Мстиславский Сергей Дмитриевич - Накануне. 1917 год

о половодья, накатывалась толпа. Полковник метнулся к чугунным литым перилам. За перилами - вниз, по отвесу, близко приткнутый к гранитной облицовке канала борт зачаленной к набережной на зимование баржи, высокий, обвисший сосульками льда. На борт, по борту, с борта на лед, на ту сторону. Он занес ногу, путаясь в полах мехом подбитой шинели. Но те, в полушубках, уже набежали, почти что в упор. Полковник увидел безусое, молодое лицо, под черным заломленным картузом, белый шрамик на подбородке. Он выхватил револьвер из кобуры, вскинул дуло, уже сидя на перилах верхом, отгибаясь, чтоб спрыгнуть.

   Поздно. Чья-то рука, сбоку вщемившись, размахом, между затылком и воротником зажала толстую, напруженную шею, дернула; тело мотнулось, выстрел ударил без цели под ноги, в снег. С неистовым визгом скользнула из ножен шашка, женщиной какой-то схваченная за эфес.

   - В народ стрелять! Убийца! Палач!..

   Клинок резнул полковника по виску, неумелым, но тяжелым ударом, плюща по шапке гвардейскую павловскую рогатую звезду. Толпа отступила мгновенно. Остался только один. Этот один спокойным, уже рассчитанным точно движением приставил к уху полковника вороненое дуло и нажал спуск.

   Ряды расступились, пропуская солдат. Мартьянов подошел к трупу.

   - Наш полковник.

   Подумал, сощурился.

   - Вот что, товарищи рабочие... Здесь неподалеку - вон, отсюда видно, - Конюшенный корпус. Там у нас рота по его, вот этого самого, уговору одумывается... Добежал бы кто до ворот, сказал дневальному, что он здесь валяется, уговорщик... Пусть заберут, посмотрят... Может, и в самом деле... одумаются.

   - И вы туда, в роту?

   Мартьянов покачал отрицательно головой:

   - Нет. Туда нам, как бы сказать, неспособно. У нас прямое свое дело есть. Тут по соседству наша же павловская застава. Нам в первую очередь к ней.

   У Гостиного Мартьянов не застал, однако, павловцев. К Знаменской, что ли, отозвали на усиление? Оттуда по-прежнему частая доносилась стрельба.

   Повернули, пошли дальше по опустевшему Невскому, четко отбивая шаг, как подобает гвардейскому наряду.

   Встретили на углу Литейного Преображенский патруль, поговорили. На Знаменской площади сошлись с волынцами. Площадь штыками оцеплена со всех ходов: и с Невского, и со Старо-Невского, и с Лиговки, и с Конной. Полиция, казаки, волынцы. Знаменская площадь - самый митинговый пункт. Знаменская и еще Казанская площадь. И здесь и там поэтому расписанием назначены особо сильные воинские наряды.

   Волынцы стояли без строю, на отдыхе, у самого памятника Третьему Александру. Без офицеров. Господа офицеры - безвылазно почти в Северной гостинице, что против вокзала: в ресторане. Ресторатор, купец Соловьев, их бесплатно кормит и поит, - надо же отблагодарить: охранители. К своим частям, на мороз, выходят они из тепла и пьяного кабацкого уюта только по тревоге: когда толпа надвинется. Постреляют и назад.

   Мартьянов увидал Маркова, земляка. Подошел, закурили. С Марковым Мартьянов издавна в дружбе, поговорить можно бы сразу начистоту, но земляк стоял не один, а со старшим унтер-офицером своей роты, Кирпичниковым. Этого унтера Мартьянов тоже знал, но с ним не сходился. В первое же знакомство Кирпичников заговорил, что мечтает получить командирование в школу прапорщиков, чтобы выбиться на дворянское, так сказать, положение из низкого своего звания, - и с того дня между ними холод.

   Мартьянов и сейчас не сказал поэтому напрямки, что он собираетеся делать. Рассказал только, что батальонного нашли убитым на Екатерининском, что четвертая рота решила по народу отнюдь не стрелять. При новой власти за Каинов грех этот, за братоубийство, тяжело отвечать придется.

   - Какая такая еще новая власть? - тревожно спросил Кирпичников. Откуда?

   Мартьянов сбил папаху на затылок жестом уверенным:

   - А ты что думаешь, смены не будет? Питер встал. Москва встала, и по другим местам тоже... слыхать... Не сегодня-завтра железные дороги забастуют, как в пятом было, и крышка. Конец и царю и войне. По всему же видать: нипочем уже теперь не удержишь. Солдат, что ли, за войну против народа воевать будет? У солдата сейчас - любого спроси - не те мысли. Солдату сейчас - только знак дай.

   - Правильно, - мрачно сказал Марков. - Наш возьми батальон. Который день разговоры идут... А нынче, после стрельбы... двое суток рота стреляет, что народу попортили, господи! Посмотришь на солдат: глаз не поднимают. Им, действительно, только знак... Штыки обернут. К тому же - на офицеров люты, не сказать. Признать надо: офицер вообще сволочь, но такой сволочи, как у нас в батальоне, днем с огнем поискать.

