Марриет Фредерик - Приключения Джейкоба Фейтфула

ак вы доберетесь до них?

   - Я придумаю способ. В один-два дня этого не сделаешь, но заглядывайте каждый вечер под кирпич, и если я узнаю что-либо, вы там найдете сообщение.

   - Значит, вы умеете читать и писать.

   - Да, миледи, - со смехом ответил я.

   - Не понимаю, что вы за человек. Действительно вы лодочник или...

   - Действительно, и... - Но тут послышался шум отворяющейся рамы.

   - Уходите, - сказал я, - не забудьте кирпич. Она исчезла.

   Я вел ялик вдоль садовой стены до тех пор, пока меня могли бы заметить из коттеджа, потом вылетел на середину реки и, решив получить какие-нибудь сведения в доме леди Ауберн, снова миновал сад Сесилии и двинулся обратно. Я заметил, что молодая красавица разгуливала по саду с высоким человеком. Он говорил, сильно размахивая руками; она слушала, опустив голову. Через минуту они исчезли из виду. Нежность выражения лица этой девушки так поразила меня, что мне захотелось употребить все усилия и помочь ей. Через полтора часа я был подле виллы Ауберн. Ни в доме, ни в саду я не увидел никого. Прождав несколько минут, я причалил к пристани, привязал мой ялик и пошел ко входу в сад. Привратницы не было, но в садовой стене виднелась дверца. Я позвонил, заранее продумав план действий. На звонок показалась старуха и ворчливо спросила:

   - Что вам нужно?

   - Я привел ялик для мистера Уорнклиффа. Пришел ли он?

   - Мистер Уорнклифф? Нет, его здесь нет, да он и не говорил, что будет сегодня у нас. Когда вы видели его?

   - Вчера. Леди Ауберн дома?

   - Нет, она еще утром переехала в Лондон; нынче все едут в Лондон, вероятно, чтобы не видать цветов и зеленых деревьев.

   - Но я думаю, мистер Уорнклифф приедет сюда, - продолжал я, - я подожду его.

   - Да делайте, как угодно, - заметила старуха, собираясь закрыть у меня перед носом дверь.

   - Могу я попросить у вас милости, сударыня: принесите мне воды; солнце знойно, и мне пришлось долго грести. - Я вынул платок и отер лицо.

   - Хорошо, принесу, - ответила она, заперла дверцу и ушла.

   "Не очень-то хорошо идут дела", - подумал я.

   Старуха вернулась, открыла дверь и подала мне кружку с водой. Я напился, поблагодарил ее и отдал кружку обратно, прибавив:

   - Я очень устал; мне хотелось бы посидеть, дожидаясь джентльмена.

   - А разве за веслами вы не сидите? - спроси та старуха.

   - Сижу, - проговорил я.

   - Значит, вы устали сидеть, а не стоять; во всяком случае, если вам угодно присесть, сидите в лодке и думайте о ней. - С этими словами она закрыла дверь.

   Мне осталось только последовать ее совету, то есть вернуться в ялик. Я отправился к Тернбуллу и рассказал ему все. Было поздно; он приказал слуге подать для меня обед в кабинете, и мы стали обсуждать дело.

   - Вот что, - сказал он мне в заключение. - Из-за меня ты вмешался в эту историю, Джейкоб. Сделай все, чтобы найти молодого человека, и пока ты не одержишь успеха, я буду на целый день нанимать ялик старого Степлтона. Не говори этого глухарю, он не узнает, почему я нанимаю тебя. Завтра ты идешь к Бизли?

   - Да, сэр; завтра вам не придется меня нанять.

   - Все-таки найму, так как хочу видеться с тобой раньше, чем ты отправишься к Тому. Возьми деньги для Степлтона за вчерашний и сегодняшний день, а теперь - покойной ночи.

   На следующее утро я застал Тернбулла с газетой в руках.

   - Я так и знал, Джейкоб, - сказал он, - прочти это объявление.

   И я прочитал: "В пятницу в десятом часу вечера из сада виллы между Брендфордом и Кью в один ялик был передан жестяной ящик с актами и бумагами; владельцы его не могли последовать за ним. Объявляем, что двадцать фунтов будут уплачены лодочникам, если они доставят ящик м-рам Джеймсу и Джону Уайт, в No14 гостиницы Линкольна. Так как никто не имеет права получить упомянутый ящик с бумагами, все остальные объявления о нем не должны считаться действительными. Будут признательны за быстрое исполнение просьбы".

