Главная » Книги

Буссенар Луи Анри - Под Южным Крестом, Страница 5

Буссенар Луи Анри - Под Южным Крестом


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21

лись на ноги, порядком сконфуженные, а остальные воины боязливо пятились назад, дикарь, казавшийся их вождем, опустил копье и обратился к европейцам на незнакомом языке.
   Речь была длинная и сопровождалась самыми дикими жестами. Оратор указывал на каронов, продолжавших дрожать от страха. Он дал понять, что им надо отрубить головы, потом широко открыл рот, переводя глаза с белых на негров.
   - Черт побери, - проворчал наконец Фрикэ, смеясь и одновременно сердясь. - Кажется, этот негодяй принимает нас за антропофагов.
   - Это ни на что не похоже, - озлобленно ответил Пьер де Галь. - Ну, стоит ли быть образцовым матросом, питаться в течение тридцати лет сухими турецкими бобами и соленой свининой, и все это для того, чтобы эти дикари насмехались над нами подобным образом?
   Фрикэ протянул руку за куском саго и принялся грызть его с большим аппетитом. Потом, указав на черных и собственный рот, показал жестом любовь к растительной пище и полное отвращение к человеческому мясу.
   Дикарь, очевидно, не понял Фрикэ и истолковал его жест так, что парижанину было не по вкусу человеческое мясо в соединении с саго.
   - Да я не настолько глуп, как ты думаешь! Теперь он воображает, что я люблю говядину без хлеба. Как бы мне заставить этого скота папуаса понять?
   Разговор затягивался и, казалось, начинал принимать дурной оборот, потому что черные воины, теперь совершенно оправившиеся от испуга, потихоньку брались за оружие, готовясь к внезапному нападению.
   Но на этот раз спасителем явился опять тот же маленький Виктор. Смекнув, что, если не вмешаться, им грозит страшная беда, он, к удивлению своих товарищей, смело подошел к начальнику дикарей и заговорил с ним медленным и ровным голосом, визгливостью напоминавшим болтовню попугая.
   Виктор говорил долго и таким убедительным тоном, что друзья его не верили своим ушам. Аргументы, приводимые им, должно быть, ясно говорили за себя, потому что, о чудо, хмурое лицо начальника озарилось вдруг светлой улыбкой, он отшвырнул оружие и протянул по-европейски руку изумленному парижанину. Пьер, не менее удивленный, поспешил ответить на это неожиданное выражение учтивости, и все воины, желавшие, вероятно, только мирного окончания дела, тоже приблизились с выражением самой искренней дружбы.
   - Так вот что! - обратился Фрикэ к восхищенному китайцу. - Уж не говоришь ли ты на всех языках, милый малютка?
   - Нет, Фрикэ, они тоже говолят по-малайски. Очень холосо по-малайски. Они знают много евлопейцев.
   - Но о чем же он толковал нам перед этим?
   - Увидав нас с антропофагами, - отвечал молодой китаец на своем наречии, - папуасы вообразили, что мы их союзники и разделяем с ними их отвратительные привычки. Начальник говорил вам, что там, далеко, где солнце заходит, он видел белых, одетых и вооруженных, как и вы; но эти белые были добры и приветливы, убивали только кровожадных зверей и ловили птиц и насекомых. Они, дикари, служили им проводниками и научились любить и уважать их. Ошибка в отношении нас произошла оттого, что они видели, как мы делили трапезу с каронами, которые почитаются здесь за людей вредных и которых надо всеми силами истреблять. Что же касается их, - они люди хорошие, мирные. Они, пожалуй, с удовольствием перережут горло своему недругу, но никогда не предавались каннибализму.
   - Очень хорошо, но что они хотят сделать с нашими гостями, начинающими, наконец, приходить в себя после полученной горячей трепки?
   - Отрубить им головы...
   - Ну, скажите пожалуйста. Если этот храбрец... Спроси у него, как его зовут?
   - Узинак.
   - Если этот храбрец Узинак только что находил странным и непонятным то, что белые едят человеческое мясо, то передай ему от моего имени, что эти белые находят привычку черных крошить на куски себе подобных просто возмутительной.
   - Он говорит, что это их правило.
   - Надо изменить его, потому что, пока жив, я не позволю, чтобы два существа, которых я приютил под моей кровлей... кровли, собственно, нет, да это все равно... которые сидели за моим столом... стол - земля, но так всегда говорится... были подло зарезаны.
   - Он согласен, но просит бус и ожерелья.
   - Скажи ему, что он многого хочет. Сейчас я не богаче нищего, который потерял все.
