Уэдсли Оливия - Ты и я

на и задумалась. Встреча была точно такая, какой она рисовала ее себе заранее. А ведь часто бывает наоборот. Ждешь невесть чего, а дождалась - холодно...

   Но первое прикосновение Ника, первый поцелуй Ника...

   Он вошел в халате и мягкой рубашке, с еще мокрыми волосами, чудесно пахнувший, тотчас объявила Тото, каким-то хорошим душистым мылом, воплощенный идеал чистоты, который может быть достигнут при помощи воды и двух жестких щеток.

   Обед был сплошным праздником. Удались и цыплята, и шоколадное суфле, облаком вздымавшееся на блюде.

   - Теперь кофе, немножко поболтаем - и по домам. Ты у кого остановилась? - спросил Ник.

   Тото рассмеялась:

   - Ни у кого. У "Ритца".

   Ник свистнул, после чего решительно заявил:

   - Это не годится. Мы разыщем кого-нибудь сейчас же. Анри съездит с запиской за твоими вещами, привезет их сюда, а я тем временем телефонирую кое-кому. Тебе нельзя жить в "Ритце" одной.

   - Положим, можно, но если ты не хочешь, не буду...

   Отрядили Анри. Он вернулся Невероятно быстро, как им показалось, и ждал дальнейших распоряжений.

   - Я справлюсь с остальным сам, - сказал ему Ник. - Вызову автомобиль, когда мне понадобится. Спокойной ночи!

   Когда дверь за Анри закрылась, он обернулся к Тото:

   - Бэби, ровно через десять минут я позвоню одному моему другу и попрошу его взять тебя к себе ненадолго.

   Тото курила, взобравшись на ручку одного из кресел.

   - Ник.

   - Что скажете, зеленоглазая волшебница?

   - Давай потушим свет на эти десять минут и посидим в темноте, как в Вене. Хорошо?

   Ник повернул выключатель. Тото перешла к окну, он присоединился к ней, и, стоя плечо к плечу, они смотрели на улицу, на мелькавшие мимо автомобили, на деревья парка, освещенные высокими фонарями. Вдруг Тото сказала:

   - Мы зря тратим наши чудесные минутки. Иди сюда!

   Она потянула его к дивану и откинулась ему на руки, положив голову ему на плечо.

   - Ник, скоро нам можно будет обвенчаться?

   - Через несколько месяцев, радость моя!

   - Сколько месяцев?

   - Три или четыре, смотря по тому, когда будет назначен разбор дела.

   - Когда мы будем женаты, я не позволю тебе выпроваживать меня в темноту, на холод, в одиннадцать часов ночи! Не позволю ведь? Тогда ты сам отнесешь меня в постельку, разденешь и будешь очень любить - правда ведь?

   - Программа, кажется, разумная, - тихо сказал Ник.

   - Почему ты вдруг стал таким чужим-чужим? Почему твоя любовь словно умерла? Моя ведь не умирает. Почему, Ник?

   - Сокровище мое, на твое глупенькое "почему" не может быть ответа, так как вопрос не имеет под собой ни малейших оснований, ни даже тени...

   - Если ты все еще любишь меня так, как я люблю тебя, поцелуй меня, и я узнаю.

   Было темно, прохладно и очень тихо. Только учащенное прерывистое дыхание влюбленных нарушало тишину. Вдруг Тото вскрикнула:

   - Ты любишь, любишь! Нет, целуй меня, как целовал раньше, целуй нашими поцелуями. О, о!..

   Ник оттолкнул ее от себя. При слабом свете высоких уличных фонарей, колеблемых ветром, она увидела его побледневшее лицо с закрытыми глазами и судорожно сжатые руки.

   Она зашептала:

   - Ник... любимый... любимый мой... О, что с тобой? Что я наделала? Почему ты больше не целуешь меня? Не любишь? Значит, правда, не любишь?

   Миг один, и она уже была подле него на диване; стоя на коленях, обхватила его голову и прижала ее к своей груди.

   - Скажи... скажи мне...

   Она спустилась ниже, приникла щекой к его щеке, всем хрупким телом угнездилась в его объятиях, - и бурные, весенние полые воды страсти захлестнули их обоих, сметая все плотины принятых решений и дорого дающегося Нику самообладания.

   - Люблю тебя... люблю тебя... люблю тебя... - шептал голос Тото, тонкие белые руки крепче сжимали его, и пылающие уста вдруг снова прильнули к его устам...

   Позже он стоял подле нее на коленях; слов не было произнесено; только ручки Тото, свежие ручки нежно гладили его по лицу.

   Тишину нарушало время от времени завывание автомобильных сирен, которые в Париже звучат как-то особенно. Ник ближе придвинулся к Тото и опустил голову ей на грудь, а Тото обвила его голову руками и крепче прижала к себе.

   Бесконечная нежность, сказавшаяся в этом движении, потрясла Ника сильнее, чем что бы то ни было в его жизни, с самого детства.