   - То-то и есть! - подтвердил, дружески похлопывая Маркова по плечу, Мартьянов. - Волынцам в первую очередь об этом надо подумать: им больше, чем кому из нас, отвечать придется!

   - Чего... отвечать! - побагровев, крикнул Кирпичников. - Что мы своей волей? По приказу, по присяге... Попробуй, не исполни... покажут тебе кузькину мать. Мы, что ли, виноваты, что нас в самое пекло загнали?

   - Да я разве что? - хладнокровно сказал Мартьянов. - Когда тебя - при новой, я говорю, власти - опрашивать будут, ты так вот и объясни... суду. А мне чего объяснять: я тебя и так вижу.

   Волынец, из рядом стоявших, подтолкнул Кирпичникова, усмехаясь:

   - Струсил, унтер? Постой, на допрос я в свидетели пойду, что ты солдат вернее метить подзуживал.

   - То есть как? - у Кирпичникова даже голос перехватило. - Ты в своем уме? Чего клеплешь!

   Солдат продолжал посмеиваться:

   - Зачем клепать? Не я один, все слышали, как ты прапорщику поддакивал, когда он орал, почему поражений мало, зачем, дескать, плохо целите, волнуетесь. Не ты ему в голос пел: "Верно, дескать, его благородие говорит. Вы, ребята, не волнуйтесь, на мушку правильно берите"?

   Кирпичников перебил:

   - А ты всерьез взял, дурья твоя голова! Я ж нарочно, втереть ему, офицеру... Глаза отвести...

   - Брось! - отмахнулся солдат. - Чего отводить-то было? На кой ляд? Кто тебя за язык тянул? Да ты чего огорчаешься? Я ж не со зла. И какой бы с тебя был старший унтер-офицер, без малого не фельдфебель, ежели б ты начальства руку не держал. Новое будет начальство - будешь его слушаться, только и всего.

   Кирпичников круто обернулся, явно обиженный, и пошел было. Мартьянов придержал его за рукав.

   - Стой, куда... Нашли время ссориться... Мало ль что за кем было... Вина больше - больше и выслуга, так-то старики говорят. Конечно, ежели без волынцев солдаты выступят...

   Марков почесал бороду.

   - Выступят, думаешь?

   Мартьянов засмеялся.

   - Ты, я вижу, собрался завтра вчерашний день с заду ловить.

   И взбросил винтовку на плечо, круто обрывая разговор.

   - Пошли, павловцы.

   Ночь спустилась совсем. Мгла. Только с Адмиралтейства упорные тянутся, перекидываясь со стороны на сторону, щупая крыши и улицы, белые, ярко холодные прожекторные лучи.

   - Как же теперь, братцы?

   Павловцы промолчали на мартьяновский вопрос. Они стояли тесным кружком на Конногвардейском бульваре. Мороз крепчал. Ныли натруженные за день беспрерывной ходьбы ноги.

   Целый день на ногах. Правда, не зря топали. И с преображенцами ладно как будто поговорили, с волынцами - и того лучше. Только с разъездом 9-го кавалерийского запасного дело не вышло: повздорили... Ну, да конные, известно, не головой, другим думают. Да и значения особого нет: у драгун и казаков лошади до того замотаны, что еле ноги переставляют. Куда им в атаку... овса пятый день нет.

   Толкнулись было и к морякам, в Крюковские казармы. Тоже не вышло. Усиленный - отборный, надо полагать, - караул, офицер на самом виду: сразу же выскочил. С морячком каким-то, однако, перекликнулись через окно: в город увольнения матросам вторую неделю нет, сидят взаперти. И вскрыться нечем - винтовок матросам не полагается по береговому положению.

   - Теперь куда?

   Ивасенко сказал нерешительно:

   - Заночевать, что ли? Чайку глотнуть? Намаялись, собственно... А завтра, похоже, к расчету строиться. Напрасно мы тогда с канала, как городовиков распатронили, сразу с рабочими не ушли. Звали ведь... Хорошие ребята. И обогрели бы и напоили...

   Остальные поддержали:

   - Верно. А с утра, благословясь, с ними б ахнули.

   - До утра далеко еще, - отозвался Мартьянов. - Может, успеем еще кой-чего по своему хозяйству справить... Рабочие, ты что думаешь, сейчас сидят чаек попивают? Готовятся... Я так соображаю, что ежели на Марсово, в полк?

   - Думаешь весь батальон поднять? - задорно спросил молодой, безусый георгиевец. - Знаменито бы вышло: с двадцати человек да сразу на шесть тысяч. За спрос, как говорится, денег не берут. Пошли.

   Павловские подъезды и ворота с Марсова оказались запертыми наглухо. Синими искрами искрится на пустом замерзшем поле снег. Обошли кругом - с Миллионной тоже нет свободного хода: калитка на замке, за высокой решеткой одинокие поблескивают штыки часовых.

