Волконский Михаил Николаевич - Два мага

  

  

  

   В роскошном доме на Острове у екатерининского вельможи, богатого барина Елагина, шли приготовления к парадному обеду. Стол готовили в саду, вблизи круглой беседки, обсаженной деревьями и розами и украшенной статуями. Беседка с ее живыми стенами должна была заменить гостиную.

   День стоял солнечный. Погода как нельзя лучше благоприятствовала готовившемуся празднику.

   Лакеи елагинской дворни в желтых ливреях с синей выпушкой и позументами суетились вокруг длинного, покрытого белой шелковой скатертью стола, уставляя его посудой, серебром, хрусталем, вазами с редкими фруктами и цветами. Лужайка под столом была устлана коврами. Среди розовых кустов было устроено возвышение, где размещались певчие и роговые музыканты.

   Гости подъезжали к парадному крыльцу дома, и хозяин встречал их в комнатах, откуда они должны были под звуки музыки проследовать попарно в полонезе в сад, к столу.

   Среди карет, заполнивших уже широкую площадку перед крыльцом, обращала на себя внимание одна, совсем непохожая на другие. Она была вся белая, с белой же штофной обивкой внутри, и запряжена четверкой белых без отметин лошадей цугом. Лакеи и кучер при ней были одеты тоже в белые суконные кафтаны и шляпы со страусовыми перьями, каким мог позавидовать любой щеголь. На петлицах кафтанов слуг и на белой лакированной упряжи блестели золотые графские короны, а на дверцах кареты был нарисован под такой же короной герб, носивший в щите своем изображение замысловатой птицы.

   Карета принадлежала графу Фениксу, иностранцу, приехавшему недавно в Петербург и заставившему уже говорить о себе.

   Никто не знал хорошо, кто был этот до некоторой степени таинственный граф и к какой собственно национальности принадлежал он. Говорил он одинаково хорошо, без акцента, на немецком, французском и итальянском языках. По-русски он тоже мог изъясняться, хотя довольно плохо.

   Пока заинтересовал он общество, во-первых, поразительной роскошью, с которой сразу повел свою жизнь в Петербурге, а во-вторых, оригинальностью своих привычек и обстановки.

   Занял он дом за городом, на берегу реки Фонтанной, дом, принадлежавший князьям Туровским и стоявший долгое время с заколоченными ставнями и запертыми дверьми. Этот дом был отделан заново для графа Феникса, и притом не совсем по-обыкновенному.

   Сразу поражала огромная передняя, куда вела широкая входная лестница. Последняя была затянута черным сукном, стены передней - тоже. По черному сукну на стенах были сделаны серебряные изображения скелетов и черепов. Входная дверь постоянно оставалась незапертой, и входивший большей частью не находил вовсе слуг ни на лестнице, ни в передней, ни дальше в комнатах. В одной из них встречал его сам хозяин и приветливо приглашал садиться.

   Граф Феникс, однако, любезно приглашал каждого, вошедшего к нему, совершенно не обращая внимания на его общественное положение и на то, бывал ли знаком с ним или нет. Ночью двери не запирались так же, как и днем, и единственными сторожами дома были черепа и скелеты на стенах передней. Всю ночь окна по фасаду были освещены, и свет их потухал лишь с зарею, загашенный невидимой рукой.

   Все, начиная с этого дома, обстановки, упряжи и кончая самой ничтожной вещью, было у графа богато и совсем особенно.

   К Елагину он приехал в черном бархатном одеянии, с огромными бриллиантами в кружевном жабо и на пряжках башмаков. Эти бриллианты составляли единственную роскошь его костюма, но зато ценою их можно было оплатить все расшитые золотом и шелками кафтаны остальных гостей.

   Граф Феникс держался несколько в стороне и делал вид, что не замечает того любопытства, с которым кругом глядели на него. Среди гостей, глядевших с любопытством на графа, был один молодой офицер, не спускавший с него глаз с той самой минуты, как он приехал. Этот офицер, сначала робко, потом несколько смелее приближался к графу и, наконец, очутившись возле него, решился заговорить:

   - Граф, - сказал он по-французски, понижая голос до шепота, - мне сказали, что вы все можете?

   Граф Феникс оглянулся и обратился к молодому человеку с улыбкой, которая сразу, по-видимому, произвела ободряющее действие на офицера.

   - Позвольте представиться вам, - заговорил он тверже, - офицер русской гвардии...

   - Ваша фамилия Кулугин? Не так ли? - спросил, перебивая, граф все с той же улыбкой.

   - Вам известно мое имя, граф?

   - В этом нет ничего сверхъестественного, - ответил Феникс, - ведь вам же известно мое... И потом, вы сами говорите, что я могу все...

