Аскоченский Виктор Ипатьевич - Асмодей нашего времени

align="justify">   Между тѣмъ Marie начинала приходить въ себя. Она открыла глаза; но свѣтъ, ударивш³й прямо, заставилъ ее опять закрыть ихъ.

   - Переставьте лампу на тотъ столъ! сказалъ Пустовцевъ Еленѣ, держа руку Marie.

   Елена повиновалась.

   - Кто здѣсь? слабо проговорила Marie.

   - Я, Валер³анъ, другъ твой.

   Несчастная дѣвушка взглянула испуганными очами, и порывисто поднявшись на диванѣ, судорожно вырвала руку изъ рукъ Пустовцева.

   И Пустовцевъ..... Пустовцевъ... заплакалъ... Голова его упала на край дивана; глух³я, но сильныя всхлипыван³я колебали страдальческое ложе его жертвы...

   Marie съ недовѣрчивостью и изумлен³емъ глядѣла на Пустовцева, на этого гордаго, непреклоннаго человѣка. Онъ - всегда кощунственно смѣявш³йся надъ всякимъ выражен³емъ внутренней боли человѣка, онъ - презрительно называвш³й горькую слезу каплею пота, проступающаго изъ поръ глазныхъ; онъ - ни разу не погрустивш³й надъ горемъ человѣка, и всегда готовый гордо встрѣтить находящую бѣду, - онъ плачетъ!... Съ какимъ-то дѣтскимъ любопытствомъ Marie протянула руку къ головѣ Пустовцева, и старалась приподнять ее, какбы желая увѣриться въ истинѣ скорби своего обольстителя и насладиться его слезами. Пустовцевъ схватилъ эту такъ знакомую ему руку, прижалъ ее къ пылающимъ устамъ своимъ обливая жгучими слезами. Грудь Marie волновалась сильнѣе предняго.

   - Marie, сказалъ Пустовцевъ, простишь ли ты меня?

   Она опять отдернула руку отъ устъ его.

   - Marie! не проклинай хоть меня! Я преступникъ, но я у ногъ твоихъ: я виноватъ, но вѣдь любовь моя безумная привела меня къ тому. О, Marie, Marie! вспомни, и ты вѣдь меня любила!

   Бѣдная дѣвушка упала на подушку и залилась слезами.

   - Я не выйду отсюда, пока ты не назовешь меня тѣмъ сладкимъ именемъ, которое такъ часто слышалъ я изъ устъ твоихъ!.. Marie! Всю жизнь мою, всѣ думы мои отселѣ я посвящу тебѣ, и честь моя порукою, что я сдѣлаю тебя счастливою!

   - Надолго ли? какъ громъ, раздался надъ годовой Пустовцева голосъ Онисима Сергеевича, который незамѣтно вошелъ въ гостиную съ рыдающей женой.

   - На всю вѣчность! вскричалъ Пустовцевъ подъ вл³ян³емъ восторженнаго чувства.

   - Ха, ха, ха, ха! Не велика же ваша вѣчность, если мы будемъ считать ее днями! сказалъ Небѣда, стоявш³й ровно и какъ будто выросш³й въ одну минуту.

   - И мгновен³е счастья искупаетъ иногда годы страда"³й отвѵвчадъ Пустовцевъ, гордо смотря въ глаза Небѣдѣ.

   - А если и мгновенье это отравлено болѣзн³ю неизлечимой?

   - Любовь моя будетъ самымъ цѣлительнымъ лекарствомъ для вашей дочери.

   - Вижу, батюшка, какъ оно цѣлительно! Уйди, Елена, сказалъ Онисимъ Сергеевичъ кротко: тебѣ стыдно быть тутъ. Уйди, другъ мой!

   Елена, рыдая, вышла.

   - Упреки въ сторону, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ Пустовцевъ, они ни къ чему не поведутъ. Что сдѣлано, того ужь не воротишь. Здѣсь, передъ вами, я винюсь въ преступлен³и, и клянусь заслужить, если не любовь вашу, то по крайней мѣрѣ прощен³е себѣ. Честь вашей дочери давно уже принадлежитъ мнѣ; отъ васъ я прошу только руки ея, я увѣренъ, что вы не откажете мнѣ, хоть бы для того лишь, чтобъ покрыть безчест³е имени, драгоцѣннаго и мнѣ и вамъ... Соломонида Егоровна! обращаюсь къ вамъ, какъ къ матери....

   - Ахъ, чтожь я могу сказать? едва проговорила, рыдая обезчещенная мать.

   - Ничего! твердо произнесъ Онисимъ Сергеевичъ. По дѣламъ вору и мука! Мы, мы, матушка, одни съ тобой виноваты! Пустили волка....

   - Папенька, подите ко мнѣ! громко и какъ-то рѣшительно сказала Marie.

