Буссенар Луи Анри - Под Южным Крестом

о не удалось, и несчастный француз полетел в глубокую яму. Падение оглушило его. Он лишился чувств.

   Обморок был непродолжителен, и, когда он очнулся, было еще совсем темно. Он сейчас же понял свое положение, припомнил обход вокруг лагеря, похищение, бегство и падение. Далее его воспоминания обрывались. Оставались предположения: где он? Куда попал? Очевидно, не в овраг, потому что дно ямы было рыхлое, взрытое. Фрикэ с усилием привстал и, к ужасу своему, почувствовал, что ему невыносимо больно ступать на левую ногу.

   - Вот тебе и праздник! Нога хоть и не сломана, а все же вывихнута. Впрочем, не век же мне здесь оставаться, - продолжал он, по привычке говоря с самим собою. - Что-нибудь нужно придумать. Жаль, фитиль мой промок, как губка, а хорошо было бы его зажечь. Попробую узнать наощупь, велика ли яма... только бы не попасть в какую-нибудь другую.

   Он пополз на четвереньках и почти сразу же остановился, услыхав позади чье-то прерывистое хрипение.

   - Вот тебе на! Это еще что такое? - произнес парижанин вполголоса, оборачиваясь назад.

   Он увидел в темноте две неподвижные светлые точки с зеленоватым отблеском.

   - Это уж, конечно, не светлячки, а что-нибудь почище, - сказал он. - Это чьи-то глаза. Уж не тигра ли? Конечно, чьи же больше? Эта огромная кошка имеет, в числе многих других, еще и то преимущество, что может видеть даже в потьмах. Хорошенькая парочка глаз, точно две свечки. Будь я уверен, что не промахнусь, непременно пустил бы пулю в который-нибудь из них. Но беда в том, что если я не попаду, то буду растерзан. Так. Отлично. Только этого не доставало: угодить в тигровую яму. Сюда малайцы завлекают этих кровожадных зверей, чтобы убивать их без опасности для себя. Хорошо еще, что тут не натыкано заостренных кольев, а то мне был бы конец. Правда, мне и теперь не очень весело, но зато хоть есть надежда, что утро вечера мудренее. Подождем, что будет дальше. Должно быть, и тигру не сладко здесь: что-то он на меня не нападает. Приму на всякий случай меры и стану подальше, в другом конце ямы...

   Фрикэ пополз в противоположную сторону и шагов через двенадцать опять остановился не столько от испуга, сколько от удивления: он дотронулся рукой до какого-то косматого тела, судорожно вздрагивавшего.

   - Э, да тут у нас целый зверинец. Кого это еще Бог послал? Кто это так дрожит от страха и щелкает зубами?

   Второе животное жалобно застонало.

   - Отличное трио. Наверное, и у тигра что-нибудь сломано или вывихнуто, только он молчит. Три инвалида в одной яме! Авось не подеремся. По крайней мере, я не желаю ни на кого нападать.

   Второе животное, покрытое косматой шерстью, дрожало всем телом под рукой молодого человека и, ползая по земле, старалось избавиться от этого прикосновения. Должно быть, животному было очень трудно двигаться, потому что оно стонало и пыхтело.

   Фрикэ заговорил опять:

   Я не имею права стеснять своих товарищей по несчастью. Я пришел после всех. По старинному обычаю место принадлежит тому, кто первый его занял. Надо ползти дальше... Хоть вот сюда. Здесь место ничего, довольно удобное. Жаль только, что на дне вода, а то здесь было бы недурно. Соседи смирные, не буйные, не пристают, не надоедают, и если б не эти назойливые глаза, я преспокойно заснул бы сном праведника, ни о чем не тревожась.

   Однако Фрикэ в конце концов все-таки заснул, не заботясь о тигровых глазах, и, как это ни странно, очень крепко проспал до самого восхода солнца, котором возвестили веселым чириканьем болтливые птички.

   В яму проник слабый луч и разбудил Фрикэ. Парижанин не ошибся: лукавый попутал его и завел на тропинку, протоптанную дикими зверями. Туземцы устроили на этой тропинке яму, прикрытую снаружи хворостом и травой. Яма была замаскирована так искусно, что даже звери попались в эту первобытную, но в высшей степени опасную западню. Она была не глубока - метра четыре, не больше, но стены ее были не прямые, а наклонены вовнутрь, так что яма представляла собой усеченную пирамиду, нижнее основание которой было, по крайней мере, в два раза больше верхнего. При свете луча, пробравшегося сквозь заваленное хворостом отверстие, Фрикэ с досадой увидел, что выбраться на Божий свет по таким наклонным стенам невозможно.

   Затем его глаза осмотрели более темные уголки ямы. Все оказалось так, как он думал: в четырех метрах от него, положив морду на вытянутые лапы, лежал великолепный тигр, неподвижный, точно изваяние. Конечно, тигры на Борнео не так велики и свирепы, как бенгальские, но все же это сильное и довольно опасное животное. Это, между прочим, пришло в голову и Фрикэ.