   - Да, меня уверяли так, и теперь я вижу, что не лгали, уверяя. В том, что я знаю ваше имя, нет ничего мудреного: оно на языке у всех с тех пор, как вы приехали в Петербург, но мое слишком мало известно... Если вы можете, помогите мне, граф...

   - В чем я должен помочь вам?

   - Я знаю, что вы не похожи на других, что вы человек совсем особенный, и потому решился прямо обратиться к вам. Дело идет о моей жизни...

   - Значит, о любви. Вашим годам свойственно любовь смешивать с жизнью. Вы влюблены, молодой человек?

   Кулугин опустил глаза и ничего не ответил, только краска покрыла его щеки.

   - Кто же она? - продолжал граф. - Разумеется, она прелестна, но обладает сердцем настолько черствым, что предпочитает другого?

   Кулугин глянул в лицо Фениксу.

   - Вы и это знаете?

   - История слишком старая и слишком часто повторяющаяся, чтобы не знать ее. Что же вы думаете, что я торгую любовным эликсиром и дам вам чудодейственные капли, которые заставляют равнодушие превращаться в любовь?

   - Я ничего не думаю, - упавшим голосом проговорил Кулугин, - я знаю только, что я в отчаянии. В ту минуту, когда мы разговариваем с вами, они теперь здесь, в саду. И вы можете себе представить, что испытываю я?

   - Кто же она такая?

   - Воспитанница здешнего хозяина...

   - Воспитанница Елагина? - переспросил Феникс, вдруг делаясь серьезным. - В таком случае проведите меня в сад...

   - Вы хотите идти в сад, граф?

   - Ну да! Разве кто-нибудь нам может помешать погулять по саду, вместо того чтобы стоять здесь, в духоте? Угодно вам пройти со мной? - и, сказав это нарочно громко, чтобы слышали окружающие, граф Феникс направился к стеклянной двери, выходившей на садовую террасу.

   Кулугин с сильно бьющимся сердцем последовал за ним.

   - Что вы хотите сделать? - стал спрашивать он графа, нагнав его в саду.

   - Решительно ничего особенного. Хочу только увидеть и услышать. Вы наверное знаете, что она в саду?

   - Наверное. Я слышал, как Елагин послал ее напомнить музыкантам, чтобы они не прозевали знака, когда начинать им играть. Она вышла, и вслед за нею вышел он, мой соперник. Я следил за ним глазами и удивился его смелости. Кроме меня, и другие могли заметить. Это компрометирует девушку.

   - А вы знаете, где расположены музыканты в саду?

   - Очевидно, на эстраде, возле стола; так всегда бывает здесь. Стол накрывают у большой беседки.

   - А, там есть беседка! Ведите меня к ней, чтобы мы очутились как-нибудь сзади, если можно - закрытые зеленью...

   - Граф, нас могут заметить!

   - Что ж из того? Если заметят, то увидят только, что мы гуляем по саду.

   - И вы не боитесь, что ваше отсутствие покажется странным в то время, как все ждут приезда светлейшего?

   На праздник Елагина должен был явиться светлейший князь Потемкин, и его приезда ждали все.

   - Пусть мое отсутствие покажется странным! Разве я боюсь этого? - ответил граф Феникс.

   - Вы не хотите видеть светлейшего?

   - Напротив! Я приехал только ради того, чтобы его увидеть. Мне нужно познакомиться с ним, и чем скорее, тем лучше. И я увижусь и познакомлюсь... А пока ведите меня к беседке.

   Кулугин не разговаривал долго и повел графа окольной дорожкой. Они неслышно подошли к густому кусту акации, росшей позади беседки. Она была сквозная, сколоченная из дранок, окрашенных в зеленый цвет. Граф Феникс выбрал удобное место, откуда сквозь ветви акации было отлично видно, и остановился.

   В беседке стояла молодая, хорошенькая Надя, воспитанница Елагина, в пышном белом платье и с высокой прической, делавшей ее личико особенно миловидным. Молодой человек в блестящей форме адъютанта держал ее руку.

   - Надя, милая, хорошая, я боюсь за вас, - говорил он, - сам не знаю почему, но боюсь... Предчувствие говорит мне...

   - Отчего же боитесь, Николай Семенович? Почему вам надо бояться за меня? - переспросила она, глядя на него такими светлыми глазами, что, казалось, она ждала не только для себя, но и для всего мира одного лишь хорошего в будущем.

   - С сегодняшнего дня начинается для вас новая жизнь... та жизнь, которой вы еще не знали...

   - Но ведь она не разлучит нас?

   - Кто знает? До сих пор вы были на положении подростка, вы еще не видели людей или очень мало видели их. Сегодня вы появляетесь в первый раз в обществе, а затем станете полноправной участницей балов, пикников, спектаклей.

   - Но ведь это весело! - сказала Надя.

