Аскоченский Виктор Ипатьевич - Асмодей нашего времени

p;   Софьинъ, къ сожалѣн³ю, мало обращалъ вниман³я на такой разговоръ, предметомъ котораго была такая занимательная страница нашей литературы и притомъ объясняемая такъ мѣтко господиномъ съ владим³ромъ въ петлицѣ. Онъ поглядывалъ въ уголъ, гдѣ на канапе сидѣла Marie, атакованная, какъ видно, любезностями господина съ лохматой головой и съ угловатыми чертами лица. Господинъ тотъ, положивъ ногу на ногу, почти лежалъ на канапе и разсказывалъ что-то въ полголоса, бросая насмѣшливые взгляды то на того, то на другаго гостя. При входѣ Софьина, онъ нахально вымѣрялъ его глазами и сказалъ Marie какое-то слово; вѣроятно, это слово не понравилось ей, потому что она съ замѣтнымъ неудовольств³емъ отодвинулась отъ своего собесѣдника и стала глядѣть въ противную отъ него сторону.

   - Извините, громко сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, входя въ гостиную. Здравствуйте, Владим³ръ Петровичъ! А, и вы здѣсь? Хорошо сдѣлали, что пр³ѣхали сами.

   Взоры всѣхъ обратились на Племянничкова, который, нисколько не растерявшись, первый подалъ руку Небѣдѣ.

   - Что же? спросила Соломонида Егоровна.

   - А чтожь, ничего, сказалъ Небѣда, не будетъ.

   - Кто не будетъ, папаша? спросила Мари, оставляя свое мѣсто, съ явнымъ намѣрен³емъ отдѣлаться отъ господина съ лохматой головой.

   - Кто не будетъ,- Губернаторъ не будетъ.

   - А Капачени?

   - Капачини будетъ. Я самъ заѣзжалъ къ нему.

   - А Жоржъ гдѣ? спросила Соломонида Егоровна.

   - Остался у губернатора.

   - Какъ это такъ?

   - Да также, заартачился, останусь, говоритъ, вотъ и все. Ну я оставайся; тамъ, видишь, дѣти пр³ѣхали къ губернатору-то, сыновья, оба уланы, да лих³е так³е... А не угодно ли, господа, въ залу?

   Гостя потянулись за Онисимомъ Сергеевичемъ.

   - Bon soir, monsieur Софьинъ, сказалъ господинъ съ лохматой головой.

   - Bon soir, monsieur Пустовцевъ.

   - Что это за господинъ съ вами?

   - Мой давн³й пр³ятель.

   - Оригиналъ, какъ видно.

   - Почемужь мои пр³ятеля должны быть оригиналами?

   - Такъ мнѣ показалось.

   - Если такъ, то вы, вѣрно, не захотите быть въ числѣ моихъ пр³ятелей.

   - Га, да вы острякъ! сказалъ Пустовцевъ насмѣшливо, отступивъ на полшага и вымѣривая его глазами.

   - Словцомъ перекидываетесь! сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, подходя къ нимъ. Нѣтъ, батюшка Валер³анъ Ильичъ, тутъ вамъ взятки гладки. Не на того напали.

   И взявъ подъ руку Софьина, Небѣда пошелъ въ залу. Владим³ръ Петровичъ искренно благодарилъ про себя Небѣду, что онъ такъ кстати перебилъ разговоръ, который легко могъ кончиться какою нибудь непр³ятностью.

   Изъ франтовъ, остававшихся въ залѣ, нѣкоторые оказались артистами. За пюльпитрами хлопотала в³олончель съ физ³оном³ей, будто бы сшитой изъ однихъ складокъ, точь въ точь старинныя фрески; двѣ скрипки и флейта съ красно-багровымъ носомъ. По всему замѣтно было, что они затѣвали положить начало этому вечеру какимъ нибудь квартетомъ.

   Владим³ръ Петровичъ, пущенный Небѣдою, подошелъ къ Marie, которая съ дѣтскимъ любопытствомъ! разсматривала щегольскую флейту, повертывая ее въ рукахъ и толкуя что-то господину флейтисту, улыбавшемуся весьма нѣжно и обязательно.

   - А вы умѣете? сказала она Софьину.

   - Не мастеръ.

   - И хорошо дѣлаете.

   - Какъ хорошо? спросилъ нѣсколько задѣтый этимъ флейтистъ.

   - Инструментъ этотъ, отвѣчала Marie, страхъ какъ уродуетъ человѣка. Нашъ учитель Истор³и....

   - Котораго, перебилъ Софьинъ, усмѣхаясь,- вы, конечно, "обожали"...

   - Fi, онъ былъ такой гадк³й, горбатый и съ преогромной головой.

   - Извините, я перебилъ васъ.

   - Нашъ учитель, продолжала Marie, говорилъ, что Алкив³адъ потому именно и бросилъ играть на флейтѣ....

   - Кто такой-съ? спросилъ флейтистъ.

   - Алкив³адъ, простодушно отвѣчала Marie.

   - Лицо, мало извѣстное въ музыкальномъ м³рѣ, замѣтилъ флейтистъ.

   - Ктожь говоритъ вамъ, что онъ былъ музыкантъ? Это былъ... полководецъ такой, это ... словомъ, это былъ "прелесть, очарован³е". Аѳиняне всѣ волочились за нимъ.

   - Аѳиняне, подхватилъ флейтистъ, а не Аѳиняики? Ну, такъ онъ былъ артистъ на другомъ какомъ нибудь инструментѣ?

