Келлерман Бернгард - Братья Шелленберг

ы, привыкшей к победам, играла на ее темно-красных, накрашенных, надменных губах.

   - Кто это? - в восторге пролепетал Макентин. Штольпе сделал ему знак.

   Но Венцель сделался молчалив. Он сидел с нахмуренным лбом, со сжатыми челюстями, словно готовясь к атаке. Такой вид у него бывал всегда после того, как он на что-нибудь решался. Венцель Шелленберг и теперь принял решение, когда Эстер, блистая и сверкая, прошумела по зале, приковав к себе все взгляды. Что было мимолетной игрою воображения, стало теперь намерением. Он желал овладеть Эстер Раухэйзен любой ценой.

  

   После обеда он поздоровался с Эстер в фойе отеля непринужденно и отнюдь не с тем почтительным выражением, с каким подходили к ней другие мужчины. Здесь, в фойе, гости отеля имели обыкновение отдыхать с часок после дневных трудов и обеденных тягот, чтобы набраться сил для бала или бара.

   Эстер нисколько не удивилась, вдруг увидев перед собою Венцеля. В Санкт-Морице не счесть было всех ее знакомых из Парижа, Лондона и Берлина. Куда она ни поворачивала голову, везде в глаза бросались знакомые лица.

   - Вы приехали сюда заниматься спортом, господин Шелленберг? - спросила она, улыбаясь и окидывая его быстрым, искушенным взглядом. Его лицо, его одежду, его манеру держать себя, - все она уловила в дробную долю секунды.

   - Не я, а мои лошади, - ответил Венцель. - Я пущу скакать здесь своих лошадей, сам же буду избегать какого-либо напряжения.

   Эстер нашла этот ответ забавным. Она познакомила Венцеля со своими спутниками. На их счет Венцеля уже в достаточной мере информировал Штольпе. Один из них был известный миллионер, парижский банкир Блау. Он принадлежал к числу самых богатых людей во Франции и удесятерил во время войны свое состояние. Другой - майор Ферфакс, сэр Стюарт Ферфакс из Лондона - был гольф-чемпионом Англии.

   - Отчего, барон, не записались и вы на скачки по озеру? - спросила Эстер барона Блау.

   - Мой тренер боится, что разреженный воздух повредит лошадям, - скучающим тоном ответил банкир, внимательно и без всякого стеснения уставившись на Венцеля своими черными, круглыми, меланхолически поблескивавшими глазами.

   Банкир был изящный господин с иссиня-черными волосами, разделенными пробором и уже с легкой проседью на висках. В отличие от большинства других лиц, его лицо покрыто было не смуглым загаром, а болезненной синевой, своего рода синеватой глазурью. Выражение у него было высокомерное и скучающее, а нервно втянутые крылья носа производили такое впечатление, словно он все время был немного огорчен. У него была привычка иногда поднимать плечи и вытягиваться, словно он пытался стать выше ростом. Рост Венцеля как будто оскорблял его, казался ему как бы непомерным притязанием и вызовом.

   Барон Блау, как и Венцель, не для спорта приехал в Санкт-Мориц. Правда, он каждое утро бегал в течение часа на коньках, ровно от десяти до одиннадцати, вычерчивая восьмерки на зеркально-гладкой поверхности принадлежавшего отелю катка. Каждые четверть часа он останавливался, чтобы пропустить через ноздри дым тонкой папироски. При этом он хмуро косился на других конькобежцев Одет он был в широкие клетчатые, черные с белым, бриджи и свитер броского голубого цвета, распотешивший Венцеля. Днем он играл в керлинг. Круглыми камнями вроде прессованных сырков, величиной с грелку, играющие стреляли в цель по гладкой полосе льда. Это была игра преимущественно для пожилых людей, очень увлекавшихся этим видом спорта. Они лихорадочно скоблили и мели маленькими метлами лед, чтобы увеличить скорость камня. Иногда казалось, будто кучка метельщиков суетится на льду. Этим исчерпывались занятия барона. Днем он показывался редко, но каждую ночь последним уходил спать.

   Зато майор Ферфакс был типичным спортсменом. Ростом он был еще немного больше Венцеля, но худощав. Туловище и голова - кожа да кости. На его большом орлином носу шелушилась кожа, - так сильно загорел он на солнце. Усики у него напоминали маленькую красную зубную щетку, а его рыжеватые волосы строптивыми кустиками окружали лысеющий череп. Где у других людей находятся глаза, у майора было что-то вроде расплавленного серебра.

   Утром майор обычно тренировался на "скелетоне". Лежа животом на низких санках, он срывался вниз по обледенелым колеям, наклонным, как кровельный скат. Он прикрепил к своим санкам два секундомера, которые мог пускать в ход во время бешеной гонки. Когда он летел вниз, его изогнутый нос был на расстоянии какого-нибудь вершка от твердой ледяной поверхности. Днем он правил рулем своего "боба" "Старая Англия". При этом он также лежал на животе, сжимая в сухих руках руль, устремив глаза в несущийся ему навстречу снежный путь. Он тренировался для больших гонок на "бобах", которые должны были состояться через две недели. На нем лежала леди Уэсзерли, а за нею - еще три спутника. Лорд Гэстингс, один из знаменитейших в Англии охотников на фазанов, управлял тормозом. Смертельную скуку выражало его бульдогоподобное лицо, когда "боб" мчал его в бездну. Вчера они опрокинулись, и лорд Гэстингс вывихнул себе руку.