   - Сравнительно менее свирепый тигр, - сказал он про себя, - все-таки тигр, а не агнец. Лучше оставить его в покое, благо он лежит смирно и как будто спит. Ну, а кто такой мой второй товарищ?.. Ба-ба-ба! Обезьяна, и пребольшущая. По меньшей мере орангутанг... Как? Еще третий? Боже мой, убитый олень! Бедняжка упал и разбился. Жаль, очень жаль. А в нем мяса килограммов пятьдесят. Этим можно будет ублаготворить тигра, когда он проголодается... Никто не шевелится, только я один болтаю вслух сам с собою. Неужели они меня боятся? Пожалуйста, господа, не бойтесь, я даже мухи не обижу. А ведь они вправду, должно быть, боятся. Тигр трясется, точно осиновый лист, а обезьяна - так та вовсе ополоумела от страха. Как знать: быть может, они себе что-нибудь повредили. Я сам с вывихом. Мне очень жалко, но лечить их я все же не могу... Надо подумать о том, как отсюда выбраться. Не век же мне здесь вековать!..

   При всей своей находчивости Фрикэ ничего не мог придумать, решительно ничего. Да и что он мог сделать с этими нависшими стенами, имея вывихнутую ногу? Из ямы можно было только вылететь на крыльях.

   Насчет зверей он тревожился, надо сказать правду, очень мало. Он знал, что западня действует на них ошеломляюще, в особенности первое время. И действительно случается, что в тигровые ямы попадают одновременно самые разные животные - и хищные, и безвредные, - причем в большинстве случаев бывает так, что кровожадные как будто даже не замечают присутствия вторых. Точно так же, когда пожар опустошает пампасы или какой-нибудь девственный лес, от опасности спасаются вместе бизоны, пантеры, антилопы, лошади и другие звери; бегут, толкают друг друга, не видят, не замечают ничего, пораженные общим смятением, общей паникой.

   Сидя на трупе оленя, Фрикэ усиленно размышлял. Но природа взяла свое: ему страшно захотелось и есть, и пить. Он выпил глоток воды из лужицы на дне ямы и посмотрел на оленя.

   - Сырое мясо... это отвратительно. Голод еще не настолько меня пронял, чтоб я стал его есть. Кроме того, если я отрежу кусок от оленя, может случиться, что вид окровавленного мяса разбудит в тигре аппетит, а кто поручится, что он не предпочтет кусок живого мяса мертвой добыче? Чего доброго... С этими животными надо держать ухо востро. Правда, здесь еще обезьяна, но как знать, может быть, человек покажется ему покажется вкуснее, что тогда?.. Тогда я, конечно, размозжу ему голову. Кстати, револьвер мой почти разряжен. Надо вставить недостающие патроны.

   И Фрикэ принялся заряжать револьвер. Звуки заставили тигра приподнять голову. Животное наморщило морду и заворчало на Фрикэ.

   - Ну, пожалуйста!.. Нельзя ли без угроз! Никто их не боится. Хотя тебя и называют льстецы царем лесов, но я докажу тебе, что человек - царь природы. Закрой пасть и молчи.

   Тигр словно послушался, замолчал и снова улегся, как изваяние.

   Парижанин усиленно ломал голову, стараясь придумать какое-нибудь средство. Проекты один другого смелее приходили ему на ум, но через минуту оказывались непрактичными. Все они, так сказать, разбивались о наклонные стены усеченной пирамиды. Сначала Фрикэ хотел изорвать свою одежду на полосы, связать из них веревку и перекинуть ее через перекладины, прикрывавшие яму. Но он сразу же понял, что это не годится. Во-первых, перекладины были слишком тонки и не выдержали бы тяжести Фрикэ, а во-вторых, ему нисколько не улыбалась перспектива появиться из ямы на свет Божий в чем мать родила. Его кожа совершенно не выносила тропического зноя. Можно было воспользоваться шкурой оленя, наделать из нее ремней... но жерди, ах, эти проклятые жерди! Выдержат ли они? Наконец, ему мог помешать тигр...

   - Ах, как я глуп! - воскликнул он, ударив себя по лбу. - Есть над чем думать! А ножик-то мой зачем? Он довольно широкий и крепкий. Я отлично могу прорыть им ход в земле. Сделаю наклонный лаз в стене пирамиды, вот и выход. На это понадобится два дня. Мясо и вода у меня есть. Вывих будет немного мешать, ну да ничего. Зато, как выберусь, побалую себя и отдохну всласть.

   Из предосторожности он набрал в шапку воды (шапка его была непромокаема) и поставил ее в углубление в уголке ямы, а мертвого оленя оттащил в сторону, чтоб не засыпать землей. После этого он принялся за саперную работу.

   Земля, на счастье, оказалась очень рыхлой; она состояла из песка и растительных остатков. Работа, несмотря на трудность, подвигалась с удивительной быстротой. Тяжелый нож, направляемый рукой неутомимого сапера, быстро и неуклонно проникал все дальше и дальше в землю, которая сыпалась на дно ямы.

   Таким образом Фрикэ довел свой, как он выражался, лаз почти до самого выхода из ямы; до уровня земли осталось метра два. Нужно было спуститься назад и отбросить скопившуюся у основания землю, чтобы оставить доступ воздуха.

   Обрадованный успехом своего предприятия, он соскользнул вниз на кучку мягкой земли и увидел, что тигр, заинтересовавшись таинственной работой, подошел к лазу и сунул морду в его нижнее отверстие.

   Это любопытство встревожило Фрикэ.

   - Приятель, больно уж ты любопытен. Так можно все дело испортить. Знай, что я работаю для нашей общей пользы... Когда я выйду, ничто не помешает выбраться на волю и тебе. А теперь уходи в свой угол и не мешай мне. Да ну же, ступай! Или, может быть, ты голоден? Так не угодно ли: стол накрыт, насыщайся, сколько душе угодно... А, ты все-таки не уходишь. Постой же. Вот это тебя заставит уйти.

