Мстиславский Сергей Дмитриевич - Накануне. 1917 год

   - За границей товарищ Ленин, - сердито оборвал Федор. - Этого не знаешь... депутат! Какой ты после этого партийный! В Швейцарии Владимир Ильич. Но, ясное дело, теперь приедет незамедлительно... Разве революции можно без Ленина... Да вот, товарища Василия спросим, идет.

   Василий подходил об руку с Молотовым. Федор поздоровался первый.

   - Что же с заседанием будет, товарищи?

   - Подождем еще, - улыбнулся Василий. - Видите, собираются туго: выборы, кажется, только у нас на Выборгской, да и то не по всем заводам прошли. Товарищ Иван, мы вот только что говорили, кого бы от нас в штаб...

   - В какой штаб? - сразу загорелся Иван.

   - Штаб восстания. Для руководства боевыми действиями против царских. У Зенкевича есть еще войска, и по городу - полицейские пулеметчики. Да и с фронта, - имеются сведения, - высланы "на подавление" какие-то отборные части. Может случиться, что драться придется жестоко.

   - А в штабе... свои?

   Василий пожал плечами:

   - Свои - не свои, но и не думские. Организовался он, собственно, самовольно... Полковник какой-то, что ли... Говорят, в пятом году был председателем Военно-Революционного союза, потом арестован был, сидел в Петропавловке. Но не партийный: ни наш, ни эсер. Так, сам по себе. Мы Мартьянова в штаб дали, Мартьяныч говорит: как будто бы ничего, толковый. Ну, сами увидите. Николай Дмитрич!

   Малорослый, плотный, представительный, очень бородатый мужчина, разговаривавший в противоположном углу с какими-то сюртучными, очкастыми людьми, повернулся на оклик и двинулся к Василию, раздувая стремительным шагом, длинные, шелком подшитые полы распахнутого сюртука.

   - Присяжный поверенный Соколов, - пояснил вполголоса Молотову Василий. - Считает себя внепартийным социал-демократом. Всеобщая сваха: хлопочет об объединении всех "социалистов" - до радикалов включительно, держит поэтому связь по всем линиям. Очень энергичный, между прочим, парень.

   Соколов подошел, пожал руки, в очередь. Василий указал на Ивана:

   - Вот еще работник для штаба.

   - Идем! - быстро сказал Соколов и подхватил под руку Ивана. Представить невозможно, до чего люди в штабе нужны. Черт знает что! Изо всего гарнизона - хоть бы один офицер! И вообще... никто не идет. Не хотят, изволите видеть, в случае неудачи...

   Он фыркнул возмущенно:

   - ...под расстрел.

   Марина рассмеялась: Соколов ей понравился.

   - А неудачу вы допускаете?

   Мариша, очевидно, понравилась тоже. Соколов ответил вопросом на вопрос:

   - А вы в штаб - не хотите? Там и женщине работа найдется.

   Иван радостно глянул на Марину. Но Василий отрицательно покачал головой.

   - Нет, нам товарищ на другое понадобится. Тут в Таврическом солдат тысячи: целые батальоны. Надо будет организовать выборы в Совет от них: в числе прочих на это дело пойдет и Марина.

   - Выборы от солдат? - удивленно посмотрел на Василия Соколов. - То есть как? В Совет рабочих депутатов? В пятом году от солдат не выбирали.

   - А в нынешнем будем, - улыбнулся Василий. - Теперь же не пятый год... И по самому смыслу Совета он обязательно должен быть - Советом рабочих и солдатских депутатов... А потом и крестьянских.

   - И крестьянских? - повторил Соколов. Лицо помрачнело, на лбу легли морщины. Он вздохнул и обратился к Ивану:

   - Ну что ж... Пожалуйте!

   Марина вспомнила о Наташе за дверью.

   - У меня здесь подруга...

   Она встретилась глазами с Василием и, вспыхнув, замолчала. Глаза Василия засмеялись.

   - Та самая, с вашим "ручательством"? Я только что хотел вам сказать: она, действительно, как вы говорили, ни при чем. При захвате градоначальства в столе среди документов нашли рапорт: Комитет арестован по доносу агента Волчеца. Все в порядке.

   Гора с плеч. Марина заулыбалась тоже.

   - Она в коридоре, за дверью. Захватите ее, товарищ Соколов, если она может там пригодиться. Иван ее знает в лицо. А я...

   Но Соколов уже мчался к дверям, увлекая Ивана. Марина крикнула вдогонку:

   - Иван... Если надо будет - где тебя искать?

   Соколов приостановился на секунду.

   - Штаб в сорок первой - сорок второй комнате. В правом коридоре, за полуциркульным.

   Но еще не доходя полуциркульного, Ивана, Соколова, Наташу задержала толпа: по вестибюлю, колыхая штыками, рабочие вели сквозь толчею бледного, с трясущейся головой жандармского генерала. Кто-то ухватил Соколова за плечо.

