Зарин Андрей Ефимович - Двоевластие

gn="justify">   После разграбления рапаты Федьки Беспалого ошалевшие пьяницы гуляли еще с добрую неделю, все увеличивая тот угар, который закружил им беспутные головы.

   Выгнанный приказный, Онуфрий Буковинов, облыжно {Ложно.} именовавший себя дьяком, пристал к двум посадским и с ними крутился по Москве, напиваясь, сквернословя, играя в зернь и распевая срамные песни, за что посадские усердно поили его. На шестой день, бродя из одной тайной корчмы в другую, шли они, сцепясь руками, вдоль Москва-реки, и дьяк сказал им коснеющим языком:

   - Согрешил окаянный! Согрешил! Нет мне спасения, напился я, словно свинья непотребная. Да!

   - Ишь разобрало! - засмеялся один из посадских. - Пил, пил, а теперь на-ко!

   - А что сам поутру говорил, - сказал другой с укором, - не пьяницы мы, если спать ложимся и немного шумим.

   - Брехал! - с отчаяньем ответил дьяк и вдруг принял позу оратора, остановился, вытянул руку и покачиваясь заговорил: - И кроткий, упившись, согрешает, даже если спать ляжет! Кроткий пьяница, аки болван, аки мертвец валяется, многажды осквернившись и обмочившись, смердит. И тако кроткий пьяница в святый праздник лежит, не могий двигнуться, аки мертв, расслабив свое тело, мокр, налився, аки мех до горла! Свинья непотребная иде мимо...

   Тут он потерял равновесие и с плачем повалился на землю.

   Посадские с хохотом стали поднимать дьяка, а он бормотал:

   - Аки болван, аки мертвец... вот!

   - Вставай, пес скомороший! - кричали посадские. - Ишь, вечер близко!.. Когда еще до Ермилихи доберемся!.. А, ну тя!

   Но едва они бросили дьяка, как тот поднялся и торопливо поплелся за ними. Поднявшийся ветер еще сильнее качал его, и хлопнулся бы он на землю, если бы не успел зацепиться за рукав посадского.

   Тут они пошли и сами не помнят, как завернули в Немецкую слободу.

   И вдруг дьяк потянул к себе посадских, задрожал, как осиновый лист, и, совсем трезвым голосом зашептал, щелкая зубами от страха:

   - Гляньте, милостивцы, к немчину в оконце! С нами крестная сила!

   Посадские глянули, и хмель разом выскочил из их голов.

   - Наше место свято! - пролепетали они, осторожно приближаясь к окошку.

   А там, не подозревая опасности, немец Эдуард Штрассе играл на скрипке, вздыхая по Амалии, дочери булочника, и думая, что, как вылечит он булочника от мозолей, так и Амалия его станет.

   - Видишь, мертвец-то! - прошептал дьяк, трясясь от страха и выглядывая из-за плеч посадских.

   - С нами крестная сила! - ответили крестясь посадские.

   А скелет от ветра, что дул в щели домика и дверь, тихо шевелил своими длинными руками; оплывшая светильня мигала, и от ее колеблющегося света голова скелета, казалось, покачивалась в такт музыке. И вдруг рванул ветер, распахнул дверь. Скелет щелкнул руками, светильня вспыхнула и погасла, музыка смолкла.

   - Наше место свято! - не своим голосом завопил дьяк и бросился бежать, а за ним, едва переводя дух, пустились оба посадские.

   Уж и пили они в ту ночь! И все даром поили дьяка, развеся уши слушая его повесть.

   - Идем мы, и вдруг этого немчина оконце! Мы и заглянь! А там - с нами сила Господня! - немчин-то на лютне играет таково жалостливо, а мертвец стоит пред ним, главой помахивает, в ладоши плескает и ногами шевелит, а потом как захохочет!.. И огонь погас!

   - С нами крестная сила! - крестились пьяницы.

   А на другой день эта диковинная весть дошла до самого царя. Кликнул он боярина Нащокина, что в разбойном приказе сидел, и сейчас велел правду допытать. А у боярина Нащокина один путь до истины добираться: дыбы да длинники. Послал он в слободу стрельцов, что при нем стражей были, и привели те к нему немчина.

   Держа на коленях своего найденного сына, сияя радостью, слушал князь эту тяжелую историю из уст красивой Каролины. Она стояла пред ним на коленях, с распущенными до пола волосами, тянула к нему свои руки и кричала со слезами:

   - О, спасите моего брата за сына вашего!

   - Помоги им, тятя, - со слезами говорил Миша, прижимаясь к отцу, - они добрые! Они жалели меня! Все к мамке отвести хотели!..

   - Никакой награды не надо, спаси его! - воскликнул и Эхе, опускаясь перед князем на колени.

   - Ин быть по-вашему, коли это не колдовство! - сказал князь вставая. - Не забывали Теряевы чужой ласки да помощи, и мой Михайло не забудет ее! Ну, Антон, на коня!

