Уэдсли Оливия - Ты и я

  - Как, мясо! - восклицала Скуик с почтением и оберегала привезенный Тото с собой кусок мыла Коти, как оберегают какой-нибудь майорат. Она чуть не расплакалась, когда привезли дрова и уголь - основательный запас - и дешевая железная печка так распалилась, что запротестовала - пошел треск и ворчание.

   Как только Тото уходила, Скуик скребла, вытирала пыль, трудилась, а к возвращению Тото всегда имела наготове басню о женщине, которая приходила убирать у нее, пока в один прекрасный день Тото не вернулась раньше времени и не застала Скуик моющей полы. Это был канун Рождества, Скуик рассчитывала, по крайней мере, на два свободных часа и дала Тото ключ.

   Она залепетала, что женщина на этот раз обманула.

   Тото, сидя на столе и болтая тоненькими ножками, ответила на растерянный взгляд Скуик неумолимо проницательным взглядом.

   - Дорогуша, до сих пор никто тебе не помогал, а теперь найдется кому помочь.

   Она соскочила со стола, схватила половую тряпку и докончила мытье.

   Позже она по секрету созналась, что спина у нее болела и рукам, разумеется, не пошла на пользу эта работа.

   Впервые в жизни она осознала, что в мире существует бедность, что многие люди действительно живут без тех вещей, какие, на ее взгляд, являются предметами первой необходимости.

   Она вскоре заметила, что не хватает некоторых вещей Скуик, которыми та особенно дорожила, - из одежды и из небольших драгоценностей - подарков Карди.

   И внешне Скуик уже не была пухленькой, она сильно осунулась.

   - А где же ученики? - спросила Тото.

   Скуик слегка покраснела: наплыва учеников, очевидно, не было; вначале, да, две английские девушки - служащие Комиссии - пожелали выучить немецкий язык в две недели, и, насколько Тото могла судить, не сумели побить этот лингвистический рекорд.

   Затем появилась девица-француженка, тоже из служащих Комиссии, но та так и не заплатила, - должно быть, ее экстренно вызвали домой, уверяла Скуик, и она забыла об этом пустячном долге.

   Но зато имелась Фари, и доброта Фари служила компенсацией за многие разочарования.

   - Кто такая Фари? - спросила Тото.

   Фари, по-видимому, служила секретарем не то в банке, не то в какой-то конторе, и Скуик познакомилась с ней на лестнице, упав в обморок ей на руки. Фари привела ее домой, помогла раздеться, посидела с ней, даже напоила ее коньяком, который у нее - о чудо - нашелся! Фари бедна, но добра, щедра, хотя и не очень, пожалуй, культурна. Да, она австриячка, но бывала в Америке. Война, разумеется, изменила ее положение.

   - Хотела бы я познакомиться с ней! - воскликнула Тото.

   - Сейчас она в отъезде, - пояснила Скуик, - ей часто приходится разъезжать со своим патроном или по его поручениям - печатать на машинке и т. д.

   И вот в тот же вечер приехала Фари. Тото открыла дверь и увидала стоявшую на полуосвещенной площадке девушку. Очень темные глаза и очень сильный запах духов - вот на что Тото прежде всего обратила внимание. Тут раздался голос Скуик:

   - Войди, Фари, дитя мое!

   В ярко освещенную кухню, в которой, ради тепла, Тото и Скуик проводили почти все время, вошла рыжеволосая, белокожая, черноглазая особа с сильно накрашенными губами и пожелтевшими от табака кончиками пальцев. Голос у нее был своеобразный, скорее подкупающий, но всегда с хрипотцой, приятная улыбка открывала очень белые зубы.

   Скуик поспешила рассказать ей о Тото; не успела она кончить, как Фари сказала:

   - А что я вам говорила, а! Скуик обернулась к Тото:

   - Милая Фари, она гадает, все время уверяла меня, что меня ждет большая радость, большое счастье.

   Фари утвердительно кивнула головой.

   - Это уж верно. Вот вы и дождались, фрау Майер! Даже огонь горит, и дров сколько напасено!

   Она вытянула к огню ноги в изящных туфельках и дешевых, из шелкового волокна, чулках, довольно вздохнула и улыбнулась, встретившись взглядом с Тото.

   - Надолго приехали?

   Она говорила по-английски со всевозможными акцентами - американским, тевтонским и каким-то грубопростонародным.

   Тото улыбнулась ей в ответ.

   - Совсем не собираюсь уезжать.

   Фари одобрительно кивнула головой; когда Скуик вышла на минуту в другую комнату, она сказала:

   - Старушка плоховато чувствовала себя последнее время. С сердцем у нее, кажется, неладно. Чуть было не окочурилась недавно.

   - Я знаю, вы были страшно милы с ней, - торопливо проговорила Тото, - и я хочу поблагодарить вас. Это было любезно с вашей стороны.