   Небѣда подошелъ къ ней колеблющимися шагами. Marie наклонила его къ себѣ и сказала что-то на ухо. Онисимъ Сергеевичъ ухватился за столъ и задрожалъ. Marie упала на подушку и закрыла себѣ лицо руками.

   - Боже! сказалъ наконецъ Онисимъ Сергеевичъ. Вижу, вижу карающую десницу Твою!... Валер³анъ Ильичъ, вы поступили подло, безчестно... но не мнѣ судить васъ. Есть Богъ отмститель злаго коварства и всякой неправды! Онъ воздаетъ вамъ за то горе, которымъ облили вы всю мою душу! Онъ заплатитъ вамъ за тотъ стыдъ, которымъ покрыли вы сѣдины мои! Она,- и отецъ указалъ на поруганную дочь,- она отдалась вамъ, не спросясь меня; возьмите жь ее, тоже не спрашиваясь меня! Когда въ преступной душѣ вашей скоплялся гнусный замыселъ, вы не просили моего благословен³я, ибо преступнаго и гнуснаго не благословляютъ; не просите жь и теперь, ибо не поднимется рука моя благословить преступниковъ!...

   Marie вскрикнула. Соломонида Егоровна бросилась къ ней со спиртомъ. Небѣда продолжалъ твердо и невозмутимо:

   - Я удержу языкъ мой отъ проклят³я... оно пало бы на меня, глупаго и виновнаго отца! Но не будетъ вамъ счастья, ибо вы хотѣли пользоваться имъ воровски; не будетъ вамъ долголѣт³я, ибо вы не уважили сѣдинъ отца и преклонныхъ лѣтъ матери! Валер³анъ Ильичъ!... Вы тайно отъ меня вошли въ родство со мною, и заставили старика со стыдомъ признать это родство; вы зять мой, но никогда не будете моимъ сыномъ! слово мое вѣрно. Кончайте жь теперь то, что начали! Мое тутъ дѣло сторона. Прощайте!

   И Онисимъ Сергеевичъ быстро вышелъ изъ гостиной. Захлопнувъ за собой двери кабинета, онъ два раза повернулъ ключъ въ замкѣ, оставивъ друг³я дѣйствующ³я лица доигрывать эту грустную драму... Пора однакожь и предъ вами, читатель мой, спустить занавѣсъ; развязка слишкомъ очевидна, чтобы досказывать ее до конца. Слава Богу еще, что при этихъ сценахъ не было Жорженьки, а то, право, не знаю, какъ выдержали бы роли свои главные персонажи этой драмы. Юный питомецъ Пустовцева и Чикарскаго пр³ѣхалъ поздо на извозчикѣ препьяный-пьяный, что впрочемъ на этотъ разъ было довольно кстати, потому что устранилась неизбѣжная надобность посвящать его въ эту минуту въ семейныя тайны.

   На тойже недѣлѣ начались приготовлен³я къ свадьбѣ. Онисимъ Сергеевичъ рѣшительно не выходилъ никуда и не вмѣшивался ни во что. Онъ всѣми мѣрами избѣгалъ даже встрѣчи съ Пустовцевымъ, и обычныя привѣтств³я знакомыхъ раздражали его страшно. Ни жилая служить баснею цѣлаго города, Небѣда немедленно подалъ въ отставку, и съ нетерпѣн³емъ сталъ ожидать минуты, когда позволено ему будетъ выбраться изъ омута сплетней, толковъ и злослов³я, которые кишмя кишели чорными гномами въ самой атмосферѣ, его окружавшей. Онисимъ Сергеевичъ, на время свадьбы, уѣхалъ въ имѣн³е, состоявшее подъ его опекою. Тихо и скромно отпраздновали бракосочетан³и Marie съ Пустовцевымъ въ одной ближайшей къ городу деревнѣ, и молодые супруги начали свои медовые мѣсяцы, уже отравленные горькой полынью...

   Въ непродолжительномъ времени на воротахъ квартиры Небѣды проходящ³е читали слѣдующую надпись: "сей домъ прадаеца и взаймы адаетца, а о цене спрасить у хозяина.". Онисимъ Сергеевичъ, получилъ отставку, немедленно выѣхалъ изъ города, гдѣ такъ поносно осмѣяна была его ничѣмъ ни запятнанная честь и доброе имя.

   Грустно и печально было его разставанье съ дочерью, въ которой онъ когда-то души не слышалъ. Въ послѣдн³я минуты прощанья уже готово было сорваться съ устъ его слово примирен³я, уже онъ протянулъ было отцовск³я объят³я къ преступной дочери: но раздавш³йся подъ окнами громк³й смѣхъ какихъ-то молодыхъ людей снова оледѣнилъ сердце оскорбленнаго отца. Онъ отвернулся отъ Marie и произнесъ какъ-то напряженно: "Богъ тебя да помилуетъ! Живите, какъ знаете!"

