Буссенар Луи Анри - Под Южным Крестом

p;    - Да, мой друг, - отвечал ему Фрикэ, - совершенно верно: шлюпка, челнок, лодка - все, что ты хочешь. И в этой лодке едут лучшие моряки в мире. Ты сейчас их увидишь.

   В Виами снова настала тишина, и дикари немного успокоились. Более смелые из них даже зашевелились. Наконец вся компания поднялась с земли и встала на ноги. Кошмар закончился.

   Фрикэ, с помощью знаков и коверкая туземный язык, объяснил дикарям, что нужно сойти с мыса и подойти к тому месту берега, где он отложе и ниже. Дикари охотно согласились на предложение своего нового друга, который, благодаря белой коже, мог так долго вести беседу с богами подземного царства.

   Туземцы съели холодных варранов, испеченных в золе, проглотили несколько кусочков эвкалиптовой смолы и объявили, похлопывая себя по животу, что они готовы идти.

   Тем временем лодка обогнула мыс и взяла вправо. Фрикэ и его спутники пошли в том же направлении, не обращая внимания на препятствия, встречавшиеся на пути. Так шли они несколько часов под палящими лучами солнца, которое накалило базальтовую почву так, что горячо было ногам. Фрикэ начинал выбиваться из сил, а берег был все также высок и крут и нигде не было видно местечка, удобного для высадки.

   Люди, плывшие в лодке, тоже устали от бесконечного плавания и насилу гребли. Через час должна была наступить ночь, которая в южных странах спускается на землю быстро, налетает, так сказать, вдруг.

   Фрикэ не знал, какому богу молиться, когда лодка наконец остановилась. Послышался голос Андрэ:

   - Фрикэ, нет ли у тебя веревки длиною метров двадцать пять-тридцать!

   - Нет, господин Андрэ. Зачем вам веревка?

   - Ты спустил бы ее нам. Я привязал бы к ней канат, он есть у меня в лодке. Ты с помощью веревки поднял бы канат наверх и прикрепил где-нибудь к утесу. По нему мы поднялись бы к тебе. Скоро ночь, а мы, пожалуй, долго еще не найдем удобного места для высадки.

   - Лиана не годится?

   - Годится.

   - Хорошо. Мой товарищ сходит и принесет ее. Но неужели вам не жалко бросить лодку?

   - Мы ее не бросим, - ответил Пьер де Галь. - К лицу ли французскому матросу бросить свой корабль! С чего ты решил? Вот еще!.. Лодка поднимется вместе с нами.

   - На канате?

   - На канате.

   - Значит, она такая легкая?

   - Да, она легка, точно сшита из бархата. Вот увидишь, она взлетит наверх, как перышко.

   - Не может быть.

   - Давай скорей лиану, полно болтать.

   - Ладно, иду.

   Фрикэ объяснил Жану, что нужно сделать, и белый дикарь, взяв каменный топор, гордо подошел к огромному камедному дереву пятидесяти метров высоты и соответствующей толщины.

   С вершины гигантского дерева свешивался чуть не до земли огромный пучок цепких лиан. Чтобы обрубить их у корня, нужно было взобраться на самую макушку детства. Фрикэ с беспокойством ждал, сумеет ли его дикий приятель успешно справиться с этим трудным делом.

   Жан Кербегель, сделавшись Кайпуном, приобрел такую ловкость и силу, что с ним могли сравниться в этом лишь очень немногие из природных дикарей. За это он и был выбран в помощники вождя.

   Двумя сильными ударами он вырубил в стволе дерева углубление, которое послужило ему первой ступенькой; встав на нее одной ногой, он вырубил немного повыше другое углубление, поставил на него вторую ногу и, продолжая так действовать, быстро поднялся до самой вершины. Фрикэ, стоя около дерева, с интересом следил за действиями Жана и поспешно отскочил в сторону, лишь только тот издал резкий крик.

   С вершины дерева, свистя, летела огромная лиана, срезанная Жаном, который с быстротой акробата спускался следом, торжествуя, что оказал услугу своему спасителю.

   Не теряя времени, Фрикэ взял лиану, опустил ее в лодку, втащил наверх канат, привязал его к дереву и стал с нетерпением ждать, когда поднимутся друзья.

   Первым взобрался Князек. Он сделал это с такой ловкостью, что привел в восторг Жана и дикарей. Честный негр не мог вымолвить ни слова. Он кинулся обнимать Фрикэ и едва не задушил его в объятиях. Рыдания подступали ему к горлу, по щекам, сверкая, катились крупные горячие слезы.

   Настала очередь доктора, который поднялся спокойно, не спеша. Его длинное тощее тело с огромными руками и ногами напоминало паука, висящего на паутине.

   Дикари глядели на появление белых с нескрываемым изумлением, а когда увидели Ламперриера, то даже не дали Фрикэ обнять старого друга. Охваченные благоговейным ужасом, они бросились к ногам доктора, окружили его, точно святую реликвию, и забросали словами, среди которых особенно часто повторялось слово "Нирро-Ба". Фрикэ смутно понимал значение этой сцены и кусал себе губы, чтобы не расхохотаться.

   - Это ты, Нирро-Ба, мой брат!

