Зарин Андрей Ефимович - Двоевластие

льный сигнал, сигнал тревоги.}, а веселые скоморохи обратились в лютых разбойников.

   Знакомые нам раскосый Поспелка, Распута, Козел да косолапый Русин соединились в одну шайку под начальством Злобы, рыжего силача, и хозяйничали под Коломною. Эта шайка увеличивалась беглыми крестьянами, иными скоморохами и всяким побродяжным людом, и они дерзали нападать на большие обозы с товарами.

   Добрую неделю ждали они обоза боярина Терехова-Багреева. Прознали они, что он чуть ли не со всем добром в Москву едет, и решились попытать свое счастье. Они расположились по двум сторонам дороги еще с ночи в ожидании боярина. С одной стороны сидел в кустах косолапый Русин с Козлом, Распутою и еще десятком человек, а с другой - расположился с шестью людьми Злоба.

   - Как свистну трижды, в третий во всю - так и высыпай, ребята! - приказал Злоба.

   - Ладно, свистни только вовремя! - отозвался Распута.

   Все они были одеты в липовые лапти да простые сермяги, стянутые у пояса широким полотенцем, а вооружены кто чем. У гиганта Злобы был огромный бердыш, у других - у кого нож, у кого кистень, у кого пика, у кого пищаль.

   Позади Злобы зашуршали кусты, и из них показался Поспелка.

   - Уф! - проговорил он, вытирая вспотевшее лицо.

   - Идут? - торопливо спросил Злоба.

   Поспелка кивнул.

   - Идут! Сам из колымаги-то вылез, пеший идет, и боярыня с ним, и девка! Только... того...

   - Что еще? - нахмурясь, спросил Злоба.

   - Стража при них. Гляди, с полсорока стрельцов да конных столько же... А челяди этой!

   Поспелка лишь махнул рукой.

   Злоба тряхнул головой.

   - Не знаешь, что ли, боярских стрельцов да холопьев? Гаркни только, так они вроссыпь! Нас, чай, тоже с полсорока будет! А как идут?

   - Впереди эта самая стража, а сзади - челядь, а в средине...

   Злоба остановил его.

   - Замолол! - презрительно сказал он. - Ты вот что лучше: иди к нашим, - он показал на другую сторону дороги, - и скажи: как свистну, так чтобы на охрану бросились прежде всего. А мы сзади поднапрем! Ну! Живее!

   Поспелка выскочил из кустов и быстро, как заяц, перебежал дорогу. Злоба подтянул кушак, засучил рукава сермяги и взял в богатырские руки свой бердыш.

   Обоз показался на дороге и медленно подвигался прямо на них. Злоба с товарищами притаился. Обоз двигался, не чуя опасности. Злоба увидел боярина с женою, рядом с ними пешего воина; со смехом пробежала сенная девушка мимо него. Злоба заложил два пальца в рот и протяжно свистнул.

   Этот-то свист и услышал боярин Терехов и спросил о нем Алексея.

   - Не иначе, как разбойники, - сказал Алексей, быстро вскакивая на коня.

   В это время свист повторился.

   - Семен, меч мой! - закричал Терехов, чувствуя, как вскипела его кровь.

   Маремьяниха всплеснула руками.

   - Олюшка! - завопила она. - Олюшка! Дитятко! Беги сюда!

   Словно над самым ее ухом раздался в третий раз пронзительный свист, и дорога огласилась каким-то диким воплем. Грянул залп, а затем послышался шум битвы.

   Семен, весь дрожа от страха, подал меч боярину и бросился под колымагу. Ольга, вся дрожа, прибежала к отцу, на руке которого повисла боярыня, и обернула свое побледневшее лицо к месту боя. Она видела, как ее Алексей махал мечом, скача то в ту, то в другую сторону.

   - Мамушка, убьют! - закричала она, но Маремьяниха не поняла ее возгласа.

   - Убьют, ежели слушать не будешь. Беги за мною!

   Она потянула за собою Ольгу, и скоро они все укрылись за ольховым кустом у края дороги. Боярыня бессильная упала на траву. Ольга, сложив на груди руки, с мукою смотрела на бой, видя только одного Алексея, а сам боярин с мечом в руке готовился защищать себя и своих близких.

   Злоба верно сказал. После первого залпа смутились воины боярина, и только один Алексей одушевлял их, готовых бежать каждую минуту. Уж очень стремителен и яростен был натиск разбойников. Стрельцы бросили свои мечи и бердыши. Косолапый Русин ухватил брошенную долбицу и махал ею, как легким кистенем, каждым ударом валя человека.

   Алексей рубился нещадно. Козел полез ударить его лошадь, но тотчас покатился с разрубленным плечом.

   Вдруг страшный вопль потряс воздух. Алексей обернулся и увидел, как вся челядь с женщинами и детьми в паническом ужасе бежит к ним, а за ними с ревом гонятся другие разбойники. Это Злоба ударил в хвост обоза.