   О отошла отверженная дочь отъ любившаго ее отца..... Села она, бѣдная, одна-одинешенька, и залилась горькими слезами. Соломонида Егоровна, вся расплаканная, подошла къ отринутой, и обвивъ рукою шею дочери, другою разглаживала густые волосы, успокоивая ее нѣжными словами.

   - Ахъ, маменька, маменька, говорила сквозь рыдан³я бѣдная Marie, вѣдь я сирота уже!

   - Богъ съ тобою, другъ мой! Мы еще живы; отъ чегожь ты сирота?

   - Вы не мои.

   - Какъ тебѣ, Маша, не грѣхъ отказываться отъ насъ!

   - Не я отказываюсь, маменька, а отъ меня отказались.

   - И, полно! Чего ты смотришь на отца? Вѣдь онъ всегда такой на первыхъ порахъ, а послѣ уходится, и все пойдетъ хорошо.

   - Вѣрю, только не со мною. Мнѣ ужь не видать его ласкъ, мнѣ ужь....

   И снова зарыдала отринутая дочь. Соломонида Егоровна утѣшала ее, какъ умѣла: но и не Marie замѣтила бы во всякомъ словѣ матери невѣрность и непрочность убѣжден³й.

   - Не надолго я съ вами, маменька, сказала Marie послѣ продолжительнаго молчан³я.

   - Чтожь дѣлать-то, другъ мой? Нельзя же откладывать, когда все уже готово.

   - Пр³ѣдете ли вы проводить меня?

   - Да развѣ ты сбираешься куда?

   - Сбираюсь, маменька, и въ дальнюю-дальнюю дорогу. Вы видите, въ какомъ я положен³и: но не видите, что тоска изгрызла уже мое сердце, что съ развязкой моего стыда я развяжусь и съ жизн³ю... Маменька! Поминайте.... меня... въ молитвахъ вашихъ! Скоро, скоро не будетъ меня на этомъ свѣтѣ!

   Соломонида Егоровна рыдала. Сердце матери болѣзненно соглашалось съ пророческими словами дочери...

   - Богъ милостивъ, Маша; все пройдетъ, говорила она, сама искренно не вѣря словамъ своимъ. Ты будешь жива, здорова, и къ намъ еще пр³ѣдешь.

   - Нѣтъ, маменька, не пр³ѣду. Я знаю, что у меня чахотка. Но не то меня мучитъ, милая маменька! Смерть мнѣ не страшна; я даже съ радост³ю встрѣчу ее... но Валер³анъ - Валер³анъ, - вотъ кто не даетъ мнѣ умереть покойно! онъ сталъ такъ мраченъ, что въ иную пору и я боюсь подойти къ нему. Знаете ли, что онъ сдѣлалъ недавно? Мнѣ прислали изъ К³ева кипарисную икону Богоматери съ святыми угодниками; я оставила ее въ кабинетѣ Валер³ана. Приходитъ онъ съ должности; я встрѣтила его, и мы пошли вмѣстѣ въ его половину.- Чѣмъ это пахнетъ? спросилъ онъ. Я указала на икону.... Ахъ, маменька!.. съ какимъ не человѣческимъ остервенен³емъ бросился онъ къ столу!... Икона уже была у порога, разбитая въ дребезги..... Боже мой, Боже мой! Погибъ, погибъ онъ безъ меня!.....

   Такъ говорила страдалица, забывая саму себя и думая только о томъ, кто погубилъ ее.... Нѣтъ, друзья мои, сердце любящей женщины выше всего прекраснаго въ м³рѣ!...

   Пустовцевъ, дѣйствительно, сталъ ужасенъ. Ни имѣя вѣры,- этой главнѣйшей опоры нашего быт³я, этого покойнаго возглав³я, на которомъ улегается утомленная думами голова страдальца; не имѣя надежды,- этого якоря, безъ котораго погибъ бы корабль нашей жизни; не имѣя любви, возвышающей земное до небеснаго, Пустовцевъ оставленъ былъ самому себѣ, своей гордости и мнимой непреклонности характера. Страшное одиночество! Оно и на землѣ отторгаетъ человѣка отъ подобныхъ ему; что жь на небѣ, гдѣ живетъ вѣчная любовь, гдѣ весь м³ръ надзвѣздный держится соглас³емъ и гармон³ей!...

