Аскоченский Виктор Ипатьевич - Асмодей нашего времени

такое?

   - Изволите видѣть: вхожу я въ прихожую,- ни души; гляжу, на столѣ вотъ это рукописан³е. Mon Dieu! Воззван³е съ вопросительнымъ знакомъ обратило мое вниман³е, я пробѣжалъ строчку... но позвольте, я прочитаю вамъ все.

   - Вѣрно, ужь вздоръ какой нибудь.

   - А вотъ увидите! говорилъ Племянничковъ, пробѣгая глазами исписанный клочокъ для того, чтобъ ужь послѣ не останавливаться при чтен³и.

   - И охота вамъ таскаться по переднимъ за такою дрянью!

   - Помилуйте, дяденька, да безъ этого чтожь бы такое была теперь наша литература и особенно беллетристика? Гдѣ же и натура-то, если не въ переднихъ и не на заднихъ дворахъ?

   - Ого!

   - А такъ-съ. Но - вниман³е! провозгласилъ Племянничковъ, поднявъ руку.

   Онъ началъ читать.

  

  

   - Кто?

   - Киця. Ну, Кики, Катишь, Катерина; да не перебивайте, пожалуста!

   "Милай друкъ мой Киця? Въ сихъ графахъ предоставляю вамъ свое искренѣе серце и чуствительный взоръ на ваши прѣлести и милае лице, за сими словами засвидетельствую вамъ мое нижающее почтен³е и съ уважительнымъ поклономъ и съ неизвѣстнами поцылуями. Ваши черты милаго вашего лица и пр³ятные ваши слова вникли въ глубину моего сердца и придоставили мне горячую любовь, которая миня тривожитъ и кажную минуту заставляетъ думать объ васъ потому, что я ужь не вижу свидан³я съ вашей милай улыбкой, никакъ не имея случаевъ съ вами видится или же къ вамъ пойти, то мне ужасно совесно, чрезъ упреки вашихъ людей, я былъ бы вѣсма обърадыванъ естлибъ вы уведомили миня несколко строковъ объ вашимъ здорове и тобы существовало мне вѣликую радость. Прощай, Ангелъ мой Киця? Остаюсъ по-гробъ жизни моей друкъ вашъ Никита Голупчиковъ. Баринъ мой сидитъ все дни дома и занимается вображен³ями"... Это ужь, дяденька, на вашъ счетъ.

   - Изорвите эту гадость!

   - Нѣтъ, ужь позвольте положить с³е рукописан³е на свое мѣсто; оно непремѣнно должно дойти по адресу. Я на эти вещи смотрю съ философской точки; лакей, который пишетъ так³я чувствительныя вещи, долженъ быть похвальнаго поведен³я, то есть, чисто одѣваться, не пьянствовать, не вор... впрочемъ, если и случится ему что нибудь подтибрить, то отъ чистаго сердца и единственно изъ желан³я подарить предметъ своей страсти. Вотъ я такъ никакъ не устрою на этотъ ладъ моего Пимку; вѣчно съ разорваннымъ локтемъ и подбитымъ скуломъ, по неосторожности.

   Племяннячковъ вышелъ въ прихожую и тотчасъ опять воротился къ Софьинѵ, но уже безъ письма.

   - Ну-съ, теперь пожалуйте сигарочку за труды.

   Взявъ сигару, Племянничковъ повалялся въ кресло и вздохнулъ, какъ будто послѣ усиленныхъ занят³й.

   - Откудажь вы теперь, Ѳедоръ Степановичъ?

   - Кто я? кто бишь это говоритъ гдѣ-то: "обыдохъ вселенную и ce азъ!"

   - Да что вы, все рыскаете по городу безъ всякаго дѣла?

   - Господи Боже мой! Не грѣхъ ли вамъ говорить это, дяденька? Я рыскаю безъ дѣла - да помилуйте, вздохнутъ некогда! Не успѣешь побриться, надо ѣхать... или то бишь, идти, потому что я съ нѣкотораго времени, для вяшчаго моц³она, пѣшешествую, по милости подлеца Павлушки: не вѣритъ каналья... да-съ, такъ надобно идти посмотрѣть, все ли въ порядкѣ на улицахъ, заглянуть въ модные магазины, потомъ завернуть на часокъ къ кому нибудь изъ смертныхъ, близкихъ ко мнѣ, какъ вы, напримѣръ, дяденька...

   - Такъ, да нуждаются ли они въ васъ?

   - Что мнѣ за дѣло? Я въ нихъ нуждаюсь. Продолжаю впрочемъ. Далѣе наступаетъ пора визитовъ, ну, и пошелъ съ двора на дворъ; глядишь, не тамъ, такъ въ другомъ мѣстѣ просятъ остаться на обѣдъ; послѣ обѣда благоразумное занят³е или въ преферансъ, или въ ералашъ, или въ ломберъ, а тамъ - глядь - и вечеръ. Опять новыя хлопоты: надо быть и тамъ и тамъ, словомъ вездѣ; ну, вотъ вамъ и день весь! Устанешь, какъ почтовая лошадь, "и въ постелю жосткую, какъ въ могилу кинешься." Послѣднее онъ даже пропѣлъ.

   - Дѣйствительно.

   - На другой день опять таже истор³я.

   - И на трет³й таже?

   - Само собою.

   - А конецъ-то гдѣже?

   - Въ вѣчности! трагически произнесъ Племянничковъ, поднявъ руку.

   - Славно вы готовитесь къ ней!

   - А разумѣется. Чегожь вамъ еще? Служу вѣрой и правдой общественнымъ пользамъ.

   - Чѣмъ это?

