Уэдсли Оливия - Ты и я

зайду засвидетельствовать свое почтение в понедельник.

   К несчастью, в день приезда Вероны шел дождь. Тото не поехала на вокзал, так как Карди телеграфировал, чтобы она этого не делала: "Мама не любит вокзальных встреч, дорогая", и Тото стояла одна, без Скуик, в большой гостиной и волновалась.

   Снаружи монотонно струился дождь; в гостиной было сыро и душно, как всегда бывает летом в комнатах отеля, стоит лишь закрыть окна. "И даже у цветов вид принужденный", - подумала вдруг Тото.

   Она принялась поправлять их, слегка раздвигая, но в эту минуту в комнату вошла Верона; Тото вздрогнула, перевернула вазу, и вода полилась на ее бледно-зеленое платье.

   Верона негромко засмеялась.

   - Сыро на улице, сыро и здесь! - проговорила она своим очаровательным голосом. Смех заглушил поцелуи - по одному на каждую щеку Тото. - Так вот она - Тото!

   Гибкая рука в очень длинной белой перчатке отодвинула Тото, чтобы удобнее было ее разглядеть.

   - И какая высокая! Когда мы расставались, ты была ростом в два фута, но волосы вились уже тогда. Говорят, это выходит из моды. Нам придется съездить в Париж, чтобы привести себя в должный вид. Карди, где Риверс?

   - Я здесь, леди... мадам, - раздался спокойный голос, и из-за горы картонок, саквояжей, подушек появилась очень маленькая женщина. Она отозвалась на зов своей госпожи, но смотрела она на Тото и тотчас обратилась к ней, то сжимая, то разжимая руки:

   - Вы не помните меня, мисс... разумеется, можно ли предполагать...

   - Ну, конечно, мисс Гревилль не помнит вас, Риверс! - легко бросила Верона. - Вот глупая! С чего бы...

   - Да, конечно, ле... мадам, - покорно зашептала Риверс.

   - Вовсе нет, я помню! - воскликнула внезапно Тото. - Вы носили маленькие черные шелковые передники и. подсаживали меня к дэдди на кровать и...

   - Полный семейный ансамбль, в таком случае, - колко сказала Верона. - Однако я до смерти хочу поскорее принять ванну с растиранием. Карди, распорядись, Бога ради, чтобы подали коктейля. Я словно насквозь прошла дождем! В сырой летний вечер хорошо только дома или... в ресторане. А все эти отели я не выношу. Настроение у меня падает с каждой минутой. Пусть здесь сейчас же разведут огонь; если мы и сжаримся, зато станет повеселей!..

   - Разумеется, разумеется, голубка, - с энтузиазмом согласился Карди. - Сию минуту. Но ты не простудилась, нет?

   Он заботливо обнял рукой гибкую фигуру в белом манто с соболиным воротником и, охваченный тревогой, торопливо бросил через плечо:

   - Позвоните кто-нибудь, чтоб пришел кельнер, пожалуйста.

   Тото позвонила. Риверс успела уже исчезнуть в соседней комнате, а Скуик решила до обеда не появляться.

   Вошел кельнер, и Карди приказал подать коктейли.

   - Мартини с капелькой абсента.

   Оказалось, что в отеле мартини с абсентом не имеется.

   - Какие глупости, конечно, все это есть, - крикнула Верона. - Ты спустись, присмотри сам, Карди!

   Карди вышел, и Верона медленно проследовала в соседнюю комнату, где Риверс, стоя на коленях, терпеливо раздувала огонь.

   Тото остановилась на пороге, не зная - идти ли ей за матерью, оставаться ли в гостиной или бежать к Скуик.

   Верона обернулась и увидела ее.

   - Зайди, милочка, если хочешь, но я сейчас буду принимать ванну, так что, пожалуй...

   - Я вернусь... к обеду... позже... - поспешила сказать Тото, - В дверях она столкнулась с Карди.

   - Алло! - воскликнул он, улыбнулся и прошел мимо. Секунду спустя к Тото донесся его и Вероны смех, тот низкий, грудной смех, который говорит о любви и о близости и исключает весь остальной мир. Дверь резко захлопнулась.

   Вся жизнь вскоре свелась к захлопывающимся дверям; захлопывались они всегда очень учтиво, но Тото неизменно оставалась по ту сторону их.

   В первый вечер Карди зашел к ней в комнату, посидел у нее на кровати, и Тото сказала то, что - она была в этом уверена - ему так хотелось слышать от нее:

   - Как мама хороша!

   - Хороша, клянусь Юпитером! - оживленно воскликнул Карди, покрывая рукой ручку Тото. - Мы славно заживем теперь втроем.

   Славное житье началось с того, что Верона возненавидела отель и пожелала снять виллу в окрестностях города, пониже, вблизи итальянского ресторана. Карди уже несколько дней метался, разыскивая подходящий дом, когда Верона, проезжая, увидала Strandnaes - виллу с садом, спускавшимся к самому берегу, и с верандой, которую Верона признала "сносной" после того, как ее притенили маркизами в белых и оранжевых полосах и расставили по углам вазы с цветами.

