Келлерман Бернгард - Братья Шелленберг

ла перескочить через него, так как в противном случае она разорвала бы ему барабанную перепонку. Никаких повреждений он не потерпел. Несколько бессонных ночей, а затем он уже опять был в полном порядке.

   После этого Михаэль два года работал на опытной станции Бреда, принадлежавшей Германским азотным заводам. За это время он написал ряд статей по агрономическим вопросам, обративших на себя внимание высшего сельскохозяйственного училища в Берлине. Училище предложило ему кафедру, и он приехал в Берлин. Но уже год спустя он расстался с этим учреждением.

   Он капитализировал ренту, которую получал от Германских азотных заводов, приобрел на эти деньги имение Шперлингсгоф поблизости от Берлина - триста моргенов земли - и превратил его в образцовую, на современный лад поставленную опытную станцию. Земля! Со всей своей страстностью - Шелленберги во все вносили страстность - обратил он свою энергию на землю, на почву, почти неизученную, более необследованную, чем химические элементы, строго хранящую свои тайны, хотя люди на протяжении тысячелетий пахали и обрабатывали ее.

   Не было такого нового или старого способа в земледелии и садоводстве, которого Михаэль не испытал бы в Шперлингсгофе. Не было машины, с которой он не познакомился бы. Удобрения, оросительные методы, дождевальные установки, парники. В тысячах горшков стояли за ярлыками опытные растения, подвергаемые различному уходу. Почва была плохая, песок, но он творил чудеса. Как оазис лежал Шперлингсгоф среди чахлых окрестностей. Приезжали специалисты, дивились, спорили, критиковали. Михаэль работал в поте лица своего. Китайское сельское хозяйство! Несколько месяцев подряд занимало оно его мысль. Оно давало ключ ко многому. К этому времени относится брошюра, вызвавшая много шума в кругах специалистов. Михаэль доказывал, что крупные города ежегодно теряют миллиона на ценнейших питательных веществах из-за неправильного обращения со сточными водами. Европа, - утверждал он, - преступным образом пренебрегла, в угоду промышленности, проблемами сельского хозяйства.

   Но не только этими проблемами занимался Михаэль. В связи с ними внезапно ему открылись огромные горизонты.

   В одиночестве Шперлингсгофа Михаэль был так захвачен общественными и социологическими проблемами, что им суждено было определить собою все его дальнейшее существование.

   Здесь созрели планы, осуществление которых стало задачею его жизни!

   Зимние месяцы Михаэль проводил в Берлине, где снимал две комнаты в восточной части города. Он работал неустанно, и книги, планы, чертежи, заметки громоздились у него на всех столах.

   С братом своим, Венцелем, Михаэль встречался лишь изредка. В первую же зиму, когда Венцель приехал в Берлин в поисках подходящего места - "не слишком много работы и высокий оклад!", оба брата часто проводили вместе вечера. Они все еще были искренне привязаны друг к другу, хотя Михаэль в своем развитии уже пошел по совсем другому пути.

   Венцель, которому всегда везло, действительно нашел превосходное место - он стал секретарем старика Раухэйзена, главы раухэйзеновского синдиката, которому принадлежала значительная часть Рурской области, - "подземное германское княжество", как говаривал Венцель, - и который объединил около восьмидесяти крупных промышленных предприятий. Венцель выписал в Берлин свою семью, Лизу и двух детей, и обставил себе где-то в западной части города роскошную квартиру.

   С тех пор братья видались - без каких-либо особых поводов к такой перемене - очень редко. За последнюю зиму - только два раза.

  

   Этой осенью Михаэль раньше обычного возвратился из Шперлингсгофа. Совсем внезапно он снялся с якоря. Планы созрели! Много было работы здесь, в городе, и приходилось дорожить каждым днем. В эту зиму он собирался учредить рабочую кооперацию, кооперацию лучших и наиболее сознающих свою ответственность умов Германии. Визиты, переговоры, корреспонденция, кипучая работа, почти без передышки, шестнадцать часов и больше в сутки.

   Совершенно естественно было, что он не находил времени повидаться с Венцелем. Каждый день собирался он отправиться к нему. Странным образом, он в эти недели часто вспоминал брата.

   Но как-то среди поступившей корреспонденции он нашел престранное письмо, почерк которого показался ему знакомым. И самый почерк и чернила зеленоватого отлива произвели на него неприятное впечатление. Тут он вспомнил, что это рука тещи Венцеля, фрау фон дем Буш, заносчивой и властной дамы, общества которой он избегал.

   "Что ей надо от меня? - подумал он удивленно и уже с легким раздражением. - Я надеялся, что последний наш спор поссорил нас окончательно". Они тогда поспорили о социализме, и Михаэль, глубоко уязвленный надменным тоном фрау фон дем Буш, - она назвала рабочих бездельниками и лентяями, только и знающими, что пьянствовать, - довольно резко доказал ей в присутствии всего общества, что она не имеет понятия о социализме, хотя и осуждает его.