   Все смешалось. Страшный бердыш Злобы свистел в воздухе, валя людей рядами. Алексей бросился на Злобу, но предательский нож подсек жилы на ногах у его лошади. Она вдруг осела на задние ноги, и Алексей покатился на землю.

   - Ах! - вскрикнула Ольга и упала к ногам своего друга.

   Маремьяниха, испуганная, подбежала к ней.

   - Вяжи его! Не бей! - приказал Злоба, опуская бердыш.

   Битва кончилась. Разбитые слуги искали спасения в бегстве, сопротивлявшиеся были частью перебиты, частью связаны, челядь просила пощады.

   - А где боярин с боярыней? - спросил Злоба. - Найти их!

   Разбойники бросились к колымагам и, не найдя в них никого, рассыпались по дороге.

   Скоро раздались крики. Злоба обернулся и увидел боярина с мечом в руке, а перед ним уже двоих убитых.

   - Ах, волк тебя заешь! - проворчал он с усмешкою. - Ишь, жирный пес, а как сечется. Ну, вы! - обернулся Злоба к перепуганной челяди. - Коли не хотите по деревьям болтаться, берите его, боярина своего. Только живым, чур! Ну, разом! О-го-го!

   Словно стая псов, бросились прежние холопы на боярина и дали ему только два раза махнуть мечом. Стоило это двух жизней, но минуту спустя боярин уже лежал на земле туго связанный, а Маремьяниха неистово ругалась:

   - Холопы вы подлые! Вот ужо вам задаст боярин! Нате, на кого руки подняли! Душегубы вы, разбойники! Боярышню-то оставьте, волчья сыть! Уж и быть вам на виселице, подлые!.. Чего? Меня? Я вам все глаза выцарапаю! Троньте только.

   Тяжкую картину представляло собою наглое торжество бездельных скоморохов. Они свернули весь обоз в сторону от дороги и под прикрытием леса отдыхали, готовясь отъехать в свое становище и там поделить добычу. Боярская челядь свободной толпою разместилась подле возов и лошадей вперемежку с разбойниками, которые уже успели достать жбан меда и упивались им, пересмеиваясь с челядинцами.

   - То-то вы, холопьи души, - говорили они, - что баранье стадо! Везут и снедь всякую, и мед, а жрут толокно, запивают из гнилой лужи. То ли дело - житье наше. Веселись, душа! Чего мой сапог хочет! Есть и мед, и брага, и красная девица! Гуляй - не хочу.

   - Эй, красавица, садись ближе! - крикнул пьяный, ухватив за подол девушку.

   Та рванулась от него, и тесьмы на ее юбке лопнули.

   - Ой, срамота моя!

   - Го-го-го! - загудело кругом. - Власий, тащи сюда и другую. Мы их!

   - Давай, девки, хоровод водить!

   - Вот им у нас раздолье будет, как подуваним их!

   Отцы и мужья оскорбляемых женщин хмуро исподлобья глядели на обидчиков, в то же время и боясь их, а молодые холопы разгоревшимся взором смотрели на наглые шутки разбойников.

   А в стороне от них, у ручья, что бежал между двух старых берез, была иная картина. На лужайке рядом друг с другом лежали связанные боярин и Алексей, а подле них сидели рыжий Злоба с косолапым Русином. Тут же неподалеку, под надзором Козла, Поспелки и Распуты, сидели боярыня, боярышня и Маремьяниха.

   Злоба сказал боярину:

   - Слышь, боярин, мы тебе худого не сделаем, с честью отпустим, только ты нам в Рязань отписочку дай, чтобы нам за тебя и твоих отступного дали. Дашь пятьсот, можешь и волчонка прихватить с собою. Не дашь - кого-кого, а его повесим. Беспременно уж повесим!

   Боярин молчал, а Алексей сверкал глазами, готовый порвать веревки и броситься снова в неравную теперь битву.

   Ольга с тоскою глядела на него. Угроза повесить Алешу долетела до ее слуха и сжала ужасом ее сердце.

   Вдруг со стороны раздались крики.

   - Батюшка, бьют! - заорал один разбойник, бросаясь к Злобе.

   Тот бешено вскочил на ноги.

   Какие-то всадники мяли его разбойников. Один миг - и на поляну выскочил на дорогом сером аргамаке юноша-воин; кольчуга блестела у него как рыбья чешуя, легкий шлем горел звездою, в руке сверкал короткий меч.

   Злоба с ревом кинулся на него, но молодой всадник вздыбил коня, и тот ударил разбойника копытами прямо в грудь; в ту же минуту в правой руке воина мелькнул чекан {Чекан - боевой топор с узким лезвием и молотовидным обухом.}, и косолапый Русин со стоном повалился на землю.

   - Так их, так, душегубов! - кричала Маремьяниха. - Его берите! его, злодея! убежит! - И она вцепилась в Поспелку.

   Тот стал рваться от нее и бить ее по голове; но сзади появился огромный воин на коне; он нагнулся, ухватил Поспелку за ворот и поднял его на воздух.

