Уэдсли Оливия - Ты и я

- сказала она, и Рагос, улыбаясь, сел рядом с ней.

   Верона подробно рассказала ему историю Тото. Он воскликнул раза два: "Per Dios!" - и в его голубых глазах появилось напряженное выражение.

   Немного погодя он вернулся с огромной коробкой шоколада и целым снопом цветов и послал Тото свою карточку, на которой написал: "От мадам Гревилль".

   Он был добр, весел, непринужден, уходя, сказал:

   - Дайте мне знать, если вам понадобится друг.

   Пробило уже семь часов, а Ник все не возвращался.

   Тото хотелось обедать; она чувствовала себя маленькой, одинокой, напуганной. Верона расстроила ее и оставила неприятный осадок. Ей нужен был Ник, его успокаивающее присутствие, его уверения, что все будет хорошо, нужен был Ник, чтобы мир снова вошел в норму.

   Он пришел, когда Тото, дойдя до полного отчаяния, уже улеглась в постель. И как только она услышала, что он отпирает дверь, она опять заперлась.

   Ник тоже слышал щелканье замка и на этот раз не поворачивал ручки, а прямо прошел к себе в комнату.

   Он лежал уже в кровати, когда в комнату скользнула Тото и остановилась в дверях - маленькая прозрачная фигурка.

   - Ник!

   - Хэлло! Я! В чем дело?

   - О, я только хотела узнать, вернулся ли ты?

   - Как видишь, благодарю.

   - Спокойной ночи.

   - Спокойной ночи.

   Десять минут спустя он вошел к Тото и нашел ее плачущей, - вся кровать тряслась от ее рыданий. Он нагнулся, взял ее на руки. Слезы капали ему на руки, на шею.

   - Я вел себя как скот, голубка, но меня так и полоснуло, когда я услыхал, что ты запираешься. Бэби, не надо, Бога ради, не надо... детка... крошка любимая... прости меня! Тото, не надо плакать! Ты думала, что я разлюбил тебя?.. О Боже!..

   Он сел на кровать, не выпуская Тото из рук, нежно целуя ее, баюкая, как ребенка.

   - Крошка, послушай! Я свихнулся, потому что встретил Треверса, и он спросил у меня твой адрес, - он видел нас где-то. Его вопросы, его отношение к тебе заставили меня почувствовать, какая я свинья. Нет, погоди, не говори ничего. Я хочу, чтобы ты знала все. Потом ты запоздала, и я за это время просто истерзался. Чего я только не воображал себе: что тебя переехали, что ты убежала, что тебя украли - невесть что. К тому времени, как ты вернулась, я уже совсем закусил удила и потерял терпение, мне уж было не до приличий. А когда я узнал, что ты провела день с Треверсом, у меня потемнело в глазах, кровь бросилась в голову. Я знаю, он влюблен в тебя. Знаю давно, и я приревновал - да, это правда, я отвратительно ревновал тебя. И когда после того ты заперлась на ключ - о, первым моим движением было - взломать дверь. Но я образумился: может быть, она и в самом деле уснула, подумал я. Бэби, ты спала? Нет? Я так и думал, но все же старался убедить себя и немного успокоился. Ярость улеглась. Я не возвращался сегодня домой только потому, что чувствовал себя задетым: тебе, казалось, было безразлично. Вот я и хотел показать, что мне тоже безразлично, да и думалось - не видела ли ты и сегодня Треверса.

   - Я видела свою мать, - сказала Тото, пряча лицо у Ника на груди. Она почувствовала, что он сильно вздрогнул и голос у него совсем изменился, стал очень-очень нежным и озабоченным, когда он спросил:

   - Бэби!.. Твоя мать держала себя очень... неприятно?

   - Она сказала, что я твоя любовница, - шепнула Тото, - а я сказала: мне все равно, что я такое, и мне, правда, все равно, пока я твоя и нужна тебе. Нужна, да? - Она крепче прижалась к нему. - Нужна, мой самый любименький?

   Он крепче обнял ее.

   - Но, Бэби, нам с ней надо договориться. О, как я зол, что бросил тебя на целый день, - такой тяжелый для тебя день! Я побываю завтра у твоей матери и выскажу ей несколько истин. Я чувствую себя в долгу перед ней, в частности и за то, что она сказала тебе, и я расквитаюсь, клянусь!

   - Не все ли равно, как она назвала меня, пока я твоя? - говорила Тото. - Хотя... хотя ты целых два дня забывал о том, что здесь, в Найтбридже, у тебя есть собственность! Милый, разве ты не хочешь приглядеть за ней?

   У него больно защемило сердце при этих словах: как она доверяет ему, сколько в ней нежности! Унизительный день - свидание с Вероной должно было быть и унизительно, и страшно, - оставил по себе в душе Тото только сильную потребность в нем, а он тем временем был вдали, из-за жалкой мелочной ревности; никакие протесты и уверения Тото не тронули бы его так, как этот нелепый детский вопрос. Да, она принадлежала ему, она, - такая прекрасная, такая нежная, такая храбрая...