   Фрау фон дем Буш была одною из тех дам, которые никогда в жизни не прикасались к работе, если не говорить о нескольких^- связанных ими одеяльцах. С раннего утра до позднего вечера она гоняла из стороны в сторону служанок. Ничего она не делала без невероятного словоизвержения и распространяла вокруг себя беспокойство. Вечно ока разъезжала, жила то в Ницце, то в Италии, то в Мариенбаде. Постоянно возилась с врачами. Покойный муж ее был ландратом и оставил ей не бог весть какое состояние. На какие средства она вела широкий образ жизни и путешествовала? Этого никто не знал. Относительно единственной своей дочери, Лизы, у нее были большие надежды, она ждала чего-то совсем необычайного, какого-нибудь принца или Вандербильта или русского князя, - бог ее знает. Венцелю она никогда не могла простить, что он разбил ее планы.

   "Досадная история", - раздраженно подумал Михаэль, взглянув на письмо и сунув его в карман. Только вечером, ужиная в тихом ресторане, принялся он читать это послание. "Почему не пишет она Венцелю непосредственно? - удивился он. - Какое мне дело до нее?"

   Письмо фрау фон дем Буш привело Михаэля в дурное, нервное настроение. Он несколько раз краснел от досады, но порою забавлялся и не мог удержаться от громкого смеха. Под конец он испугался. Что это значит? Венцель?

   Фрау фон дем Буш начинала с заявления, что верит в хорошие душевные качества Михаэля, между тем как у Венцеля; к сожалению своему, никогда не могла обнаружить хороших качеств, как ни старалась. ("Злая, бестактная особа!" - подумал Михаэль.) "Я пишу вам, Михаэль, в надежде на ваше доброе сердце, хотя вы, быть может, и теперь придерживаетесь взглядов, которых я одобрить не могу, больше того - с которыми должна бороться. Но вас прощает ваша молодость".

   - Какая бессовестность! - вслух сказал Михаэль.

   "Меня беспокоят письма Лизы, - продолжала фрау фон дем Буш, отпустив еще одну колкость по адресу Венцеля. - Она пишет мало, уклончиво и неоткровенно. Вы ведь знаете, Михаэль, что я была против этого брака. Мое материнское сердце предостерегало меня. Какое положение могла бы Лиза теперь занимать! Вы никогда не бывали у меня в доме и не можете поэтому знать, какие люди меня навещали, представители высшей знати и даже августейшие особы. Все восхищались Лизою и предсказывали ей блестящую карьеру, а профессор Ливониус говорил, что через три года она будет примадонною придворной оперы. Я провожу ночи без сна, когда все это вспоминаю. Я не отдала своей дочери вашему брату, вы это знаете. Он ее просто похитил, украл, как низкий грабитель". (Тут Михаэль невольно рассмеялся, так что оба кельнера посмотрели в его сторону. Его брат в самом деле похитил Лизу, это было в начале войны, и Венцель приехал в отпуск только на пять дней.)

   Вслед за пространными, скорбными рассуждениями по поводу падения нравов фрау фон дем Буш опять возвращалась к своей теме. Ее худшие опасения, - писала она, - по-видимому, оправдались. "Лиза пишет мне, что вы уже полгода не навещаете своего брата. Мне легко понять, что вы от него отдалились, как почти все другие люди. ("О, как бессовестна эта старуха!" - подумал в гневе Михаэль) Ведь все его друзья, как пишет мне Лиза, мало-помалу покинули его, да и знакомые Лизы начинают исчезать, а у нее ведь был такой превосходный круг - все уважаемые личности, секретари посольств, атташе и блестящие офицеры. Из дружбы и уважения к нашему семейству они бывали у Лизы. Но не приходится удивляться, что они уходят один за другим. Дочь моя очень несчастна, я вижу это из каждой строки ее писем. Вы знаете, милый Михаэль, что ваш брат уже три месяца не служит больше в синдикате Раухэйзена". ("Венцель? Что это с Венцелем?" - подумал Михаэль, испуганный этой неожиданной новостью.) Почему? Известна ли вам причина? А ведь у него там было чудесное и превосходно оплачиваемое положение. Что случилось? Объясните мне! Лиза об этом упорно молчит. От берлинских знакомых мне не удалось узнать ничего достоверного, они только делали намеки, еще сильнее меня встревожившие. Что-то здесь неладно. Я поехала бы в Берлин, но должна побывать в Бремене, у своей сестры, а потом во Франкфурте-на-Майне, куда меня настойчиво зовет одна старая подруга. Мне хотелось бы, чтобы Лиза питала к своей матери больше доверия. Пойдите к ней, пожурите ее! Что за глупая гордость - стыдиться перед родной матерью. Но я могу себе представить, что Лизе неприятно говорить о столь неутешительных вещах. Не знаю, видались ли вы за последнее время со своим братом. Лиза пишет мне, что в последние месяцы им овладела какая-то необыкновенная непоседливость. Он часто пропадал из дому на несколько дней. А в полученном сегодня письме Лиза признается мне, что Венцель не возвращается домой уже две недели, поглощенный делами. Я чувствую, что Лиза переживает страшнейшие волнения. Что вделалось с вашим братом?

   Михаэль прочитал это сообщение с чрезвычайным изумлением и некоторым испугом. Письмо заканчивалось просьбой навестить Лизу, порасспросить ее и затем подробно сообщить обо всем ей, фрау фон дем Буш, с нетерпением ожидающей его ответа.