   Ольга думала, что все это она видит во сне.

   Молодой воин соскочил с коня и снял шлем. Черные волосы, остриженные в скобку, высокий белый лоб, ястребиный нос и яркие серые глаза делали его лицо прекрасным.

   К нему подскочил всадник и, спешась, сказал:

   - Разогнали всех, княже, а коих перевязали. Повесить их, что ли?

   - Подожди, - ответил молодой воин, - свяжи-ка и тех!

   Он указал на лежавших без чувств Злобу и Русина и подошел к боярину и Алексею.

   - Хвала Богу, что поспел со своею помощью, - сказал он, мечом разрезая путы, - вставай, боярин! - И, к удивлению Терехова, он низко поклонился ему и прибавил: - Прости Христа ради, что запозднились!

   - Что ты, молодец! Господь с тобою! Тебе ли у меня прощения просить, коли ты всех нас от лютой беды спас? Кто ты, поведай! Было бы ведомо, за кого Богу молиться.

   - Княжой сын Теряев-Распояхин, - ответил молодой воин.

   - Миша! - воскликнул боярин. - Да ты ли это, княжий сынок? Ольга, глянь! Сын нашего князя! Женишок наш!

   - Родной ты мой! - бросилась к руке его Маремьяниха.

   Только лицо самого князя при этом возгласе затуманилось, и он исподлобья взглянул в сторону боярышни, которая вдруг потупилась; да Алеша, сперва с восторгом глядевший на молодого воина, что явился словно архистратиг, сразу нахмурился и ревниво сжал кулаки. Но боярин с боярынею не заметили этого; они, забыв о недавней опасности, осыпали князя вопросами.

   Он едва успевал отвечать им.

   - Случаем набрел я на вас. Батюшка послал меня к вам навстречу, я и поехал, да в Коломне остановился, ждать хотел там. А тут мужичонка прибег, говорит - на обоз напали. Я и поскакал.

   - И в самую пору, соколик! - сказала Маремьяниха. - Загубили бы нас лиходеи. Везти к себе хотели.

   - Ну, с ними мы управимся! - сказал князь и вдруг, к их удивлению, обратился к огромному белокурому воину на незнакомом языке. Тот ответил ему. Князь обернулся к боярину. - Мы, боярин, обоз сейчас на дорогу выправим. Дозволь боярыню да боярышню в колымагу посадить, а мы тем часом суд свой срядим!

   - Вестимо, вестимо, князек! Ну, бабы! живо! - заторопил боярин. - Сажайтесь, что ли! Алеша, подсади!

   Алексей порывисто рванулся помогать женщинам. Его глаза умоляюще взглянули на Ольгу. Она поняла его взгляд и, садясь, крепко сжала его руку.

   - Только твоя! - прошептала она чуть слышно.

   Обоз осторожно перевели на дорогу. Тем временем князь и боярин сели на сломанное дерево, и князь приказал своему слуге:

   - Сходи-ка, Ерема, зачерпни воды да полей на голову вот этому! - И он кивнул на Злобу.

   Ерема поспешно исполнил приказание.

   Злоба очнулся. Княжьи слуги встряхнули его за плечи.

   - Вставай перед князем! Ну, ну!

   - Э! вот кто это! - вдруг закричал огромный воин.

   Князь с удивлением обернулся.

   - Чего ты, Эхе?

   - Чего? Это - тот самый, что тебя украл тогда, маленьким! Я видал! Да! Да!

   Злоба сверкнул на него глазами.

   - Кого это я крал?

   - А князя Теряева?

   - Князя? - И Злоба, разинув рот, в ужасе отшатнулся.

   - Повесить его! Сейчас повесить! - закричал боярин. - Ах ты, подлая твоя образина! Лиходей окаянный!

   - Повесить! - тихо отдал приказ молодой князь и встал. - И будет, боярин! - сказал он. - Дать остальным по полусотне плетей да отнять оружие и взашей.

   Скоро обоз двинулся в прежнем порядке.

   Не хватало только нескольких человек, убитых в схватке, да иные шли перевязанные окровавленными тряпками.

   - А ты, что же, пеший? - спросил вдруг князь у Алексея.

   Тот хотел отвернуться, но не мог устоять против ласкового голоса князя.

   - Коня подо мною убили, - ответил он.

   - А мы тебе другого! Эй, Влас, спешься! Дай боярину коня!

   Влас быстро спешился и подвел своего коня Алексею. Тот вскочил в седло.

   - Не боярин я, - сказал он, выпрямляясь в седле.

   - А кто будешь?

   - Кабальный боярина, Алексей Безродный! - ответил Алексей и весь вспыхнул, но удивление охватило его, когда он услышал слова молодого князя:

   - Все едино. Добрый воин! За что в кабалу пошел?

   - За долг покойного батюшки, царство ему небесное.

   - Доброе дело! - ответил князь и тихо отъехал к окну боярской колымаги.