   - Вероятно, там важные бумаги, Джейкоб, - сказал м-р Тернбулл. - Я их сохраню и постараюсь сам как-нибудь сговориться со старухой-привратницей. Я узнал, что виллу леди Ауберн хотят отдать внаймы на три месяца; об этом напечатано объявление в последнем столбце газеты. Сегодня я поеду в город, заключу условие и добьюсь каких-нибудь сведений. Завтра мы увидимся. До свидания, Джейкоб.

   Через час я остановился у пристани против дома старого Бизли.

  

  

  

   [*Versus - против (лат.).]

  

   Дом старого Тома возвышался на окраине батерсиских полей; около него на милю не виднелось ни одного дерева. Место было уныло и неоживленно. Самый дом стоял совсем одиноко; он помещался в дельте, на участке приблизительно в половину акра [Акр - английская мера площади, равная примерно 0, 4 гектара.], между двумя речными рукавами, которые соединялись ярдах в сорока от реки. При высокой воде дом был как бы на острове, а во время отлива его защищала непроходимая гряда ила. К дому можно было подойти только со стороны реки, от которой к нему вела "твердая полоска", окаймленная тумбами, уже истлевшими до того, что они походили на двойной ряд испорченных зубов. Дом был одноэтажный. Вот в каком уединенном месте жила м-с Бизли, почти совершенно одиноко.

   А между тем, может быть, не было никогда более счастливой женщины, чем она; вечно живая, очень сильная, здоровая, она не переставая плела сети на продажу и так привыкла усердно работать и жить одиноко, что трудно было сказать, радовало или досадовало е? появление сына и мужа.

   У пристани я привязал ялик. Войдя в дом, я застал всех за столом, на котором было много остатков вроде селедочных костей. Оказалось, что я опоздал, но мне все же предложили присесть, и м-с Бизли спросила:

   - Вы уже позавтракали, Джейкоб?

   - Нет, - ответил я, - просто мистер Тернбулл задержал меня.

   - Мы съели всех селедок, - заметил молодой Том, - тебе ничего не осталось.

   Но м-с Бизли вынула парочку рыбок, оставленных для меня.

   Когда я позавтракал и жена старого Тома убрала со стола, инвалид, скрестив свои деревянные ноги, приступил к делу, потому что, оказалось, мы собрались для военного совета.

   - Сядь подле меня, Джейкоб, - сказал он. - Старуха, брось якорь на высоком стуле. Том, садись куда-нибудь, только молчи.

   - И не мешай мне плести сеть, - сказала Тому его мать.

   - Дело в том, что я все больше и больше чувствую пятки, - продолжал старый Том, - и фланель меня не греет; я думаю, что мне давно пора выйти в отставку и пристать к берегу подле старухи. Первый вопрос о Томе: что с ним делать? Я думаю приобрести для него ялик. Тогда он может окончить время своего учения на реке, но для меня это будет тяжеловато. Ну, - продолжал старый Том, - предположим, что мой сын получит лодку... Перейдем к вопросу обо мне самом. Мне кажется, что я мог бы недурно чинить ялики, шлюпки и мелкие суда, потому что, видите ли, я всегда немного плотничал и отлично знаю, как строители обманывают бедных владельцев судов, когда что-нибудь у них попортится. Если бы люди знали, что я могу делать починки, они приходили бы ко мне, но я все думаю, как бы им дать знать об этом? Я не могу повесить вывески с надписью: "Бизли, строитель лодок", потому что я не строитель. Что ты скажешь, Джейкоб?

   - Вы не можете написать: "Здесь чинят лодки"?

   - Да, но это не вполне годится: владельцы судов желают чиниться у строителей. Вот в чем загвоздка.

   - Не такая трудная, как эта сеть, - заметил Том младший, который потихоньку взял иглу матери и начал работать над сетью, - Я сделал только десять петель, и шесть из них вышли длинные-предлинные...

   - Ах ты, негодный Том, - сказала старуха, - оставь мою сеть в покое; теперь мне придется употребить гибель времени на то, чтобы распутать десять петель! Я успела бы сделать пятьдесят!

   - Отлично, мама.

   - Нет, Том, дурно; посмотри на эти прорывы! - Это прекрасно.

