Аскоченский Виктор Ипатьевич - Асмодей нашего времени

окрывающихъ обувъ вашу известковой пылью,- Боже, что за картина! Прямо подъ ногами у васъ вьется и сердито воетъ потокъ, перебѣгающ³й по камнямъ, оторвавшимся отъ сосѣднихъ скалъ и непрошено упавшимъ въ его ложе. Не глядите внизъ, если вы боитесь кружен³я головы; смотрите лучше прямо: передъ вами дик³я скалы, съ изумительной правильностью прорѣзаннныя вдоль цѣлыми вѣками; - читайте ихъ,- эти прорѣзи-³ероглифы природы. За скалами поле; сливаясь съ небомъ, оно будитъ въ душѣ вашей мысль о безпредѣльности, - и если въ эти минуты не заблеститъ слеза въ очахъ вашихъ, если покрайней мѣрѣ сердце ваше не забьется до пресыщен³я сладкимъ восторгомъ: то, извините, вы не человѣкъ въ благородномъ значен³и сего слова, а только Иванъ Антоновичъ Страбинскихъ, {См. Ученое Путешеств³е на Медвѣж³й островъ, Брамбеуса.} или еще хуже, рыж³й Джонъ-Буль.

   Но обзоръ конченъ. Вы возвращаетесь, избравъ по произволу тотъ или другой путь между деревьями; вы громко смѣетесь, замѣтивъ, что заблудились, и испуганная птичка взлетаетъ быстро, трепеща крылушками и сердито троля надъ вашей головой. Но вотъ вы вышли на просторъ, и спѣшите въ толпу, гдѣ ждутъ васъ жалк³я веселости, людьми выдуманныя, гдѣ ждутъ васъ радости, возбуждаемыя трескотнею насильно вырываемыхъ тоновъ изъ звенящей мѣди; а для возбужден³я въ васъ восторга готова отравительная выжимка изъ виноградной лозы...

   Пикникъ былъ уже въ полномъ разгарѣ. Полковые музыканты, стоявш³е на открытомъ воздухѣ, подъ окнами лѣтняго домика, усердно исполняли свое дѣло. Набѣжавш³е изъ сосѣдней деревушки ребята цѣплялись за изгороди и ухмылялись, выставивъ глупыя рожи; нѣкоторые изъ офицеровъ прогуливались по двору, обмахивая раскраснѣвш³яся лица фуляровыми платками; видно было по всему, что молодцы поработали на порядкахъ ногами и всемъ корпусомъ. Въ домикѣ раздавался шумъ и хохотъ.

   Солнце уже садилось огромнымъ шаромъ на краю небосклона, подернутаго алымъ отливомъ вечерней зари. Группы гуляющихъ расхаживали по широкому двору; мног³е расположились съ стаканами чаю у опушки лѣса на коврахъ, раскинутыхъ по мягкой муравѣ. Тонк³й дымокъ отъ сигаръ и офицерскихъ трубокъ кокетливо пробирался между листьями орѣшника и изчезалъ въ глубокой синевѣ неба.

   Вдали отъ всѣхъ расхаживалъ Пустовцевъ. Онъ былъ мраченъ, и какая-то безпокойная дума поминутно измѣняла черты его блѣднаго и исхудавшаго лица. Гнѣвные взоры, бросаемые имъ на всякаго, кто рѣшался близко подойти, удерживали въ почтительномъ отдален³и отъ него даже и такихъ людей, какъ Ерихонск³й. Нетерпѣливыя движен³я Пустовцева показывали ясно, что онъ ждалъ кого-то.

   Вдругъ онъ остановился, взглянулъ на окно домика и лицо его зардѣлось. Сдѣлавъ два-три поворота съ какою-то напряженной медленностью, онъ тихими шагами пошелъ по тропинкѣ, уходившей въ глубину лѣса.

   Чрезъ минуту на крыльцѣ появилась Marie. Быстрыя движен³я танцевъ облили яркимъ румянцемъ пылающ³я ея щеки; коралловыя губки были полуоткрыты и выказывали ровный рядъ чистыхъ, какъ снѣгъ, жемчужинъ. Она шаловливой рукой поправила волосы, проворно подхватила подъ руку подошедшую къ ней одну изъ дѣвицъ, и, спрыгнувъ вмѣстѣ съ него съ лѣстницы, помчалась въ лѣсъ тоюже тропинкой, которою пошелъ Пустовцевъ. Нѣсколько минуть слышенъ былъ ихъ звучный хохотъ, потомъ все стихло, и менѣе чѣмъ черезъ четверть часа mademoiselle Ольга выходила одна изъ лѣсy, потерявъ шаловливую свою подругу.

   Онисимъ Сергеичъ, давно ужо сидѣвш³й за ералашемъ, сильно горячился въ эту минуту, и чуть не бранилъ своего партнера, между рукъ упустившаго случай дать большой шлемъ противной сторонѣ. "Въ бабки бы вамъ играть! кричалъ онъ: въ свайку, коли хотите! А то тудажь игроки называются, право!"

   Соломонида Егоровна, очень хорошо знавшая характеръ Онисима Сергеича, который въ такихъ важныхъ случаяхъ не любилъ щадить никакого лица и не слишкомъ стѣснялся въ выборѣ выражен³й, подошла къ столику, съ намѣрен³емъ удержать своего супруга отъ другихъ болѣе горячихъ вспышекъ. Но не просидѣла она и четверти часа, какъ Онисимъ Сергеевичъ громко вскрикнулъ:

   - Да вотъ отъ чего и несчастье-то! Она возлѣ меня. Отойди пожалуста! Ну чего ты тутъ торчишь? Твое бы дѣло за дочерьми глядѣть. Ну, гдѣ Маша, напримѣръ?

   Соломониду Егоровну какъ будто кольнуло что-то. Она поспѣшно встала и вышла на крыльцо. Сдѣлавъ рукой щитокъ надъ глазами, она безпокойно оглядѣла всѣ группы: но Маши не было. Она подозвала къ себѣ Елену, неподалеку гулявшую съ какимъ-то приземистымъ майоромъ въ огромныхъ бакенбардахъ и рыжеватомъ парикѣ.