   Он ближе привлек ее к себе. У нее вырвалось удивленное восклицание.

   - Я не стою тебя, - пробормотал он, прижимаясь лицом к теплым шелковистым волосам. Сотни воспоминаний хлынули на него, когда он припал к этим волосам, услышал их запах. Раз как-то он проснулся - ему мерещилось много-много лилий, - и, открыв глаза, увидел нагнувшуюся к нему Тото с распущенными по обеим сторонам лица волосами, она коснулась губами его губ, и всепоглощающая страсть захлестнула их. Весь мир принадлежал им в этот предрассветный час. Тото казалась ему священной, и вместе с тем она была кость от кости, плоть от плоти его. И он допустил, чтобы какой-то пустяк стал между ними! Он не был при ней в нужную минуту! А ведь она всецело зависит от него!

   - Ты прощаешь меня? - быстрым шепотом спросил он.

   Тото смеялась, откинувшись головкой назад, и говорила у самых его губ:

   - Ты понимаешь, мы поссорились, ты и я! Мы потратили зря целый чудесный день! О Ник, как мы могли! Ник, скажи, ты, правда, ревновал?

   - Да, ревновал. Треверс свободен, он от тебя без ума. И, кажется, я в первый раз понял все по-настоящему, все, что касается нас с тобой, - когда он попросил: "Дайте мне адрес Тото!" - и я не мог дать.

   - Нет, довольно, довольно! Я больше слушать не хочу. У тебя опять твой клубный гость, а ты здесь со мной, и сейчас полночь, и ничто на свете ничего не значит - лишь то, что мы вместе, что мы простили друг другу. И я рада, что ты ревновал. Я сама могла бы страшно, безумно ревновать тебя. Я ужасно не люблю, когда ты уходишь, и все думаю, что ты встретишь изумительную красавицу, а она увидит, какой ты дорогуша, и так и скажет тебе. Я... я собственница... особенно... особенно, милый, после полуночи!

   Кофе, тосты, черносмородиновое желе, царица Савская в ночном туалете, очень напоминающем детское крестильное платьице, и с бледно-розовыми бантами, два раскрытых окна, открытая дверь и Ник - в пестром халате, который Тото выбрала за зеленый фон, - переходящий из комнаты в комнату, бреющийся и разъясняющий Тото, что именно он намерен сказать ее матери.

   Тото - с мудростью, у женщин, по-видимому, врожденной, а мужчинам совершенно недоступной, - слушала, никаких замечаний не делала и, не соглашаясь ни с одной фразой, произнесенной Ником, одобрительно улыбалась ему. Она совершенно не хотела, чтобы Ник с утра пришел в дурное настроение, из которого ей придется потом выводить его весь день. Свидание с Вероной казалось ей и ненужным, и бесполезным; оно не изменит ничего ни на йоту, только взбесит Ника и даст возможность Вероне наговорить ему неприятных и, по всей вероятности, обидных вещей.

   Выговорившись, Ник остановился перед ней и довольно уныло спросил:

   - Как ты думаешь, годится?

   - Звучит великолепно. Но надо ли тебе идти непременно сегодня? Сегодня? Я задумала маленький пикник.

   - Я считаю, что раньше надо покончить с этим вопросом.

   - Да, но завтра может пойти дождь, а сегодня день такой чудный. И, по-моему, ссориться и серьезно объясняться даже как-то уместнее в плохую погоду. Ты не находишь?

   В конце концов, они отправились в автомобиле в Сассекс, с тем что начнут играть, как только попадут в подходящую местность.

   Игра заключалась в том, что они вдруг сворачивали с большой дороги на какой-нибудь проселок и начинали заниматься исследованиями.

   Сегодня, по пути в Гастингс, после Тонбриджа, Тото открыла идеальную дорожку, с изгородями по обе стороны, усеянными цветами боярышника; на полдороге кто-то очень кстати развел фруктовый сад, белые шапки деревьев красиво выделялись на ярком небе.

   Тото остановила автомобиль.

   - Два часа, чудесный день - и все к лучшему в этом лучшем из миров!

   Она сняла шляпу, и солнце заиграло в ее волосах, а личико под блестящей волной волос стало совсем прозрачным.

   - У тебя усталый вид, - озабоченно сказал Ник, - у тебя синяки под глазами, Бэби!

   Они позавтракали превосходными сандвичами приготовления Анри, крутыми яйцами, шоколадным тортом и персиками; Ник пил виски с содовой, а Тото - кофе из термоса.

   Затем они заперли автомобиль и отправились на исследования.

   Было очень тихо кругом, так тихо, как бывает только в два часа пополудни в июне, когда все бездействует, пронизанное солнцем, когда слышен только говор насекомых, а все другие звуки доходят словно издалека, чуть ли не из другого мира.

   У старых деревянных ворот стоял ослик, погруженный в размышления о жизни и чванившийся своими ресницами.

   Тото и Ник поздоровались с ним; он хлопнул ухом; они прошли немного дальше и увидали черную овцу. Тото сказала; "Из нашей братии" - и Ник нахмурился, а она, заметив это, попеняла на себя за неосторожные слова.