   Эстер, всегда окруженная роем поклонников, по-видимому, поместила этих двух телохранителей во главу списка претендентов на ее руку. Оба, по слухам, сделали ей предложение и ждали ее решения. Барон Блау предлагал ей свои миллионы, свои замки, свои рудники, свою провинцию в Тунисе, свою паровую яхту. Майор Ферфакс предлагал ей свое звание гольф-чемпиона Англии (это как-никак чего-нибудь да стоило), свое здоровье, свой рост, составлявший один и девять десятых метра, и свой железный кулак, которым он мог свалить лошадь. Денег у него не было, только долги. Оба они уже два года повсюду ездили следом за Эстер - в Египет, в Монте-Карло, в Париж, в модные французские курорты. Эстер таскала их за собою, не давая им окончательного ответа.

   - Рад познакомиться с вами, господин Шелленберг, - сказал Венцелю барон Блау после того, как довольно долго мерил его бесцеремонным взглядом, - мы ведь, если не ошибаюсь, ставим себе одинаковые цели. - Он говорил по-французски, не изменяя голоса, на одной ноте, равнодушно, безучастно, словно в нем сидел посторонний человек, который только пользовался его голосовыми связками и его адамовым яблоком. У Венцеля изобразилось на лице изумление.

   - Если я не ошибаюсь, это тот самый господин Шелленберг, с которым мы уже переписывались, - продолжал барон Блау, - который хлопочет о Соединенных Штатах Европы и мире между народами.

   Венцель покачал головой.

   - Я должен вас, к сожалению, разочаровать, господин барон, - ответил он, - вы говорите о моем брате. Я же лично не обольщаюсь такими иллюзиями и утопиями.

   - Так это не вы? И вы сказали - иллюзии? О! - произнес барон разочарованно, но все тем же равнодушным, скучающим голосом.

   - Барон Блау - делегат французского Красного Креста и фанатический пацифист, - объяснила Эстер.

   Барон скользнул по ее лицу подозрительным, обиженным взглядом. Ему казалось, что Эстер презирает пацифистов. Подобно большинству светских дам она, по-видимому, предпочитала мужчин, готовых идти под пули. Подобно большинству этих дам она сама не знала причины такого предпочтения.

   - Вы, стало быть, не считаете возможным длительный мир между народами? - снова обратился к Венцелю барон Блау, подняв брови.

   - Не считаю, - сказал Венцель, снисходительно улыбаясь.

   - И вы думаете, что войны должны происходить вечно?

   - Я так думаю. Людям нужно иметь какую-нибудь ложь, ради которой они могли бы убивать и умирать.

   Барон Блау отшатнулся.

   Эстер перевела ответ Венцеля на английский язык, так как майор не знал никаких языков, кроме своего родного. Майор Ферфакс, как только понял эти слова, восторженно протянул Венцелю свою костлявую руку:

   - Right you are! Right you are! [Вы правы! Вы правы!- англ.] - кричал он.

   Но в этот миг к ним приблизилась маленькая круглая дама, темная, как орех, от загара, и взволнованно крикнула:

   - Майор Ферфакс!

   Майор нагнулся до земли, и она что-то шепнула ему в хрящеватое ухо. Ферфакс был, по-видимому, крайне поражен ее сообщением.

   - Что сказала Пегги? - спросила Эстер с большим любопытством.

   Майор ответил:

   - Пегги говорит, что "Нэткрекер" на три секунды побил мое лучшее время, - "Нэткрекер" было название "боба", соперника по спорту.

   - Вы сегодня слишком высоко брали виражи, майор Ферфакс, "Нэткрекер" поворачивает гораздо круче, - сказала Эстер с легким укором. Затем она обратилась к Венцелю: - Кстати, я завтра жду сюда моего отца, господин Шелленберг. Он несомненно будет рад встрече с вами.

   "Радость его будет немного затуманена, - подумал Венцель с тихим ликованием в душе. - Она не знает тщеславия стариков, самого жестокого из всех тщеславий". И еще он подумал: "Этих двух молодцов я не боюсь. Что они такое? Ничто!"

   Собеседники уже набрались новых сил и, чтобы убить время до бала, перешли в бильярдную. Эстер страстно любила играть на бильярде, а барона Блау эта партия вознаграждала за весь день ожидания. Он играл очень хорошо, со всеми тонкостями, каким научился в парижских бильярдных академиях. Майор не играл. Он следил за игрою, с трубкой в зубах, и наблюдал каждое движение Эстер Венцель хотел откланяться, но Эстер пригласила его последовать за ними. Она любила иметь в своей свите видных и осанистых мужчин.

   Взгляды гостей, погруженных в глубокие кресла и еще переваривавших обед, провожали их. Слышалось шушуканье. Ее видели уже с пятью, иногда и с большим числом спутников, в иные дни их оставалось только двое, но сегодня появился уже новый. Красивая, соблазнительная женщина, конечно, но...