   - Ты пришел из Виами, о Нирро-Ба! Ты опять будешь охотиться с нами на казуаров!

   - Это ты, Нирро-Ба, наш умерший брат!

   - Это ты, Нирро-Ба, воскресший под видом белого человека!

   Одна женщина с надетым за плечами мешком, от которого несло ужасным зловонием, протолкалась к доктору сквозь толпу, которая охотно расступилась и пропустила ее вперед.

   Женщина тревожно окинула доктора взглядом с головы до ног и, по-видимому, осталась довольна осмотром, потому что подняла руки к небу и воскликнула:

   - Это ты, Нирро-Ба, мой супруг!

   Вслед за этим трое или четверо маленьких Нирро-Ба, совершенно грязных и в высшей степени вонючих, бросились к изумленному доктору, крича пронзительными голосами:

   - Это ты, Нирро-Ба, наш отец!

   Бедного доктора заласкали, зацеловали. Он был в отчаянии и беспомощно вертел головой.

   - Черт знает что такое! Фрикэ, скажи мне, Христа ради, толком: что они, с ума, что ли, сошли? Что им от меня нужно? Это мне очень напоминает сцену с Барбантоном, когда его провозглашали табу.

   - Не совсем так, дорогой доктор. Барбантона объявили святым, а вы просто-напросто очутились в недрах своего семейства.

   - Как?

   - Конечно. Эта почтенная дама, таскающая за плечами вонючий мешок с сушеным человеческим мясом...

   - Эта женщина?..

   - Ваша супруга, дорогой доктор. Она носит в мешке бренную оболочку, которая была на вас надета, когда вы жили на земле под именем Нирро-Ба. А эти черные стрекозы, приветствующие вас таким приятным визгом, ни более, ни менее как ваши собственные детки, ваши потомки, продолжатели вашего рода.

   - Отстань со своими глупостями! Ну, какой я отец семейства? Я старый, неисправимый холостяк. Не хочу никакого брака, иначе я немедленно уезжаю отсюда.

   - Конечно, господин доктор, - послышался добродушно-веселый голос подошедшего Пьера де Галя, - супруга ваша довольно неказиста, но это ничего: стерпится - слюбится. А некрасива она, что и говорить. Всяких я видал уродов на своем веку, а такого ни разу. Черт меня побери, если вру.

   Говоря так, старый боцман крепко и дружески обнялся со своим милым матросом.

   - Ну, сынок, живее за дело, - прибавил он. - Внизу остался еще господин Андрэ. Давай поможем ему.

   - Сейчас, матрос, сейчас.

   Пока достойный марселец, смущенный неожиданной встречей, отбивался от непрошеных ласк своего неожиданно отыскавшегося семейства, Фрикэ, Пьер и Князек вернулись на край утеса.

   Андрэ, закинув за спину карабин, сначала привязал к канату лодку, потом схватился за него и повернул какой-то медный круг, блестевший на черном борту лодки.

   Послышался резкий свист. Лодка начала быстро уменьшаться, сплющилась и погрузилась в воду.

   Не заботясь о ней, молодой человек полез по канату с ловкостью белки и попал в объятия Фрикэ, удивленного увиденным.

   - Ну, милый гамэн, что же ты молчишь? Или у тебя язык отнялся?

   - Право, господин Андрэ, я так счастлив, видя вас всех целыми и невредимыми, что не нахожу слов... Да и эта прелестная лодка... Зачем вы ее потопили, она могла бы еще пригодиться...

   Андрэ улыбнулся.

   - Успокойся. Лодка привязана к канату, и я надеюсь, что мы с тобой еще поплаваем на ней. Ну-ка, Пьер, и ты, Князек! За работу!

   Пьер и Князек быстро втащили канат, на конце которого болталась какая-то странная штука, похожая на лоскут брезента.

   - Это ваша лодка? - спросил Фрикэ, начиная сомневаться, не спит ли он.

   - Она и есть. Это обычная каучуковая лодка, способная поднять груз в две тонны, если она надута при помощи специальной машинки, которую носит в кармане Князек, и занимающая место немного больше походного тюфяка, если из нее выпущен воздух.

   - Это замечательно! Это великолепно! Это просто прелесть что такое!

   - Ты прав, это вещь незаменимая. Но скажи мне, пожалуйста, что здесь происходит? На доктора напали туземцы, он отбивается от них. Что это значит?

   Пьер и Фрикэ улыбнулись.

   - Это значит, - отвечал Фрикэ, - что почтенный доктор, известный в Марселе и в других местах под именем Ламперриера, не менее известен здесь под именем Нирро-Ба, хотя, как мне помнится, здесь даже ноги его ни разу не было.

   - Ничего не понимаю.

   - Очень просто. Доктора здесь зовут Нирро-Ба, он вернулся из загробного мира, чтобы утешить свою вдову и снова давать своим чадам ежедневную порцию гумми и жареного кенгуру.

   Андрэ, которому были знакомы австралийские обычаи, улыбнулся, не требуя дальнейших объяснений, и совершенно успокоился насчет доктора. Он принялся заботливо складывать и сворачивать длинную непромокаемую оболочку из каучука, которая была прежде лодкой грузоподъемностью в две тонны, а теперь представляла собой сравнительно небольшой тюк.

