се и не скажу... я только знаю одно: нашего брата везде
стреляют... А кто им дал право, кто они такие, что понаехали с разных концов? Мы
без трибунала вашего проживем... Наехала с...сволочь разная...
р...р...расстр...реливать...
Толпа дрожала в лихорадке - высвистами, выкриками, улюлюканьем, шумным
волненьем обнажала свою резкую нервность... Выступавший больше ничего не сказал;
выпалил гневное, разжег страсти, соскочил с телеги - пропал в толпу.
Выступали и что-то кричали: Чернов, Тегнеряднов, Караваев. Но их не
слушали, громко галдели. Тогда во весь свой могучий рост со дна телеги поднялся
Букин.
- А я вот што, - прорычал он, осанисто и быстро затряс по воздуху
какими-то предметами. - Это все вчера нашли: деньги царские да кресты
поповские... Да вон какую... - и он поболтал на цепочке компас, не зная, как его
назвать...
Толпа заревела пуще прежнего. Вряд ли кто рассмотрел бумажки и крестики
- выли просто на букинский вой. Просто знали: раз Букин выступил - значит,
что-нибудь громит. Тут бесенком под Букина вынырнул Вуйчич:
- А это што?.. Ага... га... га...
И он отчаянно затряс над головой две пары офицерских погон, утащенных
при разгроме особого отдела...
- С офицерами вместе - вот они какие. Продались за наши данежки. Погоны
прячут, сами их наденут...
И кто-то крикнул ему в подмогу:
- Всех офицеров на суд подавай... Сами разберем - кого куда. Аль
кончить, аль в Сибирь кого. В Сибирь пошлем, в Семипалатинск, - нам они здесь не
нужны... Пускай околевают там... сво... лочь...
Толпа прорвалась:
- Чего глядеть - арестовать...
- Арестовать их всех, из центру... Ага-га-га... Ге-ге...
- Расстрелять тут же... Го-го-го...
- Нечего ждать, вали...
И вдруг встрепенулись, метнулись ближние ряды, резнул пронзительный звон
оружия, щелкнули четко, зловеще курки... Глянул я быстро Никитичу в лицо - оно
было бледно.
"Так неужели кончено?" - сверкнула мысль...
А тело нервно вдруг напряглось, словно готов я был прыгнуть с телеги -
через головы, через стены, за крепость...
- Товарищи! - крикнул чужим, зычным голосом. - Ревсовет приказал...
Вдруг сомкнулась кольцом вокруг телеги партийная школа и твердо
уперлась, сдерживая бурный натиск толпы. Все исчислялось мгновеньями, все
совершалось почти одновременно.
Видим, как взметнулся в телегу Ерискин, и в тот же миг слух пронзили
резкие слова:
- Да это что? Ах вы, сукины дети!..
Неожиданный окрик застудил на мгновенье толпу, она будто окаменела в
своем страстном порыве. Момент исключительной силы!
- На што выбирали меня?! - крикнул Ерискин. - Раз председатель - я
никому не позволю... никому не дам... что за разбой... Ишь, раскричались... Если
только кто-нибудь их тронет, - указал он в нашу сторону, - тогда выбирайте
другого, а я не стану... И черт с вами, из крепости уйду!
Слова произвели большое впечатление. А тут еще Павел Береснев.
- Товарищи, - говорит, - так нельзя: к вам люди пришли говорить
по-хорошему, а вы что? Разве так обращаются? Я тоже уйду из крепости, если
што...
- Слово, слово мне! - крикнул Букин.
- Лишаю слова, - твердо объявил ему Ерискин и повторил еще раз во
всеуслышание: - Букину слова не даю: лишаю!
Никто не протестовал. Эта была очевидная, бесспорная победа...
- Для продолженья речи слово даю говорившему оратору.
И он рукой дал мне знать, чтоб продолжал.
Надо было выдержать марку, надо было не объявлять своей радости по
поводу счастливого исхода. Хоть видимое, но сохранить спокойствие, - как ни в
чем не бывало, ровным тоном объяснить приказ центра - приказ, а не просьбу!
- Мы остановились, товарищи, на том...
А толпу не узнать. Она стихла, будто виноватая. Только соскакивали
отдельные жалкие выкрики одиночек. Но это же пустяки: буйный гнев вошел в
берега. Быстро, походным маршем проходили последние вопросы. Толпа словно зубы
потеряла, - нечем было грызть, чавкала, как старуха, опустошенным, беззубым
ртом. Покорили нас было за то, что:
- Киргизам вот, беженцам, неделю помощи устроили, а нам что - кукиш?
Но и этот вопрос миновали: договорились, что широко организуем помощь
общественную копалолепсинцам в добавление ко всему, что для них и без того
делается ускореннейшим темпом. Последний вопрос о власти:
- Крепость выбирает двух в военсовет дивизии и трех в облревком...
Заупрямились было опять на том, что и во что вливать: боеревком в
военсовет или наоборот. Уломали, убедили, доказали, что
о д н а крепость
центром признана не будет и в ход пустят против нее броневики... А вот вместе с
нами - другое дело...
- Мало двух... Мало трех, - галдели кругом. - Всех давай,
соединяй...
Пока они перекликались, мы с Никитичем устроили в телеге мгновенное
совещание:
- А не один черт, что два, что десять? Давай еще разрешим во все
двенадцать отделов ревкома по одному - накинем дюжинку на свой риск!
И объявили:
- Хорошо. Кроме тех пяти, пусть будет еще двенадцать представителей в
отделы Обревкома.
Успокоили количеством.
Проголосовали и приняли безусловное подчинение приказам центра. Хотели
было тут же и выбирать, чтоб отделаться зараз. Но толпа решила по-иному:
- Сегодня же вечером каждая рота пришлет в городской театр по пять
человек, - там из них изберут представителей.
- Что же, и это неплохо.
- Теперь вот что, товарищи, - заявили мы. - Все ясно: и вам ясно и нам.