   Он заговорил громким шепотом, поднимая к ней лицо:

   - Любовь моя, моя крошечная девочка, что я сделал с тобой... что сделал?

   И услышал... услышал бы даже, если бы Тото говорила совсем невнятно:

   - Сделал? Ты только любил меня. О, милый, милый, разве ты не хотел этого?

   Он поднял голову и, несмотря на полумрак, Тото прочла в его взгляде отчаяние.

   - Хотел ли я? Нет в мире человека, который в такую минуту не был бы полон тобой. Но я должен был беречь тебя. Я несвободен, а ты совсем-совсем одна. Боже, ты представить себе не можешь, до чего мне мучительно стыдно!

   Тото отстранила его и поднялась; ее голос доходил до него словно издали, очень слабый, надломленный:

   - Я... я думала, это победный час нашей любви. Я не могла предположить, не ожидала, что ты... так это воспримешь. Я думала... я верила, что, когда люди любят так, как мы любим, они и чувствуют все заодно, так связывает их любовь. Ты все... все испортил. Мне казалось, будто весь мир куда-то провалился... остались только мы одни. Ты и я... Ты и я одни... Не могу больше... ты любил меня так... ты не чувствовал... как я... будто всю жизнь я только и ждала соединения с тобой... будто сейчас все счастье, вся радость мира осенила меня... Ты ничего, ничего этого не чувствовал. Я ухожу. Тебе стыдно за меня. Ты это сказал... сказанного не вернешь.

   Она старалась оттолкнуть его, но его руки только крепче обнимали ее, - чем больше она вырывалась, чем больше протестовала. Он заговорил гневно, задыхаясь:

   - Я стыжусь тебя? Стыжусь нашей любви?.. О Боже, да ты сама не понимаешь, что говоришь! Стыжусь! Не хотел тебя! Как ты полагаешь, что чувствует мужчина, когда он безумно влюблен в женщину? Я хотел тебя до того, что с ума сходил. Я давно уже знал, что мне нельзя встречаться с тобой. И с первого раза понял, что ни за что от тебя не откажусь. И теперь...

   - И теперь... - встрепенулась Тото, поднимая к нему свое личико. - О, скажи мне...

   - Теперь ты ведь вся моя... вся?

   Пробили часы. Он отшатнулся, потом неожиданно схватил Тото за плечи, сжимая их как в тисках.

   - Видишь, уже полночь. Поздно сговариваться с кем-нибудь. Все твои вещи здесь. Ты оставайся, я уйду.

   Тото коротко рассмеялась:

   - О нет, мы останемся.

   Ник так неожиданно отпустил ее, что она зашаталась.

   - О, в чем дело, отчего ты опять переменился?

   Он сказал странным сдавленным голосом:

   - Я борюсь с самим собой, рада тебя.

   - Ты борешься и со мной, - с деланной веселостью промолвила Тото.

   Он ближе придвинулся к ней.

   - Послушай. Сегодня - равносильно навсегда. Пойми хорошенько. Другого исхода нет. Пройдет несколько месяцев, пока мы сможем обвенчаться. А живя общей жизнью, мы будем подвергаться осуждению. Осуждать будут тебя: свет так устроен, что винят всегда женщину, хотя виноват обычно мужчина. Мы будем счастливы, я знаю, но будем ли мы настолько счастливы, что это вознаградит тебя за все? Подумай об этом. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Мы будем жить, где ты захочешь... Я возьму отпуск, и мы уедем, постранствуем. - Вопреки его желанию тон его стал молящим, горячая любовь и тревога звучали в нем.

   Тото мягко сказала:

   - Зажги свет, Ник.

   Он повиновался, удивленный, слегка озадаченный.

   - Посмотри мне в глаза... Милый, то, что ты говорил сейчас, говорилось по чувству долга. Ник, свет не существует для меня помимо тебя. Жизнь моя принадлежит тебе. Я не в силах переносить эти препирательства, когда все сводится к одному. Не будем спорить больше. Мы принадлежим друг другу - в этом все, будем же счастливы.

   Она смотрела на него улыбающимися и в то же время грустными глазами. Он вдруг привлек ее к себе и стал осыпать поцелуями - ребяческими, торопливыми, крепкими поцелуями, между поцелуями невнятно повторяя: "Прости, прости меня!"

   Тото первая слегка оттолкнула его и вернула к счастливой действительности, заявив:

   - Ник, знаешь, я голодна!

   И он отозвался тоном человека, только что посвященного в важную тайну:

   - Клянусь Юпитером, и я тоже!

   Они вместе обследовали кладовую Анри, вместе заваривали чай, готовили сандвичи, и Ник сообщил все подробности своей поездки в Лондон, а Тото рассказала ему все, что могла вспомнить о проведенных без него неделях.