   - Гдѣ Маша? спросила Соломонида Егоровна въ сильномъ волнен³и.

   - Не видала, maman, отвѣчала Елена, оглядываясь по сторонамъ.

   - Какъ, не видала! Гдѣжь ты была?

   - Въ залѣ была, потомъ тутъ гуляла.

   - Вижу, вижу, сударыня, злобно сказала Соломонида Егоровна. Въ мечтахъ уносились, романтизировать вздумали!

   - Да чтожь я сторожъ чтоль Marie вашей? сказала обиженная Елена

   - Ахъ, Боже мой! Говорю тебѣ, сыщи мнѣ Машу! Слышишь ты, Машу сыщи! Да отцу ни слова...

   А Marie выходила уже изъ лѣсу, но только не съ той стороны, которою вошла туда. Она была страшно блѣдна; глаза ея горѣли лихорадочвымъ огнемъ; поступь была какъ-то невѣрна.

   - Что съ тобой, Marie? спросила Соломонида Егоровна, шибко подойдя и взявъ ее за руку.

   - Мнѣ дурно, maman, отвѣчала Marie, едва перевода дыхан³е и стиснувъ рукою лѣвый бокъ.

   - Гдѣ ты была?

   - Тамъ... я упала... ушиблась... упала - ахъ!

   Соломонида Егоровна хотѣла было позвать кого либо на помощь, но Marie быстро схватила руку матери и проговорила шопотомъ:

   - Ради Бога, никого не зовите! Я сама дойду... Держите меня крѣпче.

   А Соломонида Егоровна сама едва передвигала ноги.

   - Будьте покойнѣе, maman! Глядите веселѣй! На насъ смотрятъ.

   И собравъ послѣдн³й остатокъ силъ, Marie взошла на крыльцо и отправилась въ комнатку, служившую на этотъ разъ вмѣсто уборной. Къ счаст³ю, дѣвушки, назначенныя для прислуги, ушли всѣ до одной, соблазненныя звуками полковаго оркестра, а можетъ быть и для другихъ какихъ нибудь причинъ. Блѣдная, истомленная Marie залпомъ проглотила два стакана холодной воды, и крупныя капли пота выступили на челѣ ея; губы посинѣли, она вся задрожала и упала безъ чувствъ.

   Испуганная Соломонида Егоровна имѣла однакожь столько присутств³я духа, что, не требуя ничьей помощи, сама принялась разшнуровывать полумертвую Marie: но лишь только возобновилось правильное кровообращен³е, бѣдная дѣвушка съ невообразимымъ усил³емъ очнулась, и, схвативъ руку матери, не позволила ей почему-то продолжать разшнуровку. Она поднялась съ кресла, взяла стаканъ до половины налитый водою, плеснула на руку и брызнувъ себѣ въ лицо, вытерлась платкомъ и твердыми шагами подошла къ туалету. Marie стала поправлять себѣ прическу, между тѣмъ Соломонида Егоровна зашнуровывала ее съ неимовѣрными усил³ями.

   - Маша, я позову дѣвушку, говорила она, обливаясь потомъ.

   - Боже васъ сохрани! Если вы не сможете, я сама какъ нибудь зашнуруюсь.

   И Соломонида Егоровна снова принималась за непривычную работу.

   Но что жь тамъ такое случилось? Не знаю, рѣшительно не знаю. Я видѣлъ только, какъ Пустовцевъ вышелъ изъ лѣсу и пробирался огородами, крадучись и прятаясь отъ любопытныхъ глазъ, какъ потомъ пошелъ онъ пѣш³й по дорогѣ къ городу, какъ, отошедши на далекое разстоян³е отъ Райскихъ Дверей, упалъ на траву и лежалъ нѣсколько минутъ, не шевеля ни однимъ суставомъ. Я видѣлъ, какъ вскочилъ онъ потомъ проворно, и съ ужасомъ оглядываясь назадъ, пошелъ опять быстрыми шагами, какбы убѣгая отъ кого-то. И еще далеко впереди виднѣлась мнѣ лохматая голова его, не покрытая шляпой, которою онъ по временамъ обмахивался, хотъ ужь было вовсе нежарко. Больше этого, къ сожалѣн³ю моему, а можетъ и вашему, читатель, я ничего не видѣлъ и не знаю.

   - Ну, maman, сказала Marie, быстро повернувшись отъ туалета. Какъ вы меня теперь находите?

   Въ этомъ простомъ, по видимому, вопросѣ была такая бездна недоговореннаго, такая пропасть глубокаго, слезнаго юмора и горечи, и при всемъ томъ такая натуральность, что даже Соломонида Егоровна, какъ ни была простовата, не могла вдругъ собраться съ отвѣтомъ и глядѣла на дочь, выпучивъ изумленные глаза.

   - Чтожь, продолжала Marie, хороша я теперь?

   - Маша! (Маша! что съ тобой?

   Въ словахъ Соломониды Егоровны задрожали слезы. Тутъ уже сказалась мать со всей нѣжностью, со всемъ непритворствомъ истиннаго чувства.

   Marie снова поблѣднѣла. Она живо оборотилась къ зеркалу, взглянула въ него пристально, и съ какимъ-то судорожнымъ движен³емъ схватила руку матери.

   - Маменька! если вы... любите меня, если вы не желаете моей погибели...будьте тверды и покойны... Не спрашивайте меня ни о чемъ... я упала... понимаете ли, упала... ха, ха, ха, ха!

   Морозъ пробѣжалъ во жиламъ матери отъ этого ужаснаго хохота.

   - Цсъ,- сказала Marie, приложивъ палецъ въ губамъ и оглядываясь кругомъ какъ-то полупомѣшанно,- молчите! Упала, ушиблась, вотъ и все! Иду танцовать, танцовать, танцовать.... Не говорите... продолжала она чуть слышно, не говорите папенькѣ....

   Marie остановилась и закрыла лицо руками. Съ минуту она оставалась въ этомъ положен³и; казалось, грудь ея готова была разорваться отъ одного тяжелаго вздоха, который съ трудомъ и со стономъ вылетѣлъ такъ нескоро.