   - А ну-ка, откупори, земляки.

   Часовые не отозвались, однако у решетки вырос офицер, в ремнях, во всем походном доспехе.

   - Откуда?

   - С наряда.

   Офицер присмотрелся.

   - Мартьянов, никак? Милости просим. Давно ждем.

   По-глупому сказал офицер. Если ждут - ясно зачем. Сказал по-глупому и еще глупее того: засвистал в свисток.

   Тотчас хлопнула из казармы, из караульного помещения, дальняя дверь. Через двор побежали солдаты.

   Мартьянов дал своим знак - стронулись.

   - Нет, мы еще погуляем. Пошутил я насчет заходу. До радостной встречи, ваше благородие!

   Офицер схватился за кобуру, но Ивасенко уже дер жал винтовку к прицелу.

   - Не утруждай пальчиков: стукну.

   Офицер присел за сугроб. Караул подходил, развертываясь в цепь... Мартьянов с Ивасенкой отбежали к своим, за угол.

   Теперь куда? В первую артиллерийскую, что ли? Здесь недалече.

   - Пушки тебе занадобились? На кой они без пехоты...

   Не строясь, угрюмо зашагали по сугробам наискосок через Марсово в направлении на Цепной.

   Справа от здания казармы гулкий в морозной ночи торопливый дошел стук. Павловцы обернулись. Здание освещено, ясно видно: в третьем этаже, верхнем, недалеко от угла распахивали, срывая задвижки, окна.

   - В помещении учебной! Го! Берегись, ребята!

   Мартьянов вскинул винтовку. От окон треснул залп. Он перекрыл выстрел Мартьянова.

   - В цепь! Отходи к Лебяжьей канавке... Ну, в час добрый! Заварилось, товарищи!

   Где-то вкруг невидимые шуркали по снегу пули Мартьяновцы отходили перебежками через поле к канавке, за которой чернели застылые, чопорные, придворные деревья Летнего сада. Отбежали к самому берегу, залегли. Учебная команда от залпов перешла к редкому, одиночному огню.

   Мартьянов скомандовал:

   - Отставить! Попугали и будет. Патроны на дело пригодятся.

   Полежали на мягком, теплым показавшемся и уютным, снегу. Но долго гостить здесь тоже не порядок: место открытое, сад в тылу. Инженерный замок под боком: там юнкера, белая кость. Окружат - и не вылезешь.

   Мартьянов приподнялся.

   - Сползай на низ, товарищи, и - по льду: выходи на Неву. Мост, верное дело, занят: как бы не задержали, если пойдем. А погреться что-то и мне охота.

   Георгиевец спросил:

   - А где та самая ночевка?

   Мартьянов ничего не ответил.

   Выбрались. Здесь, на речном просторе, холод был резкий. Выл ветер порывами, вздувая легкие полы шинелей. У перил далекого моста высоко чернели солдатские фигуры, присматриваясь к редкой цепочке людей, что брели, оступаясь, по глубокому невскому снегу.

   - Еще в полынью попадешь... водяному... Гришке Распутину - в зубы.

   - Выловили давно Гришку твоего: в царском саду, у царицы под окном, почетно в земле лежит. А насчет льда не беспокойся: тут лед крепкий, в человека рост лед! Против Охты, там, действительно, бывает: ключи теплые на дне, что ли... Влево забирай, чтобы на берег до складов выйти: на складах - воинская охрана, опять, пожалуй, палить придется. Эдак на завтра и патронов не останется.

   В тесной комнатке рабочего общества потребителей от табачного дыма не продохнуть: заседают давно. В первый раз сегодня Выборгский районный комитет, по поручению ЦК, работает за арестованный городской: надо в курс по всем районам войти и решения на завтра принять по всему городу.

   День нынче был трудный: убитых и раненых много. Наутро завтра назначен опять сбор по заводам, и снова с полудня всеми заставами - в город. Весь вопрос в том, как идти. Какой на завтра дать лозунг.

   Из угла окликнули председателя:

   - Дайте слово, товарищ Василий.

   Василий моргнул бровью:

   - Только короче, товарищ Черномор. Время позднее, дела много еще, а всем надо как можно скорее поспеть к себе по районам: готовиться.

   Черномор заторопился. Сквозь дым в полусвете лицо плохо видно, только глаза черные взблескивают тревожно и ярко, и черная длинная кудлатится борода. По бороде этой ему и кличка партийная: Черномор.

   - Я - коротко. Всем известно, что Рабочая группа постановила предложить всем заводам назавтра забастовку окончить?

   Василий нахмурился.

   - Как вас понять? Вы считаете нужным это предложение обсуждать?

   - Нет... Я так, к слову... Я считаю, что при обсуждении это течение за окончание забастовки среди рабочих...

   - Среди рабочих?