   - Какъ вы туги, дяденька, въ понят³яхъ-то! Чѣмъ,- а кто же разноситъ новости, такимъ воловьимъ шагомъ разгуливающ³я по городу? Кто сообщаетъ прекрасной и даже непрекрасной половинѣ рода человѣческаго вѣсти о вновь прибывшемъ транспортѣ парижскихъ цвѣтовъ и варшавскихъ шляпокъ? Кто является необходимымъ третьимъ для законной парт³и въ нодкаретный преферансъ? Кто...

   - Ну, довольно, довольно!

   - То-тожь и есть-то! Сами вотъ теперь убѣдились, дяденька, что мы не даромъ землю бременимъ.

   - Да, я убѣдился только въ томъ, что вы какъ-то умѣете жить, ничего не дѣлая.

   - А вы что дѣлаете, позвольте васъ спросить! Воображен³ями занимаетесь? Развѣ лучше засѣсть доѵа, и ... того... Что это у васъ за книга? сказалъ Племянничковъ, схвативъ Дневникъ Софьина.

   - Оставьте, Ѳедоръ Степанычъ.

   - Позвольте, глазкомъ лишь взгляну.

   - Оставьте же, говорю вамъ, сказалъ Софьинъ, потянувшись взять изъ рукъ Племянничкова Дневникъ свой, но неугомонный повѣса, поднявъ книгу надъ головой, зачиталъ вслухъ: "Сердце человѣческое - глубок³й колодезь. Не изсякаетъ въ колодезѣ вода, сколькобъ вы ни брали ее; не изчезаетъ и въ сердцѣ потребность любви, хотя бы...

   Софьинъ въ неудовольств³и опустился въ кресло.

   - Дальше и читать нечего, сказалъ Племянничковъ, кладя книгу на столъ. Понятно, къ чему оно клонится.

   Софьинъ молчалъ.

   - Ну, не сердитесь же, дяденька; вѣдь вы меня знаете - на все про все секретъ. Только вотъ что: для ради какой причины вы забыли Небѣдовъ?

   - Такъ.

   - Хорошъ отвѣтъ!

   - Гдѣжь взять лучше?

   - Ну, да хоть въ этой мелко исписанной книгѣ: сердце - глубок³й колодезь, чѣмъ больше изъ него черпаютъ, тѣмъ... сердцу легче... или нѣтъ, какъ-то не такъ...

   Софьинъ съ досадой сталъ барабанить пальцами по ручкѣ кресла.

   - Послушайте, дяденька, я вижу съ вами надо говорить, какъ отцу съ сыномъ. Ну что вы въ самомъ дѣлѣ? Ну какъ это можно? Ну на что это похоже?

   - Да что вы пристали ко мнѣ? сказалъ Софьинъ, невольно разсмѣявшись.

   - Какъ что! Помилуйте! Сердце-то человѣческое не котлетка изъ картофелю, сказалъ какой-то нѣмецк³й философъ.

   - Что вы плетете!

   - Ей-богу такъ! Оно, точно, по русски выходитъ глупо, а по нѣмецки очень хорошо. Это ужь всегда такъ у нѣмцевъ.

   - Къ чему все это?

   - Позвольте-съ. У насъ дѣло шло о сердцѣ,- да-съ. Оно у васъ разшевелилось было, а вы опять положили его подъ прессъ вашихъ вѣчныхъ думъ и думокъ.

   - Чтожь дѣлать Ѳедоръ Степановичъ, ужь, видно, такова моя натура.

   - И, полноте, не гнѣвите Бога!

   - А вы давно были у Небѣдовъ? спросилъ Софьинъ, потянувшись за сигаркой въ противную отъ Племянничкова сторону.

   - Да какъ бы это сказать,- вчера въ полдень да вчера вечеромъ.

   - Чтожь они, какъ?

   - Да все также, по прежнему: съ Еленой о музыкѣ, съ Соломонида объ аристократ³и, съ Marie... ахъ, да вѣдь я и забылъ сообщить вамъ новость.

   Владим³ръ Петровичъ поднялъ голову.

   - Вы теперь не угадаете ее, сказалъ Племянничковъ.

   - Кого?

   - Marie.

   - А что такое?

   - Так³я залетныя понят³я, просто... какъ бишь это по иностранному-то... femme émancipèe, что ли.

   - Что съ ней сдѣлалось? сказалъ Софьинъ съ хладнокров³емъ, плохо прикрывавшимъ возбужденное любопытство.

   - Тамъ теперь всяк³й денъ Пустовцевъ.

   - Ну, такъ чтожь изъ этого?

   - Вы хорошо, дяденька, познакомились съ нимъ?

   - Да, человѣкъ порядочный.

   - Сядетъ онъ вамъ на шею.

   - Мнѣ?

   - Да, вамъ-съ.

   - А мнѣ что до него?

   - Да ужь не секретничайте. Впрочемъ некого винить; сами виноваты, дяденька! Нужножь было засѣсть сиднемъ, и глазъ не показывать. Вотъ теперь и возитесь!

   - Съ кѣмъ?

   - Съ Marie.

   - А что мнѣ до нея?

   - Какъ что? Да развѣ я не замѣтилъ?

   - Что вы тамъ замѣтили! съ досадой сказалъ Софьинъ.

   - А ужь что бы ни замѣтилъ, да замѣтилъ. Право, дяденька, худо вы сдѣлали. Куй желѣзо, пока горячо; остынетъ, опять придется разваривать. А послѣ такой закалки, какую дѣлаетъ Пустовцевъ, гляди, что вашему-то молоту и не поддастся этотъ матер³алъ.