   Узинак не верил своим ушам: как, белые приехали в страну папуасов, не имея ни бус, ни тканей, ни ожерельев? Что же они делают здесь? Разве они не собирают насекомых, не ловят солнечных птичек?*
   ______________
   * Райские птички. - Прим. перев.
  
   - Передай ему, что у нас ничего нет, но если он отпустит каронов, я сделаю ему великолепный подарок.
   - Ты, кажется, много обещаешь, мой милый, - заметил Пьер де Галь.
   - Вовсе нет. Разве ты забыл, что у нас есть одна или две красные рубашки? Дикарь будет в восторге.
   Черный вождь, обрадованный обещанием, повернулся к каронам и торжественно произнес по-малайски:
   - Честное слово белых порука за вас. Белые никогда не врали... Идите!
   Два каннибала, пораженные таким счастливым исходом дела, молча поднялись и, подпрыгивая, как кенгуру, исчезли так быстро, что только пятки засверкали.
   Фрикэ, не меньше их довольный, предложил своим новым друзьям перекусить в ожидании ужина. Предложение его было принято с восторгом, ведь желудки папуасов почти всегда пусты. Закусывание длилось вплоть до ужина, украшенного двумя кенгуру, очень кстати застреленными Пьером де Галем. Когда наступила ночь, зажгли огромный костер, вокруг которого уселись папуасы, большие охотники до всяких забав и страстные любители поболтать.
   Вести разговор, конечно, было нелегко, потому что вопросы и ответы передавались через посредника, говорящего по-французски пополам с китайским, но беседа не была вялой благодаря различным комментариям словоохотливых переводчиков. Весь вечер оживлял Фрикэ. Парижанин хорошо знал страсть всех дикарей к музыке, папуасов особенно. Хотя его голос нестерпимо фальшивил, пение было не что иное, как безбожное коверкание музыкальных сольфеджио, он все-таки сумел ловко выйти из затруднения, устроив инструментальный концерт.
   Инструментальный концерт под 150R долготы на восток и 10R широты! Но веселый парижанин и тут не задумался. В тот момент, когда островитяне, усевшись, с поджатыми ногами в кружок на земле, тянули бесконечную и жалобную мелодию, посреди лужайки раздалась музыка, то живая и веселая, то протяжная и напоминающая звуки рожка, то вдруг переходящая в мелодию, чарующую слух, как пение соловья.
   Восторг дикарей был неописуем. Игра талантливого музыканта была поистине изумительна. В совершенстве изучив свой таинственный инструмент, он извлекал из него сильные и в то же время удивительно нежные звуки. Прекрасная мелодия сменялась модной шансонеткой, шансонетка полькой и так далее и так далее. Он приступал к исполнению каждой музыкальной вещи с искусством знаменитого маэстро и с одинаковым успехом доводил ее до конца. Увертюра к "Вильгельму Теллю", шансонетки из "Прекрасной Елены", баллада короля Туле или хоры из опер лились безостановочно, чередуясь друг с другом. Любопытно было смотреть, как стонали дикари при звуках хора воинов из "Фауста", как плакали, слушая песенку "Розы", или пускались в пляс при звуках польки Форбаха.
   Порядком устав, он вынужден был остановиться, несмотря на то, что ненасытные слушатели громко требовали продолжения концерта. Фрикэ пообещал непременно сыграть для них завтра, после чего мог, наконец, свободно растянуться под деревом и вкусить всю сладость сна. Пьер улегся рядом с ним в надежде услышать последнее слово этой музыкальной оргии.
   - Удивительно!.. Поразительно!.. Ничего подобного никогда не слыхал. Да каким же образом? Уж нет ли у тебя в животе музыкального ящика? Ты не человек, а просто чудо.
   Фрикэ захохотал.
   - Можно подумать, что ты насмехаешься надо мной. Как будто ты не знаешь, что два куска коры, гладко выскобленные и завернутые в обрывок листа, представляют из себя инструмент, в который надо только дуть, твердо зная свой репертуар. Всякий уличный мальчишка Парижа слушал такие музыкальные пьесы не один, а десять раз... с высоты райка, который был для меня в дни представлений настоящим раем.
   - А как выглядит сам инструмент?
   - Да ведь я только что описал его тебе. Я научился играть на нем в те дни, когда повесничал на улицах Парижа. И какую же ругань прохожих и вой собак слушал я, изучая этот самодельный инструмент! Довольно, попробуем теперь заснуть. Пока все обстоит благополучно. Наша звезда верно служила нам до сих пор, и мы с избытком вознаграждены за оказанный нам прием на острове Вудларк. План наших будущих отношений с папуасами у меня готов. Удовлетворение их страсти к музыке заменит мелкий стеклянный товар. Спокойной ночи.