   - О, вздор, - резко ответила Фари, но заулыбалась еще сильнее. - С вашим приездом она уже изменилась. Но что это, пахнет как будто мясом? - добавила она, втягивая носом воздух.

   Тото засмеялась и, быстро достав из буфета третью тарелку, поставила ее на плиту, чтобы согреть.

   - Нет, я должна идти, - заявила Фари немного погодя, когда жаркое было готово. - Кстати, я обедаю на стороне.

   - Но там жаркого, верно, не будет, - рассмеялась Тото. - Останьтесь, вы должны остаться. Ела же я ваш лук, отчего вам не попробовать моего барашка?

   Фари осталась. Огромные черные глаза, не отрываясь, смотрели на Тото, курила она за обедом не переставая. Много времени спустя она созналась Тото, что курила так много в этот первый вечер, чтобы есть поменьше.

   В одиннадцать часов она поднялась.

   - Надо идти. Спокойной ночи, дитя, по части благодарностей я не мастер. Спокойной ночи, фрау Майер! Сегодня вы, наверное, будете видеть во сне ангелов!

   - Приходите поскорей снова! - попросила Тото, - обещайте!

   - Сколько вам лет? - спросила Фари.

   - Семнадцать с половиной.

   - Мне - двадцать два. А можно дать больше, да?

   - Смотря по тому... глаза у вас старше, хотя и веселые, а рот совсем молодой. Посмотришь - взрослая, а стоит вам рассмеяться, и вы делаетесь совсем юной.

   Фари кивнула с коротким смешком.

   - До приятного, девочка!

   - Она милая, но духи у нее чересчур "занозистые", как сказал бы Бобби, - заявила Тото после ее ухода.

   Тото распахнула окно, и Скуик сильно закашлялась, и всю ночь нет-нет да и начинала кашлять.

   - Я схожу за доктором, - объявила Тото на следующий день за кофе. - За доктором-англичанином, который состоит при Комиссии.

   Как Скуик ни протестовала, Тото была непреклонна.

   Скуик принадлежала к тому многочисленному классу людей, которые горячо возражают против приглашения доктора, будто само появление его может увеличить их страдания, и выражают не меньшую благодарность, как только лекарства доктора начинают оказывать благотворное действие.

   И на этот раз она скулила и доказывала, что доктор совершенно не нужен.

   - Не желаю доктора, - объявила она и рассыпалась улыбками, как только доктор Уэбб вошел в комнату.

   Доктор был молодой, веселый и добрый; присутствие Тото сильно заинтересовало его; по его собственным словам, "он умел оценить красоту", и при всяком удобном случае бросал в сторону Тото любопытно-сдержанные взгляды. Но в маленькой гостиной держал себя с профессиональной серьезностью.

   - Боюсь осложнений со стороны сердца, - сказал он Тото напрямик, морща брови и стараясь придумать, что можно еще сказать.

   - Неожиданное потрясение или простуда... вы понимаете, - объяснил он. - Недоедание, конечно, ухудшило положение. Вы можете... вы хотите... не помочь ли мне вам получить пособие от Комиссии?

   - О нет, благодарю вас, - поспешно ответила Тото и залилась румянцем, который кого угодно мог смутить своей яркостью и нежностью. - У меня... у нас куча денег, благодарю вас... право! Вы только скажите, что нужно бедняжке Скуик, я все достану!

   - Скуик? - переспросил доктор Уэбб, видимо забавляясь и готовый затянуть беседу с Тото до бесконечности.

   - Видите ли, - тихо пояснила Тото, - фрау Майер зовут Вильфридой.

   - А, понимаю! - и про себя он думал, глядя на жемчужное ожерелье Тото: "Да кто она такая, черт возьми?"

   Наконец он ушел, уселся в свой автомобиль и уехал обратно в "Бристоль", где принимал больных; поискал в списке англичан, проживавших в Вене, фамилию Гревилль. Ничего похожего!

   Значит, фамилия ее вовсе не Гревилль! Молодое лицо доктора Уэбба выражало уже меньше энтузиазма и больше скептицизма. Как большинство людей с ограниченным кругозором, он становился подозрителен, как только переставал понимать что-нибудь; на самом деле отсутствие имени Тото в списке объяснялось тем, что она забыла зарегистрироваться.

   В оправдание доктора Уэбба, который при следующем визите более укрепился в своих предположениях, надо сказать, что на этот раз он встретил у Скуик Фари, которая, видимо, чувствовала себя там, как дома, и была в самых дружеских отношениях с Тото.

   Скуик еще целые годы - если не всегда - пребывала в неведении относительно источника существования Фари, а Тото не больше грудного младенца имела понятие о профессии не столь почтенной, сколь древней; конечно, она знала, что такие вещи "имеют место", но принимала это как факт, над которым задумывалась не больше, чем над вопросом о вечности или о происхождении видов.