   - ...надо все же учесть. Рабочую группу меньшевики ведут, а с меньшевиками серьезно приходится считаться, у них влияние есть, особенно сейчас, когда на многих заводах образовались общерабочие заводские комитеты. До сих пор центрами движения были исключительно наши большевистские организации. Мы держались абсолютно изолированно, особняком от других партий. Но в заводских комитетах на предприятиях в большинстве не мы, а меньшевики.

   Голоса перебили.

   - Что значит "большинство"? Лозунги же наши! И руководство в действии остается за нами!

   - Вот именно: "руководство"! - вздохнул Черномор, и блестящие черные глаза за табачною дымкой погасли. - Не будем преувеличивать, товарищи. Конечно, мы делаем, что можем, и даже больше, чем можем... Но надо ж признать: движение как было, так и остается стихийным. А стихийные движения спадают так же быстро, как вспыхивают. При стрельбе толпа рассеивается мгновенно. Масса распылена, и...

   - И наше дело ее организовать, - перебил Василий. - Только так вопрос стоит и может стоять. Я, собственно, не понимаю, о чем вы говорите, товарищ Черномор. Никто из нас не закрывает глаз на всю трудность задачи, - сила партии в том и есть, что она умеет смотреть правде в глаза. Что такое рабочий класс России, нам объяснять незачем. Несознательности много еще: знаем! Засоренность отчаянная создалась во время войны, когда кадровых, коренных рабочих угнали на фронт, а на место их насажали укрывающихся от призыва буржуазных сынков и из деревни нахлынувших таких же шкурников. Знаем! Спайки настоящей, классовой поэтому еще нет, ее создавать надо: знаем опять-таки! Знаем так, что напоминать нам об этом не надо. Знаем, наконец, что именно потому, что таков на сегодня питерский пролетариат, в нем находят себе опору и меньшевики и эсеры. Об эсерах вам тоже надо было сказать, раз уж вы подняли этот вопрос: с их крикунами на заводах еще больше приходится, пожалуй, считаться. Потому что кричать о революции они более горазды, чем меньшевики. Все это известно и переизвестно каждому партийцу. Ну, и что? Какой вы из этого делаете вывод?

   - Я полагал, - веско сказал Черномор, - поскольку момент исключительной важности и единство рабочего класса в такой момент важнее всего, мы обязаны... все меры, чтобы обеспечить единство...

   - Сговором с меньшевиками? - резко спросил Василий. - То есть именно с теми, кто больше всего не дает этому классовому единству сложиться? Как раз напротив: именно потому, что перед нами сейчас боевое задание, необходимо опираться не на заводские, а только на свои, испытанные, большевистские комитеты и кружки. Около них организовывать. Только тогда мы не упустим инициативы из рук. После удара, конечно, дело другое: тогда перенесем работу в широкую организацию, такую, как пятый год указал: Совет рабочих депутатов. В этом смысле директивы были даны от бюро ЦК уже несколько дней назад.

   - На Выборгской у нас к выборам со вчерашнего дня готовятся, подтвердил Иван. - Подходит, говорят, день. О чем толкуем, товарищ Василий? Дело ж ясное. По заводам сейчас к комитету только один и есть запрос: насчет оружия. Походили по городу порожнем, довольно... Пора настоящую силу показать... В дружины ребята до чего боевые подобрались прямо сердце рвется. Об оружии ставьте вопрос, товарищ Василий.

   - Товарищ Сергеев, вы же на этом деле? - спросил Василий. - Прошу. Мы вас слушаем.

   - Оружия, прямо надо сказать, мало, - начал Сергеев, потирая колени морщинистыми, в узлах, пальцами. - Однако револьверов вполне исправных сотен до трех набрали, вчера еще по городовикам пробовали... Охотничьи ружья есть... Опять же охтенцы сорок винтовок в Новочеркасском полку добыли, василеостровцы тоже малую толику у ополченцев-"крестовиков" с Голодая. А когда выступим, так и вовсе много можно достать. Голодаевцы прямо просили: разоружьте вы нас, по гроб жизни будем благодарны. Ну, нашим, на Выборгскую сестрорецкие заводские подбросили...

   - Сколько? - в упор строго спросил Черномор.

   - Да точно не знаю, - ухмыльнулся Сергеев. - Наши народ хитрый: не признаются. В общем мало, безусловно: ежели даже одних дружинников брать, и то на двадцать едва ль одна винтовка придется. Да, не сказал я: с ижорцами мы связались. Те вовсе богато обещают: с броневиками прийти. Так вот, ребята просили по этому случаю установить, не знаю, как по-военному специально сказать: ну, боевое распределение, что ли...

   Затопали в соседней комнате шаги. В раскрытую дверь мелькнули солдатские шинели.

   Все встали.

   - Мартьянов! - с облегчением выкрикнул Иван. - А ну тебя! Я уж подумал синие! Хотя охрана во дворе и поставлена, не должна б пропустить, да с кем греха не бывает. Ты что ж это?

   Мартьянов опустил винтовку прикладом в пол.