   Но уснуть и погрузиться в мир мечтаний было совсем не так легко, как казалось сначала, и оба друга заметили, благодаря светлой ночи, как мало папуасы нуждаются в отдыхе. В самом деле, вместо того, чтобы растянуться на земле, они остались сидеть вокруг костра, болтая, смеясь, перебирая в памяти все события этого вечера и усердно припоминая мелодии примитивного инструмента парижского шалопая. Проспали они каких-нибудь два часа и, лишь только солнце позолотило верхушки гор, принялись рыскать по поляне.
   Следующий день был посвящен просушиванию саго и загрузке пироги, отысканной в тайнике и выведенной на свет Божий черными, бесстрашными водолазами. Фрикэ подарил Узинаку совсем новую огненно-красного цвета рубашку, в которую храбрый начальник дикарей тотчас нарядился. Пьер пожертвовал, в свою очередь, алого цвета платок, разорвав его на полосы по количеству воинов. Дикари обрадовались этому подарку не меньше начальника и сразу же понаделали из этих лоскутьев ожерелья, громко прославляя щедрость европейцев, умеющих угостить и вознаградить своих гостей сообразно с положением и заслугами.
   Так как в стране было изобилие саговых пальм, папуасы, пересилив свою врожденную, вошедшую в пословицу лень, заготовили громадное количество драгоценной муки. Отношения продолжали оставаться самыми дружелюбными благодаря веселому нраву парижанина, добродушию моряка и не прекращавшейся ни на минуту занятной болтовне с помощью Виктора.
   Так Фрикэ узнал, что Узинак, уроженец севера Новой Гвинеи, пришел в эти отдаленные места, находящиеся от его деревеньки на четыреста лье, ведомый единственным желанием перекочевать с насиженного места на новое, желанием, обычным у народов примитивных рас. Случай занес его в племя дикарей, живущих на юго-востоке отсюда, на расстоянии восьми дней плавания. Благодаря своей храбрости, Узинак стал их начальником и сумел заставить повиноваться себе беспрекословно. Отправившись в путь две недели назад, они забрели в эту отдаленную часть острова поохотиться, наловить рыбу и собирались уже отплыть в обратный путь, когда увидели негритов, почитаемых ими за кровожадных зверей и всячески преследуемых.
   Из этого рассказа парижанин хорошо запомнил лишь то, что деревенька, из которой отправились дикари, находится на юго-востоке.
   - Браво! Это и наша дорога, мы отправимся вместе.
   - Да, да, непременно вместе, - добавил Пьер де Галь.
   Приготовления к плаванию, были, наконец, окончены, запас саго туземцев перенесен на барку, так искусно скрытую в бухте, что европейцы и не подозревали о ее существовании.
   Увидев это чудо морского строительного искусства папуасов, Пьер де Галь вскрикнул от удивления.
   - Гм! - пробурчал в свою очередь Фрикэ. - Как тебе нравится этот адмиральский корабль?
   - Неглупы наши союзники, очень неглупы. Пирога устроена просто-напросто из бечевок, и рыболовы Ла-Манша, если б увидали ее, не преминули воспользоваться этим хитроумным изобретением.
   По красоте, легкости и удобству пирога представляет остроумнейшее изобретение из всех судовых построек подобного рода. Самые большие из них, так называемые пироги для дальнего плавания, имеют чуть не двадцать аршин в длину и два аршина в ширину. Такой была и та, которой, как знаток, любовался Пьер де Галь. Это скорлупа, выдолбленная из ствола крепкого кедрового дерева, чрезвычайно легкая на ходу; несмотря на большие размеры, толщина ее не больше четверти вершка, а для того, чтобы она не переломилась и не перекашивалась, она снабжена изнутри откосными подпорками. Красиво приподнятая на носу широким деревянным водорезом, она смело рассекает волны и быстро несется вперед.
   Пирога может делать крутые и быстрые повороты, отнюдь не уменьшая скорости хода, и не может опрокинуться. Две трети ее покрыты крышей из листьев, поддерживаемой легким срубом, назначение которой - защищать экипаж от палящих лучей солнца. Носовая часть отделана широкими досками, положенными вертикально. Доски украшены вычурной резьбой в виде листа, или человека, или зверя. В этом украшении богатая фантазия примитивных детей природы проявилась полностью.
