Рукавишников Иван Сергеевич - Проклятый род. Часть 3. На путях смерти

ел, сюрприз. Ты с братом мне, а я вам.

   Помолчал Вячеслав. И сыны его молча приняли тишину дома. Но младший весело смотрел в темные окна.

   - Ты чего, озорник, смеешься? Из-за тебя мы здесь муку приемлем, а то бы мы балы задавали в столице. Ну, ладно, ладно. Верю. Так вот, Павел. Наследство тебя ждет. У тестя денег мало, у отца тоже. Тебе бы по судам пуститься, права свои восстановить. Отец, мол, помер, либо без вести пропал. А я Семену покойнику племянник родной. Вот бы переполоху-то...

   - Отец...

   - Ну, так, так. Плесни-ка чайку еще. Я к тому лишь, что и у меня секрет от сынов имеется.

   Веселый краснощекий Петр крикнул:

   - Да это вовсе не секрет, папа! Мы знали.

   Много дум продумал за минуту Вячеслав Яковлевич и тогда сказал:

   - Дети, я верю в вас. Петр, поздравь Павла в великий его канун. А теперь и вправду секрет. Нехорошо отцу от сыновей таить. Но не здесь. Нет, не здесь. Под иконами скажу. Многих страшных дней из жизни моей не знаете. Узнаете - полюбите. Не меня полюбите; полюбили давно, пред отцом не грешны. Жизнь еще полюбите, живую жизнь; а в ней и слезы, и радости. Ну, идем в спаленку.

   И прошли в тихую, в маленькую спальную отца. И при свете лампад милых рассказал сыновьям все, чего не знали они про него до сего дня.

  

   Степа с Юлией живут на Васильевском острове, на набережной. Степа к Васильевскому привык. Искали тогда квартиру. В том же доме нашли, где ранее Виктор жил и Зоя. По лестнице тогда знакомой идя, молчали, в глаза друг другу не глядели. В верхний этаж дошли. Квартира - совсем как хотели. И удобно, и светло, и к будущему году хозяин обещал мастерскую. Четыре комнаты. И перед окнами простор. Заняли. Безмерно счастье Степы. Свадьба была по закону, даже из церкви в карете приехали. И обед был, и Юлия в белом венчальном платье, помолодевшая, сидела и взоры подчас скромно-задумчиво от жениха отводила. И Цанетти был во фраке. Безмерно счастье Степы второй уже месяц. А Юлия подчас задумчива, молчалива. Товарищи Степы подшучивали:

   - У Герасимова глаза как у теленка стали.

   В Петербурге туманилась ранняя гнилая весна, когда приехала из Лазарева Зоя. Злые дворники рубили грязный слежавшийся снег, метлами гнали грязную воду; резиновые шины далеко бросали мутные брызги. Приехала пасмурная Зоя. Дни потекли безрадостные. В пути решила, что сразу к сестре пойдет. Говорить хотелось и поплакать. Но немало дней прошло. Не решалась. Долгие часы сидела в низком кресле в случайной противной комнате, тускло глядела в пустую яму своей жизни, и радовалось сердце, когда подступала внезапная волна ревности и злобы. Не всходило солнце над городом. И над Зоей висело тяжелое небо безнадежной пустоты.

   И адрес сестры узнала. Но не шла. Вспоминалось, что не ответила Юлия на телеграмму. Однажды к полудню луч золотой в грязные стекла ударил. Зоя сказала:

   - Пойду к сестре.

   Шла через город. Люди казались не так противны и не так пуста и бесцельна суета.

   - Забыть, забыть! И пусть новое.

   На мосту лишь сообразила, что идет в тот же дом, где решилось тогда, о, как давно, многое в ее жизни.

   По лестнице шла, и дрожало сердце. Перед дверью постояла, глядя вниз, в пролет. Вот позвонила. Горничная в белом переднике открыла.

   - Юлия Львовна дома?

   - Дома. Пожалуйте. Как сказать о вас?

   А в прихожую шла уже Юлия. Увидала. Остановилась от сестры на далеко. Помолчала чуть, потом голосом недрогнувшим:

   - Ты?.. Уйди!

   И повернулась. И скрылась. Степана Григорьевича не было дома, и никто не помешал ей плакать, лежа на диване.

   А Зоя, цепляясь за поручни, медленно сошла по ступеням, вышла на гудящую около моста набережную. Бесцельно, бездумно побрела, глядя наверх, в тусклое небо, в тусклое, как очи Старухи-Жизни.