   - Что? Вы думаете, я плачу? Нѣтъ, я не плачу, говорила Marie, открывъ лицо и стараясь принять веселый видъ, между тѣмъ какъ каждое слово ея рыдало. Ну, маменька, идемте! Да чего вы такъ смотрите на меня? Развѣ не видите, что мнѣ смерть танцовать хочется?

   И взявъ подъ руку совершенно растерявшуюся мать, Marie явилась среди танцующихъ. Пленянничковъ кинулся къ ней первый.

   - Какъ же это можно, Марья Онисимовна? Я глаза проглядѣлъ, ноги истопталъ, отыскивая васъ повсюду.

   - Что такое?

   - И какъ же-съ? Вы же обѣщали танцовать со мной вторую и четвертую кадриль.

   - Виновата, изъ ума вонъ.

   - Это ужь доля моя такая! Ну, да быть по сему! Второй-то однакожь не видать мнѣ, какъ своихъ ушей... и можете вообразить, во всю эту кадриль я бѣдный сидѣлъ "сумраченъ, тихъ, одинокъ на ступеняхъ мрачнаго трона," должность котораго на этотъ разъ исправляло крыльцо съ голубыми колоннами.

   - Вы извините меня, если узнаете, что со мной случилось, весело сказала Marie.

   - А что такое-съ?

   - Вообразите, я побѣжала въ лѣсъ съ Ольгой... а гдѣ она?

   - Уѣхала.

   - Уѣхала?!..

   - Да, съ ней сдѣлалась какая-то дурнота.

   Marie измѣнилась въ лицѣ: но Племянничковъ не замѣтилъ этого. - Ну-те, ну-те, продолжалъ онъ, чтожь тамъ такое? Ужь не привидѣнье ли вы встрѣтили?

   - Слушайте: мы стала прятаться другъ отъ друга. Я заплуталась, зашла въ такую чащу, что ужасъ, поскользнулась и упала, да какъ упала!... Посмотрите-ка на платье. Просто, срамъ!

   - Такъ вамъ и надо! Впередъ не ходите безъ кавалера.

   - Да гдѣжь было взять его? Вы безотлучно были при сестрѣ...

   - Нельзя же-съ; объ оркестрѣ разсуждали.

   - Пустовцевъ, продолжала Marie, байронствовалъ и потомъ пропалъ гдѣ-то. Всѣ вы так³е!

   - Что до меня, то извините! Я cavaliero servante всѣхъ и каждой порознь, и какъ мотылекъ, порхаю съ цвѣтка на цвѣтокъ, по этому никакъ не могу посвятить себя исключительно.... но Пустовцевъ... это меня удивляетъ.

   - Подите жь! Всѣ вы таковы, господа! Любите, чтобъ за вами ухаживали.

   - Вотъ ужь нѣтъ-съ, меня попрекнуть этимъ никакъ нельзя. Еще не было такой притчи, чтобъ за мной хоть когда нибудь ухаживали; я - другое дѣло - ухаживаю за всѣми, и увы! страдаю, хоть и не безмолвно, но за то всегда безнадежно!

   - Такъ вы не танцовали второй кадрили?

   - Никакъ нѣтъ-съ. Мног³я даже приступали ко мнѣ съ распр осами ради чего я угомонился? Даму потерялъ, отвѣтствовалъ я съ надлежащимъ сокрушен³емъ сердца.

   - А,- такъ васъ спрашивали? сказала Marie какъ-то странно: стало быть мое отсутств³е было таки замѣчено?

   - Еще бы! Не замѣтить отсутств³я царицы этого вице-бала!

   - Благодарю за комплиментъ! А не пускались въ догадки, гдѣ я и что со мной?

   - Кажись, что нѣтъ. Позвольте однакожь - такъ-точно; - мадамъ Клюкенгутъ ужасная сплетница!- увѣряла тутъ всѣхъ, что вы уходили въ лѣсъ съ Пустовцевымъ...

   - Тише! быстро сказала Marie, схвативъ Племянничкова за руку. Она дико оглядѣлась вокругъ, и сдѣлавъ надъ собой страшное усил³е, произнесла полу-серьезно, полу-шутливо: какъ можно говорить такъ громко подобныя вещи?.. Но однакожь какая гнусная клевета!

   - Да вы не безпокойтесь! Я ее тамъ отдѣлалъ, что...

   - Благодарю васъ, Ѳедоръ Степанычъ, сказала Marie, пожавъ ему руку. .

   - Ужь не безпокойтесь! Я имъ теперь всю правду-матку выложу, какъ на ладони. Ужь не безпокойтесь!

   Музыка заиграла прелюд³ю четвертой кадрили. Пары начали устанавливаться, и черезъ двѣ минуты Marie носилась въ танцахъ съ необыкновеннымъ увлечен³емъ, разсыпая вокругъ себя восторгъ и шумное веселье. Всѣ были обворожены ею, и въ одинъ голосъ повторяли, что никогда Marie не была тамъ очаровательна и весела, какъ сегодня.

   Глубоко сердце человѣческое, друзья мои! Сами ангелы не могутъ проникнуть туда; одинъ лишь Создатель видитъ всѣ тайные изгибы его!...

   Ночь, чудная, восхитительная ночь, съ темно-голубымъ небомъ и мир³адами звѣздъ, тихо спустилась на безпокоимую страстями человѣческими землю. Въ ближнемъ лѣсу, недавно оглашаемомъ кликами радости и беззаботнаго веселья молодежи, не шелохнется ни одинъ листокъ; отдыхаютъ и пернатые пѣвцы, нагулявшись досыта среди бѣлаго дня, и напѣвшись вдоволь надъ теплыми гнѣздушками своихъ подругъ; только изрѣдка легк³й зефиръ прошелеститъ прозрачными крылушками и шаловливо пробудитъ заснувш³я листья деревъ. Все тихо, все мирно въ природѣ; нѣтъ только мира и тишины тамъ, гдѣ люди...

   Ермилъ Тихонычъ освѣтилъ плошками весь дворъ и увѣшалъ фонарями ближайш³я къ опушкѣ лѣса деревья, которыя мрачно выглядывали, какбы досадуя за такое своевольное нарушен³е ночнаго ихъ спокойств³я. При громѣ музыки, еще раздаются шумныя восклицан³я молодежи, и быстро вертятся неугомонныя пары подъ звуки полекъ и вальсовъ. Чудо какъ весело, не правда ли?