   - Вовсе нѣтъ.

   - Что это съ вами, Марья Онисимовна? смѣясь сказалъ Софьинъ. Ужь не хотите ли вы профессорствовать?

   - И въ самомъ дѣлѣ! отвѣчала Marie, слегка покраснѣвъ. Какая же я школьница!

   - Извольте-съ! провозгласилъ в³олончелистъ, раскладывая на пюльпитрѣ как³я-то ноты.

   В³олончелистъ этотъ, какъ видно, заправлялъ цѣлымъ квартетомъ.

   Софьинъ и Marie отошли и сѣли на одномъ изъ дивановъ. Минутъ черезъ пять квартетъ былъ въ полномъ разгарѣ. Всѣ присутствовавш³е оказывали приличное вниман³е, исключая Пустовцева, который, принявъ обычную свою позу, подпѣвалъ въ полголоса, отчаянно фальшивя на каждой нотѣ.

   Квартетъ кончился. Онисимъ Сергеевичъ одинъ за всѣхъ поблагодарилъ артистовъ, подвизавшихся "изъ чести лишь одной."

   - И что это тамъ черти задавили этого нѣмца проклятаго! Яковъ! нѣту нѣмца?

   - Никакъ нѣту-съ, отвѣчалъ лакей, проходивш³й съ подносомъ.

   - Коли нѣту, такъ и не надо.

   Софьинъ и Marie ходили по залѣ. Онъ разсказывалъ что-то серьёзное хорошенькой собесѣдницѣ своей, которая, поворотивъ головку, смотрѣла на него глазами, полными участ³я и любопытства.

   - Какъ же вамъ понравился квартетъ? сказалъ Пустовцевъ, подходя къ Marie съ другой стороны; на сжатыхъ губахъ его бродила злая усмѣшка.

   - Квинтетъ развѣ, отвѣчала Marie съ улыбкой.

   - Какъ квинтетъ?

   - Вы же держали пятую парт³ю.

   - Ни ужь-то?

   - Да, если только слухъ меня не обманываетъ.

   - Такъ какъ же вы находите, пожалуй, хоть квинтетъ нашъ?

   - Кромѣ пятой парт³и, шелъ хорошо.

   - А пятая?

   - Очень плохо. Вѣрно не приготовлена, какъ надо.

   - Вы злы сегодня.

   - Немножко.

   - Отъ чего это?

   - Вѣрно отъ того, что съ вами долго сидѣла; научилась отъ васъ.

   Софьинъ, проходя мимо столика съ нотами, остановился и взялъ въ руки первопопавшуюся тетрадь.

   - Нельзя ли узнать другой причины? сказалъ Пустовцевъ.

   - Можно, только я не совѣтовала бы вамъ.

   - Вы этимъ больше возбуждаете мое любопытство.

   - И вы не разсердитесь?

   - Могу ли подумать?

   - Вы невоздержны на языкъ, сказала Marie, и быстро повернувшись, пошла въ гостиную.

   - Какъ дурно она воспитана! проговорилъ Пустовцевъ, презрительно пожавъ плечами и заложивъ руки въ карманы.

   - Что, батенька Валер³анъ Ильичъ, видно щелкнула да и полетѣла! сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, который вѣчно ужь слѣдилъ глазами за какою нибудь изъ своихъ дочерей; это не былъ ревнивый, подозрительный надзоръ, а простодушное любованье тѣмъ, что утѣшало и радовало преклоняющ³йся вѣкъ его, что еще ни разу не обмануло его надеждъ и ожидан³й.- Вѣдь вотъ что значитъ на людяхъ-то! Развернулась себѣ, какъ ласточка, и вьется и щебечетъ. А кротость, ангельская кротость! Вонъ поглядите, она опять ужь съ Владим³ромъ Петровичемъ.

   Въ залу вошелъ Каначини. Онисимъ Сергеевичъ отправился къ нему навстрѣчу. Всѣ присутствовавш³е, и особенно музыканты, обратили на заѣзжаго гостя любопытствующ³е взоры. Это былъ человѣкъ съ огромными претенз³ями на оригинальность; длинные волосы его, какъ видно, никогда не знали ножницъ и мотались космами до самыхъ плечей; маленьк³й галстучекъ едва охватывалъ длинную его шею; послѣдней моды фракъ застегнутъ былъ на среднюю пуговицу, которая не безъ умысла вдѣта была не въ соотвѣтствующую ей петлю, и отъ того одна половина фрака казалась короче другой. Самъ Пустовцевъ, не обративш³й сначала на Капачини никакого вниман³я и небрежно игравш³й часовой цѣпочкой, посмотрѣлъ на него пристально, и потомъ отвернувшись съ насмѣшливой улыбкой, запѣлъ что-то подъ носъ себѣ.

   - А мы безъ васъ ужь и на квартетикъ осмѣлились, сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, представивъ гостя Соломонидѣ Егоровнѣ, которая на глубок³й поклонъ его отвѣтила одва замѣтнымъ движен³емъ головы.

   - Ja, quartetto.

   - Ну да, свои, батюшка! Не взыщите, какъ умѣемъ.

   - Умѣимъ-ja. Das ist ouverture?

   - За границей не бывали.

   - Са граница? Nein, ich hab' ihm nichgt gehört ca граница.

   - Вы ужь намъ одни сыграете что нибудь.

   - Нибуть-ja.