   Но доктор Уэбб не отличался ни наивностью неведения Скуик, ни безмятежным принятием вещей Тото.

   К тому же он видывал Фари раньше в клубах и дансингах, а наружность у нее была из тех, что не скоро забываются.

   Он ушел, на этот раз уверенный, что тут кроется какая-то тайна, даже бедная Скуик уже начинала казаться ему особой сомнительной нравственности.

   После его ухода Фари приготовила тосты и намазала их маслом, которое сама принесла; передвинув папироску в уголок рта, она спросила Тото:

   - Он уже просил вас назначить день, девочка? Если станет просить, не соглашайтесь.

   - Вы спрашиваете, пригласил ли он меня идти с ним куда-нибудь? - отозвалась Тото. - Нет, не приглашал и не станет.

   Однако на следующий же день он пригласил и был искренне удивлен, когда Тото сказала:

   - Очень, очень благодарю, но не могу.

   - Вы хотите сказать, что не умеете танцевать?

   Тото засмеялась глазами и ресницами.

   - Я всю свою жизнь, кажется, танцевала!

   - Но если так...

   - Очень вам благодарна, - любезно ответила Тото, - но я, право, не хочу оставлять Скуик.

   Уэбб ушел, стараясь забыть ее, и не мог.

   - Да что это с вами, черт возьми, происходит? - спросил его ассистент Рейн, - вернее - кто она?

   - Кто она, я не знаю! - сердито вспыхнул Уэбб, - а очень хотел бы знать.

   - Покажите мне ее; я уж разузнаю, - предложил настойчивый и жизнерадостный Рейн, - держу пари на пять фунтов, через полчаса я буду знать все, что ее касается. Вы слишком робки, Макс, друг мой! С теперешними девицами надо обращаться круто. Они это любят.

   На другой день он гулял с Уэббом по Пратеру, когда Тото и Фари прошли мимо.

   Уэбб покраснел до корней волос и приподнял шляпу; Рейн смотрел во все глаза.

   - Однако! - разразился он. - Стоило так церемониться с этой маленькой особой! Но, правду сказать, малютка - настоящий персик! Кто она такая? Национальности какой? Держу пари на доллар, что американка. Какие щиколотки - совсем точеные! Да и вся она - как выточенная статуэтка! Не правда ли?

   - Она англичанка по фамилии Гревилль, - был короткий ответ.

   - И у Фари, должно быть, тоже есть другая фамилия. Плантагенет или Вер-де-Вер, что-нибудь в этом роде, - сыронизировал Рейн.

   Он продолжал оглядываться, провожая Тото глазами.

   - К ювелиру зашли! Так! Это входит в программу, слышал не раз!

   Он прошел с Уэббом в консульство, вышел другой дверью, подозвал такси и дал адрес ювелира.

   Он встретил Тото и Фари и тотчас подошел, ссылаясь на давнее знакомство с Фари.

   - Представьте меня вашей подруге.

   - Здравствуйте, - весело сказала Тото.

   День был дивный, небо бирюзовое, земля - как серебряная оправа для него, воздух полон золотого сверканья.

   - Обожаю Вену! - радостно твердила Тото. - Больше даже, чем Париж.

   - А вы бывали в Париже? - спросил Рейн, вглядываясь в нее живыми, влюбленными молодыми глазами. - И в Лондоне?

   - Разумеется, ведь я англичанка.

   - Знаете что, если я уговорю одного своего друга присоединиться, не согласитесь ли вы и Фари пообедать с нами, с тем чтобы потом пойти танцевать в "Обезьяну"? Забавная новая штука, и оркестр - первый сорт! Пойдем? Скажите, что вы согласны!

   - Я бы с удовольствием, - созналась Тото, - если бы моя... если бы мы могли уйти из дому. Как вы думаете, Фари, можно нам?

   - Можно, пожалуй, - заявила Фари несколько мрачно.

   Рейн шепнул ей:

   - Устрой-ка и получи вот это. - Он показал ей английскую кредитку.

   Времена были очень плохие. Движимая необъяснимым приливом нежности к Тото, Фари тратила много времени на уборку квартирки Скуик, на исполнение всяких поручений, просто на то, чтобы поболтать и посмеяться с Тото. Сегодня они заложили жемчуга Тото, "до тех пор, пока я получу телеграмму от дэдди". Кредитка даст возможность проводить больше времени в их маленькой квартирке и кое-чем побаловать Скуик. В конце концов, раз она будет там, ничего дурного с Тото не случится, да и эти англичане - парни лучше многих других. И наверное, умеют отличить порядочную, когда встречаются с ней.

   Она взяла бумажку и легкомысленно мотнула головой:

   - Ровно в семь часов!

