Мстиславский Сергей Дмитриевич - Накануне. 1917 год

nbsp;- по поводу выпуска "Займа Свободы" правительством. Но митинг давно должен был кончиться: заем - на военные нужды, на поддержку бойни, - о чем там долго говорить. Тем более - под заутреню. Из рабочих многие ведь, наверно, сегодня в церви: самый большой для православных праздник.

   Не так давно было время - и у нее в эту ночь сердце замирало: от торжественной службы, блеска огней бесчисленных свечек, парчовых священнических риз, особого благолепия лиц... И взволнованных голосов хора...

   Мариша поболтала ногами.

   "Христос воскресе из мертвых..."

   У нее - сошло, а рабочих - сколько еще верят; о женщинах и говорить нечего. С антирелигиозной пропагандой очень надо осторожно: уже столкновения были. Вообще в районах сейчас большевикам становится трудно: агитация против них с каждым днем сильней и сильней - и меньшевистская, и эсеровская, и кадетская, - кадеты тоже ведь на рабочих стали особое внимание обращать. А сейчас, когда большевики выступили против займа и в "Правде" опубликовано постановление бюро ЦК против Временного правительства и войны и о том, что ближайшей и важнейшей задачей Советов партия считает всеобщее вооружение народа и, в частности, немедленное создание рабочей гвардии, - такой подымут меньшевики с эсерами гвалт! Ясно ведь, зачем это вооружение... Сколько работы впереди - даже не представишь себе...

   Десять минут прошло! Ивана нет. Ну, это уж окончательно безобразие.

   Из дальней комнаты протрещал телефонный звонок. Мариша соскочила со стола, заторопилась: Ивана, наверное, задержали - звонит.

   Но не успела дойти - звонок замолчал, заговорил голос. Товарищ Василий? Откуда он взялся? Был в председательской?

   Он и есть. Стоит у аппарата.

   - Товарищ Василий!

   Обернулся.

   - Силы небесные! Что вы таким... женихом?

   В самом же деле. Лица не узнать: помолодело, разрумянилось, глаза горят юношеским, радостным, весенним блеском.

   - Ленин приезжает завтра. Телеграмма.

   - Ленин?!

   Вопрос вырвался вскриком.

   - Пробился все-таки!

   Василий рассмеялся раскатистым смехом. Да честное ж слово - его не узнать: он всегда и на улыбку скупой.

   - "Старик" - да чтоб не пробился!.. Завтра, стало быть, будет. Теперь только вот забота - как встретить.

   Голос окликнул с порога.

   - Это как же понять, товарищ? Сама зазвала, а теперь даже не примечает.

   Обернулась через плечо, шагнула навстречу.

   - Ленин. Ленин завтра, Иван!..

   С лица Ивана сразу сбежала усмешка:

   - Ленин? Ты вправду?

   - Телеграмма.

   Глаза в глаза. И... само собой вышло, без мысли - поцеловались крепко. Так, что у Марины голова закружилась.

   - Сумасшедший! Товарищ Василий...

   Но товарищ Василий не слышал. И не видел: он стоял спиной, припав к телефону. Созвониться с Кронштадтом - предприятие сложное. Хорошо - на телефоне свои: узнали, в чем дело, соединили сейчас же, вне всяких очередей. А там со станции к морякам - уже совсем без задержки.

   - Ленин завтра в десять вечера на Финляндском вокзале: надо встречать.

   Голос ответный, басистый, гремит перекатами в прижатое трубкою ухо. Василий слушает, улыбка во весь рот.

   - Ленин? Обязательно встретим. Как это может быть, чтобы Балтийский флот товарища Ленина не встретил. Более того: от имени флота заявляю: чести выставить почетный караул балтийские матросы никому не уступят.

   - Придется потесниться, товарищ! - смеется в трубку Василий. - О рабочей гвардии позабыли?

   Голос отвечает, тоже веселый, смехом:

   - Перед рабочими посторонимся, так и быть, маленько. Но только маленько. Рядышком.

   - А успеете организовать?

   Секунду помолчал телефон.

   - Сообщения с Питером, собственно, нет: ледоход. Однако для такого дела мы ледокол пустим. Будьте благонадежны: кто-кто, а моряки будут. До счастливого.

   Отбой. Василий повернулся. Мариша и Иван ждали.