   - Вот, доложиться пришел. Мы с ребятами - выступили.

   Доклад Мартьянова слушали пристально и жадно. Даже Черномор, маловер, больше не возражал. Действительно как будто к развязке идет дело. Очень уж убедительно говорил Мартьянов.

   - За волынцев я прямо ручательство приму: выступят. Но ежели волынцы выйдут - голову отдам: перекинутся. Вы расположение тамошнее знаете? От Суворовского плаца к Литейному и к Неве что ни квартал - казарма. С волынцами стена об стену литовцы, потом преображенцы... У них командир, Богданович, на весь гарнизон лютостью известен: ему сейчас только сунуться - карачун. По нашему с их патрулем разговору рассчитывать на преображенцев, тех, что на Кирочной, можно. Еще на Миллионной преображенцы стоят, - с теми, пожалуй что, и постреляться придется: специально царский батальон, шкуры. За преображенцами - саперы: 18-й батальон и гвардейские: в инженерные части солдат больше из рабочих берут, стало быть, за ними задержки не будет. Дальше, тут же неподалеку - артиллерия: первая гвардейская бригада и конно-артиллерийская... Ежели где в районе загорится, остальные выйдут, твердо вам говорю.

   Василий покачал головой, улыбаясь:

   - Что-то у вас очень все благополучно выходит.

   Мартьянов смутился несколько:

   - Отнюдь. И даже вовсе напротив. Я к этому и шел. Полков, безусловно, много, но без рабочих солдаты одни ничего не поделают: казарма - она казарма и есть - никто ж не знает, что, как и куда. Предложение мое, стало быть, такое: рабочих завтра с ранних часов двинуть именно в Литейный район. К казармам подойдем - и подымем.

   - Как пойдем? - спросил голос. - Мосты ж опять заняты, завтра едва ль без боя сдадут. И заставы по улицам - кулаком их, что ли, разобьешь? Оружия - только что вот подсчет делали - до того мало, что хоть локти кусай.

   - Мало? - подмигнул Мартьянов: - Ты что - без Арсенала считаешь? На Симбирской он, на отлете, и караул невелик. А оружия там на дивизию хватит. Насчет же мостов - это я на себя беру: штурмом возьмем. У меня план маневра рассчитанный.

   Еще шло совещание, и в третий раз павловцы, обжигая пальцы, принимали горячие жестяные кружки с чаем, когда во двор, из помещения кооператива, вышел, заворачивая под самую шапку платаный, протертой мерлушки, воротник, невысокий, с черной кудлатою бородой человек. Перекинулся словами с дружинниками, поплясывавшими, грея ноги, во дворе у ворот на охране, и вышел на улицу. До поворота он шел медленным шагом, словно зная, что за ним вслед смотрят караульные, но, свернув за угол, сразу же прибавил шагу, заторопился, притоптывая и прискакивая, постукивая каблуками высоких сапог.

   На Литейном мосту, на въезде, дремавшие часовые зашевелились, завидев подходившего пешехода. Окликнули. Звонко ступая по мерзлым, голым камням, повернул к задержанному шагавший по мостовой панели иззябший и злой, замотанный башлыком дежурный офицер. Задержанный пошептался с ним. Офицер сразу встряхнулся.

   - Это надо духом. Три креста! Тут у меня для связи самокатчики... На самокате можете? Нет? Тогда вдвоем на машине, как-нибудь сдержит. Моисеенко, забери их. На Гороховую. Три креста!

   В градоначальстве пропустили без малейшей задержки, по первому ж слову. И сразу дежурный полицейский офицер ввел в кабинет. Должно быть, самого градоначальника. Потому что огромен был резной, дорогого орехового дерева письменный стол, огромны высокоспинные кресла, и на стене висел красками писанный во весь рост - император.

   Комната была полна военных. От блеска погон и аксельбантов вошедшему показалось, что кругом сплошь генералы. Кто тут за старшего? Парадное кресло у письменного стола было пусто. Он поклонился круговым неопределенным поклоном и непривычно-растерянно хмыкнул.

   Голос, гнусавый и строгий, спросил:

   - Вы кто такой, собственно?

   Черная борода дрогнула. Вопрос простой, проще простого. Кто? А с языка слово нейдет. Ответил проскользнувший торопливо следом за пришедшим вицмундирный чиновник:

   - Это... наш, ваше превосходительство. Служебно говоря, агент-провокатор. Кличка Волчец. Давнишний и весьма заслуженный агент. Ему удалось пробраться даже в Питерский подпольный большевистский комитет, в самое осиное гнездо, так сказать. Между прочим, последний арест комитета на Сампсоньевском, у Куклина, проведен по его указанию.

   Тот же голос, строгий, спросил низким, почтительным переливом:

   - Разрешите его допросить, ваше императорское высочество?

   Великий князь? На лбу Волчеца выступил пот.

   Высокий военный, в кресле у окна, небрежный, нога на ногу, кивнул.