   Онисимъ Сергеевичъ чувствовалъ себя въ крайне затруднительномъ положен³и. Онъ оглядывался по сторонамъ, какбы выбирая мѣсто, куда бы улепетнуть. Пустовцевъ видѣлъ это и хохоталъ безъ церемон³й. Владим³ръ Петровичъ подошелъ къ артисту и заговорилъ по нѣмецки. Бѣдный чужеземецъ обрадовался такой находкѣ и крѣпко пожималъ руку Софьина.

   - Фу, чортъ побери! говорилъ Онисимъ Сергеевичъ:- ажно потъ прошибъ. Да гдѣ это Маша? Нѣтъ, чтобъ отца выручить!

   - Чтожь тебѣ все Маша да Маша? сказала Соломонида Егоровна: Елена же тутъ.

   - Елена,- ей говорить по нѣмецки только съ тобой да со мной, рѣзко отвѣчалъ Онисимъ Сергѣичъ. Гдѣ ты пропадала? продолжалъ онъ, останавливая Marie, которая несла как³я-то поты.

   - Я, папа, ходила къ себѣ въ комнату.

   - Ходила, за чѣмъ?

   - Взять ноты.

   - Как³я?

   - Для пѣнья.

   - Чтожь ты пѣть чтоль хочешь?

   - Нѣтъ; Владим³ръ Петровичъ хочетъ посмотрѣть...

   - То-то посмотрѣть! А тутъ отцу-то по нѣмецкому пришлось было ломаться.

   Капачиви сдѣлалъ громк³й ритурнель. Всѣ усѣлись по мѣстамъ.

   Заѣзж³й      артистъ, окинувъ торжествующимъ взоромъ всю честную компан³ю, пр³ударилъ всей десятерней по несчастной клавитурѣ, и шумный концертъ Тальберга разлился бурнымъ, стремительнымъ потокомъ. Исполнитель не жалѣлъ себя нисколько; онъ почти дрался съ клавишами, которыя кричали не своимъ голосомъ, точно стадо поросятъ, въ которое ворвался сердитый волкъ. Капачини приподнимался, перегибался то на право, то налѣво, взбрасывалъ длинныя космы свои, переходилъ въ самое несооствѣтственное прежнему шуму и гаму piano и опять вырывался съ раздирательными тушами, словно укушенный тарантуломъ. Все общество было очаровано, потому что эти господа иностранные артисты удивительно какъ ловко умѣютъ декорировать свое искусство, и какъ говорится, товаръ лицомъ показать. Можно держать сто противъ одного, что лучш³й изъ нашихъ доморощенныхъ виртуозовъ спасуетъ передъ дюжиннымъ даже джентльменомъ, явившимся къ намъ изъ за-моря. Русск³й человѣкъ робокъ, недовѣрчивъ къ самому себѣ и шарлатанить не мастеръ; все, что онъ умѣетъ, показываетъ натурой и тревожно ждетъ суда труду и искусству своему, усовершенствован³е котораго уже выше силъ его. Иностранецъ смѣлъ и самонадѣянъ до дерзости; онъ не боится строгаго приговора судей взыскательныхъ, ибо гордо считаетъ ихъ всегда ниже себя, ибо приговоръ этотъ скользитъ лишь по налощенной поверхности его искусства, не задѣвая души, которой иногда тамъ и вовсе не бываетъ. Усовершая то, что неизбѣжно требуетъ усовершен³я, онъ снова убираетъ свое издѣл³е въ нарядную мишуру, "на инш³й только манеръ," и опять пускаетъ его въ ходъ, не боясь строгаго приговора взыскательныхъ судей.

   - Браво, мусью, браво! Ихъ-данке, ихъ-данке! восклицалъ Онисимъ Сергеевичъ, пожимая руку Капачини. Славно отвалялъ, разбойникъ, чудесно, говорилъ онъ, обращаясь ко всѣмъ вообще.

   - А дѣйствительно, артистически, подтвердилъ какой-то лысый и беззубый господинъ съ заискивающею расположенность усмѣшкою.

   - На томъ ужь стоятъ эти нѣмцы! А какъ это у него тамъ выходитъ... и Онисимъ Сергеевичъ не объяснилъ ужь, что тамъ такое у него выходитъ, а изъ повертыванья пальцами нельзя было ничего угадать.- Славно, ей-богу, славно! Какъ разъ видно, что нѣмецкая штука, проклятый!

   - Да, точно-съ, сказалъ тотъ же господинъ, фуроръ производитъ-съ,

   - А вотъ, мусью, послушайте-ка, продолжалъ Онисимъ Сергеевичъ, взявъ за руку артиста, который собрался было утереть вспотѣвш³й лобъ,- и Елена моя сыграетъ вамъ.

   - Елена? Nein, ich spiel nicht.

   - Чего тамъ нихтъ? я вамъ говорю, что сыграетъ Елена моя.

   - Моя, ja.

   - Моя, батюшка, моя! Дочь, дочь моя!

   - Тошь, тошь, ja, ja.

   - Толкуй тутъ больной съ подлекаремъ! сказалъ Онисимъ Сергеевичъ съ досадой.,

   - Ахъ, папа, какъ же я стану играть? отозвалась Елена.

   - Такъ, просто, садись да и играй. Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады. Ты только въ контрастъ ему, понимаешь, въ контрастъ. Онъ барабанилъ на пропалую, а ты что нибудь эдакъ мелодическое, по тихонечку. Пойдемъ-ка, мусью.

   Онисимъ Сергеевичъ взялъ за руку Елену и Капачини и подвелъ ихъ къ фортепьяну.