   Но ктожь это сидитъ на крыльцѣ межъ голубыхъ колоннъ? Голова поникла, руки упали долу, какбы отъ истомы и безсил³я. Полная грудь колеблется отъ тяжелыхъ вздоховъ, сквозь которые слышны глубок³я рыдан³я сердца; ноги дрожатъ, насильно удерживаемыя на твердомъ помостѣ,- кто это? вижу, господа, но узнать не могу; темно, даромъ что Ермилъ Тихонычъ не поскупился на освѣщен³е....

   Всѣ остались въ высшей степени довольны распорядительностью Ермила Тихоныча и осыпали его благодарностями, которыя онъ принималъ съ сознан³емъ своей заслуги и съ величайшимъ удовольств³емъ, выражавшимся въ шарканьѣ ногами передъ мущинами и въ глубокихъ реверансахъ передъ дамами. Подъ конецъ пикника, Ермилъ Тихонычъ выхватилъ у музыканта какую-то трубу, попробовалъ было протрубить всей честной компан³я заздравный тушъ, но насмѣшивъ всѣхъ и особенно музыкантовъ своими пр³емами и гримасами, пропѣлъ громогласно: "многая лѣта".

   Одинъ Онисимъ Сергеичъ былъ какъ-то не въ себѣ. Онъ ужасно сердился на Семена Семеныча, и клялся всѣми святыми, что ужь теперь ни за что въ свѣтѣ не сядетъ съ нимъ ни въ какую игру, потому что, говорилъ онъ съ сердцемъ: "этотъ трухтубанъ-барабанъ годится только въ бабки играть." Къ довершен³ю досады, Онисимъ Сергеичъ нашелъ Соломониду Егоровну почти больною, и крѣпко сталъ бранить Ерихонскаго, который чортъ знаетъ съ чего затѣялъ этотъ глупый пикникъ, когда вездѣ такая сырость и особенно въ этомъ проклятомъ лѣсу.

   - Дивлюсь еще, говорилъ онъ, укутывая своей шинелью ноги Marie,- какъ дѣти не простудились. Хорошо, что ты, Маша, не таскалась по лѣсу, а то долго ли до бѣды?

   - Не таскалась, какъ же не таскалась! бормоталъ Жорженька. Я самъ видѣлъ, что таскалась.

   - Ты молчи, ты молчи, сорванецъ, говорилъ Онисимъ Сергеевичъ. Ты ужь тамъ винцо потягиваешь; вотъ я тебѣ дамъ винцо!

   Жоржъ съ улыбкой взглянулъ на Marie, и не отвѣчалъ отцу ни слова.

   - Да гдѣ это дѣвался Пустовцевъ? спросилъ Онисимъ Сергеевичъ. Я только и видѣлъ его, что при началѣ этого дурацкаго пикника.

   Marie вздохнула.

   - Что тебѣ, Маша, холодно чтоль? Закройся хорошенько и прислонись къ углу; тамъ теплѣй тебѣ будетъ. Вотъ такъ! Что ни говори, а Пустовцевъ-то поступилъ умнѣй насъ, продолжалъ Онисимъ Сергеевичъ,- онъ, какъ видно, заранѣе убрался во свояси отъ этой проклятой сырости. Ты, Маша, не видала, когда онъ уѣхалъ?

   - Нѣтъ, папенька, чуть слышно проговорила Marie.

   Соломонида Егоровна вздохнула со стономъ.

   - Да что вы разстонались? сердито сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, и завернувшись въ шинель, безмолвно сталъ покачиваться изъ стороны въ сторону.

   Разъѣзжавш³еся гости тоже замѣтили отсутств³е Пустовцева и рѣшили это тѣмъ, что онъ слишкомъ важничаетъ, и потому ни соблаговолилъ принять участ³е въ дружеской пирушкѣ. По этому случаю на долю Пустовцева припало довольно рѣзкихъ замѣчан³й, а когда одинъ изъ офицеровъ сообщилъ во всеуслышан³е, что онъ симъ видѣлъ, какъ Пустовцевъ уходилъ огородами: то всѣ повершили тѣмъ, что въ насмѣшку назвали его поэтомъ,- прозвищемъ, по мнѣн³ю жителей города В., самымъ обиднымъ для порядочнаго человѣка.

   На другой день, послѣ пикника, въ домѣ Небѣды поднялась страшная суматоха. Въ ворота то и дѣло въѣзжали да уѣзжали доктора, но по закутаннымъ ихъ физ³оном³ямъ нельзя было сдѣлать никакого заключен³я о результатѣ ихъ драгоцѣнныхъ визитовъ; впрочемъ опущенныя сторы у всѣхъ оконъ дома Небѣды, ясно давали знать, что тамъ крѣпко неблагополучно.

   Въ знакомой вамъ залѣ, опустивъ голову ниже плечъ, сидѣлъ Небѣда въ глубокомъ креслѣ. Онъ барабанилъ одной рукой по столику, стоявшему передъ нимъ съ непочатымъ стаканомъ чаю; въ другой же держалъ погасшую трубку, которая, перевернувшись верхъ дномъ, усыпала пепломъ налощенный паркетъ. Долго оставался Онисимъ Сергеевичъ въ этомъ положен³я, наконецъ крякнулъ и пошелъ съ видомъ какой-то рѣшимости въ сосѣдн³я комнаты.

   Въ спальнѣ лежала въ сильной горячкѣ Соломонида Егоровна. Глаза ея было красны сколько отъ слезъ, столько же и отъ огня, палившаго ея внутренность.

   - Ну - что, какъ ты себѣ чувствуешь? говорилъ Онисимъ Сергеевичъ, усаживаясь на постелю больной.

   - Плохо, Онисимъ.

   - Не даромъ мнѣ не хотѣлось, сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, стукнувъ себя кулакомъ по колѣну, ѣхать на этотъ проклятый пикникъ! Какъ будто сердце чуяло, что быть худу.

   - Ахъ, другъ мой!

   - То-то ахъ! А можно поговорить съ тобой?