   Фрикэ смотрел и удивлялся. Он расспрашивал, где Андрэ достал эту лодку и каким образом спаслись они после крушения парохода?

   Андрэ собирался в нескольких словах удовлетворить его любопытство, но произошёл инцидент, отвлекший внимание обоих.

   Пьер де Галь подошел поближе к толпе дикарей, которые прыжками и скачками праздновали возвращение Нирро-Ба. Он увидал белого дикаря Кайпуна и остолбенел от удивления.

   - Тысячу залпов! - прошептал он Фрикэ, который шел сзади. - Толкуют о привидениях, а я теперь сам готов уверовать в воскресение мертвых.

   - Что такое, матрос?

   - Несмотря на всклокоченную бороду и длинные волосы этого оборванца, я готов признать его сыном моей сестры Жанны... Право, я уже не удивляюсь наивному легковерию дикарей.

   - А знаешь что... - сказал Фрикэ, - это, пожалуй, правда... Я, конечно, не могу тебе сказать наверняка... но этот человек...

   - Особенно похожи глаза... тот же взгляд, добрый и спокойный... совсем как у нее.

   - Да ты послушай, что я говорю. Этот человек не австралиец. Он потерпел кораблекрушение, и его приютили дикари. Это было довольно давно. Он почти полностью одичал, но мне все-таки удалось кое-что узнать у него.

   - Стало быть...

   - Он был юнгой на "Беллоне".

   Пьер вскрикнул или, вернее, гаркнул что есть мочи:

   - Юнгой на "Беллоне"!

   - Да. У него на руке есть клеймо. Два слова. Вероятно, его имя и фамилия. Прочесть еще можно.

   - Имя и фамилия! Это не...

   - Жан Кербегель. Но что с тобою, матрос?

   Пьер побледнел, как мертвец, и бросился к изумленному Кайпуну. Он схватил его за плечи и уставился прямо в лицо, словно собираясь проглотить. Взгляд старого боцмана упал на выжженное у Кайпуна повыше локтя клеймо.

   - Тебя зовут Жан?.. Жан Кербегель?

   - Да.

   - Malar Doue!.. Malar Doue!..

   - Malar Doue... - повторил Кайпун гортанным голосом, как будто это бретонское восклицание напомнило ему что-то знакомое.

   - Но ведь это ты... сын Жанны... бедный мой юнга...

   - Э!.. Э!..

   - Помнишь море?.. Помнишь нашу старую Бретань? Помнишь скалы Конкэ?..

   Дикарь тупо молчал.

   - Ну же, - продолжал Пьер, задыхаясь от волнения, - не может быть, чтоб ты этого не помнил... Неужели ты не помнишь свою мать Жанну?

   - Мать? - переспросил дикарь.

   - Да... Помнишь песню, которую она пела, убаюкивая тебя, когда твой отец, храбрый лоцман Кербегель, выходил на утлом челноке в море навстречу свирепым валам?

   И Пьер сдавленным голосом запел бретонскую песню:

  

   Выйду ль, выйду ль я на лужочек

   Босыми ногами...

  

   Кайпун задрожал. Он сделал чрезмерное усилие припомнить, как дальше, и подхватил полубессознательно:

  

   Я нарву, нарву тебе, сыночек,

   Цветиков, цветочков.

  

   И бедняга разрыдался, как женщина.

  

  

   - Видя, что этот молодец пяти футов десяти дюймов ростом пятится на меня, я подумал: "Берегись, Пьер де Галь, а то он опрокинет тебя, как фрегат лодку". Я встал покрепче, как вкопанный, и встретил носом подходивший корабль. Я уперся в него руками и не пускаю, а он говорит мне, как ни в чем не бывало, по-французски: "merci!" Это французское слово, сказанное Бог весть где человеком, на которого напали четыре негодяя и который задушил двух из них голыми руками, очень удивило меня.

   - Представляю, - сказал Фрикэ, внимательно слушавший рассказ старого боцмана.

   - "Рад стараться, земляк", - отвечал я первое, что пришло в голову. - "Вы француз?" - говорит он мне. А сам все крепче и крепче сжимает железными лапами двух пиратов, которые отчаянно хрипят. "Да, - отвечал я, - рад стараться. А что француз, это верно, и притом бретонец". - "Ну, будьте так добры, разберитесь с двумя другими негодяями, а то им очень хочется меня зарезать. После мы с вами поговорим". Господин Андрэ, доктор и Князек все еще барахтались среди водорослей. Я пристал к берегу раньше их, воспользовавшись обломком лодки, на котором и приплыл. Видя, что незнакомец в опасности, я поспешил к нему на помощь.

   - Вот что, старина, - перебил Фрикэ рассказчика, - ты рассказываешь очень хорошо, но остановись на минутку и дай мне разобраться. То, о чем ты теперь говоришь, произошло после столкновения пароходов. Мы тонули. Пока я барахтался в воде, вы нашли себе место в другой шлюпке.

   - Так точно.