   Черная овца оказалась очень веселой, что еще больше увеличивало сходство (подумала, но уже не сказала Тото), так как и Тото была весела и, разумеется, обожала жизнь.

   Позже, после того как они отдохнули и Тото немного подремала, они пили чай в коттедже, причем им подавала не славная старомодная крестьянка в голландском или каком-нибудь другом чепце, как описывается в романах, а очень живая и стройная молодая женщина, жена моряка, которая говорила о Лондоне с горячим увлечением и о некоей харчевне вблизи Стедфорд-Эст, как о райской обители по сравнению с сельским Сассексом, отнюдь, по ее мнению, не напоминавшим последнюю.

   - Но, - закончила хозяйка, кивая перекисеводородной головкой, - в жизни нельзя иметь все сразу, а мне нужен был Билл. Ну, и... чтобы получить то, что хочется, приходится поступаться другим, - так я полагаю.

   Она провожала Тото и Ника глазами, пока они не скрылись из виду.

   - Без ума друг от друга, а бьюсь об заклад, что невенчаны, - громко изрекла она, чем доказала, что в Стедфорд-Эсте, так же как в Оксфорде, познают путем наблюдения или изучения.

   Солнце садилось, когда Ник и Тото ехали домой. Его рука лежала у нее на колене. Они почти не говорили, Тото клонило ко сну, а Ник задумался. Он не забыл о предстоящем визите к Вероне, и хотя мысль о нем была ему неприятна, он сознавал, что этого свидания не избежать, да он и не хотел уклоняться; это Тото пыталась помешать. В общем, он даже доволен, что так вышло, - утром он был чересчур рассержен, и преимущество с самого начала было бы не на его стороне. Он вспомнил, - как об одном из немногих обстоятельств, говоривших в его пользу, - что в Париже он сделал завещание, по которому все оставлял Тото, - его, по крайней мере, он мог показать Вероне.

   Не надо ли увезти Тото из Англии? Уехать на время, пока развод не закончится? Быть может, это разумнее всего.

   Он покраснел под загаром, вспомнив про ее вчерашнее свидание с Вероной. Как не повезло, что его не было дома именно тогда, когда он должен был бы быть!

   Помогая Тото выйти из автомобиля, провожая ее до лифта, он решил тотчас телефонировать Вероне и побывать у нее сегодня же вечером.

   Затем он отвез автомобиль в гараж. Когда он вошел в квартиру, Анри встретил его в передней.

   - Два джентльмена заходили дважды, мсье! Им необходимо видеть вас. Они будут снова в семь часов.

   Ник взглянул на протянутые Анри карточки: имена ничего не говорили ему.

   - Хорошо, я приму их в семь часов.

   Он ушел к Тото в комнату, насвистывая какой-то мотив.

   - Сюда заходили какие-то люди, мне незнакомые, - О'Бриен и Дарен. Они вернутся в семь часов. Я приму их и постараюсь от них отделаться, пока ты будешь одеваться. Мы пойдем сегодня в Gaiety.

   В гостиной он закурил папироску. На столе лежала вечерняя газета; он только что собирался развернуть ее, как прозвенел звонок. Он ждал с газетой в руке.

   Вошли разом двое мужчин - один помоложе, с умным, худощавым, довольно веселым лицом, другой - чопорный и важный.

   Второй угловато поклонился и сказал скрипучим голосом:

   - Я - Дарси. Представитель фирмы Дарси и О'Бриен, мой партнер. Пользуясь доверием покойного лорда Иннишаннона...

   - Что вы сказали... - начал Ник, но Дарси протянул руку:

   - Лорд Иннишаннон скончался вчера утром, - серьезно сказал он.

   Наступило молчание. Ник положил газету и резко спросил:

   - И что же?

   - Вы его наследник, - ответил Дарси.

   Ник глубоко засунул руки в карманы. Да, в Риме он, помнится, слышал о смерти Майкла Шелла, но между ним и титулом оставалось еще двое, как будто...

   Дарси снова заговорил; сообщил подробности, привел даты, сделал кое-какие комментарии - все тем же бесстрастным тоном. Когда он в первый раз назвал его "лорд Иннишаннон", Ник вздрогнул.

   - Вам надо ехать с нами ночным пароходом, лорд Иннишаннон, - закончил Дарси, - вы должны присутствовать на похоронах; таков семейный обычай.

   Ник кивнул головой.

   - До отхода поезда у нас час времени, - впервые подал голос О'Бриен. - Надо наскоро пообедать, - слабо улыбнулся он.

   После их ухода Ник долго еще стоял неподвижно. Тото свистнула из своей комнаты. Он слышал и не ответил., Минуты две спустя Тото вышла в гостиную.

   - Милый, милый, скорее, мы опоздаем!