   - Николай Дмитриевич, слышали? Штюрмера, председателя совета министров, привезли: сидит в министерском павильоне под караулом. Там вообще сановниками битком набито. А это кто? Начальник жандармского?

   - Дорогу, товарищи!

   Взблескивая обнаженною шашкой, из правого коридора к выходу шел, высоко неся голову, молодой, совсем безусый прапорщик. За ним бесстройной гурьбой, еще не строясь, - солдаты, на ходу вставляя обоймы в винтовки.

   - Наряд! - пробормотал, блестя глазами из-за стекол пенсне, Соколов. - Из штаба. Где-нибудь, значит, дело... Сейчас узнаем. Влево, влево, товарищи: вторая дверь.

   Первым, кого увидал Иван, войдя в комнату, был Мартьянов. Он стоял у большого стола, примкнутого к внутренней задней стене. Рядом с ним, наклонившись над большим, красным и синим расчерченным планом, - высокий и худощавый, рыжебородый, туго перетянутый широким кожаным поясом по добротному френчу человек в защитных погонах. На погонах - красные две полосы; это что же, и есть полковник?

   Вкруг стола - двое штатских, худой, как жердь, седоватый уже офицер, несколько молодых. И в комнате - у телефона, у окон, у других в беспорядке сдвинутых канцелярских столов - еще какие-то штатские и солдаты.

   Соколов сказал довольно торжественно, откинув корпус назад:

   - Гражданин полковник, разрешите довести до вашего сведения: Совет рабочих и солдатских депутатов делегировал к вам в штаб для содействия и связи...

   Иван покосился на Соколова: Совет? Да ведь заседания же не было.

   - ...меня и товарища...

   - Беклемишева, - договорил за Соколова, запнувшегося, Иван.

   Мартьянов обернулся на знакомый голос, кивнул радостно.

   Рыжебородый пожал руку Ивану. На груди у рыжебородого темно-красный, на черно-красной ленточке орденский крест.

   - Сейчас мы введем вас в курс дела: как раз закончена сводка доставленных разведкою сведений.

   Он обернулся внутрь комнаты:

   - Внимание, товарищи! Прошу ко мне. Сведения о противнике: главные силы генерала Зенкевича сосредоточены на Дворцовой площади, в составе: пулеметной роты, двух батарей, двух рот преображенцев - с Миллионной, Павловского полка, трех рот измайловцев, трех - Егерского полка, роты Стрелкового, кексгольмцев...

   - Позвольте, - растерянно сказал, сразу как-то сникнув, Соколов. Это же очень много...

   - Две роты финляндцев, - продолжал рыжебородый, - две лейб-гренадер, рота Московского, эскадрон 9-го запасного... Великий князь Кирилл лично привел две роты учебной команды гвардейского экипажа. Часть этих сил, точный состав установить не удалось, в общем, тысяч до полутора, всех родов войск, - была двинута на Таврический под командой генерала Кутепова, но на Литейном и Пантелеймоновской рассеяна народом. Остальными Зенкевич продолжает держать Дворцовую площадь, Зимний и Адмиралтейство. По городу в центральных районах - пулеметные гнезда протопоповских полицейских-пулеметчиков. Часть Финляндского полка, - по не вполне, впрочем, точным сведениям, - заняла Тучков мост и прилегающую набережную. Петропавловская крепость в руках правительства, на верках - полевые орудия, но огня не открывают: пока что крепость держит нейтралитет. Такой же "вооруженный нейтралитет" соблюдают казаки и военные училища. Все остальные части гарнизона примкнули к восставшим рабочим.

   - "Все остальные"! - проворчал сквозь зубы седоватый офицер. - А где они? Ни одного взвода, который сохранил бы строй: все рассыпалось в пыль! Вы видали, что делается не только на улицах, а и в самом Таврическом? Столпотворение вавилонское, хаос! У Зенкевича - сколоченные части, в самом центре. Он может, стало быть, бить по любому направлению... И вы не упомянули в сводке, что карательные фронтовые эшелоны генерала Иванова уже подходят к городу.

   - Если б противник не мог бить, товарищ капитан, - засмеялся полковник, - штабу нечего было бы делать.

   - А что вы собираетесь делать, не имея ни одной боеспособной части и на одного офицера... извиняюсь перед господами прапорщиками... - желчно усмехнулся седоватый. - Они вас, как цыплят лукошком, накроют в Таврическом вашем... Нет, слуга покорный: я, знаете, стар в такие игрушки играть.

   Он взял фуражку со стола и, ни на кого не глядя, пошел к дверям мимо притихших, сразу посумрачневших прапорщиков. Мартьянов крикнул вдогонку, брезгливо сощурясь:

   - Скатертью дорога. Баба с воза - коню легче.

   Он засмеялся, но смех одиноко прошел по комнате. Соколов нервно шепнул рыжебородому:

   - Вы не находите, что он... кое в чем прав. Частей действительно нет: толпы. Вы что думаете, собственно, предпринять? Нам придется отчитываться перед Советом...

