Волконский Михаил Николаевич - Два мага

   - Кроме этого вы еще приказали прийти доложить вам, когда Кулугин явится во дворец.

   - Ах да, правда! Это еще! - вспомнил Потемкин. - Он явился?

   - В комнату к итальянцу, и они спустились уже давно по витой лестнице из коридора.

   - Пойдем! - отрывисто проговорил Потемкин.

   - Через сад, ваша светлость, оттуда будет удобнее.

   Потемкин вышел через зал в сад и тяжелыми, но скорыми шагами направился к левому флигелю. Он шел так быстро, что Цветинский едва поспевал за ним.

   Они быстро миновали главную аллею, повернули, прошли боковую дорожку и увидели Кулугина с его возлюбленной. Тот держал ее за талию, а другой рукой захватил ее руки и прижимал их к своей груди. Она сидела у него на коленях.

   Такая поза была более чем вольная; вполне порядочная девушка не могла бы решиться на нее. Одно из двух: или они увлеклись до того, что забыли все кругом, забыли, что их могут увидеть, или расчитывали слишком слепо на то, что Тубини стережет их и предупредит в случае опасности.

   Но у Тубини была своя фаталистическая точка зрения. Уверенный, в особенности вследствие последних событий, в несокрушимом могуществе графа Феникса, он мало заботился о свидании порученных ему влюбленных.

   Это свидание было уже не первое, а третье, и, главное, оно было устроено по приказанию графа, а там, куда он вмешается, все, несомненно, будет обстоять благополучно, значит, беспокоиться нечего.

   И Тубини, проведя на этот раз, как велел ему Феникс, Кулугина в сад, вместо того чтобы остаться настороже, присел на дерновый диванчик в беседке акации, склонил голову и заснул. Он тоже ведь не спал всю прошлую ночь.

   Потемкин подошел в упор к Кулугину. Тот вскочил и вытянулся. Краска сбежала с его лица, и подбородок слегка вздрагивал.

   - Безобразия... в моем дворце!.. На гауптвахту! - проговорил Потемкин. - А ты ступай за мной! - приказал он девушке.

   Больше ничего не сказал он и, повернувшись, направился к дому.

   Однако, сделав несколько шагов, Потемкин наткнулся на беседку, где с блаженной улыбкой на лице спал музыкант-итальянец.

   - Тубинов! - крикнул светлейший.

   Тот дрогнул и вскочил, едва приходя в себя.

   - Я тебя простил раз, когда ты был виноват лишь в оплошности, теперь ловлю тебя на прямой мерзости, и не жди пощады, - сказал Потемкин и, обернувшись к Цветинскому, добавил: - Завтра же отправить его по этапу вплоть до границы... и там выслать из России.

   Наказание было суровое, если принять во внимание, что этапные шли вместе с острожными колодниками в цепях, соединенные по двенадцать человек на железном пруте, к которому были прикреплены на кольцах их правые руки.

   Цветинский нагнул только голову в знак того, что исполнит приказание. По его мнению, Тубини, ничего, кроме добра, не видавший от своего благодетеля Потемкина и пожелавший предать его сегодня ночью, вполне заслужил такую кару.

   Девушка была отведена в свою комнату и заперта на ключ.

   - Нет, не может быть, - усомнился теперь и Потемкин, - это не моя дочь. Моя дочь не может быть такою...

   Заложенная цугом в шесть лошадей карета ждала уже его, чтобы ехать в Царское для доклада к государыне. Светлейший быстро собрался и отбыл с маленького подъезда, со двора.

  

  

   В то самое время, когда Потемкин выезжал из дворца, в большом вестибюле его граф Феникс напрасно приказывал слугам, чтобы те доложили о нем.

   - Не велено принимать никого, - получил он категорический ответ.

   - Как? Даже меня?

   Это "даже меня" было произнесено с величием, которое сделало бы честь любому актеру, изображавшему коронованную особу, но не произвело решительно никакого действия. Слуги стояли на своем:

   - Принимать не велено!..

   В это время в вестибюль вышел Кулугин.

   Нельзя сказать, чтобы вид у него был очень веселый. Шпаги, которую он должен был сдать, как арестованный, дежурному, у него не было, шляпу держал он на отлете, как-то вбок, и одна бровь у него сильно вздрагивала. Он озирался и не мог найти глазами лакея, державшего его плащ.

   - Скажите, пожалуйста, отчего сегодня не принимают даже меня? - поспешил спросить у него Феникс, обрадованный, что встретил наконец человека, который объяснит ему поведение слуг.

   - Не знаю, ничего не знаю, - пробормотал Кулугин.

   - Да что с вами?

   - Спросите у Тубини. Он вам расскажет.

   - Кстати, у меня есть дело к вам...