   - Ну, кронштадтцы будут. А вот здесь многих, боюсь, оповестить не успеем... праздник завтра, на заводах никого... И типографии, как на грех, сегодня в ночь не работают.

   - Всех на ноги поставить по районам - соберут! - убежденно сказал Иван. - За заставы только весть бросить - сама до каждого углышка дойдет. А что ежели сейчас - по церквам?.. Там народу - густо: разнесут мигом.

   Мысль - с амвона грянут по всем заставским церквам, вперебой тропарям и псалмам: "Завтра в десять - Ленин!" - показалась Марише удачной, - она рассмеялась. Но Василий поморщился.

   - Бюро Центрального уже приняло меры: товарищ, что сообщил только что о телеграмме, дал мне указание насчет Кронштадта и Выборгской.

   - И нас, стало быть?

   - Обязательно. Завтра с утра отправитесь на места; здесь, в районном, вам дадут направление. А пока идите по своим делам, куда собирались.

   Он усмехнулся.

   - У вас, между прочим, я тоже скажу, вид чего-то... жениховский.

   Иван посмотрел на Марину. Марина сказала, чтобы выиграть время:

   - А вы, товарищ Василий... с нами тоже? Завтра, я хочу сказать. Но до чего страшно все-таки... Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим.

   Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко по Нижегородской, - глазом не взять, - сплошная, тесная стояла толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с шести (иные - в передних рядах - и с пяти!), теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.

   С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом, недвижном огне багрели особо алым, особо ярким и живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились ижорские броневики.

   Мариша сжала руку Ивану:

   - Иван... До чего хорошо!

   На платформе народу - гибель, как ни строг пропуск. Делегации от заводов, от полков, партийные комитеты. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по-весеннему, на людях нет полушубков, несуразных ватных куртушек, наверное, потому они кажутся особенно стройными, молодыми и ладными, даже Егоров - старик, дружинник пятого года. Блестят начищенные винтовки. Перед фронтом Никита - бледный, глаза запали глубоко: в такой день - в первый раз командовать. После дела в ночь на шоссе, против самокатной казармы, не приходилось выводить отряд: не было боев - будни были.

   Прошел мимо, к выходу, Василий, озабоченный. Озаботиться есть чем: до сих пор нет моряков. Питерским полкам, желавшим выставить почетный караул, отказали, потому что кронштадтцам обещано. Кронштадту по праву принадлежит преимущество, потому что в крепости, по существу, и сейчас уже только одна власть: Совет депутатов. Но если балтийцев не будет - неприятная получится история: питерцы законно обидятся. А матросы могут не прибыть: ребята из Петровского района говорили сегодня: льду по заливу наворочено - никакой ледокол не пройдет.

   Но у Мариши и Ивана лица такие, что и Василий заулыбался невольно. Подошел.

   - Заждались?

   Марина только вздохнула. Полчаса - много ли... А кажется - вечность прошла.

   Цветы пронесли: розы. Огромные, шипастые, красные. В цвет знаменам. Иван спросил:

   - Кто подносить будет, товарищ Василий?

   И перевел глаза с Василия на Марину, очень заметно, чтобы товарищ Василий понял намек. И Василий понял:

   - Петроградский городской комитет.

   А на площади все поют, поют. Ни на секунду не слышно ночи. И на платформе как днем светло: не от света, от лиц. У всех же такие, как у Мариши, Ивана, Василия.

   Из-за вокзала накатом, раскатом донеслось ура. На перрон бегом, полным ходом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками. Бегут, как на штурм. И сразу от разгоряченных, молодых, здоровых, боевой радостью радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.

   Василий, встречая, качает укоризненно головой. Боцман - плечи косая сажень, дудка яркая, на медной цепке через грудь - смеется, пожимая руку.

   - Чего? Видишь, не опоздали... Как это может быть, чтобы моряк опоздал.

   Никита со своими посторонился, дал место. Моряки построились. Оркестр - серебряные трубы - на фланге. Знамя.

   - Идет!

   Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, красная повязка на рукаве. Махнул.

   - Дальше, дальше, вперед, товарищи! Товарищ Ленин в первом вагоне, в самом переди.

   Уже отдувался паром на завороте черный грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов - четкая по застылому тихому воздуху прозвучала команда.

   - Смиррно! На кра-ул!

   И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг, лицом к фронту:

   - На кра-ул!

   Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов - по нитке. И глаза у всех, всяким строевым уставам вопреки, без команды, в сторону, вперед, к одному месту.

   С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу сходили люди. Быстро.

   Толпа колыхнулась, в раздвинувшейся, сразу открывшейся просеке увидела Мариша - и сразу узнала, хотя ни портрета, ни рассказа, какой он, ни разу не слышала... Он, наверно! Лоб высокий, под сдвинутой шляпой широкие, крепкие скулы, лучики тонких морщинок у быстрых пристальных глаз. На секунду только мелькнуло перед глазами. И - на всю жизнь.

   Василий подошел. Ленин обнял. Василий же давний: с искровских еще времен. Обнял так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.

   - Сюда, Владимир Ильич... К почетному караулу. Матросы просили обязательно: хоть несколько слов.

   Ленин повернул к гремящим с фланга медью труб и приветственным кликом, черным, ощеренным штыками шеренгам. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.

   Он нахмурился. Нахмурился, да! Никита стоял в двух шагах, он видел ясно... Нахмурился, а в глазах... влажность. И чуть дрожат губы.

   Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть картавый, чуть-чуть хриповатый, с дороги, наверно.

   - Товарищи рабочие, товарищи матросы. Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется в более или менее близком будущем... снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну... Заря всемирной социалистической революции уже занялась... Да здравствует всемирная социалистическая революция!

   Снова грянул оркестр. За спиною Марины кто-то прошептал:

   - Вот это - человек. Только на землю ступил и - в бой!

   Из рядов рабочегвардейцев вырвался, закинув винтовку за спину, Егоров.

   - Ильич, родной... С девятьсот пятого... Двенадцать годов...

   Но дорогу ему заступил плечистый, горбоносый Богданов, меньшевик, из Центрального Исполнительного.

   - Товарищ Ленин, будьте добры пройти в царские комнаты. Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета Советов.

   Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый, шипастый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу негромко спросил:

   - А нельзя ль без этой... официальщины?

   Вопрос запоздал: на пути стоял уже, со шляпой в руке, в калошках, выгибая навстречу закрученную - не по-весеннему - теплым вязаным шарфом худощавую шею Чхеидзе.

   Он улыбнулся невеселой, натянутой на лицо улыбкой и начал приветственную речь. Ильич осматривался по сторонам: несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, заполняя комнату, накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился, - заиграли у глаз лучики, - подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе насторожился.

   Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно:

   - Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для охраны сделанных революционным народом завоеваний и дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.

   Василий дал знак с порога.

   - Ждем, Владимир Ильич.

   Он прошел частой и быстрой, как все в этом человеке, походкой мимо договаривавшего еще что-то, со шляпой в руке, казавшегося еще более, чем всегда, понурым и чахлым Чхеидзе и сам прикрыл за собой дверь. Подъездик маленький, боковой. У ступенек - синий автомобиль.

   - А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасение, что - за поздним временем - извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.

   Щелкнула дверца. Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны - с охраною вместе - набежала толпа.

   Василий развел руками.

   - Без слова не отпустят, Владимир Ильич. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.

   Прожекторы, с четырех углов площади, наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

   - На броневик!

   Подняли на руках. Ильич стал на защитном, желто-зеленом, звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура - многотысячное, немолчное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

   - Товарищи!

   Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий ленинский голос.

   Что он говорил? Ни Иван, ни Никита, ни Мариша (все они опять сошлись вместе, нашлись у каменной стены, далеко от броневика) - ни один не смог бы повторить словом. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была вся площадь. Вся - тысячами лиц обращенная к Ильичу. Она вся говорила - с Лениным вместе. Говорила - без слов.

   Разве такое - повторишь?

   - Русским рабочим выпала на долю честь и счастье первым начать революцию, то есть великую, единственно законную и справедливую войну против угнетателей.

   Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

   Опять поднялась, приветом, в быстром взмахе широкой руки, шляпа - над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

   - Да здравствует!

   Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми солдатские папахи... И винтовки, винтовки, винтовки... алые знамена, рабочие шапки, яркие женские платки.

   Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл средь людского моря, под бивший прибоем немолчный приветственный гул.

   Никита снял кепку и обтер лоб.

   - Вот это встреча!

   Иван кивнул ответно и радостно.

   - Этот день на вечные веки отметь. Детям и внукам и правнукам в память. Третье апреля.