   - Конечно, даже слишком весело; и этого-то я и боюсь...

   - Давно ли? Вы прежде никогда не боялись веселья!

   - Да, пока я был уверен, что оно не отвлечет вас от меня. Веселье, которое вы знали до сих пор, не могло повредить вам, но теперь... вы можете забыть меня...

   Надя звонко, весело рассмеялась.

   - Так вот вы чего боитесь! Нет, такая боязнь напрасна, совершенно напрасна, я не забуду вас. Чем больше людей увижу, тем вы больше выиграете от сравнения с ними. Я знаю это. Николай Семенович, голубчик, ведь вы же веселились и видели всех этих людей, которых я увижу, однако не забыли меня.

   - Я - другое дело.

   - Нет, то же самое. Когда я увидела сегодня в первый раз настоящие наряды дам и девиц, у меня так и сжалось сердце. Они поразили меня своим великолепием, и я невольно подумала: насколько они лучше меня! Я должна показаться между ними жалкой, по крайней мере, я чувствую себя жалкой между ними. До сих пор вы видели меня одну, а теперь в сравнении с остальными я вам могу показаться хуже. Вы можете подумать, что ошиблись...

   - Надя, не говорите так и не думайте! Да разве существует на свете кто-нибудь лучше вас?

   - Ну, а для меня никого не может быть лучше вас, Николай Семенович!

   - Надя, милая! - повторил он ей в ответ, поднял ее руку и припал к ней губами. - Милая моя, так не забудете?

   Она, улыбаясь, покачала головой.

   - Вот что, - проговорил Николай Семенович, - у меня есть медальон, который я с детства всегда ношу на себе. Это единственная дорогая мне вещь; возьмите его и, если только... если случится, что вы изменитесь ко мне, отдайте его мне назад...

   Он быстро расстегнул две пуговицы своего мундира, достал с груди медальон, висевший у него на цепочке, снял его и подал Наде. Она спрятала медальон и проговорила:

   - Никогда я не отдам вам его, теперь вы мой! Сами будете назад спрашивать - не отдам!

   В это время грянула музыка, молодые люди вздрогнули: они задержались слишком долго. Музыка означала, что полонез уже тронулся из дома по направлению к столу и беседке.

   - Ничего, мы проберемся как-нибудь, - сказал молодой адъютант Наде, - и станем в задние пары.

   И они убежали из беседки.

   Кулугин стоял возле графа сам не свой: лица на нем не было.

   - Вы слышали? - спросил он. - Несомненно, она любит его.

   - Ничего нет несомненного на свете. Сомневаться всегда и во всем можно. Сколько подобных слов говорилось с тех пор, как существует мир, и затем они не оправдывались... Но вот что: вы видели медальон, который он дал ей?

   - Видел.

   - Этот медальон, во что бы то ни стало, я должен получить.

   - Вы, граф?

   - Да. Мне нужен медальон князя Бессменного во что бы то ни стало!

   - Как, вы даже знаете и его имя?

   - Не в этом дело; я вам говорю, что мне нужен этот медальон. Если хотите моей помощи - вот вам условие: достаньте медальон. Только торопитесь, потому что я могу и без вас обойтись и медальон легко может попасть в мои руки помимо вашей помощи... Торопитесь!

   С этими словами граф Феникс поклонился Кулугину и спокойно направился опять окольной дорожкой, чтобы присоединиться к гостям, шедшим уже из дома в размеренном темпе под плавные звуки полонеза.

  

  

   Оказалось, напрасно ждали светлейшего Потемкина, - он не приехал, прислав сказать, что не будет. Елагин поморщился, узнав эту новость. Он был слишком видный человек, но Потемкин давно привык не церемониться, когда впадал в находившую на него временами без всякой видимой внешней причины хандру. Обыкновенно он уходил в таких случаях к себе в спальню или запирался у себя в кабинете, сидел безвыходно целыми неделями, запускал бороду, не носил парика и не чистил ногтей. К Елагину он еще прислал нарочного, что не будет, а к другим просто не являлся, заставляя прождать напрасно и хозяина, и гостей.

   Елагин сделал вид, что вполне удовлетворен вежливостью светлейшего, и просил гостей идти к столу, стараясь показать всем, что отсутствие Потемкина ничуть не должно помешать общему веселью. Но все-таки это происшествие расстроило расположение духа многих, чаявших повертеться на глазах у человека, от которого многое могло зависеть для них.

   Вследствие этого явилась вялость. Однако она продержалась недолго. Когда застучали ложки о тарелки и стаканы наполнились вином, общество под звуки разудалой песни, которую грянул хор, сменив музыкантов, быстро оживилось; завязался разговор, потом он стал громче, послышался смех, и ко второму уже блюду обед вышел хоть куда.