   Стремительно в комнату вошли еще двое: крупнотелый, кудри вкруг плеши, прядь волос спала на лоб, и сухощавый, засюртученный, толстобровый, с бритым, сухим и ядовитым лицом. Крупный тряхнул размашистым пожатием руку Соколова.

   - Можно поздравить? Что делается... боже ты мой, что делается! Водевилист сказал бы: "кавардак со стихиями". Штаб восстания, да? Больше энергии, больше наступательного порыва, что! Мои репортеры сбились с ног, бегая по городу в поисках боя. Сотни тысяч солдат и рабочих - и нигде, собственно, не дерутся... Так же немыслимо! Как я дам революцию, если нет баррикад и кавалерия не атакует? Пока одна только замечательная сенсация: на Николаевском вокзале комендантом, принял командование, безрукий. Калека, без обеих рук. Кстати: почему штаб не приказал перекопать улицы, чтобы броневики не могли проехать: у Зенкевича - сто броневиков, мне только что звонили в редакцию.

   - Перекопать - полдела, - небрежно проговорил сухощавый. - А вот почему вы не захватили воздухоплавательный парк? Здесь, в Петрограде, наверное, где-нибудь есть. Аэроплан - последнее слово военной техники.

   - Товарищ Мартьянов, - окликнул рыжебородый. - Отберите в Екатерининском десяток людей для несения караулов при штабе. Парных часовых к дверям: я давно сказал коменданту, но он, очевидно, забыл. Надо закрыть вход посторонним.

   - Совершенно правильно, - одобрил Соколов. - Может пробраться шпион.

   - Я не шпионов берегусь, а добровольных советчиков, - усмехнулся рыжебородый. - Господа, прошу вас.

   Редактор с достоинством наклонил плешастую голову.

   - Представителю революционной прессы, я полагаю, будет разрешено... Сейчас каждая минута, собственно, должна фиксироваться печатным станком: это же сплошная история.

   - Я проинформирую вас, Иона Рафаилович, - подхватил его под руку Соколов. - Само собою, в пределах, допускаемых военной тайной. Пожалуйте.

   Он повернул к двери и увидел забытую им у порога, растерянную Наташу.

   - Бог мой! Простите, Христа ради! С этой... стратегией я совсем... Пожалуйте, я сейчас вас устрою. В арсенальную нашу.

   Рыжебородый выждал, пока за ними закрылась дверь.

   - Прапорщик Волков, прапорщик Кузьмин, прапорщик Владек. Пожалуйте сюда - получить боевые задания. Товарищ Беклемишев, смените прапорщика Кузьмина у телефона.

   "Арсенальная" оказалась рядом. Комната узкая, длинная, однооконная. В сплошной ряд от двери и до окна составлены столы. На столах - желтыми, тусклыми грудами патроны; меж них змеями вьются холщовые пулеметные ленты; вдоль стен навалены винтовки, шашки, кобуры. У столов, у окна - молодые разгоряченные лица. Студенты, девушки... Курсистки, наверно. Наташа ожила сразу.

   - Вот... арсенал! - Соколов махнул рукой жестом широким. - Снаряжать пулеметные ленты умеете? Ничего, мигом обучат... Товарищ Харламов! Вот вам еще помощник. Особенно будете благодарны: золотые руки!

   Он засмеялся и исчез за дверью. Харламов, артиллерийский поручик в очках, с клочкастой редкой бородкой, внимательно осмотрел Наташу, словно проверяя, действительно ли у нее золотые руки, и подвел к столу.

   Дверь хлопала поминутно. Входили, выходили. Вносили оружие. Его сортировали в десять рук, потому что рук было в десять раз больше, чем оружия. Осматривали, чистили. И зачем-то записывали. Зачем - не понять, потому что выдавали револьверы, винтовки, патроны без записи: каждому, кто войдет и потребует.

   Рядом с Наташей работал студент. Часто приостанавливался, заговаривал. Предложил покурить.

   - Разве можно? Здесь же патроны. Разве они не взорвутся?

   Наташа никогда не пробовала раньше курить. Закашлялась. Но по второму же разу легким и приятным туманом на секунду застлало сознание. Она потянула дым еще и еще, жадно. Студент смеялся.

   - Вот видите! Не будь революции - вы, пожалуй, так бы и прожили, не испытав этого удовольствия...

   - Примите.

   Наташа обернулась. Темноглазый, стройный, волосы черные, вьются из-под надвинутой на брови шапки. Куртка черной кожи, винтовка на перевязи через плечо, вокруг талии - охотничий патронташ. В руках, охапкою, шашки и свисающие на красных, туго плетенных шнурах кобуры.

   Артиллерист просиял:

   - Еще раз здравствуйте. В третий раз к нам сегодня! Вот это я понимаю! И опять - целая груда! С городовиков? И где вы их столько выслеживаете? Сейчас зарегистрируем... Ого! И офицерская есть: темлячок-то серебряный.