   - Я не хочу и браться за это.

   - Не хотите?

   - Не хочу.

   - Ну, такъ я возьмусь. Воля ваша, а мнѣ этотъ Пустовцевъ какъ-то не нравится. Такая противная рожа! А эта самонадѣянность, эти дерзк³я выходки, прикрываемыя знан³емъ свѣта, который, кажется, видѣлъ онъ въ подворотню своей школы, эти правила, которыхъ бы самъ чортъ испугался - страхъ какъ мутятъ мою душу. Право, дяденька, очень не дурно было бы, еслибъ вы стали поперекъ этому лохматому чародѣю и показали бы всѣмъ, кто онъ и что и какъ. Я, признаться, боюсь браться за это дѣло; пороху-то у меня черезчуръ пересыпано; того гляди, вспыхну, и тогда прощай благоразум³е!

   - Да чтожь тамъ такое?

   - А вотъ что: Пустовцевъ по наполеоновски, знаете, миновавъ всѣ крѣпости, прямо ударилъ на главный пунктъ операц³онной лин³и.

   - Говорите, пожалуста, безъ иносказан³я!

   - Можно-съ, почемуже. Онъ, изволите видѣть, обратился къ самой Marie, и замѣтивъ, что она головкой-то слабенька, давай надувать ей въ уши свои эксцентрическ³я правила.

   - Ну!

   - Ну, ея благоразум³е - то и простудилось,

   - Опять иносказан³я!

   - Да что съ вами, дяденька? Вы съ нѣкотораго времени рѣшительно отказываетесь понимать мой фигурный языкъ.

   - А скоро вы поѣдете или пойдете?

   - Вотъ это мнѣ нравится! Да развѣ можно тамъ выпроваживать гостей?

   - Можно; мнѣ нужно кой-чѣмъ заняться.

   - А если я разгнѣваюсь?

   - Не надѣюсь.

   - То-то и есть-то! Ну хорошо, до свиданья, дяденька! А парочку сигарочекъ ужь позвольте ради запасу... Ахъ, чуть было не забылъ! Не оставилъ ли я у васъ какъ нибудь моего бумажника? Тамъ было рублей съ десятокъ. Пожалуй, дяденька, бумажникъ-то оставьте у себя, а деньжонки-то ужь пожалуйте.

   Софьинъ не могъ воздержаться отъ улыбки при такой манерѣ выпрашивать въ долгъ, безъ отдачи.

   - Да куда вы дѣваете деньги? сказалъ онъ, доставая бумажникъ. Давно ли вы показывали мнѣ съ полдюжины радужныхъ?

   - Увы, labitur omne, суета суетств³й! Нема, дяденька. Кредиторы, анаѳемы, все выточили. А что оставалось,- ну, туда сюда, я ничего не осталось.

   - Эхъ, какой же вы! Ну вотъ вамъ ваши деньги. Только пожалуста, не забывайте впередъ у меня ни вашего кошелька, ни бумажника.

   - Не могу дать вѣрнаго слова. Ахъ, произнесъ Племянничковъ трагически, до чего доводитъ человѣка разсѣянность! Вмѣсто двухъ захватилъ четыре сигары!... До свиданья же, дяденька! Покорнѣйше благодаримъ-съ.

   И напѣвая какой-то водевильный куплетъ, Племянничковъ вышелъ.

   Оставшись одинъ, Софьинъ долго ходилъ большими шагами, оттолкнувъ съ досады кресло, выдвинувшееся на средину, безъ всякаго дурнаго умысла. Потомъ онъ остановился у окна, заложивъ руки за спину. Громк³й стукъ проѣзжавшихъ дрожекъ обратилъ его вниман³е. Укутанный съ изысканной небрежностью въ щегольскую альмавиву, и положивъ ноги на крылья дрожекъ, сидѣлъ или вѣрнѣе лежалъ Пустовцевъ и насмѣшливо глядѣлъ на окна квартиры Софьина. Лицо его зардѣлось яркимъ румянцемъ; онъ съ рѣшительнымъ видомъ кликнулъ Никиту и велѣлъ закладывать лошадей.

   - Bon jour; мусье Софьямъ, проговорила мадамъ Небѣда, грац³озно протягивая руку. Вы совсѣмъ забыли насъ. Можно ли это? Въ ваши лѣта жить такимъ отшельникомъ непростительно.

   - Склоняю передъ вами мою повинную голову, отвѣчалъ Софьинъ, оффиц³ально улыбаясь.

   - Вы, говорятъ, имѣете престранную привычку, вдругъ ни съ того ни съ сего покидать вашихъ знакомыхъ, и иногда по полугоду не заглядывать къ нимъ.

   - Точно, въ характерѣ моемъ есть такая странность.

   - Надобно "сокращать свой характеръ", важно замѣтила Соломонида Егоровна.

   - Впрочемъ мои добрые знакомые не въ претенз³и на меня за то. Они снисходительны къ подобнаго рода капризамъ больной, разстроенной моей души.

   - Ахъ, мусье Софьинъ, неужьто вы такъ мало владѣете собой?

   Софьинъ устремилъ на нее вопрошающ³й взглядъ, рѣшительно не понимая, къ чему сдѣланъ ею такой вопросъ. Соломонида Егоровна расхохоталась. Владим³ръ Петровичъ, неизвѣстно почему, осмотрѣлся кругомъ.

   - Я вижу, продолжала Соломонида Егоровна, что вы меня не поняли. Вотъ что значитъ, позвольте вамъ замѣтить, удаляться отъ общества! Вы уже отвыкли отъ языка насъ бѣдныхъ смертныхъ.