   Княжьи слуги окружили Алексея. Тот ехал задумавшись. Вот его соперник - совсем особенный человек: и красавец собою, и рода княжьего, и в обращении небывалый.

   А в колымаге боярыня и Маремьяниха наперерыв восхищались молодым князем:

   - Вот жених так жених! Ах, и счастливая ты, Олюшка! Хорошо надумал батюшка! Ах, хорошо!

   - Уж чего и лучше! - подсказала Маремьяниха. - И бодр, и умен, и воин какой! Что бы без него? Пропали бы наши головушки! Ах, и счастливая ты у нас, Олюшка!

   А "счастливая" сидела бледная, безмолвная, с горечью думая о своей горькой участи. Нет никого для нее краше ее Алеши, и напрасно прельщают ее и родом знатным, и богатством. А против отцовой воли разве пойдешь? Особенно теперь! Понимала она ясно, с горькой болью, что нежданное появление князя в роли избавителя только крепче связало ее тяжелыми путами.

   Понимал это и несчастный Алеша.

   Но так же нерадостно чувствовал себя и сам молодой князь. Увидел он свою невесту, и стало ему горько и за нее, и за себя. И зачем, не спросясь, поторопились родители связать их обещанием?

  -

  - III

  - РОЗЫ И ТЕРНИИ ЛЮБВИ

  

   Злосчастный цирюльник Эдуард Штрассе со своею сестрою Каролиною поселился в вотчине князя Теряева-Распояхина и вскоре приобрел полное доверие не только князя, но и княгини, и даже всех челядинцев. Добрый, ласковый, веселый, много знающий и всегда готовый помочь каждому, он сначала прослыл ведуном, а потом знатным лекарем; князь, переселившись во вновь построенный московский дом, перевел с собою и Эдуарда Штрассе, как домашнего врача, а с ним опять переехала и красавица Каролина.

   Оставил у себя тогда князь и храброго капитана Эхе, чтобы обучить своих людей иноземному строю.

   Эти "немчины" оказали неоценимые услуги в деле воспитания молодого князя Михаила. Сперва княгиня-мать глаз не спускала со своего ненаглядного и решалась отпускать его только в сопровождении Эхе, невольно чувствуя простодушную честность и мужество шведа, а потом, видя, с какою любовью относятся к ее детищу добродушные немцы, и совсем доверила им своего сына.

   Князь не только не перечил ей, но одобрительно говорил:

   - И хорошо! Мишенька лишь добру от немчинов научится. Народ они до всего дошлый, а наш Дурад (так все в доме переделали имя Эдуард) ко всему и добрый.

   Михаилу в общении с немцами была дана полная свобода.

   Полюбил он их и привязался к ним всею детскою душой. Нравилась ему ласковая, обходительная Каролина, кормившая его иногда печеньем; еще более нравился сам Штрассе, который не уставал учить любознательного Михаила, все показывая ему и разъясняя. И все интересовало маленького князя. Узнавал он великие вещи: и как какая трава называется, и отчего день с ночью чередуются, и как живут в иных землях люди, и как дышит всякая тварь, и какая от кого польза, какой от кого вред.

   Не уставал слушать Михаил своего добровольного учителя, и потом, когда передавал все слышанное своему отцу, тот с удивлением слушал его и говорил:

   - Истинно: учение - свет!

   Едва ли не больше всех полюбил Михаил славного Эхе, да и тот привязался к своему ученику в воинском деле. Выучил его капитан ездить на коне и управлять им, выучил стрелять из арбалета и пищали, мечом владеть, кистенем и страшным шестопером {Шестопер - боевое оружие, род булавы с головкой из шеста металлических ребер.}, а рассказами о своих походах воспламенил его воображение и расположил сердце к воинским подвигам.

   Вырос Михаил на диво окружающим. Говорил он на трех языках: русском, немецком и шведском; знал столько, что смело мог считаться по тому времени ученым, и при своей красоте был едва ли не первым по отваге и ловкости.

   Когда в 1630 году из Москвы послали полковника вербовать солдат в Швеции, князь отпустил вместе с Эхе и своего сына. Повидал юноша иные земли и иные порядки, и Филарет сразу отличил его.

   - Прославит он род твой, - говорил Шереметев князю.

   - Давай Бог! - отвечал с самодовольной улыбкой князь.

   И все-таки молодой князь Теряев все еще не был у государственного дела, не служил даже в ратниках. Князь не раз пенял ему на то, а он отвечал:

   - Нешто не у дел я, батюшка? Глянь, у нас теперь своя рать готовая, не хуже тех, что Лесли привел! - И все свое время он посвящал то учению со своими солдатами, которые набирались из княжьих холопов, то учению со Штрассе, по указанию которого он навез много книг с собою. Свое время он проводил то в Москве, то в вотчине под Коломною.

   И вот однажды озарилась вдруг его жизнь первым счастьем. Полюбилась ему дворянская дочь Людмила Шерстобитова. Раз зашел князь Михаил в Коломне в церковь к ранней обедне, увидел ее и потерял свой покой. С той поры, куда ни ехал он, везде ему была дорога через Коломну, и каждый раз то у обедни, то у всенощной видел он свою зазнобу.