   Ник взглянул на нее. Она была в бледно-зеленом платье с вышитой руками по тонкому шелку широкой каймой из роз. Он быстро подошел к ней и, обняв и крепко прижимая ее к себе, стал говорить отрывистыми фразами:

   - Умер дядя Майкл - тот, о котором я тебе рассказывал. Я его наследник. Мне и в голову не приходила такая возможность. Это были его поверенные. Мне надо ехать, голубка, сегодня же ночью в Ирландию. Я вернусь, как только смогу, минутки не потеряю. Мне невыносима мысль, что я оставляю тебя одну. Такая неожиданность... Ты понимаешь, мне в голову не приходило....

   Он вдруг умолк. Он начинал осознавать положение. Никогда, даже в самых фантастических грезах, он не мнил себя владельцем Иннишаннона. Никогда не представлял себе, что может унаследовать его. Сейчас же он, как при вспышке молнии, вдруг увидел старый дом, словно драгоценный серый камень, залегший среди зелени и цветов окружающих лугов и холмов.

   И это - его! Иннишаннон принадлежит ему. Старый, почтенный дом, который с такой любовью возводился когда-то и так охранялся.

   Он отчетливо видел террасу с резными перилами, а с террасы - серебряную ленту реки, стремящейся к морю.

   - Не оставляй меня, возьми с собой, - попросила Тото. - Милый, возьми меня с собой. Мне будет так тоскливо, одиноко, - в отчаянии она прижалась к нему, молила: - Пожалуйста, Ник...

   - Я бы взял, радость моя, если бы это было возможно. Но нельзя, понимаешь, нельзя. Я вернусь при первой возможности.

   - Ведь я могла бы остановиться где-нибудь поблизости, в деревенской гостинице.

   - Не годится это, голубка...

   - Но, Ник...

   - Послушай, не осложняй для меня этого... мне и так тяжело. Я должен ехать. Тут уж ничего не поделаешь. И я не могу взять тебя с собой. Видит небо, хотел бы, но не могу...

   - Я думала, мы из тех людей, которые всегда поступают согласно своим желаниям. Ты сам говорил...

   - У меня осталось десять минут на то, чтобы уложиться и пообедать. Видишь сама, голубка, - то, о чем ты просишь, невозможно. Я еду на похороны. На меня падает известная ответственность.

   - Понимаю, милый, - мягко согласилась Тото.

   Тото даже нельзя было проводить его на вокзал.

   Они попрощались в маленьком холле. Тото из окна смотрела, как отъезжало такси Ника, как он затерялся в гуще экипажей, сновавших у подъезда Хайд-Парк-Отеля, Она вспомнила, что так же провожала его глазами в Вене, когда он уходил от нее в первый раз.

   Теперь все было по-иному; теперь от нее словно отрывали часть ее самой. Как-то он сказал, крепко прижимая ее к себе и заглядывая ей в лицо: "Мы с тобой совсем одно, - я уже не знаю, где кончаюсь я и где начинаешься ты!"

   Глаза ее налились слезами при этом воспоминании; по контрасту еще тяжелее показалось ее теперешнее одиночество. Сейчас у Ника те же мысли, он спешит от нее - все дальше и дальше.

   О, если бы он взял ее с собой! Спрятал бы где-нибудь, все равно где, и приходил бы к ней только по вечерам.

   Тото было неясно, что впредь Нику необходимо считаться с целым рядом формальностей и условностей; не разбиралась она и в тех причинах, которые мешали ему взять ее с собой. Она не сознавала, как ложно ее положение, поскольку у нее не было поводов задумываться над этим. Она смеялась, свернувшись клубочком в объятиях Ника, и называла себя "порочной женщиной", как называла себя "дрянцом", когда опаздывала к обеду или забывала достать для Ника что-нибудь, о чем он просил.

   А между тем она не была ни глупа, ни невежественна. Она прекрасно знала, при всей неопытности, что бывают известные отношения, при которых люди, находящиеся в этих отношениях, как бы подвергаются социальному остракизму.

   Но она не применяла это к себе. Она никогда не искала для себя никаких оправданий. Она любила - и этого было достаточно, как для всякой женщины, счастливой в любви; только те, что несчастны, обвиняют и оправдываются.

   Да и какое значение мог иметь брак, который уже столько лет не существовал? Тото часто совершенно забывала об этом обстоятельстве.

   Ее любовь к Нику, его любовь к ней заслонили для нее все остальное, и, как все мы, когда счастливы в любви, она не задавалась никакими вопросами.

   Лишь немногие находят в себе силу отказаться от счастья, к которому стремились, по которому болели.

   Тото не принадлежала к числу этих избранников. Она смотрела на Ника сияющими, полными страсти глазами и встречала такой же ответный взгляд.

   Критическое отношение ее матери, вылившееся в такую грубую и бессердечную форму, и рассердило, и обидело ее. Но не коснулось ее любви.

   Тото любила, как любит женщина, особенно счастливая в этом отношении, любит однажды в жизни, в ранней молодости, когда даешь щедро и великодушно, не раздумывая и не считая.

   Тото ни за что не обидела бы другого, не причинила бы боль, но тут у нее был готовый ответ: "Любя Ника, я никому не делаю зла, менее всего какой-то мистической жене, которая никогда не любила его".