   Пустовцевъ, упрашиваемый женою, согласился наконецъ, за день до отъѣзда своихъ родныхъ, проститься съ ними: но какъ на бѣду, онъ попалъ къ нимъ именно въ то время, когда у Онисима Сергеевича только что кончилась жаркая перепалка съ Жоржемъ. Оно бы и ничего, да Соломонида Егоровна подлила масла въ огонь. Желая оправдать сколько нибудь свое возлюбленное чадо, она возразила, что напрасно Онисимъ Сергеевичъ попрекаетъ Жорженьку дурными обществами, что непозволительныхъ связей онъ не имѣетъ и имѣть не можетъ, потому что это дурно, не хорошо, о чемъ, конечно, не разъ слышалъ онъ и отъ "ихняго Валер³ана." Это-то только и не доставало, чтобъ разразиться рѣзкими выходками на счетъ Пустовцева. И Онисимъ Сергеевичъ, какъ говорится, выписалъ женѣ всю правду-матку о зятѣ, и порѣшилъ тѣмъ, что онъ знать его не хочетъ.

   Въ эту-то самую минуту доложили о Пустовцевѣ; а надо знать, что, со времени свадьбы, онъ ни разу не заглянулъ къ своимъ, ни однажды не промолвилъ слова съ Онисимомъ Сергеевичемъ, что впрочемъ и неудивительно, послѣ извѣстнаго объяснен³я еще съ будущимъ тогда зятемъ. Онисимъ Сергеевичъ хотѣлъ было и въ этотъ разъ улизнуть въ кабинетъ, но было уже поздо. Пустовцевъ входилъ въ залу.

   - Здравствуйте, сказалъ онъ.

   Онисимъ Сергеичъ безотвѣтно сѣлъ въ любимое свое кресло и потупилъ голову. .

   - Жоржъ! небрежно сказалъ Пустовцевъ, садясь на канапе и доставая папироску. Подай мнѣ огня!

   Жоржъ зажегъ спичку и съ улыбкой подалъ ее Пустовцеву.

   - Пошелъ вонъ, негодяй! гнѣвно сказалъ Небѣда.

   Жоржъ, взглянувъ значительно на шурина, засмѣялся и вышелъ.

   - Такъ вы, сказалъ Пустовцевъ, думаете завтра я выѣхать?

   - Завтра, отвѣчала Соломонида Егоровна, робко поглядывая на мужа.

   - Скоренько, сказалъ Пустовцевъ, пуская кольцами дымокъ.

   - Чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше, рѣзко проговорилъ Небѣда.

   - За чѣмъ же такъ торопиться?

   - За тѣмъ, чтобъ не дали мнѣ посреди улицы оплеухи! сказалъ Онисимъ Сергеевичъ, дрожа отъ гнѣва.

   - Ахъ, Онисимъ! сказала Соломонида Егоровна. Какъ тебѣ не стыдно говорить это!

   - А что ты думаешь, баба? отвѣчалъ онъ съ злой ирон³ей. Можетъ, и въ самомъ дѣлѣ, стыдно. У насъ, слава Богу, зятекъ есть; заступится, въ случаѣ обиды; на дуэль вызоветъ.

   Пустовцевъ уронилъ папироску.

   - Вы недурно острите,- сказалъ онъ, презрительно улыбнувшись.

   - Да, у васъ научился, грубо отвѣчалъ Небѣда.

   - Однакожь мы порядкомъ ребячимся, сказалъ Пустовцевъ съ принужденной улыбкой.

   - Можетъ быть.

   - Я пришелъ къ вамъ проститься.

   - Ну, и прощайте.

   - Скажитежь, какъ мы разстаемся?

   - Очень просто: я ѣду, а вы тутъ остаетесь.

   - И только?

   - Не больше.

   - Жаль!

   - Мало ли чего! Иному есть и больше что пожалѣть, да не приходится. У иного, батюшка, сердце кровью обливается, да показать людямъ стыдно, засмѣютъ; у иного отняли великое сокровище, что синь-порохъ въ глазу, да пожаловаться некому, да, некому! Иного... да что толковать! Баста, аминь!

   И Онисимъ Сергеевичъ еще ниже наклонилъ голову.

   - Ваше сокровище, кажется, не въ дурныхъ рукахъ, протяжно сказалъ Пустовцевъ.

   - Да, скоро будетъ въ хорошихъ, а теперь покамѣстъ въ дурныхъ, отвѣчалъ Небѣда, поднявшись съ кресла и направляясь въ кабинетъ.

   - Жена! крикнулъ онъ въ дверяхъ.

   Соломонида Егоровна поспѣшно пошла къ мужу, и Пустовцевъ остался одинъ.

   Мрачно глядѣлъ онъ съ минуту на закрывш³яся предъ нимъ двери кабинета; стиснутыя губы и сдвинутыя брови его выражали гнѣвъ и досаду; ярк³й румянецъ, проступивш³й на блѣдныхъ и впалыхъ щекахъ его, обнаруживалъ безсильную злобу. Постоявъ немного, онъ громко засмѣялся, схватилъ шляпу, смялъ ее въ рукахъ и выбѣжалъ изъ дому.