   - Простите, мне не до дел теперь, - и Кулугин хотел пройти.

   - Однако, - почти насильно остановил его граф, - это такое дело, которое не терпит отлагательств и должно быть решено при первой же встрече...

   - Что же это? Дуэль? - удивился Кулугин.

   - Вы угадали. Князь Бессменный, имеющий с вами, по его словам, какие-то счеты, сделал мне честь просить меня передать вам вызов.

   - Никаких счетов нет у меня с князем Бессменным.

   - В это я входить не могу, - пожал плечами граф Феникс, - мое дело было передать вам слова князя. Что вам угодно ответить ему?

   - В настоящую минуту я ничего не могу ответить...

   - Неужели так может говорить дворянин и офицер? - усмехнулся Феникс.

   - Я в настоящую минуту - арестованный, - и Кулугин показал на отсутствие у него шпаги, - и должен отправиться немедленно на гауптвахту. Князю Бессменному придется подождать, пока я найду...

   - Что найдете?

   - Управу на вашего светлейшего у князя Платона Зубова! - договорил Кулугин и, холодно поклонившись, прошел мимо Феникса.

   Этот разговор Кулугина с графом велся на французском языке, и стоявшие в вестибюле слуги не могли понять его.

   "Во всяком случае, - решил Феникс, когда Кулугин ушел, - он из-под ареста не отправится к банкиру получать деньги по моему чеку. А Тубини, если случилось что-нибудь, придет и расскажет мне".

   Он вышел на крыльцо, сел в карету и велел ехать к банкиру Зюдерланду. Нужно было торопиться туда, потому что приемный час банкира был на исходе и Феникс рисковал не застать Зюдерланда дома.

   Банкир жил на Невском проспекте в особняке; тут же помещалась и его контора. Особняк был обставлен с претензией на роскошь, и видно было, что много потрачено денег на его обстановку, но отсутствие вкуса сразу поражало глаз. В передней толпилось много слуг, одетых в фантастические пестрые ливреи. Граф Феникс не мог не улыбнуться при виде этой разношерстной толпы, лишенной важной степенности благоустроенного дома. Слуги слишком засуетились при появлении графа, и трое из них пошли докладывать сразу.

   Банкир заставил себя подождать, извинившись, что занят. Феникс провел некоторое время в библиотеке, очевидно, заведенной лишь потому, что всегда полагается иметь богатым людям библиотеку, впрочем, совершенно ненужную хозяину-богачу, который и не прикасается к ней.

   Зюдерланд принял Феникса в кабинете с нелепыми и совершенно лишними там китайскими вазами. Банкир был старик с тонкими губами и бегающими маленькими глазками из-под нависших седых бровей. Было что-то неприятное в его суетливых движениях. Он беспрестанно поворачивал головой из стороны в сторону и размахивал руками, часто совершенно несоответственно тому, что говорил. Сегодня он казался особенно нервным.

   Граф Феникс видел его уже не в первый раз, так как ему приходилось, по рекомендации француза-агента, приехавшего за документами, входить с ним в более тесные сношения.

   - Я ждал, что вы приедете, граф, - встретил он Феникса. - Господин Лубе перед отъездом говорил мне сегодня, что вы блестяще исполнили принятые вами на себя обязательства...

   - Я всегда исполняю их! - уклончиво ответил Феникс.

   Он сегодня рано утром, перед тем как был у Бессменного и ездил с ним, отвез Лубе копии с документов и знал, что тот рассчитывал уехать немедленно. Лубе сказал, что Феникс получит деньги от банкира Зюдерланда и что этот банкир "посвящен во все" и ему можно доверять, но граф все-таки с первого раза опасался пускаться в слишком большую откровенность.

   - Ваши обязательства относительно копий с документов, - подхватил снова Зюдерланд. - Дело было сделано отчетливо и чисто. Мне Лубе все рассказал...

   - Он не забыл, вероятно, также сказать вам относительно денег? - спросил граф.

   Денежный вопрос интересовал его прежде всего.

   - Относительно кредита вам в сорок тысяч рублей? Он вам открыт в моей конторе, и вы можете получить его по чеку или по нескольким чекам... как вам угодно...

   - Я получу его по одному чеку зараз, - сказал Феникс.

   - Как вам будет угодно! Но вам, в свою очередь, господин Лубе говорил, что вы можете со мною не стесняться, что я человек посвященный и в случае чего, могу прибегнуть к вам...

   - Говорил, и, признаюсь, это меня удивило, - ответил Феникс, оглядываясь на дверь.

   - О, не беспокойтесь, здесь нас никто не подслушает, мы можем говорить свободно, не смотрите на дверь! - успокоительно произнес Зюдерланд. - Так что же вас удивило? - добавил он.

   - Насколько я знаю, вы состоите банкиром светлейшего князя Потемкина?