   Чарльз Треверс и Бобби явились засвидетельствовать свое почтение, и - увы, молодость непостоянна! - Бобби, который был шокирован браком Карди, Бобби, который уверял Тото, что лишь бессердечная женщина может так быстро снова выйти замуж, Бобби чуть ли не с первой минуты стал рабом и поклонником Вероны.

   И тотчас проявилась та беспечная жестокость, то раздражение, с каким юноша относится к предмету своей прежней любви после того, как любовь миновала.

   Тото никогда не питала к Бобби никакой привязанности, но он был постоянно под рукой - хотела ли она играть в теннис, купаться или танцевать, - а сейчас он, видимо, лишь стремился возить Верону в автомобиле, куда бы ей ни вздумалось ехать, играть для нее на рояле, что бы ей ни вздумалось слушать, и понукать Тото, чтобы она с таким же рвением и восторгом ловила малейшие желания Вероны.

   Карди явно блаженствовал. Он любил той любовью, которая всегда обезволивает, а потому всегда безмятежна.

   Верона во всех случаях решала за двоих, и Карди находил, что с ее стороны божественно хорошо брать на себя этот труд.

   Бывали случайные, очень радостные, чудесные вечера, когда Бобби и Чарльз обедали у них, и после обеда Бобби играл, а Верона пела; пение ее нельзя было слушать равнодушно - голос у нее был из тех, что манит и обещает; когда она пела, казалось, что ей открыты все глубины горестей, доступны все радости и страсти; на самом же деле тут был только превосходный инструмент и мастерское уменье его обладательницы владеть им.

   Скуик сиживала на полутемной веранде и слушала со слезами на глазах, а Тото вытягивалась на шезлонге и ощущала тот душевный покой, который так близок к печали.

   Чарльз как-то весь вечер наблюдал за ней: полоса света из окна ложилась немного в стороне от ее качалки, и только отблески его играли в ее широко раскрытых глазах.

   В эту минуту она казалась ребенком, который ушибся и старается храбро перенести боль.

   Чарльз крепко стиснул руки.

   Как большинство мужчин, - как это ни странно, пороки мужчины не умаляют его добродетелей, чего нельзя сказать о женщинах, - он любил детей; в нем это чувство говорило особенно сильно и тесно переплеталось с единственной в его жизни любовью - любовью к Тото.

   Он поднялся, перешел к ней и совершенно непринужденно взял обе ее руки в свои.

   - Не лучше ли вам согласиться? - прошептал он, не находя слов: так переполняло его чувство. - Не лучше ли...

   Верона только что начала петь "L'heure exguise". Тото заглянула в сильно побледневшее лицо Чарльза с горящими преданностью глазами. Казалось, она уже готова была уступить, но музыка вдруг оборвалась, раздались голоса, возгласы, и в гостиную вошел Темпест.

   - Проклятие! - проскрежетал Чарльз. Немного погодя Карди зажег на веранде свет, и Верона вышла в сопровождении неизменного Бобби, а Скуик исчезла распорядиться, чтобы подали вино.

   - Ник, это же чудесно! - говорила Верона Темпесту. - Я понятия не имела, что вы обретаетесь где-то в этой части света.

   - Я вернулся сегодня. Ездил с Гевинсами в Норвегию на рыбную ловлю.

   Он подошел к Тото, взял ее за обе руки, потом отпустил одну, достал из кармана небольшой сверток и вложил ей в руку.

   - Для Саула, - сказал он, с улыбкой глядя на нее.

   Это была крошечная собачья конура, красиво вырезанная из дерева и расписанная.

   Он не отошел от Тото, шутил с ней, рассказывал о своих приключениях в Норвегии; Скуик сидела рядом, и довольная улыбка расплывалась у нее на лице. Мягкий возглас Вероны:

   - Ник, пойдите сюда - покер! Тото, милочка, спатки - да? Скоро двенадцать.

   Тото сказала всем "спокойной ночи". Темпест проводил ее до дверей и, распахивая дверь, спросил:

   - Где же все семейство? Нельзя ли мне взглянуть на него?

   Он вышел вслед за ней в холл, они прошли вместе в кухню и вытащили Саула, который крепко спал рядом с Ионафаном.

   - Давид у себя в конуре, - пояснила Тото Темпесту, - пожалуй, не стоит будить его, как вы думаете?

   Темпест согласился с ней. Он стоял с Саулом на руках и смотрел на Тото. Вдруг он сказал:

   - Хотите купаться завтра вместе? В полдень?

   - Охотно, - ответила Тото, слегка краснея.

   - Подписано, как сказал бы Треверс!

   Имя Треверса упомянуто было намеренно, но Темпесту не хотелось разбираться в основаниях, побудивших его к этому.

   Однако Тото не обратила внимания на его ход и только повторила: "Охотно".

   Темпест вернулся в гостиную, играл в покер и проиграл пятьдесят фунтов.

