. И, говорят, еще один большой барак построят здесь! А этот план, что лежит у Лемана?

   Георгу довелось как-то взглянуть на этот план.

   - Насколько я мог понять, - сказал он, - здесь должен быть построен своего рода город.

   - Город?

   - Город! - Старый каменщик рассмеялся, как ребенок.

   - Город! - Все в бараке расхохотались.

   - Не будь же смешным, Вейденбах! Все они так ржали, что Георг смутился.

   - А все же это так, думайте, что хотите. Я ведь видел план. Город или обширный поселок с большими садами.

   - Садами!

   - Садами, говоришь ты?

   - Да, садами!

   Снова смех. Да что же может здесь расти! На этой почве, на песке?

   Но старый каменщик в широкополой шляпе поддержал Георга.

   - Что тут смешного, дурни! - крикнул он. - Сразу видно, что вы никогда из города не выезжали и ничего в почве не смыслите.

   И он обстоятельно, со всеми подробностями рассказал про сад, который двадцать лет назад разбил на куче песка. Уже два года спустя люди останавливались поглядеть - так хорош был сад, а на третий год в нем цвели кусты сирени. На четвертый - пришел он как-то вечером в свой садик, и что же он слышит? - Старик поднял руки, надвинул на лоб широкополую шляпу с остатками траурной каймы и засвистал:

   - Тю-тю-тю! - Соловей, ребята! Сердце у меня застучало, так славно пел соловей.

   Маленький кривоногий слесарь сделал рукою презрительный жест. Он все знал лучше других.

   - Не ломайте себе напрасно голов! - сказал он. - Что они тут хотят сделать? Деньги нажить, вот что, только не для нас! Ведь это все явное надувательство. Наши рабочие часы, видите ли, записываются, и когда у тебя наберется пять тысяч рабочих часов, - в течение ряда лет, понемногу, - то тебе полагается один морген земли и дом. К го же этому верит? Ведь это все надувательство и враки. Я ведь вам уже не раз говорил: это Шелленберг и не кто иной как Шелленберг. Мы будем надрываться, а Шелленбергу достанется барыш. Я ведь у Шелленберга работал. Он строит себе дворец в Груневальде, посмотрели бы вы на эту постройку! Полгода рыл Я там землю. Шелленберг у