   Не выдержал он наконец и, вспомнив про знахарку Ермилиху, решил обратиться к ней за помощью. В те времена знахарки, бабы-повитухи, были и свахами, и своднями, и на всякое, даже воровское дело за деньги согласны. Князь Михаил пришел к ней и поведал ей свою тайну.

   Она затрясла своею седой головой и лукаво прищурила гнойные глаза.

   - Ладно, ладно, соколик, подожди денька два времени. Все выложу тебе как на ладонке и про твою любовь слово скажу!

   Как в огне горел молодой князь эти два дня. Через два дня он снова пришел к старухе.

   - Ну что?

   - Узнала, сокол, узнала! Только птичка-то - невеличка, - сказала она, вздохнувши, - дворянская дочка, и бедная! Живет со старухой матерью, а та - вдова убогая. Только и добра, что огородишко да корова. С того и живут. Да дочка, слышь, мастерица жемчугом шить, так каким-то купцам немецким работает.

   - Да кто она? Звать ее как?

   - А звать ее Людмилою, рода Шерстобитовых. Слышь, у воеводы Шуйского отец ее служил ранее, а потом с Пожарским поляков отбивал, а там, слышь, со шведами дрался и убили его. Людмиле тогда всего два годочка было.

   Князь нетерпеливо кинул ей несколько рублей.

   - Говори дело, старая! Что про меня говорила ей... Видела ее?

   Старуха обнажила улыбкою десны.

   - А то как же! И про тебя говорила. Она-то, вишь, тебя заприметила. Только я не назвала тебя. Так, говорю, человек ратный! Хи-хи-хи...

   - Ну!

   - Ну а если ты сокол есть, иди к ее дому задами да на огород, как стемнеет, и иди. Частокол-то низкий. А там и она будет!

   Князь радостно бросил старухе еще монету и выбежал из избушки. Его сердце билось как пойманная птица. Он увидит Людмилу, говорить с ней будет!.. Но когда настала минута свидания и он готовился прыгнуть через частокол, робость охватила его, что ребенка в лесу. Он стоял и медлил. И вдруг в сером сумраке вечера мелькнуло что-то белое. Миг - и князь был подле девушки.

   Она робко закрылась рукавом.

   - Ой, срам мне! - тихо молвила она.

   - Что за срам! - промолвил князь.

   И откуда вдруг взялась у него речь! Как жемчуг на нитку, нанизывал он слово на слово. Он говорил девушке про первую встречу, про первые мысли свои, про свою любовь, и Людмила, что соловьиной песни, заслушалась его слов.

   - А я-то люб тебе? - тихо промолвил князь.

   Она отняла руку от лица своего и улыбнулась.

   - Нешто пришла бы?

   Князь обнял ее и в первый раз в жизни прикоснулся устами к девичьим устам. Словно огонь пробежал по его жилам, словно вихрь закружил ему голову.

   - Жизни за тебя не жалко! - сказал он на прощание.

   - Когда придешь? - прошептала Людмила.

   - Завтра!

   С этого момента князь Михаил весь переродился. Даже малонаблюдательный Эхе, взглянув на него после его первого свидания с Людмилой, воскликнул:

   - Что с тобою, князь, случилось?

   Михаил понял его вопрос и смутился.

   - А что? - спросил он.

   - Да ты словно гетмана Жолкевскаго полонил! - сказал Эхе.

   - Под Коломной полевал... {Охотился.} удачливо очень! - соврал Михаил и покраснел снова.

   Однако от взоров проницательной Каролины он не мог укрыться. Та ничего не сказала ему, а только поглядела на него и тихо улыбнулась.

   Все дивились, глядя теперь на Михаила.

   Княгиня-мать сетовала ему:

   - Что это ты, Миша, со мной нонче и словом не обмолвишься? Сижу я у себя наверху и все думаю, что заглянет сынок, а он - на! - опять на вотчине. Вчера батюшка искал, искал тебя!

   - Скучно на Москве мне, матушка, - врал Михаил, - а там ратники мои, полевание...

   Князь, занятый теперь в приказе, где на сильных челом бьют, тоже дивился на сына и говорил ему:

   - Царь о тебе намедни спрашивал. Слышь, в дворцовые хочет взять, если ты охоч. Патриарх о тебе пытает, про что думаешь, а я тебя и в глаза не вижу - все на вотчине!

   - Как повелишь, батюшка, - уклончиво ответил ему Михаил, - только я для верху негоден буду. Мое дело ратное!

   - Ну, тем лучше!.. Князь Черкасский тебе, хочешь, полк даст!

   - Молод я, батюшка, для чести такой. И опять воля своя мне всего дороже.

   - Ну, ладно, гуляй до двадцатого, а там и в службу царю! Негоже князьям Теряевым далеко от верху быть!

   Дивился и добродушный Штрассе.