   Они вместе разобрали вещи Тото и повесили ее платья в гардероб Ника; в квартире была комната для гостей, крошечное помещение через квадратную площадку лестницы, - она будет служить Нику туалетной.

   Он приготовил для Тото ванну, объяснил ей капризы крана с горячей водой, который имел обыкновение бастовать в самый неподходящий момент и так же неожиданно приходить снова в действие.

   Тото остановилась перед зеркалом Ника и разглядывала себя: широко раскрытые глаза, полуоткрытые губы, откинутые от пылающего лица волосы.

   Ник, бесшумно вошедший в комнату, застал ее в этой позе.

   Он подошел к ней сзади, обвил рукой, и темная голова склонилась к золотой головке.

   В тоненькой розовой ночной рубашке Тото казалась особенно юной, и Ник прошептал:

   - Ты еще совсем дитя! - и в голосе его были и пламенная любовь, и щемящее сомнение.

   - Только не сердцем... теперь! - отозвалась Тото.

   Она проснулась на рассвете, позолотившем комнату сквозь открытые окна. Ник держал ее и во сне, как бы защищая. Тото смотрела на обнимавшую ее руку - какой дорогой, какой сильный тюремный засов! Она слегка повернулась и заглянула Нику в лицо.

   - Совсем, совсем моя, - твердил он перед тем, как она уснула, и другие, не такие собственнические, но бесконечно милые ей, нежные слова.

   Так вот она, тайна любви, чудесная, потрясающая. Но многое ей еще дороже в любви. Ник был бесконечно близок ей, когда положил голову ей на грудь, еще ближе сейчас, когда спит подле нее.

   Он вдохнул в нее душу живую, он открыл ее сущность ей самой. Что важнее?

   И вдруг, отогнав серьезные мысли, она поймала себя на том, что думала: какой хорошенький Ник и какие красивые у него пижамы.

   Ник без труда получил отпуск.

   - Побудем здесь еще немного, - попросила Тото, и они остались и накупили множество вещей для Тото - шляпок, и платьев, и два кольца - одно из них с изумрудом-кабошоном в оправе работы Картье.

   Неожиданно быстро наступила жара. Май был похож скорее на июль; обедали все на свежем воздухе и меню выбирали из холодных блюд.

   Получив письмо от своего адвоката, Ник решил, что ему необходимо ехать в Лондон.

   - Бэби, - сказал он Тото, - мы снимем в Лондоне квартиру, и ты обставишь ее по своему вкусу.

   Тото была в восторге. Не хотела задерживаться надолго в том тихом отеле, в котором они с Ником остановились по приезде, и всё торопила его поскорее снять квартирку: "Все равно где, какое имеет значение та или другая часть города?" - Наконец он нашел половину дома на маленькой уличке в Найт-бридже. В ней имелась большая жилая комната и большая спальная; квартира была меблирована, но Ник договорился, что обстановка будет сдана на хранение: он хотел, чтобы Тото устроила все по своему вкусу.

   Они еще в Париже решили, что заведут старинную французскую кровать стиля ампир, с зеленым, оттенка нефрита покрывалом, и действительно, достали такую кровать за баснословную цену и покрывало к ней, не менее дорогое, - так что получилось, как выразилась Тото, "просто ужасно красиво". Покрывало было китайское: сереброперые фламинго с алыми ногами шагали по изумрудной воде у берегов серебристых островков, поросших померанцевыми деревьями, а поодаль виднелась пагода с красной крышей и бледно-золотыми стенами.

   Ник покупал все, что нравилось Тото. Он наполнял маленькую квартирку цветами. Каждый день обновлялись гардении в черной ониксовой чаше, и снопы гвоздик выглядывали из-за японских ширм.

   Никто из знакомых не видел их; они обедали вне дома, танцевали по вечерам и были так счастливы, что Тото иногда пугалась.

   - Верно, когда любишь, всегда боишься, - говорила она Нику, который уверял, что это у нее от воображения, и заботливо осведомлялся, не болит ли у нее голова.

   - Я никогда не болею, - возражала Тото и добавляла с укором: - О, Ник, неужели ты не можешь быть на высоте положения? Не отдаешь себе отчета в том, чего требует данный момент?

   - А именно?

   - Романтики, а не аспирина!

   Они купили автомобиль, и Тото управляла им, блаженно игнорируя правила уличного движения.

   Волны жары докатились и до Лондона, и они часто выезжали поздно ночью в Сюррей и варили кофе в небольшой сосновой роще, причем выкуривали несметное количество папирос, чтобы отгонять комаров - этих несносных созданий, которые появляются, как только наступает пора счастливых прогулок, кажется, только для того, чтобы досаждать влюбленным.

   Но никакие комары не могли ни на секунду омрачить радость Тото; она попала в райскую обитель, где не было места ни разладу, ни скуке, ни сердечным страданиям.