Теперь договорились по всем вопросам, и власть у нас будет одна. Завтра с утра -
работать. Кончены все недоразумения. Так и скажем сегодня же Ташкенту: с
гарнизоном договорились, работаем отныне мирно и дружно... Вы сегодня же, вот
после этого собрания, расходитесь из крепости по казармам, - дальше незачем
здесь оставаться, раз договорились по всем вопросам...
Это нами было сказано будто вскользь; будто разумелось само собой, что
из крепости надо сегодня же уходить, а мы, дескать, им только вот об этом
напоминаем: не забудьте, мол, товарищи!
Митинг окончен. Толпа медленно расползается в разные стороны. Мы
беспрепятственно выходим с Никитичем за ворота крепости, легко и весело поминаем
отдельные моменты бурного собрания. А в штадиве - на телеграф и делаем Ташкенту
короткое сообщение:
...Полученный приказ из центра о конструкции власти было постановлено
объяснить на общем собрании гарнизона, так как красноармейцы и слышать не
хотели, что его разберут какие-то выборные делегаты... Можете себе представить,
что значит заставить пятитысячную массу крепости (не только гарнизон, но и
полевые части), - массу, страшно взволнованную и требующую оставления своей
крепостной власти, - убедить в необходимости подчинения приказу центра! Сегодня,
15 - VI, в 10 ч. утра мы открыли в крепости общее собрание, длившееся целых
шесть часов. Налицо имелось двенадцать волнующих массу вопросов: о расстрелах,
об Особом отделе, о Трибунале, о суде над белыми офицерами на месте, об отправке
их из Верного в Семипалатинск, в Сибирь, о немедленном аресте всех назначенных
(Ташкентом. - Д. Ф.) работников и о неподчинении центру.
Докладчиком по всем вопросам пришлось выступать мне. Одно время
раздавались настойчивые требования о нашем аресте и расправе. В конце концов
принято голосованием подчинение центру и согласие от каждой роты выбрать по пять
человек представителей, которые сегодня в шесть часов собираются в Советском
театре, - из них будут выбраны добавочные члены в Военсовет и Обревком. Как
пройдут выборы и состоятся ли они (трудно сказать. - Д. Ф.), так как настроение
крепости весьма изменчиво. Предложение выбрать делегатов непосредственно
гарнизонным собранием принято не было. Город оцеплен патрулями. Тов. Фрунзе, это
следует иметь в виду при поездке в Верный...*
_______________
* Фрунзе дал знать, что сам собирается выехать в Семиречье.
Делегаты собрались вовремя. Советский театр до отказа набит был
всякой публикой. У делегатов на руках имелись особые мандаты. Мы, военсоветчики,
тесной кучкой пригрудили к председательскому столу. Председателем избран был
представитель крепости Прасолов - тот самый, что 11-го, на заре мятежа, на
митинге в казармах кричал громче всех. Потом он в дни мятежа словно сгинул,
редко где показывался, вовсе не выступал. Мы о нем и забыли. А теперь -
почему-то в роли председателя. Он сидел за столом, а мы ему подшептывали и
подсказывали свои советы и предложения. Заседание было отменно спокойным.
Избрали представителей: в военсовет - Петрова и Чеусова, а в облревком - полтора
десятка.
Ночью я сообщил центру:
- Сейчас закончилось собрание делегатов частей, которое было
уполномочено общим собранием гарнизона выбрать представителей в военсовет
дивизии и в облревком. Завтра приступим к работе. У меня нет точных сведений о
выбранных, - это я сообщу завтра. По-видимому, все закончится без кровопролития.
Принципы государственной власти и централизации восторжествовали над
самочинством и разнузданностью. Т в е р д о з а п о л о ж е н и е н е
р у ч а ю с ь (курсив мой. - Д. Ф.), но (некоторых. - Д. Ф.) результатов как
будто достигли, - во всяком случае, добились определенного перелома в настроении
гарнизона.
Теперь придется доканчивать те скверные остатки, которые неизбежно
сопутствуют всякому (подобному. - Д. Ф.) неорганизованному движению... Скажите,
выехал ли кто из вас на легковом автомобиле в Верный?
- Я этого не знаю, - говорил Ташкент, - а потому не могу ответить...
- Хорошо, до свиданья.
- Всего наилучшего...
Мы собрались в штадиве, обсуждали сложившуюся обстановку. Она,
бесспорно, была куда благоприятней, чем вчера, чем два дня назад. Но быть
начеку! Вот оно, по вечерней тишине слышно в открытые окна топанье тысяч ног -
это части уходят из крепости в казармы. Прекрасно. Мы этого ждали. Мы на этом
настаивали. Мы этого добились. Но... быть начеку!
За тревогами минувшего дня мы не успели снестись с Пишпеком, не знали,
что там творится.
А в Пишпеке совершилось кое-что новое.
Заведующий пунктом особого отдела, Окоров, несколько нервно сообщил в
центр:
Военная. Вне очереди. Срочно.
В Верном восстание. Я получил распоряжение тов. Фурманова принять
меры. Все возможное сделал, создан Оперативный штаб. Пишпеку подчинены
Пржевальск, Токмак, Нарын. Все на боевом положении. Во всех районах спокойно. В
Верный высланы разведчики, - жду результатов...
Масарский (и) Горячев бежали в горы, там окружены враждебными бандами,
выставленными в горных проходах...
Материал, как видно, чуть-чуть запоздалый, в это время центру были
известны уже и более поздние сведения.
В тот же день в Пишпек получено было из Ташкента распоряжение, а по
этому распоряжению там отдан был новый приказ. Вот его содержание:
ПРИКАЗ ? 2
15 июня 1920 г., гор. Пишпек.
Согласно телеграфному распоряжению Реввоенсовета Туркфронта от 15
июня за ? 2458, я назначен временно командующим всеми силами Пишпекского,
Пржевальского, Токмакского и Нарынского районов.
С этого момента Оперативный штаб Пишпека считается упраздненным.
Подтверждая приказ ? 1 штаба гор. Пишпека, предлагаю всем частям уездных
районов оставаться на своих местах.
Все военные распоряжения по области будут исходить только от меня.
Призывая граждан к полному спокойствию, предупреждаю, что всякая попытка
к неповиновению или неисполнению моего распоряжения, а также всякая провокация
будут наказываться немедленным расстрелом.