   Михаэль встал и надел пальто. Встревоженный и раздраженный, вышел он из ресторана.

   Он решил завтра посетить Лизу.

   На следующий день, в начале пятого часа Михаэль отправился к Лизе. Она жила в западной части города, на одной из тех улиц, что все похожи одна на другую, в одном из тех полных поддельной роскоши домов, что все различны между собою. Вестибюль был весь облицован мрамором. Рядом с лифтом стояла мраморная скамья, на которую никто не садился, потому что она была как лед холодна. Но Лиза находила великолепным и вестибюль, и скамью.

   Горничная, миловидная и стройная, в наколке, встретила гостя с радостно удивленным лицом.

   - Господин доктор Шелленберг, вы ли это? - воскликнула она и как можно шире распахнула перед ним дверь.

   - Моя невестка дома? А впрочем, я слышу ее голос. Из комнаты Лизы доносились пение и игра на рояле.

   Лиза разучивала какой-то каданс, повторяя его несколько раз. У нее было сильное, немного резкое сопрано.

   - У барыни урок, - сказала служанка. - Мне не велено мешать. Но урок скоро кончится.

   - Проводите меня покамест к детям, - попросил Михаэль.

   Не успел он заглянуть в детскую, как раздался громкий и радостный визг обоих детей. Марион, девочка, похожая на Лизу, хотела сейчас же броситься к нему. Она торчала на табурете посреди комнаты. Но мальчик, Гергард, - уже теперь в его лице сквозили крупные, немного грубые черты Шелленбергов, - взволнованно прикрикнул на сестру:

   - Не высаживайся, Марион, ты сейчас же утонешь! Ты ведь не умеешь плавать! А ты, дядя, пожалуйста, не ходи дальше. Разве ты не видишь, что эта полоса - берег озера?

   Гергард сидел на платяном шкафу. В руке он держал свернутый из бумаги рупор и, поднося его иногда ко рту, страшно трубил. В комнате стоял большой беспорядок, дети были не совсем опрятны и неряшливо одеты. В углу идиллически красовалась ночная посудина.

   - Что тут происходит? - спросил Михаэль, смеясь.

   - Марион сидит на парусной яхте, которая только что перевернулась, дядя, - объяснил Гергард порывисто и возбужденно, боясь, что дядя помешает игре. - А я - сторож на маяке и трублю о помощи. Не высаживайся, Марион, ты сейчас же утонешь! Разве ты не видишь, какие бушуют волны? И ветер дует - у-у-у!

   Марион с мольбой о помощи смотрела на Михаэля, судорожно цепляясь за табурет, словно боясь, что ее снесет порывом ветра. От страха она промочила штанишки и была близка к слезам.

   - Не бойся, Марион, - успокоил ее Михаэль, - если ты упадешь в воду, я тебя сейчас же вытащу.

   - Ты должна звать на помощь, Марион! Ах, какая ты глупая!

   - Помогите! Помогите! - завопила крошка.

   - Спасательная шлюпка приближается! - протрубил Гергард.

   Стремглав, как кошка, соскочил он со шкафа и стал медленно скользить по полу на стуле к табурету Марион. Крича и командуя, он бросил ей веревку и оттащил ее вместе с табуретом в угол. Это означало, что они достигли берега.

   - Иди сюда, дядя, - крикнул мальчик, - теперь мы на Павлиньем острове. - Голос у Гергарда, который раньше дико и громко кричал, возбужденный игрою, вдруг сделался мягким и нежным. - Отчего ты так редко приходишь? Тебя больше совсем не видать! - сказал он и посмотрел на Михаэля долгим, чистым взглядом. А Марион вскарабкалась на него, как на дерево, и, обвив его шею худыми ручонками, покрывала поцелуями его щеки.

   - У меня было много работы, - смущенно ответил Михаэль, чувствуя, что мальчик не верит ему.

   Гергард искоса посмотрел на него.

   - Ну, вы уж, со своей работой! - сказал он и презрительно пожал плечами. - Папа тоже говорит, что должен работать, а между тем день и ночь сидит в ресторанах.

   - Гергард, постыдись! - с мягким укором сказал Михаэль: - фи, как некрасиво! Что ты говоришь? Кто сказал тебе, что папа день и ночь сидит в ресторанах?

   - Мама сказала, - ответил мальчик и поджал губы.

   Михаэль роздал им сласти, которые принес с собою, и принужден был вместе с Марион съесть палочку шоколада. Она грызла ее с одного конца, он - с другого, пока их губы не встретились. Потом дети пожелали непременно затеять с дядей общую игру. Они знали, что, едва лишь кончится урок, дядю у них отнимут.

   - Пойдем, дядя, - крикнул Гергард, - во что мы будем играть? Давай, взойдем на Монблан, хочешь?

   - Ну что ж, давай! - улыбаясь, согласился Михаэль. - Как же у вас происходит восхождение на Монблан?

   Но Марион захныкала:

   - Я не хочу на Монблан. Дядя, для этого нужно лезть на шкаф, а я боюсь.

   - Ах, какая ты глупая рева! - крикнул мальчик, топнув ногой. - Пять тысяч метров, чего же тут бояться?