   - Проплавав до утра, вы очутились недалеко от берега, и вас подхватило течением... Шлюпка налетела на скалы и, разумеется, разбилась. Сбежались прибрежные жители, но вместо того, чтобы оказать вам помощь, принялись вас грабить, будучи не прочь даже зарезать, в случае необходимости, как цыплят.

   - Но цыплята оказались петухами, умеющими за себя постоять...

   - Само собой. В ту минуту, когда ты выходил на берег, подбежал какой-то человек, видимо, намереваясь помочь вам. Негодяи, видя, что он не их поля ягода, кинулись на него. Но он мужественно встретил нападение. Встав к тебе спиною, схватил в каждую руку по грабителю, а ты в это время работал кулаками изо всех сил.

   - Совершенно верно. В эту минуту он и сказал мне "merci". Негодяи вынули ножи. Со мной был только гвоздь, которым чистят трубки. Для человека с голыми руками и нож - опасное оружие. На берегу валялось много валунов. Я поднял один из них, выбрав поувесистее, завязал в платок, подбежал к грабителям и... раз, раз, направо и налево... Первый негодяй растянулся на землю с пробитым виском. "Славно! - подумал я. - Одного успокоил!" За ним пришла очередь второго, который перевернулся раза два и тоже упал, обливаясь кровью. Между тем молодец окончил свое дело. Два пирата почти задохнулись. Он отшвырнул их на камни и обернулся ко мне. Ну, как водится, протянул руки. Пожал как следует, крепко, сердечно. Я тоже. И мы подружились. Взглянул я на его физиономию. Ничего, приятная. Глаза маленькие, голубые, быстрые. Бородка рыжеватая, причесанная, на лбу здоровенный рубец. Одет в синюю фланелевую куртку с медалью в петлице. Вижу, что парень хороший, и радуюсь, что встретился с товарищем, с такой же морской крысой, как сам.

   - Понятно, - сказал Фрикэ.

   - Возобновляем разговор. "Так вы бретонец?" - "Бретонец". - "А ваше имя?" - "Пьер де Галь". - "А я здешний скваттер, то есть скотовод, и зовут меня Даниель Делафуа. Я родом француз, был на военной службе". - "Очень приятно". Мы опять пожали друг другу руки, и мой новый знакомый продолжал: "А где же ваши товарищи? Я увидел вас с берега, когда вы барахтались в водорослях, и подумал: "Этим господам нужно будет переодеться и выпить глоток хорошего вина". Подумал я так и сразу же побежал к вам. Но и те негодяи вас тоже заметили. Хотели вас ограбить, подлецы, да нет, шалишь! Не таковские мы, не правда ли, земляк?" Между тем Князек, доктор и господин Андрэ выбрались, наконец, на берег. Они пыхтели, как тюлени, не в обиду будь им сказано. Наш новый друг сказал нам, не расспрашивая что и как: "Вот что, друзья мои. Вы потерпели крушение. Это скверно. Кто бы вы ни были, мне все равно. Я гоню в город стадо быков, там у меня лошадей десять. Возьмите каждый по лошади, и я вас отвезу к себе". - "Но это вас, может быть, стеснит". - "Ну, вот еще. Поверьте, я предлагаю от души. Соглашайтесь. Не о чем разговаривать. Работники пригонят гурт без меня". - "А вы далеко живете?" - "Нет, в двух шагах. Дней шесть ходьбы, не более".

   - В двух шагах и дней шесть ходьбы, - засмеялся Фрикэ. - Хороши же шаги у твоего скваттера.

   - Недурны. Одним словом, он приглашал нас так настойчиво, что мы согласились и тронулись в путь, мокрые до нитки. Впрочем, солнце нас скоро высушило. Дорогой ничего особенного не случилось. Через шесть дней мы пришли к нему в усадьбу. Губернаторское жилище. Ты сам увидишь.

   - Значит, это недалеко отсюда?

   - Два шага.

   - Так. Выходит, дней шесть ходьбы, не более?

   - Вроде этого. Встретила нас дама, супруга самого Даниеля, прямая, как мачта, и гибкая, как флагшток. Она радостно обняла своего благоверного, приняла нас как старых друзей, накормила великолепным ужином и проводила в очень хорошие спальни с настоящими, очень мягкими постелями. Выспались мы на славу. Утром получили сюрприз, но такой, что просто уму непостижимо.

   - Какой сюрприз? - спросил Фрикэ, все больше и больше интересуясь рассказом.

   - Приготовься от удивления подпрыгнуть до потолка.

   Парижанин обернулся к Андрэ и доктору, но те, улыбаясь живописному рассказу Пьера де Галя, не хотели портить заключительный эффект и не сказали ничего.

   Патентованный боцман продолжал после небольшой паузы:

   - Нас разбудил веселый молодой голос, кричавший: "Андрэ! Доктор! Пьер де Галь! Князек! Вставайте, лентяи! Вы спите как сурки. Довольно с вас. Скажите лучше, где мой милый Фрикэ, почему он не с вами?" Господин Андрэ побледнел, как полотно. Господин доктор замер, как рекрут на инспекторском смотре. Дверь отворилась так быстро, точно ее сорвали с петель, и в комнату пулей влетел рослый молодец в высоких сапогах со шпорами и в красной запыленной рубашке. Видно было, что он только что приехал. "Буало! Это вы, мой друг!" - воскликнул господин Андрэ.