   - Что вы хотите сказать этимъ, Соломонида Егоровна? Вмѣсто отвѣта, мадамъ Небѣда снова расхохоталась. Положен³е Софьина становилось часъ отъ часу хуже и нестерпимѣе.

   - Перемѣнимте разговоръ, сказала Соломонида Егоровна, задыхаясь отъ смѣха.

   Софьинъ поправилъ на головѣ волосы и непримѣтно потеръ себѣ лобъ.

   - Чтожь новенькаго? сказала мадамъ Небѣда, прищуривъ глаза.

   - Вы сами же изволили назвать меня отшельникомъ,такъ как³я же могутъ быть новости у отшельника?

   - Значитъ, вы на меня разсчитываете? Напрасно.

   - И не думалъ. Я бываю у моихъ добрыхъ знакомыхъ не изъ любопытства, и совсѣмъ не для того, чтобъ выспрашивать городск³я новости.

   Въ тонѣ, какимъ произнесены были эти слова, слышалась худо скрываемая досада. Нельзя было не замѣтить, что все сказанное мадамъ Небѣдой было результатомъ какихъ-то сплетней и наговоровъ, и что, какъ видно, кто-то сильно постарался на счетъ Софьина.

   - Maman, maman! прозвучалъ крикливый голосъ Жоржа: не удается, хоть тресни! продолжалъ онъ, прыгая на одной ногѣ съ какой-то бумагой въ рукѣ.

   - Ou' est que vous faitez? жеманно спросила маменька.

   - Кесь-кеву, кесь-кеву! Нашъ попка въ Петербургѣ выговаривалъ гораздо лучше... а, bon jour! сказалъ онъ, увидавъ Софьина и небрежно протягивая ему руку: гдѣ это вы пропадали?

   - Жоржъ! вы забываетесь! сказала мамаша съ нѣжной строгостью.

   - Вообразите, monsieur Софьинъ, продолжалъ Жоржъ, не обративъ никакого вниман³я на замѣчан³е своей мамаши,- какъ ни билась Marie, не выходитъ!

   Онъ поднесъ бумагу къ самому носу Софьина.

   - Угадайте, кто это?

   Софьинъ взглянулъ на подставленный ему листокъ. Тамъ была набросана карандашомъ какая-то рожа, и видно было по всему, что художникъ не имѣлъ ни малѣйшаго понят³я o живописи, а натужилъ свое воображен³е, схватывая нѣкоторыя, рельефно выдававш³яся черты чьей-то физ³оном³и.

   - Ну, угадываете чтоль?

   - Пѣтъ, не угадываю, холодно отвѣчалъ Софьинъ, отстраняя рисунокъ.

   - Какъ же не угадать? Ну, смотрите!

   Онъ перекинулъ черезъ руку Софьина, которою отстранялъ онъ отъ себя неугомоннаго Жорженьку, рисунокъ, и приблизилъ его ни этотъ разъ ужь такъ близко къ носу Софьина, что тотъ подался назадъ и покраснѣлъ съ досады.

   - Онисима Сергеевича нѣту-съ? сказалъ онъ, уклоняясь отъ Жоржа и обращая рѣчь къ Соломонидѣ Егоровнѣ.

   - Да что у тебя тамъ такое, моншерь?

   - Да ты-то, кесь-кеву, угадаешь; мнѣ хочется, чтобъ вотъ они.

   - Ну-ка, ну, покажи, сказала маменька, нѣжно улыбаясь.

   - Дай грошъ! сказалъ Жорженька, прижавъ бумагу къ груди и подбѣгая къ мамашѣ на одной ножкѣ.

   - Дамъ, дамъ, шалунишка.

   - Дамъ, дамъ,- гдѣжь ты его возьмешь? Гроша вѣдь нѣту, а есть двѣ копейки.

   - Проказникъ! нѣжно сказала маменька, обращаясь къ гостю. Вотъ таковъ онъ всегда у меня! Пребыстрое дитя!

   Жоржъ подалъ ей рисунокъ

   - Ужь не Пустовцевъ ли это? спросила Соломонида Егоровна.

   - А есть сходство?

   - Есть, особенно въ прическѣ.

   - Ну, нашла въ чемъ! Да Пустовцевъ отъ роду не носилъ никакой прически. Онъ даже и расчесывается собственной пятерней. А угадайте, мусье Софьинъ, кто рисовалъ?

   - Жоржъ! подхватила Соломонида Егоровна, желая остановить его.

   - Ну, что? Развѣ нельзя сказать? А вотъ скажу же: Marie. Да нечего крутить головой-то, нечего!

   Софьинъ улыбнулся; но что было въ этой улыбки, опредѣлить трудно. Можетъ, онъ улыбнулся настойчивости дерзкаго мальчишки, можетъ, нѣжной слабости матеря, а можетъ быть... впрочемъ трудно сказать, чему онъ улыбнулся. Но горько-насмѣшлива была эта улыбка ...

   - Вотъ, батенька, продолжалъ Жоржъ, какъ у насъ занимаются-то! Не одѣваемся до полудня, и цѣлыя утра просиживаемъ да сочиняемъ портреты,- ей-богу! Пожалуй, срисуемъ и васъ, только съ преогромнымъ носомъ. Да, батенька! Marie написала Пустовцева и въ мундирѣ, нарисовала и во фракѣ, и въ пальто, и въ дрожкахъ, и верхомъ, и въ профиль и en face,- да-съ; она говоритъ, что занимается этимъ con amore, какъ настоящая художница. Вотъ у насъ какъ!