  

   На рыночной площади деревни, посреди ослепительно-белых снежных масс, - ночью опять выпал снег, - Венцель увидел вдруг маленького, пожилого господина, походка которого сразу привлекла его внимание. Маленький господин кутался в толстую шубу, и голова его почти совсем была упрятана в высокую меховую шапку. Ноги были обуты в ботики с меховой подкладкой. В руке была палка с железным наконечником. Казалось, он ничуть не интересовался сутолокой на площади. Вереница саней, нагруженных пестро одетыми, смеющимися людьми, резво неслась по площади, но господин даже не повернул в ее сторону головы. По временам он останавливался и ударял палкою по какой-нибудь ледяной глыбе на своем пути, потом осторожно шел дальше. Позади него, на расстоянии нескольких шагов, гулял лакей. По походке, по своевольному, неуступчивому движению локтей Венцель узнал маленького господина. Это был Раухэнзен собственной персоной!

   Совершенно секретно, как путешествующий инкогнито государь, прибыл в Санкт-Мориц король железа и угля, изобретатель комбинированной, вертикальной и горизонтальной, системы трестирования. В Хур его доставил салон-вагон. В закрытых санях он подъехал к отелю, и здесь посланный вперед секретарь уже позаботился о том, чтобы никто не узрел светлейшего лика. Раухэйзен не выносил больше вида людей, не выносил он также людских взглядов.

   Весь день он прятался в своих комнатах, жил тихо, как мышь. Лишь изредка выходил он из отеля и с полчаса топтался по снегу. Он ведь приехал только повидаться с дочерью. Потом он возвращался к горе телеграмм, которая с каждым днем становилась все выше на его письменном столе.

   - Мой отец здесь! - оживленно крикнула Венцелю Эстер. - Он пригласит вас к себе, как только немного отдохнет.

   И, надвинув желтую с кисточкой шапку на дикую копну своих рыжих волос, Эстер разлеглась на "бобе".

   - Поехали! - крикнул стартер, и "боб" тронулся с места мягко и бесшумно. Майор Ферфакс держал руль в худых, загорелых, костлявых руках, приковавшись глазами к блестевшему санному пути. На тормозе все с тем же выражением смертельной скуки сидел лорд Гастингс.

   - Алло! Как поживаете? - крикнул он Венцелю, когда они проносились мимо.

   Но "боб" уже засвистел и мгновением позже исчез между заснеженными деревьями.

   Уже на следующий вечер Раухэйзен пригласил Венцеля к обеду. Венцель надел фрак и ждал старика с тихим ликованием в душе. Но испугался, когда увидел Раухэйзена, входившего в маленькую гостиную. Раухэйзен стал как будто меньше и тоньше, словно сжался от старости. Лицо было бледно, как мел, и покрыто желтыми пятнами. Он оглядел Венцеля своими живыми, проворными глазками и подал ему маленькую, дряблую руку, которая никогда не пожимала другой.

   - Рад вас видеть, господин Шелленберг, - сказал он попытался скроить улыбку, которая должна была выразить любезность. - Вы все тот же, все еще в том возрасте, когда люди не меняются. Сколько лет мы не видались? А я вот...

   Но он не выждал ответа. Поздоровавшись с бароном Блау, он поспешно направился к столу, словно ему нельзя было терять ни минуты. Ведь только ради дочери согласился он пообедать с этими двумя господами.

   Барон Блау сейчас же заговорил своим монотонным, довольно высоким голосом. Он говорил оживленнее, чем обычно, о важных судоходных планах, касавшихся Средиземного моря. Чрезвычайно ими интересуясь, он пытался, как казалось Венцелю, заинтересовать ими и старика Раухэйзена. Тот почти не прикасался к еде и слушал его рассеянно. Однако, немного погодя, покачал своей маленькой головою.

   - Средиземное море, - сказал он, не поднимая глаз, - со времени войны еще больше утратило свое былое значение. Оно сделалось второстепенной лужей, в которую я не послал бы и тысячи тонн.

   Барон Блау ответил не сразу. Его бледное лицо мало-помалу покрылось своеобразным светлым румянцем. Его темные глаза загорелись. Пренебрежительный тон, которым Раухэйзен отмахнулся от его планов, оскорбил его. Но он отнюдь не признал себя разбитым. Ведь его целью как раз было оживить судоходство по Средиземному морю.

   - Вам угодно было сказать: второстепенная лужа, - воскликнул он, все еще с обидой в голосе. - Это во всяком случае немного преувеличено. Подумайте только: Франция, Италия, Египет...

   Но Раухэйзен уже не отвечал. Он давно отвернулся от этой темы. "Как мог составить себе состояние этот барон?" - думал он.

   Тут Эстер принялась рассказывать про Египет, где она провела последнюю зиму.

   - Какая это дивная страна, папа, какая сказочная страна! И при этом полный комфорт, все удобства. Тебе надо непременно с нею познакомиться. Поезжай со мною в Египет, папа!

   - У меня нет времени для такого большого путешествия, дитя мое, - ответил Раухэйзен.

   Венцель указал, что теперь можно в несколько часов перелететь в Египет. Эстер восторженно ухватилась за это предложение.

   - Да, полетим, папа! - воскликнула она.

   Но Раухэйзен покачал головой:

   - Я слишком стар, - ответил он. - Я боюсь воздуха. Новое поколение побороло эту боязнь.