   - Я должен что-то предпринять, - медленно сказал Карди.

   - Тебе решительно нечего беспокоиться, - с мягкой решительностью возразила Верона, - раз Тото у своей старой гувернантки, она в полной безопасности. Очевидно, ей не хватило ума или вкуса, чтобы оценить преимущества пансиона мадам Ларон. Ты толкуешь о жизни в бедности, о тяжелых условиях в Вене и прочее. Милый мой, она ведь сама выбрала, и разумнее всего предоставить ей устраиваться, как знает. Мы отплывем домой через месяц, и по приезде в Европу ты можешь слетать в Вену и привезти Тото. Думаю, что через восемь - десять недель, если сейчас она действительно стеснена, она сама рада будет вернуться к комфортабельной жизни у мадам Ларон - при условии, что та захочет принять ее обратно, разумеется.

   Карди встрепенулся; Верона, искоса следя за ним, видела, что в глазах его появилось то выражение, которое она называла "брюзжащим". Очевидно, он намерен ссориться из-за Тото.

   - Видишь ли, голубка, - начал он, - ты права, конечно, с твоей точки зрения. Но все же, как бы не набедокурила Тото, было бы неприятно, если бы она очутилась в затруднительном положении. У Скуик денег немного; у Тото было пятьдесят фунтов, я знаю. Но прошло уже три месяца. Лучше всего, я полагаю, перевести некоторую сумму по телеграфу в посольство, сообщив ее адрес. Я немного знаком с Раутоном, он, вероятно, припомнит меня, во всяком случае, они это устроят. А насчет того, возвращаться ли Тото в школу, мы успеем обсудить этот вопрос позже, когда вернемся. О, вот опять этот проклятый даго Рагос. Я улетучиваюсь.

   Он прошел мимо южноамериканца, нахмуренный, едва кивнув головой; Рагос приблизился к Вероне и склонился к ее руке; склонился темноволосой, исключительно красивой головой ниже, чем принято, и крепче, чем принято, поцеловал руку, которая лежала в его руке; затем вернул первую ее обладательнице и опустился в кресло, которое только что покинул Карди.

   - Вы разрешите? - спросил он, вынимая папироску из ониксового с бриллиантовым полумесяцем портсигара и улыбаясь так, что блеснули очень белые зубы.

   - Конечно, - прошептала Верона.

   - Разрешите зажечь вам?

   - Конечно.

   Рагос улыбнулся, зажег папироску и протянул ее Вероне.

   - Можно мне сделать еще кое-что?

   - Например?

   - Взять вас за руку?

   - Конечно.

   Они рассмеялись тем смехом, который часто заменяет ласку. Рагос заговорил:

   - Monsieur le mari, кажется - как бы это выразиться - не в духе? Я восхищаюсь им - вашим мужем: он истый спортсмен.

   В голосе южноамериканца была неподдельная теплота. То обстоятельство, что он был по уши влюблен в жену Карди, ничуть не мешало ему восхищаться самим Карди.

   Он смотрел на Верону из-под длинных черных ресниц, и выражение его лица становилось напряженным.

   Молодой человек, весьма состоятельный и весьма избалованный, чемпион игры в поло и большой поклонник женщин, но волею судеб он только в тридцать три года узнал первую искреннюю страсть, и объектом ее оказалась Верона.

   До встречи с ней он усиленно изучал женщин, проявляя ту тонкую интуицию, которая свойственна мужчинам, посвятившим всю свою жизнь женщинам и наслаждениям. Иллюзий у него сохранилось мало, зато он прекрасно разбирался во всяком положении. Он мог заранее сказать, чего можно ждать от каждой данной интрижки, мог взвесить, стоит ли заплатить за удовольствие, которое она дает, нарушением деловых отношений, и учесть, чем она угрожает его свободе.

   Верона с первого взгляда привлекла его внимание, она принадлежала к тому типу женщин, которые являются роковыми для этих южноамериканцев, может быть, потому, что так непохожи на их доморощенных магнолиеподобных красавиц.

   Начать с того, что Верона в совершенстве владела собой - а некоторых мужчин это особенно покоряет. В ней это было чистейшей, продуманной позой. Она не упускала ни одного лестного для нее взгляда, замечала малейший оттенок впечатления, которое она производила, а вид имела приветливо-равнодушный, подобающий женщине, которая уверена в своем положении, в любви мужа и поклонении окружающих.

   На этот раз даже Рагос ошибся, поверил в безмятежность этой статуи из слоновой кости, в ее очаровательное безразличие. Тут сыграло роль и отношение Карди: он был так явно и беспредельно предан жене.

   Рагос уезжал недели на две, вернее, бежал, испугавшись силы своего увлечения, но уйти от него ему не удалось.