   Соломонида Егоровна сидѣла, какъ на иголкахъ, находя себя въ полной невозможности остановить безпощадную болтовню неугомоннаго негодяя. Софьинъ тоже выискивалъ случай, какъ бы откланяться такой честной компан³и и въ душѣ проклиналъ себя и свой неудачный выѣздъ. Въ гостиную вошла Елена,- и странно! въ движен³яхъ ея Софьинъ не замѣтилъ ни прежняго фанфаронства, ни оскорбительной небрежности. Напротивъ, Елена показалось ему какъ будто скромнѣе и тише.

   - Bonjour, monsieur Софьинъ, сказала она, черезчуръ вѣжливо, подавая руку. Какъ долго мы лишены были удовольств³я васъ видѣть! Не спрашиваю о причинахъ. Ваши потери такъ велики, вашъ постъ такъ важенъ, ваши занят³я такъ многосложны и разнообразны, что нѣтъ мудренаго, если вы чуждаетесь свѣта.

   Софьинъ не могъ не замѣтить, что и эта тирада хорошо подготовлена. - Благодарю васъ, Елена Онисимовна, отвѣчалъ онъ, за такое высокое понят³е обо мнѣ и о моихъ занят³яхъ; но дѣло объясняется проще, я иногда хандрю, и потому прячусь отъ людей съ моей кислой физ³оном³ей.

   - Навѣрно, пишете что нибудь?

   - Нѣтъ-съ, не пишу, а только поправляю да подписываю доклады, которыя подаетъ мнѣ секретарь.

   - Ахъ, какая проза!

   - Могу васъ увѣрить, что въ жизни она нужнѣе всякой поэз³и.

   - Вы ли это говорите, monsieur Софьинъ?

   - А почемужь бы именно мнѣ не говорить этаго?

   - Вы поэтъ въ душѣ.

   - Э, Боже мой, кто изъ насъ не поэтъ въ душѣ, и еще въ молодости?

   - Но я имѣла удовольств³е читать произведен³я вашего пера.

   - Прибавьте, дурно очиненнаго. Это, Елена Онисимовна, грѣхъ юности и невѣдѣн³я моего, о которомъ мнѣ и вспомнить непр³ятно,

   - Какая скромность! Извините однакожь, если я вамъ не повѣрю... Впрочемъ, скромность прилична ген³ю.

   - Извините и меня, Елена Онисимовна, если я ваши слова приму за насмѣшку.

   - Елена моя, подхватила Соломонида Егоровна, умѣетъ держать себя въ какомъ хотите обществѣ, и насмѣшекъ ceбѣ не позволяетъ.

   Такая неумѣстная, грубая и мѣщанская выходка барыни привела въ смущен³е даже Елену; а о Софьинѣ и говорить нечего. Онъ едва удержался отъ рѣзкаго отвѣта, и потупивъ голову, скрылъ такимъ образомъ поблѣднѣвшее отъ гнѣва лицо.

   - Такъ вы отказываетесь отъ ген³альности? сказала Елена.

   Софьинъ взглянулъ на свою собесѣдницу, думая прочесть въ глазахъ ея дѣйствительно злую насмѣшку: но вмѣсто того встрѣтилъ умоляющ³й взглядъ, которымъ дочь понятно вымаливала прощен³е своей тупоголовой матери.

   - Я былъ бы, отвѣчалъ онъ, слишкомъ глупъ, чтобъ почитать себя за какой нибудь даже талантъ, не только что за ген³я.

   - Позвольтежь вамъ сказать, что вы несправедливы къ себѣ; ваши стихи....

   - Хи, хи, хи, прокричалъ Жорженька, который во все это время выводилъ что-то на рисункѣ, употребивъ вмѣсто карандаша стеариновую свѣчу, которую оборотилъ онъ вверхъ ногами, и работалъ нагорѣвшей свѣтильней.- И вотъ тутъ, maman, продолжалъ онъ, тоже выходитъ хи, хи. Смотри, это усы, а это бакены. Теперь и сама Маша не узнаетъ своего Пустовцева.

   Жоржъ повернулся на одной ногѣ и вырвавъ изъ рукъ матери листокъ, побѣжалъ къ боковымъ дверямъ и чуть было не сбилъ съ ногъ входившую Marie.

   - Сумасшедш³й! сказала она.

   - Сама ты такая! За тожь на - вотъ, гляди,- хорошъ теперь твой Пустовцевъ?

   Онъ показалъ сестрѣ рисунокъ, но Marie съ гнѣвомъ оттолкнула его и вошла въ гостиную.

   Боже!... Кто бы узналъ теперь это юное создан³е, недавно такъ свѣтившееся искренностью мысли и благоухавшее свѣжестью чувства?.. Вотъ онѣ - эти ясныя очи, но нѣтъ уже въ нихъ той мягкости и елейности, которыя вливали тишину и сладость въ самую бурную душу, глядѣвшуюся въ нихъ. Вотъ онѣ - эти коралловыя уста: но будто пухлѣй стали онѣ, выражая какую-то спѣсь и готовность раскрыться не для ангельской улыбки, а для возмутительной рѣчи, полной насмѣшки и презрѣн³я. Вотъ оно - это прозрачное лицо, - но нѣтъ уже въ немъ румянца стыдливости, а насквозь прониклось оно какую-то изнурительной истомой и блѣдностью. Вотъ и стнъ... но нѣтъ, это не тотъ станъ,- тонк³й и гибк³й, какъ стебель, еще съ неразвернувшимися лепестками, еще не сложивш³йся, но много позволяющ³й гадать о себѣ въ будущемъ: этотъ бюстъ почти совсѣмъ уже оконченъ; рука неизвѣстнаго скульптора уже обозначила его обольстительныя и свѣж³я округлости. Нѣтъ, это не та робкая Marie, которую видѣлъ Софьинъ на кладбищѣ, которая наконецъ не такъ давно съ полными слезъ глазами слушала скорбную повѣсть его...