   Что касается мачты, то внешне это одна из самых наивных выдумок и, на первый взгляд, кажется лишенной малейшего смысла. Представьте себе огромные козлы, служащие плотникам для обстругивания досок, которые вместо двух подпорок имеют три. Замените тяжелые куски дерева тремя бамбуковыми жердями, легонько прикрепленными к передней части пироги, и вы будете иметь представление об этой мачте без рей, ванты и штога. Кроме того, что ее можно поставить или спустить без труда, она обладает еще одним несравненным качеством: не оказывает сопротивления ветру и не мешает усилиям гребцов. Если подует попутный ветерок, сразу же ставится широкий парус - просто-напросто большая рогожа, сплетенная из пушка, покрывающего молодые листья саговой пальмы, или из самых тонких листовых жилок. Этот парус, скатанный вокруг бамбуковой ветки, имеет в длину шесть метров, в ширину два и распускается самым обычным способом. Если ветерок свежеет, достаточно ослабить средний канат, поддерживающий рею наверху мачты, - и парус опускается. Руль - длинное, с широкой лопаткой весло, привязанное к задней части пироги волокнами индийского тростника, им черномазые управляют необыкновенно ловко.
   Пирогу европейцы привязали к пироге папуасов. Потом наши друзья, счастливые, как потерпевшие кораблекрушение и отправляющиеся искать более гостеприимную страну, удобно разместились на гребном судне дикарей, торжественно названном адмиральским кораблем.
   Парижанин мечтал увидеть где-нибудь французский флаг, поднятый, как читатель помнит, со времени отъезда с "Лао-Дзы". Хотя корабли цивилизованных народов редко переплывают эти неизведанные моря, Фрикэ все-таки надеялся, если такой попадется, обратить на себя внимание экипажа. Почему, в самом деле, не попытать счастья? Кроме того, эти места изобилуют, по словам Узинака, пиратами-папуасами, совершающими набеги на берега и грабящими окрестные села. Они бесцеремонно нападают на рыболовов и уводят их в рабство. Только флаг, указывающий на людей цивилизованных и располагающих огнестрельным оружием, удерживает дикарей от грабежей и буйства.
   При слове "рабство", переданном Виктором, Фрикэ навострил уши.
   - Как? В Папуазии есть невольники? Неужели дикарям недостаточно одной общественной язвы - каннибализма? - спросил он у Узинака.
   Начальник захохотал и дал следующий ответ:
   - Папуасы не все антропофаги. Доказательство этого, например, береговые жители. Что же касается горцев, о, это другое дело. Береговые жители - люди смирные, гостеприимные, любят кочевать с места на место и питаются тем, что дает им рыбная ловля и саговое дерево. Горцы, напротив, ведут оседлую жизнь, охотятся, разводят иньям, сахарный тростник и так далее. Они сильны, свирепы и каннибалы.
   - Здесь, как я вижу, - заметил Фрикэ, - все навыворот. Чуть не во всех странах света землепашцы обычно смирные, береговые жители сущие разбойники. Не так ли, Пьер?
   - Совершенно верно, мой милый; но все-таки это не так странно, как кажется. Ты забываешь, что мы у антиподов и мир здесь стоит вверх дном.
   - Браво, - засмеялся Фрикэ, - ты первый угадал причину.
   - А что касается невольников, - объяснил Узинак, - сам увидишь, что мы с ними хорошо обходимся.
   - В этом я не сомневаюсь, мой храбрый папуас, и эта надежда отчасти мирит нас с половиной населения громадного острова Океании.
   Плавание тянулось без особых приключений уже целую неделю, приостанавливаясь только в безлунные ночи. Тогда пироги приставали к берегу, путешественники располагались лагерем неподалеку от них и с рассветом снова пускались в путь. По пути им не попадались корабли, принадлежащие цивилизованным странам, зато бесчисленное множество пирог, зачастую с весьма подозрительным экипажем, пересекало дорогу наших друзей и их союзников. Однажды случилось даже, что одна из сомнительных пирог попробовала было внезапно напасть на них. Приблизившись на расстояние человеческого голоса, люди чужого экипажа быстро сорвали на своей пироге крышу из листьев, мешающую натянуть лук. Это означало не пустое любопытство, а пахло наглым нападением. Фрикэ, проворно схватившись за ружье, послал в их сторону пулю. Успех был необыкновенный: черные зачинщики ссоры мигом водрузили крышу на место, что, по выражению Пьера, было равносильно закрытию пушечного люка, и быстро удалились в противоположную сторону.
   На восьмой день около полудня пирога вошла в узкий пролив, мелководный и унизанный коралловыми рифами, мешающими плаванию до такой степени, что несколько человек вынуждены были сойти в воду и тащить пирогу веревками. Но вдруг этот узкий мелководный пролив стал глубже и превратился в лиман, окаймленный с двух сторон густым кустарником.
   Лиман этот не мог быть ни чем иным, как устьем реки. На это указывала глубина и внезапно изменившийся цвет воды. В этом месте имелся как бы разрез в коралловой скале, потому что полипы, погибшие от смеси пресной воды с соленой, оставили свободным доступ к берегу.