   Михаэль успокоил девочку.

   - Ну, Марион, если я буду рядом с тобой, ты ведь не струсишь. Смотри, я буду держать тебя за руку, и ничего с тобой не случится. А упадем - не беда: ты упадешь ко мне на руки!

   Гергард тотчас же усердно занялся приготовлениями, К шкафу придвинули стол и на стол поставили стул. Потом к столу приставили второй стул. Затем все трое связались веревкой, и Гергард, вооружившись палкой, начал восхождение. Он вырубал палкой ступени во льду, подавал предупреждающие сигналы, и Марион уже перепугалась. В конце концов все сошло гладко, и все трое оказались наверху.

   Горничная в этот миг открыла дверь и сказала, громко рассмеявшись:

   - Урок окончился, я сейчас доложу о вас барыне.

  

   Идя по коридору, горничная все еще хохотала. Михаэль спустился с Монблана, держа на руках Марион, и вышел в переднюю. За одной из многих унылых белых дверей он услышал взволнованный голос своей невестки. Она бранилась. Горничная с растерянным лицом проскользнула в дверную щель. Сейчас же после этого одна половинка двери распахнулась, и в ней показалась Лиза. Она была в сильнейшем волнении и сверкнула на Михаэля гневными глазами.

   - Передайте этому господину то, что я вам сказала! - крикнула она и толкнула вперед колебавшуюся служанку. - Передайте ему: я не желаю больше иметь никакого Дела с Шелленбергами!

   Изумленный и оторопелый, Михаэль попятился, С жестом сожаления он взялся за пальто и шляпу.

   - В таком случае будь здорова, Лиза, - сказал он и пожал плечами, - я не хочу быть навязчивым.

   В этот миг дети просунули головы в переднюю и закричали:

   - Михель! Михель! Лиза шагнула к ним.

   - Убирайтесь отсюда! - крикнула она на детей. Михаэль ушел. "Какая неприятная сцена, - думал он, - как глубоко оскорбил ее, по-видимому, Венцель, если она до такой' степени потеряла самообладание. В сильном волнении сходил он по лестнице, жалея теперь, что ничем не ответил Лизе за оскорбление.

   Но Лиза выбежала на площадку и яростным голосом крикнула ему вдогонку:

   - Не желаю я больше видеть шелленберговских физиономий. Довольно с меня!

   Потом она так хлопнула дверью, что дом задрожал. Как она озлилась сегодня!

   Однако не успел еще Михаэль сойти в вестибюль с мраморными колоннами и мраморной скамьей, как его догнала, запыхавшись, молодая горничная.

   - Барыня просит вас подняться наверх. Умоляет вас простить ее.

   И когда Михаэль, гнев которого уже улегся, стал подниматься с нею по лестнице, она прибавила, в виде извинения и объяснения:

   - Барыня вне себя. Барин уже несколько недель не возвращался домой.

   Лиза ждала Михаэля в своей музыкальной гостиной. Она взволнованно протянула ему руки, глаза у нее полны были слез.

   - Прости, Михаэль! - воскликнула она. - Я в неописуемом волнении. Ты ведь не сердишься на меня, не правда ли? Нет, ты всегда был славным малым и все понимаешь.

   - Да что же здесь в конце концов происходит? - спросил Михаэль, нахмурив лоб.

   - Садись. Я велю дать чаю. Анна, подайте чай! - крикнула она на горничную, чтобы скрыть свой стыд.

   Лиза принадлежала к числу тех блондинок, что склонны к полноте и подвергаются опасности рано утратить четкую линию своих форм. Щеки у нее были полные, нежные и всегда раскрасневшиеся, словно она была разгорячена; глаза, казавшиеся раньше, когда она была возбуждена, такими большими, мерцали нежной, чуть-чуть поблекшей синевою. На лоб свисала челка белокурых, немного растрепанных волос.

   Она нервно схватила папиросу и бросилась на диван подле рояля. Комната полна была нот и книг, лежавших довольно беспорядочно. Огромный диван устлан был алым ковром, и на нем разбросано было множество подушек ярких цветов. Стоячая лампа с красным абажуром и длинными черными кистями стояла подле рояля.

   - Как хорошо, что ты пришел, Михаэль, - сказала Лиза, только чтобы что-нибудь сказать. Как это ни было смешно, она после этой бурной сцены пыталась показать горничной, которая сервировала чай, что все обстоит вполне благополучно.

   - Вид у тебя хороший, ты загорел, - болтала она. - Я летом была с детьми в Герингсдорфе, с майором Пухманом и его женою.

   Пока горничная была в комнате, она еще долго тараторила о том, о другом, разражаясь по временам негромким, клохчущим смехом.

   Но едва лишь девушка вышла из комнаты, она взяла гостя за руку и спросила с беспомощностью в глазах:

   - Ты видел Венцеля?

   - Я только недавно вернулся в Берлин, - ответил Михаэль. - Я не видел его и решил сегодня вас навестить. - Он говорил неуверенно и запинаясь, ему трудно была притворяться. О письме от матери Лизы он нарочно не упоминал. - Ради бога, что такое с Венцелем?

   Лиза долго смотрела на него, затем встала и сделала несколько шагов, комкая губами папиросу.