   Он отклонил предложение Чарльза подвезти его в город и отправился пешком вдоль берега.

   Когда он открыл калитку сада Гревиллей, какая-то фигура отскочила в сторону; он быстро протянул руку и схватил... Тото. Она возвращалась после купанья.

   Она заговорила, задыхаясь:

   - Я рада, что это вы. Я думала - полисмен. Вода такая теплая, и так красиво играют лунные блики на волнах. Вы меня не выдадите, нет?

   - Нет, но смотрите не простудитесь.

   - О нет. Я сняла купальный костюм, а халатик был совсем сухой и... и я принесла с собой ночную рубашку.

   - Вы полагаете, что ночная рубашка - хорошее средство защиты от холодного предрассветного ветра? - осведомился Темпест. - Ведь через полчаса начнет светать.

   - Да, я знаю. Как тихо всегда в такое время, перед зарей. Кажется, слышно, как бьется сердце земли. Есть что-то - не знаю, как сказать, - что-то трогательное в этих часах. Не так остро ощущаешь то, что причиняет боль. Будто тишина немножко залечивает...

   - А что у вас болит? - спросил, понизив голос, Темпест; он продолжал держать Тото за руку, хотя уже не сжимал ее.

   - Ничего, - ответила она не очень уверенно и чуть сжала его руку. - Дайте мне папироску, и я сейчас уйду.

   - Побудьте со мной это время до зари, - сказал Темпест. Он достал папиросы, они закурили и уселись рядом на ступеньках деревянной лесенки, спускавшейся на берег.

   Было время отлива; море серебристо-синей полосой мерцало вдали; волны плескались лениво, дремотно.

   Тото и Ник сидели молча; вокруг носился запах шиповника, где-то вблизи, в кустах встрепенулась птичка и зашелестели листья.

   Первым заговорил Темпест, заговорил очень мягко:

   - Знаете, ведь я почти два месяца не видел вас.

   - Разве? - спросила Тото. - А мне кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Ведь это было до возвращения Карди, да?

   Темпест сказал банальную фразу, то, что говорит каждый в известных случаях, в момент романтического настроения; говорятся эти вещи под влиянием минуты и только для данной минуты имеют значение. За первой фразой должно было следовать: "Вам недоставало меня?"

   Но что-то в голосе Тото, какая-то растерянность в ней самой заставили его совершенно забыть о себе и спросить:

   - Что, в чем дело? Что у вас не ладится?

   И из предрассветной мглы донесся к нему голос Тото, дрожащий, едва слышный голосок:

   - Я - о Скуик. Скуик уезжает завтра. И я не могу примириться с этим. Будто все беды мира вдруг свалились на меня. И не потому, что мне будет трудно, не потому, что я буду одна, потому, что Скуик такая беспомощная и уже немолодая, и никому она по-настоящему не будет нужна; все будут помыкать ею, Бог знает, как обращаться. Карди проигрывает то, во что обходится Скуик, в покер; Верона тратит на духи, перчатки, цветы, а все-таки Скуик отсылают, и ей приходится начинать все сызнова. Я видела, как она плакала; когда она плачет, глаза у нее бывают красные-красные. О, я не умею выразить, наверно, но это так жестоко, так жестоко! Я представляю себе Скуик на железнодорожных станциях, переполненных народом, где все ее толкают, впихивают, измученную, в вагон в последний момент... Есть люди, когда они стареют, на них начинают смотреть как на узел - не замечают их, суют куда попало. А я знаю, какая Скуик на самом деле, какая она добрая, нежная, я знаю все ее маленькие привычки и предрассудки, ее романтизм. Знал все это и дэдди, да позабыл. А Верона находит ее скучной, говорит, что это лишний расход. И вот - Скуик уходит. Я не могу спать сегодня - в соседней с ней комнате - не могу! Она уложила все свои вещички; все упаковано в такие забавные смешные мешки, шляпную коробку вроде кастрюли... Ведь, когда думаешь о человеке, больше всего ранят всякие мелочи, касающиеся его, правда? Я боюсь, что теперь Скуик не будет уже пить кофе каждый день в одиннадцать часов, а она как-то сказала мне, что очень любит кофе, но раньше не могла себе позволить, это было для нее слишком большой роскошью... Она... она просила, чтобы ее оставили... Я уговорила ее. И я просила Верону...

   Она оборвала, потом снова заговорила, уже немного окрепшим голосом:

   - Мне надо идти! Видите, как посветлело небо! И цветы уже отчетливо видны.

   Ник отчетливо видел слезы на ее ресницах. Вдруг они сорвались с ресниц и потекли по щекам. Она попыталась смахнуть их рукой, прошептала:

   - Мне так совестно... - и, отвернувшись, побежала вверх по лестнице.

   На третьей ступеньке она споткнулась, и Ник подхватил ее.

   Она откинулась назад, подняв к нему залитое слезами лицо, и Ник чувствовал у себя на груди тяжесть ее гибкого тела.

   Его рука лежала у нее на сердце.