   - Что тебѣ нужно? спросила Соломонида Егоровна слабымъ голосомъ.

   - Разскажи мнѣ покороче, что тамъ такое случилось съ Машей?

   - Ахъ, Онисигъ, не спрашивай меня объ этомъ!

   - Да чего не спрашивай! По неволѣ спросишь, когда дѣлается Богъ знаетъ что. Всю ночь она металась, какъ сумасшедшая, говорила нивѣсть как³я страсти, грызла подушку, заливалась слезами, а отъ меня отворачивалась, словно отъ демона, прости Господи. Чтожь это такое въ самомъ дѣлѣ?

   - Простудилась, должно быть.

   - Хороша простуда!.. Послушай-ка, другъ мой, сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, наклоняясь къ больной, да ужь не поссорилась ли она съ Пустовцевымъ?

   - Охъ, Боже мой, охъ, охъ! Воды, воды скорѣй! Дурно мнѣ, дурно!

   Онисимъ Сергеевичъ бросился къ столику, но въ торопяхъ опрокинулъ его, и все, что было на немъ, съ шумомъ и стукомъ полетѣло на полъ. Вбѣжавшая прислуга нашла Соломониду Егоровну въ сильномъ обморокѣ. Онисимъ Сергеичь стоялъ посреди комнаты и посматривалъ на всѣ стороны.

   - А, Боже мой! вскрикнулъ онъ, схвативъ себя за голову и выбѣгая изъ спальни.

   - Баринъ! сказала горничная, чуть не столкнувшись съ мимъ въ дверяхъ.

   - Ну что ты, дура?

   - Пожалуйте, барышня васъ зоветъ.

   - Которая? .

   - Марья Онисимовна-съ.

   - Такъ и говори. А то суется, словно угорѣлая, бормоталъ Небѣда, направляясь къ комнатѣ больной дочери.

   - А чай не изволите кушать? спросила горничная.

   - Захлебнись ты имъ!

   Вся обложенная подушками, полулежала страдалица на широкомъ, кожаномъ диванѣ. Она была страшно блѣдна, и въ одну ночь похудала такъ, что нельзя было узнать ее. Глаза, окаймленные синеватыми кругами, глубоко впади: пересмягш³я губы ужа не закрывали рта и высокая грудь поднималась тяжело и медленно. Завидѣвъ отца, Marie тревожно начала закрывать себя одѣяломъ.

   - Папенька! сказала она слабымъ голосомъ.

   - Что, Маша?

   Въ словахъ старика кипѣли слезы. Онъ приблизился къ больной дочери и хотѣлъ взять ея руку: но Marie поспѣшно спрятала ее подъ одѣяло.

   - Папенька!

   - Что, другъ мой?

   - Простите ли вы меня?

   - Богъ съ тобой, матушка! Чѣмъ ты виновата?

   - Ахъ, папа, другъ мои папа! Вы не знаете....

   - Все знаю! Успокойся!

   Marie опустилась на подушки. Видно было, что въ бѣдной страдалицѣ совершалась страшная, небывалая прежде борьба съ самой собой. Румянецъ ярко проступалъ на блѣдныхъ ея щекахъ; съ полуоткрытыхъ устъ готово было сорваться какое-то роковое слово.

   - Что у тебя болитъ, Маша?

   - Кто вамъ сказалъ, что у меня болитъ что нибудь? Съ чего вы взяли, что у меня болитъ что нибудь? вскрикнула Marie неестественно-раздражительнымъ тономъ. Я вся больна, вся!... Я должна умереть!

   - Полно, полно, Христось съ тобой!

   - Боже мой! сказала Marie, ударивъ себя въ грудь обѣими руками: другъ мой,- еслибъ вы только знали...

   - Вѣдь я жь тебѣ сказалъ, что все знаю!..

   - И вы не желаете мнѣ смерти?

   - Да что я сумасшедш³й что ли? Не отецъ твой что ли? Изъ камня я созданъ что ли?- Ужь эта мнѣ любовь проклятая, думалъ Онисимъ Сергеичъ, изъ умной дѣвки вонъ что сдѣлала!

   - Не принимайте никого! сказала Marie. Слышите,- никого, никого! Никто не долженъ знать, что я больна!

   - Постой-ка, подумалъ Онисимъ Сергеичъ, дай-ка я запою съ ея тона. А если, сказалъ онъ, придетъ... Пустовцевъ?

   Глаза больной засверкали, губы задрожали, она приподнялась на подушкахъ, и высвободивъ изъ-подъ одѣяла исхудавшую руку, сдѣлала нетерпѣливое движен³е.

   - Не напоминайте мнѣ объ этомъ..... сказала она грозно. Оставьте меня, папенька!

   Послушный отецъ медленно пошелъ изъ комнаты дочерниной. Лицо его приняло выражен³е добродушнаго спокойств³я. "Знаемъ теперь, говорилъ онъ, улыбаясь, что за боль такая. Поссорились, видишь, и погрозили одинъ другому презрѣн³емъ, а можетъ, и ненавистью. Ну, бѣды еще немного! Милые бранятся, только тѣшатся, говоритъ пословица".

   Но напрасно Онисимъ Сергеичъ такъ легко и такъ заранѣе утѣшалъ себя. Пришлось ему бѣдному провести не одну ночь безсонную, не однажды сплакнуть въ тишинѣ своего кабинета, не одинъ разъ позабыть казенную пору обѣда. Бѣдная Елева, обреченная въ сидѣлки то близъ матери, то близъ сестры, тоже выбивалась изъ силъ. Положен³е этой доброй дѣвушки было истинно - жалко. Соломонида Егоровна стала, крайне раздражительна, и болѣзненные капризы свои вымещала большею част³ю на Еленѣ, потому что прислуга, какъ водится, всегда умѣла найти благовидный предлогъ убраться подальше отъ привязчивой барыни. Елена терялась въ предупредительныхъ угожден³яхъ, и все по напрасну. Marie же просто не могла терпѣть своей сестры, и лишь только завидитъ, что Елена входитъ къ ней въ комнату, тотчасъ отворачивалась къ стѣнѣ, или накрывалась одѣяломъ, сохраняя упорное молчан³е. Онисимъ Сергеевичъ, всѣми помыслами доброй, довѣрчивой души своей обращенный единственно къ больнымъ, не замѣчалъ несправедливыхъ ихъ притязан³й, и самъ иногда, не знать за что, дѣлалъ выговоры Еленѣ. Горько плакала бѣдная дѣвушка, не понимая причины возставшаго на нее гонен³я. А дѣло-то, кажется, очень ясно; не такъ ли, мой догадливый читатель?