   Фрикэ одним прыжком вскочил на ноги.

   - Буало здесь! Где он? Я хочу его видеть!

   - Подожди немного.

   - Ни минуты!.. Ни одной секунды!.. Черт возьми! Здесь Буало! Да вшестером мы натворим таких чудес, что чертям будет жарко.

   - Я тоже так думаю, - согласился Пьер де Галь, - но послушай, что было дальше. Перестань меня перебивать, а то я никогда не доскажу.

   - Ты сообщаешь мне такую новость и требуешь, чтобы я оставался спокойным. Да разве это возможно!

   - Больше минуты заняла твоя болтовня. Будешь ты слушать и молчать? А то, право, я брошу рассказывать.

   - Да ты пойми, ведь это такой друг, такой...

   - Очень хорошо понимаю, а все-таки дай досказать... Разумеется, мы сразу же обнялись. Потом мы рассказали ему, почему находимся в Австралии. "Вот и отлично, - отвечал Буало. - А я здесь гощу у моего друга, мистера Рида. С утра до вечера охочусь на казуаров, на кенгуру, на опоссумов. С вечера до утра читаю английские газеты, которые ужасно неинтересные. В общем, живу очень скучно. Я уже совсем собирался ехать в Японию, а оттуда в Париж, чтобы снова погулять по бульварам. Теперь, конечно, не поеду. Вам предстоит трудный поход. Он опасен, но зато и очень интересен. Нечего и говорить, что я присоединяюсь к вам. Распрощаюсь со своим радушным хозяином и в путь".

   - Значит, он здесь? - сказал Фрикэ, который никак не мог усидеть на месте.

   - Да подожди ты!.. Господин Буало отправляется к своему англичанину. Это весьма приличный господин с лицом патриарха и богатый, как Крез. "Стой! - говорит ему англичанин. - Этого не достаточно. Бандиты прерий - люди хитрые. С ними нужно действовать осмотрительнее. Экспедиция против них - дело нешуточное; это все равно, что война с королем Конго. Я вам дам надежных союзников". И он посылает слуг разыскивать людей, которые согласились бы составить наш резерв. А мы тем временем ждем и тревожимся о тебе. Наконец, в одно прекрасное утро к нам является толпа черномазых, цивилизованных немного больше, чем твои новые приятели. Все они одеты в штаны и шерстяные рубашки, с ружьями, и командуют ими тамошние метисы. Вообще они молодцы, ты сам увидишь. Мы сходимся на военный совет. Театр войны обозначен на карте. Это - озеро Тиррель. Уговариваемся, что мы поедем по озеру в лодке, а господин Буало, наш скваттер Даниель, один из племянников англичанина-патриарха и отряд черномазых пойдут берегом. Нам дают каучуковую лодку, которая тебе так понравилась, мы садимся на этот волшебный ковер и плывем. Через несколько суток мы приезжаем к мысу как раз в тот момент, когда один мерзавец топит другого. Вот и все. Больше ничего. Теперь ты все знаешь, сынок.

   Из этого краткого, но живописного рассказа старого моряка читатель может вполне уяснить теперешнее положение наших друзей, решившихся сыграть последнюю игру.

   Пьер просто сиял от радости, что так неожиданно нашел своего племянника Жана, пропавшего двадцать лет тому назад. Фрикэ наслаждался счастьем близкого свидания со старым другом, с которым они вместе путешествовали по Южной Америке. Доктор и Андрэ мечтали о благополучном окончании экспедиции, организованной для розыска их приемной дочери.

   С минуты на минуту ожидалось прибытие вспомогательного отряда, посланного английским скваттером, а с таким подкреплением выигрыш не вызывал сомнения.

   Конечно, друзья наши немного беспокоились из-за близости негодяя-американца, которого Пьер де Галь узнал в тот момент, когда он бросал в воду своего сообщника-мулата. Выстрел доктора, вероятно, причинил ему значительную рану. Прошло двенадцать часов после встречи друзей. Они вернулись к мысу и все время искали вход в таинственную пещеру, но их усилия не увенчались успехом. Но что вход в нее на гладкой поверхности скалы со стороны озера через расщелину не единственный, было очевидно уже потому, что с озера в эту расщелину очень трудно было проникнуть, а между тем на поверхности скалы не замечалось никаких следов.

   Европейцы и их союзники-дикари, дожидаясь прибытия подкрепления, по необходимости ограничились весьма относительной блокадой пещеры. Мы говорим "относительной", потому что точные границы блокируемого места были им неизвестны. Приходилось быть настороже, особенно ночью, когда и озеро, и его берега окутала непроглядная темнота.

   Австралийцы освоились с белыми как нельзя лучше. Для этого было две причины: во-первых, Фрикэ спас от смерти Жана Кербегеля, а во-вторых, дикари по-прежнему принимали доктора Ламперриера за воскресшего Нирро-Ба. Белые и негриты жили душа в душу и могли, в случае надобности, рассчитывать на самую деятельную помощь друг друга.