   - Почему ты так мало читать стал, княже? По три дня не видно тебя. Ни о чем не спрашиваешь. Или наскучило тебе? - спрашивал он.

   - Поотдохнуть охота, - отвечал ему Михаил, - придет зима, там опять займусь поусерднее!

   Но пришла зима, и все так же Михаил и от дома на вотчину отлучался, и занимался неохотно с добрым Штрассе. Знал про его дела сердечные только один его стремянный Власий. Только кивнет ему князь - и Власий, не говоря ни с кем, обряжает коней и, едва отойдет вечерня, уже едет с князем своим в Коломну, где ждет его Людмила.

   Сжились, сдружились они, ни о чем не думая, вперед не загадывая, живя только своею первой молодой любовью, от которой горели оба жаром желаний и страстей. Прижимаясь к князю, рассказала Людмила ему час за часом свою монотонную жизнь, поведала ему свои девичьи мечты, встречу с ним, рассказы Ермилихи и свою любовь к нему.

   - Только все мне думается, что таишь ты от меня что-то, - говорила она иногда князю. - Скажи по сердцу чистому, кто ты?

   Князь старался скрыть свое смущение горячими поцелуями и говорил ей:

   - Князя Теряева ловчий, касатка моя! Из кабальных я; только, Бог даст, скоро князь отпустит меня в вольные люди!

   - Ах, пошли, Господи! Уж молю я про это Мать Царицу Небесную. А потом мне вдруг сдается, что ты так это, шутя говоришь!

   Бесконечно любя Людмилу, князь однажды привез ей дорогое ожерелье все из жемчуга и толстых крестов.

   Людмила вся побледнела.

   - Не ловчий ты! - сказала она с упреком. - И только обманываешь меня. Ты боярин или князь! Посмеяться надо мной хочешь!

   Князь испугался ее обиды и заявил:

   - Если бы я и князем был, и даже до царя близким, и тогда не бросил бы тебя, моей голубушки!

   Девушка успокоилась, а потом, спустя несколько времени, снова затосковала.

   Все труднее и труднее становилось князю утаивать свое имя, и в то же время он понимал, что не позволят ему родители жениться на бедной дворянской девушке. Царь женился! Но царь и холопку возвеличить может, потому что пред ним все - холопы, а княжескому сыну такой брак невместен. И, думая эти тяжкие думы, князь таил от Людмилы свое княжеское звание.

   Однажды она сказала ему:

   - Слушай! Иди к матушке моей и откроемся. За меня сватов заслали! Горе мне!

   Князь побледнел и растерялся.

   - Кто?

   - Ахлопьев Парамон.

   - Кто он?

   - Торговый человек!

   Князь ухватился за голову.

   - Подожди, дорогая, голубушка моя, я не дам тебя этому холопу. Подожди!.. Надумаю я, пока противься. Я же не могу идти с тобою.

   Людмила сперва оторопела, потом ухватила его за руки и сказала:

   - Теперь говори, кто ты есть? Может, и не Михайло вовсе? Кто ты? - настойчиво спросила Людмила.

   - Князь Теряев, - тихо, словно винясь, ответил князь.

   Девушка пошатнулась.

   Он едва успел подхватить ее и осыпал поцелуями.

   - Ласточка моя, рыбка, я князь и тебя сделаю княгинею. Матушка моя была Мельникова внучка, да батюшка не поглядел. И я упрошу их, подожди только! Видит Бог, я люблю тебя! Разве я обидел тебя, положил поруху, опозорил? Я тебя как очи свои берегу. Лисанька моя, не гони меня!..

   - Люб ты мне и князем! - прошептала Людмила, обнимая его.

   А на их счастье надвигалась новая гроза. Князь Теряев однажды зашел к жене и сказал ей:

   - Вот что, матушка: Михаиле-то уже девятнадцать лет, и все он как-то не степенен достаточно. Пора женить его, а? Ты как мыслишь?

   - А мне что же, батюшка князь, ты голова. По моему бабьему разуму и давно пора, да все говорить тебе опасалась. И мне-то скука. С молодою невесткою веселее будет. Опять же внучат погляжу. Мне радость!

   - То-то! Я и сам так мыслю! Невеста, слава Богу, есть, искать не надобно. Отпишу боярину Терехову.

   - Отпиши, родимый. И нам спокойней, как поженим!

   На том и решили, не говоря молодому князю.

   А тут и сам Терехов вдруг послание написал:

   "Еду на Москву по государеву наказу и с собою дочь везу, свое слово помня".

   - Михайло, - позвал однажды князь сына, - поди-ка ко мне. Потолковать надоть.

   Михаил вошел в отцову горницу, где тот занимался своими приказными делами, и почтительно остановился пред отцом, сидевшим в кресле.