   Все влюбленные переживают хотя бы однажды эту пору полного, слепого, безрассудного, напряженного счастья, когда они вполне уверены во взаимности и счастливы выше всякой меры; когда все хорошо и малейший пустяк приводит в восторг, а неприятности не огорчают, потому что есть с кем делить их или потому что они дают лишний повод проявить любовь, жертвуя своими удобствами.

   Только тогда засыпаешь с тем, чтобы проснуться с мыслью: сегодня увидимся. Только тогда каждое прощание - конец всему, каждое новое свидание - воскресение. Только тогда пышным цветом распускаются все желания, все стремления; только тогда думаешь, глядя в глаза другому: "Лишь один этот цветок - для стебля души моей"; только тогда бросаешь вызов звездам и солнцу и, простирая руки, чтобы обнять мир, говоришь: "мой".

   - Найтбридж и рай - синонимы, - чинно уверяла Тото Ника.

   Они шалили, как дети, говорили на том нелепом языке, который так быстро усваивают влюбленные, и пополняли его собственными словечками, приводившими их в восхищение, но, к счастью, совершенно непонятными для остальных смертных.

   С тех пор как Тото прочла книгу Осборна, Ник стал, разумеется, величаться Большой Медведь, а за Тото окончательно утвердилось имя Бэби, - ведь она была до смешного молода, и Ник легко поднимал ее одной рукой. Но больше всего они любили играть в "уменьшения": ладонь Ника изображала Атлантический океан, цветок в его бутоньерке - "Сады Плодовства", в которых заблудилась Тото, такая же миниатюрная.

   Лишь раз в жизни бываем мы непроходимо, божественно глупы, лишь раз в жизни женщина может быть вволю, фантастично нелепа, не вызывая этим ничего, кроме нежных взглядов и счастливого смеха.

   - Индийский вождь! - восклицала Тото, когда Ник просыпался с вызывающе торчащим пучком темных волос. - Индийский вождь! - и дергала его за хохол.

   Анри приехал с ними в Лондон и приносил им по утрам кофе, а как только он уходил, Тото превращалась в царицу Савскую, и ей прислуживал Ник, поднимавшийся первым, как истый мужчина, которого ждет каждодневный труд. А Тото изображала прекрасную леди, которая "не сеет и не жнет", но уж конечно, кофе пьет всегда в постели, расстилала салфетку на бледно-зеленом одеяле и благосклонно принимала свой завтрак из рук Ника.

   Но как-то в клубе Ник услышал от одного исследователя, что найден манускрипт, в котором говорится, будто королева Савская была "угля черней и вся волосатая!". Как он спешил к Тото с этой информацией!

   Впредь он будет именоваться только "индийским вождем".

   - А завтрак должен мне все-таки подаваться, так как я ваша "порочная" леди! - вскинула Тото длинные загнутые ресницы.

   Он смотрел на нее сверху вниз, лицо его вдруг стало серьезным; он сказал вслух, довольно мрачно:

   - Как бы я хотел, чтобы они поторопились с этим проклятым разводом!

   Тото встала на колени на кровати и обвила его шею руками.

   - О, милый, милый, я расстроила тебя? Я пошутила: мне все равно, что я такое, лишь бы я была твоя!

   - Но мне не все равно, - угрюмо процедил сквозь зубы Ник, - совсем не все равно. Я не могу примириться с тем, что нам надо прятаться по углам, раздумывать, куда бы пойти, чтобы не натолкнуться на знакомых. Жизнь должна развертываться перед тобой широкая, свободная, а я испортил ее.

   - Не надо, не надо, не надо! - вскрикнула Тото, пряча лицо у него на груди. - Ты пятнаешь наши дорогие-дорогие часы такими речами. Да это и неправда.

   - Нет, правда, - проворчал Ник, уныло глядя на игру солнечных пятен. - Твоя мать вернулась в Лондон. Она непременно разыщет тебя. Что - ял ей скажешь?

   - Правду, - небрежно отозвалась Тото. - А почему нет? Мать в счет не идет. Она никогда обо мне не заботилась.

   Ник вдруг освободился из ее объятий.

   - Да, я сам так думаю, - мрачно согласился он. - Знаю, каждый рад свалить вину на другого, когда сам виноват!

   Тото присела на корточки.

   - Ник, в чем дело?

   Он не обернулся.

   Она скользнула с кровати, босая, подбежала к нему и стала ножками на его ноги, заглядывая ему в лицо, смеясь и стараясь заставить его улыбнуться.

   Но все было напрасно.

   Тото приняла ножки с изумрудно-зеленых домашних туфель Ника, которые она сама ему купила, - "потому что ты так любишь все зеленое", - поискала капот, надела его, всунула ножки в белые меховые туфли, закурила папироску и попыталась философски подойти к жизни.

   - Мне надо быть на примерке в двенадцать часов. Ты заедешь за мной или мы где-нибудь встретимся? - Она делала вид, будто пробегает газету, и переспросила из-за четырех огромных листов: - Как же?