   Случайно, в одном большом отеле, он встретился с неким Бенгревом, который представлял Англию в матче игры в поло, а Бенгрев знал историю Гревиллей.

   Рагос выслушал все до конца и на следующий день вернулся в Рио. С этого момента он перестал относиться к Карди с прежним почтением, в его отношение к нему закралось сострадание, не без примеси иронии.

   Совершенно изменился и его взгляд на Верону.

   Он заново присмотрелся к ней, на этот раз с прозорливостью, в которой не было уже никакого самоунижения.

   "Эгоистка, чувственная, капризная, но очаровательная, - сказал он себе. - Хочу, чтобы она была моей".

   Карди и раньше не выкалывал ему никакой приязни - был учтив, и только. По мере того как разгоралось его увлечение, Рагос все сильнее ощущал антагонизм между ними.

   В этот вечер он сказал вполголоса, не отводя ничего не выражающих глаз от поверхности моря:

   - Верона!

   - Не помню, чтобы я разрешала вам называть меня по имени!

   Рагос засмеялся, хотя не было заметно чтобы ему было весело.

   - Однако, если бы я поднялся и поцеловал вас, вы не стали бы протестовать, - цинично возразил он, - разумеется, при условии, что никто не видел бы! Боитесь вы одного - чтобы вас раскусили, и нам с вами это известно.

   Верона метнула в него быстрый взгляд золотистых глаз; в словах его чувствовалось нечто весьма близкое к критическому отношению, а это не могло прийтись ей по вкусу. Она промолчала и осторожно зевнула.

   Рагос терпеливо повторил ее имя:

   - Верона!

   - Да, - равнодушно бросила она. - В чем дело?

   - Я с ума схожу по вас, - продолжал Рагос в том же продуманном ровном тоне; лицо его по-прежнему ничего не выражало, но худая, смуглая рука, лежавшая на колене, была сжата почти судорожно; опустив глаза, он обратил на это внимание, разжал руку и продолжал: - Я хочу, чтобы вы вышли за меня.

   Верона расхохоталась, и кровь прилила к гладким щекам Рагоса. Он продолжал:

   - Я говорю совершенно серьезно. Ваш муж для вас почти ничего не значит. Вы подчинили его себе, а женщина никогда не ценит любви мужчины, который, любя, всецело подчинился ей. Как бы то ни было - это факт. Он надоел вам. Можете отрицать это, - вам, пожалуй, ничего другого и не остается, - но мое мнение от этого ни на йоту не изменится. Я предлагаю следующий план: я переговорю с Гревиллем, попрошу его освободить вас, дать вам развод. Я вполне уверен, что могу дать вам счастье и вместе с тем научить вас быть верной мне. Я богат, как вы знаете, и могу дать вам все, что бы вы ни пожелали.

   - Отчего бы вам не написать накладную на отправку и не предложить Карди подписать ее? - сладеньким голосом спросила Верона. - Или изготовить какую-нибудь другую деловую бумагу из тех, которыми мужчины обмениваются в делах? Это, по-видимому, вполне отвечало бы вашему подходу к вопросу?

   - Я касался пока лишь одной стороны, - невозмутимо продолжал Рагос, - а вот и другая: вы неудержимо влечете меня - это страсть, которую редко приходится переживать мужчине. Если я не получу вас тем путем, о котором только что говорил, то получу другим. Я склонен верить, что вы одна из тех женщин, ради которых мужчины идут на каторгу; сами вы не способны чувствовать и одной тысячной доли той любви, что внушаете другим, но, так или иначе, вы эту любовь внушаете. Ради вас мужчины готовы идти, мужчины шли на самые невозможные глупости. Но, даже зная все это, я готов присоединиться к ним. Я люблю вас, видите ли, против собственного желания, - другими словами, очень сильно. До сих пор вы женили на себе мужчин, а я женюсь на вас. Вам в первый раз представляется случай открыть в себе способность любить, первый раз за всю вашу суетную, эгоистичную жизнь! Вы на шесть лет старше меня. Мне все равно. Мы будем жить, где вы пожелаете, и, какой бы ни разыгрался скандал, мы это переживем. Для этого я достаточно богат. Итак, угодно вам согласиться со мной или нет?

   Верона поднялась со своей кушетки, выпрямилась и сверху посмотрела в поднятое к ней лицо Рагоса, слегка побледневшее под загаром, в глаза с синеватыми фарфоровыми белками - признак превосходного здоровья, посмотрела на его рот с немного полными губами, сейчас плотно и сурово сжатыми. Он, в свою очередь, смотрел на нее открытым взглядом, видел, что она любуется им, видел затем, что гнев и оскорбленное самолюбие берут верх над чувством восхищения.

   Она коротко рассмеялась.

   - Знаете, что я сделаю? Я скажу Карди, что вы были дерзки со мной.