   Он слышал прерывистое дыхание Тото, видел полуоткрытые губы, обращенные к нему с вопросом глаза.

   Он мягко оттолкнул ее и проговорил пересохшими губами:

   - Итак, завтра в полдень.

   Тото смотрела на него теперь, стоя ступенькой выше; даже при этом бледном освещении он видел, что щеки ее пылают.

   - Да, - шепнула она.

   Руки их встретились, и казалось, что в этом пожатии, которое осталось навсегда памятным им обоим, они обменялись какими-то дарами, открыли друг другу тайну.

   Утро для того, кажется, и существует, чтобы получать письма, которые получать не хочется, вспоминать обязательства, которые выполнять нет охоты, пересматривать намеченные планы.

   Голос Риверс, горничной Вероны, сообщил Темпесту по телефону, что "мисс Гревилль сожалеет, но не может купаться с ним в полдень, так как едет на вокзал провожать фрау Майер".

   - Благодарю, - ответил Темпест, отнюдь не чувствуя благодарности.

   Он не знал, что с собой делать, рвал и метал, злился на самого себя; в довершение всего пошел дождь, мелкий упорный дождь, зарядивший, очевидно, на весь день. Он не выносил дождя, разве в деревне; там он даже любил его, любил запах полей, упругость влажной земли под ногами, сырые и зеленые тона кругом.

   Здесь же внизу в сквере вода застаивалась между булыжниками маленькими скучными лужицами, и делать было нечего.

   Он вспомнил о Скуик.

   Гревилль, очевидно, жестоко увлечен, раз готов жертвовать кем и чем угодно в угоду малейшему желанию Вероны. Это невольно вызывает презрение к жалкому человеку, но удивительно все же, что в наши дни еще можно встретить такую самозабвенную страсть.

   Марта была права, когда сказала, что люди, подобные Гревиллю, сами губят себя.

   Вероне нужен был бы деспот, грубиян, и она молилась бы на него. Карди же носился с каждым ее переживанием, а сам ничего в ней не будил.

   Возможно, что она вообще неспособна была испытывать подлинное чувство, - разве по таким поводам, как цвет ее лица или новая - шляпа.

   "И из-за таких-то женщин мужчины сходят с ума!" - иронически думал Темпест.

   Сам он никогда не испытывал мук несчастной любви, не расходовал сил на то, чтобы добиться взаимности. Всегда искали его любви, надоедали ему.

   Мысли его вернулись к Тото. Неужели и она не умеет чувствовать? Выражение глаз Темпеста изменилось, когда он подумал: - "Нет, клянусь небом!"

   Вспомнив минуту, когда он держал Тото и руки его лежали у нее на груди, он снова испытал то острое сладостное ощущение, которое внезапно проснулось в нем тогда.

   Он вдруг спохватился.

   Тридцать шесть и семнадцать, всего семнадцать!

   Он попытался думать о Тото под этим углом, но внутренний голос говорил ему, что ссылка на возраст нелепа, что он просто хочет защититься таким образом от собственных мыслей. И, отказавшись от этой уловки, он стал лицом к лицу с фактом: он влюблен в Тото.

   Как это бесцельно, как не укладывается в рамки его жизни!

   Хорошо, черт возьми, что прошлой ночью он не потерял головы окончательно!

   Она, по всей вероятности, выйдет замуж за Треверса, - он порядочный малый, - и выйдет не откладывая. Союз будет во всех отношениях подходящий.

   А все же она дрожала и трепетала в его руках!

   Эта мысль наполнила его ликованием, - этого у него никто не может отнять.

   Но пьянящая радость быстро покинула его; мир стал снова дождливым, бесконечно скучным местом, где надо выполнять принятые на себя обязательства и, по возможности, развлекаться.

   Он решил позавтракать в Клубе путешественников и отправился туда в автомобиле, блестящими сердитыми глазами поглядывая на водосточные канавы, переполненные водой, на уродливые силуэты женщин в галошах, на запотевшие окна магазинов.

   В клубе он сразу наткнулся на Карди, заказывавшего, как он объяснил Нику, пятую порцию виски с содовой.

   - После вчерашнего? - справился Темпест.

   - Нет. - Карди отпил большой глоток, отвел взгляд в сторону и, опуская стакан на стол и вытягивая ноги, стройные и хорошо обутые, сказал: - Нет, так надо... Она уезжает завтра. Скуик, ее старая бонна, уехала сегодня. Для Тото, разумеется, ничего лучше придумать нельзя... Верона совершенно права. Этот год в Париже принесет ей массу пользы. Пансион великолепный, я уверен. Верона сама училась там.

   Последовало заключение:

   - Так вот, вы понимаете, конечно...

   Очевидно, все добродетели, какие следовало усвоить девушке, сообщались тем парижским пансионом, в котором двадцать лет тому назад училась Верона!

   Темпест промолчал, но видел по лицу Карди, что тот угадывает его неодобрение.