   - Вот что, - заговорил князь, - самый ближний друг мой сюда, на Москву, едет. Ты его и не видел, разве понаслышке знаешь. Это боярин Терехов-Багреев. В московское разорение с ним мы побратались. - Князь задумался. На мгновение пред ним мелькнули эти годы борьбы и душевного перелома, неудачная любовь, измена отечеству, раскаянье, вражда с Тереховым и потом крепкая дружба. Но затем он очнулся. - Да! Так вот едет он сюда и, надо быть, в конце Фоминой у нас будет! Так-то! Так его с почетом встретить нужно. Возьмешь ты с вотчины своих ратников, тридцать, сорок, что ли, и встретишь боярина с семьею и к нам сюда проводишь. Опять и опаски ему не будет. Шалят на рязанской-то!

   - Слушаю, батюшка.

   - А еще, - князь лукаво посмотрел на сына, - при нем боярышня будет, Ольгой звать. Иди, присмотрись к ней-то.

   Сердце Михаила дрогнуло; смутно припомнились ему разговоры у матери в терему про заказанную невесту.

   "Неужто и правда?" - мелькнуло у него в голове, и тотчас его догадка подтвердилась.

   - С другом-то мы зарок дали, - сказал ему отец, - детьми породниться. Ну, так Ольга эта невестой тебе выходит. Да и пора тебе, Михалка, ей-ей, пора! Ну, так вот и собирайся в путь!

   Князь встал, подошел к сыну и ласково похлопал по плечу, а Михайло стоял словно приговоренный к казни, а потом едва нашел двери и вышел из отцова покоя.

   Одним ударом разбились все его мечты.

   Он поехал в вотчину вместе с Эхе и своим Власием, но не решился в этот раз заехать в Коломну - до того смутно было на его душе.

   Что делать? Нарушить волю родительскую в те времена не могло прийти ему в голову, равно как и его Людмиле. Мысль о женитьбе на немилой переворачивала всю его душу.

   И с этими тяжкими мыслями, ничего не решив, он выехал навстречу Терехову, отбил его от разбойников и теперь провожал его на Москву.

   Видал он мельком боярышню Ольгу, но остался равнодушен к ее красоте. На что она ему, если свою душу он другой отдал? И ему было так тяжко, что он думал: хоть бы послали его на границу под татар, легче было бы.

   А боярин Терехов, не отпуская его от себя, все говорил и наговориться не мог, вспоминая свои молодые годы и походы с князем, отцом Михаила.

   Обоз медленно подвигался к Москве, и Михаилу думалось, что это его везут на лютую казнь к лобному месту.

  -

  - IV

  - ГОРЕМЫЧНЫЕ

  

   Михаил послал вперед себя Власа известить отца о приезде его друга, и князь тотчас стал делать распоряжения о приеме дорогих гостей. Он для них отвел весь свой зимний дом, так как для летнего времени у него была соответствующая постройка, затем распорядился о размещении слуг и прошел к жене. Лицо у него было довольное.

   - Ну, Анюта, - ласково сказал он, - рядись во что ни есть лучше. Вскорости мой друг приедет, ему чару поднеси, да опять и баба его с ним. Готовься!

   К приезду Терехова все было готово. Ворота распахнулись настежь, на дворе столпились слуги, и князь подошел к колымаге в то время, когда из нее вылезал боярин. Они крепко обнялись и поцеловались трижды.

   А на крыльце с хлебом-солью встретила гостя сама княгиня; едва принял из ее рук боярин блюдо резное, как служанка тотчас подала княгине поднос с чарою меда.

   - Откушай, боярин! - кланяясь, попросила княгиня, и боярин выпил мед, после чего трижды поцеловал княгиню.

   - Встреть жену да дочку друга моего, - сказал ей князь и повел боярина в покои.

   Терехов по дороге стал рассказывать ему приключение с разбойниками и хвалить его сына:

   - И молодец, и красавец, и умом смышлен.

   Князь довольно улыбался. Он провел боярина в его покои и оставил на время одного.

   А княгиня тем временем встретила женщин и проводила их в их помещения.

   Трапезовали они порознь: мужчины с мужчинами, а женщины особняком.

   Боярин и князь смотрели друг на друга и вспоминали старое житье. Шутка ли, прошло девятнадцать лет! Полысел в течение этого времени боярин, стал дороден, что бочка от пива, и прежний воинский пыл сменился у него добродушной апатией толстяка. А князь был по-прежнему строен и подвижен, и только седина в его черных волосах да легкие морщины выдавали прожитые годы.

   И по костюму они разнились. Боярин одел шелковую рубаху, опоясался шнуром и в широких атласных штанах да в сафьяновых ноговицах чувствовал себя совсем как дома. А князь был словно в гостях. И на нем были желтые сафьяновые ноговицы {Ноговица - отдельная часть обуви или одежды, покрывающая голень.}, только они были так унизаны жемчугом и камнями, что кожи и видно не было; желтые же штаны из тонкой тафты слегка падали на ноговицы, шелковая красная рубаха была вся расшита по вороту, подолу и рукавам хитрыми узорами, а в вороту была дорогая запонка; костюм довершали легкий зеленый зипун и вся унизанная камнями тафья на голове.