   Быстро взглянулъ на нее Софьинъ, и потомъ медленно опустилъ голову, въ какомъ-то, по видимому, раздумьи.

   - Maman! рѣзко сказала Marie. Выгоните вонъ этого невѣжу?

   Озадаченный этимъ Жоржъ хотѣлъ было сказать что-то, но вмѣсто того погрозилъ сестрѣ кулакомъ и быстро скрылся въ отворенныя двери.

   - Вотъ и знакомая незнакомка ваша,- улыбаясь, проговорила Соломонида Егоровна.

   Софьинъ поклонился.

   - Угадываете ли ее?

   - Сегодня я очень плохой угадчикь, и обманувшись разъ, не хочу повторять этого въ другой.

   - Въ чемъ же это вы обманулись? сказала Marie, небрежно подходя къ зеркалу и поправляя волосы, взбитые а la Помпадуръ.

   - Не угадалъ портрета, который показывалъ мнѣ Жоржъ, отвѣчалъ Софьинъ, глядя на нее пристально.

   - Немудрено, сказала она,- и ни одна черта лица ея не шевельнулась: онъ очень дурно набросанъ. Это Жоржъ пачкалъ. Впрочемъ, развѣ я теперь въ глазахъ вашихъ портретъ, а не подлинникъ?

   За стѣной послышались судорожныя всхлипыванья. Соломонида Егоровна ахнула, и не смотря на свою тучность, быстро выбѣжала въ сосѣднюю комнату.

   - Ахъ, это Жоржъ! Охота жь тебѣ, Marie, такъ обижать его! сказала Елена и тоже поспѣшно ушла вслѣдъ за матерью.

   Marie, не перемѣнивъ положен³я, громко засмѣялась.

   - Нуте, отвѣчайте же! сказала она, садясь въ кресло и ловя кисть висѣвшей близъ портьеры.

   - Будьте такъ добры, повторите вашъ вопросъ.

   - Какъ это вѣжливо!

   - Извините, я думалъ совсѣмъ не о томъ.

   - Еще вѣжливѣй! О чемъ же вы думали?

   - Старался узнать васъ.

   - Развѣ я такъ успѣла перемѣниться съ того недавняго времени, какъ вы перестали бывать у насъ?

   - На мои глаза,- да.

   - Чтожь, похорошѣла?

   - Сказалъ бы, да боюсь.

   - Не стѣсняйтесь.

   - Вы похорошѣли - да: но ваша красота стала возмутительна; вы развились, но въ этомъ развит³и я вижу насил³е вашей прекрасной натурѣ, вы... но довольно, боюсь впасть въ поучительный тонъ.

   - Нѣтъ, продолжайте, мнѣ очень пр³ятно. Пустовцевъ говорилъ, что у васъ прекрасный даръ сказывать проповѣди.

   - А,- онъ такъ хорошо меня знаетъ?

   - Умный человѣкъ можетъ хорошо знать всякаго.

   - А мнѣ кажется, умный человѣкъ долженъ прежде всего знать хорошо самаго себя.

   - Ну, вотъ вы ужь и разсердились !

   - Виноватъ, сказалъ Софьинъ, горько улыбнувшись. Я точно впадаю въ ребячество.

   - Это ничего; я сама иногда тоже люблю поребячиться, особенно когда разболтаюсь съ Пустовцевымъ.

   - Позвольте узнать, всѣмъ ли такъ часто твердите вы о Пустовцевѣ, какъ мнѣ?

   - Нѣтъ, не всѣмъ.

   - Почемужь именно я удостоился такой чести?

   - Потому что, еслибъ я сама не заговорила о Пустовцевѣ, то вы и безъ меня начали бъ обѣ немъ рѣчь.

   - Вы такъ думаете? сказалъ зардѣвшись Софьинъ.

   - Не только думаю, а увѣрена.

   - Увѣрены? Почему же?

   - Это мой секретъ.

   - Только, вѣрно, извѣстный не вамъ однимъ.

   - Почему знать? Можетъ быть, и дѣйствительно не мнѣ одной.

   Такой отчаянный вызовъ на перестрѣлку колкостями окончательно сбилъ съ толку Софьина. онъ ясно видѣлъ, что появлен³е его въ домѣ Небѣды было заранѣе предсказано, что рѣчи его предугаданы, и все разсчитано и предусмотрѣно. Кто-то постарался покрыть юное сердце корою безстыдства...

   Грустное явлен³е! Но оно бываетъ сплошь да рядомъ. Слабо сердце человѣческое: но всего слабѣй оно у юной пришелицы свѣта. Это воскъ, изъ котораго опытная рука можетъ дѣлать все, что угодно; умъ ея - это легкая бабочка, носимая вѣтромъ, не смотря на видимую произвольность ея движен³й. Горе, горе тому, кто совратитъ съ пути праваго "единую отъ малыхъ сихъ!"

   Софьинъ молчалъ, опустивъ голову. Marie небрежно играла кистью портьеры и улыбалась насмѣшливо.

   - Как³я вы странныя, Marie, сказала Соломонида Егоровна, выходя изъ боковыхъ дверей. Можно ли такъ оскорблять невинность?

   - И красоту, прибавила Marie, засмѣявшись.

   - Вамъ это смѣшно, сударыня?

   - Какъ видите.

   - Вы забываете, съ кѣмъ говорите!