   Потом он заговорил с Венцелем об экономической будущности Германии. Могло почти показаться, что он, самый смелый из всех, он, чья отвага не знала колебаний, кто диктовал народному хозяйству законы, кого все уважали как мастера, - что этот человек внезапно совсем утратил решительность. Ему рисовались затруднения, препятствия, неясности, сквозь, которые не мог прозреть его взгляд. Возникали новые вопросы, проблемы, казавшиеся с первого взгляда неразрешимыми.

   - Недавно я долго беседовал с вашим братом Михаэлем, - сказал он. - Ваш брат осознал эти проблемы. Он пытается в них проникнуть. Во многом он меня убедил, например, в том, что мы должны воспитать новое поколение здоровых рабочих, если не хотим вскоре потерпеть поражение на мировом рынке. И во многом другом. Никогда еще не скоплялось так много проблем, никогда их решение не казалось более трудным. Нам нужно набраться мужества.

   Венцель смотрел на экономическую будущность Германии оптимистично. Высказывал более бодрые взгляды.

   - Возможно, что зрение у вас острее, чем у меня, - ответил Раухэйзен. - Ваши глаза моложе. - Он встал, чтобы уйти к себе. - Мы еще увидимся, господин Шелленберг, - сказал он, прощаясь, - мне хотелось бы еще потолковать с вами о том, о сем.

   Но Раухэйзен сказал неправду или забыл об этом, потому что Венцелю больше не пришлось с ним говорить. Старик исчез так же таинственно, как появился.

  

   Теперь уже и Венцель принадлежал к свите Эстер наряду с бароном и Ферфаксом, словно всегда был в таком положении. День за днем проводил он в ее обществе. На санях, на ледяном катке, на танцах, в бильярдной комнате и ночью в баре, где грохотал джаз-банд. Здесь царила Эстер, высоко вознесенная над всеми, как королева. Открытая и непринужденная манера Венцеля, по-видимому, нравилась ей. Часто она разражалась громким смехом при его остроумных и саркастических замечаниях. Тогда барон Блау обиженно и беспокойно ерзал на стуле. Но глаза английского майора блестели самоуверенно: в гонках на "бобах" он взял первый приз! "Нэткрекер", его опасный соперник, опрокинулся на крутой кривой в третьем заезде.

   Однажды, когда сильная буря нагнала вихри снега и мрак на отель, Эстер внезапно позвонила в комнату к Венцелю и попросила его к себе на чашку чая.

   - У меня к вам сегодня большая просьба, - сказала она, когда он вошел к ней, и не было у нее на губах дерзкой, подчас легкомысленной улыбки. Она казалась серьезною, и ее большие глаза глядели задумчиво и немного мечтательно. - Я, правда, боюсь, что моя просьба будет вам не особенно приятна, но должна ее все же высказать.

   - Я к вашим услугам, - с удивлением ответил Венцель и посмотрел ей в глаза.

   - Садитесь, господин Шелленберг. Слушайте. Я вас видела однажды, когда была еще молоденькой девушкой. Мне сказали: сегодня был офицер, на руках у которого умер твой брат. Я очень любила брата, это был прекрасной души человек. Не расскажете ли вы мне, как он умер?

   Венцель нахмурился.

   - Зачем? - сказал он, собираясь встать. - Зачем это вам? Забудем про это!

   - Я прошу вас об этом, господин Шелленберг! И прошу вас сообщить мне все подробно и тщательно, не умалчивая ни об одной, хотя бы незначительной с виду, мелочи. Обещаете вы мне это?

   - Вы раскаетесь, - сказал Венцель и приступил к рассказу.

   Он рассказал о тех страшных днях, о том еще более ужасном часе, когда молодой Раухэйзен истекал кровью у него на руках.

   - Ступайте, - тихо сказала Эстер, закрывая рукою глаза.

   - Я знал, что вы раскаетесь в этом. Зачем касаетесь вы этих вещей? Они - в прошлом, - сказал Венцель и откланялся.

   Но на следующий день опять звенели бубенцы на санках, солнце сверкало и пылало, конькобежцы завтракали на катке, не снимая коньков, "бобы" проносились сквозь заснеженный лес. Вечером опять танцевали в баре, и только порою Венцелю казалось, будто Эстер избегает его взгляда.

  

   Еще утром Эстер составляла большую программу на предстоящую неделю, а в полдень, следуя внезапной прихоти, объявила, что завтра утром уезжает в Париж.

   Друзья устроили ей прощальный банкет, и копна ее огненно-красных волос не больше, чем на ширину ладони, возвышалась над горами цветов, нагроможденными на столе. Эстер сияла и наслаждалась своим триумфом.

   Вестибюль отеля был уже весь уставлен ее чемоданами. А в углу громоздились элегантные новенькие чемоданы барона Блау, который не мог отказать себе в удовольствии лично проводить Эстер в Париж. Майор Ферфакс был вынужден, как это ни было ему трудно, остаться еще на неделю в Санкт-Морице, так как должен был участвовать в гонках на скелетонах. Утром поданы были сани: одни - для Эстер и барона Блау, другие - для цветов, а третьи - для прислуги.

   - Будьте здоровы, Шелленберг! - со смехом сказала Эстер Венцелю по-английски. - Я надеюсь свидеться с вами.

   Венцель велел поставить Эстер в купе исполинский букет чайных роз, который заполнил собою целый угол.