   - Нет, плохо; посмотри, как пряди запутались.

   - А все-таки я говорю, что это прекрасно, мама, потому что следует дать рыбе возможность уйти, а это-то я и сделал; теперь, отец, я дам тебе совет, которым ты останешься доволен; словом, помогу тебе, как уже помог матушке.

   - Верно это будет странная помощь, Том, - заметил старый Бизли, - но послушаем.

   - Вот что, отец. Очевидно, ты не строитель лодок, но желаешь, чтобы все воображали, будто ты строитель.

   - Да, нечто в этом роде, Том, но я никому не хочу вредить.

   - Конечно, нет, пострадают только лодки! Сооруди большую вывеску с надписью: "Лодки и суда строятся по заказу и чинятся. Том Бизли". Знаешь, если найдется достаточно безумный человек, чтобы заказать тебе ялик или шлюпку, это его дело; ты ведь не говоришь, что ты строитель, хотя ничего и не имеешь против того, чтобы попробовать заняться этим делом.

   - Что ты скажешь, Джейкоб? - спросил старый Том.

   - Что он дал хороший совет.

   - Да, у Тома есть голова, - ласково заметила старуха. - Да брось ты мою сеть, Том; что за мальчишка! Ну, дотронься до нее теперь, если осмелишься! - и м-с Бизли вынула из камина маленькую кочергу, грозя ею сыну.

   - У Тома действительно есть голова, - заметил молодой Том, - но так как он не желает, чтобы она была разбита, одолжи мне, Джейкоб, твой ялик на полчаса, и я исчезну.

   Я согласился; Том пошел к двери, мимоходом посадил кошку на спину матери и убежал с криком: "О Боже, Молли, что за рыба!"

   Стараясь удержаться, кошка выпустила когти в спину старухи, и м-с Бизли громко закричала, грозясь отплатить сыну; мы со старым Томом не могли удержаться от смеха.

   Разговор возобновился, и скоро Том с женой пришли к окончательному решению. Потом м-с Бизли повела меня показывать дом; все комнаты были чисты и опрятны. Когда мы с ней спустились, старый Том спросил:

   - Старуха показала тебе комнату с белыми занавесями, Джейкоб?

   - Да, - ответил я. - Она очень хороша.

   - Слушай, Джейкоб, в мире нет ничего прочного; теперь тебе хорошо, но запомни: эта комната для тебя, если она тебе понадобится. И мы готовы разделить с тобой все остальные. Мы предлагаем это от чистого сердца и даром. Правда, моя старая леди?

   - Да, так, Джейкоб, но дай вам Бог удачи в жизни; если же вам не посчастливится, я сделаюсь вашей матерью за неимением лучшей.

   Я был тронут до слез. Тут началось обсуждение возможности смастерить ялик для молодого Тома.

   В это время я заметил какую-то лодку, плывшую к нам, а в ней дам. Я присмотрелся внимательнее и узнал собственный ялик, а на его веслах Тома. Через минуту ялик был подле твердой дорожки, и я с изумлением увидел на скамейках лодки м-с Драммонд и Сару. Том выскочил на пристань, придержал ялик и позвал меня. Мне пришлось подойти, помочь дамам высадиться и снова дотронуться до рук тех, с кем уже не думал встретиться. На берегу м-с Драммонд на мгновение остановилась и сказала:

   - Мы друзья, Джейкоб?

   - О да, моя леди, - ответил я, задыхаясь.

   - А я не задам этого вопроса, - весело сказали Сара, - потому что мы расстались друзьями.

   Вспомнив, как она дружески обращалась со мной, я сердечно пожал ее пальчики и, взглянув на милое личико, почувствовал слезы на глазах. Впоследствии я узнал, что все это было придумано заранее и что в заговоре участвовали оба Тома. Дамы вошли в домик инвалида. М-с Бизли поклонилась им, передергивая передник, улыбнулась и по-кошачьи поглядела на Тома. Старый Том по-своему был любезен, предложив м-с Драммонд "промочить свисток" после гребли.

   Она посмотрела на меня вопросительно, но молодой Том пожелал быть переводчиком:

   - Отец спрашивает, не угодно ли вам после качания в лодке покачнуться в сторону бутылки.

   - Нет, - ответила с улыбкой м-с Драммонд, - но я была бы благодарна за стакан воды.