   Надя сидела рядом с Бессменным, робела слегка, но искренне наслаждалась, принимая участие в обеде с настоящими гостями, то есть с людьми мало знакомыми ей. Это было ее первое появление в свете.

   Кулугин следил за ними издали, мало пил и ел и был мрачен и неразговорчив. Граф Феникс сидел среди почетных гостей, вблизи хозяина, и вел не спеша рассказ об Индии с такими подробностями, как будто сам жил там долгое время. Он говорил о факирах, которые доходят до того, что впадают в совершенно особенный сон, ничем не отличимый от смерти. В таком состоянии их зарывают в землю на довольно продолжительное время, а затем отрывают, дают несколько капель эликсира, и пролежавший под землею, похороненный и отрытый факир приходит в себя и становится затем опять вполне здоровым и нормальным человеком.

   - А вы знаете, граф, в Петербурге у нас появился индус, - обратился Елагин к графу Фениксу. - Я все хочу призвать его как-нибудь к себе... Очень интересно.

   - Среди них есть много шарлатанов, - ответил граф. - В особенности" этим разъезжающим по Европе я не доверяю... А впрочем, может быть, он и знает что-нибудь...

   - Но вы, граф, наверное, знаете много, - вдруг обратилась к нему сидевшая рядом полная дама не первой уже молодости, - я думаю, вы знаете все... и настоящее, и будущее...

   - И вас это удивляет? - спросил Феникс.

   - Знать будущее! - воскликнула дама. - Разве это не удивительно?

   - В сущности, не более прошедшего...

   - Ну, прошедшее знать немудрено!

   - Даже, например, хотя бы то, что происходило в Риме?

   - Да ведь это в книгах написано!

   - И будущее в книгах тоже написано, и по ним так же легко читать о грядущем, как и о прошлом. Вся разница в том, что читать о будущем умеют немногие, а о прошлом - доступно большинству.

   - И вы... вы, наверно, умеете?

   - Может быть.

   Сидевшие вокруг графа притихли, слушая, что говорит он; затем водворилась тишина и за всем столом. Всем было интересно послушать Феникса, говорившего не совсем обыкновенные вещи.

   Граф, чувствуя общее внимание на себе, нисколько не смутился, видимо, давно привыкнув к такому вниманию.

   Вызвавшая его на разговор барыня, очень довольная, что отчасти и она замечена, стала смелее.

   - Ну, а если мы усомнимся в вашем уменье читать будущее, граф? - проговорила она, играя веером.

   - Я вас разуверять не буду.

   - Однако... Я думала, вы дадите другой ответ - предложите показать свое искусство...

   - Если вам угодно - я не отказываюсь.

   - Тогда скажите...

   - В самом деле, - сказал Елагин Фениксу, - скажите, граф, как вы думаете, что ожидает вот самую юную нашу собеседницу? - показал он на Надю. - Кстати, сегодня ее первое появление в свете...

   Надя вдруг смутилась и густо покраснела под этим общим, обращенным на нее взглядом. Граф прищурился слегка и с расстановкой произнес:

   - Ей надо в будущем беречь свой медальон!..

   Надя, никак не ожидавшая этих слов, тихо ахнула и закрыла лицо руками... Ей показалось, что она лишается чувств. Неожиданность поразила ее.

   Все заметили, хотя, разумеется, не могли понять причину того, что с Надей при словах графа произошло что-то особенное и что эти слова имели для нее значение, которое она тщательно скрывала от других и о чем, по-видимому, знал граф Феникс, впервые видевший в глаза девушку. И все почувствовали нечто вроде благоговейного удивления перед ним и перед его всеведением и проникновением в чужую душу.

   В самом деле, вышло как будто сверхъестественно, что Феникс сразу отгадал чужую тайну. Никто не знал, какой именно медальон был у Нади и почему он важен для нее, но каждый видел, что сделалось с нею, и с некоторым страхом глядел на графа: а вдруг как ему известно тоже, что и у всех остальных на душе?

   Один только Бессменный отнесся совсем иначе к Фениксу. Он видел и понял одно лишь, что граф смутил на глазах гостей его Надю, ни в чем не повинную, и счел это дерзостью.

   - Ради Бога, не выдавайте себя! - быстро сказал он ей, чтобы она очнулась.

   Девушка сделала над собой усилие и оправилась.

   Бессменный видел, какого труда ей стоило сделать это, и почувствовал непримиримую ненависть к дерзкому, по его мнению, графу, который стал его врагом с этой минуты. Он хотел сейчас же громко ответить Фениксу, что, в свою очередь, тоже и ему может предсказать будущее, что он размозжит ему голову, если он осмелится еще раз, но, разумеется, удержался, подавив свою злобу и решив все-таки не оставлять этого дела так и переговорить с графом после обеда. Но, когда встали из-за стола, граф Феникс был так тесно окружен любопытными, ловившими уже каждое его слово, что пробраться к нему не было никакой возможности. Да и Елагин все время не отпускал от себя интересного гостя и нянчился с ним.