   - О, да и здесь цветы! - воскликнула Эстер голосом обрадованного ребенка и вынула карточку из букета. - "Венцель Шелленберг", - прочитала она, - это оригинально!

   Она совсем не заметила, что Венцель до этой минуты еще ни разу не подносил ей цветов. Она просто не сомневалась в обратном. Все присылали ей цветы, - значит, и Венцель. Его оригинальная мысль напомнить еще раз о себе понравилась ей.

   Она не знала, что Венцель действовал согласно особому плану.

   Когда в Парижском HТtel de Ritz Эстер вошла в свои аппартаменты, то, разумеется, уже и эти помещения наполнены были цветами. Парижские друзья поздравляли ее с приездом. Между тем как прощальные букеты из Санкт-Морица увядали где-то в мусорной яме закопченного вокзала, здесь, как по волшебству, возник уже новый цветник: сирень, розы, ландыши, тюльпаны, нарциссы.

   А этот огромный букет желтых роз разве не похож на букет Шелленберга, на тот, который в Санкт-Морице совершенно заполнял собою угол купе? Точь-в-точь такой же по цвету, по величине.

   Она схватила карточку: "Венцель Шелленберг!"

   - Что такое?! Венцель Шелленберг! - сказала Эстер тихо и удивленно.

   Она задумалась, быстрым взглядом обвела комнату. Что-то было странное в этой истории. И вдруг она сообразила: Венцель мог, разумеется, по телеграфу заказать букет в одном из парижских цветочных магазинов. Мог точно указать форму букета и цвет, но карточка... как попала сюда его карточка?

   Она допросила лакея. Он ничего не знал. Букет был доставлен в гостиницу вместе с карточкой.

   "Это необыкновенно странно и загадочно, - твердила Эстер, ломая себе голову над этой загадкой и не зная, как ее разрешить. - Этот Шелленберг замечательный малый, - думала она, - и у него бывают забавные идеи. Но ведь мой отъезд произошел так внезапно, что у него никак не могло быть времени послать сюда карточку в письме".

   Но, когда часом позже Эстер, блистая и сверкая в дивном новом парижском туалете, появилась в обеденной зале, - кто стоял там, с бронзовым, почти черным, Как у негра, лицом (благодаря контрасту с фрачной манишкой), с блестящими зубами и с такими смуглыми руками, что ногти на пальцах казались коралловыми? - Венцель!

   Барон Блау, провожавший Эстер в залу, воззрился на Венцеля, как на привидение. В первый миг он подумал, что это магия, коварная и во всяком случае неприятная магия и он плохо скрыл свою досаду гримасою изумления. Он ничего не имел против Шелленберга, о, решительно ничего но эта рослая, здоровая, пышущая силой фигура все время действовала ему на нервы. "Этот человек швыряется скалами, - думал он, - у него всегда такой вид, словно он готов на насильственные действия, а когда он смеется нужно затыкать себе ватою уши".

   - Честное слово, это Шелленберг! - звонко воскликнула Эстер, озадаченная, обрадованная, польщенная. Она в один миг все поняла.

   - У меня тоже срочные дела в Париже, - со смехом сказал Венцель и потряс ее руку.

   Никакой магии тут не было. Венцель со следующим поездом уехал из Санкт-Морица в Цюрих, а из Цюриха перелетел в Париж на почтовом аэроплане. Он уже в полдень прибыл сюда.

   С покорной усмешкой барон Блау уселся за стол. Голос его звучал пронзительно и обиженно. Он ведь надеялся провести, наконец, несколько дней наедине с Эстер, без этого ужасного гонщика и всех остальных, непрестанно целовавших кончики пальцев Эстер. Да, с этим грубым малым шутки, видно, плохи! Как он узнал, в каком они остановятся отеле? И как он настойчив во всем! А эта наивная назойливость... Тонкостью чувств он, очевидно, не блещет.

   - Господин Шелленберг в Париже первый раз, барон, - сказала Эстер.

   Барон все еще не пришел в себя.

   - В первый раз? - равнодушным тоном переспросил он. - Возможно ли это? Как же вам нравится Париж?

   Некоторым утешением послужило барону то, что Венцель был прямо опьянен Парижем.

   - Поистине стоит, мой милый барон, приближаться к Парижу на высоте тысячи метров, - воскликнул Венцель. - Сначала на горизонте появляется бурая туча пыли, как самум в пустыне, потом над тучею пыли возникает мираж, фата-моргана, - какая-то мечеть, белоснежная и прозрачная. Я не верил своим глазам и готов был подумать, что мы заблудились в воздухе. Эта белоснежная мечеть - вовсе не мечеть, как мне позже сказали, а Сакре-Кер. Туча пыли редеет, показывается целый квартал города, и внезапно туча исчезает совсем, и необъятный город с миллионами сверкающих окон простирается от горизонта до горизонта.

   Венцель успел уже за четыре часа изъездить в автомобиле город во всех направлениях. Он видел такие кварталы, которые барону, исконному парижанину, известны были только по названию, Он подметил такие народные привычки, о которых никогда не догадывался барон. Установил существование целого ряда промыслов, о которых барон не имел никакого представления.

   "Какая жизненная сила!" - думал барон Блау, меланхолически глядя на говорившего.