   - Совершенно верно, состою.

   - И вместе с тем посвящены в мои действия и действия господина Лубе!

   - Даже больше скажу вам: этот Лубе - не что иное, как мой агент, то есть он на службе у группы капиталистов, в числе которых состою и я. Он наш агент, значит, и мой. До сих пор мы имели дело с вами через него, теперь я хочу познакомиться с вами ближе лично, после того как вы достали столь успешно копии с документов.

   - Но ведь эти документы не что иное, как планы кампании против турок, и они ценны только туркам. Значит, вы готовы помочь им?

   - Очевидно!

   - Вы - банкир светлейшего?

   - Вас это удивляет?

   - Не удивляет, а скорее... как бы это сказать?

   - Говорите прямо: "Возбуждает недоверие ко мне..."

   - Пожалуй, если хотите, - согласился Феникс.

   - Ну, так я постараюсь уничтожить в вас сомнения. Видите ли, первая турецкая война при Румянцеве стоила России семь миллионов рублей. Потемкин на свои действия против турок истратил до шестидесяти миллионов - сумма, как видите, очень почтенная. Теперь ему нужны опять деньги для продолжения войны, и он найдет их и у меня, и через мое посредство, потому что Россия настолько богата, что сможет оплатить этот долг. Ссудив ему деньги, мы поместим их в верные руки и будем получать хорошие проценты. Значит, мне ничто не препятствует быть банкиром его светлости, как выгодного и верного плательщика. Но это не мешает мне также владеть турецкими бумагами и не допускать их падения. В финансах, как в политике, привязанностей и платонических чувств нет. России нужны деньги на войну с Турцией - мы даем их ей, потому что она кредитоспособна и нам выгодно получать с нее проценты; но вместе с тем мы делаем все возможное, чтобы не допускать до полного разгрома Турцию, бумаги которой тоже приносят нам доход. Если Россия окончательно разгромит Турцию, то ей не нужно будет больше денег на войну, и мы потеряем выгодного кредитора, а турецкие бумаги тогда будут стоить грош, и мы понесем на них убыток. Расчет очень прост и ясен.

   Феникс должен был согласиться, что расчет действительно прост и ясен.

   - Но Турция теперь накануне падения, - сказал он, уже убежденный тем, что говорил ему Зюдерланд, - еще одно усилие со стороны России - и Турции грозит полный разгром; планы, которые я только что достал вам, конечно, могут быть полезны, но они не предотвратят беды...

   - Беда грозит немалая, - подтвердил банкир, качая головой из стороны в сторону, - до полного разгрома еще далеко, но беда грозит... В Лондоне эта гениально-сумасшедшая голова Питт открыто предлагает парламенту вооруженной силой заставить русских оставить в покое Турцию. Пруссия готовится к войне с Россией по этому поводу и ждет лишь от Австрии уверения, что она сохранит нейтралитет. Все это грозит европейской войной и усложнит финансовые дела. Наконец, Россия может бороться без ущерба для своей кредитоспособности с Турцией, но с Англией и Пруссией ей не совладать. Польша также примкнет к этому союзу. И сколько крови прольется! - горестно протянул банкир.

   - И сколько солидных банкиров лопнет! - подсказал ему Феникс.

   - Да, могут и солидные банки лопнуть, и все это из-за одного человека - Потемкина!..

   - Но он, кажется, - возразил граф, - почил на лаврах в Таврическом дворце и занят лишь составлением планов в руководство Репнину, который теперь вместо него в действующей армии.

   - Репнин другое дело; если бы он оставался, было бы прекрасно. Но Потемкин возвращается в армию...

   - Когда же он успел решить это?

   - Сегодня утром. Сегодня к нему приехал из Галаца курьер от Репнина с известием, что тот хочет заключить перемирие с турками, и светлейший через три дня желает выехать из Петербурга.

   - И вам уже известно это? Положительно я начинаю думать, что финансисты такие же маги, как и мы, посвященные в тайные науки.

   - На этот раз моя магия была несложна: в то время как вы пожаловали ко мне и я просил вас подождать, у меня сидел секретарь светлейшего Попов, который явился, разумеется, прежде всего ко мне за деньгами, необходимыми для отъезда Потемкина.

   - Так вот отчего нет сегодня приема в Таврическом дворце! - сообразил граф Феникс.

   - Там все готовятся к отъезду, - пояснил Зюдерланд. - Через три дня Потемкин уедет, и появление его в действующей армии грозит европейской войной... Погибнут тысячи людей...

   - И миллионы рублей! - подсказал Феникс.

   - И миллионы, миллионы могут погибнуть, - повторил банкир, становясь все более беспокойным.

   - А между тем можно было бы... - начал Феникс.