   Глаза захмурились, и голос будто бы стал сразу не тот. У него же самого - шашка. И такая же точно, как эта: с серебряным, мишурным, потемнелым от времени темляком.

   Человек в кожаной куртке свалил оружие на стол.

   - Мне - патронов.

   Он отогнул мятую, стертую кожу патронташа, вынул из гнезд стреляные, почернелые гильзы. Поручик похвалил хрипловато, поправляя золотые очки:

   - Вот за это вам - особую благодарность в приказе, - за стреляные гильзы. А то у нас, знаете, в этом смысле черт знает что: анархия форменная. Товарищ Загорская, дайте штук пятьдесят: видите, человек недаром винтовку носит.

   Наташа подняла испуганно глаза. Недаром? Неужели каждая такая вот носатая сумка с торчащей из нее деревянной рукояткой на шнуре человеческая жизнь? Отсчитать - еще на пятьдесят...

   Человек присел на стол, расстегнулся; в прорез рубашки глянули синие, тонким наколом на коже рисованные пасти драконов. Он вынул портсигар, серебряный с вензелями, раскрыл перед Наташей. Наташа вздрогнувшими пальцами взяла папиросу.

   Студент спросил:

   - Вы, стало быть, одни ходите?

   - Один.

   Студент зажмурился и пустил дым колечком.

   - Как на охоту... Стильно получается, в сущности. Охотник за черепами. У Майн-Рида роман есть.

   Наташа тревожно глянула на отдыхавшего. Обидится. Нет. Он не обиделся. Студент продолжал:

   - Почему вы, собственно, в одиночку?

   Человек ответил равнодушно:

   - Я анархист.

   - Анархист? - восторженно воскликнул студент. - Вот случай. Я, знаете, Штирнера читал: очень большое произвел впечатление. И вообще... "Ни бога, ни хозяина!" Очень здорово!

   Наташа кончила считать. Анархист встал, застегнулся, заложил патроны быстрыми, словно очень-очень привычными движениями, в патронташ, подтянул пояс и вышел, пристальным и долгим взглядом посмотрев на Наташу.

   Студент вздохнул, поцокал языком.

   - Вот... страшный, правда? А ведь, наверно, женщины любят... Как вы думаете? Вы должны знать...

   Дверь раскрылась. Иван. Он окликнул с порога.

   - Из штаба просят спешно два пулемета, десятка два лент.

   - Два пулемета? - Поручик Харламов даже очки снял. - Откуда? У нас на весь Таврический только четыре, да и те к стрельбе непригодны... Винтовок и шашек - могу.

   - Винтовок и шашек у самих хватит, - хмурясь, сказал Иван. - Как же так - нет пулеметов: без пулеметов никак не управиться...

   - А что? Разве... - снизив голос, спросил поручик.

   Иван ответил, тоже тихим голосом, неохотно:

   - В Чубаровом переулке, похоже, большое дело заварилось: солдат сейчас прибежал - пулеметчики, говорит, в угловом. Народу на улице человек восемьдесят, не то сто набили: не подступиться - крепко сидят. И на Выборгском шоссе самокатные команды против рабочих орудуют. Так окончательно, стало быть, нет пулеметов?

   Он вышел. Поручик, щурясь близорукими глазами, раздумчиво протирал очки. Студент прошептал ему быстро на ухо:

   - Я... слышал. Это очень опасно, по-вашему?

   Поручик недовольно дернул плечом.

   - Черт его знает! Разве что-нибудь можно в таком взбаламученном море заранее рассчитать. А у нас и рассчитывать, собственно, некому...

   - То есть как? - испуганно переспросил студент. - А штаб? Там же полковник, офицеры.

   - Какой полковник? - скривил губы Харламов. - Он же все равно, что штатский: заведующий библиотекой Военной академии. Из университетских: значок на нем просмотрели?

   - Что? - почти что вскрикнул студент. - Но я же сам видел: френч, шпоры, оружие, две полосы на погонах. И все зовут полковником.

   - А как еще его звать? - окончательно скривился поручик. - По рангу его чин однозначен полковничьему - и на погонах поэтому две полосы, как у полковника; только - вы не обратили внимания? - самые погоны уже, чем у нас. В остальном отличия нет: шпоры, ремни, оружие.

   - Штатский! - разочарованно протянул студент. - А я думал... по выправке...

   - Выправка у него, действительно, есть, - смягчился поручик. - Но в общем... какой это штаб, когда офицеров в нем нет: библиотекарь и прапоры...

   Опять открылась дверь. Мартьянов мрачно сказал от порога:

   - Пулеметов нет, так хоть патронов подбавьте. На сорок человек - по пяти, скажем, обойм.