   Великий князь Михаил Александрович! Как он сразу его не узнал?.. Впрочем, и в голову ж прийти не могло, чтобы в градоначальстве, ночью...

   - Говорите. В чем ваше спешное донесение?

   Голос раздраженный, презрительный. Волчец захлебнулся слюной:

   - Насчет боевого рабоче-солдатского штаба. Большевистский комитет городской организовал...

   Один из генералов перебил недоуменно:

   - Позвольте! Да ведь комитет, - здесь только что было доложено, арестован.

   - Новый, - пробормотал Волчец. - Новый избрали...

   - Новый? - генерал покачал головой. - Ну, живучи... Так что? Какой там... штаб?

   - Рабоче-солдатский, - повторил Волчец. - Для руководства завтрашним восстанием.

   - Восстанием? - переспросил великий князь, нетерпеливо сдвигая брови. - Что такое? Какое восстание?

   Волчец, вытягиваясь и волнуясь, доложил: о дружинах, оружии, о павловской роте, о Литейном районе, об Арсенале. Великий князь остановил, гадливо морщась:

   - Вы чепуху несете. По сведениям Александра Дмитрича (он наклонил слегка голову к соседнему креслу, на котором, тесно зажавшись в угол, сидел, подергивая ртом и скрючась, штатский, особенно внимательно слушавший Волчеца), волнения в рабочих районах стихают, фабричные - по крайней мере значительная часть - завтра приступят к работам. Полагаю, что данные министра внутренних дел достовернее ваших... безответственных, так сказать, сообщений. Что касается войск, ложь очевидная: войска ревностно исполняют долг, павловская рота выдала зачинщиков, они уже сидят в казематах. А в отношении вашего... "штаба"... Где он?

   - На Выборгской, - горбя плечи, доложил Волчец. - Адрес я знаю. Я с этим и ехал. Но по несчастному случаю запоздал. Шина лопнула на самокате... полдороги пешком. Теперь уже разошлись, наверно: никого не застанешь.

   - А были? - криво усмехнулся князь. - Сомневаюсь. Как вы докажете, что они "были", если их и следа нет. Сказки для детей. Можете идти.

   Волчец вышел, пошатываясь, низко наклонив голову. Следом, насупленный и взъерошенный, проковылял охранный чиновник. Но как только закрылась дверь, поднялся один из генералов. И голос его совсем не по-генеральски был прерывист и нервен.

   - По долгу присяги, ваше высочество, считаю себя обязанным заявить. При этом... прохвосте не считаю возможным, но... конфиденциально, так сказать... К сведениям агента-провокатора безусловно необходимо весьма прислушаться. Особенно - донесение о предстоящем покушении на Арсенал. И в части, касающейся войск. Колебания, безусловно, имеются...

   Великий князь поднял глаза на генерала:

   - Вы же сами вчера донесли его величеству верноподданнейшим рапортом, что войска выполняют долг выше всяких похвал.

   Генерал смешался:

   - Так точно... Но тем не менее. Отрицать наличие опасных настроений нельзя. Инцидент с павловцами не случаен... И не только в пехотных частях, но даже казаки...

   - Если я верно понял генерала Хабалова, - сказал, презрительно оттопыривая губу, великий князь, - он не вполне уверен в своих войсках. Как же вы предполагаете выполнить только что полученное категорическое повеление его величества - завтра же прекратить беспорядки в столице?

   Хабалов слегка развел руками:

   - Я исполню свой долг... Но, ваше высочество... Как можно ручаться... Если бы беспорядки... На знаменах нынче - простите, крамольное слово... "Долой самодержавие"... Это не простой голодный бунт, который можно шутя расхлестать нагайками, это революция, ваше высочество.

   Михаил резко отодвинул кресло и встал.

   - Кто не уверен в победе, тот еще до боя разбит. А кому в бесчинстве черни чудится революция, тот... Вам придется сдать командование гарнизоном, генерал. Генерал Беляев того же мнения, я полагаю?

   Высокий, худой, узколобый, в генштабистском мундире, поклонился поспешно.

   - Как военный министр вы имеете право назначения. Я лично считал бы... - Михаил повел взглядом по комнате.

   - Генерал Зенкевич? - поймав направление "высочайшего" взгляда, быстро сказал Беляев. - Я именно предполагал... Я тотчас отдам приказ.

   Сутулый и узкоглазый генерал выпростал зажатое ручками кресла толстое тело и, встав, поклонился великому князю мешковатым, невоенным поклоном. Михаил милостиво улыбнулся ему.

   - Как вы предполагаете действовать, ваше превосходительство?

   Зенкевич подошел к плану города, огромному, прибитому к стене.