   - Проклятъ часъ, когда я...

   Никто не слышалъ окончан³я крамольной рѣчи изгнанника изъ отческаго дома...

   А чего не вытерпѣла Marie въ коротк³й срокъ своего супружескаго житья-бытья! Оставленная отцомъ и матерью, воспитавшая въ себѣ непреодолимую антипат³ю къ сестрѣ, одна,- всегда одна, всѣмъ чужая,- она, какъ испуганная голубка, пряталась отъ коршуновъ и ястребовъ, готовыхъ ежеминутно терзать ее насмѣшками и злослов³емъ. Никто съ того самаго дня, какъ приняла она имя своего обольстителя, ни разу не заглянулъ къ ней; ни отъ кого изъ чужихъ не слышала она самаго обыкновеннаго привѣта дружбы,- и все то по милости своего избранника!.. Пустовцевъ всѣхъ оттолкнулъ отъ себя своею дерзостью и непреклонной гордостью, а дурная слава о несчастной Marie окончательно отдалила щекотливыхъ на чуж³е грѣхи барынь отъ обезчещеннаго дома. Терзалась гордая душа его, но не столько за свое унижен³е, сколько за унижен³е той, которую онъ самъ погубилъ невозвратно. Въ гнѣвной раздражительности онъ осыпалъ передъ Marie самыми злыми и язвительными насмѣшками всякаго, кто осмѣливался быть невнимательнымъ къ нему; каждый день возвращался онъ домой тревожный, безпокойный, и послѣ двухчасоваго молчан³я разражался саркахмами и презрѣн³емъ, не щадя ни узъ родства, ни привязанности дружбы, ни незапятнаннаго имени дѣвицы. Но холодно уже и безучастно принимала Marie эти вспышки безсильной досады; чистая душа ея съ покорност³ю усматривала справедливость гонен³я людскаго, и тайно отъ мужа она молила Бога прекратятъ ея невыносимыя страдан³я. Беззаконно зачатый плодъ преступной любви, вмѣсто радости и утѣшен³я, поселялъ въ ней стыдъ и отчаян³е. Мать страшилась святаго назван³я матери!...

   Боже мой, Боже мой! Какъ велика цѣна искуплен³я за одно минутное увлечен³е неопытнаго сердца!... Но не щадитъ судъ Твой и нынѣ обольщаемыхъ преступницъ, какъ не пощадилъ онъ прародительницу нашу, обольщенную зм³емъ-искусителемъ!....

  

  

   Marie увидала слишкомъ замѣтно. Лютая чахотка развилась въ ней до ужасающей степени. Доктора, послѣ нѣсколькихъ консил³умовъ, рѣшили, что главною причиной болѣзни ихъ пац³ентки было то, что она, разгоряченная танцами, во время извѣстнаго пикника, пила холодную воду. Это, между прочимъ, послужило весьма поучительнымъ примѣромъ, которымъ каждый изъ докторовъ воспользовался при удобномъ случаѣ, внушая осторожность молодымъ своимъ пац³енткамъ. Но никто изъ просвѣщенныхъ питомцевъ эскулапа на намекнулъ на ту заповѣдную тайну, которая червемъ зародились въ душѣ страдалицы и подточила жизнь ея въ самомъ корнѣ.

   Пустовцевъ съ ужасомъ видѣлъ разрушен³е любимаго имъ существа. Онъ любилъ ее, какъ свою жертву, со всемъ пламенемъ бурной, неистовой страсти. Будь Marie въ цвѣтущемъ здоровьѣ, будь она весела и игрива, какъ бывала прежде,- можетъ быть, Пустовцевъ и охладѣлъ бы мало по малу, удовлетворивъ своей чувственности, но страдан³я любимаго существа возвысили цѣну его, и потухающая любовь поддерживалась неизбѣжной внимательностью къ больной. Мысль о вѣчной разлукѣ съ Marie обдавала его смертельнымъ холодомъ, и съ содроган³емъ видя близкое осуществлен³е пугавшихъ его ожидан³й, онъ произносилъ хульный ропотъ на Того, Кому не зналъ имени, но присутств³е Котораго, мимо желан³я своего, ощущалъ онъ слишкомъ осязательно. Раздраженное чувство искало успокоен³я въ чемъ бы то ни было, и онъ прибѣгалъ къ отрицан³ю всего, чѣмъ живетъ нашъ внутренн³й человѣкъ. Такъ неизлечимо страдающ³й нѣкоторыми физическими болями прибѣгаетъ къ яду, на мгновен³е заглушающему нестерпимыя его страдан³я...