   - Сыграю сонату, сказала Елена, обращаясь къ отцу.

   - Какую?

   - Cis-mol.

   - А чортъ ихъ знаетъ эти ваши цисмоли да цедуры! Ты мнѣ скажи: чья она?

   - Бетховена.

   - Cis-mol, Beethoven? отозвался Капачини. O, das ist gut, das ist sehr gut!

   - Именно гутъ! Это музыка, батюшка, такая, что пальчики оближешь, ноготочки обгрызешь. Вуй, мусью?

   - Ja, ja!

   Елена усѣлась. Въ залѣ опять все притихло. Дивное создан³е Бетховена мало однакожь выиграло отъ игры доморощеной артистки. У насъ, къ несчаст³ю, не достаетъ нѣмецкаго терпѣн³я, чтобъ заняться чѣмъ нибудь серьезно. Мы любимъ такъ, чтобъ тяпъ да ляпъ, и вышелъ корабль. Елена играла недурно: но Моцартъ и Бетховенъ торопливо схватили бы съ пюльпитра безсмертныя творен³я свои и крѣпко поссорились бы съ артисткой. Самъ Капачини поминутно стукалъ ногой, выбивая тактъ, который, вѣроятно, теряла Елена. Почтительное безмолв³е благосклонной публики нарушалось иногда нетерпѣливыми возгласами Капачини: forte, piano! П³эса однакожь дошла до конца благополучно. Капачини вѣжливо поклонился раскраснѣвшейся артисткѣ, а вся честная компан³я осыпала ее привѣтств³ями и благодарностями, въ которыхъ, разумѣется, искренности не было ни на волосъ. Племянничковъ особенно отличился при семъ случаѣ: диктаторск³й тонъ и техническ³е термины, съ намѣрен³емъ пущенные имъ въ дѣло, обратили на него вниман³е самаго Капачини, который минуты съ двѣ не спускалъ глазъ съ Племянничкова, но потомъ улыбнувшись, отошелъ къ незанятому креслу. А Племянничковъ обратился съ панегирикомъ къ Соломонидѣ Егоровнѣ, и, какъ видно, попалъ здѣсь въ тактъ, потому что Соломонида Егоровна улыбалась ему весьма обязательно и чаще обыкновеннаго щурила узеньк³е свои глазки, что, къ слову сказать, было, у ней выражен³емъ особеннаго удовольств³я.

   Въ продолжен³и игры Елены, Софьинъ и Marie сидѣли отдѣльно отъ прочихъ, въ менѣе людномъ углу залы. Въ каждомъ движен³и молодой дѣвушки просвѣчивало нетерпѣливое любопытство. Она какъ будто торопила взорами игравшую сестру, и тотчасъ же, по окончан³и п³эсы, обратилась къ Софьину.

   - Какая досада! Вотъ уже въ другой разъ перебиваютъ разсказъ вашъ. То этотъ Пустовцевъ, то этотъ Капачини, то этотъ противный Бетховенъ!

   - Такъ разсказъ мой занимаетъ васъ? сказалъ Софьинъ.

   - Еще бы! Да еслибъ можно было, я увела бы васъ въ кабинетъ маменькинъ, чтобъ никто не мѣшалъ намъ.

   - Благодарю, искренно благодарю васъ, Марья Онисимовна! Я вѣрю вашему непритворному участ³ю, вѣрю душой моей; иначе она не раскрывалась бы предъ вами такъ беззавѣтно.

   - Продолжайтежь, на чемъ бишь вы остановились?

   - Я дошелъ до той минуты, когда, наслаждаясь всей полнотой счастья, не чаялъ я конца ему. Ахъ, Марья Онисимовна, если приведетъ васъ Богъ когда нибудь найти себѣ друга по сердцу,- большаго счаст³я я вамъ не желаю. Боюсь даже желать и столько, потому, что его слишкомъ много. Переполненный сосудъ всегда въ опасности пролиться, - а у васъ съ моей незабвенной подругой всего было такъ полно, такъ много, что израсходовать этотъ запасъ мало было двухъ человѣческихъ жизней. А между тѣмъ одна изъ этихъ двухъ жизней - та или другая - непремѣнно должна была остаться грустной свидѣтельницей прожитаго счастья... и осталась.

   Владим³ръ Петровичъ замолчалъ. Marie на минуту отвернулась въ сторону, и украдкой, какъ будто поправляя волосы, отерла глаза.

   - Все таки, тихо сказала она, вы видѣли на землѣ счастье.

   - Право, не знаю, что вамъ сказать на это. Я противорѣчу себѣ въ этомъ случаѣ; вырывается у меня слово о минувшемъ счастьи: но въ ту же минуту холодное размышлен³е говоритъ мнѣ, что можетъ быть и я видѣлъ бы счастье, еслибъ оно было на землѣ.

   - А развѣ его нѣтъ вовсе?

   - Нѣтъ, и быть не можетъ! Васъ удивитъ это, но оно такъ есть. Не стану говорить вамъ о претендентахъ на счастье, условливающихъ его тѣми или другими благами; возмите вы самаго счастливѣйшаго въ м³рѣ человѣка, который видитъ осуществлен³е всѣхъ прекраснѣйшихъ надеждъ и желан³й благородной души своей. Снаружи вы назовете его счастливымъ: но я не соглашусь съ вами и скажу, что онъ несчастливъ болѣе другихъ, если пользуется счастьемъ своимъ небезсознательно. Всякую минуту неизбѣжно тревожитъ его опасен³е потерять свое счастье; будущность, оставляя ему внѣшн³я блага, пугаетъ отнят³емъ тѣхъ благъ, безъ которыхъ мертва душа его. Марья Онисимовна, счастье ли это?... И вотъ на какихъ счастливцевъ я былъ похожъ въ то время, когда жилъ съ моей незабвенной подругой! Я былъ точь въ точь узникъ, который, имѣя всего по горло, съ минуты на минуту ждетъ сѣкиры палача. .