   Карди поднялся и, обтягивая жилет - один из тех прямых жилетов, о которых недавно говорила Тото, - сказал:

   - Знаете что, Ник, приходите завтра завтракать в половине второго, проводить, кстати, Тото. Она уезжает около четырех, кажется.

   - С восторгом, - отозвался Темпест. Он тоже поднялся: - Прекрасный день сегодня, правда?

   Карди вдруг стал экспансивен: результат пяти приемов виски и смутного сознания, что он выставляет себя в невыгодном свете и что следовало бы загладить впечатление. Он вцепился в пуговицу Темпеста и заговорил своим самым подкупающим тоном, забавно щуря улыбающиеся глаза:

   - Сегодня, мой друг, дождь непременно должен был идти - ведь Тото провожала свою бонну! Это уж неизбежно, как ночь после дня! Заметили вы? Когда хочется, чтобы поскорее миновало неприятное, всегда находятся помехи, мелочи всякие, которые затягивают дело! Вот так же и с дождем при расставаниях! Что может усугубить печаль сильнее, чем затяжной мелкий дождь? Осенью - другое дело, тогда с ним миришься, но в разгаре лета!.. Я отвез Тото на вокзал и исчез - надо было выполнить поручение Вероны. А выполнил - забежал сюда и велел подать себе виски.

   Темпест мысленно представил себе Тото - высокую, гибкую, трагическую фигурку - среди шума и суеты большого вокзала, в тумане защищающую Скуик, которую все толкают, в то время как Карди спешит их покинуть, чтобы выполнить поручение Вероны!

   "Какой же я дурак, что не поехал на вокзал с тем, чтобы потом отвезти ее домой!" - подумал Темпест.

   - Неудобно иногда складывается жизнь, - донесся к нему голос Карди. - Я думал сам проводить Тото в Париж, но Верона хочет посоветоваться в Берлине с одним доктором - у нее что-то с глазами, и Тото придется ехать с Риверс. Опять не повезло.

   Ник вдруг почувствовал, что с него довольно - и самого Карди, и его подкупающего голоса, и его уверений, будто все обстоит превосходно в этом лучшем из миров, раз ему хочется так думать, и самого того факта, что Карди считал нужным давать объяснения ему, Нику, и что за этим явно скрывалось тайное сознание постыдности его поведения.

   Ник отвернулся и кивнул через плечо:

   - Завтра увидимся.

   Тото лежала с сухими, широко раскрытыми глазами в спальне Скуик, на ее кровати.

   В комнате еще царил беспорядок отъезда, валялись клочки бумаги, обрывки писем, стояла недопитая чашка кофе.

   - Уехала, - говорила вполголоса Тото. - Теперь ты уже подъезжаешь к Рорупу, любименькая моя, и думаешь - если можешь о чем-нибудь думать, - что Дания очень похожа на Англию (хоть на самом деле она ни чуточки не похожа). Как я сердилась на тебя иногда, что ты медленно соображаешь, а сейчас люблю и за это. О! что бы я только ни дала, чтобы посмотреть снова, как ты делаешь ошибки в бридже, а потом удивленно и смущенно поглядываешь из-за своего забавного старенького пенсне! Любименькая, я так любила тебя... И ты была всегда со мной, тут, рядом... часть моей жизни. А сейчас... О! Сейчас я так одинока...

   Она села на кровати и оглянулась кругом. Скуик каждый вечер приходила к ней перед сном и до сего дня, стоя на коленях у ее кровати, пела ей песенки, как делала, когда она была ребенком.

   Жгучие слезы вдруг прилили к глазам Тото, когда она представила себе угловатую фигурку Скуик, ее вязаные ночные туфли на плоских ступнях, сложенные руки и толстую седую косу, перехваченную внизу таким смешным синим бантом.

   Стук в дверь...

   Тото выпрямилась.

   - Войдите, - крикнула она. Вошла Риверс.

   - Мне велено помочь вам одеться, - почтительно сказала она.

   - Мне не нужна помощь, благодарю, - ответила Тото. - Я отлично справлюсь сама.

   Риверс помялась немного на пороге, не сводя с Тото серых глаз, в которых было невысказанное желание; затем вышла из комнаты.

   Закрыв за собой дверь, она постояла еще немного. Риверс принадлежала к числу тех благородных женщин, которые, будучи сами бездетны, наделены материнским инстинктом; которые, видя плачущего ребенка - к какому бы классу и кому бы он ни принадлежал, - тотчас опускаются подле него на колени и осушают его слезы. Счастливы те малютки, к которым попадают в няни такие любящие детей женщины, и бесконечно жаль, что так много подлинной беззаветной любви пропадает зря; в этом одна из трагедий современной женщины.

   Риверс "приставили" к Тото, когда она была еще совсем крошкой: старая кормилица Вероны заболела и не могла больше нянчить малютку. Риверс случайно попала в детскую, но сразу почувствовала, что здесь ее место, ее царство. И сейчас, когда она за дверьми прислушивалась, затаив дыхание, не плачет ли Тото, она видела малютку Тото, прикорнувшую у нее на руках; в златокудрой и гибкой теперешней Тото узнавала пухленькую крошку, которая улыбалась ей и колотила розовыми кулачонками.