   - Что жь такое? говорилъ Пустовцевъ въ так³я минуты. Смерть - это общ³й удѣлъ всего существующаго! Кто мы, откуда, куда пойдемъ и чѣмъ будемъ - кто это знаетъ? Умрешь - похоронятъ, наростетъ лишн³й слой земли - и кончено! Проповѣдуютъ тамъ о какомъ-то безсмерт³и; слабыя натуры вѣрятъ этому, нисколько не подозрѣвая, какъ смѣшны и глупы претенз³и куска земли на вѣчную жизнь въ какомъ-то надзвѣздномъ м³рѣ...

   Не далеко уйдешь, господинъ философъ, съ такими убѣжден³ями! Скажется со временемъ желаемое тобой ничтожество, явится оно: но не въ томъ видѣ, въ какомъ ты его себѣ воображаешь. Источатъ черви бренное тѣло твое: но и оно не изчезнетъ обманчивымъ миражемъ. Разсѣявшись въ мир³ады атомовъ, оно до послѣдняго воскресен³я своего станетъ проявляться въ другихъ творен³яхъ, полныхъ жизни, и не истлѣетъ до конца вѣка!... Излетитъ изъ тѣла та невѣдомая сила, которую ты самъ же назвалъ душою, и по которой ты далъ себѣ право горделиво испытывать тайны. природы и возноситься мысл³ю выше звѣздъ небесныхъ,- излетитъ она, и не найдетъ стих³й, могущихъ обратить ее въ ничтожество, ибо она чище, эфирнѣе всякой стих³и, сильнѣе всего сотвореннаго; а сильное слабому не поддается... Явится тебѣ, философъ, желаемое тобой ничтожество: но явится въ сознательномъ твоемъ отпаден³и отъ Того, Кто есть все, Кѣмъ все живетъ и внѣ Котораго ты точно ничто!...

   Люди, люди! Чѣмъ вы играете и что бросаете на необъятную ставку вѣчности!... Мысль цѣпенѣетъ отъ ужаса!..

   Въ одно утро докторъ, постоянно навѣщавш³й больную Marie, безпокойно замѣтилъ Пустовцеву, что положен³е его супруги очень ненадежно, и что не мѣшало бы пригласить такого-то и такого-то для общаго совѣщан³я.

   - Превосходно, отвѣчалъ Пустовцевъ, а позволите ли узнать, для какой это надобности?

   - Для....

   - Я вамъ помогу, перебилъ Пустовцевъ, - для того, чтобъ по формальному протоколу, утвержденному подписью нѣсколькихъ изъ вашей брат³и, отправить ее въ елисейск³я - такъ чтоль?

   - Какъ вамъ угодно....

   - Мнѣ угодно, чтобъ вы одни отправили ее туда, по всемъ правиламъ вашей премудрой медицины.

   - Извините-съ, сказалъ обиженный докторъ, принимаясь за шляпу.

   - Къ чему такая щекотливость? Полноте, сказалъ Пустовцевъ, удерживая доктора. Я такъ раздраженъ... самъ не понимаю, что говорю. Сядемте, да потолкуемъ, Пустовцевъ усѣлся въ кресло.

   - Нуте-съ, скажите же, что вы тамъ находите въ моей Marie?

   Докторъ, разсчитавъ, что чрезмѣрная амбиц³я можетъ лишить его порядочнаго куша, заработаннаго, но еще не полученнаго имъ, помѣстился насупротивъ Пустовцева.

   - Плохо-съ, какъ я уже имѣлъ честь доложить вамъ. Въ эту ночь, какъ мнѣ кажется, васъ можно будетъ поздравить отцомъ: но сомнѣваюсь, чтобъ родилась дитя живое. Ваша супруга истощена до крайности, и разрѣшен³е будетъ послѣднимъ исходомъ ея силъ жизненныхъ-съ. Остановить за тѣмъ разрушительное дѣйств³е чахотки не предвидится никакой, такъ сказать, возможности.

   Пустовцевъ, въ продолжен³и этой тирады медленно открывавш³й бумажникъ, досталъ оттуда радужный билетъ и подалъ его доктору.

   - Благодарю васъ, докторъ, сказалъ онъ насмѣшливо, за ваши труды, а всего больше, за пособ³е.

   Добрый докторъ принялъ двумя пальцами депозитку, и вѣжливо откланялся Пустовцеву.

   Въ самомъ дѣлѣ, въ эту же ночь Marie стала матерью: но не увидала она свѣтлыхъ глазокъ своего малютки. Плодъ преступной любви перешелъ изъ одной могилы въ другую...

   Дыхан³е смерти уже носилось надъ обезсилѣвшей матерью: но и тутъ едва могла она упросить своего Валер³ана, чтобъ онъ позволилъ ей прибѣгнуть къ утѣшен³ямъ религ³й. Долго отвѣчалъ онъ на усильные прозьбы жены своей мрачнымъ молчан³емъ, наконецъ согласился и велѣлъ позвать священника.