   На Лиговке, с угла Чубарова переулка, стучали выстрелы. Солдаты и ополченцы с крестами на шапках, рассыпавшись широким охватом вкруг углового двухэтажного дома, стреляли азартно и беспутно, частым огнем. Из окон второго этажа, разбитых, задвинутых подушками, одеялами, матрасами, лаяли ответно пулеметы.

   Грузовик застопорил недалеко от угла. Мартьянов соскочил, следом Ивасенко и павловцы. Мартьянов крикнул:

   - Гей, товарищи! Кто тут за старшего?

   Ближайший солдат отозвался сердито, отняв приклад от щеки:

   - Мы тут все старшие.

   Мартьянов зацепил пальцем за воротник шинели.

   - Ежели так, докладывай. В чем именно происходит заминка? Я из Таврического дворца, от штаба.

   От штаба? Из дворца? Солдат подтянулся. Это что ж - из солдат в начальники ставить стали? А этот, по глазам видно, строг.

   Доложил: шли вполне мирно, с вольными вперемежку. А оттуда, с углового, как дернут из пулемета. Пятерых уложило...

   - ...Мы, конечное дело, взяли сразу же в оборот. Но никак не взойти: бьет и бьет, со всех мест. И дверь, похоже, будто железная: прикладами пробовали - не выбить. Там - веселый дом, люди сказывали, общедоступные девушки. Однако, вот, пулеметы...

   Мартьянов медленно пошел по цепи, оглядывая дом. Повернулся, махнул рукой.

   - Слушать мою команду! Отходи за угол. Бегом, марш!

   И сам побежал, показывая пример. За углом, прикрытые от выстрелов, остановились. Пулеметы еще трещали с разгона, словно не доверяя, что противник отступил. От Знаменской площади подошла, торопясь на выстрелы, кучка солдат, на ходу снимая с плеч винтовки.

   Мартьянов оправил фуражку.

   - Вот что, ребята. В лоб нам их, безусловно, не взять... Ты, что ли, Ивасенко, останься здесь, десяток людей отбери и - за укрытья, вон снега куча, к примеру. Снег пулю держит. Дом под обстрел, редким огнем. А я с остальными с переулка зайду, с соседнего дому: стену проломим - амба! Понятно? Мне в Галиции дважды в уличном бою так приходилось брать. Сквозь стенку.

   Один из подошедших, с Георгием, бородатый, ухмыльнулся. Чуть пахнуло на Мартьянова винным спиртом.

   - Сквозь стену? На! Еще руки трудить... Что мы - камнеломы? Мы и так на штык возьмем.

   - Возьмешь! - зло отозвался солдат, докладывавший Мартьянову. - Мы трижды ходили. Только зря людей стратили. Вона - лежат...

   Бородач посмотрел на черневшие на белом снегу недвижные вытянутые тела и махнул головой пренебрежительно:

   - Желторотые вы, только и всего. Небось пороху не нюхали, запасные да крестовики, как я погляжу. А мы - фронтовые, окопные... Нам это - однова дыхнуть. В тот подъезд, что ли?

   Он пригнулся и бросился, как вплавь, головою вперед.

   - Ура-а!

   Затарахтели вперебой пулеметы. Солдаты, ближайшие, рванулись следом, наискосок, по проулку, и тотчас отхлынули. Бородач с разбегу ударился лицом о тумбу и остался лежать. Вслед за отходившими поползли, черпая ладонями снег, раненые.

   - Солдат должен слушаться боевого приказу, - строго сказал Мартьянов. - Ежели б бородач ваш цел остался, я б его заарестовал. Тем более, он под хмельком: самое последнее дело. Стало быть, как приказано. В цепь. И пуще глазу берегите, чтобы они наутек не пошли, пока мы обходим... Как я сигнал дам свистом, огонь усилить до крайности. И кричать, будто к атаке. На себя отвлечь, понятно?

   По дороге, в обход, в проулке, прихватили у дворников ломы и топоры. Шли цепкой, в затылок друг другу, вдоль самых домов, чтобы до времени не приметили, - хотя стрельба все время идет, - едва ли кто сунет голову из окна. Только мало не доходя углового дома, Мартьянов отступил чуть от панели, прикинул глазом: второй этаж соседнего дома, против подъезда которого он остановился, чуть выше, чем в угловом. Мартьянов кивнул удовлетворенно.

   - Так-то еще лучше. А ну, братцы, скопляйся! - Он сунул два пальца в рот и свистнул резким, пронзительным свистом. И тотчас ударил с размаху плечом в запертую дверь. С угла бешено застучали винтовки, дошел дружный, раскатами, штурмовой крик: не одни солдаты кричат, - весь народ, что на улице.

   Дерево треснуло, срываясь с петель. Треск далеко отдался по пустой, темной лестнице.

   - Хоть бы те одна лампочка! Вот... дьяволы... Хорошо еще - лезть недалеко.

   На второй площадке чиркнули спичку. Дверь. Медная дощечка с фамилией. Один из солдат взнес приклад. Мартьянов перехватил.

   - Стой! Тут мирные жители. Надо благородным порядком.