   - Что? - спросил Зюдерланд.

   - Нет, ничего. Я так... Мне показалось, что вам пришло на мысль...

   - Вы читаете мысли, граф?

   - Тайные науки, которые, как вам известно, знакомы мне, учат нас делать это.

   - Так что же вам показалось?

   - Что вы подумали: можно бы избежать гибели этих миллионов...

   - Тысяч людей, граф.

   - Ну, все равно, тысяч людей, искупив их смертью одного человека.

   - Я должен сознаться, что вы недаром изучали тайные науки: вы действительно можете читать в мыслях. Да, вы правы, смерть одного человека может предотвратить все эти беды, и божественная справедливость не покарает за это.

   - А от правосудия человеческого можно укрыться легко.

   - Вы думаете? Я слышал, правда, что существуют эликсиры, несколько капель которых, совершенно бесцветных в воде и в вине, имеют поразительное действие и без всяких внешних признаков.

   - Каплями действуют теперь только неловкие и неразумные, - возразил Феникс с некоторым пренебрежением, - с ними слишком много возни: их нужно спокойно налить, а для этого требуется всегда время и нужны особо благоприятные обстоятельства.

   - Так как же тогда?

   - Гораздо проще - небольшой твердый шарик, который легко подкинуть в стакан и который распускается в вине в тот же миг, прежде чем успеет опуститься на дно...

   - Да, это безопаснее, - согласился банкир, - но все-таки внезапная смерть может возбудить подозрения.

   - Подозрения прежде всего падут на того, кому наибольшие выгоды принесет эта смерть.

   - Вот именно.

   - Значит, конечно, не на банкира, который может потерпеть якобы убытки.

   - Я бы желал, чтобы банкир остался совсем в стороне; банкир тут вовсе ни при чем.

   - Его и не заподозрит никто! Прежде всего, эта смерть будет наиболее выгодна его сопернику, князю Платону Зубову. На него и подумают все... Они - открытые и смертельные враги. Кому же придет в голову обвинять кого-нибудь другого?

   - Но расследование по свежим следам может раскрыть все.

   - Для этого действие средства, заключенного в шарике, приноравливается так, чтобы оно оказало свое влияние не сразу, а медленно, постепенно, но верно. Смерть наступит неизбежно, но через некоторый промежуток времени.

   - И у вас есть это средство?

   - К сожалению, его надо готовить каждый раз, когда оно требуется, иначе состав твердеет и может не распуститься в вине.

   - Сколько нужно времени на приготовление?

   - Три дня, если работа будет произведена с самой тщательной точностью; малейшая неправильность - и все нужно переделывать сначала.

   - У вас остается именно только три дня...

   - Все, что мне нужно.

   - Но если произойдет ошибка и неудача?

   - Для этого только нужно три дня и три ночи сидеть безвыходно в лаборатории и неотступно следить за процессом работы - тогда всякая неточность устранима вполне...

   - И вы в состоянии сделать это?

   - Безусловно, если мне к тому будут даны средства.

   - То есть лаборатория и материал? Откуда же взять их?

   - Нет, и лаборатория, и нужный материал есть у меня. Тут дело в материальных средствах - даром, разумеется, никто работать не станет...

   - Понимаю! Вы хотите плату? Сколько же?

   - Двести пятьдесят тысяч.

   - Двести пятьдесят тысяч франков? - воскликнул банкир. - Но ведь это лее целое состояние!..

   - Я сказал, - поправил его Феникс, - двести пятьдесят тысяч рублей.

   - Но это еще больше, это в четыре раза больше... Такая сумма...

   - Такая сумма ничто в сравнении с тем, что сохранит эта смерть для тех, которые заплатят за нее...

   - Заплатят! Хорошо, если только деньгами, а если собственной головой?

   - Вы желали, чтобы банкиры остались в стороне; если они заплатят деньги - остальное их не будет касаться.

   - Вы берете все на себя?

   - Все!

   Зюдерланд встал, прошелся по комнате и подошел к окну.

   Он смотрел на Невский проспект; там шли прохожие, кричали разносчики, проехал мальпост, проскакал верховой казак, но банкир ничего этого не видел. Он раскидывал руки и мотал головой, не зная, что сказать и на что решиться.

   Граф Феникс вынул часы и, положив их перед собой, произнес:

   - Теперь без двадцати минут два часа. Мне нужно еще доехать до дома, и затем необходимо трое суток, минута в минуту; если вы промедлите - будет поздно, потому что я не поспею. Я могу ждать десять минут только.

   Не прошло этих десяти минут, как их договор был заключен и оформлен.