Все учреждения уездных районов прекращают, впредь до распоряжения,
сношения с Верным.
Командующий силами области Ш а п о в а л о в.
Начальник штаба К о н д у р у ш к и н.
Но об этом приказе мы узнали лишь значительно позже, как и вообще с
большим опозданьем узнавали о том, что творится по области: мы поглощены были
Верным и поглощены едва ли не на 80 - 90%: и работа, и время, и техника связи не
позволяли нам целую неделю быть воистину областным центром...
Итак, очищалась крепость, оттуда уходило большинство частей. Как будто
жизнь входила в нормальное русло. Закрывалась целая полоса, события переваливали
за четвертые сутки.
Как бы там ни было, а мятеж оконченным мы не считали. Мы не могли
поверить, что движение, имеющее под собою столь глубокие социально-экономические
корни, сможет закончиться на таких в сущности... пустяках. В самом деле, разве
это не пустяки для восставших? Дали им возможность послать своих представителей
в военсовет и облревком. А дальше что? А дальше - остается у кормила та же
центральная власть, та же пролетарская диктатура. Словом, "все по-старому".
Наиболее из них сообразительные, разумеется, понимали, что в военсовете,
например, не Чеусов с Петровым будут руководить делом, а все мы же, которые им
руководили и раньше. Так будет в военсовете, так будет и в облревкоме. Так будет
и всегда и повсюду, где мы у власти. Следовательно, и требования все останутся
прежние:
Из Семиречья войскам идти на Фергану, помогать там против басмачей.
Продразверстку выполнять так, как это указывает центр.
Киргизов больше не эксплуатировать.
Бригаду киргизскую продолжать формировать.
Трибунал и особотдел восстановить...
И так далее, и так далее...
Так зачем же было и огород городить, на что было подымать восстание?
Весь мятежный сыр-бор из-за того лишь и загорелся, что эти к о р е н н ы е,
глубокие требования семирекам показались осуществимыми: все долой и все
по-своему! А теперь - ишь, чем подменили: вместо отмены продразверстки, и
прочего и прочего - выбирайте своих представителей. Нет, брат, шалишь, на мякине
воробья не проведешь!
Так думали те, что стояли во главе дела. Они теперь, после вчерашнего
боя на крепостном митинге, чувствовали себя побежденными и будто в чаду каком,
на похмелье: как это в самом деле могло получиться, что мятежная крепость уплыла
у них из рук? И как это вдруг красноармейцы, кричавшие: "арестовать...
уничтожить... расстрелять..." - как они вдруг стали покорными, будто овцы,
согласились очистить крепость, разошлись по казармам? Вожди крепостные
недоумевали. Стекались снова в крепость, там секретно совещались, шушукались по
коридорам военсовета и облревкома, держались, как одичалые, укрывались,
устраивали тайные заседания, обсуждали: "Как теперь быть?"
И порешили: хотя центровики и "втерли очки крепости", но еще не поздно,
еще не все проиграно, надо торопиться все вернуть, наверстать потерянное, снова
разжечь страсти гарнизона. А потом вот-вот должен прийти 26-й полк... О, тогда
мы им покажем!
И мы, и они хорошо понимали, что дело не кончилось, что доброй волей
красноармейцы-семиреки из Семиречья не пойдут, что впереди - кто еще знает, на
чьей стороне окажется перевес? Иные из них, попроще, искренно верили, что "дело
кончено", и горячо взялись с утра же за практическую работу в облревкоме.
Военсовет заседал с утра в новом составе. Было непривычно - и нам, и им
- уже не спорить и опровергать друг друга, как это было доселе, а так вот мирно
и покойно заняться повседневной работой. Удивительно. Даже стыдились чего-то,
неловкость испытывали обе стороны. Сидеть мы с ними сидели, говорить - говорили,
а важнейшие вопросы все-таки предпочитали разрешать одни, уединившись ли куда в
штадиве, или собравшись на частную квартиру, - во многое посвящать мы их,
конечно, не хотели и не могли.
На первом же заседании военсовета разрешили все нужные вопросы, правда,
"разрешив" их предварительно на своем секретном совещании. Делегаты крепости в
иных местах трепыхались, сопротивлялись, но мы им рекомендовали теперь равняться
не столько на гарнизон, сколько на Ташкент, потому что они-де "законная власть".
И они примолкали. Даже жалко было смотреть, в какое положение они себя посадили:
ни взад, ни вперед. А нам как раз это на руку. На заседании военсовета решили
прежде всего созвать весь командный состав и разъяснить ему, как держаться и что
делать в новой обстановке. Комсостав потом созвали и так его проняли, что иные
уж ни разу больше не показывались в крепость.
Затем на заседании постановили расформировать крепостные объединения и
оставить те названия частей, что были раньше.
Тут поднялся было на дыбы Петров:
- Как расформировать! А зачем мы четыре дня формировали их?
Не вдаваясь в пространные прения, мы ему дали понять, что и сами не
знаем, зачем их "четыре дня формировали", что так "удобнее", что их крепостная
система имела в виду один только верненский гарнизон, а наша рассчитана на всю
Семиреченскую армию. Убедили ли эти доводы - неизвестно, но больше он не
протестовал.
Третий вопрос - о переброске из Семиречья воинских частей в положенный
заранее срок. Вопрос большой, вопрос скандальный, а "разрешили" его в момент,
но, конечно, понимали, что фактическое "разрешение" еще впереди, а это лишь так
себе, бумажная одна наметка.
Затем решено было созвать экстренное общегарнизонное партийное собрание.
Хоть Петров был и непартийный, зато Чеусов настоящий "партиец": им обоим очень
польстило, что в их присутствии решаются и т а к и е дела. На этом собрании
потом без пощады громили мы своих "партийных товарищей" и многим из них отшибли
окончательно охоту шататься в крепость. На этом же собрании намечались
кандидатуры новых временных работников в особый отдел и в трибунал, ввиду того
что старый состав весь был разогнан - и скрылся.
Дальше, пятым вопросом, стояло избрание комиссии по учету пропавшего
оружия и его собиранию. Комиссию создали под председательством Никитича...