   - Очень хорошо помню,- съ вами.

   - А я вамъ кто?

   - Вамъ это лучше знать.

   - Кажется, я ваша мать?

   - За чѣмъ же кажется? Развѣ вы сомнѣваетесь?

   - Я совѣтовала бы вамъ выдти вонъ.

   - Когда заблагоразсудится, выду.

   Не желая быть свидѣтелемъ такой оригинальной, семейной сцены, Софьинъ поднялся.

   - Позвольте, мусье Софьинъ, сказала Соломонида Егоровна, я васъ прошу присутствовать при опытахъ нынѣшняго образован³я.

   - А я просилъ бы васъ избавить меня отъ этого, сказалъ Софьинъ, не поднимая головы.

   - Напрасно, подхватила Marie, напрасно; такихъ сценъ нигдѣ не удастся вамъ видѣть!

   Софьинъ взглянулъ на Marie, и не могъ не подивиться этому въ высшей степени противному выражен³ю, какое приняло все еще прекрасное лицо ея. Marie улыбнулась,- но отъ такой улыбки становится холодно и мрачно на душѣ.

   - Жалуюсь вамъ, мусье Софьинъ, заговорила Соломонида Егоровна, уже не скрывая гнѣва; так³я сцены она повторяетъ со мной почти каждый день.

   - Почемужь и не повторять, если онѣ вамъ нравятся? отвѣчала Marie.

   - Безсовѣстная! вспыхнувъ, произнесла Соломонида Егоровна и вышла.

   - Quelle bourgeoise! сказала вслѣдъ ея Marie. - Ну, продолжала она послѣ нѣкотораго молчан³я, насмѣшливо глядя на Софьина, начинайтежь вашу проповѣдь. Тема превосходная: о повиновен³и дѣтей родителямъ.

   - Я вижу, Марья Онисимовна, что вы и безъ меня ужь наслушались проповѣдей, а мои опоздали.

   - Ктожь вамъ виноватъ!

   - А-а, Владим³ръ Петровичъ! завопилъ Онисимъ Сергеевичъ, проходя залой и держа въ рукахъ большой свертокъ какихъ-то бумагъ. Слыхомъ слыхать, видомъ видать! Забыли, батюшка, совсѣмъ забыли! Вѣдь чай ужь полгода, какъ вы были у насъ.

   - Виноватъ, Онисимъ Сергеевичъ....

   - Ну, это ваше темъ дѣло! А теперь что? Съ Машей, съ Машей? Поговорите, поговорите; молодецъ стала; хоть кого закрутить, забьетъ, завертитъ. А все Пустовцеву спасибо,- хорош³й человѣкъ! А ужь какъ ловокъ, какъ ловокъ, фу ты пропасть! Какъ начнетъ, знаете, этакъ рѣзать про разныя ученыя матер³и, такъ ротъ разинешь! Ино мѣсто и самъ видишь, что оно какъ-то не такъ, не съ той, значитъ, стороны къ дѣлу подходитъ, и этакъ хочешь ввернуть ему закорючку - куда тебѣ! Какъ поднимется, такъ только пыль столбомъ. Да все философ³я вѣдь, канальство! читали и мы Волтера съ стары годы, но такихъ вещей, какъ у Пустовцева, не начитывали. Страшно, знаете, съ перваго-то раза, ну, а послѣ, какъ поразсудивъ этакъ, такъ и ничего, какъ будто оно такъ и слѣдуетъ. Да и Маша, я вамъ доложу, препонятливая головка. Эти женщины не въ примѣръ быстрѣе насъ.

   Во время этого монолога Онисимъ Сергеевичъ стаскивалъ перчатки, приговаривая въ промежуткахъ: "вишь ты, собаки бъ тебя съѣли, не слазитъ. Рука, значитъ, напотѣла."

   Кончивъ эту операц³ю, Небѣда вытерся платкомъ.

   - Уфъ, пропадай оно! Умаялся. У Итальянцевъ это былъ; купилъ вотъ это. Что за картины! Сей часъ покажу. - А мать гдѣ?- Смотрите-ка сюда, Владим³ръ Петровичъ!

   И взявъ за руку Софьина, Небѣда подвелъ его къ столу, и стадъ развертывать покупку. Согнутая въ трубку бумага плохо укладывалась на столѣ, и Софьинъ, держа въ одной рукѣ шляпу, другою принужденъ былъ придерживать поминутно свертывавш³еся эстампы.

   - Глядии-ка, ась! говорилъ Небѣда, отъ всего сердца услаждаясь своей покупкой. Ватерлоская битва. Да-съ, двадцать пять цѣлковенькихъ. Вотъ она штука-то какая! Ну, да и есть за что! Наполеонъ-то, вишь-ты! Задумался, разбойникъ. Такъ тебѣ - вору, и надо! и это Сультъ должно быть; умаливаетъ. Умадивай, умаливай, а видно, придется "выкинуть фигуру на цыганск³й ладъ." Вы знаете эту пѣсню? Чудесная, такихъ нынче ужь не пишутъ. У меня есть она; я, пожалуй, дамъ вамъ ее списать.- А пушки-то? Подбиты. Ужь стало быть, когда подбиты, то въ дѣло не годится. Это ужь такъ, я самъ по артиллер³и служилъ. А вотъ это, продолжалъ Онисимь Сергеевичъ, развертывая другой эстампъ, прощан³е въ Фонтенебло... Да подержите-ка. Ужь коли на то пошло, я покажу вамъ всѣ мои картины. Коллекц³я, батюшка, коллекц³я. Поставьтека шляпу-то и держите вотъ такъ.