  

  

   Бессменный получил записку Цветинского, в которой было написано следующее:

   "Поезжай сейчас в дом, где живет граф Феникс, и, найдя там человека, француза Жоржа, поговори с ним келейно и расспроси, узнал ли он, кто был на маскараде у Шереметева византийским царем с известным тебе медальоном. Так нужно для моих соображений. С Жоржем обойдись как следует: это не простой лакей, но такой же, как и мы. Он должен скрываться до времени от преследований. Покажи ему эту записку".

   На этот раз Бессменный, выздоровевший благодаря уходу Кутра-Рари, чувствовал себя настолько крепко, что испытанное им вновь потрясение не подействовало на него, как прежде. Он доехал домой с Фениксом, не выказав даже признака того, что происходило у него внутри. Душа у него слишком уж наболела в последнее время, слишком уж он измучился. Но теперь он знал, что ему делать, и потому был спокоен. Он знал, что убьет Кулугина без сожаления, потому что это был не честный соперник, открыто идущий на борьбу, но действовавший исподтишка и воспользовавшийся временной болезнью Нади, чтобы соблазнить ее.

   Поручение Цветинского как раз совпадало с тем, что предполагал он сделать, то есть поехать к графу Фениксу. Ему нужно было узнать, какой ответ дал Кулугин, с которым обещался переговорить граф. Судя по времени, тот мог уже успеть сделать это, и можно было ехать хоть сейчас. В крайнем случае, если Феникс не вернулся еще домой, подождать его и объясниться в это время с Жоржем.

   Бессменный послал за ямской каретой и отправился.

   Все рассчитал он верно, но забыл только одно - странные порядки, существовавшие в доме графа Феникса. Когда он вошел на пустынную, никем не оберегаемую лестницу и очутился в затянутой черным сукном с серебряными скелетами передней, где не было тоже ни души, он начал оглядываться, не зная, что ему делать дальше. Ряд комнат виднелся впереди. Бессменный пошел по ним, нарочно кашлянул несколько раз, постучал каблуками - никто не показывался. Наконец он увидел живого человека, который появился откуда-то сбоку, из-за портьеры.

   - Вы, очевидно, здешний? - спросил Бессменный.

   - Я Петручио, слуга графа Феникса.

   - Прекрасно! Можно видеть графа?

   - Его нет дома.

   - Так я подожду.

   - Сделайте милость! Может быть, вам угодно пройти пока в сад?

   - Мне все равно, в сад так в сад...

   Петручио повел его.

   Они вышли на широкую террасу, ступени которой отлого спускались в сад, к пруду.

   - Вам угодно было видеть, в ожидании, нашего слугу француза Жоржа? - проговорил Петручио на террасе.

   "Разве я сказал ему о Жорже? - удивился Бессменный. - Впрочем, может быть, и сказал, если он спрашивает... Значит, мысли у меня еще не совсем в порядке, рассеян слишком. А впрочем, на моем месте и не мудрено быть рассеянным".

   - Да, я желал бы его видеть, - подтвердил он.

   - Так я вам пришлю его в сад, - обещал Петручио и не спеша удалился.

   Бессменный повременил немного, не зная, с которой стороны придет к нему Жорж, потом стал спускаться по лестнице в сад, в котором вскоре же наткнулся на человека в куртке, чулках, башмаках и фартуке.

   - Вы желали меня видеть? - спросил тот по-французски.

   - А вы - Жорж?

   - К вашим услугам.

   - Я к вам по поручению господина Цветинского... Он просил меня спросить... да вот лучше прочтите сами его записку...

   Жорж быстро пробежал нацарапанные Цветинским строки и проговорил, несколько замявшись:

   - Где же нам побеседовать с вами спокойно?

   - Пойдемте в вашу комнату.

   - Вам, офицеру, неловко идти ко мне... Это возбудит подозрения. В этом доме нужно быть осторожным.

   - Но Цветинский заходит же к вам.

   - Он приходит переодетым, не в своем платье.

   - Тогда поговорим здесь, в саду.

   - Придется здесь уж... только все-таки лучше не на виду.

   - Пойдемте тогда... - и Бессменный сделал движение по направлению от дома.

   - Что вы! - остановил его Жорж. - Если хотите быть незамеченным из дома, то отнюдь не надо идти в глубь сада, куда отлично видно из окон второго этажа, а, напротив, выгоднее быть поближе к стене. Вот пойдемте сюда! - показал он на густые кусты, росшие у самого дома и заслонявшие целиком окна целого этажа. - Эти окна, - пояснил Жорж, - выходят из кладовых и нежилых помещений, потому и дали им зарасти кустами. Здесь нас никто не увидит...

   Они пробрались за кусты к самой стене и, спрятанные таким образом, уселись на подоконник запыленного решетчатого окна.

   - Про эту маску, - начал рассказывать Жорж шепотом, - мне удалось узнать очень мало, почти ничего.

   - Это был византийский царь?

   - И в превосходном одеянии...