Шестой вопрос - об исчезнувших, разбежавшихся из-под ареста особотдела,
трибунала или "работного дома". Это дело постановили передать для разрешения
вновь формировавшимся особотделу и ревтрибуналу.
Седьмой вопрос: Щукина Александра оставили и утвердили комендантом
крепости. Так, мы считали, будет тактичнее. То-то получилось "тактично": в тот
же день, 16-го, он, Александр Щукин, затеял переписку с Авдеевым, председателем
областной ЧК (или его заместителем). Щукин писал ему распоряжение: непременно
разыскать и доставить в крепость укрывшихся работников особотдела - Масарского и
Аксмана. Авдеев ему ответил:
Коменданту крепости т. Щукину.
Областная ЧК просит сделать распоряжение о высылке в распоряжение ЧК
пяти человек конного конвоя для производства ареста граждан Аксмана и
Масарского, так как дневным обыском никаких результатов не добыто. Конвой
выслать часам к 10 вечера, и если возможно, то пропуск на право хождения по
городу.
Врид предобчека А в д е е в.
16 июня 1920 г.
Вот какая шпана сидела в Верном даже на таком посту, как...
предобчека!
Этого молодца, разумеется, потом расстреляли. Но теперь он очень рьяно
помогал крепости.
Это лишь к слову. Седьмым и последним вопросом на заседании было
утверждение проекта приказа - первого приказа нового военсовета. Проект
утвердили полностью. Вот содержание:
ПРИКАЗ ? 1
Военного совета 3-й Туркестанской стрелковой дивизии
16 июня 1920 г., гор. Верный
На общем собрании гарнизона гор. Верного, состоявшемся 15 июня в
крепости, было постановлено, во исполнение приказа Реввоенсовета Туркфронта,
выбрать двух представителей в Военный совет дивизии и трех представителей в
Обревком. Каждая рота выбрала по 5 делегатов на общее гарнизонное делегатское
собрание, и там были выбраны следующие представители:
1) в Военсовет дивизии П е т р о в и Ч е у с о в.
2) в Облревком Б е л е ц к и й Алексей, П е т р е н к о Александр и
Щ у к и н Александр.
Кроме того, во все отделы Облревкома было выбрано для работ еще
двенадцать человек.
В данное время достигнуто полное объединение. Военсовет дивизии и
Облревком приступили к выполнению своих функций. В области объявляется военная
диктатура Военного совета дивизии.
Всем органам военным и гражданским приказывается немедленно приступить к
работе.
Объявляется самая беспощадная и суровая борьба с провокацией.
Подлинный подписали:
Председатель Военсовета дивизии Ф у р м а н о в.
Тов. председателя П е т р о в.
Секретарь Ч е у с о в.
С подлинным верно:
Исп. об. начальника штаба дивизии Б р о в к и н.
С этого же дня мы отобрали из гарнизонных "партийцев" хоть
сколько-нибудь понадежнее и наладили их вести среди частей настойчивую агитацию
в нашу пользу. Во главе этого дела встала группа наших товарищей: Альвин,
Верничев, Алеша Колосов, Кравчук, Шегабутдинов. Дело шло - и неплохо шло. Иных
они уговаривали, убеждали, иных припугивали "ответом", который надо будет нести
перед Ташкентом; гарнизон понемногу "разлагался", часть публики перетягивалась к
нам. Непокорны только по-прежнему были части 25-го и 27-го полков. Эти держались
крепко и ни в какие "миролюбивые" разговоры с нами не вступали.
В полдень была по проводу беседа с центром:
- У аппарата замчленреввоенсовета. Там ли Фурманов?
- Да, здесь. Членами военсовета от гарнизона выбраны: Петров Алексей,
командир Первого Семиреченского полка, беспартийный. Чеусов Георгий, начальник
милиции города Верного, председатель городской партийной ячейки. Членами
облревкома: Вилецкий, коммунист тысяча девятьсот шестого года, Петренко
Александр и Щукин Александр - беспартийный; кроме того, избраны в отделы
облревкома двенадцать человек на практическую работу. От вас ожидаем утверждения
пяти членов. Сегодня состоялось заседание военного совета в составе председателя
Фурманова, как назначенного центром, товарища - Петрова, секретаря - Чеусова. В
области объявлена военная диктатура, органом которой является военсовет дивизии.
Принимаем срочные меры к проведению в жизнь приказа центра о переброске частей.
За последние четыре дня части, собравшиеся в крепости, (объединились. - Д. Ф.) в
новые полки и команды. Нами объявлено, чтобы эти части расформировать и оставить
в прежнем виде. Ввиду того что ответственные работники особого отдела и
ревтрибунала скрылись в горы, оставшимся продолжать свою работу при данном
отношении гарнизона (невозможно. - Д. Ф.). Постановлено сегодня на экстренном
заседании гарнизонной партийной организации выделить работников в оба (эти. - Д.
Ф.) органа, пока центр не пришлет новых. Ввиду того что во время событий
расхищалось и утаивалось оружие и имущество, поручено через спецкомиссию все
выяснить и собрать. Начальником гарнизона назначается облвоенком, а комендантом
- Сараев. Комендантом крепости назначается Щукин Александр; вопрос об
арестованных, выпущенных и разбежавшихся поручено разобрать в экстренном порядке
вновь организованным особому отделу и ревтрибуналу, притом вчера на собрании
было постановлено всех офицеров задержать в Семиречье для сбора против них
материала, но полагаю, что военсовет теперь сможет приказ центра выполнить. Было
принято ходатайствовать перед центром об отмене смертной казни для Семиречья.
Там же было принято (решение) об организации добровольного пожертвования в
пользу разоренных Копальского и Лепсинского уездов. Пока сообщить (больше)
ничего не имею. Фурманов.
- Прежде чем поставить на обсуждение реввоенсовета ваши вопросы и
сообщения, дополните, что все передается от имени военного совета дивизии, в
присутствии президиума.
- Хорошо.
- Сообщите, какими сведениями располагает военсовет относительно
выполнения приказа о переброске частей других городов области, и затем, каково
отношение мусульманства к происшедшему?