   Он вышел, неся на руках сына, и, вскочив на коня, поскакал на двор Шереметева.

   На его счастье Федор Иванович еще не выехал из дома.

   - Радуйся, боярин! - закричал князь, подымая своего сына. - Вызволил!

   - Радуйся, князь! Господь с тобою!

   - И с тобою!

   Они поцеловались.

   - Чай, изморился князек-то! - ласково сказал Шереметев.

   - И нет! Он у немчинов жил; они его добро кормили. Разве вот оскоромили... ну, да младенец!

   - У немчинов! Неужели они детей крадут?

   - Не то, слышь, какая притча-то! - и князь рассказал, как был скраден Миша, а затем спасен Эхе.

   - Того Федьку беспременно буду просить в приказ взять, потому тут корни чьи-то, - сказал в заключение Теряев.

   - Не без этого, - согласился с ним Шереметев.

   - Так и смекаю, а до того еще зарок дал. Помоги советом, - и князь рассказал про немца и его горе.

   Шереметев покачал головою и произнес:

   - Трудное дело, князь! - сказал он. - Тут ведь без тебя за пять дней у нас всего понаделалось.

   - Да ведь я слово дал.

   - Слово дал, держись! Только не иначе, как самому царю-батюшке челом бить надо.

   - Ну, и ударю! Разве мало у меня заслуг пред царем? - сказал князь вставая. - Допрежь всего к боярину Нащокину поеду, чтобы он с дыбой повременил, а там и к царю.

   - Ну, ин быть по-твоему! - ответил Шереметев. - А мальчонку в вотчину пошлешь?

   - Хотел бы мать порадовать, да боюсь одного пускать опять на бабий дозор. Нет, пусть со мною погостит!

   - И то ладно! Ну, я со двора!

   - Да и я тоже!

   Князь ласково простился с сыном и, поручив его Антону, поехал исполнять свое княжье слово, данное честным немчинам.

   В грязном углу Китай-города, на Варварском кресте, под горою, обнесенные высоким тыном, стояли тюрьма и подле нее разбойный приказ со всеми нужными пристройками: караульной избой, жилищем заплечных мастеров и страшным застенком. В народе звали это страшное место почему-то Зачатьевским монастырем. Сюда-то и приехал князь прежде всего.

   Соскочив с коня у ворот, он отдал повод часовому стрельцу и хотел войти в низкую калитку, как вдруг его заставил оглянуться страшный стон. Теряев поглядел направо от себя и вздрогнул. Из земли торчала женская голова с лицом, искаженным ужасом, и испускала нечеловеческие стоны; в пяти-шести шагах от нее торчала такая же голова, принадлежавшая уже трупу.

   - Нишкни! - равнодушно прикрикнул на голову стрелец.

   Князь отвернулся и быстро вошел в калитку. Он знал, что это казнится жена-отравительница, знал, что иной казни и нет для такой злодейки, и в то же время не мог побороть охватившее его сострадание.

   Большой грязный двор с лужами не то грязи, не то крови, с тяжким смрадом гнилых ям, где томились узники, горелого мяса и разлагающейся крови, производил тяжелое впечатление страха и мерзости. Кругом валялись орудия казней и пыток и, к довершению всего, из дыр, закрытых решетками, слышался лязг цепей, а из огромного сарая - стоны и крики пытаемых. У князя замутилось в глазах.

   В это время через двор к тюрьме пошел заплечный мастер, молодой парень с добрым лицом, покрытым рябинами. Он был в пестрядинных штанах, босоног, с сыромятным ремешком вокруг головы.

   - Эй, - крикнул ему князь, - проведи к боярину Якову Васильевичу!

   - Он в застенке! - ответил, остановившись, парень.

   - Зови сюда! - закричал ему князь. - Скажи, князь Теряев кличет! Ну, чего же ты! Али шкуры своей не жалеешь!

   - Кликнуть можно, - отозвался парень и лениво вернулся в страшный сарай.

   Князь остался среди двора. Распахнулась низкая тюремная дверь, и оттуда вывели старика, по рукам и ногам опутанного цепями. Что-то страшное было в его лице. Князь вгляделся и увидел, что рот у него был разорван и оба уха отрезаны. Он отвернулся.

   - Князь Терентий Петрович! - услышал он голос и обернулся.

   Пред ним стоял боярин Колтовский, в одном кафтане и скуфейке, и ласково улыбался.

   - Здравствуй, боярин! - поздоровался с ним князь и прибавил: - Страшное у тебя дело!

   - Приобыкши, - ответил боярин.

   Он был высок ростом и худ, как щепа, длинная черная борода делала его еще выше и тоньше; острый нос, тонкие губы и маленькие глаза под густыми бровями придавали его лицу зловещее выражение.

   - По делу к тебе, боярин! Сослужи, а я ужо отслужу, как раб твой, - сказал князь кланяясь.