   - Вы разве видели его?

   - Вместе с вашим товарищем.

   - Так это вы были в костюме Арлекина?

   - Я самый.

   - Вот оно что! Ну, рассказывайте!

   - Как вам известно, этот византийский царь - за ним следил ваш товарищ - приехал сюда в карете, где обронил медальон, и отпустил карету, то есть остался здесь.

   - Очевидно.

   - Теперь я рассудил, что если он остался, то, значит, живет тут, а если живет, то и уехал отсюда. Следовательно, оставалось лишь узнать, кто из домашних посылал за каретой в день маскарада...

   - Но он мог послать за каретой и уехать и из другого места, а вернуться только сюда.

   - Нет, он это не мог сделать, потому что Цветинский следил и видел, что извозчик наемной кареты прямо завернул сюда и не спрашивал, останавливаться у решетки или нет и тот ли это дом, который нужен. Значит, он хорошо знал место, уехал отсюда и знал, куда привезти, иначе он непременно потребовал бы пояснений. Ваши извозчики наемных карет ужасно бестолковы.

   - Таким путем вы должны были узнать тогда все, - сказал князь.

   - Представьте себе, что почти ничего. Я узнал лишь, что в день маскарада посылала за наемной каретой и уезжала в ней госпожа Лубе, француженка, бывшая у Елагина при его воспитаннице...

   - Правда, она перешла к вам в дом; мне Цветинский говорил это. Что она делает тут?

   - Живет просто, - ответил Жорж. - Но согласитесь, что византийский царь и мадам Лубе мало имеют общего. Это, вероятно, простое совпадение. Она низенькая, толстенькая, а он был высокий и стройный. Цветинский подтвердит вам это...

   - Скажите, пожалуйста, - поинтересовался Бессменный, - если это не нескромно будет с моей стороны, почему вы так близки с Цветинским, что принимаете участие в его делах?

   - Почему я так близок с ним, вам, как его приятелю, я могу сказать, хотя я был бы рад закричать об этом на целый свет: он спас мне жизнь...

   - Неужели?

   - В Париже, в 1788 году. Он тогда приезжал туда и остановился на квартире вот у этой самой госпожи Лубе, которая здесь в настоящее время. Случайно он услышал за стеной разговор...

   Но Жорж не договорил. Откуда-то сверху, прошуршав сквозь шапку кустов, упало что-то, блеснуло и ударилось о землю. Бессменный нагнулся и поднял. Это был его золотой медальон.

   Обстоятельства, способствовавшие этой находке драгоценной для князя вещи состояли в следующем.

   Граф Феникс, вернувшись домой от банкира, быстро направился к потайной комнате за кабинетом и на ходу приказал Петручио:

   - Я должен провести тря дня в своей лаборатории; отнесите мне туда консервов - тря дня я не выйду. Никого не принимайте, скажите - я уехал.

   - Вас ждет в саду князь Бессменный, - доложил Петручио.

   - Не до него мне теперь! Скажите - я уехал... Я не могу принять его! - и Феникс вошел в лабораторию, причем запер за собой дверь.

   На столе с мраморной доской были реторты, содержимые в таком порядке, что можно было сию же минуту пустить их в работу. На другом столе лежали костяные дощечки, пергамент, книги и медальон.

   После своей бессонной ночи над этим медальоном граф Феникс отрывался от него лишь ради неотложных дел, таких как, например, сегодня утром. В буквах и знаках медальона таился ключ к иероглифам, изображенным на пергаменте. Таких медальонов было всего четыре на свете, и один из них был в России, у князя Бессменного, прадед которого, посланный Петром Великим за границу, вывез оттуда это поистине сокровище для человека посвященного.

   Графу Фениксу было открыто полное описание медальона и сообщен рисунок внешнего его вида. Отправляясь в путешествие в Россию, он решил достать этот медальон во что бы то ни стало. Где были остальные три - он не знал, но достаточно было обладать одним из них, чтобы разобрать при помощи их ключа иероглифы пергамента, и тогда (так обещано было посвященными) человек познавал высшую мудрость, какая только может быть доступна смертному, и он получал власть над элементами природы, над металлами, над другими людьми и был неуязвим для своих врагов, как бы сильны они ни казались.

   Вот отчего граф Феникс, получив от Кулугина медальон, радостно воскликнул, что теперь он никого не боится и что угрозы индуса не страшны ему. Он верил, что с помощью своего пергамента и ключа к нему достигнет высших знаний, могущих поставить его выше всех на этом свете.

   Он жадно принялся за работу. После первой бессонной ночи ему удалось найти одно лишь слово "милосердие"; значение его он знал, но не понимал еще в чем же заключалась тайна этого слова.