   Солоноватая вода, гибельная для кораллов, способствовала росту корнепусков, "деревьев лихорадки", как называют их туземцы. Болотистая местность этих стран сплошь покрыта растением, распространяющим вокруг смертельную заразу.
   Пирога проходила в это время мимо целого ряда судов всех размеров, начиная с самого большого и кончая крошечной душегубкой, способной везти только одного гребца. Крики радости встретили появление белых, и приветствия огласили воздух.
   Середина реки была покрыта, как громадным букетом из зелени, множеством островков с извилистыми крутыми берегами. Поток воды терялся в широком бассейне, усеянном болотными растениями, в середине которого возвышалось с дюжину построек необыкновенно странной архитектуры.
   На целом лесе свай от семи до восьми метров в высоту, между которыми снует в лодках веселая и болтливая толпа, воздвигнуты на расстоянии почти пятидесяти метров от берега громадные постройки двух совершенно различных типов, сооруженные целиком из дерева. Большая их часть имеет форму четырехугольника, покрытого громадной крышей, устроенной из листьев банана или кокосового дерева и напоминающей крышу пироги. Два дома, гораздо меньше других и стоящие от первых на некотором расстоянии, походят на огромные ниши, поддерживаемые четырьмя длинными жердями.
   Фрикэ знаком спросил Узинака, что означает эта разница. Папуас ответил ему, что в этих нишах живут молодые люди возраста, в котором пора вступать в брак.
   Почти половина домов соединена с берегом целым рядом бревен, положенных одно к другому и поддерживаемых в наклонном положении козлами. Устроено все так, что малейшего усилия будет достаточно, чтобы столкнуть этот импровизированный мост в воду и создать непреодолимую преграду между постройками и твердой землей. Другие же, совершенно изолированные от берега, стоят на сваях, к которым привязаны лодки. Фрикэ, пораженный этим новым и странным зрелищем, не верил своим глазам. Это-то и есть свайные постройки, открытые в центре Африки и, по словам Ахилла Раффрая, одного из самых смелых и добросовестных французских исследователей Новой Гвинеи, очень похожие на "станции, растущие на озерах", которые существовали в доисторические времена и которые известны нам из описаний ученых, сделанных так верно, как будто они скопированы с натуры на островах Папуазии.
   Пирога остановилась, и Узинак стал готовиться к подъему в свое воздушное жилище. Ни лестницы и ничего похожего не было. Папуас проворно карабкался по сваям, за ним следовали, с ловкостью белки, два француза и молодой китаец, восхищая папуасов смелостью и легкостью движений.
   Трое друзей достигли, наконец, жилища папуасов.
   - Странное помещение, - проговорил Пьер, взбиравшийся первым. - В нем есть все, кроме самого необходимого.
   - О-ла-ла! - ответил Фрикэ. - Да здесь, должно быть, живут сумасшедшие. Каким образом, черт возьми, держатся они на этом полу и не падают в воду с перекладин, отстоящих друг от друга чуть не на метр... О милосердный Боже, как все это чудно!
   Зрелище было поистине удивительное. Жилище папуасов, имеющее, как мы уже сказали, форму четырехугольника, представляло изнутри раму на сваях с накиданными на нее вдоль и поперек перекладинами, образующими открытые решетчатые отверстия в квадратный метр, точно колодцы. Такой пол являлся продольным узким коридором. Направо и налево устроены легкие перегородки из листьев и жилок саговой пальмы с семью или восемью дверями, ведущими каждая в комнату отдельной семьи. Наконец, с передней части, со стороны моря, дом оканчивался широким выступом, открытым со всех сторон, с крышей из листьев. Эта терраса, куда собираются днем семьи, населяющие воздушное жилище, подышать чистым воздухом. Под словом семья мы не понимаем только отца, мать и их потомство. И употребляем его в самом широком смысле и разумеем под ним людей близких, а также невольников, одним словом, всех, кого общая нужда соединила вместе.
   Каждая отдельная комната предоставлена во владение одной семьи, и нередко случается, что в обширном воздушном помещении живут вместе пятьдесят или шестьдесят мужчин, женщин и детей, за исключением молодых людей, помещенных в отдельных домах.
   Все дикари в костюмах праотцов, грязные и вонючие, важно стояли на перекладинах, дружески приветствуя европейцев.