   Он взял револьвер и выстрелил над головой зверя, но так, чтобы не задеть его и не ранить. Фрикэ знал, что нет ничего опаснее раненого тигра. Выстрел возымел свое действие. Оглушенный зверь отскочил назад и снова улегся в своем углу.

   Не заботясь о нем больше, Фрикэ отрезал ломоть от оленя, так как чувствовал страшный голод и проглотил его не разжевывая. Потом не вытерпел и, сжалившись над тигром, который выказал такое смирение и послушание, отрезал от оленя огромный кусок мяса и кинул голодному зверю, говоря:

   - На, ешь!.. А ты, обезьяночка моя... очень жаль, что ты не ешь мяса. Больше мне угостить тебя нечем. А живот тебе, небось, сильно подвело от голода... Ну, ничего, потерпи! За это я тебя так накормлю, когда выйдем отсюда, что просто чудо. А теперь за работу.

   Парижанин был неутомим. Настала ночь, а ему и горя мало. Копает да копает ножом. В глаза ему насыпалось земли, они распухли и болели, вывихнутая нога ныла, но он не обращал на это внимания и продолжал свое дело.

   Прошли сутки. Фрикэ все рыл и рыл без отдыха, зная, что если только он сделает передышку, то будет не в силах продолжать: до того он утомился и измучился. И странное дело: звери вели себя тихо, точно понимали смысл его работы. И особенно тих был тигр, проученный выстрелами и, быть может, привыкший к присутствию человека.

   Настало новое утро. Фрикэ почувствовал, что час освобождения близок, и энергичнее прежнего заработал ножом. До поверхности земли оставалось не более нескольких сантиметров. Вдруг парижанин услыхал внизу, в яме, жалобный крик.

   - Что там такое? Уж не тигр ли напал на мою обезьяну? Надо посмотреть. Да, кстати, напьюсь: жажда просто измучила, а в шапке у меня есть немного воды.

   Но Фрикэ думал на тигра напрасно. Тот лежал на своем месте, а обезьяна, умирая от голода и жажды, каталась по земле в страшных судорогах. Фрикэ самого мучила жажда, и он машинально поднес шапку к губам. Но потом его взгляд упал на обезьяну, которая глядела с такой тоской, что у Фрикэ сердце облилось кровью. Он нагнулся, приподнял обезьяне голову и влил ей в рот немного воды. Обезьяна жадно схватила шапку руками и выпила все до капли, потом опять легла на землю и успокоилась.

   - Бедное животное! - сказал молодой человек. - Не дать тебе напиться было бы грешно. Я так рад, что спас тебя от смерти, так доволен, что даже пить перехотелось. Да и ученые утверждают, что человек происходит от обезьяны; выходит, что я спас жизнь своему предку.

   Пять минут спустя он уже буравил толстый слой листьев, покрывавших почву. Он был свободен! У него хватило еще силы проползти несколько шагов от отверстия, которое было не шире лисьей норы, но тут усталость овладела всем его телом, и он впал в крепкий, тяжелый сон.

   Часа через три он проснулся от страшной рези в животе. Он открыл глаза, потянулся и вскрикнул от изумления. Тигр и орангутанг, выползшие из ямы вслед за молодым человеком, мирно лежали на земле рядышком около него, дожидаясь его пробуждения.

  

  

   - Скажите же наконец, милостивый государь, что вам от меня нужно?

   - От вас ничего. Я только хочу вашего счастья.

   - Моего счастья?

   - Конечно. Вы будете счастливы, хотя бы для этого мне пришлось поставить вверх дном весь архипелаг и поджечь с четырех концов остров.

   - Все те же речи, все то же насилие!

   - А от вас - все то же презрение ко мне, все то же упорство.

   - Потому что я вас боюсь, и ваши предложения меня совершенно не интересуют.

   - Почему? Что я вам сделал?

   - Как что сделали? Я прошу вас меня отпустить, а вы держите меня силой... Это оскорбительно...

   - Бланш!

   - Меня зовут мисс Флаксхан.

   - Мисс... простите. Ах, если бы вы знали...

   - Нечего мне знать. Я знаю, что я пленница.

   - О мисс...

   - Да, да, пленница или узница, если хотите. Что же этот дворец, как не тюрьма? Меня здесь держат насильно. Зачем меня отняли у опекунов?

   - Авантюристы они, ваши опекуны, как вы их называете.

   - Не смейте говорить о них таким образом. Им меня вверил, умирая, мой отец. Они честно заботились обо мне, трудились для меня, давали мне кусок хлеба...

   - Да чего же вам здесь не достает? Обстановка у вас роскошная, царская. Ваши ноги ступают по мягким восточным коврам, стены вашего жилища обиты дорогими тканями, у вас целая толпа рабов всех восточных национальностей. Дорогие камни, которые вы презрительно отбрасываете, годятся в любую царскую диадему. Золота, от которого вы отказываетесь, хватило бы для сотен тысяч бедных туземцев. Вы повелеваете целым городом; захотите - и будете царицей Океании.

   - Когда я была совсем маленькой девочкой, я жила с матерью. Это была тихая, грустная, бледная женщина. Мы были очень бедны, она кормилась своими трудами, но никогда не жаловалась на судьбу. Изредка к нам приезжал человек высокого роста и гордой наружности. Я помню, как крепко он целовал меня, прижимая к груди. Это был мой отец, он был моряк. Вскоре он погиб в море. Вы знаете это, потому что сами говорите, что были с ним знакомы. Слышите, сударь?