   Он нащупал кнопку звонка, нажал.

   Дверь открыли сразу, словно дожидались звонка: слышно было, что ли, как на лестнице топали?

   - Господи Иисусе!

   Старуха попятилась с порога. В квартире был свет. За Мартьяновым следом солдаты побежали по комнатам. До последней. Стена. Та самая, смежная с угловым. И вправо - дверь.

   - Нельзя туда. Там больной.

   Мартьянов отстранил загораживавшую вход девушку в пестром халатике, губы накрашены, - и вошел. В постели, с головой закрытый одеялом, кто-то... Женщина, что ль? Застыдилась?

   Постель - по левую руку, у той самой стены, что надо ломать. Мартьянов дал знак, четыре солдата схватились за выгнутые, блестящие никелем кроватные спинки, нагнули, занося прочь от стены, в которую уже стучали ломы. Из-под одеяла на секунду мелькнула, судорожно цепляясь за накренившийся край, рука в белой крахмальной манжете. Мартьянов присвистнул:

   - Ге! Никак - во всей амуниции?

   Он сорвал одеяло и простыню. С подушки глянул, испугом и злобою, желтый, выцвелый глаз. Лицо в морщинках, обритое, белый воротничок, галстук, пиджак.

   - Это что ж: по дороге гуся поймали? Обшарь-ка его, ребята, - и в сторонку под присмотр. Потом разберемся.

   В стену упорно били ломы. С грохотом вывертывались кирпичи.

   - Легче, легче... Может, не сразу услышат.

   - Не услышат. Тут... что твой Малахов курган. Поди, оглохли от своей же стрельбы...

   Грохнуло. Столбом пошла едкая известковая пыль. Зазвенело стекло. Зеркало с той стены, что ли?

   Мартьянов первым шагнул в пролом. В комнате, залитой голубым странным светом от китайского, кистями и золочеными драконами разукрашенного фонаря, сбившись в дальнем углу, пять... шесть... десять женщин, полуголых, в нарядных шелковых платьях, вопили неистовым воплем. В углу, под голубым балдахином, огромная двуспальная кровать, в потолок балдахина вделано зеркало. По стенам расписаны нагие женщины, лебеди... Дверь приперта. И за ней - татакает пулемет.

   Дверь настежь. Прямо насупротив - окна, и у окон, в дыму, над полом, засыпанным осколками стекла, патронными гильзами, - согнутые спины в черных шинелях, вскинутые в прикладе локти. Мартьянов выстрелил в затылок ближайшему. И, спуская второй раз ударник, увидел сквозь пороховой дымный туман обернувшееся к нему в смертном страхе лицо городового под черной круглой шапкой с царским орластым гербом.

   Справа, слева с громом бросали винтовки, подымали руки. Пулеметы молчали. Солдаты, привалившись спиною к стене, стреляли на выбор.

   - Братцы! Мы же не волей!..

   - А воля где? Не в тебе... братоубийца?

   В Таврический вернулись около полуночи. На улицах все еще толпился народ. И во дворе, перед дворцом, вкруг ярко пылавших костров, стояли - и даже сидели - на мерзлом грязном снегу солдаты. Грозно гляделась к Литейному пустым жерлом (Мартьянов знает, снарядов к ней нет) одинокая пушка.

   В вестибюле столкнулись с выходившими из коридора Маришею, Федором, другими товарищами.

   - Кончили? Заседание, я говорю?

   Федор ответил, хмурясь неодобрительно:

   - Чего там "кончили"... И не начинали. Наших почти что нет... Вы там с пулеметами, а меньшевики языками работают... Говорил я, в меньшинстве будем, - так и вышло: эсеров и меньшевиков набилось в Исполнительный комитет, а наши - все на счету... Чхеидзе - председателем, Керенского товарищем председателя. Сказать стыдно: меньшевики чуть было Носаря в Исполнительный не провели.

   - Хрусталева? - воскликнул Мартьянов. - Того, что в пятом был председателем? Так он же изменник! Опубликованный!

   - То-то и есть, что опубликованный. И все-таки провели бы, если бы наши не заявили протест. Ну и публика!

   - Кто из наших вошел?

   - Товарищ Молотов, еще из бюро двое... Товарищ Василий... Меня провели... Все равно: их в десять раз больше.

   - Ну, уж и в десять, - успокоительно сказала Марина. - И всего-то на заседании было человек пятьдесят-шестьдесят... Погодите, когда настоящий, полный Совет соберется...

   - То же будет, - с досадою в голосе махнул рукой Федор. - Что я наших не знаю?.. Будут они заседать, когда по районам - стрельба. Да и без стрельбы - непочатый угол работы. А тут... Я думал, и вправду: власть... Однако меньшевики будто вовсе не в ту сторону гнут. Нынче ночью чего насидели: комиссии выбрали - продовольственную, санитарную... вот. Маришу в санитарную определили, лучше бы она вовсе на заседании не была, с настоящего дела срывают... "Известия" Совета решили издавать... Только и всего... Ты куда? В штаб?