   Его желания, его нужды, его переживания - вот что заполнило сейчас всю ее жизнь. Дальше, где-то в первозданном хаосе, пребывали другие люди, в том числе Верона; там была работа, которая могла отрывать Ника от нее, оттуда могла прийти угроза для их совместной жизни.

   И вот теперь, когда она высунулась из окна, провожая Ника глазами, эти неприятные, "потусторонние" вещи надвинулись на нее, и защемило сердце: придется снова повидать Верону; надо будет как-нибудь заполнять свои дни.

   Она растерянно думала: "Иннишаннон - красивое имя, но Нику придется отказаться от его собственного".

   Она поискала Иннишаннон по карте и нашла с трудом. О, как на карте все кажется близко! Если бы так близко было на самом деле!

   Ложиться очень не хотелось, и по всей комнате были разбросаны вещи Ника - мучительное напоминание.

   Тото пустилась на уловку, на которую все мы при случае пускаемся: закрыла глаза, старалась себе представить, что ничего не случилось, что время пошло назад, что тот, кто нужен, тут близко. Свисток локомотива покрыл шум уличного движения, - Ник далеко, за много миль.

   Она забыла сказать ему, что и она получила наследство. Вот завтрашний день и уйдет на всякие формальности.

   Ник увидел Иннишаннон впервые в мягком освещении раннего утра. Он опоздал на поезд при пересадке и последние тридцать миль сделал в расхлябанном стареньком "форде", который трясся по скверным дорогам, задыхаясь и гремя.

   Дарси дремал, а О'Бриен болтал с мягким южным акцентом о всевозможных вещах.

   Про себя он думал: "Что выйдет из всего этого?" Он знал о существовании боковых ветвей, а поверенный новой леди Иннишаннон приходился ему родственником.

   "Мне досконально известны все "за" и "против" этого случая", - уверял он себя.

   К его любопытству примешивалось и романтическое сочувствие, которое заговорило в нем, когда он был у Ника: он заметил на одном из кресел пару очень длинных белых перчаток и маленькую фетровую шляпку с ярко-зеленым пером, приколотым сзади. Почему-то эта шляпка затронула его романтическую жилку, - он и сам не сумел бы объяснить почему... Как проходит жизнь некоторых людей - этого малого, например!.. По типу совсем непохожих на старого лорда, который шагу не делал за околицу, разве иногда выезжал в церковь к обедне.

   - За этим поворотом откроется замок Шаннон, - сказал он Нику.

   Ник оглянулся и увидел хорошо памятную ему башню, четким силуэтом выросшую на утреннем небе.

   Его охватило чувство, трудно поддающееся анализу, - ощущение близости ко всему окружающему, к этой земле.

   Флаг был спущен до середины мачты и выглядел унылым темным пятном на посеребренном небе.

   - Вы дома, - сказал проснувшийся Дарси. Ник хотел ответить, но голос его не слушался.

   Он один переступил через порог. Дворецким по-прежнему был старый Верней. Они пожали друг другу руки. Рука Вернея дрожала.

   Старик сказал:

   - Завтрак приготовлен в утренней гостиной, сэр!

   Ник сидел за столом один, Верней прислуживал.

   Все те же красные лакированные шкафчики, которые привез с собой один из Иннишаннонов, совершивший кругосветное путешествие; и старая пуншевая чаша на том самом месте, где всегда держал ее дядя Майкл.

   Еда не шла в горло. Он выпил очень горячий кофе и вышел на длинную террасу. Птицы щебетали в кустах жимолости, оплетенных плющом. Он оглянулся, окинул взглядом дом, и то же чувство шевельнулось в сердце. Он чуть не погладил в порыве ласки серые камни.

   Об отдыхе нечего было и думать. Он спустился с террасы на поросшую травой дорожку и, весь запыленный, отправился на прогулку по своей земле.

   Он нашел то место в парке, где он часто прятался, когда в парке охотились и предполагалось, что он еще крепко спит. Казалось, он и сейчас слышит смех, суету и топот копыт. В затененных местах в лесу еще уцелели колокольчики - в Ирландии весна была холодная. Колокольчики, почти у самого моря! Временами из-за деревьев доносился ропот волн.

   Иннишаннон - это слово пело у него в груди!

   Нелепо казалось возвращаться в дом с его опущенными ставнями, его суровым полумраком.

   - Я приготовил для вас комнаты в западном крыле, сэр, - сказал Верней. - Позже вы скажете, какие вам угодно будет выбрать для себя.

   Он продолжал говорить, но Ник его не слушал. Он поднялся уже до половины пологой лестницы.

   В конце концов, он уснул. Он утомился больше, чем сам предполагал. Когда он проснулся, солнце потоками заливало комнату. Подле него стоял Верней.

   Было десять часов. Он быстро оделся и сбежал вниз. Надо было проделать тысячу всяких вещей, принять интервьюеров и так далее. Родственники съедутся, должно быть, в течение дня. Согласно фамильному обычаю, глава семьи должен был быть похоронен в полночь, причем гроб к склепу должны нести на руках ближайшие родственники.

   На небольшом столике лежала объемистая груда корреспонденции.