- Все части, за исключением первого полка, от которого сведения не
получены, согласны выполнить приказ центра. Отношение мусульманства
выжидательное и напряженное. Первый провокационный выстрел повлечет крупные
(осложнения). Нам это удалось предотвратить совместно с лучшим элементом
крепости. Фурманов.
- Хорошо. Весь разговор сейчас же сообщу Реввоенсовету.
- Между прочим, сообщаю о благородном поступке Береснева и Ерискина: в
то время, когда гарнизон готов был поднять нас на штыки, (они) остановили
возмущенную массу, заявили, что солидарны с нами, и своим авторитетом удержали
массу от неизбежного кровопролития. За какие-то дела в прошлом они привлекаются
реввоентрибуналом к суду - за какие дела, я не знаю, но если (они) не очень
важные, то я порекомендовал бы всякие дела прекратить за их благородный
поступок. Равным образом товарищ Стрельцов проявил большую сознательность,
удерживая красноармейцев от распития ими десяти (?)* бочек спирта, которые
каким-то образом попали в крепость. Фурманов.
_______________
* О количестве бочек спирта в крепости сведения были самые
несхожие.
- До свиданья.
Ташкент - лишь только получил от нас окончательное извещение о новой
конструкции областной и дивизионной власти - дал знать об этом Пишпеку следующей
телеграммой:
Текона. Секретно. ? 0650 - 196.
16-го 15 час. 15 мин.
Спешно, только Пишпек, для передачи по всем адресам: Пишпек,
Пржевальск, Токмак, Нарын, начальнику гарнизона, копия комитету коммунистической
партии, копия Турцик, Крайком. Судя по последним данным, верненский гарнизон с
пути мятежа возвратился на путь революционного порядка. Впредь до фактического
ознакомления с истинной подкладкой и характером верненских событий Реввоенсовет
Туркфронта, в видах прекращения возможных эксцессов и кровопролития, счел
возможным временно допустить реорганизацию местной власти путем введения двух
лиц в состав Военного совета дивизии и трех лиц - в Облревком. Во внимание к
этому вы должны формально считаться с возникшей временной новой властью в
области и восстановить деловую связь с Верным. Фактическое же исполнение всех
распоряжений области (должно) согласоваться с нашими указаниями. О дальнейших
отношениях Реввоенсовета фронта к верненской власти и верненским событиям вы
своевременно будете ставиться в известность. Принципиальное отношение ваше к
верненским событиям Реввоенсовет фронта считает вполне правильным.
Командтуркфронтом Ф р у н з е.
За члена Реввоенсовета М а л и н о в с к и й.
Так и ревсовет фронта считал новую власть маргариновой - такою же ее
считали и мы. Во всех телеграммах центру, во всех с ним переговорах мы неизменно
подчеркивали мысль о том, что власть-то - властью, а все же мы не верим в ее
"прочность" и можем с часу на час ожидать новых осложнений. Правда, наиболее
острый момент был уже позади и нашего непосредственного вооруженного
вмешательства пока не требовалось. О продвижении ташкентских сил мы ровно ничего
не знали и даже не были уверены, что они в пути, а потому при разговоре с
центром за этот же день мы говорили не о с л у ч а й н о й вооруженной помощи
Ташкента, а считали совершенно необходимой присылку сюда п о с т о я н н о й
силы, которая уберегла бы область и на будущее время от подобных восстаний.
Мы писали:
Из Текона 216. Военная. Вне всякой очереди.
Ташкент. Командтуркфронтом Фрунзе
На ваш ? 1 - 1396 от присылки из Ташкента сил можно было бы
воздержаться, так как дело разрешается в нашу пользу. Но это предложение
относится к ликвидации острого момента восстания, который, по-видимому, миновал.
Надежных сил, базы у нас нет, и это вынуждает ходатайствовать о присылке стойкой
части п о с т о я н н о г о (курсив мой. - Д. Ф.) назначения, которая могла бы
оказать помощь в будущем повторном восстании, возможность которого отнюдь не
исключена*. Пытаемся приступать к переброска частей, согласно вашему приказу.
Если первый опыт окажется неудачным, разрешите нам распустить некоторые части во
временный отпуск, мотивируя это их исключительными боевыми заслугами, а тем
временем дать возможность подтянуть 105-ю бригаду и совершить переброску
принудительно. Примите к сведению, что на телеграфе установлен контроль
городской компартии, игравшей во всей этой истории довольно гнусную роль и
работавшей солидарно с крепостью. Передавайте шифром.
Ф у р м а н о в.
16 июня 1920 г.
_______________
* Действительно, через короткий срок вспыхнуло восстание в
Нарынском районе Семиречья.
И в тот же день еще телеграмму:
Вне всякой очереди. Ташкент.
Реввоенсовету Туркфронта.
Положение считать спокойным не следует. Мы добились главного: вывести
части из крепости и разрядить атмосферу, но волнение не улеглось, и оно будет
прогрессивно нарастать по мере приближения (срока) переброски войск в центр.
Семиреки определенно не хотят уходить из Семиречья и подыскивают всякие поводы,
чтобы остаться или задержаться здесь. Они затягивают время в надежде на подход
других частей, чтобы совместно с ними поднять еще более жестокую бурю. Во главе
движения стоят уголовные и политические преступники, пострадавшие от карательных
органов. Этим в значительной степени и объясняется та ненависть к Особому отделу
и Трибуналу, которою захвачена вся эта масса, что (и) вылилось в фактический
разгром этих двух организаций. Я еще считаю неправильной для Семиречья и общую
линию, которую усвоили в своей тактике эти организации; для Семиречья, где мы
окружены социально чуждым, политически враждебным населением, где мы не имеем
достаточной реальной силы, нельзя применять политику крутой расправы, как в
центре, ибо эта политика приведет к возмущению и восстанию, что и подтверждается
на факте данного бунта. Полагаю, что этот вопрос следует принципиально разрешить
в краткий срок. В данное время положение таково: нам удалось привлечь на свою
сторону комсостав, который сегодня на своем заседании высказал полную
солидарность со всеми нашими взглядами. Завтра утром, то есть 17 июня, идем
вместе с комсоставом в батальон 27-го полка, который должен выступить первый и
до сих пор упирается. Ставим вопрос ребром: кто подчиняется приказу - направо,
кто нет - налево, и такой будет считаться дезертиром. Я тактически возбудил
перед вами ходатайство об амнистии Бересневу и Ерискину, предав это широкой
гласности, - результат колоссальный. Затем поручили командирам выполнить
беспрекословно приказ о переброске. Когда этих согласных наберется большинство,
тогда они убедят меньшинство. Я веду линию раскола частей, дабы они
воздействовали одна на другую. Такую же линию пытаюсь вести в деле ареста подлых
элементов. У нас нет реальной силы для этих арестов, и я добиваюсь того, чтобы
сознательные сами арестовывали подстрекателей. Общее направление наше сводится к
тому, чтобы не было крови, так как это может повести здесь, с одной стороны, к
открытию фронта и - с другой - к мусульманской резне.