   - В штаб, конечно, куда еще? - подтвердил Мартьянов. - Как там, не слышно? Ребята, вы отведите арестованного, а я в арсенальную заверну, оружие сдать.

   Он оглянулся на понуро стоявшего под конвоем солдат бритого, опрятненького старичка и хмыкнул брезгливо:

   - Тоже - старейший сенатор называется! Проститутке в кровать запрятался... Стыда в них нет... А ну, шагай!

   По коридору - вправо и влево, насколько глаз хватает, - на полу, тесно, сплошь, вповалку лежат солдаты. Безоружные или с винтовкой в обнимку. И по всему зданию густой и тяжелый стелется храп.

   - Уморились с непривычки, - усмехаясь, сказал Мартьянов, осторожно ступая через раскинутые ноги спящих. - Понятное дело: это тебе не на сорок верст переход.

   Дверь, далеко впереди, открылась. В коридор выпятилась брюхастая огрузлая фигура.

   - Не спится Родзянке! - фыркнул про себя Мартьянов. - Схватило, ежели грубым словом сказать, кота поперек живота...

   Но он тотчас оборвал смешок. За Родзянкой выплыла осанистая фигура Некрасова, следом - еще несколько человек. Они пересекли коридор, к двери сорок второй.

   - В штаб? - пробормотал Мартьянов и прибавил шагу. - Это еще что? Зачем им?

   На шум шагов от внутренней, весь вечер не открывавшейся двери в комнате штаба номер сорок второй все обернулись. Соколов, стоявший у стола с рыжебородым, приподнял удивленно бровь.

   - Родзянко?

   Часы били мерным старинным башенным боем... Одиннадцать, двенадцать... Ровно полночь. Прапорщик у стены, отогнув голову от телефона, прокричал:

   - На егерские казармы ведет наступление какая-то пехотная часть по полотну царской ветки, от Царского.

   Он замолчал, повесил трубку и торопливо подтянулся во фронт, увидя Родзяниу и вошедших табунком думцев.

   Родзянко, не здороваясь, высоко подняв на короткой шее мясистую голову, подошел к столу и сел, не глядя вокруг. За спиной кресла стали Некрасов, Терещенко, еще какие-то бритые и бородатые. Родзянко заговорил, словно нехотя, словно выжимая из себя слова:

   - Временный комитет Государственной думы постановил принять на себя восстановление порядка в городе, нарушенного последними событиями. Насколько восстановление это - в кратчайший срок - необходимо для фронта, вы и сами, как военные, должны понимать. Комендантом города назначается член Государственной думы, генерального штаба полковник Энгельгардт.

   Из-за некрасовской широкой спины поклонился, - поклоном изящным и легким, - молодой, с парижской бородкой штатский, как бы рекомендуясь: это я и есть, Энгельгардт.

   Соколов, севший демонстративно, как только сел Родзянко, вскочил.

   - Что такое? В чем дело? Какой комендант, когда существует штаб... Вот начальник, утвержденный Исполнительным комитетом Совета. Полковник...

   Он указал на рыжебородого.

   Глаза Родзянки, передернутые кровенеющей сеткой, уставились на Соколова тяжелым, бычьим взглядом. Лицо побагровело. Внезапно он хлопнул ладонью по столу.

   - Нет-с, потрудитесь... Уж если вы нас заставили впутаться в эту... историю, так извольте слушаться.

   Соколов побагровел в свою очередь.

   - Слушаться? Если так... мы... я сейчас же соберу на экстренное Исполнительный и...

   - Николай Дмитриевич, - улыбаясь и помахивая мягкой ладонью, перебил Некрасов. - Какой вы горячий!.. Созывать Исполнительный нет никакой надобности: с ним все уже согласовано. Да и по существу: раз и Керенский и Чхеидзе - все руководство Исполнительного - входят в наш Комитет, какое может быть противопоставление!.. Разве Александр Федорович вам еще не говорил?

   Родзянко тем временем, тяжело налегая на поручни кресла, поднял оплывшее тело и, отдуваясь, направился к выходу. Следом за ним потянулись остальные. Прапорщики зашептались, трое поспешно пошли к дверям, догоняя Энгельгардта, и вышли с ним вместе. Соколов недоуменно развел руками.

   - Явление, изволите видеть! Пришли, "провозгласились", ушли... Хуже гоголевских крыс... Как это прикажете понять? Что это за птица Энгельгардт? Вы его знаете по Академии, полковник?

   Рыжебородый кивнул.

   - Знаю. Бывший гвардейский улан, держал скаковых лошадей, фуксом брал иногда призы на гладких скачках - и никогда не ходил на барьер. Принципиально. И в политике - по тому же принципу, очевидно. Если он сейчас садится в седло, - значит, препятствий, по его расчетам, не предвидится.

   - Почему ж он тогда ушел?