   Ник перебирал ее, когда в комнату вошел Верней с блюдом в руках и ровным старческим голосом сказал:

   - Миледи спустится сейчас, сэр!

   Ник резко обернулся.

   - Миледи приехала вчера вечером. Не приказали говорить вам, сэр, до утра об их приезде.

   Вслед за ним в комнату вошла Алтея.

   Они не виделись уже десять лет, а переписывались очень редко и то чисто официально.

   Ник молчал. Он стоял, непримиримо глядя на Алтею, чувствуя, что она ненавистна ему.

   Разом нахлынули воспоминания о Тото, о ее молодости, ее пылкой нежности, ее полной зависимости от него. Сбросив с себя чары замка Шаннон, которые начинали опутывать его, он вернулся назад, к той жизни, какую он вел с Тото. Явилась угроза для этой жизни, и он тотчас вооружился до зубов.

   Алтея сказала своим резким, неприятным голосом:

   - Вы понимаете, конечно, Доминик, что эта смерть и получение вами наследства аннулируют мое согласие, правда, условное, дать вам развод. На нас лежит сейчас ответственность, которой мы не несли до сих пор. Надеюсь, вы не станете пытаться разубеждать меня в этом отношении, так как, уверяю вас, я все продумала самым тщательным образом и приняла решение лишь после долгих размышлений.

   Он продолжал смотреть на нее - на розовое красивое лицо, голубые глаза, хорошо причесанные волосы.

   - Однако, - любезно сказала она, - вы, вероятно, голодны. Вам один или два куска в кофе, Доминик?

   ("Ник, сахару? Милый, нельзя же четыре куска! Что с тобой будет!") Он сказал:

   - Благодарю, если разрешите, я сам себе налью.

   - У вас вид прекрасный. Вы из города?

   Завтрак превратился в настоящий фарс. Ник быстро поднялся.

   - Нам надо договориться до конца, если вы ничего не имеете против. Чем скорее - тем лучше, я полагаю. Не пройти ли нам в библиотеку?

   Он распахнул перед ней дверь и прошел вслед за высокой, затянутой в корсет женщиной в библиотеку, где сильно пахло старой кожей и немножко кедровым деревом. Проникавший сквозь большие окна свет смягчался цветными стеклами. У Ника заныло сердце при виде этой красоты; казалось, появление Алтеи умалило его любовь к этому месту, запятнало ее.

   Он начал напрямик:

   - Вы только что сказали, что берете назад свое согласие на развод. Боюсь, это невозможно: надо идти до конца. Дело уже начато.

   - Я могу забрать назад мое прошение, - спокойно сказала Алтея, - я так и сделаю. Я уже уполномочила на это моего поверенного.

   Ник стиснул руки.

   - Необходимо вам, необходимо нам обоим подчинить наши желания, каковы бы они ни были, требованию момента. Вы унаследовали знатное имя, а такое наследство возлагает тяжелую ответственность, Доминик! Дядя Майкл...

   - Если вы не дадите мне развода, я сам возбужу дело против вас.

   - Но я ведь вернулась к вам, Доминик!

   Он глядел на нее, не скрывая своей ненависти. Губы его шевелились. Однако он ничего не сказал, но повернулся и вышел из комнаты.

   Его мать, маленькая женщина, соединявшая в себе внешнюю мягкость с большой черствостью, благодаря чему она всегда бывала права, нежно повторяла: "Как я рада, что дорогая Tea и он наконец помирились" - и также лепетала что-то о высокой ответственности.

   "Неужели он когда-нибудь звал ее Tea?" Теперь даже шорох ее платья выводил его из себя. Он жил как в лихорадке, полный негодования и раздражения. Его положительно "обошли" - эта мысль не давала ему покоя.

   Получил письмо от Тото.

   "Милый, я - как та дама из Библии - все вздыхаю: "Доколе же, Господи, доколе?" Жалостно, правда? Я так одинока, что даже думать об этом не в состоянии. Я перечла все романы, какие насобирал мистер Меди, и большую часть собранных мистером Бутом, и на меня уже обратили внимание полисмены за то, что я вытаптываю парк. Говорят, это обойдется в два фунта, хотя полисмены со мной очень милы. Я пишу всякие глупости, потому что иначе это письмо обратилось бы в сплошной вопль. Этому Бэби нужен его Большой Медведь; "маленькая радость" скучает без своей "большой радости". Не могу хорошенько разобрать на карте - где ты. О Ник, вернись, где бы ты ни был! Ты нужен мне. Хочу тебя. Вынести не могу мысли, что ты говоришь с другими людьми, улыбаешься другим, улыбаешься моей улыбкой".

   Он поехал в ближайший город и послал длинную телеграмму по-французски - ведь теперь он лорд Иннишаннон, и не может поэтому говорить о своей любви по-английски.

   Место и замок нравились ему все больше и больше, но он ненавидел все то, что было связано с ними; он уже сознавал ту истину, что всякая медаль имеет обратную сторону, всякое звание - свои тяготы.