   Раздался звонок. Риверс вздрогнула.

   "Некоторым женщинам никогда не следовало бы иметь детей, факт!" - заключила Риверс про себя и поспешила на зов.

   Она не любила Скуик, понятно, да иначе и быть не могло; но раз ее крошка плачет, оттого что фрейлейн уехала, сердце Риверс тоже надрывается.

   Верона лежала на кушетке на белых шелковых подушках.

   - Кончили вы одевать мисс Гревилль? - спросила она Риверс.

   Риверс ответила почтительно, но кисло:

   - Мисс Тото не угодно было, чтобы я помогла ей, мадам!

   - Я надену коричневое с золотом платье, - бросила Верона, переворачивая страницу.

   Торопливо вошел Карди, довольно взъерошенный после долгой прогулки под дождем. Он поцеловал Верону и рассказал ей, что встретился с Темпестом и пригласил его позавтракать завтра с ними.

   - Лучше позови его обедать сегодня, - лениво предложила Верона. - Завтра будет такая суета.

   Карди опустился в глубокое кресло подле кушетки и, заглядывая не без тревоги Вероне в лицо, объяснил:

   - Видишь ли, я думал - раз мы все уезжаем завтра и Тото отправляется в пансион, завтрак пройдет очень томительно, и вот присутствие Темпеста... - тянул, пока не замолчал, и, как всякий мужчина в таких случаях, не призвал на выручку свой портсигар.

   Верона обернулась и с улыбкой посмотрела на него. Улыбка была недобрая; в ней чувствовалась и холодная усмешка, и явное презрение. Она приподнялась на локте:

   - Карди, дорогой, неужели ты до сих пор не сказал Тото?

   Карди поднялся, как большой, нервный пес. В глазах у него было выражение и недовольное, и немного вызывающее, и задумчивое.

   - Правду говоря, не сказал. Ведь я не видел ее с самого завтрака.

   Прекрасные тонкие брови Вероны нахмурились. Она сказала ровным голосом:

   - Риверс, пойдите скажите мисс Гревилль, что мне надо поговорить с ней. Попросите ее зайти сюда минут через пять.

   Когда Риверс вышла из комнаты, Верона снова повернулась к Карди и улыбнулась, на этот раз самой обворожительной улыбкой.

   - Бедный мальчик! Как он изнервничался! Милый, глядя на тебя, я положительно чувствую себя чудовищем эгоизма. Ведь это я предложила отправить Тото в пансион, а теперь вижу, что ты совершенно не в состоянии вынести это, вынести разлуку с ней, и предпочитаю отказаться от моей затеи.

   Карди уже стоял на коленях подле кушетки, припав темноволосой головой к белому плечу Вероны.

   - Ты - ангел! Я... ты так изумительно все понимаешь, угадываешь. Да, это глупо с моей стороны, это слабость, я знаю, но мне кажется жестоким в отношении крошки отправить ее так... вдруг... ведь она считала, что уже покончила с уроками и ученьем.

   Поверх его головы Верона устремила странно внимательный взгляд на потоки дождя. Она думала.

   И немного погодя сказала, на секунду прижавшись щекой к волосам Карди:

   - Милый, мы пересмотрим заново наши с тобой планы, и ты придумаешь какую-нибудь поездку втроем: надо чем-нибудь вознаградить бедную крошку Тото за то, что она осталась без гувернантки - она, верно, чувствует себя одинокой. Если бы я догадалась вчера или хотя бы сегодня поутру, что ты испытываешь, если бы я поняла вовремя, что придется изменить планы нашего ближайшего будущего, я бы ни за что не отпустила эту несчастную старуху. Видишь ли, когда мы с тобой толковали, мы были так поглощены друг другом, но теперь...

   Карди приподнял голову.

   - Нет, - горячо заговорил он, - пусть будет все так, как было решено. Я сам виноват: глупо было не сказать тебе сразу, что я чувствую. - Выражение глаз его изменилось; полные обожания, они улыбались ей. - Радость моя, я так был полон тобою! Я представлял себе, как мы странствуем снова вдвоем - второй бесконечный медовый месяц...

   Верона закрыла глаза, не выдержав его взгляда, но вложила в его руку свою.

   - Можем ли мы отказаться от этого? - шепнула она. - Разве нет и у нас права на жизнь? Пусть же Тото уедет месяцев на шесть, милый, и мы осуществим свои планы... А может быть, это так эгоистично с моей стороны, что ты возненавидишь меня потом? Я знаю, что такое для тебя Тото, знаю, что она была для тебя всем тогда, когда я - по вполне понятным причинам - в счет не шла. Но, милый, теперь, когда моя жизнь принадлежит тебе, теперь, когда наш второй брак кажется настолько жизненнее, чудеснее, чем какой-либо другой...

   Уста к устам Карди клялся Вероне, что лишь она одна идет в счет, что он недостоин такой любви.