   - Слышу, мисс, но нельзя ли спросить: к чему вы это говорите?

   - А вот к чему. Моя мать жила и умерла в бедности, научив и меня презирать богатство; а мой отец, герой войны за независимость, передал мне любовь к свободе. Когда он умер, то человек, которому он меня поручил, продолжил со своими друзьями мое воспитание в том же направлении. Я им всем обязана. Благодаря им, я стала тем, что я теперь. А вы, милостивый государь, что вы для меня сделали? За что я должна быть вам благодарна? Недостойной хитростью, бесчестным подлогом вы меня выманили из пансиона и поселили в этом дворце, который хуже тюрьмы. Я люблю простоту, а вы окружаете меня роскошью. Вы меня принуждаете к тому, что мне не нравится. Очевидно, ваши намерения бесчестные, бессовестные.

   - Как, мисс? Разве я не относился к вам с глубокой преданностью, глубоким уважением?

   - Еще бы! Не доставало только, чтобы вы к бесчестности присоединили грубость.

   - Мисс!..

   - Знайте, сударь, что если б я не надеялась, что рано или поздно придет час моего избавления, то давно прибегла бы к смерти, как к надежной избавительнице от позора.

   - К смерти! Сохрани Бог!.. Что вы такое говорите!

   - А что? Вас это удивляет? Знайте, что во мне с детства развито презрение к смерти. Я не побоюсь ее, я предпочту ее позору.

   Такой разговор происходил во дворце борнейского магараджи. Девушка, говорившая так смело с человеком, привыкшим ко всеобщему преклонению и трепету, была совсем еще молоденькая, почти ребенок.

   Семнадцати лет, стройная, высокая, молодая мисс бесстрашно глядела на своего собеседника, ставя его в тупик смелыми речами и взглядами. Голос ее по временам дрожал от негодования, и на глазах выступали непрошеные слезы, но пламя, сверкавшее в молодых черных глазах, сейчас же осушало их. Прелестный контраст с черными глазами составляли белокурые волосы, падавшие густыми, тяжелыми косами из-под легонькой фетровой шляпки с белым страусовым пером. Кожа на лице, под которой текла алая горячая кровь, была нежна, как бархат, а яркий цвет ее еще не успел поблекнуть от горя и забот. Правильный нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями придавал, в сочетании с глазами, решительное выражение лицу, но это выражение смягчалось алыми губками необыкновенно нежной формы.

   Несмотря на ранний утренний час и на тропический зной, мисс Бланш была одета в полный костюм из легкой серой материи с короткой юбкой; на ее крошечных ножках были надеты высокие ботинки; это был настоящий дорожный туалет. Бланш носила его постоянно, в любую минуту готовая ко всем случайностям.

   Ее собеседник был тот самый человек, который привез на "Конкордию", находившуюся на карантине, экипаж из малайцев. Тот самый человек, который напугал синьора Пизани и перед которым трепетали и преклонялись все бандиты моря, - одним словом, это был сам атаман. Изящно одетый в европейское платье, он для беседы с молодой особой отложил в сторону зеленую чалму и одежду меккского пилигрима, которые внушали фанатичным мусульманам Борнео такое почтение к неведомому пришельцу.

   Несмотря на учтивое, почтительное обращение атамана с девушкой, во всей его джентльменской внешности виден был дикий зверь. Печать неукротимых страстей лежала на его бледном, бескровном лице с синими жилами на лбу. По временам эти жилы надувались при особенно резких выражениях девушки, но в ту же минуту он подавлял в себе гнев и принимал бесстрастный, холодно-учтивый вид благовоспитанного человека. Несмотря на сдержанность, улыбка бледных губ под крючковатым носом делала его похожим скорее на черную пантеру, чем на человека.

   Атаман был удивлен сопротивлением, которое оказывало ему юное, слабое созданье. Молодая девушка знала, что, находясь в его власти, она играет в опасную игру, но храбро шла навстречу опасности. Он видел, что она не шутит, что способна сделать так, как говорит, и потому ничего не ответил на ее резкости.

   Какими судьбами молодая девушка очутилась с атаманом в городе Борнео, во дворце у раджи? Каким образом попала красавица к зверю?

   Расскажу все по порядку, начиная с истории отца мисс Флаксхан и того человека, который завладел ею.

   В 1876 году и особенно в 1877 году число морских катастроф до такой степени увеличилось, что не могло быть сомнения в том, что тут действует чей-то злой умысел. Правительства заволновались, в палатах были сделаны запросы, и, между прочим, в английском парламенте, где лорд Гранвилль сказал замечательную речь, результатом которой было назначение секретной конференции между представителями держав. "Милостивые государи, - сказал этот выдающийся государственный деятель, - вероятное увеличение числа кораблекрушений за последние годы приводит меня к убеждению, что нет национальности, корабли которой были бы в настоящее время в безопасности на море. Для меня, как и для многих из вас, нет сомнения в том, что существует целое сообщество кораблекрушителей. Я могу представить документы, которые доказывают, что это общество в широких масштабах эксплуатирует страховые компании, уничтожая корабли с грузом, застрахованным по высокой цене..."

   Документы, представленные лордом Гранвиллем, были как нельзя более убедительны. Перечислив все корабли, исчезнувшие за последний короткий период, он привел точную цифру их действительной стоимости, терпеливо разыскав ее по ведомостям всех портов, и сопоставил с итогом страховых полисов. Громадная разница между двумя цифрами вызвала всеобщее изумление. Стало очевидно, что ради наживы приносились в жертву тысячи людей и что многие миллионы обманом перешли в руки неведомых негодяев.