   - Что с Венцелем? - сказала она, останавливаясь перед Михаэлем. - Я не знаю.

   - Не знаешь?

   - Нет. Я уже... уже давно ничего не знаю о Венцеле. Все это непостижимо. Что он больше не служит у Раухэйзена, об этом ты, вероятно, слышал? Старик Раухэйзен уволил его.

   - Уволил?

   Лиза наморщила лоб.

   - Уволил или не уволил, во всяком случае он там больше не служит. И какая-то история, по-видимому, там произошла. Я говорила с несколькими друзьями Венцеля, которые работают у Раухэйзена. Вернее, не я, а по моей просьбе говорил с ними майор Пухман, чтобы выяснить это дело. Разные ходят слухи, Михаэль! Но эти господа уклонились от объяснений. Ничего не сказали. Как бы то ни было, Венцель внезапно ушел от Раухэйзена.

   Михаэль попытался взять Лизу за руку, чтобы успокоить ее.

   - Может быть, Венцелю разонравилась служба у Раухэйзена, - сказал он. - Не верь же, Лиза, всякой болтовне!

   Лиза покачала головою.

   - Болтовне? - переспросила она и опять разволновалась и чуть было не пришла в прежнее состояние отчаяния. - Болтовне? Я ведь не лишена критического здравого смысла, Михаэль! И ведь то, что случилось у Раухэйзена. не главное в этой истории. Слушай же, главное это то, что Венцель без всякого объяснения, не сказав ни слова, ушел из дому!

   - Он покинул твой дом? Лиза закрыла лицо руками.

   - Да! Я не понимаю, как я могла вынести все это. О, какой стыд и позор! Бросить меня здесь с детьми! Что подумает моя мама? Я решилась ей только намекнуть на это. Что подумают мои друзья? Разве не естественно будет, если они заподозрят, что я нарушила свой долг, завязала какой-нибудь роман? Мои родственники - люди с высоким положением в министерствах и в армии, корректные до кончиков ногтей... ведь они себе это просто представить неспособны. О, как все это ужасно!

   - Я не понимаю...

   - Я тебе все расскажу, - сказала Лиза, стараясь успокоиться. Она опять уселась на диван. - Слушай, Михаэль! Больше года Венцель служил у Раухэйзена. Каждое утро в семь без десяти за ним приезжал автомобиль Ровно в шесть он вставал и сам готовил себе завтрак в кухне: не могла же я заставлять горничную так ране" вставать. Между семью и девятью вечера он возвращался домой. Мы бывали в театрах, в концертах, в обществе. Bei шло превосходно. Уже через несколько месяцев Раухэйзен удвоил Венце/ю жалованье. Я легче вздохнула, потому что в годы войны, которые я провела у мамы, мне жилось нелегко.

   - Стало быть, до этого времени все шло хорошо?

   - Превосходно. Он относился к своей работе с рвением и педантизмом, на какие способен только офицер. Со мной был мил и очарователен. Хотя он весь день трудился, по вечерам он бывал в обществе кипуче-жизнерадостен. - Лиза нахмурила брови. - Но с весны все пошло по-иному. Он сделался беспокойным, дурно спал н приводил домой приятелей, которые мне не особенно нравились. Знаешь ты обер-лейтенанта в отставке Макентина, бывшего летчика?

   - Не знаю, но слышал это имя, - ответил Михаэль.

   - Ах, у него пренеприятное лицо и такие наглые глаза, как у крысы. Потом появился еще один отставной лейтенант. Его зовут Рекс. Этого ты тоже, вероятно, не знаешь. Они запирались в кабинете у Венцеля, дымили сигарами, пили и болтали.

   - Играли, может быть? - спросил Михаэль.

   - Нет, не играли. Но были в очень приподнятом настроении, и у Венцеля была эта полоса. Ты знаешь, на него находит иногда полоса пьянства.

   - Ну, Венцель может вынести изрядную дозу, - заметил Михаэль, осклабясь.

   - Я упрекала его, но он говорил только: "Дела, дела! В этом ты ничего не понимаешь. Подожди". Затем он стал часто возвращаться домой лишь после полуночи и еще позже. От него несло вином и сигарами, и между нами происходили сцены. Порою несло от него и подозрительными духами. - Знай! - крикнула вдруг Лиза и потрясла скрюченной рукою перед лицом у Михаэля: - если я дознаюсь, что он уже тогда обманывал меня с женщинами, он об этом пожалеет!

   - Успокойся, - прервал ее Михаэль. - Рассказывай дальше. Возможно, что он играл. Это легко допустить потому что и прежде у него бывала эта страсть. Не суди же его так сурово.

   - Ты оправдываешь его?

   - Разумеется, потому что знаю также его хорошие качества. Разве нельзя человеку иметь страсти?

   Лиза удивленно взглянула на него.

   - Страсти? Зачем? По какому праву? Но пусть, - поправилась она, - пусть страсти, поскольку от них не страдают другие. Может быть, ты и прав, Михаэль. Возможно что он в ту пору играл, так как по временам у него бывало много денег, и он бросал их на стол тем неприятным, жестом, который появляется у него всегда вместе с деньгами.