   - В 12.45 я должен быть по деду на Стрэнде, - коротко уронил Ник.

   - О, понимаю. Мне, значит, лучше завтракать дома?

   Он проходил мимо нее к себе в гардеробную. Она схватила его за руку.

   - Ник, дорогой, скажи мне, что случилось?

   - Ничего. - Он мягко высвободил свою руку и ушел, облеченный, помимо того халата, который Тото когда-то целовала, в броню непроницаемости.

   Тото молча оделась, молча причесалась. Ник в первый раз был таким. Вот он заглянул - неужели скажет? Но как мог он прямо сказать ей: "Ах, кстати, я встретил вчера Чарльза Треверса, и он спрашивал у меня твой адрес, так как видел нас вместе!"

   Тото и не подозревала, что возможна такая вещь, что мужчина может ревновать без оснований. А Ник продолжал думать: "Он свободен, он может жениться на ней! Какой скотиной он сочтет меня, когда узнает!"

   Как это ни странно, но до сих пор он не встречал никого, кто был бы настолько знаком с ним, что мог себе позволить интимные вопросы. И вот вчера, на Пикадилли, прямо налетел на Треверса, и тот тепло окликнул его:

   - Алло, вы! Видел вас два дня тому назад на Стрэнде, с Тото. Неплохо там, а? Надеялся встретиться с вами. Не дадите ли вы мне адрес Тото? Я хотел бы навестить ее.

   Он кивнул и быстро перевел разговор, а Треверс зашагал подле него, и, ничуть не догадываясь об истине, разоткровенничался: он до того обрадовался, увидев Тото, он так был рад встрече с Темпестом, который, конечно, поможет ему разыскать ее, что он говорил ребячливо:

   - Я ужасно хочу поскорее увидеть Тото. Я встретился с ней в Париже, мы пили вместе чай в Арменонвилле, потом я отвез ее к "Ритцу" и заехал на другой день, но она исчезла, не оставив адреса. И с тех пор я никак не мог напасть на ее след.

   Тото и в голову не пришло рассказать Нику о встрече с Чарльзом; она совсем забыла этот инцидент.

   Он отделался от Треверса, лишь пообещав ему написать и сообщить адрес Тото.

   - Позабыл... где-то... Посмотрю у себя и дам вам знать. Отель "Берклей"? Отлично, - про себя отметил мысленно, что нельзя возить Тото обедать в отель "Берклей".

   Тото чувствовала себя не совсем хорошо в этот день и была уже в постели, когда он вернулся домой. Он долго думал, сказать ли ей, что он видел Треверса. Но, наконец, убедился, что говорить не хочется; не хотелось сознаться, что он не дал адреса, не хотелось вызывать в ней интерес к какому бы то ни было мужчине, кроме него самого.

   А Треверс к тому же молод и богат и... свободен, черт возьми!

   Сейчас он вернулся в комнату Тото и поцеловал ее.

   Тото молчала. В любви кажущееся отчуждение ранит иногда больше серьезного повода, и она не в состоянии была говорить. В глубине души она сознавала, что нелепо так терзаться не из-за чего, но от этого ей было не легче. Ник стал другим, а в любви это уже трагедия. Это может быть от головной боли, или от скуки, или от того, что надоела любимая.

   Ник тоже промолчал. Поколебался немного и, снова поддавшись дурному настроению, вышел, сильнее, чем надо бы, хлопнув дверью.

   За дверьми первым его побуждением было вернуться, но затем мужское самолюбие одержало верх, и он пошел дальше. В конце концов...

   На Пикадилли было солнечно, знойно. День весь был соткан из улыбок. Настроение Ника немного улучшилось и улучшалось по мере того, как он шел к Стрэнду.

   Его приятель-адвокат отсутствовал, но юный Хедлей Килмор, очень способный малый, говорил с ним о перипетиях развода очень спокойно и оптимистично, и Ник вышел из конторы, повеселев. Хорошо, что он завтракает сегодня один. Время от времени нужна передышка. А Треверс - к черту! - какое это может иметь значение?

   Еще несколько недель, и курс выровняется и все узнают автоматически.

   А пока - какое дело Треверсу!

   Превосходный коктейль, чуть покрепче обычного - две трети коньяку, треть куантро и лимон - еще больше примирил его с жизнью, уподобил его тем типичным мужьям, которые приходят в клуб насупившись, а выпив и перебросившись несколькими фразами с одним, другим, совершенно забывают о том, что огорчило их!

   Ник прекрасно позавтракал, посмеялся вволю и направился в Найтбридж к Тото, определенно считая, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Никаких сомнений, никаких угрызений совести насчет его утреннего поведения у него не было; он думал о том, что хорошо бы прокатиться в Рамела; кстати, Тото наденет большую черную шляпу, которую они вместе купили накануне; это навело его на мысль о другом магазине - табачном, и он зашел к своему поставщику, накупив папирос и перепробовав несколько хороших сортов сигар. Далее он приобрел с дюжину новых вечерних галстуков, так как вспомнил, что прежние пообносились, после чего подозвал такси, остановил его у кондитерской, купил для Тото большую коробку сладостей - и... скорей домой, к своей красавице! Остро заговорило желание поскорее увидеть Тото.