   Переговорить с графом наедине сейчас же Бессменному не удалось. К тому же ему пришлось участвовать в начавшихся после обеда танцах, и он не отходил от Нади. Но когда стали разъезжаться и граф Феникс вышел на крыльцо, к которому подкатила его белая карета, то столкнулся лицом к лицу с князем Бессменным.

   - Я желал бы переговорить с вами, граф, - смело остановил тот Феникса.

   Последний как бы удивленно поглядел на него, потом кивнул головою:

   - Всегда к вашим услугам, князь!

   Бессменный был настолько взволнован, что, забыв назвать себя, не заметил, что Феникс титуловал его князем и показывал этим, что знает его.

   - Я хочу говорить с вами сейчас.

   - Здесь, у подъезда, мы разговаривать конечно не можем, но, если вам угодно, милости просим, войдемте в карету, - и граф показал на отворенную лакеем дверцу кареты, у которой другой лакей откинул подножку и остановился в ожидании.

   Бессменный вскочил в карету; за ним вошел Феникс, и тяжелая карета закачалась на своих высоких стоячих рессорах.

   - Я с вами хотел переговорить относительно медальона, - начал Бессменный.

   - Я так и знал, - сказал Феникс.

   - Тем лучше. Я хотел сказать вам, что если вы случайно подслушали или увидели, как я сегодня передал медальон, то не имели права пользоваться этим, чтобы смущать девушку.

   При этих более чем определенных словах Феникс даже с любопытством поглядел на Бессменного.

   - Почему же вы думаете, что я подслушал или подглядел? - спросил он.

   - Потому что иначе вы не могли узнать. В сверхъестественное я не верю, а иным, естественным, путем вы не могли узнать, как только подглядеть.

   - В сверхъестественное я тоже не верю, - сказал Феникс, - но почему вы думаете, что знать что-нибудь можно, только увидев или услышав?

   - Потому что другого способа я не знаю.

   - Но это еще не значит, что его нет.

   - Для меня его нет, если я его не знаю.

   - Вот это другое дело. А для меня он есть, потому что я его знаю.

   - Все равно, граф, не будем спорить о словах! Каким бы способом вы не узнали о медальоне, вы не могли упоминать о нем так, при всех, за обедом...

   - Если я упомянул, значит, мог.

   - То есть не имели права.

   - Опять вы неточны. Право - очень условное понятие. В праве всегда есть что-то принудительное. Оно должно основываться на силе, которая поддерживает его и наказывает его нарушение. А если этой силы нет, нет наказания за нарушение, то право перестает быть правом.

   - Но в данном случае, могу вас уверить, есть сила, которая готова поддержать это право.

   - Есть сила, неужели? Где же она?

   - Я - эта сила и готов вам доказать это.

   - Не понимаю. Ведь для этого вам нужно быть сильнее меня.

   - Для этого мне нужно быть только дворянином, - проговорил Бессменный, - там посмотрим, кто окажется сильнее.

   - Вы хотите драться со мной на дуэли? - спокойно спросил Феникс.

   - Неужели вы сомневаетесь в этом после того, что я сказал вам?

   - Но это едва ли будет проявлением силы, способным поддержать какое-нибудь право с вашей стороны. Я могу оказаться сильнее вас, владея оружием лучше.

   - Посмотрим!

   - Хотите сейчас, может быть? - и граф, дернув шнур, проведенный на козлы к кучеру, остановил карету.

   Они вышли на небольшую полянку, окруженную деревьями и защищенную от дороги зеленью.

   Граф Феникс шел впереди, Бессменный следовал за ним, ожидая, что будет дальше. Феникс приблизился к одному из деревьев, обнажил шпагу и легко и свободно, словно играя, стал делать выпад за выпадом, причем острый конец его шпаги равномерно касался древесной коры и в симметричных промежутках оставлял на ней резкие черты, расположенные фигурой ровного круга. Круг вышел почти математически правильным.

   - Вы видите, я умею владеть шпагой! - сказал Феникс, сделав последний удар.

   Бессменный поклонился ему, как бы выразив этим поклоном свое полное согласие и одобрение, стал на его место и тоже вынул из ножен свою шпагу. Он встал в позицию и так же проворно начал делать выпады, без промаха попадая на сделанные графом черты, перекрещивая их. Когда весь круг был перекрещен, Бессменный опустил свое оружие и проговорил:

   - Вы видите, граф, что и я умею владеть шпагой.

   - Отлично, князь! Теперь посмотрим пистолеты, - и Феникс ударил три раза особенным образом в ладони.