   Итак, было официально констатировано существование кораблей-гробов, то есть кораблей с застрахованным грузом, заранее предназначенных к потоплению; а затем в один прекрасный день был открыт и способ "крушить" корабли. На бременском рейде стоял купеческий корабль "Мозель", готовый к выходу в море. Погрузка была закончена. На другой день предстояла посадка пассажиров. Оставалось погрузить еще несколько тюков, как вдруг на верфи, около которой стоял "Мозель", раздался ужасный взрыв. Четыре носильщика были убиты наповал. Собственник груза, некто Томас, дрезденский уроженец, наблюдавший за погрузкой, получил смертельную рану. За несколько минут до смерти этот человек раскаялся и сознался, что в тюках было огромное количество динамита. Взрыв должен был произойти после выхода корабля в море с помощью особой пружины, приведенной в действие часовым механизмом. Этот взрыв должен был полностью уничтожить корабль. "Мозель", застрахованный в нескольких обществах в десять раз дороже стоимости, спасся лишь чудом.

   Томас так и умер, не выдав своих сообщников.

   Таким образом случайное обстоятельство выявило один из способов, используемых кораблекрушителями. Оставался открытым вопрос о нападениях на корабли, который был еще сложнее и запутаннее. На помощь снова пришел случай и открыл, наконец, тайну.

   Один из самых блестящих офицеров нашего флота, богатого талантливыми людьми, решился взять на себя преследование кораблекрушителей. При поддержке министерства, которое предоставило в его распоряжение крейсер третьего ранга, этот офицер по имени барон де Вальпрэ после недолгого плавания убедился, что какое-то необычайно быстроходное судно, снабженное боевым тараном и грозной артиллерией, являлось исполнителем замыслов тайного общества. Этот таинственный корабль обладал способностью постоянно менять свой внешний вид до неузнаваемости, он плавал под всевозможными флагами, корабельные книги и документы были у него всегда в полном порядке и написаны на всех языках, так что морское начальство не могло ни к чему придраться. Обязанностью этого морского палача было грабить и топить почтовые и торговые суда, указанные ассоциацией. Цель почти всегда достигалась, и богатство преступного общества все росло и росло.

   Центральное управление пиратской компании находилось в Париже, а рядовые агенты были рассеяны по всему земному шару. Директор компании, при котором был создан особый совет, официально принадлежал к классу парижских финансистов. Он имел крупные связи в свете и вел роскошную жизнь денежного туза. Его агенты, принадлежавшие к различным классам общества, набирались из разных национальностей. Здесь был гордый немецкий чиновник и дикий паликар, чопорный англичанин и хвастливый бразилец, хитрый китаец и грубый янки, косоглазый малаец и людоед-зеландец, работорговец с гвинейского берега и упивающийся маслом камчадал, живорез-индус и фанатик-занзибарец, - и весь этот сброд повиновался одной общей власти; каждый получил от общей прибыли сообразно со своими заслугами.

   Несмотря на превосходную организацию этого общества, барону де Вальпрэ удалось нанести ему смертельный удар. Он узнал от одного из матросов таинственного судна некоторые подробности, которые позволили застичь пиратов в их логове. В экспедиции барона, командовавшего крейсером "Молния", участвовали, между прочим, и Андрэ Делькур, доктор Ламперриер, Пьер де Галь, Фрикэ и Князек.

   Преследуемый корветом "Молния", корабль пиратов, прозванный французами "Хищник", на глазах моряков погрузился вдруг во внутреннюю лагуну одного аттола. Очевидно, это был один из привычных маневров бандитов моря. Сидевшие на корабле пираты укрылись в подземных пещерах, устроенных природой в коралловых стенах рифа. Эти пещеры были обставлены с невероятной роскошью и служили для бандитов, убежищем и местом отдыха. С "Молнии" был спущен небольшой десант, который проник в грозно защищенное подземелье. Героизм французских матросов преодолел все препятствия, и убежище было захвачено. Проходя по темному коридору, изредка освещавшемуся выстрелами, Андрэ Делькур наткнулся на плотную дверь из текового дерева. Он уже поломал об эту дверь топор и позвал друзей на помощь, как вдруг дверь сама растворилась и на пороге появился человек, вооруженный револьвером. Произошел короткий, но отчаянный бой. Молодой француз одолел и обезоружил противника. Когда свет, шедший из двери, упал на лицо побежденного, Андрэ вскрикнул от испуга и горя. Он узнал одного из героев междуусобной войны в Северо-Американских Штатах, который впоследствии храбро отражал прусское нашествие на Францию. Этот человек был американец Флаксхан, капитан Флаксхан, даровитый, храбрый моряк. В последнее время Андрэ встречался с ним редко, и во время этих редких встреч капитан казался каким-то грустным, расстроенным. Разговор между приятелями был недолог. Андрэ избавил друга от позорной казни и дал ему возможность покончить с собой. В благодарность американец рассказал Андрэ, каким образом он погрузил корабль в бездну.

   - Андрэ, - сказал он, - теперь для меня великая минута. Я умру, искупив свою вину. Времени у меня немного, слушай, что я тебе скажу... Я стал бандитом и капитаном "Хищника" из-за страсти к игре. Игра меня разорила. Однажды вечером я проиграл все, что имел, и хотел застрелиться, но вспомнил о дочери.

   - У тебя есть дочь? - воскликнул Андрэ.