   Я поспешил исполнить ее просьбу; м-с Драммонд заговорила с женой Тома старшего, а Сара посмотрела на меня и пошла к двери, время от времени поворачивая назад голову, точно предлагая мне отправиться за ней Я так и сделал, и вскоре мы уже сидели на скамейке моего ялика.

   - Джейкоб, - сказала Сара, внимательно глядя на меня, - вы будете другом моего отца?

   Я думаю, мне следовало отрицательно покачать головой, но она так подчеркнула слово "моего", зная, что это произведет на меня впечатление, что моя решительность и гордость растаяли под мягким взглядом ее красивых глаз; я поспешно ответил:

   - Да, мисс Сара, вам отказать я не могу.

   - Почему "мисс", Джейкоб?

   - Я лодочник, и вы стоите гораздо выше меня.

   - По вашей собственной вине, но я не буду говорить больше об этом.

   - А я скажу: не пытайтесь заставить меня бросить мои теперешние занятия. Я счастлив своей независимостью и, если возможно, в будущем сохраню ее.

   - Всякий может грести, Джейкоб.

   - Совершенно верно, мисс Сара, но яличник никому не обязан. Он работает на всех и все ему платят.

   - Придете ли вы к нам, Джейкоб? Завтра. Пожалуйста, обещайте мне. Неужели вы откажете другу вашего детства?

   - Я хотел бы, чтобы вы не просили меня об этом.

   - Как же тогда вы говорите, что вы друг моего отца? Я не поверю вам, пока вы не обещаете побывать у нас.

   - Сара, - серьезно ответил я, - я буду у вас, и в доказательство того, что мы с ним друзья, попрошу у него одного одолжения.

   - О Джейкоб, это действительно хорошо, - воскликнула Сара, и на ее глазах заблестели слезы. - Вы меня сделали такой, такой счастливой!

   Встреча с Сарой смягчила меня, и мстительное чувство исчезло из моей души. Вскоре после этого к нам подошла м-с Драммонд и предложила вернуться.

   - И Джейкоб будет грести, - воскликнула Сара. - Пойдемте, сэр, раз вы хотите быть лодочником, вы должны работать.

   Я засмеялся; Том взялся за другое весло, и вскоре мы были подле лестницы м-ра Драммонда.

   - Мама, нам нужно дать этим бедным малым выпить, они так усердно работали, - в шутку сказала Сара. - Пойдемте-ка.

   Я колебался.

   - Нет, Джейкоб, раз вы согласны прийти завтра, то почему же не сегодня? Чем скорее оканчиваются подобные вещи, тем лучше.

   Я почувствовал всю справедливость ее замечания, пошел за ней и через минуту снова очутился в той гостиной, в которой пережил ужасные мгновения. М-с Драммонд ушла сказать мужу, что я в доме.

   - Как вы были добры, Сара, - сказал я.

   - Да, но добрые люди иногда сердятся, сержусь и я...

   В комнату вошел м-р Драммонд, Сара не договорила.

   - Джейкоб, я рад видеть тебя снова в моем доме, - сказал он. - Меня обманули видимые обстоятельства, и я был несправедлив к тебе.

   От его ласковых слов растаяла вся моя былая злоба, я вспомнил прежнюю доброту м-ра Драммонда и почувствовал, что и сам был виноват перед ним. Из моих глаз брызнули слезы, и Сара, как в прежние дни, заплакала вместе со мной.

   - Простите меня, мистер Драммонд, - сказал я, когда мог снова заговорить. - Я поступил дурно, проявляя такую мстительность после вашей великой доброты ко мне.

   - Мы оба были неправы, но бросим это, Джейкоб. Мне нужно пойти распорядиться делами... потом я снова вернусь к вам. - И м-р Драммонд вышел из комнаты.

   - Вы добрый, милый, - сказала Сара, подходя ко мне. - Теперь я действительно по-настоящему люблю вас.

   Я не успел ответить ей, как в комнату вошла м-с Драммонд и стала расспрашивать меня о том, где и как я теперь живу. Сара задала мне несколько пытливых вопросов о Мэри Степлтон, и когда я ответил на них, в гостиную снова вошел м-р Драммонд; он так горячо пожал мне руку, что мне стало еще более стыдно моего поведения относительно его. Разговор сделался общим, но в каждом из нас все еще чувствовалось некоторое замешательство. Наконец Сара шепнула мне: "Чего же вы хотели просить у отца?" Я временно забыл об этом, но теперь сказал, что мне очень хотелось бы взять у него часть моих денег.