   - Я покажу вам Париж, Шелленберг, - воскликнула Эстер. - Тут множество театриков, кафе и дансингов, где вы еще можете наблюдать настоящую парижскую жизнь. Хотите сопутствовать нам, барон?

   - Вы знаете мое глубокое отвращение к такого рода вещам, дорогой друг. Зачем же вы меня мучаете? - с обиженным видом ответил барон.

   - В таком случае нам придется, к сожалению, отказаться от вашего общества. О, это будет чудесно, Шелленберг! Мы оденемся совсем просто, иногда будем даже переодеваться апашами. Так поведу я вас по всему тайному Парижу, если хотите.

   - Разумеется, хочу! - сказал Венцель.

   Барон Блау с досады затеял ссору с официантом. Ему противна была эта склонность Эстер таскаться по подозрительным местам. Бледная глазурь его лица окрасилась легким, своеобразно светлым румянцем.

   - Когда мы начнем наши странствия? - спросил Венцель, находившийся в прекрасном настроении.

   - Хотя бы сегодня, - ответила Эстер.

   - Идет! Начнем сегодня!

   Но барон Блау заявил торжественный протест. Устремив на Эстер меланхолический взгляд своих телячьих глаз, он напомнил ей с огорченным лицом, что первый вечер она обещала своим друзьям. Ах, теперь было ясно, что сам черт принес на спине этого малого в Париж!

   Чуть только у Эстер выдавался вечер, свободный от обязательств по отношению к ревниво обступившим ее друзьям, она скиталась с Венцелем по этому большому, жуткому городу, в котором кроется больше тайн, чем в любом другом городе на свете, за исключением разве крупных городов Китая. Они ходили в театры, где ставились грубые фарсы, где зрители принимали участие в спектакле и перебивали актеров своими замечаниями. Ходили в варьете, в кабаре, в погребки преступников, в кафе художников. Там и сям им случалось видеть и слышать вещи, не слишком приличные. Эстер хохотала до упаду. Так как Венцель владел французским не слишком хорошо, она исполняла обязанности переводчика.

   - Это довольно крепко сказано, - объясняла она.

   - И хорошо, что крепко. Все народы, наделенные здоровьем и воображением, выражаются крепко.

   Они ходили на студенческие балы, в бары, где танцовщицы выступали нагишом. Бродили ночью по рынку, между горами овощей и цветов и ели в маленьких трактирах суп с луком, приготовленный для грузчиков. Это было восхитительно, и никогда еще Венцель не чувствовал себя лучше. Что за дивный город, до краев полный сил!

   Близость этой избалованной и капризной женщины, которая каждый вечер, каждый час была иною, действовала на него, как крепкое вино. Его взгляд скользил по ее нежному затылку, где вились совсем тонкие, отливавшие золотом волоски. Его взгляд покоился на ее накрашенных розовых губах, которые ему вскоре предстояло целовать, - он это знал. Его взгляд покоился на ее щеках, тоже накрашенных и тоже обреченных его поцелуям. И тогда исчезнет у нее с лица легкомысленная, фривольная усмешка! Берегись! Берегись! Его взгляд покоился на ее узких, дивно выхоленных руках, которых ждали его руки, чтобы их сжать. Его взгляд скользил по всему ее телу, каждую линию которого он вскоре изучил и которому суждено было сгореть под его лобзаниями. Берегись, Эстер Уэсзерли! Порой в его глазах так ясно читались дикость и вожделение, что она их чувствовала, и ничто не приводило Эстер в большее смятение, чем его дрожащий от возбуждения голос... Но лицо ее оставалось холодным и непроницаемым.

   Посещения различных кафе и театриков давали повод к некоторым вольностям, невозможным в обеденной зале отеля или при ярком освещении большого театра.

   - Красивее затылка, чем у вас, я еще ни у одной женщины не видел, - сказал Венцель.

   Эстер сердито вздернула брови.

   - Вы можете рассматривать меня сколько хотите, - ответила она. - Но я не желаю, чтобы вы говорили о своих открытиях.

   Однажды желание Венцеля поцеловать эти накрашенные розовые губы стало так непреодолимо, что он, не задумываясь, взял Эстер в объятия, когда помогал ей выйти из автомобиля, прижал к груди и поцеловал.

   Эстер совершенно опешила. Открыв рот, она уставилась на Венцеля не зная, что сказать. Никогда в ее жизни на это не осмелился ни один мужчина, да еще перед подъездом отеля, через стеклянные двери которого на них смотрел ночной швейцар.

   - Какой вы сумасшедший! - тихо сказала она укоризненно и наставительно, входя в отель.

  

   Несколько дней об Эстер не было ни слуху ни духу. Венцель ждал, но, когда наступал час их обычных встреч, а она не появлялась, он выходил из отеля и окунался в водоворот Парижа.

   Как ни любил и ни желал он эту женщину, она могла бы десятки лет прождать, прежде чем он сделал бы первый шаг к примирению. Как ни снедала его тоска по ней, в этом городе были тысячи соблазнительных и красивых женщин, болтовня которых чаровала, тела которых восхищали его. Как ни тосковал он по ней каждую минуту, он пил жизнь полными глотками и нимало не предавался сентиментальным грезам. Здесь - Венцель Шелленберг, тут - Эстер Уэсзерли, а там - Париж.