   Он открыл дверь своим ключом и свистнул. На свист не последовало ответа. Маленький холодный душ!

   Показалась лунообразная физиономия Анри, который объявил:

   - Мадам еще не вернулась.

   Ник кивнул головой, прошел в столовую и стал ждать.

   Ждал до шести часов. С шести начал сердиться и тревожиться. Анри ничего не знал: "Мадам вышла часов в двенадцать".

   В семь часов Ник принял ванну; он уже неистовствовал и страшно нервничал.

   Пообедал, не спуская глаз с часов и все время прислушиваясь, не звонит ли телефон.

   К десяти часам он уже перестал сердиться, и страх, которого он не испытал во Фландрии, все больше овладевал им.

   В половине одиннадцатого Тото открыла дверь своим ключом и свистнула.

   Она подбежала к Нику, весело рассказывая, что, выходя от портнихи, она столкнулась с Чарльзом, и они совершили чудесную прогулку в автомобиле, но испортился клапан и пришлось идти пешком десять миль - пять во всяком случае, и не было нигде телефона, и - "о, ты меня любишь?".

   Беззаботный свист, этот бессердечный свист - признак эгоистичного забвения всех и всего, по мнению Ника, явился своего рода бикфордовым шнуром, проведенным к пороховой бочке, а доверчивый вопрос: "Ты любишь меня?" - той спичкой, которая вызвала взрыв.

   Он сказал приглушенным от бешенства голосом:

   - Однако, в какую необитаемую страну вы попали, что на десять миль не нашлось ни одного телефона!

   Тото спросила как нельзя более кстати:

   - Ты сердишься? - на что Ник ответил коротким смехом, больше похожим на рычание.

   - О, нет! Чего ради мне сердиться, скажите пожалуйста?! Ты уходишь в полдень, предупредив, что вернешься к ленчу. Я захожу за тобой и жду почти до одиннадцати, когда ты являешься и как ни в чем не бывало объясняешь, что провела день с Чарльзом Треверсом, причем, видимо, рассчитываешь, что я должен быть в восторге!

   - Тебя не очень интересовало, что я буду делать, когда ты уходил, - вспыхнула Тото, - ты ушел... о, я не умею объяснить, ты был совсем другой... и сам знаешь, что это так. А когда я запоздала - не по своей вине, - ты злишься. Хотя и не имеешь права злиться.

   - Знаю прекрасно, что вообще не имею права вмешиваться в твою жизнь, - неосторожно начал Ник, злясь на Тото, на самого себя, на обстоятельства, а пуще всего на Треверса за то, что тот встретил Тото и повез ее гулять.

   Тото взглянула на него, пожала плечами и улыбнулась. Сказала деловито:

   - Очень жалею, что ты расстроен. Я страшно голодна, поищу чего-нибудь поесть. Анри ушел, должно быть?

   - Конечно, больше часу тому назад.

   Тото кивнула, пошла на кухню и вернулась с зеленым подносом, на котором лежали холодный цыпленок, хлеб с маслом и персики.

   Может ли что-нибудь скорее довести до белого каления уже взбешенного человека, чем вид его противника, спокойно и с аппетитом уплетающего, в то время как сам он рвет и мечет?

   Ник стоял у окна, глядя в темную летнюю ночь, расцвеченную огнями; катили мимо омнибусы, сверкая яркой раскраской, мягко скользили, поблескивая, дорогие автомобили; он ничего, в сущности, не видел, но уставился в окно, лишь бы не встречаться взглядом с Тото.

   Треверс... Что сказала ему Тото? Он, наверное, спросил, у кого она остановилась. О чем они могли беседовать?

   Голос Тото прервал его мысли:

   - Чарльз сказал мне, что виделся, с тобой вчера.

   Наступило молчание, полное сердитых подозрений со стороны немного сконфуженного Ника и обидного недоумения с примесью лукавства со стороны Тото. Она отчасти догадывалась, почему Ник так странно отнесся к ее пикнику с Чарльзом; к тому же она и в самом деле страшно запоздала; она чувствовала себя чуточку виноватой, когда входила, но была уверена, что быстро все уладит. И это ей не удалось. Было прескверно.

   - Ник?

   - Что такое?

   - Почему ты сегодня такой нехороший?

   Он круто обернулся и засмеялся тем же деланным смехом.

   - Хотя тебе это, видимо, не приходило в голову, но я, представь себе, очень беспокоился, когда тебя не было. Разумеется, не следовало. Теперь для меня это ясно, но я и не подозревал, что ты в таких надежных и приятных руках.

   - О, я была в полной безопасности! - Тщательно проделанный зевок.