   - Да, и я ужасно ее любил. Мне не хотелось оставить ее сиротою без средств. В самую критическую минуту появился мой счастливый партнер, обыгравший меня. Это был богатый финансист. Он отнял пистолет, который я уже приставил к виску, согласился взять вексель вместо наличных денег и предложил мне место капитана на корабле, хозяином которого он был. Я, ничего не подозревая, с восторгом принял предложение. Судно вышло в море и... понимаешь... это судно оказалось "Хищником"!.. Тщетно я старался потом сбросить с себя цепи. Эти негодяи похитили мою дочь, сделав ее заложницей моего смирения. Я боялся, что ее убьют, если я не буду повиноваться. Так я превратился в злодея. Я стал убивать, чтобы жива была Бланш! Ты понимаешь это? Понимаешь весь ужас моего положения?.. Постепенно я свыкся с ним, втянулся и стал спокойно исполнять отвратительную обязанность морского палача... Изредка мне, как бы в награду за усердие, позволяли видаться с дочерью. Вырвать ее из рук негодяев я не мог. Мне было решительно заявлено, что малейшая попытка с моей стороны будет для девочки смертным приговором. Впрочем, моя дочь получала хорошее воспитание: она воспитывалась вместе с дочерью того господина, который держал в своих ежовых рукавицах всю пиратскую орду. Этот человек и сейчас занимает в обществе высокое положение, пользуясь самой безупречной репутацией. Теперь, Андрэ, ты знаешь все. Через две минуты меня не будет в живых. Вот бумаги, относящиеся к нашей ассоциации. В твоих руках они будут грозным оружием. С их помощью ты сможешь отнять у негодяев мою дочь. Сделай это, непременно сделай. Я тебя умоляю. Тем более, что после моей смерти им не будет никакого смысла держать ее у себя. Пусть Бланш не знает, кем я был... Стань для нее отцом.

   - Клянусь тебе, Флаксхан, что твоя дочь будет моей дочерью. Твоя память останется для нее незапятнанной, священной. Умри спокойно! Прощай!

   Через несколько минут американец умер, погубив вместе с собой бандитов, укрывшихся в пещерах.

   Возвратясь во Францию, Андрэ Делькур сдержал свое слово. Пустив в ход шантаж, он добился, чтоб ему отдали девочку. Потом, вместе с бароном де Вальпрэ, он сделал властям весьма важное заявление, вследствие чего было отдано распоряжение об аресте финансиста. Предупрежденный своими шпионами, глава ассоциации, должно быть, попытался бежать через водосточную трубу, связанную с его домом, потому что на другой день, после проливного дождя, на мостовую выплыл труп, очень похожий на преступного финансиста, хотя лицо у трупа было изъедено крысами.

   После затопления пиратского корабля и исчезновения главы преступной ассоциации наши друзья успокоились, полагая, что общество рассеяно навсегда. Они прожили три года безмятежно, как вдруг над ними разразилось несчастье, разорившее их почти до нитки.

   Андрэ не хотелось, чтобы его приемная дочь узнала когда-нибудь нужду. Посоветовавшись с Фрикэ и доктором Ламперриером, он решился отправиться искать счастья на Суматру. Доктор предоставил в распоряжение друзей все свое состояние. Составилось маленькое общество, которое они сообща окрестили "товарищество странствующих плантаторов".

   Бланш была отдана в одно из лучших частных учебных заведений Парижа, и три товарища отправились в Индийский океан, захватив с собою Пьера де Галя и молодого негра, которого они называли Князьком.

   Дела товарищества шли отлично вплоть до описанных нами в начале романа событий, а затем Андрэ получил страшную весть о похищении своей приемной дочери.

   Имя похитителя было для них грозным откровением. Они знали, что за человек Венсан Боскарен и на что он способен. В следующей главе мы подробно опишем эту темную личность.

  

  

   Если факт восприятия японским народом европейской цивилизации может казаться удивительным, то еще изумительнее краткость времени, в течение которого он совершился; на это потребовалось лишь несколько лет. В 1853 году американский адмирал Парри совершил первую серьезную попытку проложить дорогу в эту империю, которая была так же замкнута, как и Китай. Попытка удалась, и результатами ее воспользовались, кроме американцев, также русские, французы и англичане, открыв себе доступ в некоторые порты Японии. Тайкун Иеоски сделал в этом направлении первый шаг и лишил голландцев исключительной возможности устанавливать связи с Японией, сделав эту привилегию правом всех наций. Японское общество довольно косо посматривало на это нововведение, одобренное принцем Икаммоном, который сделался регентом вместо малолетнего Иесаду, сына и преемника Иеоски. Воспитанная веками ненависть японцев ко всему иностранному вспыхнула с невиданной силой и нашла себе опору в японском дворянстве, которое с ожесточением воспротивилось непопулярной мере. Даймиосы (господа, князья), лишившись права на таможенные пошлины, которые всецело стали поступать в казну тайкуна, возмутили народ и подтолкнули его на насилия и убийства. Во время беспорядков было убито много англичан и французов. Тогда в 1863 году перед Иеддо появился соединенный англо-французский флот, и от тайкуна было потребовано удовлетворение. Тайкун отвечал, что он не виноват и даймиосы ему не повинуются, но все-таки заплатил денежное вознаграждение за убытки, причиненные европейцам. После этого английский флот опустошил гавани князей сатсумского и нагатского.