   - На случай. Окончательных гарантий все-таки еще нет: рабочие и солдаты еще не... сложили оружия. Стало быть, ни за что ручаться еще нельзя. А с Зенкевичем - головой готов поручиться - они уже сговорились. Весьма вероятно - и со Ставкой.

   - Предали? - хрипло спросил Мартьянов. Соколов возмущенно обернулся к нему.

   - Как вы можете... даже в мысли! Раз там Чхеидзе и Керенский... В первый момент я вспылил, сознаюсь. Во-первых - у меня характер такой, а главнее всего - я терпеть не могу этого жирного зубра, Родзянко. Но если объективно, Государственную думу сбрасывать со счетов было бы политической ошибкой. Даже в плане восстания. К кому явился этот бравый унтер-офицер Кирпичников, первым приведший роту волынцев в Таврический? Прямо к Родзянке: в его распоряжение, а не в распоряжение Совета.

   - Он и в Совет, слыхать, не вошел? - щурясь и усмехаясь, спросил Мартьянов. - Так, так.

   Боковая дверь, из сорок первой, распахнулась. Вошел солдат.

   - Разрешите доложить. Прибежал сейчас рабочий какой-то, говорит, к винному заводу, что здесь поблизости, народу скопилось - тысячи. Шныряют, говорит, люди, которые... Словом, разбить подговаривают.

   Рыжебородый круто свел брови.

   - Прапорщик Савелов. Немедленно поднять - из тех, что спят в полуциркульном, - двести человек. К заводу. Занять двор. Если толпа бросится, действуйте оружием без малейшего колебания. Я сейчас приду сам. Вы останетесь за меня, товарищ Мартьянов.

   - Расстрел? - Соколов забрал в ладонь черную свою бороду. - Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!

   Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.

   Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:

   - Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.

   - Потери? - глухо спросил Иван. - Выясните, пожалуйста, кто?

   За трубкой - в том конце провода - загудели голоса: должно быть, спрашивает прапорщик. Наверное, так, потому что опять его четкий голос:

   - Двое убитых. Сергеев, начальник дружины, и Косьмин. Пятеро раненых. Начальство принял Никита Сизов, за особое боевое отличие. Приказаний не будет?

   - Сейчас передам трубку, - угрюмо сказал Иван, знаком подзывая Мартьянова. На сердце большая легла тяжесть: хороший, крепкий, душевный товарищ был Сергеев. И за дружину неспокойно стало. Никита, "зверь из бездны". Неужели надежней, из партийных кого, не нашлось?..

   Винный склад удалось отстоять, хотя до самого утра угрозно и глухо гудела у запертых ворот толпа. Она разошлась только на рассвете.

   И тотчас почти в штаб позвонили из Петропавловской крепости: на площади появились вооруженные рабочие, они как будто готовятся к штурму, комендант просит, во избежание возможного кровопролития, принять крепость, поскольку дальнейшее сопротивление он считает бесцельным. Рыжебородый выехал немедленно.

   Вернувшись через два часа в сорок вторую, рыжебородый не узнал комнаты. Чинно, в высочайше утвержденном порядке, стояли свежеобтертые до блеска - дубовые канцелярские столы: за каждым, блестя погонами и аксельбантами, шелестя обложками еще не заведенных дел, разместились полковники - генштабисты. Несколько франтоватых писарей и две-три кокетливые девицы, с коками набекрень и утыканными гребеночками затылками, уже стучали на машинках. И, раздувая фалдочки округленными движениями упитанных бедер, в обтяжных рейтузах и лакированных сапогах уверенно и весело, как у себя дома, порхали от машинок к начальственным столам и из двери в дверь адъютанты.

   Рыжебородый, усмехаясь, оглянул комнату.

   - "Водворение порядка"?

   Энгельгардт, сидевший за председательским столом, встав, улыбнулся тоже - искательно и злобно.

   - Рад видеть... Вы уже в курсе?

   - В курсе чего? - спросил, по-прежнему стоя на пороге, рыжебородый.

   - Переворот можно считать завершившимся. Последние солдаты генерала Зенкевича разошлись, эшелоны генерала Иванова задержаны... железнодорожниками... Он, впрочем, и не предполагал предпринимать... Совет министров подал в отставку вчера еще. Остается назначить новое правительство.

   - А Николай?

   - Император выехал из Ставки, но задержался на станции Дно.

   - "Император прибыл на Дно"! Это звучит символично.

   Энгельгардт переставил пресс-папье на столе.

   - Так вот, в связи с этим... вчерашний... так называемый штаб ликвидирован, поскольку его функции, с прекращением военных действий, исчерпаны. Комитет Государственной думы заменил его органом, коему присвоено наименование Военной комиссии, под моим председательством.

   Он наклонил - полупоклоном, как вчера, ночью, при представлении аккуратненькую свою голову, и полковники, не вставая, пристукнули шпорами: князь Туманов, полковник Самсон-фон-Гиммельшер