   - Я устала. Я, кажется, лягу сейчас.

   - Хорошо. А я выйду ненадолго. Спокойной ночи. - В дверях Тото обернулась и взглянула на него.

   Лицо Ника не выражало никакой ласки, не говорило "спокойной ночи", в нем не было ни малейшего намека на доброту. Очень бледный, он казался усталым и угрюмым. Она быстро прошла к себе в комнату, бросив через худенькое плечо:

   - О, в таком случае спокойной ночи.

   Она ждала, затаив дыхание. Вот он вышел в переднюю. Он в самом деле собирается идти. Хлопнула дверь. Он ушел!

   - Почему? Почему? - громко спросила Тото. - Утром он надулся, тоже не из-за чего. А сейчас разозлился, что я каталась с Чарльзом. Если он ревнует меня к Чарльзу, он идиот!

   Сознание несправедливости, чувство обиды помогли бы снести создавшееся положение. Но лежать одной в постели летней ночью, когда в комнату проникает теплый ветерок, а в квартире царит полная тишина, вовсе не так покойно и приятно, как можно было бы думать. И сон не идет.

   Это их первая ссора...

   Однако от усталости Тото заснула тотчас после того, как приняла решение дождаться Ника, сидя у окна, - она была уверена, что он вернется с минуты на минуту, - чтобы он так и застал ее; ведь она почти весь день провела на воздухе и много миль прошла пешком. Проспала она с час. В два часа Ника еще не было, и Тото, совсем проснувшаяся и сильно задетая, пришла в негодование.

   Она вскочила с кровати, заперла дверь на ключ, легла и, не зажигая света, ждала.

   Ник вернулся, повернул ручку двери, тихонько толкнул, подождал. Позвал осторожно:

   - Тото!

   Тото не отвечала. Он подождал немного и прошел, не на цыпочках, в свою гардеробную.

   Услышав приглушенное "черт", свидетельствующее о том, что душ оказался закрученным, - они всегда открывали его друг для друга, - Тото прониклась к нему жалостью, нерешительно высунула одну ногу из-под одеяла - очень хотелось, чтобы Ник ее целовал, успокаивал, объяснял, - высунула другую ногу.

   Но тут Ник стал почти громко напевать популярную шансонетку.

   А, он может напевать, когда они поссорились, когда они столько часов не виделись, когда он виноват перед нею!

   Так пускай же напевает - хоть всю ночь, если угодно!

   - Хорошо спала?

   - О, замечательно, благодарю.

   Улыбка учтивая, вполне дружелюбная.

   - Скоро собираешься встать?

   - Скоро, вероятно. Не задерживайся из-за меня.

   - У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

   - Ничего особенного.

   Кивок.

   - Так я пойду. Вернусь, вероятно, к ленчу.

   - Я предупрежу Анри.

   В холле он приостановился.

   "Не вернуться ли? Бедная детка! Вид у нее такой, будто она совсем не выспалась. Нет, черт возьми, я не вернусь. Незачем было устраивать такую историю!"

   У себя в спальной Тото сидела на краешке кровати.

   "Что ж, пусть уходит! Если ни о чем не жалеет - пускай. Я ничего дурного не делала, а он воображает, что может дуться без конца!.."

   Скучная процедура - одеванье! Сегодня выдался как раз такой день, когда волосы не хотят лежать, как следует, и все вообще скверно: платье, которое хочется надеть, измято, а на чулках, выбранных после долгих колебаний, спускается петля.

   Наконец Тото вышла на улицу - усталая, обиженная, злая на себя, на Ника и на жизнь.

   Делать ей было нечего; предстоял длинный пустой день; отчаянно хотелось, чтобы Ник был подле нее.

   Их ссора перестала занимать ее, как это было вначале; сознание собственной правоты утратило всякое значение, и в довершение начинала болеть голова.

   Тото повернула к дому и, только обогнула последний угол, как из остановившегося у тротуара роскошного автомобиля вышла ее мать.

   Порой в жизни все складывается так, как не должно было бы складываться: будь Тото с Ником, встреча была бы для нее, конечно, не приятная, но совсем не такая трагичная.

   Верона остановилась, улыбнулась очень сдержанно и воскликнула, по обыкновению мягко:

   - Тото! - затем добавила с некоторым смущением: - Я только что из Парижа.

   Она была шикарно одета в черное, и каждая линия ее фигуры поражала стройностью и изяществом.

   - Ты знаешь, конечно! - продолжала она. - Я никак не могла найти тебя. В Вене о тебе ничего не знали; позже мне написал из Будапешта какой-то мужчина, что ты уехала в Париж. В Париже, разумеется, я поехала прямо к мадам Ларон и от нее узнала, что ты забрала свои вещи, что ты останавливалась в "Ритце", а в "Ритце" сказали - ну, да это неважно! Довольно, если я скажу, что все это было очень утомительно. Но что ты делаешь здесь? Где остановилась?