   - Батюшка! сказалъ онъ, встрѣчая на порогѣ отца духовнаго. Жена моя хочетъ о чемъ-то говорить съ вами. Что слѣдуетъ заплатить вамъ за такой трудъ?

   Оскорбленный служитель олтаря въ негодован³и отступилъ отъ Пустовцева. Онъ хотѣлъ отвѣчать что-то на такую дерзость, но потомъ какъ будто отдумалъ, поклонился и хотѣлъ выдти.

   - Позвольте, сказалъ Пустовцевъ, вы, кажется, обидѣлись? Чтожь тутъ такого? Это вѣдь ремесло ваше. Съ меня же берутъ доктора за то, что приготовляютъ къ смерти.

   - Я, милостивый государь, не приготовляю, а напутствую умирающихъ.

   - Все одно! Перемѣна только въ слогѣ.

   - Извините, что я васъ побезпокоилъ.

   - Меня? Да вы вѣдь не ко мнѣ пожаловали.

   - Знаю. Вамъ и не нужны наши утѣшен³я. Дай только Богъ, чтобъ вы сами не потребовали ихъ когда нибудь поздо и безплодно!

   - Постараюсь! дерзко и гордо отвѣтилъ Пустовцевъ.

   - Батюшка, сказала горничная, подходя подъ благословен³е,- барыня васъ проситъ.

   - Позволите? сказалъ священникъ.

   - Сдѣлайте одолжен³е! Однакожь не будьте на меня въ претенз³и.

   - Милостивый государь! еслибъ вы меня и болѣе оскорбили, я все таки не пошелъ бы теперь отъ васъ. Когда разятъ воина, на полѣ брани, онъ долженъ стоять: такъ и мы - недостойные служители олтаря Господня..

   - Как³е однакожь низк³е характеры у этихъ поповъ! почти вслухъ сказалъ Пустовцевъ, провожая презрительнымъ взглядомъ уходившаго къ больной священника.

   Чахотка быстро и сокрушительно добивала свою жертву. Marie уже потеряла голосъ, и часами почитала жизнь свою. Благочестивый служитель олтаря Господня всяк³й день по нѣскольку часовъ оставался у больной, врачуя и укрепляя душу страдалицы въ тяжелой борьбѣ съ мучительнымъ раскаян³емъ. Пустовцевъ въ так³я часы никогда не входилъ въ спальню жены; онъ видѣть не могъ этихъ, по его выражен³ю, тунеядцевъ, которые живутъ на счетъ суевѣр³я тупыхъ головъ.

   Въ послѣдн³й однакожь день Marie настойчиво потребовала къ себѣ мужа при священникѣ. Тихимъ, но грознымъ взоромъ встрѣтила она своего Валер³ана, и трепещущей рукой указала ему мѣсто у ногъ своихъ.

   - Ну что, батюшка, сказалъ Пустовцевъ съ злой усмѣшкой, какъ идетъ ваше леченье?

   - Слава Богу, смиренно отвѣчалъ священникъ.

   - Да вы какъ лечите ее - на животъ или на смерть?

   - На животъ, Валер³анъ Ильичъ, на вѣчный животъ.

   - Лучше бы на временный, а вѣчный-то поберегли бы для себя.

   - Марья Онисимовна не захочетъ теперь промѣнять своего вѣчнаго на ваше временное.

   - Будто?

   - Увѣряю васъ моимъ ³ерейскимъ словомъ.

   - Отъ чегожь это?

   - Отъ того, сказалъ ³ерей Бож³й, и голосъ его сдѣлался грозенъ,- отъ того, что вы отравили ея временное счастье; отъ того, что вы заразили ее такой болѣзн³ю, которой не вылечить бы мнѣ никогда, еслибъ не благодать Бож³я. При ея лишь всесильномъ дѣйств³я, открылась растлѣнная вами душа страдалицы къ святымъ утѣшен³ямъ вѣры и надежды на небесныя обѣтован³я... Боже милостивый! Что было бы съ нею, еслибы она осталась при томъ отчаян³и, въ которое вы ввергли ее вашими богопротивными правилами и неосторожными внушен³ями... Валер³анъ Ильичъ! Не обижайтесь моимъ дерзновен³емъ; я говорю не отъ себя, но отъ имени Того, Кому служу и Кого вы не хотите знать. Придетъ пора, когда Онъ Самъ скажется вамъ... но да сохранятъ васъ силы небесныя отъ страшнаго суда Бож³я!..

   На глазахъ служителя олтаря заблистали искренн³я слезы сокрушен³я о погибающемъ. Marie, рыдала. Пустовцевъ бросилъ гнѣвный взглядъ на священника и наклонялся къ женѣ.