   Обедал Венцель обычно в отеле. Эстер со времени того происшествия избегала обеденной залы. Но однажды появилась в ней с бароном Блау и белокурым, миловидным, чрезвычайно тщательно одетым молодым человеком. Она подозвала Венцеля к столу, словно между ними ничего не произошло.

   - Вы должны пообедать с нами! - воскликнула она. - Позвольте познакомить вас с сэром Джоном, моим бывшим супругом. Как видите, мы остались добрыми друзьями.

   На следующий же вечер они совершили, как ни в чем не бывало, одну из своих обычных вечерних экскурсий, в пригородный танцевальный зал.

   Несколько дней спустя Венцель уехал в Берлин, но через пять суток уже опять был в Париже.

  

   Уже начинало смеркаться. Держа маленького Георга на руках, Христина стояла на опушке леса - в том самом месте, где раньше находились первые рабочие бараки, - и смотрела на дорогу. Целый час уже стояла она тут и ждала. Ее лицо в свете сумерек отливало синевою, вечерний ветер играл платком на ее узких плечах. Наконец, она заметила вдали Георга. С маленьким чемоданом в руке он приближался быстрыми шагами. Увидев жену и ребенка, он побежал. Побежала и Христина.

   - С приездом! - крикнула она и протянула ему ребенка.

   Георг приласкал дитя и поцеловал Христину. Она обвила его руками, смеялась от радости, и слезы заливали ей лицо.

   Георг отсутствовал целых четыре дня. В первый раз с того времени, как она приехала в "Счастливое пристанище", они расстались. Эти четыре дня показались Христине бесконечными. Никогда раньше она и не поверила бы, что так долог может быть день! Каждый вечер выходила она с ребенком на дорогу, хотя знала, что Георг только сегодня мог вернуться. Наконец-то, наконец, он снова с нею!

   - Что у вас делается, и что нового? - спросил Георг.

   - Кипа писем! - ответила Христина, положив руку на плечо Георгу. - Я записала все телефонные разговоры, а затем, - совсем забыла сказать, - план "Счастливого пристанища" вернулся из Берлина.

   - Утвержден? - Георг остановился и замер в ожидании.

   - Да, утвержден. "Утверждается. Шелленберг", - написано с краю.

   С ребенком на руках Георг от радости стал плясать на дороге.

   - Великолепно! - кричал он. - А все-таки придется мне еще внести в него улучшения! Чего я только не видел за эти дни! Вот погоди, я тебе расскажу.

   Уже показались огни "Счастливого пристанища". Поселок раскинулся широко. Большие окна мастерских и длинные ряды рабочих бараков светились в сумраке. Те три ярко освещенных окна - это гостиница, постоялый двор, где командовала тетушка Карстен, болтая и тараторя с утра до вечера. Рядом мерцал небольшой огонек. Это была лавка мясника Морица. Он еще работал? Спокойно светившееся окно справа - дом отставного преподавателя, который взял на себя заведывание школой. И остальные разбросанные огни - дома поселенцев, приехавших со своими семьями в "Счастливое пристанище". Врач, сиделка, торговцы, ремесленники. Тут были уже представлены почти все профессии. Дальше, над каналом, ярко сверкал ряд окон. Ночью это было похоже на вокзал. Это были мастерские обосновавшейся здесь велосипедной фабрики. Только что ее сирена огласила тихий вечер.

   Да, поистине настоящим городком стало уже "Счастливое пристанище". Его будущий облик уже узнавался в захвативших большое пространство очертаниях.

   Стоял конец мая, над садами поднималось влажное дыхание плодородия, огромные насаждения благоухали.

   В честь свидания Христина приготовила пышный ужин. Пожертвовала одним из своих петушков, как ни обливалось кровью ее сердце, - она любила своих животных, а этого петушка, в буквальном смысле слова, вырастила у себя на груди. Он был хворым цыпленком, и она носила его на груди, чтобы согреть. Поставила она также на стол редиску и свежий, молодой салат, все из своего огорода, и - это было сюрпризом для Георга - тарелку земляники - дивных, больших, безукоризненных ягод.

   - У тебя уже земляника поспела? - с изумлением спросил Георг, когда они сели за стол.

   - У меня есть маленький парничок, я его никому не показываю, - со смехом ответила Христина.

   Георг дивился величине и блеску ягод.

   - Я вижу, ты уже подглядела у огородников их тайны.

   Затем он приступил к рассказу. Георг не мог прийти в себя от впечатлений. Чего он только не видел!

   - Просто невероятно, что они там понастроили, Христина! Непередаваемо! Мы все были просто вне себя от восторга, и все поздравляли Шелленберга.

   Он побывал в большой колонии "Новый край", куда Михаэль Шелленберг пригласил многих своих сотрудников. "Новый край" - это была группа из восьми вновь основанных и строившихся городов, промышленных городов-садов, мощно раскинувшихся посреди огромной степи, которая тянется от Ганновера вверх к Люнебергу и к Эльбе. От Срединного канала в Ганновере отвели новый канал, который должен был иметь много ответвлений и, пересекая степь, соединяться с Эльбой. Сооружение этих каналов требовало многолетней работы. Толпы безработных, роты молодых добровольцев и батальоны отбывавших наказание заняты были там. На этой сети каналов расположены были группы городов, разбивка их была уже окончена, и постройка частично начата. Огромные сады, леса, парки. Исполинские участки отведены под промышленные предприятия. Миллиону людей предстояло обрести родину в "Новом крае".