   - Систему, примененную генералом Хабаловым, - распределения войск по шести секторам для погашения беспорядков порайонно, - нахожу нецелесообразной: она приводит к разброске войск и потере ими оперативности. Диспозиция моя на завтрашний день: прочно удерживая за собой тактические ключи города, усилив пулеметную сеть, прекрасно организованную господином министром внутренних дел на важнейших городских артериях, сосредоточить на Дворцовой площади, к Зимнему дворцу, как естественному центру всей системы подавления беспорядков (он особо ударил на слове и покосился с еле заметной усмешкой на Хабалова), отборный, безусловно надежный сводный корпус из трех родов войск и действовать по внутренним операционным линиям, выбрасывая подавляющей силы кулак в том направлении, в котором потребуют обстоятельства.

   - Превосходно, - вполголоса сказал Беляев. Михаил кивнул подтверждающе. - Но вы изволили сказать: из трех родов войск. А броневики? Вы не предполагаете их использовать?

   Зенкевич молча обернулся к Хабалову, и усмешка его стала язвительной. Хабалов пробормотал, потирая зябко руки:

   - Броневой дивизион ненадежен. Солдаты там из рабочих. Я приказал поэтому обезвредить. Снять с машин разные необходимые части... И в баки налить воды.

   Беляев поднял возмущенно плечи:

   - Ну, это уже граничит... черт знает с чем! Вывести из строя сильнейшее оружие в уличном бою. Двух-трех боевых машин достаточно, чтобы разогнать стотысячное скопище. С них же можно пулеметами буквально в упор. Надо срочно затребовать с Ижорского завода: там должны быть готовые.

   - Немедля распорядитесь, - одобрил князь. - Еще одно слово... Какие силы предполагаете вы выделить в ядро?

   Зенкевич ответил без запинки:

   - Преображенский с Миллионной, Измайловский, Семеновский, Павловский полки, Гвардейский экипаж... А главное... у меня есть еще мысль о сводном офицерском ударном батальоне. Такая отборная часть сразу же сплотила бы своим духом и примером солдатские части.

   - Вот это блестящая, действительно, мысль, - медленно проговорил Михаил. - Но откуда вы предполагаете взять офицеров?

   - Военная академия, - весело сказал генерал. - Несколько сот офицеров, которым полезно на пару дней оторваться от книжек и пополировать себе кровь.

   Михаил обернулся к Беляеву:

   - Завтра же с утра озаботьтесь снестись с начальником Академии генералом Петерсом.

   В распахнувшейся двери стал адъютант:

   - Ваше императорское высочество просят к прямому проводу. Из Ставки.

   Михаил встал.

   - Я телеграфировал сегодня его величеству. Это, очевидно, ответ.

   Он вышел. Беляев с протянутой для пожатия рукой направился к Зенкевичу. За ним потянулись и остальные.

   - Поздравляю. Ваша карьера сделана. Генерал-адъютантские вензеля обеспечены.

   Кто-то засмеялся тихим смехом. И еще тише спросил:

   - А какие именно вензеля? Николая II или Михаила II? Вы не знаете, о чем телеграфировал Михаил Александрович?

   - О том же, о чем телеграфировал уже дважды председатель Государственной думы, - ответил Беляев. - О необходимости назначить новое правительство во главе с лицом, пользующимся доверием страны. Вы читали родзянковскую телеграмму? Она войдет в учебники истории: Державин не написал бы торжественней.

   Он продекламировал, отбивая ногой такт:

   - "Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии".

   - А государь? - настороженно спросил Зенкевич.

   Беляев рассмеялся:

   - Мне говорила сегодня княгиня Кугушева, - она разговаривала по прямому проводу с Фредериксом, министром двора. Император сказал Фредериксу: "Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему не буду даже отвечать". Его величество, как всегда, прав: завтра генерал Зенкевич покончит эту... пролетарскую свистопляску. Впрочем, косвенный ответ есть: Государственная дума распущена. Сегодня в ночь будет опубликован указ.

   Дверь открылась опять. Уже?

   Великий князь был хмур и взволнован.

   - Ваша задача значительно облегчается, Зенкевич, - сказал он, подходя к столу и беря фуражку. - Из Ставки выехал в Петроград генерал Иванов, Николай Иудович, с чрезвычайными полномочиями - в том роде, как в девятьсот шестом, когда он усмирял Кронштадт. С ним идут эшелоны георгиевцев. Следом направлена дивизия особо прочных войск. Генерал Алексеев лично говорил с командующими Северным и Западным фронтами о посылке двух бригад отборной конницы на подавление мятежа. В сущности, нам остается продержаться, стало быть, только один день.

   Он накрылся и добавил небрежно:

   - Его величество также выезжает завтра. Государь полагает, что его присутствие в столице сразу восстановит спокойствие.

   Еще лежал тяжелой сизой завесой на улицах, колокольнях, домах промозглый предутренний февральский сумрак, когда Сергеев с выборгскими дружинниками выступил к Арсеналу на Симбирскую. С ними предполагал идти и Мартьянов. Но в последний момент вышла перемена: айвазовцы привели десятка четыре солдат сто восемьдесят первого. В полку готовились в ночь на сегодня аресты, о чем предупредил казарму подслушавший телефонные переговоры писарь, и Иван-солдат ушел с наиболее, по казарменному расчету, "обреченными" товарищами.