   - Валер³анъ, Валер³анъ, сквозь рыдан³я шептала страдалица. Опомнись, покайся!,

   - Ужь поздо!.. отвѣчалъ съ страшной улыбкой отступникъ.

   - Никогда не поздо! отозвался священникъ. Богъ....

   - Оставьте, отецъ святой, ваши назидан³я! гнѣвно перебилъ Пустовцевъ. Онѣ мнѣ не нужны. Я лучше васъ знаю, во что мнѣ вѣрить и чего надѣяться. Разсказывайте ваши бредни глупымъ суевѣрамъ. Можетъ быть, вы спасете ихъ этимъ отъ общей участи всего земнаго. Оставьте жь меня и дѣлайте свое дѣло!

   И демонъ-соблазнитель вышелъ изъ спальни умиравшей своей жертвы....

   Въ ночь эту не стало Marie. Успокоенная, примиренная съ небомъ, она тихо отошла въ ту страну, гдѣ нѣтъ ни печали, ни болѣзни, ни воздыхан³я....

   Возмутительно-страшно было отчаян³е Пустовцева. Отказавшись отъ утѣшен³й религ³и, увидавъ разрушен³е мечтательнаго своего счаст³я, всѣми покинутый и оставленный, онъ заперся въ своемъ кабинетѣ, предоставивъ прислугѣ послѣдн³я попечен³я объ усопшей. Только тогда, когда шумная толпа окружила домъ, въ ожидан³и выноса тѣла, вышелъ онъ изъ кабинета - блѣдный и мрачный.

   - Яко отецъ мой и мати моя остависта мя, Господь же воспр³ять мя, читалъ псаломщикъ мѣрнымъ, протяжнымъ голосомъ.

   - Замолчи! крикнулъ Пустовцевъ. Всѣ предстоявш³е вздрогнули. Онъ приблизился къ гробу, вмѣщавшему въ себѣ бренные останки его жертвы, окинулъ презрительнымъ взглядомъ святыню, принесенную изъ храма Бож³я въ домъ плача и рыдан³й, и медленно пошелъ во внутренн³я комнаты, давъ знакъ начинать послѣднюю церемон³ю.

   Не было недостатка въ любопытныхъ, провожавшихъ гробъ страдалицы; не было недостатка и въ слезахъ поздняго сожалѣн³я. Люди плакали, какъ крокодилы, надъ убитой ими жертвой....

   Процесс³я приближалась къ кладбищу. Звучное и грустное пѣн³е хора далеко разносилось по окрестности, и будничные труженики бросали свои занят³я и опрометью бѣжали въ улицу, гдѣ представлялся предметъ ихъ праздному любопытству.

   У самаго подъѣзда къ кладбищу стоялъ дорожный экипажъ; онъ медленно отъѣхалъ въ сторону, замѣтивъ приближен³е печальной колесницы. Снявъ шапку, приподнялся кучеръ на козлахъ и сталъ набожно креститься. Гробъ внесли въ ограду. У часовни Надежды Софьиной стоялъ какой-то господинъ, одѣтый по дорожному. Онъ только что кончилъ молитву, и на глазахъ его еще не высохли слезы тихой христ³анской грусти и теплаго чувства. Проѣзж³й повернулся и спросилъ проходившаго мимо гробокопателя: кого это хоронятъ?

   - Пустовцеву-съ,- барыню, отвѣчалъ гробокопатель, проворно удаляясь.

   Проѣзж³й задрожалъ; обѣими руками оперся онъ о холодную стѣну часовни, и слезы ручьемъ полились изъ необсохшихъ еще глазъ его.

   Это былъ Софьинъ.

   Вдругъ по всей толпѣ электрическою искрой пробѣжало какое-то смятен³е.

   - Что такое? спрашивали одни.

   - Застрѣлился, отвѣчали друг³е.

   - Кто?

   - Пустовцевъ.

   И устрашенная толпа разошлась съ кладбища, и никто не пошелъ въ домъ, покинутый страдалицей и заклейменный самоуб³йствомъ отступника.

   На другой же день къ ночи видѣли бѣлый, сосновый гробъ, вывозимый за городъ полицейскими служителями, въ сопровожден³и квартальнаго, да двухъ какихъ-то бабъ и полупьянаго инвалида, безпечно разсуждавшихъ о произшедшемъ. Прохож³е останавливались на минуту, но не видя ни крѳста, ни иконы, удалялись, не сказавъ даже покойнику "царств³я небеснаго". А въ модной ресторац³и, мимо которой везли бѣлый сосновый гробъ, раздавался громк³й, но невѣрный голосъ Племянничкова, распѣвавшаго во все горло: "вотъ развалины тѣ! На нихъ печать проклятья; на нихъ отяготѣлъ правдивый гнѣвъ Небесъ!"