   Пыль, дым, машины, паровые плуги, тракторы, катки, рабочие бригады. А раньше там не было ничего, кроме жалкого леса, иссохшей почвы и бесплодной степи. Георг рассказывал без умолку.

   - Но теперь за работу, Христина! - воскликнул он вдруг, нетерпеливо вскочив. - Не будем терять ни одного часа.

   Дверь в комнату, где спал ребенок, была открыта. Георг прикрепил кнопками к чертежному столу план "Счастливого пристанища" и принялся еще раз проверять его на основании своих новых сведений. В общих чертах планы составлялись строителями Шелленберга. Но заведующий каждой станцией обязан был продумать ее план во всех подробностях. Нужно было предусмотреть все детали с точки зрения будущего развития колонии.

   Вдоль канала тянулась заводская территория, посредине - большие сады. Тут предусмотрено место для будущих парков, присутственных мест, церквей, школ. Это сердце города. Через пять лет можно будет приступить к этим постройкам. Единственная уже начатая постройка - это флигель школьного здания. Предусмотрено было также место для гавани на канале. Город предполагалось опоясать парком, который образовал бы переход к сельскохозяйственным землям, предназначенным для прокормления будущего города.

   - Я не совсем доволен расположением вокзала, - взволнованно сказал Георг. - Надо еще раз всесторонне все продумать.

   Христина стояла рядом с ним и усердно рассматривала план, который научилась читать не хуже Георга. Она, как и он, видела перед собою воздвигнутый город.

   - Может быть, прежнее место было все-таки удачнее выбрано, Георг?

   - Надо нам все еще раз обдумать, Христина, - повторил Георг, и лицо у него горело от возбуждения.

   Христина щекою касалась его головы. Она была счастлива. И как спокойно спал ребенок!

  

   Лиза Шелленберг провела всю зиму на итальянской Ривьере. Не для своего удовольствия, а чтобы излечиться от легкого воспаления голосовых связок, которое мешало ей петь. Легкая хрипота, замечавшаяся даже при разговоре, исчезла, и, когда в Германии установилась теплая погода, Лиза вернулась в Берлин.

   Устав от дороги, она первый вечер посвятила детям, чувствуя к ним после долгой разлуки невыразимую нежность. Осматривалась в своей квартире, которая казалась ей чужою. Телефонировала всем своим знакомым и принялась, наконец, просматривать письма за последнюю неделю, которые ей уже не пересылали в Италию. Ничего интересного. Бессовестное предложение одного концертного импрессарио совершить турне по провинции без всякого гонорара, - о нет, благодарствуйте! А вот какой-то конверт, по-видимому, из официального учреждения. Она не любила официальных бумаг и с обиженным лицом взяла в руки этот конверт, покусывая папироску. Она любила общество, веселую болтовню, Шопена, но не любила вещей, напоминавших ей, что у нее есть обязанности по отношению к человечеству, к обществу, к государству. Ее куда-то вызывали... возмутительно было, что существовали учреждения, имевшие право располагать ее временем.

   Но, едва лишь заглянув в бумагу, она так побледнела, что ее светлые, белокурые волосы показались бы темными, а ее синие глаза - серыми, как темный шифер. Папироса выпала из пальцев и продолжала дымиться на куске бумаги.

   - Что это?

   Глаза у Лизы остекленели от испуга. Как это может быть? Вызов в суд на такой-то день. Венцель подал прошение о разводе.

   Вдруг все тело у нее запылало, как на костре. Она вскочила потрясенная и отшвырнула бумагу от себя. Да как же это все возможно? Не с чертом ли самим она имеет дело?

   А вот письмо от адвоката Венцеля, который уже несколько месяцев бомбардировал ее письмами. По поручению Венцеля, он сообщал ей, что тот готов ее блестяще обеспечить в случае немедленного ее согласия на развод, в противном же случае он не остановится перед крайними мерами. О, конечно, она имела дело с мерзавцем и чертом в то же время. Лиза кинулась в детскую, сорвала детей с кроватей, прижала их к груди, осыпала поцелуями.

   - Они хотят отнять вас у меня! - кричала она.

   Заспанные, испуганные дети заплакали. Гергард взглянул на нее серыми глазами Венцеля.

   - Кто хочет нас отнять? - спросил он с мокрым от слез лицом.

   - Кто? Папа - вот кто!

   О, теперь ей уже стало немного легче. Мысли опять пришли в порядок. Слишком силен был удар. Она позвонила по телефону Михаэлю, и тот сказал, что будет еще часа два в своем бюро и ждет ее.

   Лиза немедленно села в автомобиль. В начале десятого часа она подъехала к дому Михаэля. Михаэль сидел за своим письменным столом, утомленный, изнервничавшийся, и диктовал письма Еве Дукс.

   - Сейчас я буду к твоим услугам, Лиза, - сказал он с усталою улыбкой. Ева безмолвно встала и вышла из комнаты.

   - Ну, как твой голос? - спросил Михаэль.

   Тут только он заметил необычайное волнение и бледность Лизы. С ее ресниц закап