   - Ну, ну, - перебил его Колтовский, - я для приятеля всегда рад. Да что мы тут? Пойдем! Да нет, не в застенок, а в избу! - усмехнулся он, заметив, как вздрогнул князь и покосился на застенок.

   Они вошли в избу. Пройдя сенцы, Колтовский ввел Теряева в просторную горницу. В углу висели образа до самого низа. У стены пред высоким креслом стоял длинный стол с письменными принадлежностями. В горнице помимо этого стояли скамьи, табуретки, кресла и по стенам висели укладки, а угол занимал огромный рундук.

   - Медком али вином потчевать повелишь? - спросил боярин, войдя в горницу. - У меня тут в укладке есть. Опять курник женка изготовила, с собой ухватил.

   - Не пойдет в глотку, боярин! Спасибо на посуле! - ответил князь.

   Боярин усмехнулся.

   - А я приобыкши! - ответил он и раскрыл одну из укладок.

   Князь увидел в ней чарки и кубки и целый ряд кувшинов, ендов и сулей.

   Боярин взял с полки одну из сулеек, потом, нагнувшись и засунув руку в глубину укладки, вытащил муравленый горшок, взял две стопки, ложку и вернулся к столу.

   - Мы здесь, князь, - говорил он, ставя все на стол, - по-домашнему, только без хозяйки. Случается, с утра уйдешь да весь день с ночью, да еще день без выхода тут. Как татарин - и не помолишься. Да вот и сегодня работы ахти сколько! Выпей, князь! Не хочешь? Ну, твое здоровьице! - боярин выпил стопку, крякнул и, запустив ложку в горшок, стал жадно есть курник. - А ты, князь, пока рассказывай, что за дело, - сказал он.

   - Дело-то? А прежде всего мое, - начал князь и рассказал про похищение своего сына и про Федьку Беспалого. - И прошу, боярин, тебя о том, чтобы ты Федьку этого в приказ взял и опросил, для чего и по чьему наущению он такое сделал?

   - Что ж, это можно, - ответил боярин. - Выдь-ка, князюшка, на двор да похлопай в ладоши!

   Князь тотчас вышел и хлопнул. От сторожевой избы отделился стрелец и спешно подошел к нему.

   - К боярину, - сказал князь, идя в горницу.

   Боярин тем временем выпил еще стопку, и острый его нос закраснелся.

   - Ты, Еремка? - сказал он стрельцу. - Возьми-ка ты с собою Балалайку да Ноздрю и идите вы на Москву-реку, супротив Козья болота, у моста. Так, князь? Ну, так туда. И опросите, там ли Федька Беспалый; он рапату держит. Слышь, жгли его не так давно.

   - Знаю его, боярин, - отозвался стрелец.

   - Бражничал, собака!

   - Бывало!

   - Ну, так бы и говорил сразу! Так бери этого Федьку и волоки сюда, а добро его стереги, оставь для того хоть Ноздрю. Потом дьяка пошлем в царскую казну взять. Иди-ка!

   Стрелец поклонился и вышел.

   - Вот и сделали. На допрос-то придешь? Звать, что ли?

   - Беспременно. О том просить хотел.

   - Ну, быть по-твоему! А еще о чем дело?

   Боярин выпил еще стопку и налег на курник.

   - А еще о немчине Штрассе, - сказал князь.

   Боярин откинулся и перекрестился.

   - С нами крестная сила! Что тебе до него?

   - Пытал ты его?

   - Нет, так, плетью бил только. Такой щуплый. Сбирался я на дыбу его вздеть, да другие дела тут объявились, так пока в яме держу!

   - Ну, и молю тебя, боярин, не трожь его дня два еще. Я о нем царю челом бить хочу, потому он - за моего сына заступник, а в вине не причинен, - и князь рассказал про дело немчина.

   Боярин от вина посоловел и подобрел.

   - Ну, ну, пока что не трону его. Тут государево дело, так и не до него теперь.

   - Ну, спасибо, боярин, на ласке. Теперь за мной черед.

   - Что ты! Да Бог с тобою! Давай поцелуемся лучше! - и боярин обнял князя, а потом, пошатываясь, пошел проводить его.

   - Что за дело? - спросил князь дорогою, услышав пронзительный вопль из сарая.

   - Государево! - сказал Колтовский. - Слышь, псарь Миколка Харламов след вынул и ворожейке Матрешке Курносовой наговора ради отнес, а то видел псарь Андрей Перезвон да Кривошлык, про то сказали! Теперь правды ищу. Хе-хе-хе! Длинниками всю подлинную узнаю, колышки под ногти пущу, всю подноготную выведу. Хе-хе!

   - Брр! - вздрогнул князь.

   - Приобыкнуть надо, - хлопая по плечу, сказал боярин, - ну, здрав буди!

   - Как Федьку приведут, пошли за мной на Шереметев двор!