   Одному Жорженькѣ ни до чего не было дѣла. Связавшись съ Чикарскимъ и подобными ему, онъ большую часть времени проводилъ въ модной ресторац³и Дерибальскаго, гдѣ практиковался на билл³ардѣ, вѣроятно приготовляясь къ артиллер³йской службѣ. Домой онъ являлся иногда за тѣмъ лишь, чтобъ пообѣдать, да и то почти всегда не въ пору, а вечеромъ пр³ѣзжалъ всегда поздо на извощикѣ неизвѣстно откуда. Онисимъ Сергеевичъ давно ужь сбирался дать ему хорош³й нагоняй: но утромъ онъ заставалъ кровать Жорженьки пустою, а вечеромъ, умаявшясь около больныхъ, ложился спять, и родительское внушен³е откладывалось до другаго, болѣе удобнаго времени. Чикарск³й постарался открыть своему питомцу хорош³й кредитъ у одной пр³ятельницы своей Домны Давидовны Толстиковой по десяти процентовъ въ мѣсяцъ, и сыночекъ кутилъ напропалую на счетъ добраго папеньки и нѣжной маменьки.

   Мѣсяца черезъ полтора Соломонида Егоровна начала оправляться и входить въ хозяйство, запущенное во время ея болѣзни. Это обстоятельство было новымъ поводомъ всякую минуту упрекать Елену въ небрежности и въ томъ, что она болѣе любить заниматься "воображен³ями", чѣмъ нужными дѣлами. Казалось, Соломонида Егоровна избрала старшую дочь мишенью для стрѣлъ, приготовленныхъ для кого-то другаго; казалось, она обливала желчью язвительнаго негодован³я не того, кого бы ей хотѣлось.

   Но упорнѣе была удерживаема на страдальческомъ одрѣ Marie. Доктора истощали все свое искуство, и на порядкахъ истощивъ терпѣн³е и кошелекъ Онисима Сергеевича, порѣшили, что имъ ужь дѣлать нечего, и что лучше будетъ отправить больную за границу попутешествовать и попользоваться водами. Къ тремъ мѣсяцамъ Marie встала, но съ признаками болѣзни губительной, страшной. Изхудавшая, блѣдная, она едва двигалась изъ комнаты въ комнату, и малѣйш³й стукъ производилъ въ ней нервическ³е припадки. Къ ужасу своему, она видѣла, что нарочитая худоба обнаруживала присутств³е другой болѣзни, которая въ одномъ случаѣ почитается благословен³емъ неба, а въ другомъ - стыдомъ и поношен³емъ...

   Отъ Соломониды Егоровны не могло это укрыться, и она рѣшилась сказать все Онисиму Сергеевичу. Но приступъ къ такому объяснен³ю былъ слишкомъ труденъ и не для такой, какъ Соломонида Егоровна, женщины, Какъ часто, вооружась, по видимому, полной рѣшимостью, она терялась на первомъ же словѣ и торопливо спѣшила сама потомъ скрыть темный намекъ отъ настороженнаго вниман³я своего мужа!

   Между тѣмъ толки самые соблазнительные, самые обидные для семейства Небѣды, ходили во цѣлому городу. Добрая слава лежитъ, а худая по дорожкѣ бѣжитъ, говоритъ русская пословица. Вѣстовщики, и особенно вѣстовщицы истощались въ изобрѣтен³и сплетней, передавая ихъ другъ другу подъ величайшимъ секретомъ,- способъ, какъ извѣстно, самовѣрнѣйш³й, чтобъ разгласить что нибудь подъ рукою. Конечно, никто не смѣлъ сказать чего нибудь оскорбительнаго въ глаза Онисиму Сергеевичу: но нельзя жь было не замѣтить этихъ подозрительныхъ улыбокъ, этого переглядыванья и перешептыванья при появлен³и Небѣды, этой принужденности въ обращен³и, и наконецъ - этого намѣреннаго отчужден³я прежнихъ знакомыхъ отъ опозореннаго сплетнями дома. Удален³е Пустовцева на дачу, его мрачность и какая-то необъяснимая робость, плохо прикрываемая дерзкими взглядами, а главное - старан³е по возможности избѣгать встрѣчъ съ Небѣдой,- все это служило сильнымъ подтвержден³емъ дурныхъ слуховъ, ходившихъ изъ улицы въ улицу, изъ дома въ домъ. Прислуга, обыкновенно принимающая въ такихъ дѣлахъ самое дѣятельное участ³е, вредила репутац³и цѣлаго семейства Небѣды неотразимо-страшно. Нѣсколько дней сряду изъ рукъ въ руки ходило письмо повара Небѣдовъ къ своему сыну, и мног³е изъ господъ собственноручно списывали его, какъ важнѣйш³й, по ихъ мнѣн³ю, документъ. Благодаря Семену Семеновичу Трухтубарову, авторъ имѣетъ возможность сообщить оное читателямъ. Вотъ это письмо:

  

   "Посылаю вамъ заочное наше радительское благословен³е, которое на вѣкъ бы послужило вамъ и чтобъ вы знали, что у насъ въ домѣ оченно неблагополучно, и весма мнѣ сумнительно, каково глупы наши господа, ибо материнское сердце оченно близко къ своему дѣтищу, но опять разсуждено, что природа къ тому влечетъ, не только люди, но и псы имѣютъ любовь свою къ дѣтямъ, и ради того умонепостижимаго поведен³я нашихъ господъ, такъ какъ они совершенно сбились, какъ говорятъ простолюдины, съ пантелыку и нападки чинятъ на старшую барышню нашу, а она вовсе безпричинна, а меньшая-то, то есть, не хорошо себя повела и уже обрѣтается съ будущимъ, какъ намъ докладно извѣстно отъ Варвары Ивановной, барышниной комнатны, которая при семъ свидѣтельствуетъ вамъ уважительный поклонъ и заочный поцалуй.