   Было решено продолжить поиски со стороны озера как только рассветет. Фрикэ предложил спуститься по канату и заглянуть в дыру в главной базальтовой скале.

   Ночь прошла благополучно. Взошло солнце и разогнало толпы летучих мышей и ночных бабочек.

   Мы сказали, что ночь прошла благополучно, но это не совсем верно. Случилось одно, по-видимому, совершенно не существенное происшествие, которое, однако, не укрылось ни от Андрэ, ни от Фрикэ.

   Как араб спокойно засыпает под оглушительный лай своих собак и моментально просыпается, лишь только они перестанут лаять, точно так просыпается и моряк, если винт парохода вдруг прекратит работать. Также и французы крепко спали под неумолчный шум ручья, вытекавшего из пещеры в озеро.

   Ропот струи вдруг прекратился, и неожиданно наступившая тишина сейчас же разбудила их.

   - Господин Андрэ, - сказал Фрикэ, - что это за чертовщина? Почему ручей перестал течь?

   - Я только что хотел сказать тебе то же самое.

   - Нет ли в этом какого-нибудь фокуса?

   - Странно, странно. Я ничего не понимаю.

   - Подождем. Завтра узнаем.

   С этим философским ответом Фрикэ заснул, а на утро проснулся первым. Он сразу же пошел на край утеса, нагнулся вниз и убедился, что за ночь ручей исчез.

   У парижанина невольно вырвался крик удивления:

   - Черт возьми!.. Отверстие заткнули! Его заделали ночью! Да еще как искусно: место, где оно было, едва можно узнать по нескольким каплям воды, которые просачиваются сквозь кладку. Негодяи, очевидно, там, и скоро у нас начнется потеха.

  

  

   В ту минуту, когда Фрикэ издал возглас удивления по поводу пропажи ручейка, километрах в четырех от того места происходила возмутительная сцена.

   Если идти по узкой, едва протоптанной дороге по другую сторону озера, то на пути вдруг, как из земли, вырастет низкий и неуклюжий дом в виде блокгауза, окруженный высокими прямыми деревьями с шапкой тусклой и пыльной зелени. Этот дом построен очень просто из нетесаных смолистых бревен и состоит из двух очень низких корпусов с такими узкими окнами, что их скорее можно принять за амбразуры для стрельбы из пушек, чем за отверстия для пропуска во внутрь дома веселых солнечных лучей.

   Оба корпуса параллельны и почти симметричны. Их разделяет двор шириною около пятидесяти метров и окружает забор из таких же прочных бревен, как и самое строение. Один корпус выходит фасадом на озеро, а другой - на долину.

   Этот некрасивый и даже мрачный дом - гостиница, где сходятся на нейтральной полосе мелкие золотопромышленники, пастухи, рудокопы и лесовики.

   По странному, абсолютно непонятному капризу, хозяин гостиницы, словно не гоняясь за посетителями, выбрал для такого заведения совершенно неудобное место: с одной стороны крутой, недоступный берег озера, с другой - трудная, неровная дорога, и, вдобавок ко всему, полнейшая глушь. Года три или четыре назад, когда обанкротилась одна компания, вздумавшая искать золото на пустынных и скудных берегах Тирреля, на соседний лес совершила набег толпа дровосеков, человек двадцать, которая начала безжалостно рубить деревья. Вскоре, как по волшебству, из громадных бревен возникло человеческое жилище. Затем к дому подъехала огромная фура, запряженная двенадцатью быками, а через два дня работники получили расчет и ушли. Фура постояла за оградой дома три дня, а потом уехала неизвестно куда.

   Лесной замок стоял в уединении несколько лет. Лишь изредка забредет в него умирающий от голода пастух или подойдут к его воротам несколько негритов и попросят чего-нибудь поесть, зная, что белые почти никогда не отказывают в подаянии. По временам, приблизительно раз в полгода, в ворота дома въезжала фура и быстро возвращалась обратно, сдав свой таинственный груз.

   Но вдруг диггеры открыли богатый прииск, тот самый, где отличился Фрикэ, спасая Жана. Вся окрестность оживилась, и таинственный дом открыл для посетителей свои мрачные ворота. Он получил пышное название гостиницы-ресторана, сохранив, однако, зловещий вид подозрительного притона.

   Но золотопромышленники не обращали внимания на наружность. Вино в гостинице подавалось превосходное, пища сытная, а хозяин, умевший замечательно готовить крепкие приправы, столь милые англо-саксонскому желудку, брал очень умеренную плату. Кто он был и откуда - никто не знал. Его называли ландлордом, и он охотно отзывался на это прозвище, донельзя лестное для его самолюбия.

   О себе он ничего не рассказывал. Внешность его была далеко не привлекательной. Ростом он был пяти футов и десяти дюймов, сложен как атлет и в обращении пренебрегал самыми основными правилами вежливости. Его широкий рот, усаженный зубами, которым позавидовал бы любой волк, открывался лишь для того, чтобы отказать в кредите тому из потребителей, у кого потребности желудка оказывались несоразмерными с платежеспособностью кошелька. Если такой потребитель надоедал ему своими приставаниями, ландлорд угощал его ударом кулака. Если же побитый забывался до такой степени, что давал сдачи, ландлорд сурово вынимал из-за пояса огромный английский револьвер-"бульдог". Раздавался выстрел, прибегала прислуга и уносила труп, который тут же выбрасывался в озеро на съедение многочисленным рыбам.