   - Вы, однакожь, забыли разсказъ вашъ.

   - Продолжаю. Но только позвольте мнѣ, Марья Онисимовна, пропустить грустныя страницы постигшаго меня несчаст³я. Я не въ состоян³и описать вамъ мою потерю; иначе она была бы слишкомъ мелка и ограниченна, еслибъ могла поддаться моему или чьему-бы то ни было описан³ю. Довольно того, что я чувствовалъ ее всѣмъ существомъ своимъ,- а это много, слишкомъ много для земнаго горя; я чувствовалъ все это одинъ,- а это опять много, слишкомъ много для одного человѣка!.. Малютка сирота требовалъ моихъ попечен³й: но гдѣжь мнѣ было управиться съ нуждами создан³я, котораго я еще не научился понимать, если я плохо управлялся съ горемъ и тоской того, кого изучалъ съ самаго рожден³я, если я потерялъ умѣнье ходить самъ за собой?..

   - Гдѣжь теперь сынъ вашъ?

   - У дѣдушки своего.

   - Бѣдняжечка! Какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть его!

   Въ этихъ простыхъ словахъ была такая нѣжность, какою природа одарила только женщину.

   Софьинъ тревожно взглянулъ на нее. Marie невольно покраснѣла.

   - И вамъ нескучно безъ него? сказала она, отвернувшись немного.

   - Спросите тѣло, разлучаемое съ душою,- тебѣ не скучно безъ нея? Спросите дикаря, насильно отторгнутаго отъ его вѣчно-зеленѣющейся родины,- тебѣ не скучно безъ нея? Спросите рыбу, вынутую изъ рѣки и брошенную на пылающ³й отъ зноя берегъ,- тебѣ не скучно безъ нея?.. Ахъ, Марья Онисимовна! Лучшая часть моего существа отлетѣла отъ меня навсегда; радость и утѣшен³е скорбной души моей не при мнѣ! Съ чѣмъ же остался я теперь, какъ не съ тоской, не съ грустью-давнишней спутницей моей жизни? ... Вы задумались, Марья Онисимовна?

   - Да, задумалась, а знаете ли о чемъ? О томъ, какъ должно быть любила васъ ваша Надина!

   - Никто такъ не любилъ меня и любить уже не будетъ! грустно сказалъ Софьинъ.

   - Почему вы это знаете? болтнула Marie, и потомъ уставила на него глаза, какбы сама испугавшись своей наивности.

   - Да, Марья Онисимовна, продолжалъ Софьинъ, какбы не пробуждаясь отъ своей грустной задумчивости, она любила меня, потому...

   - Перестаньте однакожь, перебила Marie; для васъ тяжелъ этотъ разговоръ.

   - Да, это правда. Но такъ тяжело бываетъ поденьщнку выбрасывать груду камней изъ своей тачки, съ которою потомъ легко уже бредетъ онъ за новымъ грузомъ.

   - Не набирайте жь себѣ, Владим³ръ Петровичъ, другаго груза.

   - Что вы этимъ хотите сказать? спросилъ Софьинъ какимъ-то страннымъ голосомъ.

   - Вѣрите ли вы моему участ³ю? сказала Marie, устремивъ на него пылающ³е глаза.

   - Неужьто я сталъ бы наскучать вамъ разсказомъ моимъ, еслибъ во мнѣ было хоть малѣйшее въ томъ сомнѣн³е?

   - О, вѣрьте, вѣрьте! Я еще не умѣю притворяться.

   - И дай Богъ, чтобъ никогда не приходило къ вамъ это умѣнье!

   - Marie! Васъ зоветъ maman, сказала Елена, подошедши къ нимъ.

   Софьинъ какъ будто сконфузился при такомъ неожиданномъ позвѣ, а бѣдная Marie совсѣмъ таки растерялась. Она хотѣла сказать что-то сестрѣ, потомъ отдумала, потомъ тревожно поглядѣла вокругъ себя, наконецъ встала, и не взглянувъ на Софьина, пошла за сестрой робкими шагами.

   - Нѣтъ, иродова баба, сказалъ въ полголоса Племянничковъ, садясь на мѣсто, покинутое Marie, - ничѣмъ ее не урезонишь! Ужь я такъ и сякъ, и о музыкѣ и объ аристократ³и и сентенц³и отпускалъ не хуже семи греческихъ мудрецовъ,- ничто не помогло! Глазъ таки съ васъ не спускала.

   - О комъ это вы говорите? сказалъ Владим³ръ Петровичъ съ маленькой досадой.

   - Да о комъ же другомъ, какъ не о Соломонидѣ? Я, видите ли, къ удовольств³ю моему, замѣтилъ, что вы, дяденька, забывъ м³ръ и прочее, ведете сладостную этакую бесѣду съ Marie. Слава Богу, подумалъ я, начинаемъ оживать. Ну, такъ надобножь отвесть кое-кому глаза. Пустовцева Онисимъ Сергеевичъ увелъ въ кабинетъ и усадилъ за карты; опаснѣйш³я барыни убрались въ гостиную, - стало быть эти двѣ статьи были очищены. Оставалось похлопотать около самой Соломониды, и вотъ я...