   Въ постскриптумѣ было написано: "держите это про себя, то есть, въ секретѣ".

   Но, какъ видите, въ секретѣ это не удержалось. Сынъ повара прочиталъ послан³е своего родителя въ людской, а изъ людской, черезъ любимую горничную, оно перешло въ гостиную, изъ гостиной въ другую, изъ другой въ третью и такъ далѣе. Въ силу такихъ обстоятельствъ, мног³я изъ барынь, охотницъ знать, что у кого даже въ кухнѣ варится и жарится, прибавили жалованья своимъ горничнымъ и кухаркамъ, которымъ секретной статьей домашняго контракта вмѣнялось въ обязанность разузнавать всѣ городск³я вѣсти и сплетни. Отъ этого, по видимому, незначительнаго обстоятельства хозяйственная економ³я во многихъ домахъ потерпѣла значительное разстройство, потому что мног³я барыни, принимая отъ своихъ кухарокъ отчеты въ ежедневныхъ расходахъ, рѣшительно стали пренебрегать контролемъ, когда сметливая приспѣшница въ крайне сомнительномъ бюджетномъ казусѣ накидывала какую нибудь свѣжепросольную новость, заставлявшую строгую барыню трепетать отъ нетерпѣн³я передать эту новость другимъ, разумѣется, по секрету. Туалетныя занят³я многихъ госпожъ тоже потребовали больше времени по той причинѣ, что горничная, обыкновенно причесывавшая барыню, иногда лишнихъ разовъ десять принималась за гребешокъ, прежде чѣмъ успѣвала перевязать ленточку или снурокъ у корня косы. А это потому, что барыня, узнавъ отъ своей повѣренной нетерпѣливо ожидаемую сплетню, никакъ не могла покойно сидѣть передъ зеркаломъ; и безпрестанно вертѣлась, приводя въ отчаян³е привиллегированную вѣстовщицу безконечнымъ продолжен³емъ прически волосъ, поминутно ускользающихъ изъ ея напомаженной руки. Въ Клубѣ же и рѣчи другой не было, какъ о Небѣдахъ да о Пустовцевѣ. Почтенные Члены одинъ передъ другимъ старались удивить новостями своихъ слушателей, и горячимъ спорамъ конца не было. Семенъ Семенычъ даже немножко повздорилъ съ Созонтомъ Евстафьевичемъ, который вздумалъ отвергать одну нелѣпость, которая, дѣйствительно, ни на что похожа. Въ самомъ дѣлѣ, нельзяжь было согласиться, что Пустовцевъ магометанской вѣры, когда въ формулярѣ его ясно значилось, что онъ православнаго вѣроисповѣдан³я.

   И долго бы еще мучиться Соломонидѣ Егоровнѣ нерѣшительност³ю объяснить мужу то, что немного попозже объяснилось бы само собою; и долго бы разгуливать по городу толкамъ и сплетнямъ, еслибъ неожиданное обстоятельство не ускорило всѣми ожидаемой развязки.

  

  

   Въ одно, какъ говорится, прекрасное утро Онисиму Сергеевичу подали записку, въ которой онъ прочиталъ слѣдукющее: "Сегодня вечеромъ я буду у васъ. Вы должны принять меня непремѣнно, если дорожите вашимъ спокойств³емъ, спокойств³емъ всего вашего семейства и наконецъ репутац³ей вашей дочери".

   Которой дочери, - ни было сказано, а подписался Валер³анъ Пустовцевъ.

   Сначала Онисимъ Сергеевичъ улыбнулся. Онъ еще разъ прочиталъ записку,- и вдругъ лице его подернулось страшной блѣдностью. Онъ схватилъ себя за голову и громко вскрикнулъ: "Боже мой, Боже мой! Неужьто это правда...?" Но сила мысли взяла верхъ надъ увлечен³емъ сердца. Оскорбленное чувство отца придало силу и энерг³ю этому доброму и гибкому характеру. Оправившись отъ перваго впечатлѣн³я, Онисимъ Сергеевичъ рѣшился скрыть отъ всѣхъ полученную имъ записку, и наединѣ встрѣтить ударъ, уже предугаданный его сердцемъ. Онъ секретно отдалъ одному изъ довѣренныхъ своихъ слугъ приказан³е немедленно и безъ особаго доклада провести прямо въ кабинетъ къ нему Пустовцева, какъ скоро онъ пожалуетъ. Сдѣлавъ такое распоряжен³е, Онисимъ Сергеевичъ заперся въ своей половинѣ, не желая видѣться съ кѣмъ бы то ни было изъ своего семейства.

   Чѣмъ болѣе сближалось къ вечеру, тѣмъ безпокойнѣе становился Онисимъ Сергеевичъ, съ каждымъ часомъ теряя силу преодолѣть непобѣдимое волнен³е. Онъ хотѣлъ уже отдать приказъ отказать Пустовцеву, какъ вдругъ увидалъ передъ собой ожидаемаго гостя. Горѣвшая подъ колпакомъ карсельская лампа бросала сомнительный свѣтъ на лица двухъ собесѣдниковъ, изъ которыхъ одинъ - мрачный, блѣдный и сухой - остановился безмолвно посреди кабинета, а другой словно пригвожденъ былъ къ креслу, изъ котораго не имѣлъ силъ подняться для того даже, чтобъ встрѣтить и привѣтствовать гостя.

   - Онисимъ Сергеевичъ, началъ Пустовцевъ, подойдя къ креслу, я не подаю вамъ руки, потому что чувствую себя недостойнымъ принять вашу. Насъ тутъ двое: одинъ изъ насъ долженъ быть судьею, а другой отвѣтчикомъ и подсудимымъ. Право перваго неотъемлемо принадлежитъ вамъ; вторымъ являюся я, не съ тѣмъ однакожъ, чтобъ оправдывать себя, а чтобъ обвинять нещадно.

   Изъ дрожащихъ устъ Небѣды послышалось глухое стенан³е. Онъ закрылъ лицо руками и остался въ этомъ положен³и.