   Осторожный стук в дверь Риверс; звонкий голос Тото:

   - Можно войти?

   Не успела она переступить через порог, как Карди сказал, стоя спиной к окну, так, что лицо его оставалось в тени:

   - Девочка, мы с мамой решили отправить тебя на некоторое время в Париж, в школу, для завершения твоего образования...

   - В школу?.. - перебила Тото, явно не веря своим ушам. - О, но это же... невозможно... совершенно невозможно, дэдди! Ведь мне семнадцать лет!

   Она слегка отодвинулась назад и крепко стиснула руки. Наступило молчание, которое прервал воркующий голос Вероны.

   - Милое дитя, в семнадцать-то и поступают к мадам Ларон. Ты будешь ездить верхом, ходить в театр, в оперу, танцевать и слушать кое-какие лекции. В твои годы ты уже сумеешь извлечь из всего этого пользу для себя. Завидую тебе.

   Тото в миг преобразилась: глаза потемнели на бледном лице, золотые кудри рассыпались, когда она резко повернулась к матери.

   - Вот, по крайней мере, правдивое слово, - очень звонко проговорила она, - вы действительно завидуете мне. Вы ревнуете, потому что дэдди меня любит, потому что я люблю его, потому что я вообще существую тут, подле вас, вы...

   - Тото! - громко крикнул Карди. Но Тото уже нельзя было остановить:

   - Почему бы маме не выслушать раз в жизни правду? А правда - вот она: она хочет отделаться от меня, вы оба хотите. И знаете это в глубине души. - Она направилась к дверям. - Мне, вероятно, придется уехать завтра?

   Она вздернула головку, и широко раскрытые глаза спокойно и горько смотрели на тек двух.

   Верона невозмутимо ответила:

   - Да, поездом в два сорок пять. Мы едем все вместе до Берлина, дальше ты поедешь с Риверс.

   Тото коротко рассмеялась, секунду помедлила и вышла из комнаты.

   Верона обратилась к Карди со слезами на глазах:

   - О, милый, что я наделала! Какая ошибка с моей стороны! Я оттолкнула Тото... из чистейшего эгоизма. Мне так трудно было отказаться от нашего медового месяца, и я искренне думала, что пребывание в школе пойдет ей на пользу. И вот что вышло!

   - Ты вела себя изумительно, - сказал Карди, - но Тото... - добавил он сердито и вышел из комнаты. Верона прислушалась. Вот открылась и закрылась дверь в комнату Тото. Тогда она с легкой усмешкой потянулась за своим романом и снова принялась за прерванное чтение.

   Придя к себе, Тото упала в изнеможении на кровать, но дверь распахнулась и в комнату влетел Карди.

   Она вскочила и посмотрела ему прямо в лицо.

   - Послушай, - крикнул он, - ты была невозможно груба с матерью, ты должна просить у нее прощения!

   - Я не стану просить прощения, дэдди, - задыхаясь, ответила Тото. - Не стану. То, что я сказала, - правда, но ты... ты так ужасно безволен, что тебе неприятно сознаться самому себе. Сейчас мне все равно, сердишься ты или нет. Хотя бы ты больше никогда не захотел говорить со мной. Позже будет, верно, не все равно. Но сейчас я сама так сердита, так обижена, что думать ни о чем не могу. С того самого дня, как ты привез сюда маму, все изменилось. Я знала, что потеряю тебя, еще до того, как ты вернулся, но я все-таки думала, что ты будешь... мил со мной... хоть и не такой, каким был раньше. Но ты обо мне почти и не вспомнил. Я понемногу привыкла бы, если бы мне хоть что-нибудь оставили... Но у меня отняли все, все... Отослали Скуик, потому что мама заранее решила отправить и меня... в школу. Отъезд Скуик облегчил задачу. Теперь дорожка расчищена, и мне остается идти по ней. Вот и все.

   Карди глубоко засунул руки в карманы. Лицо его побелело, а губы под короткими усами сжались в ниточку.

   Минутку он молча смотрел на Тото, потом повернулся и вышел из комнаты.

   Когда дверь захлопнулась, Тото позвала:

   - Дэдди!

   Карди заколебался на мгновение... и пошел дальше, - обратно к Вероне.

   Карди осторожно объяснил Темпесту по телефону, что положение немножко изменилось, и его просят не завтра к завтраку, а сегодня к обеду.

   - Очень благодарен, - ответил Темпест.

   Когда он пришел, Верона и Карди ждали в гостиной, где был разведен небольшой огонь и стояли коктейли. Тото опаздывала.

   Она спустилась вниз в своем черном платье, с пучком белых гардений на плече, и выпила коктейль.

   - Ведь вам, наверное, известно, что я, покончив уже с ученьем, снова уезжаю завтра в школу, а мама и дэдди, давно покончив с семейным счастьем, снова отправляются в свадебное путешествие? "Ну, не забавный ли мы народ?" - как говорят в Нью-Йорке.