   - И смотрю я на тебя, Петр Васильевич, - с улыбкой вымолвил князь, - не сломить меня тебе так теперь, как тогда в Калуге!

   Боярин покачал лысой головою.

   - Где уж! Ты при царе все, а я на воеводстве да на печи у себя. Отяжелел! А тогда-то... Господи Боже мой!

   И они вслух стали обмениваться своими воспоминаниями, воскрешая молодые годы, молодые чувства.

   - А что у вас на Москве делается? - спросил Терехов.

   Теряев расправил усы и начал передавать боярину московские новости.

   - Царь через год по кончине царицы снова оженился. И чудно вышло! Скликали на царский двор шестьдесят невест, и все-то на подбор, и все-то именитые, а он, батюшка, возьми да и выбери себе прислужницу! Все диву дались. Царица-то Марфа упрашивала: "Опомнись! Где видано!" - а он все свое. Взял жену, нам царицу, Евдокию, дочь можайского дворянина Лукьяна Степановича Стрешнева. Ныне ближний боярин, в думе сидит!..

   - Диво! - покачал головою Терехов.

   - И царица же! Красота и великолепие! Доброта всем на диво. И любятся они, словно голуби. Видно, Бог вразумил их на это! Поначалу родила царица царевну. Ириной нарекли, потом другую, Пелагею, а там и наследника дала царю, Алексея Михайловича. На радость, говорят, растет... третий годок пошел. Ну а что до остального прочего, так пожары одолели. Великие два были: один три года назад, другой - так лет шесть. Монастыри Чудов и Вознесенский, двор патриарший, дом, церкви, дворец, приказы, Кремль, Китай-город, ряды, лавки, разные магазины - все огонь пожрал. Великие бедствия!

   - Ох, много Русь-матушка несет бед!

   - Подожди, перемелется - мука будет!.. Однако надо бы нам и женок поглядеть. А? Пойдем-ка, боярин? - предложил князь.

   Они встали и направились в терем княгини.

   Там княгиня, одетая по дорогой московской моде, вся унизанная камнями и жемчугом, с грубо раскрашенным лицом, уже успела сдружиться с боярыней и ее дочкой и показывала им разные затейливые узоры и материи, что привозили в Москву немецкие купцы.

   - А вот и женки наши! - весело сказал князь, входя в теремной покой, и низко поклонился боярыне Ольге Степановне.

   Та ответила ему тоже поклоном и зарделась вся, вспомнив его прежнюю любовь и домогательство.

   - Знакомь, боярин, с дочкой своею, нашей невестушкой! - продолжал князь Теряев. - Ой, и красавица же она у тебя!

   - Как есть твоему молодцу! - засмеялся боярин.

   Ольга стояла в углу, закрыв лицо рукавом, и горела вся, как маков цвет; но мало-помалу ее застенчивость прошла, и между всеми завязался общий разговор, начавшийся снова с описания нападения.

   Всем было весело в этот день, кроме молодых. Алеше Безродному, как начальнику охранного отряда, отвели особое помещение - малую клеть во дворе; едва вошел в нее Алеша, как бросился ничком на постель и зарыдал протяжно и громко, не боясь быть услышанным. С приездом в Москву, казалось ему, кончилось его счастье. Можно ли отвоевать невесту у сильного князя, да еще когда к тому же этого брака хотят и сами родители? И при этих мыслях его сердце разрывалось на части.

   Был уже вечер, когда Алеша, утомленный, вышел из своей клети. Вдруг перед ним, словно из земли, выросла Агаша.

   - Ты, Алексей? - окликнула она его шепотом.

   - Агаша! - радостно встрепенулся Алексей.

   - Тсс! Иди за мною! Боярышня тебя повидать хочет.

   Сердце Алеши радостно забилось; он осторожно пошел за Агашей.

   А та вполголоса хвастливо болтала:

   - Теперь самая что ни на есть пора. Все устали с дороги-то. Маремьяниха вовсе без ног лежит, все в доме спят. А я все досмотрела - и где сад, и где собаки, и ходы-выходы. Сюда! - Она быстро скользнула в маленькую калитку, и следом за нею Алеша вошел в густой сад. - Сюда, сюда! - торопила его Агаша. - Теперь заверни направо. Тут и боярышня. А я ждать буду.

   Алеша быстро пошел вперед, свернул направо и увидел Ольгу. Она стояла прислонясь к дереву, вся облитая лунным светом. Алеша подбежал к ней и порывисто взял ее за руки. Вся его грусть пропала при виде любимой им девушки.

   - Дорогая моя! ласочка моя! Золотце! Уж и затосковался я, тебя не видючи. Смерть, кажись, легче, чем разлука. А тут еще и ты подле меня, а словно дальше, чем за морем, за океаном! - поспешно говорил он, прерывая свои слова поцелуями.

   Ольга прислонилась головой к его плечу и нежилась в его ласках.

   - Вот так бы и умереть! - чуть слышно произнесла она.

   От этих слов все сладкие мечты р