   Онисимъ Сергеевичъ шибко пошелъ въ кабинетъ, оставивъ Софьина у стола съ растопыренными руками. Marie прыснула и залилась со смѣху. Самъ Софьинъ не могъ удержаться отъ улыбки. Вырвавш³йся въ это время изъ подъ одной руки эстампъ быстро свернулся въ трубку; Софьинъ хотѣлъ было удержать упрямца, потерялся,- и эстампы полетѣли на полъ.

   - Эхъ, вы ловк³й! кричалъ Небѣда, выходя изъ кабинета. Не покажу жь вамъ за то ни одной,

   Софьинъ поднялъ съ полу картины и отеръ потъ, проступивш³й у него на лбу.

   - А у Клюкенгутовъ сегодня будете?

   - Да, онъ приглашалъ меня.

   - Будьте, и мы будемъ.

   - Значитъ, до свиданья! сказала, вставая, Marie и кивнувъ головой Софьину, пошла на другую половину чрезъ кабинетъ отца.

   - А давно вы у насъ? сказалъ Небѣда, остановивъ Софьина на порогѣ.

   - Съ часъ будетъ.

   - Ну, вотъ и хорошо. И сами развлеклись, и моихъ....

   Софьинъ не слышалъ конца этой рѣчи. Онъ быстро сбѣжалъ съ лѣстницы, опрометью бросился въ коляску, надвинулъ шляпу почти до самаго носа и крикнулъ "домой!" такимъ страннымъ голосомъ, что ходивш³я по двору индюшки разомъ встрепенулись и прокричали ему что-то вслѣдъ на своемъ индюшачьемъ языкѣ.

  

  

   Есть люди на свѣтѣ, которыхъ любитъ свѣтъ и ставитъ на на степень образца и подражан³я. Онъ любитъ ихъ, какъ аттестованныхъ поклонниковъ своихъ, какъ строгихъ блюстителей законовъ духа времени, духа льстиваго, обманчиваго и мятежнаго. За поклонен³е себѣ онъ предписываетъ другимъ неофитамъ своимъ кланяться и подражать этимъ любимцамъ и жрецамъ своимъ, уже посвященнымъ въ его элевзинск³я таинства.

   Люби себя и все употребляй средствомъ для своихъ цѣлей вотъ законъ свѣта, крамольно идущаго противъ законовъ истиннаго свѣта!

   Передъ читателемъ мелькалъ кое-гдѣ легко и безъ особеннаго намѣрен³я набросанный эскизъ Пустовцева. Лохматая голова, густыя брови, свѣтскость или, по его собственному выражен³ю, эксцентричность - вотъ черты, которыми доселѣ обрисованъ былъ этотъ человѣкъ, коему суждено играть существенную роль въ нашемъ разсказѣ. Примѣты эти остались и теперь при немъ: но яснѣе и отчетливѣй опредѣлилась его внутренняя физ³оном³я. Не скоро сказывается смертный своимъ внутреннимъ содержан³емъ. Пудъ соли съѣшь съ человѣкомъ, пока его узнаешь, говоритъ справедливая, русская пословица.

   Пустовцевъ принадлежалъ именно къ тому поколѣн³ю, которое такъ вѣрно очертилъ и такъ грустно оплакалъ покойный Лермонтовъ въ своей "Думѣ". Отецъ Пустовцева, самъ воспитанный въ правилахъ XVIII вѣка, ревностный поклонникъ Дидро, д'Аламберта, Вольтера, Бэля и другихъ энциклопедистовъ прошлаго столѣт³я, незамѣтно, и даже, можетъ быть, мимовольно передалъ и сыну своему неуважен³е ко всему, что издревле дѣды и прадѣды наши почитали неприкосновенной святыней. Труня и издѣваясь надъ кроткимъ благочест³емъ и простосердечной молитвой своей жены, онъ перелилъ и въ сына тоже кощунственное направлен³е, уронивъ во мнѣн³и ребенка достоинство его матери, и пустивъ во всю ширину юной души корень зла и растлѣн³я. Быстрыя способности малютки были отличнымъ проводникомъ уроковъ, которые и словомъ и дѣломъ давались ему на всяк³й часъ и на всякомъ мѣстѣ. Вотъ пришла мальчику пора поступить и въ школу. Мать, прижимая къ груди послѣдыша своего, со слезами благословила его святой иконой, завѣщавая ему помнить Бога и заповѣди Господни, и въ горѣ жизни прибѣгать къ Небесной Заступинцѣ всѣхъ скорбящихъ. Слушалъ отецъ эту давно забытую и отверженную имъ молвь искренней вѣры, и что-то сокрушительное шевельнулось въ груди его, и показалась было на глаза его благодатная слеза раскаян³я и умилен³я: но гордо отряхнулъ онъ эту слезу, когда малютка, вырвавшись изъ объят³й матери, съ улыбкой подошелъ къ отцу и показывая икону, сказалъ: "папа, куда мнѣ дѣвать это?" - Отдай Ефремкѣ! отвѣчалъ отецъ: пусть положитъ въ чемоданъ.- И поѣхалъ юный питомецъ въ путь свой съ отцовскими правилами въ сердцѣ и съ матернимъ благословен³емъ въ чемоданѣ.

   Прошелъ наконецъ ребенокъ и узаконенный курсъ воспитан³я; сталъ юношей и вышелъ съ отличнѣйшимъ аттестатомъ и лохматой головой. И какихъ-какихъ наукъ не было прописано въ его аттестатѣ! Всѣ семь греческихъ мудрецовъ въ сложности не знали и половины того, что показанъ знающимъ двадца