   Она вышла, волоча за собой шлейф своего утреннего платья и не оглядываясь.

   Рагос посидел неподвижно, затем вынул новую папироску, вложил ее в мундштук и принялся курить.

   Верона у себя в комнате направилась прямо к зеркалу; всякое зеркало, даже самое маленькое и плохо подвешенное, неудержимо притягивало ее; она тотчас обратила внимание, что раскраснелась, и машинально взялась за пуховку; медленно пудрясь, она улыбалась.

   Карди перехватил эту улыбку, входя. Он вернулся усталый, измученный. Улыбнулся ей в ответ и подошел совсем близко.

   - Алло, Семирамида, какая тайна скрывается в изгибе твоих губ?

   Она отстранила его прохладной рукой, уклоняясь от поцелуя, и он отодвинулся.

   - Где ты был, милый?

   - Телеграфировал в Вену насчет Тото. - Он отвернулся. - Я очень встревожен. Ее письмо колесило несколько недель, пока не захватило нас здесь.

   Верона слегка пожала плечами.

   - Что из того, старичок? Раз Тото у Скуик, она в безопасности. Да, кроме того, надеюсь, у Тото достаточно здравого смысла, чтобы сообразить, куда ей обратиться, если бы ей пришлось круто. В Канахан, например. И у старухи, наверное, есть сбережения - у них всегда бывают сбережения. Пожалуйста, не ной из-за пустяков, Карди! И без того достаточно жарко.

   - Не хочешь ли отправиться домой? - предложил Карди.

   Верона усмехнулась:

   - С тем чтобы очутиться в Вене? Поезжай, милый, раз ты так напуган. Мне будет здесь прекрасно и одной. Есть кому позаботиться обо мне.

   - Не сомневаюсь, - вспыхнул Карди, - этот малый... из Южной Америки. Не понимаю, чего ради ты таскаешь за собой этого недоросля?

   - О, не поднимай тревоги, - устало уронила Верона. - Рагос всего лишь bon enfant - тип неопасный.

   - Рагос буквально без ума от тебя, - мрачно возразил Карди, - я нахожу, что самые его взгляды оскорбляют тебя, я так ему это и сказал бы, если бы мы не собирались уезжать отсюда через день-два.

   - Я уезжать и не думаю, - спокойно проговорила Верона, - это лучший отель из тех, где мы останавливались. Риверс здесь, наконец, отделалась от тошноты. Небо, почему - это горничных всегда тошнит, стоит им уехать из Англии? Мне самой здесь чрезвычайно удобно. Кстати сказать, я приказала оставить для нас помещение, которое занимают Девантсы, - они вечером уезжают. Я говорила с управляющим.

   Карди стоял, облокотившись о балконную дверь. Он выпрямился.

   - Разве тебе не нравятся наши комнаты? - Верона с равнодушным видом оглянулась кругом.

   - Довольно сносно. Но у Девантсов - помещение огромное.

   - Зато и цена, надо думать, огромная, - сухо заметил Карди.

   В данный момент Верону раздражал сам факт существования Карди: она не выносила людей подавленных, дурно настроенных, а Карди был угнетен с той минуты, как получил письмо Тото. Верона редко грешила вульгарностью, но на сей раз позволила себе сказать ровным тоном:

   - К счастью, мои средства позволяют мне устраиваться как можно комфортабельнее.

   Карди промолчал. Как все чувствительные люда, он был горд, и тем труднее было снести это хладнокровно брошенное Вероной оскорбление, что он сам сложил свою гордость к ее ногам.

   Спустя некоторое время он сказал очень тихо:

   - В данный момент я лишен возможности взять более дорогое помещение, поэтому прошу тебя временно отказаться от этой мысли.

   - О, Карди, не будь же скучным! - резко бросила Верона. - Не придирайся из-за ерунды. Ты ведь прекрасно знал и знаешь, что у меня есть собственные средства, - что ты можешь возразить, раз я хочу пользоваться ими?

   - Я и не возражаю, - сказал Карди хрипло. - Я не хочу лишь, чтобы ты захватывала мои владения. Можешь тратить свои средства, сделай одолжение, на себя лично. Но расходы на жизнь я предпочитаю, если позволишь, покрыть сам. Я не замедлил бы, конечно, взять комнаты, которые тебе нравятся, но я только что перевел Тото большую часть своей наличности и несколько стеснен теперь. Вот и все.

   - О, все равно, - уступила несколько недружелюбно Верона и взялась за роман.

   Карди ходил по комнате с самым несчастным видом, останавливался то в одном, то в другом углу, брал что-нибудь на туалете, ставил опять на место. Верона подняла глаза от книги. Ее раздражение вылилось в форму учтивых, но утонченно задевающих замечаний.

   - Этот белый костюм сидит неважно.