   Явная враждебность населения и двусмысленное поведение правительства едва не вызвали в том же году новых репрессий со стороны названных европейских держав, но в это время (в мае 1863 года) тайкуном сделался энергичный Стотсбахи, сын Мито. С 1863 года до 1868 года Стотсбахи успешно боролся с восстанием южных даймиосов и честно выполнял договоры, заключенные с европейцами, надеясь, что сближение с ними приведет к полному возрождению страны.

   В то время в Японии было два государя: духовный - микадо и светский - тайкун. Звание обоих было наследственное; власть тайкуна была ограничена советом даймиосов. Из этого следует, что если тайкун умел заставить даймиосов повиноваться, то был полным хозяином Японии, потому что даймиосы были неограниченными владыками в своих феодальных поместьях. Если же он отдавался даймиосам в руки, то они являлись распорядителями судеб Японии и своевольничали в ущерб народу. Впоследствии в 1868 году микадо Муццукито соединил в своих руках духовную и светскую власть, и звание тайкуна было отменено.

   Будучи не в силах полностью подавить восстание и видя, что затяжка ведет к разорению государства, Стотсбахи обратился к микадо с просьбой созвать сейм магнатов империи для пересмотра основных законов и учреждения правительственной власти на более прочном основании. Сейм прошел очень бурно и окончился переворотом, который устроили южные даймиосы. Они вовлекли в свой лагерь микадо и его двор, разогнали приверженцев тайкуна и издали декрет, которым звание тайкуна уничтожалось, а исполнительная власть безраздельно передавалась микадо. Тайкун Стотсбахи приготовился к борьбе, собрал приверженцев и был побежден лишь после отчаянного сопротивления.

   С одним драматическим эпизодом этой борьбы была связана та таинственная личность, с которой так смело спорила Бланш, приемная дочь Андрэ Делькура.

   Во время созвания сейма даймиосов на иокагамском рейде стояло французское военное судно. На этом корабле был один гардемарин, очень храбрый, предприимчивый и, несмотря на крайнюю молодость (ему было лет двадцать, не более), горевший ненасытным честолюбием. Звали его Венсан Боскарен. Сообразив, что во время смут, раздиравших Японию, можно сделать скорую карьеру, он, не долго думая, предложил тайкуну свои услуги. Он сообщил о своих надеждах товарищу, увлек его с собою, и оба они были приняты с почетом. Тайкун, нуждаясь в опытных людях, дал каждому под команду по военному пароходу, предоставил и тому, и другому чин адмирала и возвел обоих в звание даймиосов первой степени.

   В проливе Цугару, отделяющим остров Нипон от острова Иессо, произошло большое морское сражение. Двадцатилетний адмирал продемонстрировал удивительное мужество и замечательное искусство. Сражение было решительное. Тайкун Стотсбахи мог одержать верх над микадо Муццукито и соединить в своих руках и духовную и светскую власть. Боскарен уже торжествовал победу, как вдруг измена голландца-машиниста погубила дело. Машинист умышленно маневрировал не так, как ему велели, и завел пароход в центр неприятельского флота.

   Молодой адмирал размозжил ему голову, но дело было проиграно. Окруженный превосходящими силами, он вынужден был бросить пароход, сойти на берег и испытать последнее средство - поднять прибрежных жителей против духовного владыки. Измена машиниста погубила и второй корабль, против которого были сосредоточены все силы флота микадо. Видя, что все пропало, товарищ Боскарена предпочел плену смерть и храбро взорвал себя.

   Надежда Боскарена привлечь на свою сторону береговых жителей не оправдалась. Он наткнулся на верных подданных микадо, которые его схватили, связали и посадили в норимон - паланкин с железной решеткой. С мыса Татсуби, что на южном берегу Нипона, его повезли в Иеддо, так что ему пришлось проехать через всю страну в безобразном и неудобном экипаже, напоминающем знаменитую железную клетку кардинала Ла-Балю.

   Его судили военным судом и единогласно приговорили к смерти. По странной случайности декрет побежденного тайкуна, делавший французского дезертира вельможным японским дворянином, имел такую же силу, как если бы он был подписан самим торжествующим микадо. Француз был признан дворянином, и ему предстояла казнь, являющаяся привилегией знати. Гражданин древнего Рима мог быть казнен только мечом. Японский дворянин сам распарывает себе живот.

   Эта церемония, известная под названием харакири, совершается всегда с большою торжественностью. В специально предназначенный для обряда зал вводится осужденный в белой одежде в сопровождении друзей, обвинителей, защитников и судей. Он садится на белый ковер с красной каемкой, а сзади становится его лучший друг или какой-нибудь родственник с длинной и тяжелой японской саблей в руках. Этот человек обязан отрубить осужденному голову, как только тот вскроет себе живот. Орудие казни представляет из себя острый, как бритва, нож. Его торжественно подносят осужденному на серебряной тарелке. Такой обряд очень напоминает церемонию поднесения шелкового шнурка визирю, на которого прогневался султан. Осужденный твердой рукою берет нож и всаживает его себе в живот по рукоятку. В ту же минуту друг, стоящий сзади, одним ударом снимает осужденному голову с плеч.

   Боскарен мужественно решился подчиниться второй половине обряда, то есть отсечению головы, но от предварительной операции отказался на том основании, что он иностранец и порядков не знает. Этот аргумент был принят. По прочтении приговора над ним занесли саблю, но вдруг был получен приказ, отменяющий казнь. Полномочный министр Франции при японском правительстве настойчиво вступился за соотечественника и добился того, что над ним согласились совершить казнь только для вида и затем отпустить на все четыре стороны с убедительным внушением быть впредь умнее и не вмешиваться в иностранные междоусобицы.