   Если внешний вид свайной постройки был странен и оригинален, то внутренность помещения превосходила все ожидания. Фрикэ и Пьеру де Галю казалось, что они просто-напросто попали на совет нечестивых, так здесь было все грязно, скверно и неуютно. Мебель состояла из накиданных там и сям веток, рогож, коры бамбука, лохмотьев и листьев, готовых, казалось, каждую минуту упасть в море, и беспорядочно набросанных на решетчатые отверстия нескольких досок, добраться до которых представлялось неискусному гимнасту делом невозможным. Одни доски служат вместо кроватей, другие очагом. Подстилка из листьев на первых заменяет матрацы, а толстый слой земли, покрывающий другие, служит очагом. Съестные припасы, когда они невозможны для еды в сыром виде, жарятся и варятся в золе. Копья, стрелы, остроги, весла виднеются всюду, кроме того, несколько цилиндров, и это все.
   Окинув быстрым взглядом эту примитивную обстановку, Фрикэ вздумал перейти длинный узкий коридор, чтобы посмотреть террасу. Миновать эти решетчатые отверстия, под которыми шумело и клокотало море, оказалось делом нелегким. Парижанин, однако, не задумался, он видел многое и почище этого. Ловко перепрыгивая с перекладины на перекладину, он достиг наконец выступа и остановился, пораженный величественным видом. Пьер смело следовал за ним; подобная гимнастика была для него делом привычным, недаром же он с малолетства находился на корабле. Виктор, несмотря на сильное желание не отстать от товарищей, не мог сдвинуться с перекладины, на которой стоял. Сильное головокружение приковало его к месту. Для него разостлали рогожи, по которым он, шатаясь, двинулся вперед, сопровождаемый свистками и насмешками четырех- и пятилетних мальчишек-дикарей, перепрыгивавших с перекладины на перекладину с проворством обезьян. Маленькие свинки с розовыми мордочками бежали за ними по перекладинам так же быстро, как по ровной земле.
   Узинак догнал двоих французов и, указывая им жестом на воздушный дом, казалось, говорил:
   - Будьте, как дома.
  
  

ГЛАВА X

Суеверия папуасов. - Малейшее отверстие в крыше влечет за собой величайшие бедствия. - Змеи, откармливаемые для употребления в пищу. - Условия рабства в Новой Гвинее. - Гирлянды из человеческих черепов и ловкие отсекатели голов. - Птички солнца. - Приготовления к охоте за райскими птичками. - Легенда о райских птичках. - Танцующее собрание. - Избиение. - "Крупный изумруд". - Царские райские птички. - Цвета, ослепительные, но вполне гармоничные. - Философские рассуждения Фрикэ относительно парижанок и англичан. - Пир у римского императора.

   Фрикэ и его друг, считая совершенно невозможным дальнейшее пребывание в комнате, чуть не герметически закупоренной со всех сторон, которую предоставил в их распоряжение Узинак, решили перебраться на террасу. Там им, людям, привыкшим дышать чистым воздухом, нечего было опасаться зловонных испарений воздушного пандемониума. Но их попытка перебраться в новое жилище не обошлась без скандала.
   Войдя в узкую комнатушку, Фрикэ очутился в полной темноте. Свет и воздух были необходимы. Но его просьба должна была пройти через Виктора, переводчика довольно медлительного и бестолкового. Поэтому Фрикэ сделал то, что сделал бы любой другой на его месте, то есть без рассуждений принялся за разборку крыши.
   Это подняло целую бурю. Все обитатели дома, мужчины, дети и толстопузые ребята, столпились у его конурки и принялись галдеть на все лады, включая маленьких свинок, презрительно отворачивавших свои розовые мордочки и яростно помахивавших хвостиками в знак своего негодования.
   - Что их так раззадорило? Как будто я совершил тяжкое преступление! Здесь можно задохнуться. Поймите же, я не хочу украсть у вас вашу клетку. Ну-ка, Виктор, разузнай, не совершил ли я какого-нибудь святотатства.
   Дикари оказались, пожалуй, и не совсем неправы в шумном выражении своего недовольства. Молодой человек узнал, что даже через самое маленькое отверстие, пробитое в крыше, немедленно появятся души усопших предков, которые принесут с собой различное колдовство, и горенка неминуемо превратится в источник зол и бедствий.
   - Ну, так и надо было сказать с самого начала. Кой черт мог предположить, что их предки, вместо того, чтобы оказывать благодеяния потомкам, сделаются ни с того, ни с сего самыми их злейшими врагами и всеми силами будут стараться насолить им? Во всяком случае, если их предки настолько злы, то не очень же они сильны, ведь в отверстиях здесь, кажется, нет недостатка. По мнению дикарей, излюбленное место пребывания душ усопших предков, должно быть, крыша. Отнесемся же с уважением к верованиям наших хозяев и поскорее переменим помещение. Э!.. Э!.. Это еще что такое? - вскричал Фрикэ изменившимся голосом.