   - Беспременно! - и боярин, пошатываясь, пошел в застенок, а князь вышел и сел на коня.

   Живая голова, увидев свежего человека, вскрикнула голосом смерти и ужаса. Конь шарахнулся, насторожив уши.

   Князь сжал его коленками и поскакал к патриаршему дому. Он решил хлопотать сперва у патриарха.

   Въехав на Кремлевскую площадь, он сошел с коня и взял его в повод. Проходя мимо царских палат, он обнажил голову.

   Вскоре князь по докладу был введен в покои патриарха Филарета и, к его искренней радости, его ходатайство за бедного немца увенчалось быстрым успехом. Патриарх ласково встретил Теряева, порадовался за него, узнав, что его сын, Михаил, найден, и на его просьбу сказал:

   - Для народа это делают, а ныне Салтыковы тешатся. Что до меня, то я и часа бы немчина не держал. Проси царя, я ему от себя тоже скажу! А сам от Москвы не отлучайся. Занадобишься вскоростях!

   Царь Михаил устало выслушал князя и сразу согласился отпустить немца Штрассе. Он даже не расслышал хорошо просьбы князя, погруженный в сладостные и тревожные мысли о зазнобе своего сердца, Анастасии Ивановне Хлоповой.

   С отпускной грамотой Теряев проехал к Нащокину.

   - Сейчас и отпущу его, - сказал боярин, - только не след ему в Москве оставаться. От народа беречься надо!

   - А что Федька?

   Боярин развел руками.

   - Убежал! Как огорело его гнездо скоморошье, так он и улетел куда-то. Никто даже следа не знает.

   Князь злобно стиснул кулаки и сверкнул глазами.

   - Попадется еще! А сейчас просьба у меня к тебе, боярин, одна великая. Коли попадет скоморох проклятый к тебе, попытай насчет сына моего. Может, и добредем до правды.

   - Это можно, князь! Всякого лишним делом подвешу.

   - Всех бы перевешал! - злобно произнес князь.

   Не из таких он был натур, чтобы прощать обиды, мысль, что его страданья остались не отмщенными, отравляла ему радость.

   - Все сделал, теперь и домой ненадолго, - сказал он, обратившись к Шереметевым.

   - Ну, вот и радость! Только оборачивайся живее. Слышь, патриарх никого иного, кроме тебя, не хочет в Нижний посылать.

   - Зачем?

   - К Хлоповым! По невесту, может!

   Князь невольно улыбнулся, чувствуя великое в том для себя отличие.

   - Ладно. В день обернусь, - ответил он, - а пока так задумал: возьму к себе я этого немчина, воина-то, и того другого; там во дворе у меня лишний сруб найдется, я немчину-то ужо накажу за сыном смотреть.

   - А что же, по-хорошему надумал! - согласился боярин.

   Князь хлопнул в ладоши и приказал отроку позвать Антона.

   Когда Антон явился, он приказал ему:

   - Скачи в слободу и накажи нашему немчину, чтобы он беспременно со мною нынче на вотчину ехал, а про того немчина скажи, что он вызволен, и ему тоже прочь из Москвы ехать надо, так, дескать, я его тоже к себе на вотчину зову. Слышь, - обратился он к Шереметеву, - мой-то Михалка полюбил их очень! Так не забудь, скажи толково! - прибавил князь Антону.

   Верный стремянный поклонился и вышел.

   Эхе сидел возле грустно молчавшей Каролины и только тяжко вздыхал.

   - О, будь я при вас, я отбил бы вашего братца! - сказал он, вздохнув глубоко.

   Каролина покачала головой.

   - Нет, их много было. Если бы мы не спрятались, они и нас взяли бы! С ними нельзя драться.

   - А все оттого, что окон не закрыли, - вмешался с азартом булочник, - сколько раз я говорил вашему брату, а он все со смехом. Молодой человек!

   - Эдди, Эдди! - раздирающим голосом воскликнула Каролина, - что со мною будет, как тебя замучают эти звери!

   - Тсс! - испуганно зашипел булочник.

   - Не плачьте, Каролина, - робко произнес Эхе, - я не буду оставлять вас, если вы не прогоните меня. Я буду работать, увезу вас в Стокгольм! Согласитесь!

   Каролина взглянула на мужественное лицо воина и невольно улыбнулась его преданности.

   Эхе радостно закивал головою.

   - Я жизнь отдам за вас!

   Каролина протянула ему руку и благодарно пожала ее.

   В этот миг вдруг открылась дверь, и на пороге ее показался измученный человек в грязном, изорванном платье, с бледным лицом и растрепанными волосами.

   - Эдди! - не своим голосом закричала Каролина и бросилась к своему брату.

   - Герр Штрассе! - закричал Эхе.

   - Штрассе! Штрассе вернулся! - разнеслось по слободе, и скоро домик булочника был переполнен народом.