Ф у р м а н о в. ? 1411/3
Обе стороны стихли, будто устав, перемучившись от страстной борьбы:
борцы отдыхали.
Но только отдыхали - не больше. А как отдохнут, снова в борьбу, и тогда
уж - кто кого? Второй раз отдыхать не придется. Друг дружку в борьбе точно
узнали, испытали и в слабых и в крепких точках. Дважды провести никого никому не
удастся - это надо себе запомнить, зарубить.
Эй, не дремли, борец: моментальной, внезапной, крепкой хваткой уцепит
тебя затаившийся враг и мигом ловко подомнет под себя. Подомнет и грузно осядет.
Тогда уж выхода нет, конец.
В такой среде, в такой обстановке решали мы дела.
Две стороны. Чуть замирившиеся враги.
Может ли это держаться долго?
Семнадцатого мало что переменилось. Только стало известно, что
"активисты" повели среди красноармейцев агитацию за возврат в крепость:
- В крепости мы - сила, а здесь что? Из крепости мы любое можем штабу
приказание послать, а отсюда? Вали, ребята, айда-айда. Снова в поход и снова в
крепость!
Но уходили пока только кучками и одиночки, - главные силы оставались по
казармам, их удерживала та часть комсостава, которую удалось нам кой в чем
убедить, кой-чем припугнуть. Самое ядро бунтовщическое из крепости не уходило,
все главари там дневали и ночевали, отрываясь в казармы лишь на агитацию. Как-то
двусмысленно стал держаться и Павел Береснев, якшаясь охотно и много с главарями
крепости, уединяясь с ними, шушукаясь по углам. Это заставило нас против него
серьезно насторожиться. Положение было чрезвычайно неопределенное.
Окончательного разрешения вопроса т а к и м п у т е м нельзя было ждать. Обе
стороны будто раскачивались - медленно и вяло, набирали ходу, энергии,
решимости.
Разрешать вопрос готовились п о-и н о м у.
Сегодня Чернов явился в караульный батальон, созвал собрание, начал
"бузить" против военсовета, против советских "комиссаров". Но в карбатальоне*
было уже немало наших ребят, они там вели явную и тайную агитацию и так обернули
дело, что оскандалили Чернова, взбудоражили массу, подняли ее на протест:
Чернова с митинга прогнали. Трудней было здесь ослабить влияние Букина и
Вуйчича, - эти считались чуть ли не героями, имели авторитет. Но старательные
наши политические кроты и под них копали яму: настойчиво, небезуспешно.
_______________
* Караульном батальоне. (Прим. ред.)
Уж всего в нескольких десятках верст находился 4-й кавполк: сегодня к
нему навстречу выедет комиссар дивизии Бочаров. Дальше он свяжется с 26-м
стрелковым. Надо стягивать силы, надо действовать; 26-й, правда, вовсе не
надежен, но и с ним надо в чем-то уговориться, его надо пока задержать в пути,
не давать подходить к Верному. Бочаров уехал. Мы еще не знали в тот час, что и
сами скоро помчимся ему вдогонку.
Не предпринимая против нас никаких активных действий, крепость в то же
время у нас на глазах наливалась живыми соками, набиралась свежих сил. Она
по-прежнему держала себя как победительница и власть имеющая. По-прежнему к ней
стекались на подводах жители сел и деревень, а она им "разъясняла" по-своему
события и "приказывала" сноситься только с собою; по-прежнему она запружена была
беженцами - полуголодными, нищими, протестующими с отчаяния против всего и
против всех. Крепость и не думала свертываться. Она распустила по казармам
части, но еще много осталось и на месте горючего элемента. Потом, что такое
"распустила": казармы - вот они, под рукой; из казарм обратно в крепость
перебраться долго ли?
Помнится случай за этот день. Он обошелся благополучно, а дело пахло
драматической развязкой: пара наших товарищей, трибуналец и особист, чуть-чуть
не угодили в лапы врагу.
Мы ни одного особиста, ни одного трибунальца не пускали на заседанья с
представителями крепости или в самую крепость: против них так непосредственна и
горяча была озлобленность, что вряд ли утерпела бы толпа, вряд ли сдержала бы
слепой свой гнев. Потому и проводили так спешно в горы Масарского с Горячевым.
Куда они скрылись - того мы и сами не знали: может, на Джаркент, а может, и на
Пишпек. Некогда было о том толковать: вмиг собрались, в момент ускакали. Был
полдень 17-го. Мы в Белоусовских номерах. Вдруг - по камням конский скок, ближе,
ближе, и вот три всадника остановились перед крыльцом. Глянули в окна мы,
ахнули: Масарский с Горячевым! А с ними какой-то третий, и у этого третьего в
правой - наган, а в левой - запечатанный большой пакет, только что выхватил он
его из-за пазухи.
- Что-то неладно, - видно, поймали.
Я выскочил на крыльцо; все трое, гляжу, на конях, слезать и не
думают.
- Тут, што ли, крепостное управление? - спросил меня незнакомец, мужик
годов сорока, видимо крестьянин.
- А што? - говорю я, а сам стараюсь на ребят не смотреть, будто их вовсе
не знаю.