   Михаэль покраснел от досады.

   - Возможно, что я сужу его слишком строго и что ты прав, - примирительно заметила Лиза. - Но можешь ли ты требовать, чтобы я была к нему еще снисходительна после всего, что случилось? Слушай же дальше. В конце концов Венцель стал пропадать целыми ночами. А то бывало и так, что придет поздно ночью, чтобы в четыре часа утра опять уйти. Я упрекала его, он отвечал только одно, что у него работа. Эта жизнь была подлинным адом, потому что я знала, что с ним происходит что-то неладное. И вдруг я узнаю, совершенно случайно, что он совсем не служит больше у Раухэйзена. Он ни разу не сказал мне об этом ни слова.

   Михаэль покачал головою.

   - Естественно, что ему было тягостно об этом говорить. Разве ты этого не понимаешь, Лиза?

   Лиза продолжала:

   - Чем он занимался, этого я не могла узнать. Он больше не приходил ко мне. По временам посыльный приносит мне деньги от него. Это все, что я о нем знаю. Но я не хочу этих подачек! Если положение не изменится, я возьму обоих детей и брошусь в воду.

   - Лиза! - усмехнулся Михаэль.

   Лиза расплакалась.

   - А потом эти слухи! Вспомни, Михаэль, что все мои родственники - высокопоставленные чиновники и офицеры.

   Тут у Михаэля кровь прилила к лицу.

   - Не сердись, Лиза, - сказал он, - мне надоело постоянно слушать о твоих родственниках. Мы, Шелленберги, тоже не первые встречные. Не будь смешною...

   - Смешною? - Лиза напустила на себя чрезвычайно удивленный и обиженный вид. - Ах, Шелленберги! - сказала она. - Этот тон мне знаком!

   Она встала, взволнованная, враждебная.

   Михаэль уже раскаивался в своих словах.

   - Не будем ссориться, Лиза, - сказал он, и Лиза сейчас же смягчилась. - Послушай, скажи теперь откровенно: что же случилось, черт побери?

   Лиза взяла Михаэля за обе руки, посмотрела на него и прошептала:

   - Определенно я не знаю ничего. Но ходят слухи, будто Венцель, - это только слухи, дошедшие до меня, - совершил подлог. Раухэйзен хотел избегнуть скандала и уволил его в двадцать четыре часа.

   Михаэль побледнел и встал.

   - Венцель - и подлог! Полно, Лиза, не давай же себя так дурачить! Скорее Венцель прострелил бы себе голову. Я ведь знаю его.

   Лиза съежилась.

   - Может быть, это и не был подлог, Михаэль. Может быть, какой-нибудь некорректный поступок. Во всяком случае... Мы бедны и не принадлежим к тому сброду, который теперь верховодит в Германии. У нас ничего не осталось, кроме нашего доброго имени.

   - Ты не знаешь, чем теперь занимается Венцель!

   Лиза в отчаянии покачала своею желтой челкой.

   - Не знаю. Знаю только, что он водит дружбу с этим Макентином. У них какие-то дела.

   - Ну, ладно, - сказал Михаэль. - Я поеду к нему. Где он живет?

   Лиза уставилась на него.

   - Где он живет? Я и этого не знаю. Ничего я не знаю. Посыльного, который приносит деньги, я уже как-то зазвала сюда и пригрозила его застрелить, если он не скажет мне адреса.

   - А он ничего не сказал? - Михаэль рассмеялся. - Видишь ли, Лиза, Венцель всегда был таким. Всегда у него была склонность к некоторой театральности. А как долго ты его не видела теперь?

   - Три месяца.

   - Что?

   - Три месяца.

   Михаэль вскочил.

   - Да. уже три месяца я это терплю! - воскликнула Лиза. - Но теперь довольно. Теперь довольно! - повторила она.

   - Бедная Лиза! Как же я мог бы тебе помочь?

   Лиза задумалась.

   - Помочь? Помочь? Это, кажется, невозможно. Впрочем...

   Она опять призадумалась, подняла вверх лицо; какая-то мысль озарила ее глаза. Она вскочила.

   - Послушай, Михаэль, - воскликнула она, - отыщи его!

   - Как мне найти его в этом огромном городе?

   - Ты его найдешь! - крикнула Лиза с верою и убеждением, вдохновленная своею мыслью. - Да, тебе, его брату, наверное, удастся найти его. Слушай. Пухман говорил мне, что вблизи Жандармского рынка есть несколько маленьких кафе и ресторанов, где бывают биржевики и деловые люди. Там, говорят, бывает и Венцель. Пойди туда, Михаэль, и разыщи его. - Она потянула Михаэли за рукав, так что ему пришлось встать. - Иди сейчас же туда и, если найдешь его, передай ему то, что я тебе сказала.

   Лиза горько разрыдалась, бросилась на диван и уткнулась лицом в подушки.

   Напрасно Михаэль пытался ее успокоить.

   - Ступай, ступай! - крикнула она. - Отыщи его и, когда найдешь, передай ему, чтобы он сейчас же возвращался ко мне. В конце концов мне дела нет до того, чти думает моя родня. Но слушай, Михаэль, - и Лиза обвила Михаэля рукой и спрятала на его груди свою белокурую челку, - слушай, скажи ему, что я, несмотря ни на что, его люблю. И мне все равно, что он сделал. Я все ему прощу Скажи ему это.