   Все хотели видеть злосчастного цирюльника, слышать его рассказ, выразить сочувствие. Но виновник торжества, полуживой от пережитых волнений, лежал на постели булочника в полубеспамятстве, и подле него находились только Каролина и Эхе да в углу комнаты плакала от радости прекрасная дочь булочника.

   - Бульону ему, и здоров будет, - суетился булочник, входя в горницу, - вина стаканчик. Так, Эдуард, крепись!

   Но Эдуард уже мог, улыбаясь, кивать головою и слабым голосом благодарил всех за участие.

   Вдруг среди них появился Антон. Он приветливо поклонился всем и передал волю князя Теряева.

   Каролина первая опомнилась.

   - Передайте, что мы исполним волю князя, - сказала она.

   - А ты со мной! - обратился Антон к Эхе.

   - Я теперь для князя все сделаю! - энергично ответил Эхе и стал со всеми прощаться.

   Каролина, краснея, протянула ему руку.

   - Мы увидимся с вами! - сказала она.

   Эхе просиял и раз пятнадцать кивнул головою; потом он вдруг порывисто нагнулся, поцеловал Каролину и быстро выбежал из горницы.

   Так же втроем скакали Эхе и князь с Антоном, только в седле у князя сидел еще его сын, который, несмотря на бег коня, всю дорогу говорил без умолку. Все ужасы, пережитые им, как бы не коснулись его, и он рассказывал про мальчиков, которых видел в темном сарае, про скоморохов и, наконец, про добрых немцев с простотою ребенка, передающего свои несложные впечатления.

   - Мамка-то тебе как обрадуется! - говорил князь время от времени.

   - А она плакала?

   - Все время!

   - И мне скучно было! - вздохнул маленький Миша.

   - Теперь не будет, Михайлушка! - ласково говорил ему князь, и его суровое лицо смягчилось нежной улыбкой.

   Но вот князь стал приближаться к своей усадьбе.

   - Едут! - заорал во все горло Акимка, чуть не кубарем скатываясь со сторожевой башенки.

   - Едут! - подхватила Наталья, вбегая в горенку княгини.

   Княгиня быстро встала из-за пяльцев, но силы тут же оставили ее, и она побледнев опустилась на пол.

   Наталья быстро схватила в руки рукомойник и, набрав воды в рот, обрызгала ею княгиню.

   - Матушка, - завопила она, - до того ли теперь? Радоваться надо! Эй, девки, берите княгинюшку, вздымайте за рученьки!

   Две дворовые девки вбежали и подхватили княгиню. Она оправилась и улыбалась, только бледное лицо выдавало ее недавнее волнение.

   - Ведите меня на красное крыльцо! - приказала она.

   Девки осторожно вывели ее, а князь в это время уже въезжал в растворенные настежь ворота на свой широкий двор, на котором толпилась радостная дворня.

   Князь осадил коня, спрыгнул с него и, высоко подняв своего сына, радостный пошел к крыльцу.

   - Вот тебе, княгинюшка, сын наш! Живой и здравый! Радуйся! - сказал он, ставя сына на верхнюю ступеньку.

   "Мамка!", "Мишенька мой!" - слились два возгласа, и княгиня, упав на колени пред мальчуганом, целовала его и поливала слезами! Ее побледневшее и осунувшееся лицо осветилось неземным счастьем, смоченные слезами большие глаза сияли, как звезды. Видя ее радость, даже князь отвернулся и смахнул набежавшие слезы. Чтобы скрыть свое волнение, он обернулся к дворне и сказал:

   - Пить вам на радостях наших мед да пиво сегодня! Дарю всем сукна на платье, а девкам ленты на косы! Радуйтесь с нами, да впредь глядите у меня за делом! - и он шутливо погрозил плеткой.

   - Живите, князь с княгинюшкой, на радость! - закричали дворовые.

   Князь подозвал Эхе.

   - А тебя, добрый человек, не знаю, чем и жаловать, - сказал он. - Позвал я к себе и тебя, и немчина. Дам вам срубы и землицы отведу, а ты - если захочешь - живи при нас и заодно воинскому искусству обучай моего Михалку. По гроб тебя не оставлю.

   Эхе схватил руку князя и порывисто прижал ее к своим губам.

   - На всю жизнь служить буду, - горячо ответил он, - думал в Стокгольм уехать, да не надо теперь Стокгольма!

   - А будет война, со мной пойдешь, - добавил князь.

   В вотчине князя царила безмерная радость. Княгиня в ноги поклонилась мужу и обняла его колени.

   - Бог с тобою! - взволнованно сказал Теряев, поднимая жену, - теперь надо Бога благодарить. Стой! Дадим обет с тобою выстроить у нас церковку архистратигу Михаилу!

   - Дадим! - радостно ответила княгиня.

   Князь послал нарочного за священником для молебна. К вечеру священник приехал.