   - Что вы плетете! съ неудовольств³емъ сказалъ Софьинъ, оставляя Племянничкова.

   - Вотъ оно какъ! Вотъ какова благодарность - то у людей! Служижь послѣ этого вѣрой и правдой! "О родъ людской, достойный слезъ и смѣха!" А я даже и разказца одного не кончилъ съ мамзель Еленой. Бѣда только мнѣ съ этимъ генералъ-басомъ! Просто, коломъ въ горлѣ. А эта Елена такъ и сыплетъ какими-то дикими фразами. Сего дня же допытаюсь у дяденьки, что за бест³я этотъ генералъ-басъ? Кто вѣдь знаетъ, можетъ она, изъ подражан³я своей мамашѣ, называетъ его генералъ-басомъ, а онъ просто поручикъ-басъ. Кто ихъ разберетъ въ самомъ дѣлѣ!

   А между тѣмъ артисты дѣлали таки свое дѣло. Они отваляли еще одинъ квартетъ, за которымъ крѣпко сердилась в³олончель, обвиняя собратовъ своихъ въ несоблюден³и такта. В³олончель поминутно кивала головой, стучала обѣими ногами и нарѣзывала смычкомъ съ какимъ-то особеннымъ ожесточен³емъ. За тѣмъ господинъ въ очкахъ пропѣлъ весьма громогласно сцену изъ жизнь за Царя и разохотилъ этимъ другаго господина безъ очковъ прокричать ар³ю изъ Монтеки и Капулетти, гдѣ бѣдный итал³анск³й языкъ тоже кричалъ отъ нестерпимой пытки. Племянничковъ нѣсколько разъ подходилъ къ фортепьяну, пробовалъ клавиши, взялъ даже голосомъ нѣсколько нотъ, въ ожидан³и, авось либо кто нибудь попроситъ и его отличиться въ свою очередь: но охотниковъ не явилось, и Племянничковъ не пѣлъ. Капачини.... да ну ихъ совсѣмъ! тутъ дѣло не объ нихъ. Послушаемъ-ка лучше, о чемъ это разговариваетъ Софьинъ съ Соломонидой Егоровной.

   - Очень, очень вамъ благодарна, мусье Софьинъ, говорила Соломонида Егоровна голосомъ упрека.

   - Какъ прикажете понимать ваши слова? спрашивалъ изумленный Софьинъ.

   - Кажется, я говорю по русски.

   - Но и по русски говоря, можно давать двояк³й смыслъ своимъ словамъ.

   - У меня одинъ смыслъ, какъ и у всякаго! рѣзко отвѣчала Соломонида Егоровна, и стала смотрѣть въ противную сторону.

   - Что это такое? думалъ Софьинъ. - Надѣюсь, Соломомонида Егоровна, что вы не оставите меня въ такомъ непр³ятномъ недоумен³и, сказалъ онъ.

   - Почемужь непр³ятномъ?

   - Вы, кажется, сбираетесь дѣлать мнѣ как³е-то выговоры, тогда какъ я вовсе не понимаю, чѣмъ заслужилъ ихъ.

   - Чѣмъ, еще спрашиваете, чѣмъ!

   - Будьте жь такъ добры, укажите, чѣмъ я виноватъ?

   - Какъ же вы не замѣчаете, мусье Софьинъ, тихо сказала Соломонида Егоровна, дружелюбно наклонясь къ нему, что на васъ всѣ обращаютъ вниман³е?

   - На меня?

   - На васъ, когда вы изволите разговаривать съ Marie.

   - Такъ чтожь такое?

   - Вы не ребенокъ, и должны это понимать.

   - Потому-то я я не нахожу тутъ ничего страннаго и удивительнаго, что я не ребенокъ и даже не осмнадцатилѣтн³й юноша, а человѣкъ, имѣющ³й и по лѣтамъ моимъ, и по зван³ю и наконецъ по моимъ обстоятельствамъ, нѣкоторое право на большую противъ другихъ короткость съ такой молоденькой дѣвицей, какъ дочь ваша. Покрайней мѣрѣ я такъ понимаю.

   - Вы, можетъ быть; но друг³е могутъ подумать другое.

   - Чтожь они могутъ подумать?- съ ума сошла баба! сказалъ про себя Софьинъ.

   - Оставимте это. Только пожалуста не разговаривайте такъ часто и такъ много съ Marie.

   - Соломонида Егоровна! сказалъ Софьинъ обиженнымъ тономъ. Я нахожу себя вынужденнымъ предупредить васъ...

   - Владим³ръ Петровичъ! громко сказалъ Племянничковъ, подходя къ нему съ Еленой. Вы знаете генералъ-басъ?

   - Очень мало, отрывисто отвѣчалъ Софьинъ.

   - А что, не говорилъ я, Елена Онисимовна?

   - Какъ же это вы сочинять можете? спросила Елена.

   - Кто это вамъ сказалъ? я не сочиняю.

   - Разсказывайте! Не сочиняетъ! подхватилъ Племянничковъ. А вотъ это... какъ оно... въ родѣ "Громъ побѣды раздавайся"...

   Соломонида Егоровна встала и вышла изъ залы.

   - Как³е вы, Ѳедоръ Степанычъ! съ неудовольств³емъ сказалъ Софьинъ. Не вѣрьте ему, Елена Онисимовна, прибавилъ онъ, принужденно улыбаясь.