   Михаэль направился к двери. Лиза с мокрым от слез лицом проводила его.

   - И обещай мне еще одно, Михаэль: как только- ты найдешь его, извести меня. Позвони мне по телефон) Поклянись мне сделать это.

   Михаэль поклялся.

  

   В большой тревоге вышел Михаэль из дома Лизы К разладу между супругами он отнесся не слишком серьезно. В каждом супружестве случаются ссоры, а супружество его брата уже в первые годы омрачалось тягостными размолвками. Уже дважды Лиза убегала от мужа.

   Что беспокоило его и даже волновало, так это намеки Лизы на происшедшие в характере брата перемены. Венцель никогда не был легкомысленным человеком, хотя и н смотрел никогда с чрезмерной серьезностью на жизнь. В каком бы он ни находился положении, оно его не слишком заботило. Непоколебимый оптимизм проносил его над всеми житейскими затруднениями. Мужество прежде всего! "Нельзя есть свой хлеб из рук судьбы!" - таков был его девиз. И по правде сказать, ему всегда везло. С тем же оптимизмом проделал Венцель войну. "Что со мной может случиться? - говорил он. - Ну, отстрелят мне руку или ногу, а это мне все равно. Хуже этого ничего не может быть". И действительно, за все четыре года Венцель отделался несколькими царапинами. У Венцеля было два "прикомандированных к нему черта", как он выражался. Один звался Алкоголем, а второй - Зеленым сукном. Черт Алкоголь обходился с ним еще довольно милостиво. Хуже бывало, когда он поддавался игорной страсти. Тогда он играл целыми неделями, проигрывался в пух и прах, но в итоге всегда оказывалось, что он полностью отыгрался.

   Что же теперь случилось с Венцелем? Не одержали ли верх над ним оба его черта? Он посылает Лизе деньги, стало быть, ему везет в игре, либо он зарабатывает их. Что он делает? Как живет? Михаэль знал упрямство и гордость Венцеля. Он предпочел бы умереть с голоду, чем прибегнуть к его, Михаэля, помощи, если бы ему действительно пришлось туго.

   Да, странные это были новости, поразительные. Он потерял службу у Раухэйзена, ведет какие-то дела со своим знакомым, посылает деньги, но избегает Лизиного дома. Что же это значит? Во всяком случае Михаэль решил "разыскать" брата, хотя еще четверть часа назад его рассмешила странная уверенность невестки.

   "Оригинальная задача, - думал он, быстро шагая по улице. - Мне легче было бы найти булавку в копне сена. Но как ни ничтожна вероятность, все же попытаемся. Только женщине может прийти в голову такая идея".

   Он сел в автомобиль и приказал шоферу возить его по всем ресторанам и кафе вблизи Жандармского рынка.

   Уже в пятом ресторане он, к своему удивлению, набрел на след брата. Старший кельнер, к которому он собирался обратиться, быстро и услужливо встретил его словами:

   - Капитан Шелленберг еще не приходил.

   Михаэль был так озадачен, что не мог вымолвить ни слова. Кельнер между тем объяснил ему, что ему сейчас же бросилось в глаза поразительное сходство между братьями.

   - Я в первый миг подумал, что сам капитан вошел!

   Михаэль спросил, не знает ли он, где можно было бы в это время застать брата.

   Кельнер задумался.

   - Если не ошибаюсь, он сговорился с капитаном Макентином играть в шахматы в кафе Тильшера или Филиппа. Тильшер тут совсем поблизости. Кафе Филиппа - подле Биржи.

   "Это поистине было бы чудом!" - подумал Михаэль и сел, увлеченный приключением, в автомобиль.

  

   Венцель Шелленберг действительно находился в это время в игорной комнате кафе Филиппа. С окаменелым лицом сидел он там, уставившись в шахматную доску и насупив брови. Венцель был страстным шахматистом, как и Михаэль. Игра чаровала его, она была почти настоящим сражением, борьбою держав, силы которых изменялись с каждой новой позицией. День и ночь способен он был сидеть за шахматной доской и недели спустя умел восстанавливать по памяти особенно интересные, партии.

   Против него сидел капитан Макентин, с узкой, высокой головою и седыми висками. Нос у этого господина был сильно перекошен, и так как он держал во рту сигару в том же направлении, в каком уклонялся в сторону нос, то нос казался еще более косым. Господин этот по временам щурил, посмеиваясь, глаза, устремленные на каменное лицо Венцеля. Глаза у него были темные, умные, быстрые и хитрые (крысой назвала его Лиза). За тем же столом сидел в почтительной позе, немного в стороне от шахматной доски, молодой человек, незначительный с виду, с белокурой головою и юношески румяными щечками, похожий на молоденького поручика в штатском платье.

   Хотя это происходило под вечер, в кафе было еще довольно много публики. Из всех углов клубился густой сигарный дым. Биржа в этот день отличалась чрезвычайно оживленным и крепким настроением. Большинство бумаг было в повышении, все ожидали значительного оживления деловой жизни. Биржевое возбуждение еще сквозило во всех беседах.