   Дальнейшие его старания и попытки были бесплодны. Он постоянно сбивался в выкладках, принимался снова, но ничего не выходило пока. А должно было выйти.

   Сегодня утром появление Тубини застало его на расчете, который шел, кажется, удачно. Войдя теперь в свою лабораторию, Феникс взглянул на дощечки, взял перо и написал несколько цифр и букв. Ему хотелось только докончить и посмотреть, будет ли удачно? Но, взявшись за дощечки, он перешел к медальону, потом к пергаменту и стал соображать и выписывать.

   Однако вскоре он спохватился, что теряет время, необходимое для приготовления "средства", о котором он условился с банкиром и для которого нужно было, не теряя минуты, сесть за реторты.

   Выбор был неравный. Медальон оставался у Феникса, и он мог заняться им потом, а тут каждый миг был дорог и нужно было торопиться.

   Граф встал из-за стола и перешел к ретортам. Он пересмотрел склянки, отобрал нужные сейчас и, тщательно вымыв одну из них, стал капать туда густую красную жидкость, отсчитывая каждую каплю движением стрелки на часах.

   Скоро под ретортой была зажжена спиртовая лампа, и Феникс уже следил за ее кипением. Требовалось внимание, так как одинаково нехорошо было как недодержать, так и передержать.

   Но тут граф заметил, что его мысли отвлекаются и внимание рассеивается. Он думал о только что оставленном расчете, его тянуло к другому столу, и он невольно оборачивался и поглядывал в сторону этого стола. Нужно было принять серьезные меры.

   Граф сложил пергамент, дощечки и медальон, спрятал их и снова сел к реторте.

   За это дело он должен был получить двести пятьдесят тысяч рублей, то есть миллион франков! Миллион! При одной мысли о такой сумме кружилась голова.

   Но там, в этом пергаменте, таился не миллион, а множество миллионов, потому что он давал возможность познания и обладания всем на свете. Не оставить ли поэтому реторту и не перейти ли снова к пергаменту? Может быть, не через три дня, а уже сегодня откроется все. И тогда не нужен будет банкирский миллион.

   Феникс снова достал пергамент и вынул медальон.

   "Да что же это я делаю? - остановил он себя. - Разве это так уже непреложно и верно, разве я знаю безошибочно, что этот ключ откроет мне сверхъестественные знания? А между тем деньги, обещанные банкиром, не мечта воображения, не сомнительное что-нибудь, а вполне реальное и точное".

   Он вернулся к реторте, боясь, что упустил время и что поздно уже снимать ее с лампы, но жидкость, кипевшая в ней, не приняла еще того цвета, когда пора было прекратить кипение.

   "И потом, на что мне эти знания, если и без них я могу делать то же самое, что при их помощи? - продолжал рассуждать Феникс, нагибаясь к реторте. - Разве меня не считают теперь всезнающим, разве недостаточно власти у меня и разве один миллион я могу получить еще?"

   Но, думая таким образом, он чувствовал все-таки, что медальон влечет его к себе и заманивает. Если продолжится так, то нельзя ручаться за тщательность работы, тогда время будет упущено и пропадет верный миллион франков.

   Феникс убедился, что, пока медальон будет соблазнять его, он не в силах сосредоточиться. Вот он чуть не пропустил момент, когда надо снять реторту: еще один миг и было бы поздно. Но он успел.

   Нет, прочь этот соблазн, прочь этот медальон, сулящий что-то неопределенное в будущем и вредящий вполне определенному настоящему! Прочь его! Надо отделаться от него так, чтобы самому отрезать всякое поползновение к соблазну!

   Феникс схватил медальон, распахнул окно и выбросил его в сад. Теперь ничто уже не могло помешать ему, и он принялся за реторту, всецело отдавшись приготовлению "средства".

   Между тем, когда Бессменный нагнулся и поднял медальон, ему послышался откуда-то, словно из-под земли, слабый, замирающий стон.

   - Что это? Вы слышали? - спросил он Жоржа.

   Тот ничего не слышал. Он с открытым ртом смотрел на князя и на медальон в его руках.

   - Как будто стонет кто-то внизу, - пояснил Бессменный.

   Они оба наклонились и заметили, что у самой земли, под окном, на котором они сидели, было маленькое окно подвального этажа с густым слоем грязи на стеклах. Решетки здесь не было.

   Стон повторился.

   - Это отсюда, из погреба, - сказал Жорж.

   - Несомненно.

   Бессменный постучал в окно. Не крик, а усилие крика было ответом на этот стук.

   Князь разбил окно. Звякнули стекла, и дрогнуло сердце у Бессменного; из открывшегося за разбитым окном темного пространства послышался обессиленный, милый, знакомый голос:

   - Спасите меня!..

   Князь схватился за голову, припав к окну. Он узнал этот голос.