   Была минута, когда, стоя подле склепа, переполненного цветами и освещенного пламенем факелов, он горько пожалел, что не он опущен туда на покой. Впервые в его жизни будущее было чревато угрозами, впервые обстоятельства оказывались сильнее его.

   Десять дней спустя ему пришлось отправиться в Коннстон на собрание фермеров-собственников. Дорогой он случайно увидал объявление, гласившее, что поезд-экспресс уходит через час.

   Был серый июльский день, один из тех дней, что дышат тоской, которая отравляет душу, покрывает ее изморозью.

   В середине собрания он поднялся, выразил сожаление, что должен удалиться, - "неотложные семейные дела", - и бежал: вскочил на лошадь, бешено гнал ее до станции, бросил поводья привратнику и попал на экспресс за минуту до отхода.

   На следующее утро он был в Лондоне. Такси невыносимо ползло. Тото спала, когда он вошел на цыпочках в ее комнату. Она выглядела прелестно, она была создана для того, чтобы быть любимой.

   Ник нагнулся и поцеловал ее, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. Она широко раскрыла глаза - такие зеленые, такие молодые, ясные, нежные, - ухватилась за него и притянула к себе. У него мелькнула мысль, - в такие минуты вдруг проясняется внутреннее зрение, - что обнимать ее, все равно что обнимать прекрасную розу без шипов, белую розу, лепестки которой пригрело солнышко.

   Безграничная тоска по счастью охватила его - сильно он изголодался по нем. И он целовал Тото с той страстью и с тем обожанием, которые делают мужчину беспомощным и безоружным.

   Тото ворковала без конца, прижимаясь бархатной щечкой к его колючему подбородку.

   - О, я люблю тебя! О, как я люблю тебя! Ты скучал, ты тосковал по мне?

   Ник на мгновение поднял голову. Взгляд быстро охватил прелестную головку с глазами, полными любви к нему. Он вдруг почти грубо привлек ее к себе и осыпал поцелуями.

   - Люблю тебя, - повторял он, прижимая ее к себе так, будто боялся, что ее отнимут у него.

   Тото взглянула на его склоненную голову; она чувствовала лихорадочный жар его губ.

   - В чем дело, милый? Что случилось?

   Он ответил на ее взгляд взглядом, в котором была любовь, доведенная до отчаяния.

   - Поцелуй меня. Дай позабыть, что мы расставались.

   Тото рассмеялась и обвила его шею руками.

   Прокравшееся, наконец, в комнату солнце осветило темноволосую голову и рядом с ней золотую. Они спали.

   Первой проснулась Тото. Она тихонько, боясь разбудить Ника, - он так устал с дороги, - поднялась, приняла ванну, негодуя на воду за то, что та производит шум, вытекая из крана.

   Ник очнулся, разбуженный солнцем, под шум Лондона, веселый грохот и лязг автобусов, нетерпеливые оклики такси, рожок почтовой кареты, проезжающей парком по пути в Ричмонд. Проснулся и увидел Тото в ее "особенном" пеньюаре, который они купили за бешеные деньги в Итебе, и который представлял собой ярд горностая и полосу белого крепдешина, схваченные нефритовой пряжкой в виде аиста.

   Тото разливала кофе на маленьком столике, поставленном у окна. На вид ей можно было дать лет пятнадцать: свеженькая, неотразимо веселая, вся золотая, очаровательная.

   "Нет в мире ничего прекраснее", - подумал Ник, глядя на ее профиль, когда она наклонялась над столиком, с пресерьезным видом намазывая сухари вареньем.

   После Иннишаннона с его бременем ответственности, с тяготами положения, после ненавистного присутствия Алтеи чистый голос Тото, мелькание ее грациозной фигурки, уверенность, что все ее обаяние направлено к одной лишь цели, сознание полной непритязательности Тото - все это было целебным бальзамом для наболевшей раны.

   Все заботы и горести, преследовавшие его, отошли куда-то в сторону; при Тото жизнь манила счастьем и покоем; он почувствовал огромное облегчение и глубоко вздохнул.

   Тото подняла глаза и улыбнулась.

   - Я сплю в раю, - медленно заговорил Ник, - все это сон, и я проснусь опять в Ирландии.

   - Ты проснулся, ягненочек мой, проснулся в старом Лондоне, где тебе дадут ветчину и почки - минут через десять, как только справится Анри, колдующий над газовой конфоркой, - и за эти десять минут ты должен одеться, а потом мы проведем день - не в раю, нет! Куда раю до этого! - мы проведем дивный день! Ну, а теперь будь пай-мальчиком, вылезай из кроватки и отправляйся в ванную!

   Пока он брился и одевался, втягивая запах горячего кофе, ветчины и почек, проникающий к нему в комнату, Ник утратил давнишнее блаженное настроение, при котором все, кроме Тото, казалось ему не имеющим никакого значения. Действительность медленно, но неумолимо предъявила свои права.

   Ему нельзя, конечно, оставаться здесь. С утра надо телеграфировать о своем местопребывании. Он ведь до сих пор ничего не сообщил в Иннишаннон. На этой же неделе придется, несомненно, вернуться туда. Там предстоит целый ряд более или менее важных событий, в которых он должен участвовать.