   Венцель откинулся на спинку стула, выпил рюмку вермута и откусил конец толстой сигары, ни на миг не отводя взгляда от шахматной доски. Господин с косым Носом, щурясь, вскинул на него темные, проворные глаза и усмехнулся.

   - Вы ошибаетесь, мой милый, - сказал Венцель. - Вы придаете слишком большое значение положению коня, и я вам это докажу. Но партия отнимет у нас еще два часа. Доиграем ее завтра, если вы не возражаете, Макентин.

   Господин с косым носом немедленно, с легким поклоном, изъявил свое согласие.

   Венцель обратился затем к молодому человеку, который скромно сидел рядом и мгновенно выпрямился, когда почувствовал на себе взгляд Шелленберга.

   - А теперь поговорим о вашем лесе, господин фон Штольпе. Это дело меня очень занимает. Очень интересное дело. Какого вы мнения, Макентин?

   - Мой двоюродный брат, случайно находясь в Берлине, рассказал мне об этом деле. Я сейчас же подумал, что вы можете заинтересоваться им.

   - Вы, стало быть, полагаете, что этот лес можно было бы купить? Как он велик, сказали вы?

   Молодой человек подсел немного ближе и принялся докладывать высоким, мальчишеским голоском: лес находится близ Одера, площадь его такая-то, принадлежит государству. Лесное ведомство решило его вырубить и, если представится случай, продать по участкам, но не остановилось ни на одном из сделанных ему предложений. Представитель раухэйзеновского синдиката долго вел с ведомством переговоры, но все они ни к чему не привели.

   - Отец моего двоюродного брата занимает влиятельное положение в лесном ведомстве, - вставил Макентин.

   - Вы мне уже говорили об этом, - перебил его Венцель. - Итак Раухэйзен цели не достиг?

   - Нет, по-видимому, он предложил слишком мало.

   Венцель насмешливо улыбнулся.

   - Раухэйзен всегда предлагает слишком мало. Я знаю его. Вы, кажется, говорили, что лес доходит до Одера? - Он достал из кармана записную книжку и принялся делать в ней заметки. - Пятьсот гектаров, сказали вы?

   - Главная трудность, Шелленберг, - сказал Макентин немного скрипучим голосом, - главная трудность, по-моему, заключается в следующем: лесное ведомство готово продать участок лишь в том случае, если он будет обращен на цели, имеющие, так сказать, в виду общественное благо, благо всей провинции.

   - Я понимаю, Макентин, - ответил Венцель с легкой улыбкой. - Когда вы уезжаете обратно, господин фон Штольпе?

   - Завтра.

   - Поезжайте завтра со своим кузеном, Макентин, И поглядите на этот лес.

   - Отлично. - Макентин поклонился.

   - Посмотрите, пригодна ли местность для промышленных предприятий, а затем постучитесь к влиятельным господам. Скажите им, - опять на губах у Венцеля появилась легкая улыбка, - скажите им, что мы намерены создать в этой местности ряд крупных предприятий, которые должны оживить деловую жизнь всей провинции. Если обнаружится желание принять в деле участие, то с нашей стороны, конечно, возражений не встретится.

   - Очень хорошо, превосходно.

   - Пообещайте еще, пожалуй, что мы построим в этой местности азотный завод, который будет снабжать азотистыми веществами весь восток. Напишите подробную записку, чтобы мы могли выступить с совершенно готовыми предложениями. Впоследствии мы ведь все равно будем делать, что захотим. А что до платежей, то предложите срок от трех до шести месяцев.

   - Отлично, - ответил Макентин.

   - А вы, господин фон Штольпе, - обратился Венцель к молодому человеку с румяными щечками и посмотрел ему в глаза ясным, твердым взглядом; его лицо в этот миг казалось почти жестоким, - сколько вы требуете комиссии в случае, если дело состоится?

   Молодой человек покраснел до ушей. Венцель громко рассмеялся.

   - Сразу видно, что вы провинциал. Это чисто деловой вопрос.

   Тут вмешался Макентин.

   - Мой двоюродный брат, разумеется, не требует никаких комиссионных, милый Шелленберг, - сказал он. - Зато он был бы счастлив, если бы мог получить место здесь, в Берлине.

   - Ладно. Напишите договор, Макентин. Нет, нет, господин Штольпе, устные обещания можно забыть. Мир шатается в наше время.

   Оба господина поднялись. - Я с вами сегодня еще поговорю, Макентин. Может быть, и ночью. И еще одно... на минутку... еще одна мысль была у меня... еще одна, - рассеянно повторял Венцель, блуждая взглядом по зале кафе. Его последние слова прозвучали совсем неуверенно, словно он вдруг лишился памяти. Что-то смутило его, хотя он и не мог бы сказать, что именно. Эти лица склонившиеся над столами, были ему знакомы почти все. Уже два года мелькали перед ним эти лица. Люди эти сидели в правлениях концернов, банков, кинематографических предприятий, вскакивали со своими портфелями в автомобили, вечно носились с одного заседания на другое, никогда не имели времени, работали до ночи, а потом разряжали свою нервную энергию в каком-нибудь игорном клубе. На лице у многих ясно читалось,