   - Морщит, должно быть, после чистки.

   - И подстричься не мешало бы.

   - Да, кажется.

   - Ну, так ступай подстригись.

   Он не спеша пошел к дверям, закуривая на ходу папиросу.

   - Карди, переоденься.

   - Хорошо, после того как подстригусь и выкупаюсь.

   Отдать ему справедливость, характер у него был прекрасный.

   - Ты, кажется, нездоров?

   Он обернулся у самых дверей, искренне удивленный.

   - В чем дело? Разве у меня больной вид?

   - Вид неказистый.

   Он расхохотался, вернулся к кушетке, нагнулся и поцеловал ее.

   - Сегодня я, очевидно, не в твоем вкусе, во всех отношениях, дорогая!

   Он вышел.

   Верона лежала и думала.

   Рагос и его миллионы, его молодость, его нежная кожа, пышные волосы, молодая стройная фигура, его новая для нее любовь, которую ни с кем не придется делить...

   Карди вернулся подстриженный и свежий, в синем пиджаке и новых фланелевых брюках. Тридцати трех лет ему, пожалуй, нельзя было бы дать, но все же он был сильный, изящный мужчина.

   - Пойдем на террасу пить чай, милочка! Ты освежишься, Я устрою тебя поудобнее.

   Верона приколола большую белую шляпу, отделанную настурциями всех оттенков - от золотого до оранжевого.

   Рагос остановился у их столика.

   - Я решительно уезжаю в полночь, - любезно сказал он, - с Девантсами на их яхте. Вы обедаете там сегодня, говорили мне?

   Безмятежные глаза дружелюбно выдержали взгляд Вероны. Улыбнувшись, он прошел мимо.

   В конце концов Девантсы решили устроить свое прощальное празднество в отеле. Они были американцы - радушная, добрая и очень счастливая пара. Девантс славился как спортсмен и очень пришелся по душе Карди.

   Пообедали за небольшим круглым столом в выходившей на море комнате со сплошной стеклянной стеной: Девантс с женой, Жуан Рагос, некий муж по фамилии Перетц, чета Гревиллей, англичанин - яхтовладелец и его сестра, крупная женщина, мастерски игравшая в бридж.

   Мужчины уселись затем за покер, за исключением Рагоса, который предпочитал бридж.

   - Так вы решительно уезжаете? - спросила его Верона.

   - Мне, видите ли, незачем оставаться, мадам, - охотно ответил он.

   Она взглянула на него из-под длинных ресниц:

   - И нет причины, почему бы вам хотелось остаться?

   - Причина была, ее нет теперь.

   Он ловко тасовал карты, проворно двигая длинными пальцами. Как все красивые мужчины, он был очень интересен в вечернем костюме.

   От волнения обычно очень белые щеки Вероны красиво зарделись.

   Она неожиданно сказала:

   - Как тут жарко.

   И миссис Девантс тотчас предложила выйти на террасу. Рагос и Верона шли, конечно, рядом.

   - Вы дадите мне закурить? - попросила Верона; пальцы их встретились, когда он подносил спичку; он мягко, но уверенно сжал ее пальцы. Они стояли в тени в самом дальнем от окна углу; издали к ним доносился голос миссис Девантс, она и миссис Варвик уселись в низкие кресла.

   Пальцы Рагоса сомкнулись тесней; другая свободная рука коснулась плеча Вероны, спустилась к локтю. Он шептал едва слышно: "Поцелуйте меня", и когда Верона невольно подалась назад, внезапным ловким движением привлек ее к себе.

   - Ах вы, дорогая, маленькая дурочка, - прошептал он и впился губами в ее губы.

   И через плечо увидел выходившего на террасу Карди, увидел и понял, что тот видел.

   Отпустив Верону, он обменялся с ней несколькими небрежными фразами и прошел к Карди, который стоял подле миссис Девантс, по-видимому слушая, что она говорит.

   Рагос отвел его в сторону.

   - Вы, разумеется, хотите драться со мной? Моим секундантом будет Перетц, вы можете взять Девантса или Варвика. Я хочу, чтобы ваша жена вышла за меня замуж, - ничего не могу с собой поделать. Сам собирался сказать вам.

   Он продолжал бы еще долго объясняться, если бы Карди не оборвал его таким страшным, хотя и шепотом произнесенным проклятием, что он испуганно отшатнулся, моментально лишившись дара речи.

   Другие ничего не заметили. Верона смеялась или делала вид, будто смеется какому-то замечанию Варвика.

   Рагос первый положил конец веселью. Он подошел к Вероне и вполголоса приказал:

   - Вам надо идти, скажите, что вам нездоровится, поторопитесь.

   Она, как ребенок, послушалась его и пять минут спустя вместе с Карди направилась к себе.