   Захват Арсенала Мартьянов считал более легким, чем штурм Литейного дворца. Он пустил поэтому сто восемьдесят первых с Сергеевым, а сам остался с Василием - руководить Выборгским, по его определению, "маневром".

   Отряд Сергеева шел торопливо: к девяти часам рабочим колоннам указано было прибыть к Арсеналу - уже для получения оружия.

   Улицы спали еще, завешаны были сонные стекла. Только на самом углу Симбирской попался навстречу казачий разъезд, шарахнулся было, но Иван-солдат весело замахал рукой:

   - Стой, станичники! Свои! С праздником!

   И бородатый урядник недоуменно остановил коня; приглядываясь, сквозь туман и потемь, к подходившим солдатам. Какой такой праздник? Воскресенье - и то вчера было. Он дернул коня, завидев с Иваном рядом рабочие черные шапки, но было поздно: солдаты и дружинники окружили.

   Иван-солдат разъяснил кратко: баста стрелять - солдаты с рабочими пошли. Казаки переглянулись, покачали головами.

   - Да, дела... Мы, между прочим, донские. Нам заваруха ваша и вовсе постороннее: у нас на Дону жизнь особенная, здешнее нас, собственно, не касаемо.

   На случай, однако, спешили станичников: казаки пошумели, но в драку не пошли. Сергеев и Иван обещали, что отпустят, как только дело кончат. А пока винтовки и патроны взяли, коней отвели в ближний двор, под пустой дровяной навес, казаки, при шашках одних, сели у стенки насупротив, под наблюдением десятка дружинников. Остальные двинулись дальше.

   Пройдя квартал, отряд разделился. Солдаты, построившись, пошли прямо к арсенальным воротам, не только не прячась, но даже особо молодецки держа равнение, пристукивая подковками грузных казенных каблуков. Сергеев с дружинниками взял правее, чтоб подойти к воротам вдоль стенки, не обнаружившись. Тем более, винтовок в дружине всего двадцать семь: остальные забрал Мартьянов.

   Часовой за железною прорезью ворот глянул сонным глазом из полосатой будки на подходивший воинский наряд. Иван-солдат позвякал штыком в ворота.

   - Приехали. Отпирай, земляк.

   Часовой вылез из будки. Лица не видать из-за поднятого огромного бараньего воротника караульной - на всякий рост шитой - широченной дубленой шубы; хворостинкою кажется винтовка в обхвате накрест запахнутых, на великаньи руки рассчитанных рукавов. Зевнул.

   - Кто, откуда?

   - От штабу, на усиление караула присланы. Впусти скорее, зазябли.

   Караульный отступил на шаг к будке, выпростал руку, ткнул в полосатое дерево.

   Иван окликнул:

   - Ты там чего?

   Солдат отозвался равнодушно:

   - Как чего? Звонок дежурному дал. Кому ж вас принимать?

   Иван стукнул зубами. Вышла промашка. Он просунул винтовку в прощель между железными копьями ворот дулом на часового.

   - Отпирай, живо... Отпирай, я говорю. Кончу!

   Солдат дрогнул:

   - Христос с тобой... Я ж по уставу...

   Стрелять нельзя. Ежели даже на то пойти, чтобы вправду снять часового, хоть и не за что его бить, - все равно теперь не войдешь. Ворота не выломать, а ключи там, у него. В спешке никак не найти нужного слова, чтобы сразу. А разъяснить - времени нет.

   Снег захрустел. Сквозь туман (здесь, во дворе, он будто гуще даже, чем на воле, на улице) ясно стал виден подходящий - по походке сразу узнать - офицер. Иван оттянул винтовку: может, еще и впустит. Зря закричал на часового. Слышал офицер или не слышал? Если слышал - не отопрет.

   - Смиррно!

   Адамус с товарищами подтянулись. Офицер, в походном снаряжении, руки в карманах, подошел к самым воротам.

   - Что за люди?

   Иван отрапортовал, топорща плечо, чтобы видны были нашивки:

   - С отделением прислан от штаба на усиление караула.

   Офицер зорко всматривался в солдатские, туманом заволоченные фигуры.

   - Та-ак! - протянул он. - Давайте предписание.

   Иван полез торопливо рукой за обшлаг: бумажки казенные солдат носит всегда за обшлагом, для сохранности. Вот черт, хоть бы обрывыш какой... Передать... Пока нос сунет - прикончить: все одно, добром не войти.

   Сзади осторожные зашуршали шаги. Дружинники. Поторопились. Подозрит. Туман, как назло, врозь ползет.

   - Засунул, не найдешь? - ласково спросил офицер и вынул из кармана руку. - Ладно, в помещении предъявишь. Проходите. Отопри, караульный.

   Иван радостно двинулся к калитке, схватился рукой за скобу. В тот же миг огнем коротким полыхнуло в глаза, ожгло висок, тело рухнуло навзничь, без вскрика.

   - Сволочи, что з