   Впрочем, такая трагическая развязка случалась редко. Ландлорда и его привычки знали все и волей-неволей мирились с этим. Зато, в свою очередь, он был в высшей степени молчалив и никогда не вмешивался в дела своих клиентов. Когда требовалось уладить ссору между двумя друзьями, стоило только сделать ему знак, подмигнуть, и он сейчас же обращался к остальным посетителям с просьбой удалиться в другой конец зала. Между ними и дуэлистами протягивалась веревка, и дуэль начиналась. Обычно она оканчивалась смертью, но зрителей это нисколько не смущало. Они, по большей части, сами были народ привычный, чтобы не сказать отпетый.

   Ландлорд считался богачом, и, вероятно, это было справедливо, но ни один смельчак не решался покуситься на его деньги. Охотников чужого добра удерживал страх перед законом Линча, с которым шутить опасно, и, кроме того, никто не знал, куда прячет ландлорд свои сбережения. По крайней мере, самые ловкие пролазы, стараясь выяснить это, постоянно оставались ни с чем.

   Втихомолку поговаривали, что дом ландлорда стоит на месте старых шахт, вырытых еще обанкротившимся обществом. Эти шахты вели в нескончаемые подземные галереи, многие из которых проходили даже под озером, а так как расположение этих галерей никому не было известно, то даже самые смелые головорезы не отваживались спускаться в этот таинственный лабиринт. Ландлорд только посмеивался, слушая эти "бабьи толки", и преспокойно занимался своим делом.

   Дня за два или три до той оргии в мрачном доме, о которой мы упомянули в начале главы, мимо жилища ландлорда проходило человек двадцать свагменов - ирландцев, немцев и англичан. Свагменами называют поденщиков, переходящих с места на место с узлом (swag) за спиной. В этом узле находится обычно разная мелочь и запасная пара сапог.

   Свагмены представляли собой жалкую толпу оборванцев, изможденных трудом и лишениями. Они шли молча и уныло, по-видимому, не собираясь завернуть к ландлорду.

   Но он сейчас же почуял наживу. Не всегда внешность свагменов соответствует действительности. Иногда их нищенский вид скрывает большой заработок, полученный на прииске, или за стрижку овец, или выпас скота.

   Всякому кабатчику хорошо известна жизнь людей этого рода. Он знает, что эта жизнь очень похожа на житье матросов, которые во время плавания вынуждены воздерживаться от многого, а ступив на землю, жадно набрасываются на удовольствия. Свагмены во время работы ведут жизнь, пожалуй, еще более скучную и воздержанную, но уж зато, когда дорвутся до возможности тряхнуть заработанными деньгами, не знают удержу и предаются наслаждениям в чисто эпических размерах.

   Отработав, они собираются в толпы и направляются в ближайший город, где можно развернуться. Уединенных гостиниц, стоящих на дороге, они не уважают. Свагмены считают унизительным пропивать в них деньги и никогда там не засиживаются, а только заходят перекусить. Они жаждут более широкой арены для подвигов, после которых обычно возвращаются опять к прежней трудовой жизни, полной лишений.

   Ландлорд, видя, какие они пыльные и потные, притворился, будто принимает их за нищих, и предложил даром по чашке чаю.

   Это предложение вызвало целую бурю ругательств.

   - Чаю! А! Нашел, что предложить, чертов сын! Какая невидаль, чаю! Разве мало мы его выпили на работе? Мало разве полоскали себе желудки этой бурдой? Тогда приходилось покоряться, а теперь мы богачи. Теперь только пить да гулять. Чаю! Очень он нам нужен! Водки давай, вот чего! И не даром, мы заплатим чистыми денежками. Да. Знай наших.

   Хитрость трактирщика удалась. Он знал, что у свагменов наверняка есть золото и решил переложить это золото в свой карман. Так оно и вышло. "Теперь это вопрос двух-трех дней", - думал он, потирая руки от удовольствия.

   Свагмены уселись под деревом у стола, на котором не замедлила появиться водка. Они еще не решались войти в зал, откуда так и несло одуряющим запахом винных паров. Трактирщик не стал их приглашать, зная, что они и сами не устоят перед искушением.

   Он предлагал чаю, а ему поднесли стаканчик водки, которую вся компания объявила превосходной.

   Но что такое две бутылки на двадцать человек? Это все равно, что капля воды в безводной пустыне или одно яйцо на целый полк. Глаза у всех разгорелись, языки жадно облизывали губы.

   - А водка хороша. Что вы скажете, Овен? Как вы полагаете, Миллер?

   Известно, что все немцы - Миллеры, а все ирландцы - Овены.

   - Водка... ничего, забористая, - отвечал англичанин Дик.

   - Водка очень хороша, хозяин. Почем она у вас? - спросил ландлорда хор жадных голосов.

   - Я не продаю, а подаю ее, - с достоинством ответил хозяин.