   - Вотъ еще не вѣрьте! А "прощан³е съ землею", что любила покойница, а "Не весна тогда", а "Кукушка", а...

   - Ахъ, сдѣлайте для меня одолжен³е, сказала Елена, пропойте "Прощан³е съ землею"! Должно быть прехорошеньк³й романсъ.

   - Премиленьк³й! подтвердилъ Племянничковъ.

   - Да кто жь вамъ сказалъ, что онъ мой? сказалъ Софьинъ, обращаясь къ Племянничкову.

   - А чей же?

   - Шуберта, съ досадой отвѣчалъ Софьинъ.

   - Да, точно Шуберта, точно, точно; тамъ только слова ваши.

   - Однажожь споете?

   - Споетъ, непремѣнно споетъ! за это ужь я берусь! подхватилъ Племянничковъ.

   Владим³ръ Петровичъ поморщился отъ досады.

   - Извините, Елена Онисимовна, не теперь, а когда нибудь въ другое время.

   - Даете слово?

   - Даю.

   Племянничковъ и Елена отошли. Софьинъ сталъ отыскивать по окнамъ свою шляпу.

   - Куда-куда? завопилъ Онисимъ Сергеевичъ, показавшись изъ кабинета.

   - Что-то нездоровится, Онисимъ Сергеевичъ.

   - Пустяки! что тамъ у васъ? Выпейте березовки. Вотъ я сейчасъ... Только съ аптеками не связывайтесь; будь онѣ прокляты! Начиниваютъ насъ всякими гадостями да порошками, будто мы мелкокостная нѣмецкая натура. Полноте жь! Поставьте шляпу-то! Маша, не пускай Владим³ра Петровича!

   - Онисимъ Сергеевичъ! громко крикнула Соломонида Егоровна.

   - Ну, что тебѣ?

   Соломонида Егоровна, сидѣвшая въ креслѣ, притянула его къ себѣ за петлю фрака и стала говорить что-то шопотомъ. Онисимъ Сергеевичъ, согнувшись въ дугу, слушалъ, поглядывая изъ подлобья въ сторону.

   - Глупости! сказалъ онъ потомъ, отводя руку жены. Чортъ знаетъ что такое лезетъ тебѣ въ голову! Пусти-ка, мнѣ некогда. Тамъ ждать будутъ.

   И Онисимъ Сергеевичъ проворно пошелъ въ кабинетъ къ оставленному имъ карточному столику.

   - Маша! сказалъ онъ, проходя мимо ея: говорю, не пускай Владим³ра Петровича.

   Marie взглянула на мать: но Соломонида Егоровна сидѣла, отворотясь. Дѣлать нечего: приказан³е папеньки должно было исполнить безъ соглас³я маменьки. Marie подошла къ Софьину.

   - Куда вы, Владим³ръ Петровичъ?

   - Что мнѣ сказать вамъ?

   - Ничего, проговорила она быстро; я все знаю; будемте ходить.

   Софьинъ, наклонивъ голову и заложивъ руки за спину, пошелъ рядомъ съ Marie. За ними неутомимо слѣдилъ подозрительный глазъ Соломонидц Егоровны, а въ гостиной двѣ барыни - обѣ страшныя сплетницы - перекинувшись знаменательнымъ взглядомъ, подвинулись одна къ другой поближе, и вступили, какъ замѣтно, въ горяч³й споръ, взглядывая по временамъ въ залу черезъ растворенныя двери.

   - Не глядите такимъ Байрономъ, сказала Marie, не поворотивъ головы.

   Владим³ръ засмѣялся.

   - Вотъ этакъ лучше, сказала Marie. Однако, позвольте узнать, что вы нашли смѣшнаго въ моихъ словахъ?

   - Въ вашихъ словахъ ничего нѣтъ смѣшнаго: но мое теперешнее положен³е крайне смѣшно.

   - Почему такъ?

   - Долго объяснять.

   - До ужина кончимъ.

   - Не стоитъ.

   - Вы невѣжливы.

   - Согласенъ.

   - Я васъ прошу.

   - А если я откажу?

   - Мнѣ?

   - А почемужь не вамъ? Почемужь другому кому нибудь я могу отказать, а вамъ нѣтъ?

   - Потому, что другому кому нибудь ничего за васъ не досталось, а мнѣ досталось.

   - Марья Онисимовна! Вы самое милое, невинное дитя! смѣясь сказалъ Софьинъ.

   - Ого! да вы, милостивый государь, еще и дерзки!

   - Если только чистая, святая правда въ глазахъ вашихъ можетъ быть дерзостью...

   - И вашихъ комплиментовъ и назван³я дитятей я не принимаю на свой счетъ.

   - Какъ вамъ угодно.

   Они продолжали ходить молча. Черезъ минуту Софьинъ опять засмѣялся.

   - Послушайте, Владим³ръ Петровичъ, это ужь досадно! Что вы тутъ находите смѣшнаго?

   - Не обижайтесь, Марья Онисимовна. Я смѣюсь про себя и надъ собой.

   - При дамѣ-то, господинъ кавалеръ?

   - При дамѣ.

   - Хорошо это?

   - Очень хорошо. Безъ этой дамы я не припомнилъ бы давно забытаго.

   - Значитъ, забытое вами такъ смѣшно?

   - Оно не было смѣшно въ свою пору.

   - А теперь?