   - Будьте хладнокровнѣй, Онисимъ Сергеевичъ, продолжалъ Пустовцевъ. Дѣло наше слишкомъ большой важности, чтобъ рѣшить его шумомъ и ни къ чему не ведущими восклицан³ями. Привязанность къ вашей дочери увлекла меня далѣе границъ благоразум³я. Буду откровененъ: сначала я видѣлъ въ ней только только ребенка, хорошенькую игрушку, которою мнѣ нравилось забавляться. Далѣе и далѣе я серьезно привязался къ ней, успѣлъ пробудить въ ней самой незнакомое ей чувство любви, и по своему трудился надъ образован³емъ ея ума и сердца. Не думайте, чтобъ я не видѣлъ бездны, открываемой мною подъ ногами вашей дочери; нѣтъ, я видѣлъ, хорошо видѣлъ, и при всемъ томъ смѣло велъ ее къ этой безднѣ съ чистымъ намѣрен³емъ показать ей всю гибельность гибельнаго увлечен³я: но я черезчуръ много довѣрялъ моимъ собственнымъ силамъ; я забылъ, что человѣку трудно устоять противъ очарован³я, которому онъ самъ поддается въ гордой мысли дойти лишь до извѣстной точки - и ни шагу далѣе. Сначала, какъ видите, я увлекалъ, и потомъ меня увлекли дивныя совершенства вашей дочери.

   - Батюшка, Валер³анъ Ильичъ! Дорѣзывайте меня проворнѣй!... Что мнѣ въ вашихъ хитрыхъ словахъ? Я человѣкъ простой. Я вижу только, что вы меня обидѣли, обезчестили, убили....

   - Повторяю, Онисимъ Сергеичъ, безъ восклицан³й! Здѣсь стѣны слышатъ.

   - Да что мнѣ стѣны! Я въ истошный голосъ закричу на весь городъ!...

   - Удивительно, какъ много вы этимъ сдѣлаете, съ невозмутимымъ хладнокров³емъ сказалъ Пустовцевъ. Васъ же осмѣютъ; васъ же будутъ поносить, но главное репутац³я Marie на вѣки будетъ убита.

   - Боже мой, Боже мой! воскликнулъ Небѣда, ломая руки. Наказалъ ты меня по грѣхамъ моимъ!

   - Онисимъ Сергеичъ! Некогда теперь молиться; надо дѣло дѣлать. Иначе оно приметъ худой оборотъ.

   Закинувъ голову на спинку кресла, Небѣда, казалось, думалъ о чемъ-то; по лицу его текли слезы тяжкой, мучительной грусти оскорбленнаго, обезчещеннаго отца.

   - Слушайте, сказалъ глухо Пустовцевъ, наклонясь къ Небѣдѣ, я... обольстилъ... вашу Marie.

   Онисимъ Сергеевичъ вздрогнулъ, какъ вздрагиваетъ уже измученная жертва подъ послѣднимъ ударомъ палача: но ни слова, ни даже звука не вырвалось изъ стиснутыхъ устъ его; только лицо побагровѣло.

   Самъ Пустовцевъ испугался. Онъ торопливо бросился къ графину, и не нашедши стакана, намочилъ водою свой платокъ и проворно приложилъ его къ воспаленной головѣ Онисима Сергеича. Небѣда вздохнулъ всей грудью, и быстро выхвативъ изъ рукъ Пустовцева графинъ, сталъ прямо изъ него глотать воду.

   - Дайте мнѣ лечь, сказалъ онъ потомъ слабымъ голосомъ, и облокотясь на руку Пустовцева, перешелъ на широкое канапе, и ринулся на него всемъ корпусомъ.

   Въ эту минуту въ залѣ послышался страшный, пронзительный вопль, и что-то рухнуло на полъ. Пустовцевъ насторожилъ ухо; тамъ поднялась бѣготня. Черезъ минуту раздался другой вопль... Онисимъ Сергеемчъ глухо простоналъ и впалъ въ безчувств³е.

   Не зная, что начать, Пустовцевъ бросился къ двери, ведущей въ залу; дверь была заперта. Сильной рукой рванулъ онъ ее, и обѣ половинки съ шумомъ разпахнулись. Что же увидѣлъ онъ?... На полу, съ разбитымъ до крови скуломъ, лежала безчувственная Marie, и только прерывистое дыхан³е показывало присутств³е въ ней жизни. Бросивъ шляпу и оттолкнувъ прислугу, Пустовцевъ схватилъ на руки бѣдную дѣвушку и понесъ въ гостиную. Онъ бережно сложилъ свою ношу на мягкое канапе, и стоя на колѣняхъ, старался привести Marie въ чувство всемъ, что подавала ему растерявшаяся прислуга. Но старан³я его не такъ были успѣшны, какъ старан³я Елены, которая хлопотала около матери; Соломонида Егоровна поднялась, и опираясь на руку дочери, вошла въ гостиную. Видъ безчувственной Marie, окруженной попечен³ями Пустовцева, едва не сдѣлался причиною вторичнаго обморока мадамъ Небѣды. Къ счаст³ю, этого не послѣдовало, и Соломонида Егоровна сама начала отдавать приказан³я, нужныя въ такомъ случаѣ.

   - Идите, сказалъ Пустовцевъ Соломонидѣ Егоровнѣ, къ Онисиму Сергеевичу, но старайтесь быть какъ можно покойнѣе,- иначе, все погибло!

   Испуганная, она забыла всю слабость, оставшуюся отъ обморока, и поспѣшно пошла въ кабинетъ мужа, оставивъ Marie попечен³ямъ Пустовцева и Елены. Дыхан³е Marie становилось ровнѣе.

   - Елена Онисимовна, сказалъ Пустовцевъ по французски, прикажите прислугѣ выдти вонъ. Мы должны остаться одни прошу васъ!

   Елена сдѣлала знакъ, и прислуга медленно и осторожно вышла изъ гостиной.

   - Затворите плотнѣе двери въ людскую и въ прихожую, продолжалъ Пустовцевъ.

   Елена взглянула на него вопросительно.

   - Затворите, говорю вамъ прошепталъ онъ нетерпѣливо.

   Невольно повинуясь властному тону, Елена поспѣшила исполнить требован³е Пустовцева.