   - Надя! - мог произнести только он.

   - Спаси меня! Я ждала тебя все время! - ответил голос из темноты.

   Это был один миг: Жорж видел только, как Бессменный схватил камень, сбил им осколки стекла, торчавшие в раме, и проскользнул ногами вперед в окно.

   Подвал был довольно глубок, потому что слышно было, как Бессменный тяжело спрыгнул или упал вниз.

   - Вы не ушиблись? - крикнул ему Жорж, но тот не слышал ничего.

   Спрыгнув с окна, он удержался на ногах, но был охвачен темнотой, ослепившей ему глаза после дневного солнца. Он огляделся, расставляя руки. Слабый свет из окна чуть брезжил сверху. Глаза пригляделись, и Бессменный различил каменный сводчатый подвал, покрытый плесенью. В углу на соломе, приподнявшись на колени, к нему тянулась Надя. Князь узнал ее, несмотря на бледность и худобу; не было сомнения, это она, настоящая, любящая и любимая.

   Не успев и не пожелав даже сообразить, кто была та, другая, в Таврическом дворце, Бессменный кинулся, схватил и поднял девушку.

   "Скорей, скорей! - вот все, что желал он в эту минуту. - Скорей освободить ее отсюда, не медля ни секунды и не давая ей лишний миг пробыть в этом ужасном подвале".

   - Держите! Помогите! - дал знать он наверх Жоржу, поднося Надю к окну.

   Жорж просунул в окно голову и руки. Бессменный передал ему свою ношу. С помощью его и Жоржа Надя выкарабкалась из окна.

   Теперь приходилось лезть князю. Но окно оказалось высоко. Спрыгнуть, повиснув на руках, было еще возможно, но с пола, где стоял Бессменный, нельзя было достать окно руками. Молодой человек осмотрелся, ища в подвале чего-нибудь, чтобы встать.

   "Ишь, даже стола не поставили!" - подумал он, не зная, как быть, но будучи все-таки уверен, что не останется здесь.

   Жорж понял в это время его положение, сорвал с себя фартук, свил из него жгут и опустил в окно. С помощью этого жгута выбрался и Бессменный на волю.

   Надя лежала на земле в обмороке.

   - Что вы намерены предпринять теперь? - спросил Жорж.

   - Отнести ее в мою карету.

   - Но вас могут увидеть и остановить.

   - О, никто меня не остановит! - воскликнул Бессменный, беря Надю на руки. - Если вы сомневаетесь, тогда не идите за мной...

   - Нет, я не оставлю вас, - подхватил Жорж и пошел вперед, указывая дорогу.

   Из сада можно было пройти, обогнув дом, прямо во двор, где стояла карета. Они благополучно миновали пространство вдоль всей стены и завернули за угол, но здесь увидели шедшую навстречу им мадам Лубе.

   Француженка направлялась в сад для прогулки с неизменной своей заискивающей улыбкой, с опущенной головой и сложенными на животе руками.

   Увидав Жоржа и Бессменного с Надею на руках, она вскрикнула, присела и завопила благим матом: "На помощь!" Жорж бросился к ней и схватил ее, стараясь зажать ей рот, но она отбивалась и кричала во все горло:

   - На помощь, на помощь!..

   Возня их загораживала дорогу Бессменному, но он все-таки улучил минуту, чтобы пронести Надю дальше. Однако было уже поздно. Слуги сбежались на крик француженки.

   - Держит их, держит! - орала мадам Лубе, коверкая русские слова. - Это разбойник!

   Надо отдать должное Бессменному: вид его после лазанья в подвал был не из блестящих. Он изорвал себе мундир и испачкал его. Шляпа осталась у окна на земле.

   Слуги, среди которых были огромные гайдуки, ездившие с графом в белых ливреях, схватили Жоржа, освободили от него француженку и остановили Бессменного.

   - Я князь Бессменный! - проговорил тот. - Кто тронет меня, ответит...

   - Там видно будет, - сказал один из гайдуков, - а скандал в графском доме тоже делать не полагается.

   И он протянул руку к Бессменному.

   Но его рука вдруг опустилась, шум и говор сменились тишиной. Все, словно зачарованные, остановились, и все головы поднялись кверху.

   Над ними, в растворенном окне второго этажа, как видение, стояла фигура в одеянии византийского царя. Все смотрели на него, видели его красивое лицо с черной завитой кольцами бородой, его большие черные глаза, как магнит, притягивавшие к себе, и никто не знал, что это за человек и откуда он взялся. Толпа затихла и замерла под влиянием взгляда черных глаз. Они владели ею и приказывали ей. Никто не посмел шевельнуться и остановить Бессменного, а он в наступившей торжественной тишине спокойно и беспрепятственно вынес Надю к карете. Жорж помогал ему.