   - А теперь, когда голова моя посѣдѣла, когда я давно ужь началъ считать себѣ четвертый десятокъ лѣтъ, оно дѣйствительно смѣшно.

   Marie сѣла. Софьинъ остановился противъ нея.

   - А вы отъ чегожь не садитесь?

   - Марья Онисимовна! Мнѣ жаль васъ.

   - Э, семь бѣдъ - одинъ отвѣтъ! Садитесь.

   Софьинъ сѣлъ. Съ минуту они молчали. Соломонида Егоровна, наблюдавшая за ними, нетерпѣливо встала и поспѣшно пошла въ кабинетъ.

   - Скажите, что вамъ за охота прикидываться старикомъ? сказала Marie.

   - Старикомъ я не прикидываюсь, но и молодымъ себя не называю.

   - Есть старше васъ.

   - Чтожь изъ этого?

   - Изъ этого... то, что вы сегодня несносны!

   Владим³ръ Петровичъ засмѣялся. Marie вскочила съ кресла и отошла прочь.

   - Ну, гдѣжь они вмѣстѣ? сказалъ Онисимь Сергеевичъ, выходя изъ кабинета съ Соломонидой Егоровной. Эка, бабѣ-то не сидится! Да что они дрались чтоль, аль обнимались?

   - Фу, Онисимъ, ты ужасъ какой mauvais genre! сказала Соломонида Егоровна, опередивъ его и направляясь къ оставленному ею креслу.

   - Ну, что, Владим³ръ Петровичъ, говорилъ Небѣда, подходя къ нему,- уговорила васъ Маша?

   - Объ этомъ, кажется, у насъ и рѣчи не было.

   - О чемъ же вы толковали съ ней?

   - Да что они меня сегодня пытаютъ! подумалъ Софьинъ. Признаться, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ онъ, я не могу отдать вамъ отчета въ этомъ. Впрочемъ, можете сами вообразить, о чемъ можетъ говорить пожилой, почти сѣдоголовый мужчина съ молоденькой дѣвочкой.

   - Эге! Вотъ ужь этого не говорите! Неравно подслушаетъ Маша, дастъ она вамъ дѣвочку! Ну, а боль ваша прошла?

   - Да, какъ будто полегче, проговорилъ Софьинъ сквозь зубы.

   - А на ночь, говорю вами, выпейте березовки; какъ рукой сниметъ.

   - Онисимъ Сергеевичъ! послышался изъ кабинета голосъ Пустовцева.

   - Сейчасъ, сейчасъ! крикнулъ Небѣда. Смотритежь, не уходите; сиракузскаго выпьемъ.

   Выпили и сиракузскаго, поужинали артистически и обременили карманы своя билетами на будущ³й концертъ длинноволосаго артиста.

   Конецъ музыкальному вечеру Онисима Сергеевича.

   Долго еще свѣтился огонекъ въ одинокой квартирѣ Софьина. Наклонивъ голову, сидѣлъ онъ у письменнаго стола, выводя перомъ как³я-то каракули; по лицу его пробѣгала то досада, то какая-то насмѣшливая улыбка, то наконецъ хмурилось оно отъ серьезной думы...

  

  

   - Что это, Ѳедоръ Степанычъ, не видать ни одного изъ вашихъ пр³ятелей? говорилъ господинъ, съ владим³ромъ въ петлицѣ, покупая апельсины у смазливой торговки.

   - А кого угодно вамъ видѣть? спросилъ Племянничковъ, вѣжливо кланяясь ихъ милости.

   - Бѣликовъ, напримѣръ?

   - Давно въ деревнѣ. Онъ получилъ извѣст³е о смерти отца и уѣхалъ устроиться по хозяйству.

   - Такъ, а Софьинъ? Вотъ ужь никакъ полгода, какъ онъ сгинулъ да пропалъ.

   - Полгода не полгода, а мѣсяцевъ пять будетъ.

   - Чтожь это онъ?

   - Такъ, ничего; сидитъ себѣ да посиживаетъ.

   - Да ужь ни пустился ли онъ въ сочинительство?

   - Нѣтъ, такого грѣха я за нимъ не примѣтилъ.

   - То-то, глядите! Съ тоски вѣдь пожалуй отважишься и Богъ знаетъ на как³я глупости. Поклонитесь однакожь ему отъ меня, когда прилучится увидѣть.

   Софьинъ дѣйствительно опять заперся дома, какъ сурокъ въ своей норѣ. Онъ упорно отказывался отъ всѣхъ приглашен³и, и кончилъ тѣмъ, что его никуда не стали приглашать. Все свободное отъ службы время онъ проводилъ за чтен³емъ разныхъ разностей. Только Племянничковъ, имѣвш³й невозбранный доступъ къ Софьину, нарушалъ его уединен³е, являясь въ иную пору гостемъ хуже лихаго татарина.

   Въ одно утро, когда Софьинъ сидѣлъ, погруженный въ разсчеты по акц³ямъ на желѣзную дорогу, въ прихожей послышался громк³й хохотъ Племянничкова. Владим³ръ Петровичъ съ неудовольств³емъ приподнялъ голову и увидѣлъ повѣсу, торжественно входившаго съ исписаннымъ клочкомъ бумаги.

   - Ахъ, дяденька, вскричалъ Племянничковъ, помирая со смѣху. Что это за сокровище вашъ Никита!

   - Что тамъ такое?

   - Литераторъ, бест³я! Руссо въ своей Элоизой можетъ спрятаться подъ лавку; ей богу, правда!

   - Да что