- Да вот, двоих поймали... в горах шатались... К нам в деревню
наехали... Надо быть, из трибуналу будут, мужики-то опознали... Мне их наказали
непременно в крепость...
- Ага, вот и прекрасно, - говорю конвоиру. - Как раз я начальник штаба и
есть этой самой крепости. Дай-ка пакет-то... так... Можешь их здесь оставить
мне, а я уж сам под конвоем провожу куда следует.
Надо было сохранить невозмутимый тон, надо было сразу сбить с толку
незадачливого мужичонку, к тому же, видимо, полагавшего, что крепость
господствует по всему городу и другой власти вообще нет никакой... Надобно было
врать, не моргнув ни единым глазом. Мужичонка, на наше счастье, попался
глуповатый, да ему, видимо, и надоело уж возиться со своими пленниками.
Авторитетный тон и непринужденная громкая речь сбили окончательно
мужичка с панталыку, - он передал пакет, я ему на конверте расписался, подмахнув
какую-то невероятную фамилию, моргнул ребятам, они соскочили с коней - и на
крыльцо, поводья кинули мужичонке. Горячев быстро понял, в чем дело, и молча
прошмыгнул в коридор, став сзади меня, а экспансивный, чудаковатый Масарский
чуть не затеял спор со своим конвоиром, вроде того, что:
- Не говорил ли я тебе, черт паршивый?!
Но мы с Горячевым его незаметно втолкнули в коридор. Мужичонка ускакал.
На радостях тут же мы все и расхохотались. Но медлить нельзя было ни минуты: а
вдруг, по горячим следам, наскочат крепостники? Несдобровать ребятам: кончат их
непременно. Мужичонка напоследок сообщил, что сам проедет еще повидаться со
"своими", - видимо, с односельчанами на крепости.
Наш неизменный друг, Медведич, обоих провел задами на соседнюю улицу и
спрятал в огромном сенном сарае. Там они пробыли вплоть до ликвидации мятежа.
Медведич их и кормил, сам носил пищу в сарай.
Из значительных событий за 17-е надо отметить телеграмму Фрунзе,
попавшую и в Пишпек, где находился в это время Быховский, командовавший
вооруженной подмогой, торопившейся к нам на помощь. Подмога шла - из броневиков,
кавалерии, пехоты. Телеграмма Фрунзе была прочтена и по этим частям. Вот что
писал командующий:
"2 июня мною был отдан приказ об отправлении некоторых частей Н-ской
дивизии, расположенных в Семиречье, в Ташкент и далее в Фергану. В связи с этим
в гор. Верном разыгрались события совершенно недопустимого свойства. Уже до
издания приказа из Семиречья поступали сведения, указывавшие на то, что в
некоторых полках дивизии, укомплектованных из местных уроженцев, положение в
смысле воинской дисциплины, выполнения боевых приказов и прочее было далеко не
благополучно; указывалось, что эти полки не желают уходить куда бы то ни было от
своих родных мест и что на этой почве возможен даже открытый мятеж. Командование
фронта с подобным положением мириться, конечно, не могло, не могло допустить,
чтобы в составе фронта имелись части, относительно которых нет уверенности в
том, что они будут выполнять приказы и идти на помощь своим боевым товарищам на
других участках фронта, когда это потребуется обстановкой; не могло допускать,
чтобы в то время, когда десятки тысяч крестьян и рабочих Европейской России, в
сознании необходимости этого, спокойно шли сюда, в далекий Туркестан, на помощь
своим братьям, в то время, когда на Западном фронте лилась кровь
рабоче-крестьянских полков, спасающих Россию от ограбления польской шляхты, - в
это время семиреченские части получили бы привилегию остаться подле своих
деревень. Красноармеец обязан быть там, где этого требуют интересы
рабоче-крестьянского дела. Вот почему миллионы крестьян и рабочих России, уже
годами оторванные от своих близких, грудью стоят по фронтам, защищая завоевания
революции и права труда, среди невероятных лишений, в обстановке самой
мучительной, где с доблестью несли и несут красные знамена, сокрушая врагов
пролетариата и прокладывая родному народу путь к свету и счастью, - вот истинный
путь всех честных сынов рабоче-крестьянской (страны), таков же он должен был
быть и для сынов Семиречья; вот почему командование фронта в полном сознании
правильности своих действий и в надежде на классовый трудовой инстинкт частей
Семиречья отдало вышеупомянутый приказ, когда этого потребовала необходимость
оказать помощь другим участкам Туркестанского фронта. К сожалению, эта надежда
не оправдалась. На почве выполнения приказа в некоторых частях Семиречья,
предназначенных к переброске, повелась самая шкурническая агитация; шкурные
интересы давили в сторону отказа от выполнения боевого приказа, но это делать
прямо было странно даже закоренелым шкурникам и предателям рабоче-крестьянского
дела. И вот на сцену посыпались жалобы на недостачу обмундирования, на недочет в
организации советских органов власти, требование изменения комсостава и прочее,
и прочее. Враги революции, разумеется, ухватились за удобный случай нанести удар
Советской власти и принялись раздувать недовольство, стараясь довести дело до
открытого выступления. К сожалению, этого отчасти им удалось достичь. Части
верненского гарнизона вместо выполнения приказа принялись митинговать,
предъявлять всевозможные, большею частью невыполнимые требования и допустили
даже аресты - правда, временно - некоторых лиц командного состава. Подобные
безобразия, совершенно нетерпимые в рабоче-крестьянской Красной Армии,
производились в очевидном расчете на далекость Семиречья, на отсутствие туда
хороших путей сообщений и, стало быть, полную безнаказанность безобразников.