   Из списка флота он был, разумеется, вычеркнут и долго укладывал мостовые в Иокагаме. Перепробовав всевозможные ремесла, чтобы не умереть с голоду, он вернулся, наконец, во Францию, поступив простым матросом на купеческий корабль. Озлобленный на весь мир, прожил он там, перебиваясь со дня на день, до франко-прусской войны.

   К этому времени он обеднел до того, что поступил солдатом в батальон пеших егерей, чтобы избавиться от голодной смерти. Он сражался храбро, даже мечтал об эполетах, тем более, что обстоятельства были благоприятны и начальство готово было закрыть глаза на его прошлые грешки, как вдруг опять случилась неудача. В одной из битв он попался в плен и был отправлен в Ульм. Он убежал оттуда, проявив необычайную смелость и энергию.

   На австрийской границе его чуть живого нашел один французский финансист и увез к себе. Неожиданного благодетеля звали граф Жаверэ. Читатель догадывается, я думаю, что этот господин был ни кто иной, как глава общества кораблекрушителей.

   Граф был поражен его многогранными способностями, поразительным упорством в труде, а также глубоким знанием морского дела, и взял его к себе в секретари. Граф был знаток людей и понял, что Боскарен для него находка. Он, как в книге, читал в этом сердце, истерзанном завистью, иссушенном неудовлетворенной страстью к карьере. Он сказал себе: "Вот человек, в котором не осталось никаких иллюзий, у которого нет никаких привязанностей, никаких предрассудков, который не остановится ни перед чем, лишь бы добиться успеха. Этот человек будет мне отличным помощником". И он посвятил Боскарена в тайну преступного общества, постепенно раскрыв перед ним все гнусные подробности. Честолюбие неудачника воспламенилось, когда он увидал перед собою целый океан мутной воды, в которой можно было ловить сколько угодно рыбы.

   О счастье! Вечный горемыка и неудачник получил, наконец, возможность бороться с обществом, которое его не хотело знать, и утолить свои неудовлетворенные желания!

   Боскарен очень скоро стал правою рукой атамана бандитов моря. Он окунулся в вихрь удовольствий парижской жизни, зажив с неслыханной роскошью, и начал сорить деньгами направо и налево. Его патрон не отказывал ему ни в чем. Из своих роскошных палат они вдвоем руководили действиями сотен подчиненных, топили корабли, собирали миллионы. Сохраняя безупречную репутацию в свете, они долгое время действовали в полнейшей безопасности.

   Они дошли до апофеоза своего торжества. Атаман уже подумывал передать все сложные обязанности своему помощнику и, удалившись на покой, почивать на лаврах, а Боскарен мечтал о близком получении неограниченной власти, как вдруг случилось описанная нами катастрофа с "Хищником", когда капитан Флаксхан был загнан французским кораблем в пещеру безымянного аттола и погубил себя и своих сообщников, предварительно выдав преследователям компрометирующие документы. Граф Жаверэ умер, или, по крайней мере, властями было констатировано, что умер, а Боскарен моментально стушевался, скрежеща зубами от ярости. О преемственности не могло быть и речи, так как не все соучастники признали бы над собою власть Боскарена, да и безопасность требовала, чтобы ассоциация распалась хотя бы на время.

   В руках бандитов моря осталась дочь Флаксхана - Бланш. Ее жизнь была залогом повиновения отца. Воспитанная вместе с дочерью графа, молодая девушка находилась в том возрасте, когда ребенок превращается в девушку. Ее наружность произвела на Боскарена сильное впечатление, и он воспылал к ней пламенной страстью. Невозможно описать ярость, охватившую его, когда Андрэ потребовал выдачи мисс Бланш. В течение нескольких лет он выслеживал покровителей девушки, опутывал целой сетью интриг, ища случая как-нибудь устранить их и снова овладеть добычей.

   Опекуны девушки не дремали и ловко увертывались от всех козней неутомимого врага. Боскарен, страсть которого постоянно росла, понял, наконец, что ему ничего не сделать против этих неустрашимых людей, пока их независимость будет обеспечена хотя бы самым скромным состоянием. Поэтому он решил нанести им имущественный ущерб, надеясь, что, разорившись, они скорее уступят. Из троих друзей состояние было только у Андрэ и Ламперриера, да и то незначительное. Полные нежной заботы обо всем, что касалось Бланш, они, как люди нежадные, довольно беспечно относились к деньгам. Сговорившись с биржевыми жуликами, Боскарен без труда устроил за несколько месяцев разорение своих противников. После нескольких банкротств денежные запасы трех друзей улетучились, причем разоренные даже и не предполагали, откуда был направлен поразивший их удар.

   Но для таких людей, как они, подобная катастрофа ничего не значила. Они сразу же принялись думать о том, как бы собрать новое состояние для их приемной дочери. В спекуляции они ничего не понимали, зато слыхали о девственных землях в океане, где энергичному человеку нетрудно быстро разбогатеть. И вот, недолго думая, они снарядились в далекий путь в неведомые страны. "Вперед! В Суматру!" - сказали они себе и уехали. К несчастью, они сделали одну ошибку: не взяли с собой Бланш. Впрочем, разве можно было ее взять? Они из-за нее боялись климата, боялись болезней, боялись ядовитых гадов и страшных зверей.

   Для безопасности девушки были приняты самые тщательные меры. Бланш была поручена нежным заботам начальницы одного пансиона, достойнейшей, неподкупнейшей женщины, к тому же близкой родственницы д