   Сделав шаг назад, он нечаянно наступил на что-то мягкое и упругое, двигавшееся по полу, покрытому корой. Одновременно в темной горенке распространился приторный запах мускуса и явственно послышался легкий шорох, заслышав который, со всех сторон сбежались свинки и выстроились перед дверью полукругом, вытягивая розовые рыльца и оглашая воздух хрюканьем.
   - Уж не наступил ли я на какого-нибудь из предков? - спросил молодой человек, окруженный тремя или четырьмя великолепными змеями по три метра длиной, страшно толстыми и отливающими самыми яркими красками.
   - Как тебе это нравится? - проговорил Пьер де Галь. - Наши друзья-папуасы приготовили нам странных товарищей на ночь.
   - Змеи! Ах, черт возьми! Пожалуйста, не шути, это единственное животное, которого я не переношу. Они внушают мне не страх, а какое-то невероятное отвращение, пересилить которое я не в состоянии.
   - Странно, но свинки совсем не кажутся испуганными. Наоборот, змеи собираются убраться назад. Вот так смельчаки! Смотри, свиньи намерены сожрать их.
   Но не так отнесся Узинак к нашествию свинок. Проворно схватив длинное копье и употребив его вместо хлыста, он метко щелкнул им по свинкам и разогнал крикливый батальон. Пока свинки, боязливо и в то же время ластясь, как балованные собачонки, прятались на руках женщин и детей, начальник дикарей загнал в горенку красивых пресмыкающихся и шумно захлопнул за ними дверь.
   - А то, чего доброго, они их съедят, - сказал он по-малайски, - но змеи еще не достаточно жирны.
   - Кто? Змеи?
   - Конечно. Мы откармливаем их для себя. Они живут на свободе и совсем не ядовиты.
   - Допустим, что так, мой достойный папуас. Но мой друг и я совершенно не расположены к животным такого сорта.
   Хотя Фрикэ не имел, к сожалению, времени изучить ту часть зоологии, которая рассказывает о породах змей, он ничуть не испугался при виде этих змей, самых красивых из всех пресмыкающихся - если только змея может быть красива - и самых безвредных. Он сразу распознал змею породы, которая водится исключительно в Папуазии и является как бы связующим звеном между пресмыкающимися Старого и Нового Света, так как по строению тела и по своим привычкам эти змеи существенно отличаются от пифона Африки и ужей Америки.
   Чешуйки, окаймляющие рот змеи, изборождены четырехугольными ямочками, что придает ей чрезвычайно противный вид, несмотря на необыкновенно красивую кожу. В длину она от двух до трех метров. В молодом возрасте змея красно-кирпичного цвета, испещренная иероглифами; позднее становится ярко-оранжевой и иероглифы исчезают; затем она переходит в темно-зеленый с мелкими крапинками и, наконец, становится великолепного голубовато-стального цвета.
   Но какой бы она ни была, - ядовитой или не ядовитой, красивой или отвратительной, - Фрикэ не переносил змей.
   С двумя товарищами он переселился на открытую часть воздушного дома, где они провели три дня в ожидании обещанного Узинаком веселого праздника, после которого друзья снова собирались пуститься в путь-дорогу на своем хрупком челноке.
   Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларка: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа... прическа совсем иная. Перед вами целые копны из волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью головни, продетой в густую шапку косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой подножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с крепко всаженным в него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, скорее похожим на вилку, чем на что-либо другое.
   Занимаясь изучением дикарей, Фрикэ припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.
   Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке Узинака их было немалое количество. Но парижанин ни разу не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому интересы у них общие, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них - дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, став взрослыми, откупаются на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.
   Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.
   Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрикэ и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Они вскоре возвратились назад, оглашая воздух бешеными криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.
   Мешки втащили на сваи, гам и шум невероятно усилились. Затем Узинак и два почетных лица осторожно приступили к вскрытию мешков.
   При виде их содержимого на лице Фрикэ невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполненными человеческими черепами, высохшими, глянцевитыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.
   - Вот так сюрприз, - шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.
   - Если это приготовление к празднику, каким же будет, в таком случае, сам праздник?
   - Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их угощениях человеческим мясом, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!
   - Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!
   - Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.
   Мужчины мерным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и очень пьянящему.
   Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще заунывнее. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.
   - Теперь можно отправляться и на охоту, - вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.
   - А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?
   - Птичек солнца, - ответил он радостно.
   - Позвольте мне вам заметить, - возразил парижанин, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, - что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.
   На лице Узинака выразилось удивление.