Доводя об изложенном до сведения всех товарищей красноармейцев, командование
фронта от их имени клеймит позором и негодованием шкурническое, предательское
поведение тех частей Н-ской дивизии, которые, вместо помощи истекавшим кровью в
Фергане братьям, пошли по пути подрыва нашей военной мощи в Туркестане. Пусть
знают все враги революции и все шкурники и предатели, что рабоче-крестьянская
Россия сумеет быстро подавить всякие происки против нее. Изменники Советской
власти не укроются нигде, и всюду их настигнет карающая рука революционного
правосудия. По-видимому, голос благоразумия и чувство долга одержали верх, и
части верненского гарнизона, без давления извне, вернулись на путь
революционного порядка. Как командующий фронтом, отвечающий перед Россией за
военное положение всего фронта, приказываю: I. Начдиву 3 потребовать
немедленного выполнения всех без исключения отданных мною приказов о боевых
передвижениях частей. II. От частей верненского гарнизона потребовать полного
прекращения всякого митингования и выражения готовности загладить свой проступок
дальнейшим честным служением Советской власти. III. Военному совету дивизии
расследовать все происшедшее и материал представить в Реввоенсовет фронта.
Командующий войсками Туркестанского фронта
М и х а и л Ф р у н з е-М и х а й л о в.
Член Реввоенсовета Туркестанского фронта
И б р а г и м о в.
Замначштаба Туркестанского фронта
Б л а г о в е щ е н с к и й.
Батальону 27-го полка выступать из Верного надо было 20-го, через
два-три дня. Мы уже 17-го, вчера, нащупали почву: пойдет или не пойдет? Собрания
общего не созывали, решили его отложить еще на денек, чтоб было ближе к сроку
выступления. Но настроение в общем и без того было ясное:
- Не пойдет!
На сегодня, 18-го, это свое предположение мы проверяем на
общебатальонном собрании. Вот они, те же казармы, те же лица, теперь уж так
близко знакомые, та же грязь, и вонь, и брань кругом, - все по-старому, как
будто и не было недели буйного мятежа.
И даже мы явились чуть ли не в том же составе: Белов, я, Кравчук. Только
нет Бочарова.
Настроение... Э, да и настроение нашей аудитории мало чем отличается от
того, что было в памятный вечер, накануне восстания: так же нам прямо не глядя в
лицо, отмачивают грозную и грязную брань, покрикивают, будто промеж себя, но
чтоб и мы слышали:
- Шляются, свол...лч... чего ходют? Все равно не пойдем никуда...
Наемная шкура... Свол...ч...
Мы на самодельной трибуне, один за другим, выступаем, убеждая, и видим,
что убежденья, уверенья наши ни к чему:
- Все равно, не пойдем, что ни говори...
- Товарищи, но мы же договорились...
- Мало ли что...
- Как "мало ли что", - вы же сами заявили в крепости, что готовы
подчиняться приказам центра... И готовы на переброску...
- Ничего никто не говорил... Сам болтал...
- Да вы же согласились... голосовали... и ваши представители теперь
работают с нами; они вот тоже скажут, что и мы...
Оглядываемся кругом, - под руками ни одного "представителя": Петров,
правда, и вовсе не явился, а Чеусов куда-то дипломатично исчез, чтобы не
выступать в роли "защитника власти". Мы отбиваемся снова:
- Что ж получается, товарищи, сегодня как будто договорились, а назавтра
- вверх дном? Да где это видано, чтобы так? И как после этого будет нам верить
Ташкент?
- На што нам Ташкент?
- Да кем же власть-то будет поддерживаться? Как нас утвердит? И что вы,
товарищи, - или опять все разговоры начинать сначала?
- Нам Ташкент не нужен! - крикнул с нар знакомый голос, но чей он -
никак не вспомнить. - Что Ташкент! Может, мы Сибири хотим подчиняться. А может,
и никому не хотим...
Видим, дело на худо пошло.
Подпустили было говорить одного из командиров, а ему - крики встречу
словно камни в голову:
- И ты за "них", подлец...
- Продался, сукин сын!
Настроенье против нас. Это несомненно.
Вперебой вскрикивали злые голоса:
- Не надо нам вашего коммунизму... Да здравствует Советская власть... не
такая, а без жидва, без киргизы... наша, хлеборобная...
- Уходи, наговорил... Пока шапку не сшибли...
- Подождем, когда двадцать шестой придет...
- Чего вам ждать, товарищи, - взываем мы. - Чего ждать, когда отправка
назначена побатальонно...
- Не надо в батальоны - всем полком пойдем...
- Это невозможно...
- А вот увидим, возможно ли, - спрашивать не станем... Полк подойдет, мы
и сами с ним договоримся...
У батальона уж готова была на этот счет своя особая резолюция: не
выступать!
Стоит ли дальше говорить? Не ясна ли до дна обстановка? Разговор длится
уж скоро три часа. Хватит. Переглядываемся молча. Понимаем друг друга. Закрываем
собрание. Уезжаем.
И снова верхами, от казарм к штадиву. Обсуждали на ходу положение.
Разговаривать дальше - бессмысленно. Надо действовать: немедленно и решительно.
Тут оттяжка, промедление - прямо против нас. Так что же выбрать? Как
поступить?
От Бочарова нет еще никаких значительных донесений. Он, надо быть, из
4-го проехал в 26-й, дальше по пути. А ведь 4-й кавалерийский остановился вовсе
недалеко, в Карасуке: что-то 23 - 25 верст от Верного... Туда и надо держать
равнение. Немедля надо вводить полк, громить мятежников. Это единственный выход.
Но есть сомнения.
Прежде всего, наш налет явится сигналом к вооруженному сопротивлению, к
восстанию окрестных сел, деревень, особенно же в случае неудачной для нас
схватки, в случае поражения.
Во-вторых, можем ли мы уж так твердо, уверенно полагаться на этот самый
полк? Знаем ли мы его достаточно? Не разложится ли и сам он, придя с мятежниками
в соприкосновенье, ощутив некоторые "общие" вопросы? Правда, он лучше, надежней
других частей. Правда и то, что ввести его непосредственно в действие - почти
безопасно. Но разрешить переговоры, сношения полков, совместные обсуждения - это
верный путь нашей гибели, этого не надо допускать ни в коем случае: общение с
мятежниками, безусловно, погубит нестойкую массу 4-го полка. Затем начали
распространяться какие-то бумажонки, - в них речь про трибунал, про особотдел,
про Советскую власть вообще. Хоть прямо говорить обо многом и остерегаются, зат