   В то время было много священников, оставшихся после московского разорения без церквей. Они ютились при чужих приходах, выходили на базар и иной за калач служил молебен с водосвятием; на обедню цена была больше.

   Седенький, в лаптях и онучах, в рваной, заплатанной рясе, с бородкой клинышком, приехавший по вызову Теряева священник робко переступил порог княжеских хором и дрожащей рукою благословил князя с княгинею. Теряев поклонился ему в землю, приняв благословение, и сказал:

   - Как звать, отче?

   - Отцом Николаем, родимый, Николаем! При Козьме и Демьяне стоял, да вот пришли ляхи; церковь опозорили поначалу, потом сожгли, доченьку в полон взяли; жена умерла с горя, сначала ослепнув от слез, и оставила меня сиротинку без паствы, без друга, как былиночку!

   Его голос задрожал и пресекся, из глаз скатились слезы; он опустил голову.

   Князь тихо взял его под локоть.

   - Бог нам послал тебя, отче! - сказал он, улыбаясь жене. - Пропал сын наш, скоморохи украли, да нынче нашли его мы к своей радости. По тому случаю обет дали церковку выстроить. Будь у нас попом и живи на покое!

   Священник взглянул на него растерянно, смущенно улыбнулся и тихо сказал:

   - Сон въявь! Истинно, Господь Бог указует пути нам, а мы, что дети малые, неразумные, и не знаем Его Помыслов!

   В это время вошла Наталья с девушками и спешно уставила стол питьями и яствами.

   - Откушай с дороги, а там отдохни, - предложил князь священнику. - Завтра сослужим Богу!

   - Во имя Отца и Сына и Святого Духа! - благословил о. Николай трапезу.

   На другой же день князь, не мешкая, указал место для церкви и отрядил слуг за лесом. Устроив все эта, он с радостным сердцем поехал на Москву.

   Спустя три дня к княжеской усадьбе подъехали два воза со скарбом Эдуарда Штрассе. Сам он с сестрою шел позади возов. Эхе встретил их и указал им место, где селиться, а потом свел их в избу, временно назначенную для них.

   Княгиня не побоялась позвать к себе Каролину и обласкала ее. Миша, увидев ее, бросился ей на шею и весело смеялся.

   - Расскажи мне все, девушка, - сказала княгиня.

   - И рассказывать нечего, - тихо ответила Каролина. - Счастливы мы от княжеской милости теперь на всю жизнь.

   Но потом все-таки она рассказала все, от первого появления у них ночью Эхе с мальчиком до встречи с князем. Рассказала про испытанный ужас, когда взяли ее брата, про то, как она с Мишей пряталась, как боялась за брата, как все говорили, что его казнят. А потом, как приехал князь, словно ясное солнце взошло для них всех, и все обернулось по-хорошему. Народ, прослышав, что ее брат на свободе, хотел сам расправиться с ним, и некуда бы им деться, если бы князь не позвал их к себе в гости. При этом Каролина опустилась на колени и поцеловала руки княгине.

   - И, Бог с тобою, девушка! - ласково сказала ей княгиня. - Живите на здоровье. А что не нашей вы веры, так все же, слышала я, что в Бога вы верите и Христа нашего чтите!..

   Однако княгиня все-таки, после ухода Каролины, позвала о. Николая и велела ему окропить свои горницы святою водою, с соответствующей молитвою.

   Князь Теряев, приехав в Москву, сказал Шереметеву:

   - Всем я радостен, и для полного счастья только бы мне вора поймать! Не могу успокоиться, как о нем думаю. Так вот кровь и бурлит от гнева!

   - Горячка ты, княже! - шутя отозвался Шереметев, гладя бороду. - Однако и я так смекаю, что этот Федька не без наущения действовал! Ну да правда наверх, как масло на воде, всходит. Дождемся!

   - До смерти не забуду! Ну а что наверху?

   - Наверху-то? - Шереметев прищурил глаза. - Завтра, в утрие, станем разбор делать. Тогда не дали. Царица вдруг сына к себе позвала, а там в Троицу увезла. Слышь, клятву взяла с него, что на Хлоповой не женится.

   - Для чего же суд тогда?

   - Ну, все же, для той же правды. Я теперь лекарей Бальсыра да Фалентина на допрос завтра веду, а князя Михалку Салтыкова с его братом Бориской к ответу позвал.

   - Как они?

   - Да наверх не идут. Слышь, бороды отпустили, печалятся.

   - Конец им! - сказал князь.

   - На то идет. Не любит их патриарх Филарет Никитич. Не знаю, как меня милует. Ведь я тоже до его приезда при царице советником был, дела вершил.

   - Сравнил тоже! - воскликнул искренне князь. - Ты и Салтыковы. Те - лихоимцы, а не слуги царевы!