   - Не согласитесь ли вы зайти ко мне после того, как проводите вашу сестру? - спросил Карди Варвика перед уходом. - Дело не терпит отлагательства. Сожалею, что приходится обременять вас, но...

   - Я приду, разумеется, - ответил с готовностью Варвик, недоумевая, что хочет от него Карди, но ничего не подозревая и потому нисколько не тревожась.

   Девантсы так и отплыли, ничего не зная. Рагос проводил их, громко кляня свою "незадачливость", он вынужден остаться в Рио; по возвращении к себе в номер он нашел телеграмму, вызывавшую его немедленно в Пауло, он едет туда этой же ночью автомобилем.

   Вернулся к себе он вместе с Перетцем, молодым кубинцем, который играл в покер. Тот только выразительно кивал на каждое замечание Рагоса, который считал нужным распространяться насчет разных деталей.

   Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Варвик; его загорелое лицо блондина было абсолютно бесстрастно, и в светлых голубых глазах нельзя было ничего прочесть.

   - На пистолетах, разумеется, - воскликнул молодой Перетц чуть не с ликованием.

   - Я не знаток по части дуэлей, - серьезно сказал Варвик. - Сеньор Перетц и я должны, очевидно, гарантировать нашим участием, что игра будет честная. Ручаюсь за это своим честным словом.

   Он поклонился и вышел.

   Рагос снова оживленно заговорил:

   - Остается позаботиться о докторах и обезвредить полицию.

   Перетц пришел в сильнейшее возбуждение, черные глаза его горели.

   - Я не боюсь никаких неприятных последствий, - говорил Рагос. - Гревилль человек чести. Нельзя не восхищаться им. Как ты находишь?

   - О да! Он прекрасный наездник и прекрасный игрок, - с энтузиазмом согласился Перетц.

   Он уехал в автомобиле Рагоса, предварительно опрокинув стакан виски. Через час он должен был вернуться обратно.

   Верона лежала у себя в спальной, скорчившись на кровати. Из соседней комнаты доносились шаги Карди, спокойный голос Варвика. Потом Варвик ушел, и она слышала, что в ванной открыли кран.

   Может быть, Жуан ранит Карди или Карди его - в наши дни никогда дуэли не кончаются трагически.

   Как бы там ни было - теперь Карди знает - этого уже не изменить, а раз он знает - он должен дать ей свободу. Она ничего плохого не сделала, совесть ее чиста, Карди должен понять.

   Какие мужчины - дети! И как они склонны к мелодраме! Драться! Будто может быть какой-нибудь толк! Казалось бы, война должна была научить их, что...

   О! как это все гадко... гадко... все в целом, и страшно... и ей не к кому обратиться.

   Рыдания потрясали ее. Карди, уже совсем готовый, услышал их.

   Он вошел, остановился в дверях, посмотрел на нее - комочек из кружев и шелка на широкой постели. Отблески света играли в ее волосах, и от этого они казались уже не золотыми, а почти пламенными.

   Душа его тоже была охвачена пламенем, которое то замирало, то вспыхивало с новою силой, сжигая все здравые мысли, все сердечные импульсы.

   Он посмотрел на Верону, и его охватило страстное желание убить ее, схватить ее рукой за горло и трясти до тех пор, пока она не повиснет, как изломанная игрушка, которая держалась только на проволоке.

   Отчетливо представилась ему картина: его загорелая рука на белой шее Вероны, ее бледное испуганное лицо, ужас в глазах...

   Она. почувствовала его взгляд на себе, приподнялась на руках и повернула к нему заплаканное лицо.

   - О, Карди, как ты мог... как ты можешь...

   Он расхохотался и повторил за ней с убийственной иронией:

   - Как ты мог? Отправляясь к месту казни, не выпьешь ли чашечку чаю - тебе два куска или один?

   Три глупых, дрожащим голосом произнесенных слова: "Как ты мог?.." вдруг раскрыли ему всю нечистую тривиальность этой женщины, всю ее внутреннюю ничтожную сущность.

   Однажды она уже разбила его жизнь, а когда время и он сам, с помощью рук и глаз, измученных страданием по ней, кое-как склеили обломки, - он снова отдал свою жизнь в ее маленькие ручки с заостренными белыми пальчиками, отдал вторично, как дурак - проклятый, набитый дурак!

   Можно ли порицать такое жалкое; пустое существо, для которого нет лучше забавы, как разрушать?

   - Что ты собираешься делать? - слезливо спросила Верона.

   Он подошел к кровати и посмотрел на нее сверху вниз.

   - Я собираюсь убить этого человека, - ответил он.

   - О-о-о! - рыдала Верона.

   - Тише! - приказал Карди.

   - Теперь на дуэлях не дерутся - прошептала, задыхаясь, Верона.

   Карди негромко рассмеялся.

   - Я ничего дурного не сделала.