   - Вот в этом доме.

   - Придется серьезно переговорить с тобой. Что за особа твоя хозяйка?

   - Хозяйки нет, - с отчаянием проговорила Тото.

   - Ты сняла отдельную квартиру? - Верона замолчала, так как была и слишком удивлена, и слишком рассержена.

   Она прошла вслед за Тото в гостиную, опустилась на большой диван и вопросительно посмотрела на Тото.

   - Ты знаешь, конечно, что Карди оставил тебе все решительно?

   - Не знала до сих пор.

   - Тото! Да где же ты была, в конце концов! Видит небо, я мать непритязательная, но, право, тебе следует немного считаться со мной, из вежливости хотя бы. Было чрезвычайно неприятно отвечать все это время людям, что я понятия не имею, где ты. Сегодня я обедаю с Чарльзом Треверсом и его сестрой, - он, наверное, спросит. Я еще не видала его. Но с его сестрой (она вышла замуж за Рауля де Шовена) мы возвращались одним пароходом из Нью-Йорка.

   - Я видела вчера Чарльза. Я провела с ним весь день, - сказала Тото.

   - Ах, вот что! Но то, что ты поддерживала отношения с Чарльзом, еще не объясняет остального. Эта квартира, например? Неужели ты сняла ее сама, в твоем-то возрасте? И если так - откуда ты достала деньги?

   Тото мигом инстинктивно поняла, что ей не выдумать никакого объяснения; с самой встречи с Ником в Вене ей ни разу не приходилось объяснять, теперь, очутившись в таком трудном положении, она покраснела до корней волос, и в первый раз в сердце зашевелился страх.

   Она сказала, то краснея, то бледнея:

   - Это квартира Ника.

   - Ника? - переспросила Верона. - Ты хочешь сказать, что вышла за него замуж, ничего не сказав мне? Это в твои-то годы? И что за Ник?

   - Мама, - зашептала Тото, - я... я... Видите... я любила Ника давным-давно, еще в Копенгагене, и он любил меня. Но ни один из нас не знал наверное. О, такие вещи не рассказываются, это невозможно. Позже мы встретились в Вене - незадолго до смерти Скуик, - и тогда... тогда... не знаю, как сказать... тогда мы вдруг поняли. И были страшно счастливы, пока Ник не уехал. Ему пришлось съездить в Рим, а потом переехал сюда, чтобы устроить развод...

   Верона перебила ее ровным голосом:

   - Надо полагать - это явствует из твоих слов, хотя ты стыдишься признаться, - что ты любовница Доминика Темпеста?

   При этих словах с лица Тото сразу сбежало выражение растерянности и детского страха. Она сказала совершенно спокойно:

   - Кажется, я ожидала, что вы выберете именно это слово, мама...

   Верона невозмутимо продолжала:

   - И он - Темпест - снял для тебя квартиру?

   - Это наш дом - звонко произнесла Тото.

   - Твой, очевидно, но можно ли его назвать домом Темпеста? Не знаю. Да это и несущественно. Важно то, что ты открыто живешь с ним.

   Она посмотрела на Тото, видимо обдумывая кое-что.

   - Для такой вещи нет оправдания, не может быть, решительно никакого. Темпест положительно с ума сошел, не говоря о том, что он трус и негодяй... - Она беспомощно развела руками в белых перчатках. - Что я могу сказать тебе? Тебе всего восемнадцать лет. Ник мог бы быть твоим отцом, он женат, он был другом твоего отца...

   - Мне все равно, мне все равно, - страстно заговорила Тото. - Мне все равно, что бы вы ни говорили, что бы ни думали. Ник и я - мы принадлежим друг другу. Мы обвенчаемся, как только он будет свободен. Вы никогда не беспокоились о том, что со мной, никто не беспокоился - один Ник. Если я сделала что-нибудь дурное, я готова расплачиваться за это и буду расплачиваться охотно, потому что была очень счастлива. Мы были... о, да, я верю... мы были так счастливы, как никто другой... в целом мире.

   Верона поднялась. Сказала с горечью:

   - Поздравляю тебя. Описание жизни самое идиллическое. Надеюсь, что ты и впредь будешь чувствовать себя так же хорошо. Однако на твоем месте, несмотря на райское благополучие, я все же заглянула бы в контору Хоус и Веррет - деньги - вещь нужная даже влюбленной женщине, - а в их ведении твое наследство!

   Она проследовала из комнаты, не ожидая ответа, только когда наружная дверь захлопнулась за ней, Тото заметила ее мешочек из полосатого бархата, вышитого бисером, - как нельзя более гармонирующий с траурным туалетом.

   Когда Тото выскочила на улицу, очень высокий мужчина подсаживал Верону в автомобиль.

   - Ваш мешочек, мама!

   Верона взяла мешочек, пробормотав несколько слов благодарности.

   - Едем, Жуан,