   - Черт вас дери с вашим великодушием. Нам не нужно милостыни, мы не нищие. У нас в кошельках деньги-то есть. Знайте, что мы идем в Сван-Гилль, где будет опорожнено много бутылей и разбито много стаканов. Мы, если запьем, так уж пьем без конца.

   - Очень приятно, господа. Очень приятно. Вы правы. Но вы выпили только по одному стаканчику водки. Этого мало. Отсюда до Сван-Гилля путь неблизкий. Позвольте отшельнику уединенного дома угостить вас персиковой наливкой. Такая, доложу вам, она у меня душистая, что просто чудо, а уж сладкая какая - ну, что твой мед.

   - Отлично, хозяин, но только, чур, на этот раз платим мы. Мы богаты. Падди (насмешливое прозвище всякого ирландца) нашел целую корзинку апельсинов, Миллер несет с собой жалованье за целый год, а Дик целых два года копил поденную плату за работу в лесу.

   - Тише, ребята! Вы точно старые бабы. Что у вас за языки проклятые! Я охотно выпью за здоровье лесовиков, но вовсе не хочу, чтобы наш скромный заработок перешел в их карманы. Ведь они всюду рыскают и, чего доброго, услышат, что вы говорите.

   Ландлорд с торжеством притащил две бутылки, оплетенные ивовыми прутьями, местами сгнившими, что свидетельствовало о их древности.

   - Но это слишком много! - вскричал Овен, втайне думая о том, насколько опустошат эти бутылки его корзинку с апельсинами.

   - Падди, голубчик, - возразил с важностью хозяин, - если тебе так жаль червонцев, то оставь их у себя. Пить, впрочем, можешь, как и все. За мой счет.

   Радушные слова были встречены возгласом одобрения, и товарищи ирландца презрительно пожали плечами, с неудовольствием косясь на скрягу.

   Тот рассердился, вытащил карманный нож и одним ударом сбил у бутылки горлышко, крича:

   - Ура, братцы, Овен богат! Что такое бутыль? Плевок. Пейте на здоровье. От чистого сердца угощаю. Ты, хозяин! Получай!

   При оглушительном "ура!" товарищей Овен вытащил из-за пазухи увесистый кошелек и достал оттуда целую горсть золотого песка.

   Из уважения к хозяину бутыль опустошили до капли. Жажда от этого только увеличилась, голод тоже давал себя знать.

   - Вот что, ребята! - сказал Дик, у которого уже покраснели нос и щеки. - Ландлорд правду говорит: до Сван-Гилля путь не близкий. Недурно бы нам перекусить чего-нибудь. Конечно, немного. Самую малость. Что у тебя есть, сказывай, чертов трактирщик?

   - Бочонок анчоусов есть... чудный бочонок. Предпоследний! Сама королева, дай ей Бог здоровья, таких анчоусов не пробовала.

   - Ура! Анчоусы так анчоусы!

   И пьяницы перешли в зал гостиницы, где для них быстро накрыли стол. Сервировка была удивительно хороша для такого глухого места. Белье сияло чистотой, тарелки и стаканы так и сверкали, что составляло разительный контраст с рваной одеждой свагменов.

   Анчоусы были солоны до ужаса и, в буквальном смысле, драли горло. Трактирщик предложил их специально, потому что после них обычно начинается ужасная жажда. Путники, уже будучи разгорячены, решили переночевать в гостинице, а что же делать в гостинице, как не пить? И они пили, как губки. Погреб ландлорда казался неистощимым.

   Количество напитков могло сравниться только с их разнообразием.

   Наступил час ужина. В возбуждающих блюдах недостатка не оказалось, и вскоре несчастные гости ландлорда были пьяны, как стельки.

   Принесли карты. Пошла азартная игра - надо же было как-нибудь убить время. Послышались самые идиотские песни, прерываемые пьяной икотой. Многие передрались между собой, после чего победители и побежденные свалились под стол. Проспавшись, несчастные продолжали пить. Они делали самую невообразимую смесь из всевозможных напитков, приготовляли убийственные пунши, наливали шампанское и ром в котлы и чугуны.

   Трактирщик был не в убытке. Гуляки платили за все наличными, не торгуясь. Уже многие из них пропились дочиста и продолжали кутить только благодаря любезности своих товарищей. А ландлорд уже думал о том, как он вытолкает всю эту милую компанию за дверь, вытянув из нее все, что можно.

   Наступал третий день. По крутой дороге, ведущей к дому, поднимался путник, прислушиваясь к странному концерту, доносившемуся до него. То была какая-то смесь храпа и пения. Дойдя до дома, он быстро отворил дверь, вошел в зал и, как ни в чем не бывало, сел к столу, за которым происходила вакханалия.

   Пришедшему было лет тридцать. Это был видный, статный молодец, обладавший, по-видимому, и силой, и ловкостью. Из-под надвинутой на лоб широкополой шляпы блестели черные быстрые глаза. Красные полные, несколько насмешливые губы оттенялись небольшими черными усиками. Лицо его, загорелое и обветренное, отличалось изяществом черт, а маленькие руки и ноги, обутые в желтые кожаные сапоги, позволяли принять его за переодетого аристократа, несмотря на потертость костюма, который был прекрасно сшит и сидел на нем превосходно.