  -

  - X

  - ТАЙНА ЦАРСКОГО СЕРДЦА

  

   Действительно, на долю Шереметева, а также других близких к патриарху Филарету лиц, выпало сложное государево дело, от решения которого зависело душевное спокойствие самого царя Михаила Федоровича.

   Как-то однажды, в промежуток после обедни и пред трапезой, царь Михаил Федорович сидел в горнице со своим отцом, патриархом всей Руси.

   Патриарх тихо, убежденно говорил ему:

   - Лета твои, Михаил, уже немалые! И никогда того не было, чтобы царь холостым до такой поры был. И ему скучно, и людям нерадостно. Сам подумай, как духовный и плотский отец твой, говорю тебе! Пора, государь! И мое сердце утешишь, и народу радость, и самому веселее будет. Так ли?

   Патриарх ласково взглянул на сына, а тот низко опустил голову и сидел неподвижно, облокотясь на резные локотники кресла, только его лицо покрылось румянцем.

   - Так ли, сынок? - повторил патриарх и помолчав сказал: - Сделаем клич, соберем красных девиц и посмотрим, какая любше покажется...

   Михаил вздрогнул и невольно сделал отрицательный жест рукою.

   Патриарх пытливо посмотрел на него, и вдруг на его лице мелькнула лукавая улыбка. Он слегка нагнулся вперед и спросил:

   - А может, у тебя и есть что на сердце? А?

   И вдруг Михаил соскользнул с кресла, стал на колени и прижался лицом к руке отца. Его сердце, истомленное тайной печалью, вдруг раскрылось, и он смущенно заговорил:

   - Есть, отец, есть! Томлюсь по ней, по моей Анастасье Ивановне, и оттого не хочу на иной жениться, а на ней не смею!

   - Встань, встань! - ответил патриарх, наклоняясь и беря сына под локти. - Садись и говори толком. Кто она и почему не смеешь? Про кого говоришь?

   Михаил поднялся, сел и, оправившись, заговорил:

   - Задумал я, батюшка, пожениться и клич кликнул. Сделал я смотрины, и больше всех полюбилась мне дворянская дочь, Марья Хлопова по имени. И взял я ее с родней ее наверх, с ними в Троицу ездил, в Угреше были. И так мне сладостно на сердце. А там вдруг занедужилась Анастасия (матушка приказала ее величать так), посылали лекарей к ней, а ей и того хуже. Сказывали мне Бориска и Михалка Салтыковы...

   - Смерды лукавые! - гневно перебил его патриарх.

   - Сказывали они мне, что ей сильно недужно и болезнь у нее вредная для нашего рода...

   Михаил тяжело перевел дух.

   - Ну? - произнес отец.

   - И созвали мы собор, и на нем порешили, что непрочна Анастасья Ивановна нашей радости и... свели с верха... - тихо окончил он.

   - И куда же?

   Михаил поднял на отца взор, в его глазах сверкнули слезы.

   - А потом я дознался, что Хлоповых в Тобольск угнали на прожиток. Так приказал я в Верхотурье их перевести, а теперь они все в Новгороде - сама она, мать, отец и дядя ее!.. Тяжко мне, батюшка, - заговорил он снова дрожащим от слез голосом, - и нет мне покоя, и все думается: может, так что было, случаем!

   Филарет встал с кресла и быстро, юношескою походкою заходил по палате. Его лицо сурово нахмурилось.

   - Так, так! И очень можно, что один оговор тут, - произнес он. - Эти твои приспешники, Михалка с Борискою, на все пойдут. Им своя радость, а не государева нужна! Так!.. А ты все еще любишь ее? - спросил он вдруг.

   Михаил вспыхнул и потупился.

   - Люблю!

   - Ну, так тому и быть! - решительно сказал патриарх и остановился.

   Михаил вопросительно глядел на него.

   - И правды, и чести, и твоей любви ради, - торжественно произнес Филарет, - сделаем опрос, правды дознаемся. Спросим Бориску с Михалкой, почему они тебе такое сказали, лекаришек спросим, самое Анастасьюшку, и, если истинно она в радости тебе непрочна, так и будет. Что же, на все воля Божья! А коли облыжно все это, пусть твои приспешники ответ держать будут!

   Лицо Михаила просветлело. Он радостно воскликнул:

   - Батюшка, душу мою ты разгадал! Сколько раз собирался я сам это сделать, да все матушка отсоветовала.

   - Ну а теперь и отец и патриарх тебе разрешает, и сам опрос вести будет! - сурово ответил патриарх, и его лицо приняло жестокое выражение.

   - А кого из бояр на допрос выбрать? - робко спросил Михаил.

   - Выберем! Ты да я допрос чинить будем, а при нас пусть твой дядя, а мой брат, Иван Никитич будет; без Шереметева нельзя быть: он аптекарский приказ ведает. А еще... еще...

   - Князя Черкасского позовем! Он никому не правит.