   Он стоял посреди комнаты с незажженной папироской в руках, и зловещий холодок заползал ему в сердце.

   Алтея - развод. Надо сейчас же повидаться с поверенным; пусть она берет Иннишаннон, - при одной мысли об этом сердце больно кольнуло, - пусть берет, если согласится продолжать дело. В конце концов - в мире места "много - найдется, где им поскитаться! Да, много! Слишком много, когда хочется одного места, - между горами и морем; места, где пахнет морем и вереском.

   Он здесь, он приехал, потому что не мог оставаться там, а приехав - почувствовал, что его тянет назад, что воздух здесь затхлый, что ему надрез Лондон, душно в этой крошечной квартирке.

   Он сердито взъерошил волосы.

   "Проклятие! Почему вещи теряют свою прелесть! Должно быть, я слишком бурно жил, - вот и реакция!", - угрюмо подумал он. Но в глубине души он знал, что это не так и что истинная причина ему известна.

   Угрозой висела над ним альтернатива: либо Иннишаннон, либо Тото. Сохранить одно - значит потерять другое. Только такое предложение может соблазнить Алтею. И тут дело не только в тщеславии: она из тех натур, которые достигают полного развития и самоопределяются только тогда, когда принимают на себя известные обязательства и стараются вполне оправдать доверие.

   Она страшная ханжа - уже взяла в свои руки наблюдение за штатом прислуги в отношении благочестия. И вообще она твердо убеждена, что Ник получил наследство не без участия провидения, которому и надлежит деятельно проявлять благодарность. Ник знал - Алтея искренна, и в этом ее сила.

   - Милый, в чем же дело? Почему ты не идешь? Прошло уже полчаса, а у тебя волосы совсем растрепанные. Нагнись - вот так! Теперь - чудесно! Herrlich, как мы говорили в Вене. Ну, идем!

   Тото схватила его за руку и потащила в другую комнату, где терпеливо ждал Анри с блюдом в руке.

   После кофе, очень вкусного и очень крепкого, хорошего завтрака и папироски жизнь стала казаться уже более привлекательной и менее запутанной.

  

   - Ну, а теперь, - сказала Тото, закурив папироску и облокотившись о стол, - расскажи мне все. По душе ли тебе роль землевладельца и перемена имени? Сколько твоих изображений я перевидала за это время в иллюстрированных журналах. На всех ты хуже, чем на самом деле. Но я все-таки все вырезала. Говори же, любимый мой, опиши мне все, как было. Ужасно хочется знать.

   - Иннишаннон очень красивый, тебе бы понравился, - сказал Ник. - Архитектура конца шестнадцатого и конца семнадцатого века. Его сожгли инсургенты и вновь восстановили.

   - Влево от нас, - перебила его Тото, - вернее, прямо против, - портрет нынешнего лорда, видного джентльмена с рыжими, как у его предков, волосами, обратите внимание! - Она расхохоталась. - Ах ты, мой медведик, ты заговорил точь-в-точь, как Бедекер!

   Ник рассмеялся в свою очередь; но настроение его немного упало, так как Тото, видимо, его описание не импонировало. Он сказал с усилием:

   - Что же мне сказать тебе? Что Иннишаннон великолепен? Да, он совсем не поддается описанию.

   Она жестом остановила его.

   - Пойдем. Оденемся и проведем день по-нашему.

   Но при всем старании двух людей нельзя вернуть прежнего беззаботного настроения, если в жизни одного из них появились новые интересы извне.

   Ник повез Тото в Сассекс. Солнце светило ярко; вместо боярышника распустился шиповник, чудесно пахло сеном, и они завтракали, и гуляли, и болтали, но Ник все время думал про себя об Иннишанноне. Он решил телеграфировать из одной деревушки Вернею, разорвал первую телеграмму и послал другую, в самом решительном тоне, Алтее.

   День был довольно приятный, но, к несчастью, влюбленные не признают слова "довольно". Тото, по крайней мере, не признавала, и радость ее потускнела, а затем у нее разболелась голова. Они вернулись домой рано. И с наступлением сумерек настроение Ника почему-то прояснилось; вернулась радость любви.

   - А в чем было дело? - шепотом спросила Тото, и он попытался объяснить ей.

   - Реакция, надо думать, голубка! Время было до чертиков трудное во многих отношениях, и я сбежал к тебе, чувствуя, что не могу больше выдержать без тебя. Ехать было довольно душно, и перед тем я целый день провозился с адвокатами. Это наследство осложнило положение. Я почти жалею, что получил Иннишаннон.

   - Разве это помешает нам быть счастливыми? - задумчиво спросила Тото, - разве это сильно свяжет нас, хочу я сказать?

   - Нет. Почему же? - Но тон был неубедительный.

   Следующие несколько дней они были счастливы; адвокаты подавали надежду; они, не задумываясь, отвергли мысль соблазнить Алтею уступкой Иннишаннона.

   - Подкуп и взятка, дорогой лорд Иннишаннон! <