   С дороги, от кареты, сейчас же появился один из лакеев в белой ливрее. Он нес два заряженных пистолета, Феникс взял один из них, отошел, прицелился, выстрелил и попал в самый центр сделанного на дереве круга.

   Выстрел был очень труден и необыкновенно удачен. Нужно было иметь превосходно развитую меткость глаза, чтобы сделать такой выстрел.

   Бессменный, в свою очередь, взял у лакея другой пистолет и начал целиться. Раздался выстрел.

   - Отлично, князь! - повторил Феникс. - Вы такой же прекрасный стрелок, как и фехтовальщик.

   Бессменный всадил свою пулю в пулю графа, засевшую в дереве. Сделано это было чисто.

   - И притом, - добавил граф, - надо сказать, что вы стреляли из совершенно неизвестного для вас пистолета, который вы держали в руках впервые. Победа этого опыта всецело за вами. Я признаю себя слабее вас.

   - И отказываетесь от дуэли? - спросил князь, у которого злоба еще кипела внутри.

   - Нет, от дуэли я не отказываюсь... но надеюсь только, что она не помешает нам все-таки продолжать путь вместе. Я взялся доставить вас до города. Другого экипажа, кроме моей кареты, вы не встретите здесь. Поедем дальше, князь.

   Бессменный опять сел в карету Феникса. Идти пешком в парадном мундире не представлялось возможным.

   - Нет, я не отказываюсь от дуэли, - повторил Феникс, - и должен предупредить вас, что знаю наверняка, что убит не буду.

   - Отчего вы знаете это?

   - Потому что мне известно мое будущее.

   - Вы уверены в этом и считаете дуэль для себя вполне безопасной?

   - Вполне. Но не думайте, что я только поэтому принимаю ее. Если бы мне предстояла смерть от вашей шпаги или пистолета, я, может быть, еще с большей охотой дрался бы с вами.

   - Неужели? Поверить трудно! Кому охота идти на верную смерть?

   - Тому, кто должен ждать себе гораздо более ужасной смерти. Быть убитым на дуэли - пустяки в сравнении с тем, что предстоит мне в конце жизни.

   - И вы знаете, когда наступит этот конец?

   - Приблизительно. Он наступит, может быть, очень скоро. В чем он будет состоять - не знаю, но только он будет очень мучителен.

   - И вы говорите об этом так спокойно?

   - Я говорю так спокойно именно потому, что знаю будущее, и мое беспокойство окажется совершенно напрасным. Я им не изменю ничего.

   - Хорошо. Беспокойство окажется напрасным, но если вы знаете будущее, то имеете возможность предотвратить его?

   - Может быть, имею...

   - И можете изменить свою судьбу!

   - Да.

   - Отчего же вы этого не сделаете?

   - Не хочу.

   Бессменный, помолчав, проговорил:

   - Итак, вы полагаете, что на нашей дуэли буду убит я?

   - Я не сказал этого, - ответил Феникс. - Разве всякая дуэль непременно должна кончиться смертным случаем? Нам нет никакой причины драться непременно насмерть. Мы оба можем остаться целы и невредимы или отделаться пустой царапиной.

   - Но вы-то говорите, что уверены, что останетесь целы?

   - Да.

   - Ну а я?

   - О вас я не знаю, потому что не имел случая узнать, что предстоит вам.

   - А вы можете это сделать?

   - То есть показать вам ваше будущее? Могу! Если вы сделаете мне честь подняться ко мне, когда мы приедем, я покажу вам, что ждет вас.

   Бессменный был уверен, что этот окруживший себя странностями и таинственностью граф Феникс хотел только запугать его своим разговором. Сначала он, видимо, желал смутить его, показав, что он - опытный дуэлянт, превосходно владеющий шпагой и пистолетом. Но, когда Бессменный, в свою очередь, доказал ему, что и он умеет держать в руках оружие, тогда таинственный граф решил запугать его своим странным разговором, что-де знает наверняка, что не будет убит. И само предложение графа показать будущее Бессменный истолковал в том же смысле. Он предполагал заранее, что в этом будущем окажется, что он, Бессменный, будет убит рукою графа. Так тот покажет ему, чтобы смутить его.

   Но Николай Семенович был не из робких и не из доверчивых. В могущество и всеведение графа он просто не верил и смотрел на предложение Феникса, как на комедию, которую тот предпринял, впрочем, совершенно тщетно. И, чтобы доказать именно эту тщетность, он согласился подняться к графу.

   "Пусть показывает что хочет, - думал он, - все-таки я заставлю его драться со мной, а тогда посмотрим, кто кого на самом деле".

   Они вошли по устланной ковром лестнице, миновали переднюю со скелетами и стали проходить одну за другой комнаты, убранство которых было полно вкуса и великолепия. Граф шел впереди и указывал дорогу.