   - Ну, ин быть по-твоему. И сейчас делать станем! - Патриарх быстро подошел к столу, взял свисток и свистнул. В то же мгновение на пороге показался отрок. - Пошли дьяка к нам, - сказал отроку Филарет.

   На место отрока явился думный дьяк, по тому времени лицо сановное. Он упал на колени и трижды земно поклонился царю, потом так же патриарху и, не подымаясь, ждал приказа.

   - Встань, - сказал Михаил, - и что тебе наш батюшка-государь накажет, то пиши!

   Дьяк поднялся, тяжело переводя дух, и осторожно подошел к столу.

   - Пиши грамоты на боярина Ивана Никитича да на князя Ивана Борисовича Черкасского, да на боярина Федора Ивановича Шереметева. А в тех грамотах отпиши им, что мы, государи, задумали сыск сделать про то, чем девица Хлопова непрочна стала и занедужилась, а при том сыске им, боярам, при нас находиться.

   Дьяк слушал с раболепным подобострастием слова патриарха; и по мере произнесения их любопытство, недоумение и страх по очереди отражались на его лице.

   - Ну, пиши.

   Дьяк поклонился и, перекрестившись, сел к столу.

   Наступал трапезный час. Явились бояре, окольничьи и, окружив патриарха с царем, чинно пошли в столовую палату, а дьяк остался у стола, старательно выводя буквы и немилосердно скрипя пером. Пот выступил на его висках по мере писания грамот.

   "Ну, - думал он вздыхая, - пропали наши головушки, не чую добра я с этого сыска для моих бояр. Для чего сыск? "Непрочна", - и весь сказ. Так на соборе решено было".

   Он отложил перо, полез за пазуху, вынул тавлинку {Тавлинка - берестяная табакерка.} и взял огромную щепоть табака.

   "Ачхи!" - раздалось на всю палату, и дьяк, испугавшись такого шума, спешно схватил перо, пригнул к плечу голову и снова стал выводить буквы.

   Смутное предчувствие опасности почуяли и братья Салтыковы за царской трапезой. Они с прочими боярами сидели за столом на верхнем конце. Царь и патриарх сидели за особым столом на возвышении. Справа и слева от царя стояло двое часов немецкого изделия. Кушанья подавались чередом, наливали мед и вино, и во все время царь ни одного блюда, ни одной чаши вина не отослал ни тому, ни другому из братьев Салтыковых, еще недавно встречавших с его стороны ласку. Смелые и развязные, они притихли к концу трапезы, видно, что и прочие бояре заметили такое охлаждение к ним, и задумчивые пошли из царских палат.

   - Я к матушке, - сказал Михаил.

   - И я следом, - ответил Борис.

   Оба они, сев на коней, степенно поехали по улицам, опустив головы и все яснее чуя над собою беду.

   Старица Евникия провела их к смиренной игуменье, царской матери, и, вздыхая словно в смертельной боли, сказала:

   - Вот они и сами, матушка-государыня! Опроси!

   - Встаньте, встаньте! - ласково сказала Марфа, наотмашь благословляя лежавших ниц пред нею Салтыковых.

   Они поднялись и по очереди поцеловали ее плечо.

   - Ну что с вами? Что сумрачные в нашу обитель приехали? Чего мать Евникию опечалили? Поди, патриарх грозен?

   Михайло низко поклонился и, вздохнув, ответил:

   - Не знаю, что и молвить, государыня. Обойдены мы сегодня с братом, и то все заметили. Государь не жаловал нас ни чарою, ни хлебом, ни взглядом, ни словом, и все сидел сумрачен.

   - И всегда так бывает, когда он с патриархом вдвоем поговорит. Докука на него находит с того, - вставил Борис.

   - Ах, а сколь прежде был лучезарен и радостен, - вздохнув сказала их мать, - и к тебе-то, матушка-государыня, по три раза на дню наведывался, а то бояр с запросом посылал. А ноне?

   Марфа нахмурилась. Ее маленькое лицо с тонкими губами приняло жестокое выражение.

   - До времени, до времени, - прошептала она, - нет такой силы, чтобы материнское благословение побороло. Мой сын, я его вскормила, взлелеяла, я его на Москву привезла, а не он! - резко окончила она и, смутясь своей вспышки, стала торопливо перебирать свои четки и шептать молитвы.

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! - раздался за дверью тонкий голосок.

   - Аминь! - ответила, быстро оправляясь, Марфа.

   В горницу вошла миловидная черница и, сотворив метание {Совершив глубокий (земной) поклон.}, сказала:

   - Дьяк думный Онуфриев с вестью к тебе, государыня... повидать просит.

   - Зови!

   Братья Салтыковы переглянулись между собой и отодвинулись к стенке.

   Дверь в комнату тихо отворилась, и в комнату на коленях вполз дьяк. Он раз десять ударил лбом в половицы, пока Марфа небрежно благословила его, и потом сказал:

   - Позволь слово молвить!

   - На то и зван. Говори!

 &n