   Темпест смеялся, держа ее за руку; ему нравился в ней этот задор, в котором - он это понимал - было гораздо больше смелого вызова, чем просто ребяческой дерзости.

   Он сказал, беря у нее из рук стакан:

   - А что же будет с моими друзьями? С кем они останутся?

   - Скуик не могла расстаться с Ионафаном, - ответила Тото. - Есть какая-то ассоциация между коленями и пекинской собачкой, правда? Саула я хочу отдать Чарльзу Треверсу, пока не смогу взять его к себе. А Давид - хотите взять Давида?

   Она подняла на него глаза, и он ясно прочел в них просьбу.

   - С радостью, - поспешил он сказать. - А затем, если позволите, я временно помещу его у моего друга-датчанина, владельца крупного поместья близ Выборга. Там прекрасная охота, которая Давиду, наверное, придется по вкусу.

   - Очень любезно с вашей стороны, Ник, - вмешался Карди, - но боюсь, мы злоупотребляем вашей добротой.

   - Дэдди хочет перекладывать свою ответственность на других, не причиняя в то же время никому никаких хлопот, - засмеялась Тото.

   Темпест вторил ей; трудно было устоять; раньше он не замечал, как Тото находчива и остроумна. Он спокойно спросил ее:

   - Вы сегодня, кажется, опасны?

   - Только естественна, - ответила Тото, - как все мы. По моим наблюдениям, достаточно быть естественным, чтобы добиться того, что тебе нужно. Только люди, которые вечно тревожатся, как бы не задеть других, получают в конце концов - как выразился бы Бобби - по загривку.

   - Уж не предстоящий ли отъезд в Париж оказал на вас такое влияние? - осведомился Темпест.

   - Нет, мысль о Париже не могла оказать никакого влияния, потому что пока я просто-таки не могу осознать всего значения этой перемены. Видите ли, я никогда не была в школе... то есть в закрытой школе, вдали от дома.

   - Ну, это не так плохо, - проговорил успокаивающе Темпест, а про себя подумал: "До чего она будет томиться там!"

   Он попытался представить себе Тото сидящей за длинным столом с дюжиной других семнадцатилетних девушек - девушек, которые от ровной и однообразной семейной жизни перешли к ровной и однообразной пансионской жизни. Они не скитались по Европе одиннадцать лет, они не катались верхом, не плясали, не учились в каждой столице понемножку, их не баловали с утра до ночи, не баловал человек щедрый, с широкими замашками, человек, который жил с небрежной грацией, что само по себе заменяло целую систему воспитания. Из виллы в голубом и золотом Сорренто, из апартаментов в Вене и Будапеште, в Париже, Гамбурге и Риме - попасть в тесный пансион, в рамки узкой дисциплины и духовного убожества!..

   - О чем это вы задумались, скажите, пожалуйста? - спросила Тото.

   - Я думал о вас, - был ответ.

   Глаза их встретились на мгновение. Темпест выдержал ее взгляд и вдруг увидел, что нежная краска медленно заливает стройную белую шейку Тото. Сердце его бешено забилось, и он отвел глаза.

   Он упорно смотрел в сторону, упорно разговаривал с Карди и Вероной, но все время ощущал близость Тото.

   Позже, когда Верона и Тото вышли и они вдвоем с Карди непринужденно болтали за стаканом вина, он ловил себя на том, что снова и снова возвращается к моменту, когда взгляды их обнялись, пытался разобраться в этом.

   Сейчас, как и раньше, с первой встречи с Тото, он чувствовал, что его влечет к ней и что вместе с тем в душе шевелится смутное чувство стыда. И, отдавая себе отчет в своем увлечении, он в то же время понимал, почему не должен увлекаться.

   Тото, в конце концов, ребенок, и ребенок очень неосведомленный.

   Но именно поэтому разбудить ее было бы изумительно!

   От этих мыслей его отвлек голос Карди.

   Тот подошел к больному вопросу, бросив недовольным тоном, не вынимая изо рта сигары:

   - Может быть, и в самом деле эта затея со школой - ошибка?

   Карди нагнулся вперед. Сегодня он выглядел старше обычного; морщинки залегли вокруг ясных глаз. Он говорил очень медленно, уставившись в блестящую поверхность стола:

   - Скажи мне кто-нибудь полгода тому назад, что случится то, что случилось, я рассмеялся бы ему в лицо. Я был уверен, что уже справился с тем, что разбило мою жизнь. Как я был глуп! Мужчина не может забыть женщину, раз он расстался с ней, продолжая любить ее. А я расстался с Вероной, любя ее до безумия. И она это знала, оттого и позвала меня снова. Как медленно ползли поезда и пароходы, когда я ехал в Лондон, Ник! За время моего переезда - четырнадцать лет разлуки стерлись. Их словно не бывало. К Вероне спешил опять юный влюбленный. Не умею объяснить, но это так. И с той поры, кто бы ни становился на пути, возбуждал во мне только раздражение. Трусливо, недостойно, если хотите, но это так. Устраиваться по-семейному казалось нелепо. Это связывало бы по рукам и