   - Будьте добры, князь, пожалуйте сюда! - проговорил он наконец, отворяя дверь, отделанную под шелковые обои, которыми были обтянуты стены.

   Они вступили в квадратный зал без окон. Огромная лампа, закрытая колпаком из голубой тафты, спускалась с потолка и разливала ровный матовый полусвет, очень приятный для глаз. Огромный турецкий диван занимал одну из стен. Против него, на противоположной стене, было вделано огромное зеркало, мутно и слабо отражавшее предметы. Оно было густо-черное, в золотой раме. Перед зеркалом и возле дивана дымились курильницы. Дым их сильно пах тонкими духами. Было душно.

   - Останьтесь здесь, - сказал граф Феникс, - когда будет время, я приду за вами.

   И не успел Бессменный ответить ему, как он исчез за дверью, быстро затворив ее за собой.

   Обои на стенах состояли из мелких рубчиков, и в них исчезли щели двери так, что Бессменный напрасно стал искать ее признаки. Захлопнувшаяся за Фениксом потайная дверь была настолько искусно сделана, что найти ее было невозможно.

   Бессменный очутился в темном зале, казавшемся вовсе без выхода. Дым курильниц действовал одуряюще, но тем не менее был очень приятен.

   "Во всяком случае, интересно, что будет дальше?.." - рассудил Бессменный и решил терпеливо ждать.

   Голова его уже слегка кружилась и в теле чувствовалась истома, как после бокала хорошего вина. Он опустился на диван. Пуховые подушки были мягки, и князь словно утонул в них.

   "Да это дым курильниц так действует, - слабо соображал он. - Конечно! В черном зеркале, должно быть, я увижу свое будущее; ну что же, это фокус какой-нибудь... Вероятно, фокус, и я увижу себя распростертым на земле, мертвым, после дуэли, - этот граф хочет запугать меня... Пускай, а я не испугаюсь. Мне очень удобно лежать. И отлично..."

   Ему вспомнились вдруг старые рассказы о том, что существуют отравленные свечи, цветы и духи. Но это было мельком. Глаза его сомкнулись, но не закрылись вовсе. Он впал в полудремоту, он все видел - и зеркало, и лампу, и диван, и рубчатые обои, и дымившиеся курильницы, только двигаться ему было лень и казалось очень хорошо лежать на мягких подушках дивана.

   И вдруг черное зеркало мало-помалу начало освещаться, становиться прозрачным, делаться все светлее и светлее. Все ближе и ближе подходило оно к цвету голубого абажура и наконец стало совсем сапфировым.

   На этом сапфировом фоне Бессменный различил контуры женской фигуры. Он приподнялся даже, облокотись на руку. Это была Надя, не призрачная, не отраженная или нарисованная, но совсем живая, движущаяся. Она протягивала к нему свои руки и ясно говорила: "Муж мой!.." Бессменный рванулся вперед, но бессильно упал на подушки дивана, и полное забытье охватило его.

   Когда Бессменный очнулся, он лежал в другой уже комнате с открытыми окнами, через которые лился свежий воздух. Граф Феникс стоял, наклонившись над ним.

   - Очнулись? - проговорил он. - Не беспокойтесь, никаких последствий ваше забытье не оставит, я не отравил вас.

   Бессменный охотно поверил этому, потому что чувствовал себя превосходно. Голова у него была вполне свежа, тело ощущало полную силу и бодрость. Открыв глаза, он быстро поднялся и сел.

   - Что это было? - спросил он.

   - Вы видели что-нибудь в зеркале?

   - Да. И так ясно, так отчетливо...

   - Что-нибудь неприятное?

   - Напротив.

   - Значит, вам в будущем предстоит хорошее!

   Бессменный улыбнулся, и его глазам снова представилась Надя, говорившая ему: "Муж мой". Выходило, что в будущем он женится на ней, то есть достигнет того, к чему теперь были направлены все его помыслы. Это было вовсе не то, что ожидал он.

   - А вы не знаете, вам неизвестно, что я видел в зеркале? - спросил он опять графа.

   - Меня не было с вами; откуда же я могу знать?

   - Ну, мало ли откуда! Во всяком случае, я видел, что буду счастлив!

   - Ну, вот видите! И для вас дуэль вполне безопасна.

   - Позвольте, - остановил его Бессменный, - но для этого надо верить... в зеркало.

   - А вы не верите?

   Бессменный в душе очень желал верить, потому что то, что ему было показано в зеркале, было очень хорошо, но ему не хотелось слишком скоро поддаваться, и он искренне ответил:

   - Не знаю, граф. Вы, признаюсь, смутили меня. Я думал, что вы покажете мне нечто более страшное.

   - С какой же целью?

   - Чтобы запугать меня.