   - Разве белые не знают, что папуасы никогда не отправляются в путь, не обезопасив своих жилищ от вторжения негодяев? А чем же лучше обезопасить их, как ни выставив на показ черепа врагов, убитых в сражениях!
   Фрикэ отрицательно покачал головой.
   - А когда белые отправляются на охоту или идут на войну, кто оберегает их дома от вторжения злых людей? Кто защитит их семьи от негодяев?
   - Наши способы ограждать наши дома и семьи от дурных случайностей гораздо менее сложны. Независимо от крепких запоров, в каждом городе есть джентльмены, одетые все в черное, которые зовутся городской стражей и которые без всякой церемонии арестуют всякого, кто покусится на чужую собственность.
   Последняя фраза, переданная дикарю Виктором, произвела на него странное впечатление.
   Папуас отчаянно замахал головой и отвечал, немного подумав:
   - В Дорсее и Амбербаки я знавал много белых, относящихся к черепам далеко не с таким отвращением. Они покупали их и увозили в свои страны. Для чего они были им нужны, как не для острастки врагов?
   "А, - подумал Фрикэ, - это, по всей вероятности, натуралисты опустошали их коллекции для научных целей".
   Но что мог понимать в этом Узинак? Вряд ли ему было известно даже и название науки "антропология", а поэтому Фрикэ не счел нужным разубеждать дикаря.
   - Ну, а хозяев черепов вы, конечно, съели?
   - Нет, - отвечал храбрый вождь улыбаясь. - Мы не едим наших врагов. Мы воюем, и если победа остается за нами, уводим в рабство женщин и детей и отсекаем головы всем мужчинам. Один удар реда - и готово. В этом мы все чрезвычайно искусны. Тело бросаем в воду, а головы приносим домой. Правда, давно, очень давно, их варили и съедали. Так делают в моей стране и поныне, а мы прячем головы в муравейник. Никто не вычистит череп так, как муравей. Обглоданные черепа тщательно прячутся посредине леса в дуплах старых деревьев и в торжественных случаях, когда, например, жилище покидается на продолжительное время или при каких-нибудь других не менее важных случаях, они вносятся в дом. И никогда ни один из врагов, как бы смел и нахален он ни был, не дерзнет переступить порог жилища, охраняемого этими вражескими черепами, столь ужасными с виду. А теперь в путь-дорогу, отправимся охотиться за райскими птичками.
   - А зачем они тебе?
   - Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, риса и огненной воды, - сказал начальник, жадно облизываясь.
   - Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.
   Фрикэ и не подозревал, что шкурки райских птичек являются предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция снятия кожи с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Моллукским островам, - странам по преимуществу мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, продававшихся тогда на вес золота, - туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.
   Малайцы называли их "божьи птички". Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их "passaros do sol" - птички солнца, а голландцы звали их "avis paradiseus" - райские птички.
   Иоганн ван Линсготен в 1598 году, укрепляя за ними название, данное голландцами, выдумывает следующую легенду: "Эти замечательные по красоте перьев птички, - рассказывает он, - не имеют ни крыльев, ни лап, - в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть".
   Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсготена, Фуннель, один из товарищей Дампье, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На расспросы ему отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняющим образом, и, отуманенные, они падают на землю и становятся добычей муравьев.
   В 1760 году Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек "paradisea apoda" - безногие райские птички. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и, вдобавок, не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных птичек.
   Ни об одной, может быть, породе птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птичка, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится в ветках с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, кладет яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посредине спины имеется углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их, благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья в середину самых густых перьев и так далее, - словом, догадкам и предположениям не было конца.
   До настоящего времени исследования этого великолепного образца океанийской фауны продолжают оставаться далеко неполными и неточными, потому что и сейчас находятся естествоиспытатели, утверждающие, и вдобавок в печати, что птички эти ежедневно совершают перелет в Тернат, Бандские острова и Амбоину. Эту гипотезу, не имеющую ни малейшего основания, отвергают только два ученых: Руссель Валлас и Ахилл Раффрай, добросовестно изучившие на месте эту породу птиц. На вышеназванных островах, так же, как и в Европе, никогда не видели живых райских птичек, доказательством чему служит название "bourong mati" - мертвые птички, данное им туземцами.
   Теперь парижанин, никогда не отказывавшийся поучиться, если есть чему, мог ознакомиться хоть немного с образом жизни красивейших из птиц.
   Тридцать охотников были вооружены не так, как обычно: лук был гораздо меньше, стрелы заканчивались не костями и железом, а небольшим шариком, в большой палец толщиной, для того, чтобы только ошеломить птичку, а ни в коем случае не ранить ее и не испортить ее нежных перышков.
   Фрикэ и Пьер захватили с собой на всякий случай

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 350 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа