Медзаботта Эрнесто - Иезуит

sp; - Идемте скорее, маркиз! - вскричал медик, таща за собой Бомануара. - Может быть, у нас в руках нити большого преступления.

   Бомануар шел за ним, не понимая, в чем дело. Медик же бежал, как угорелый.

   - Вообразите себе, сегодня утром, перед приходом моим в Лувр, я был позван к одной моей молодой соседке, умершей тоже внезапно этой ночью. В комнате, где она лежала, чувствовался острый запах, точно такой же, каким пропитан этот платок.

   И Паре, сжав конвульсивно руку пораженного Бомануара, спросил:

   - И знаете вы, кто была женщина, умершая такой же таинственной смертью, как король? Это была красавица Арнудина, любовница Франциска, с которой он провел эту ночь!

   Бомануар вскрикнул.

   - Они нанесли двойной удар, - продолжал медик, - и королю, и его любовнице... тут или ревность... или же принц Генрих...

   Разговаривая таким образом, они дошли до лаборатории Паре; это было красивое и большое каменное здание, составлявшее собственность медика. Паре вынул из кармана ключ и, открыв дверь, вошел в прихожую дома, сопровождаемый грустным и задумчивым Бомануаром.

   Они вошли в большую комнату, залитую ровным светом, проникавшим через круглое окно на потолке. Комната эта служила лабораторией и была устроена на самом верху его дома, так что никакой шум не доходил до слуха медика, когда он работал здесь, и, кроме того, никто не мог проследить все тайны его работы. Несколько печатных книг, много исписанных пергаментов на латинском, греческом, коптском и армянском языках, составляли библиотеку ученого Амброзия Паре. Стол, находившийся возле одной из стен, был заставлен колбами, ретортами, банками и другими предметами. В глубине комнаты виднелась кровать.

   - Сядьте, мой друг, - сказал медик. - В двух словах я вам объясню все. Сегодня утром я стал читать в одной из моих книг параграф об отравлениях, как вдруг услышал страшный стук в двери. Я велел открыть, и ко мне в комнату рыдая, ворвался золотых дел мастер Николай, муж красивой Арнудины. Он мне объяснил, что вскоре после ухода короля он вошел к жене и хотел поцеловать ее, но нашел ее холодной и окоченелой. Он просил меня пойти с ним, так как ему казалось, что ее можно было спасти. Надеясь придумать какое-нибудь новое средство, я поспешил туда. Но, несмотря на все мои старания, Арнудину привести в чувство мне не удалось. Я не знал, чему приписать такую скоропостижную смерть, как вдруг почувствовал странный запах, совершенно похожий на запах от платка, который вы мне показывали. Я удалил всех из комнаты и начал подробно все осматривать. Вскоре я убедился, что запах исходил из двух источников: из умывальной чашки с водой и этой склянки... в которой осталась еще одна капля. Посмотрите, если хотите, но не очень приближайтесь. Испарение этой жидкости, наверное, смертельно. И вот в ту минуту, когда я был занят розысками, прибежали из Лувра позвать меня, уверяя, что король умер... Я тотчас же поспешил и увидел то, что вы уже знаете. Теперь я возвратился и не буду иметь покоя, пока не открою этой тайны.

   И медик, закатав рукава, открыл один ящичек и вынул оттуда различные бутылки. Открыв одну из них и взяв золотую пластинку, он налил на нее немного кислоты и в кислоту уже влил каплю из склянки Дианы.

   - Это странно, - сказал медик, внимательно осмотревший действие этой смеси. - Не происходит никакой окраски! Ничего! Значит, здесь нет разъедающего вещества.

   Медик углубился в размышления, подперев голову рукой.

   - Да, да, - сказал он минуту спустя. - Да, иначе быть не может. Тут сильное усыпляющее средство; взятое в большом количестве, оно приводит к смерти. Но каким образом мог проглотить монарх такое значительное количество яда? Если Арнудина была замешана в этом, каким же образом умерла она? О, наука! Будь мне путеводителем в этом лабиринте тьмы!

   Говоря таким образом, его блуждающие по комнате глаза упали нечаянно на большую занавесь, скрывающую постель.

   - Ага! - воскликнул он тоном победителя. - Я не могу дотрагиваться до священного тела короля, для выяснения причины его смерти; но это тело принадлежит мне, и в его внутренностях я буду искать тайну.

   И, встав с места, он открыл занавеску. Бомануар, о котором медик совсем забыл, издал громкий крик удивления и жалости.

   Арнудина, все еще одетая в тот же самый костюм, лежала, как заснувшая, на постели. Руки ее были сложены на груди, сверкавшей ослепительной белизной.

   - Боже!.. Какое прелестное создание! - прошептал маркиз.

   - Этого же мнения был и Франциск, - сказал Амброзий Паре, который, будучи углублен в науку, никого и ничего не уважал. - И все же это прекрасное тело вскоре разложится; на этих губах не останется ни малейшей краски. Но прежде чем это случится...

   И медик схватил свой скальпель.

   - Боже! - воскликнул испуганный маркиз, - ведь это святотатство!

   - Вы называете святотатством то, что безжизненная материя служит для здравия живых созданий Бога? Разве вы не знаете, что тайны, открытые в трупах людей, дают мне возможность вылечивать сотни живых? Полно, Бомануар, будьте мужчиной.

   Сказав это, медик совершенно обнажил грудь молодой женщины, и, взяв поудобнее скальпель, готовился сделать разрез... Но вдруг он сразу побледнел и весь затрясся, так что Бомануар не мог не заметить его страха. Вооруженная скальпелем рука опустилась, прежде чем могла нанести удар.

   - Что случилось, маэстро? - спросил Бомануар, испуганный страшной переменой лица медика.

   - Содрогание... трепет... - шептал Паре. - Неужели остаток жизни хранится в этом теле?..

   И он прибавил, содрогаясь:

   - Может быть, я находился в положении Весаля и чуть-чуть не разрезал человека, который еще жив...

   - Как?! Она живая? - вскричал Бомануар. - Но признаки смерти... такие же самые, как у короля... И если это правда...

   Амброзий уже больше не слушал его. Между бесчисленным множеством склянок, бывших в шкафу, он выбрал сильно отрезвляющее средство и поднес к носу Арнудины. Мнимо усопшая вздрогнула всем телом.

   - Она живая! - закричал Амброзий Паре, почти обезумев от радости. - Да будет благословенно мое любопытство! Через него я спасу несчастную от самой ужасной смерти, а может быть, спасу и самого Франциска.

   Между тем у любовницы короля признаки возвращения к жизни усилились: сперва она шевельнула рукой, потом головой и, наконец, открыла глаза. Сначала сознание было не ясно, но вскоре оно вполне возвратилось. Она потянулась и села на кровати, но, увидев двух незнакомых мужчин, вскрикнула от страха.

   - Не бойтесь ничего, дитя мое, - сказал Амброзий Паре. - Я маэстро Амброзий Паре, медик его высочества, и по его приказу должен лечить вашу болезнь.

   - Король? - спросила молодая женщина, сложа руки. - Так король жив?

   - Я вам повторяю, что вы здесь по его приказанию.

   Молодая женщина подняла глаза к небу, и взгляд ее был полон благодарности.

   - Но, дочь моя, - прибавил медик, бросив выразительный взгляд на маркиза, как бы прося его содействия, - король имел ту же самую болезнь, какая постигла вас. И так как мы думаем, что здесь кроется преступление, то покорнейше просим подробно рассказать все.

   Арнудина побледнела, не знала, что говорить, и видимо волновалась.

   - Вы колеблетесь, - сказал медик, нахмурив брови. - Значит, вы боитесь чего-нибудь? Почему вы отказываетесь все рассказать нам?

   - Потому что, - решилась, наконец, Арнудина, - тут идет дело об очень сильных людях... и они заставили меня поклясться.

   - Никакая клятва не действительна, когда в ней есть преступление, - сказал строго медик, - и если вы опасаетесь открыть нам правду, то я и господин Бомануар даем вам честное слово, что все останется между нами.

   Арнудина посмотрела внимательно на обоих стариков и решилась, наконец, открыть им все, начиная с появления Дианы и кончая последним словом короля. Она объяснила, что впала, по всей вероятности, в сон потому, что понюхала воду, в которой Франциск мыл руки.

   При этих словах и медик, и Бомануар вскочили со своих мест.

   - Вы слышали, Бомануар? - воскликнул Паре. - Оказывается, дело идет об усыпляющем средстве, которое, однако, не убивает. Под этим кроется какое-то страшное злоумышление. Побежим, может быть, мы поспеем вовремя.

   Бомануар был готов в одну минуту.

   - Ты подожди нас здесь, - сказал он Арнудине. - Если наши заботы окончатся удачей, то я могу смело сказать, что ты будешь первая дама во Франции по почету.

   И после этого они удалились, оставив очень удивленную Арнудину ожидать их. Минуту спустя в комнату вошел какой-то человек лет пятидесяти, доброго и честного вида, одетый в длинную черную мантию, какая употреблялась в то время работающими врачами. Он нес в руках поднос с чашкой, наполненной дымящимся бульоном, издававшим аппетитный запах.

   - Мой учитель Амброзий Паре поручил мне приготовить вам этот бульон. Я не такой хороший медик, как он, но зато умею готовить чудный бульон! Ха-ха! - и улыбка гордости озарила говорившего.

   Хотя вид его вполне внушал доверие, тем не менее, Арнудина колебалась выпить бульон. Помощник Паре заметил колебание, но не подал никакого вида.

   - Позвольте, - сказал он, - отведать мне, достаточно ли в нем соли... Это довольно важная вещь, пересолен ли бульон или недосолен? Отличный, - прибавил он, отведав.

   Видя, что он отпил немного из чашки, Арнудина больше не боялась: она взяла чашку и с удовольствием выпила все до дна.

   Внезапно она побледнела, выпустила чашку из рук, которая, упав на пол, разбилась вдребезги, и свалилась на постель. Арнудина немного вздрогнула, на губах появилась кровавая пена, и все было кончено.

   Тогда невинная улыбка сошла с лица мнимого помощника.

   Это был преподобный отец Лефевр. Он с чертовской ловкостью сумел бросить смертельный порошок в бульон после того, как отведал немного, чтобы успокоить ее. Лефевр нагнулся над Арнудиной и, положив ей руку на сердце, прошептал:

   - На этот раз нам удалось. Этот болван Паре не поспеет вовремя вернуться, таким образом, самый важный свидетель устранен, и если этим двум и удастся спасти Франциска, то они останутся обманщиками и клеветниками... Обидно, что пришлось уничтожить такое прелестное создание: каприз короля мог бы продлиться еще долго...

   И ворон, принесший смерть, ушел, не взглянув больше на несчастную жертву его.

   - Черт возьми! Господа, скоро ли кончится эта несносная комедия? Клянусь святым Дионисием, моим покровителем, я велю вас всех повесить, от первого до последнего, ослы вы этакие!

   И человек, полураздетый, с перекосившимся от ярости лицом, вбежал в трапезную, где пять монахов сидели за завтраком. Служители Бога при виде этого бешеного человека вскочили с мест и схватили, что попало под руку, вилку или нож, и стали за стулья. Но скоро появились четверо горцев, которые, по знаку монахов, схватили этого бешеного и связали его. Он стал кричать, как сумасшедший, но на это не обращали внимания и снесли его в ближайшую келью. Там он, наконец, опомнился: почувствовал себя слабым, одиноким и обессиленным. Тогда он понял значение и силу своего несчастья и заплакал. Опишем этого несчастного. Это был человек высокого роста, с благородным лицом. К нему в келью вошел настоятель монастыря - монах с умной физиономией и глубоким, пронизывающим взором. Он подвинул себе кресло и сел около постели связанного.

   - Меня уведомили, - сказал он гнусаво, - что на вас напал новый припадок ярости. Я сомневался, но эти веревки подтверждают сообщение.

   Пленник хранил угрюмое молчание.

   - Ну, полно, скажите мне, как аббату этого монастыря, с вами плохо обращались? Вы чем-нибудь недовольны? Говорите спокойно, сын мой, чего вы хотите?

   - Я желаю, чтобы кончилась эта отвратительная и подлая комедия, - ответил резко пленник. - Хочу, чтобы мне возвратили мой чин, мое положение и мою власть!

   Аббат с жалостью посмотрел на него.

   - Если вы извинитесь все передо мной за всю эту мерзкую комедию, - продолжал пленник, - то я прощу вас, в ином случае...

   - Позвольте, сын мой, вы говорите про чин, про почтение... За кого же вы считаете себя?

   - Кто я? - закричал пленник. - Я Франциск I, король Франции.

   Аббат грустно покачал головой и сказал:

   - Послушайте, сын мой, хотя ваши слова вполне доказывают полнейший беспорядок в вашей голове, тем не менее, вы совершенно здраво рассуждаете о других вещах, не касающихся мании величия, и этим вы внушаете мне столько симпатии, что я берусь разъяснить вам ваше положение.

   Король, действительный или мнимый, молчал. Аббат между тем начал:

   - Вчера я возвращался с моим братом от наших бедных, которым мы помогаем, и брат мой заметил безжизненное тело, лежащее поперек дороги. Полагая, что это какой-нибудь заснувший рабочий или пьяный - видите, как я вам все подробно рассказываю, - мы хотели приподнять это тело и положить на край панели, чтобы его не раздавили. Но, к нашему удивлению, мы заметили, что это был больной или умирающий человек, так как у него еле-еле был слышен пульс... Это тело, бывшее в таком дурном состоянии, было вы сами, сын мой!

   - Это был я? - вскричал пленник, удивленный.

   - Да, это были вы, и нам с братом не хватило сил снести вас, но, к счастью, в это время проезжала крестьянская телега, и мы привезли вас к нам в монастырь, где и лечили вас, ухаживая за вами с любовью.

   - Да, голодом, холодными душами и веревками! Хорошо лечение! - сказал глухо король.

   - Сын мой, - отвечал аббат. - Вы своим злым и буйным характером заставили нас поступать так. Если бы вы дали мне сейчас слово вести себя тихо и смирно, то я даже сам развяжу вас сию же минуту.

   - Даю вам слово дворянина, что я буду тих и покоен.

   - Я вам верю, сын мой, - продолжал аббат. - Как бы я был счастлив, если бы мог забыть вашу грустную манию!

   И говоря так, он развязал короля, который, освободившись, уселся на кровати.

   - Отец, - сказал он после минутного молчания совершенно покойно, - я вполне понимаю, что многие обстоятельства могли дать вам повод думать, что я сумасшедший.

   Аббат поднял руки к небу.

   - И все же, - продолжал король, - у меня есть маленькая просьба, в которой, надеюсь, вы мне не откажете.

   - Скажите, какая, сын мой, я весь к вашим услугам.

   - Благодарю вас, хорошо; пошлите кого-нибудь из ваших братьев в Лувр, чтобы он там попросил позволения поговорить с королем Франциском, и рассказал бы ему, что есть сумасшедший, который присваивает себе его имя. Когда это будет сделано...

   - Вы на что-то надеетесь, сын мой, - сказал грустно аббат.

   Король вскочил на ноги.

   - В эту минуту, господин аббат, двор Франции в страшной тревоге; курьеры скачут по всем дорогам, ища короля Франциска, который пропал; министры, собравшись в совете, не знают, что делать, и боятся объявить народу такое ужасное известие. Прошу вас, аббат, успокойте их всех от моего имени; вас же, так как вы действовали по совести и без всякого предумышления, я назначу епископом и дам вам кардинальскую шапку, как спасителю короля, сделавшегося жертвой недоразумения.

   Аббат покачал головой.

   - Сын мой, то, о чем вы просите меня, уже сделано.

   Король даже привскочил.

   - Как?! Уже сделано? - проговорил он.

   - Конечно. Первоначальное уверение ваше имело такой правдивый тон, и к тому же вы имеете такое сходство с королем, что я тотчас послал курьера в Лувр для необходимых расспросов.

   - И что же курьер узнал в Лувре? То, что я говорил вам? - спросил с жаром тот, который выдавал себя за Франциска.

   - Увы, - сказал грустно аббат, - весь двор был объят ужасом, но не потому, что не знали, где король, а по той причине, что было слишком известно, что именно с ним случилось. И курьеры скакали по всем дорогам не для того, чтобы искать короля, а для того, чтобы объявить всем грустную весть.

   Король с ужасом слушал.

   - И, наконец, - продолжал аббат, - брат, которого я послал в Лувр, по милости Генриха II и благодаря своему монашескому одеянию был допущен в часовню поцеловать руку короля-покойника.

   Король громко вскрикнул.

   - Умер! Франциск I умер?!

   И закрыв лицо руками, он упал на кровать.

   То, что случилось с ним, в действительности переходило всякие границы. В таком положении можно, в самом деле, сойти с ума. Живого человека оплакивали, считая его мертвым; кроме того, считая себя вполне справедливо королем Франции, слышать, что другой взошел на трон, и имея полное сознание свой личности, не иметь возможности доказать все свету. Немудрено, если после таких волнений и страданий Франциск начинал бушевать.

   - Если даже я не король Франции, - сказал он, - то должен же я быть кем-нибудь. Ведь невозможно, чтобы человек такой величины, как я, мог внезапно упасть с неба.

   Бедняга старался шутить, но слезы наполнили его глаза. В это время аббат вынул из кармана письмо и подал пленнику, говоря:

   - Умеете вы читать?

   - Я, - сказал Франциск, - поэт.

   - Хорошо, хорошо, - ответил снисходительно монах. - Тогда прочитайте это письмо.

   Король схватил бумагу и прочел:

  

   "Милый мой Христовый брат.

   Монастырь св. Варнавы.

   Воскресенье, 2 апреля.

   Отвечая на письмо вашего преподобия, мы должны вас предупредить, что в пленнике, описанном вами, мы признали бедного сумасшедшего слугу монастыря, убежавшего пять дней назад.

   Этот слуга называется Матурин Гранже; ему сорок пять лет и он имеет замечательное сходство с нашим королем Франциском I; этот слуга отличного характера и весьма послушный, кроме дней припадка, когда он считает себя королем.

   Так как бедный помешанный очень любим всеми нами, то мы все очень благодарим вас за попечение о нем. Отошлите как можно скорее его обратно к нам, где его ожидает комнатка и, где он снова будет жить покойно. Мы надеемся, что вы присоедините молитву вашу к нашим мольбам, чтобы бедный Матурин скорее поправился.

   За сим, милый брат по Христу, я молю Бога, чтобы Он сохранил вас под своим святым и достойным покровительством, и прошу вас не забыть меня в святых молитвах ваших.

   Вильгельм, аббат".

   Франциск остановился, смущенный и побежденный. Таким образом, личность его вполне разъяснилась. Он был Матурин Гранже; в этом не было ни малейшего сомнения, а великий и властный Франциск Франции покоился теперь вечным сном. Внезапно другая мысль заставила его встрепенуться.

   - Скажите, отец мой, - сказал он, - что думает церковь о переселении человеческой души?

   Аббат вовсе не изумился подобному вопросу. Он угадал мысли пленника.

   - Сын мой, - сказал он степенно, - церковь учит нас, что человеческие души после смерти тела судятся Господом и идут, смотря по назначению, или наслаждаться радостями, или терпеть муки окаянных. Но есть примеры, что души, покинувшие одно тело, переходят в другое, и это потому, что Бог, по своей бесконечной доброте, приостанавливал окончательный суд и давал душе время покаяться в первых своих грехах.

   Франциск громко вскрикнул:

   - Вот то-то и есть! Отец мой, вы видите во мне большого грешника. Прежде я был в самом деле королем Франции...

   Аббат слегка улыбнулся. Между тем король продолжал:

   - Самый большой мой грех был любострастие, и разгневанный Господь Бог послал мне смерть в большом грехе, в объятиях женщины, которая была женой другого. Я был предназначен аду; но Бог, давая мне время покаяться, перенес душу мою в тело Матурина Гранже. Я каюсь, искренне каюсь! Господь Бог, открой мне путь в рай!

   И кающийся преклонил голову к ногам аббата.

   Аббат, стоя, смотрел с гордостью на побежденного и валяющегося у его ног. Что, неужели это был великий, гордый Франциск де Валуа?!

   Выдуманная сказка, которая бы заставила улыбнуться самого глупого простого священника Сорбонны, подействовала настолько, что могла свернуть ум первого господина католического мира.

   И аббат имел причину гордиться. Король, лежащий у ног священника, нагло подсмеивающегося над ним, - вот высшая победа этих черных людей, собранных Лойолой и которых он намеревался вести к победе!

   Аббат Доснанже - так назывался аббат монастыря - наслаждался некоторое время своей победой, а затем сказал мягким голосом, протягивая руки лежащему у его ног и помогая ему встать:

   - Встаньте, дорогой сын мой! Если то, что вы говорите, правда, то благодарность ваша к Богу должна быть огромна, и вы должны признать это чудо с большим раскаянием.

   - Что нужно делать? Я готов.

   - Прежде всего, держите в тайне этот факт. Потом, если вы желаете спасти себя в вашей новой жизни, как я надеюсь, то вы можете это сделать, только будучи добродетельным, в первую очередь скромным...

   - Я буду скромен, отец, - сказал, вздыхая, король.

   - Потом, когда вас признают достойным принадлежать к нашему святому обществу, вы должны дать три обета: бедности, целомудрия и послушания, которые составляют основание монашеской жизни. Вы будете заперты в келье этого ордена и проведете ваши дни в уединении и в молитве, оплакивая горькими слезами грехи ваши.

   - Я готов послушаться, отец! - сказал Франциск, желая оставить все сладости жизни, изведанные им.

   - И если, - продолжал аббат, особенно подчеркивая эти слова, - если случится, что демон примет образ какого-нибудь вашего друга... даже самого дорогого, и захочет вас заставить принять прежнее ваше величие, то вы должны решительно оттолкнуть его соблазн.

   - И с этим я с вами согласен, - сказал Франциск, наклоняя голову и вздыхая.

   Вдруг раздались страшные крики в прихожей монастыря. Две сторожевые собаки бешено залаяли, потом отчаянно завизжали и, наконец, затихли. Большой шум слышался по коридорам.

   - Что это такое? - воскликнул король, вскочив на ноги.

   В это время раздался голос за дверьми:

   - Отец мой, напали на монастырь, сторожевых собак убили!

   - Нужно защищаться, непременно! - вскричал король, мгновенно став самим собой, схватил скамейку и поднял ее кверху с такой угрожающей позой, что аббат побледнел. Плоды его учения рассеялись.

   - Вспомните, - сказал монах, - о моих предупреждениях. Демон, чтобы соблазнить вас, может принять вид какого-нибудь вашего друга... отвергайте соблазн, если хотите быть спасенным!

   Но дверь, осажденная с яростью, внезапно открылась. На пороге появился сильно вооруженный человек: это был маркиз де Бомануар! За ним виден был ряд солдат, с которыми боролись пять или шесть монахов, крича и протестуя.

   - Государь! - вскричал Бомануар, входя в келью со шпагой в руке. - Нам удалось открыть место, где вы находитесь пленником!.. Государь, возвратитесь в ваше королевство, утешьте ваше семейство и ваш народ. Друзья! Наш монарх найден, да здравствует Франциск!..

   - Да здравствует Франциск! - кричали все, входя и наполняя келью короля.

   - Это демон... - шептал монах, - не поддавайтесь искушению...

   Но Франциск, уронив скамейку, всматривался в вошедших людей. Его ум, осажденный различными потрясениями, недоумевал.

   - Бомануар, - прошептал он, наконец. - Ты ли это или это призрак, походящий на тебя?

   - Государь, вы не узнаете меня? - воскликнул Бомануар. - Вы вполне можете довериться мне и последовать за мной, уверяю вас!

   Король был убежден; после недолгого раздумья он со слезами на глазах протянул руку маркизу.

   - Я верю тебе, Бомануар. Первый раз ты мне спас жизнь, теперь ты мне спасаешь трон и честь. Добудь мне одеяние, чтобы я мог спокойно и с полным величием въехать в Лувр.

   Один из оруженосцев принес богатое одеяние кавалера, заранее приготовленное Бомануаром.

   - Обождите минуту, - сказал, входя неожиданно, совершенно седой старик с величавым видом. - Государь, узнаете вы меня?

   Король пристально посмотрел на него.

   - Нет, - сказал он грустно, - хотя черты немного знакомы мне...

   - Я был граф Виргиний де Пуа, государь, - сказал дворянин. - И я первый, который готов предложить жизнь свою для спасения жизни короля.

   Франциск покраснел. Ему было совестно, что человек, задержанный его повелением в таком ужасном и долгом плену, начал так великодушно свою месть!

   - Граф, вы хотите упрекнуть меня! - сказал смущенно монарх.

   - Сохрани Бог, государь! Я осмелился потому говорить, что предполагаю в аресте вашем здесь, в монастыре, большое преступление. Я предлагаю сейчас же арестовать и допросить этих монахов, пока они не скажут правды.

   - Сын мой! - испуганно вскричал аббат.

   Франциск злобно взглянул не него.

   - Не вмешивайся теперь, чтобы не ухудшить свое положение, - сказал он строго. - Граф де Пуа, имеются ли при вас солдаты?

   - Сто дворян, государь, пришедшие по первому призыву господина де Бомануара, чтобы исполнить свой долг.

   - Хорошо. Пусть половина их сопровождает нас в Лувр. Другие же пусть оберегают все выходы аббатства; связать всех монахов, отобрать все письма и послания, которые будут найдены при них; граф де Пуа с избранными им самим товарищами останется управлять монастырем, и пусть произведет как можно скорее суд. Теперь, господа, в дорогу!

   Король с помощью господина де Бомануара в один миг одел костюм кавалера и вышел из кельи со своей свитой.

   Аббат, хотя охал и протестовал, говоря о праве церкви, был взят и крепко связан теми веревками, которыми был связан Франциск.

   - Лошадь его высочеству! - закричал Бомануар с лестницы. И, обратившись к королю, он сказал:

   - Я должен сознаться, государь, что приготовил также и носилки, с грустью подозревая, что здоровье моего короля расшатано. Но так как, благодаря Богу, я вижу ваше высочество крепким и здоровым, то попрошу сесть на лошадь.

   - Ты мой хороший и верный слуга, Бомануар, - сказал Франциск. - Также и граф де Пуа, - продолжал он, возвысив голос, - и вы все, дворяне и господа, будете вознаграждены мною по заслугам... Черт возьми! Я найду руководителей, заставлявших монахов так злодейски поступать, и тогда... палач устанет от работы!

   Минуту спустя блестящая свита, состоящая из лучших дворян Франции, во главе с королем двинулась к Парижу, оставляя монахов и монастырь под неподкупным надзором графа де Пуа.

   В Лувре был всеобщий ужас. Между тем Генрих II, скоро утешенный потерей отца, готовился председательствовать в большом заседании, где должны были принять весьма строгие меры против реформаторов, и в то самое время, когда старые министры Франциска, смущенные и огорченные, удалялись от дворца, где светило теперь новое солнце, эскадрон кавалеров с шумом вошел в Лувр. Караульный солдат, который, как и все другие, думал, что король умер, вскрикнул от ужаса, увидя усопшего короля вновь воскресшим и с угрюмым выражением ехавшего по площади. Как молния распространилось известие по дворцу и скоро дошло до Генриха.

   Бессердечный принц, который обо всем знал: об усыпляющем средстве, данном его отцу, о похищении из гробницы и о заточении в монастырь, думал сначала сопротивляться. Он обвел взглядом своих министров, придворных, солдат и у всех на лицах прочитал только страшный испуг. Генрих II, увидав это, не нашел ничего лучшего, как бежать навстречу отцу, схватить руку и поцеловать ее, крича с притворным энтузиазмом:

   - Отец мой!.. Небо сжалилось над моим горем!

   Но король так сурово и угрожающе взглянул на сына, что у того затряслись руки и ноги, и он понял, что его замыслы были известны отцу.

   Господин великий констабль и мой капитан охраны, приблизьтесь ко мне, - сказал король; но, заметив, что все смотрят друг на друга с недоумением, не видя перед собой ни герцога Монморанси, ни капитана охраны, он прибавил:

   - Ах, да, господа, позвольте представить вам, и прошу признавать великого констабля маркиза де Бомануара и капитана охраны виконта де Пуа...

   Оба дворянина, удивленные и задыхаясь от радости, приблизились к королю. Трепет ужаса пробежал по рядам придворных. Если король начинал наносить удары столь важным личностям, как Монморанси, то чего же могли ожидать придворные низшего ранга! Некоторые начали подумывать о бегстве и с волнением смотрели на выходные ворота Лувра, но король предупредил их желание.

   - Пусть охраняют входы, - приказал Франциск двум вновь назначенным министрам. - Никого не выпускать без моего позволения.

   - Иду исполнять это приказание, - сказал поспешно принц Генрих.

   - Останьтесь, Генрих, - сказал холодно король. - Мое приказание исполнят констабль и капитан охраны. Вы слышали, господа? И знайте, что вы мне отвечаете за исполнение этого приказания. Идите!

   Бомануар и Пуа поклонились с почтением и ушли. Франциск, дав эти приказы, слез с лошади и направился внутрь двора. Сын и старые придворные засуетились, было вокруг короля, но он сделал знак, и вооруженные дворяне, сопровождавшие Франциска, окружили его со всех сторон. Под их охраной монарх вновь вошел во дворец. Шествие это носило угрюмый характер.

   Король шел молчаливый и строгий; тяжелые шаги солдат громко раздавались по залам. Что же касается министров, то они имели вид приговоренных: они бросали растерянные взгляды вокруг себя, ища хотя бы малейшую надежду на спасение.

   Войдя в свою комнату, король отослал дворян свиты, которые больше не были ему нужны. Вся сила была теперь на стороне монарха; министры готовы были задушить того, на кого указал бы пальцем Франциск.

   Перейдя из своей комнаты в залу совета, король приказал пажу:

   - Позвать сюда кардинала-канцлера, великого превота, герцога де Энжена и принца Генриха!

   Немного спустя все четверо, испуганные, бледные, вошли в залу.

   Наиболее испуганным казался Генрих: он отлично сознавал, что он главный виновник и сила вины этой была так велика, что самое жестокое наказание могло его ожидать.

   Канцлер, кардинал де Турнон, положил на стол перед королем свой портфель с бумагами.

   - Уберите эти бумаги, господин кардинал, - сказал высокомерно монарх. - Я вас позвал не для того, чтобы работать с вами как с министром, а для того, чтобы вы исполнили здесь ваши духовные обязанности.

   И, бросив полный злобы взгляд на своего сына, он продолжал:

   - Вы должны будете утешить в последние минуты большого преступника, который уже близок к смерти!

   Генрих почувствовал, что сердце у него заледенело и волосы встали дыбом; но он был солдат и переносил все молча.

   - Что касается вас, великий превот, то вы должны свершить суд. Я потому велел призвать именно вас, что ничья рука, кроме вашей, не может исполнить приговор над персоной королевской крови.

   Герцог де Энжен выступил вперед. Это был молодой, красивой и благородной наружности человек, с честным, открытым взглядом.

   - Государь, - сказал молодой принц с решимостью, - это для меня вы хотите заставить работать великого превота?

   При произнесении этих слов слышалась гордая покорность.

   - Нет, кузен, - сказал ласково король, взяв его за руку. - Напротив, я вас позвал как первого принца крови, как человека, наиболее близкого к короне, и для того, чтобы вы высказали мне ваше личное мнение о преступлении высшей измены.

   Лицо Энжена нахмурилось.

   - Я вас понимаю, - сказал он с горячностью.

   - Вы намекаете на прошлое и хотите напомнить мне, что я притеснял ваших родных... Но вам, герцог, я всегда отдавал справедливость, и мое постоянное расположение должно вам показать, что если я наносил удары вашим родным, то делал это не из ненависти против вашего дома... Во всяком случае, если я ошибся, небо жестоко наказало меня, заставив узнать в моем наследнике душегубца.

   - О, отец мой! - вскричал невольно принц Генрих.

   - Замолчите! - прервал его строго Франциск, побагровев от злобы. - Душегубец, да, даже отцеубийца! Вы скажете, что берегли мою жизнь, когда с помощью усыпляющего порошка вы выдавали меня за мертвого, когда по вашему приказанию ваш отец и монарх был заключен в монастырь, где монахи принимали его за сумасшедшего и обходились с ним, как с последним слугой. Подлец! Если бы не честность и храбрость нескольких дворян, несмотря на то, что они были мною обижены напрасно, Франциск умер бы от горя и страдания через злоумышления своего родного сына!

   Все присутствовавшие, исключая Генриха, громко вскрикнули от ужаса.

   Виновный, склонив голову, все больше чувствовал тяжесть своего преступления, совершенного по наущениям священника и женщины.

   - Герцог де Энжен, - сказал король, - вы будете наследовать мне, если сын мой будет лишен короны. Я знаю, что ваше благородное сердце не позволит вам быть пристрастным даже в надежде на трон, а потому еще прошу сказать мне ваше личное мнение по делу принца Генриха.

   Герцог де Энжен, бледный, вытер платком пот на лице.

   - Я думаю, - ответил он, - что ваше высочество должны бы осчастливить вашим снисхождением принца Генриха и простить ему первое согрешение.

   - Я не спрашиваю вас, что я должен делать, - сказал резко Франциск, - я спрашиваю у вас только, что вы думаете об участии моего сына в этом преступлении. Уверены ли вы, что принц Генрих, в самом деле, замышлял против меня?

   Но на этот вопрос не было необходимости отвечать, стоило только взглянуть на Генриха: вид его показывал полное признание в своей вине.

   Герцог же поник головой и сказал:

   - Он раскаивается.

   - Это принесет ему пользу для вечного блага, - сказал холодно король. - Кардинал, уведите с собой принца и приготовьте его к смерти, как подобает христианину и дворянину-принцу. Господа, вы мне отвечаете за него головой.

   Генрих протянул умоляюще руки к отцу, но тот отвернулся от него, и по знаку короля все оставили комнату.

   Оставшись один, король почувствовал, что силы оставили его. Приговор сыну хотя и был жесток, но справедлив, и если не волновал совесть короля, то глубоко ранил его сердце.

   - Мой сын! - шептал он. - Убить его по моему распоряжению!

   И сильная дрожь пробежала по жилам короля. Вспомнилось ему, как сын его появился на свет и сколько надежд возлагал он на этого младенца, наследника династии, и потом, когда принц, уже юношей, участвовал в войне и, побеждая врагов, наполнял гордой радостью сердце короля... И что же вышло, в конце концов? Сын его изменник и отцеубийца! И скоро, по одному только знаку отца, эта молодая жизнь перестанет существовать, и шпага великого превота заставит покатиться голову, предназначенную со дня рождения носить корону Франции.

   Тысячи мыслей бродили в голове этого всемогущего властителя. Зарождалась у него мысль о прощении сына, но совокупность проступков его не позволяла монарху это сделать. Король все мог бы простить, но не подобное ужасное оскорбление, о котором, впрочем, Генрих не подозревал, так как, входя в заговор, он поставил условие, чтобы отец его имел богатое и спокойное убежище. Король встал, бледный и решительный.

   - Генрих умрет, - сказал он глухо, - я решил это и сам Бог не заставит меня изменить решение.

   - Бог все может, сын мой, - сказал позади него какой-то голос.

   Франциск обернулся. Перед ним стоял старичок, низкого роста, бедно одетый и хромой; его можно было принять за самого простого, если бы не его глаза, горевшие каким-то жгучим взглядом. Король почувствовал какой-то суеверный страх. Но он тотчас же оправился и, приняв строгий вид, спросил:

   - Кто вы такой?

   - Я Игнатий Лойола, - отвечал скромно старик, просто произнося это знаменитое имя, которое по всей Европе возбуждало страх и почтение в народе и королях.

   Монарх содрогнулся: странность неожиданного посещения немного отвлекла его от грустных мыслей.

   - Так это вы, - произнес король, проницательно смотря на Лойолу, - тот, которого считают святым при жизни.

   - Один Господь Бог свят, - сказал Игнатий, - мы бедные грешники, которые надеются спастись, веруя и раскаиваясь.

   - Как вы оказались здесь, несмотря на мой приказ, запрещающий вход сюда кому-либо?

   - Бог направлял мои шаги, дабы я мог исполнить поручение, данное мне Им.

   Святой человек не сказал, что, кроме путеводителя Бога, он имел несколько пособников, тайных членов общества, которые хотя и тряслись за ответственность, которую они принимали на себя, но все-таки не осмелились заградить охраняемую ими дорогу генералу ордена.

   - Поручение! - воскликнул король с подозрением. - Бог послал вас с миссией ко мне, святой отец?

   - Да, - отвечал серьезно основатель ордена иезуитов.

   - Хорошо, я вас выслушаю... Человек, подобный вам, имеет право рассчитывать на мое внимание. Но попрошу вас немного обождать здесь; я должен сперва выполнить одно важное дело.

   - Государь, - воскликнул Игнатий, - именно ради этого важного дела Бог и послал меня к вам.

   Король резко от него отвернулся.

   - Преподобный отец, это дух Божий вдохновил вас или вы пришли по просьбе кого-либо другого?..

   - Государь, позвольте вам доказать...

   - Часто, - перебил его монарх с иронией, - часто даже люди, носящие святое звание, смешивают свои желания с желанием Бога.