   - Неужели вы считаете меня настолько мелочным и, прямо скажу, глупым? И потом я решительно ничего не показывал вам. То, что явилось в зеркале, вы увидели сами, без всякой помощи с моей стороны...

   Бессменный задумался. Действительно, он видел Надю, как живую. Для того чтобы это был фокус, нужно было привести ее сюда. Конечно, это было невозможно. Уверение графа, что он тут - сторона, казалось, похоже на правду. Но в таком случае надо поверить, а если поверить, то надо признать также, что и граф останется цел после дуэли, так как он стоит на этом твердо, а тогда дуэль между ними - нелепость.

   В этих соображениях Бессменный запутался.

   Правда, и настроение его успело уже измениться. Образ милой и любимой Нади, который он только что видел, обещавший ему в будущем счастье, заставил его забыть свою вспышку против графа и настроил его миролюбиво и любовно. Но вместе с тем, как было пойти назад, когда вызов был уже сделан?

   - А я все-таки желаю с вами драться! - проговорил наконец Бессменный.

   - Я к вашим услугам, - ответил граф, - как вам будет угодно...

  

  

   От Феникса Бессменный отправился домой, опять воспользовавшись каретой графа.

   Странный выдался для него сегодня день. Объяснение с Надей, потом не совсем обыкновенный разговор с этим таинственным графом, потом видение, или неизвестно, в сущности что, в зеркале. Но, очевидно, необычайность была исчерпана не до конца. По крайней мере, дома Бессменного ждала новая неожиданность.

   - Уф, и устал же я! - проговорил он, входя к себе и сбрасывая плащ на руки денщику. - Дай, братец, мне кваску напиться или хоть просто воды.

   - Тут ждут вас, - доложил денщик.

   - Из своих кто-нибудь? Кто такой?

   - Азиат... как следует: в чалме и пестром халате.

   - Что же ему надобно?

   - Это он, говорит, только вам скажет.

   - По-русски он понимает, значит?

   - Где ему! Не очень, а все-таки объяснил, что дело к вам имеет.

   - Как же он это объяснил тебе?

   - Знаком... вот этим самым... - и денщик, вынув из кармана золотой, показал его Бессменному.

   Знак был недурен и действительно весьма понятен и убедителен для денщика.

   - Дурак же ты! - усмехнулся Бессменный. - Ведь этак нас обчистить могут. Ты пускаешь чужих людей за золотой, а он унесет на сто.

   - Ну, это дудки! Впустить-то я его впустил за золотой, а не выпустил бы до вашего прихода ни за какие деньги. Так как же он унес бы что-нибудь?

   Бессменный направился в приемную. Ему было интересно посмотреть на азиата в чалме и пестром халате, который платит по золотому простому денщику.

   В те времена в Петербурге сплошь и рядом можно было встретить на улицах азиатов в их национальных костюмах. Среди них были богатые купцы и ничего не имевшие шарлатаны и искатели счастья и приключений, молодые и старые. Приезжали кавказцы, бухарцы, персы, появлялись жители далекой Индии.

   Бессменного в его приемной ждал чистокровный индус, красивый старик с необыкновенно правильными, гордыми чертами лица и темно-коричневой бронзовой кожей. Редкая седая борода не портила его. Из-под нависших бровей глядели живые, проницательные черные глаза. Красный шелковый платок обвязывал его голову очень картинно, пестрый индийский халат был опоясан великолепной шалью.

   Когда вошел Бессменный, индус встал и поклонился ему. Благообразный вид старика внушал полное доверие. Князь ответил на поклон и показал рукой, что просит гостя сесть.

   - Мой князь, позвольте мне назвать себя, - проговорил индус на французском языке. - Меня зовут Кутра-Рари; я родом индус и чужестранец в России...

   - Будьте гостем! - ответил Бессменный. - На нашей родине знают гостеприимство и рады чужеземцам. Петрушка, - крикнул он денщику, - давай нам трубки и чаю!

   Кутра-Рари спокойно и с достоинством уселся в кресло и сложил на животе руки.

   - Вы давно в Петербурге? - обратился к нему Бессменный.

   - Я очень давно в русской столице и приехал сюда, чтобы повидать вас...

   - Повидать меня? - удивился князь. - Вы приехали из Индии, чтобы повидать меня?

   - Верьте мне, что я не лгу, когда говорю, что предпринял долгое путешествие, чтобы увидеть вас, - уверенно произнес индус, не сводя своих черных глаз с Бессменного.

   Петрушка принес трубки и чай.

   От табака Кутра-Рари отказался, но чай взял с любезной улыбкой, отпил глоток и откусил кусок хлеба. По восточному обычаю он показывал этим, что явился как друг, так как на Востоке человек не должен таить вражду против того, с кем делил хлеб-соль.