   - С большим удовольствием дам их тебе, - ответил он, - и не спрошу, на что они нужны, Джейкоб. Сколько дать тебе?

   - Тридцать фунтов, если у меня есть такая сумма.

   М-р Драммонд принес мне деньги в бумажках и золотых монетах; я поблагодарил его и вскоре стал прощаться.

   - А Бизли не сказал вам, Джейкоб, что у меня есть кое-что для вас? - спросила Сара, когда я пожал ей руку.

   - Сказал. Что же это? - Увидите, - со смехом ответила она. Так окончилась моя жажда мести по милости юной пятнадцатилетней девушки с большими темными глазами.

   Том выпил стакан грога внизу и ждал меня на пристани. Мы отчалили и к обеду вернулись в дом его отца. После обеда Том старший завел прежнюю беседу.

   - Единственная загвоздка, - сказал он, - деньги на сооружение ялика. Что скажешь, старуха?

   Она в ответ только покачала головой.

   - Если в этом "загвоздка", - возразил я, - я ее уничтожу; вот деньги на ялик, я их дарю Тому. - И я положил тридцать фунтов в руку моего приятеля.

   Том пересчитал бумажки и золото к великому удивлению своих родителей.

   - Ты очень добрый малый, Джейкоб, - заметил он, - но скажи: помнишь ли ты один пустынный луг?

   - А что? - спросил я.

   - Джерри Эбершоу - вот и все, - ответил он.

   - Не бойся, Том, эти деньги только мои.

   - Но как ты достал их? - спросил старый Том. Странно; под влиянием желания услужить моим друзьям я попросил денег, которые принадлежали мне, но не подумал о том, как они были получены. Вопрос старого Тома вызвал в моем уме жестокие воспоминания, и я вздрогнул, когда во мне воскресло все. Я смутился, не захотел ответить и только повторил:

   - Будь спокоен, деньги мои.

   - Да, Джейкоб, но как вы достали их? - повторила м-с Бизли. - Вы должны сказать, как такая большая сумма попала в ваши руки.

   - У Джейкоба, вероятно, есть причины не говорить этого, миссис, - сказал старик, - может быть, тог, кто дал ему денег, велел держать язык за зубами.

   Но этот ответ не успокоил старуху.

   - Том, сейчас же отдай деньги, - сказала сна, подозрительно поглядывая на меня.

   Том положил их на стол передо мной.

   - Возьми, Том, - сказал я, вспыхнув. - Я получил эти деньги от матери.

   - От твоей матери, Джейкоб? - спросил старый инвалид. - Если память меня не обманывает, это маловероятно... А впрочем, все может быть.

   - Ну, это мне совсем не нравится, - закричала м-с Бизли. - О Джейкоб, это, наверно, неправда!

   Я вспыхнул до ушей, огляделся и увидел, что все, даже Том младший, смотрят на меня подозрительно.

   - Я не думал, - сказал я наконец, - надеясь подарить вам эти деньги, что это сделается для меня источником неприятностей. Я вижу, что меня подозревают в нечестности, во лжи. Неудивительно, что миссис Бизли может думать так: она меня не знает. Но вы, - продолжал я, обращаясь к старому Тому, - или ты (я взглянул на его сына) тоже подозреваете меня, и это жестоко обидно. Я не ждал недоверия с вашей стороны. Повторяю, что эти деньги мои, честно мои, и получены мною от матери. Я спрашиваю вас, верите ли вы мне?

   - Верю, Джейкоб, - сказал молодой Том, ударив кулаком по столу. - Не понимаю, но верю, зная, что ты никогда в жизни не лгал и не делал ничего нечестного.

   - Благодарю тебя, Том, - сказал я и пожал его протянутую руку.

   - И я клянусь в том, что это правда, Джейкоб, - сказал старый инвалид, - хотя прожил на белом свете дольше, чем мой мальчик, и видел больше, чем он. К сожалению, на моих глазах многие порядочные люди делали дурные поступки. Когда я увидел, как ты покраснел, я тебя заподозрил немножко; прости же меня, Джейкоб, потому что, глядя на тебя теперь, никто не мог бы сказать, что ты виноват в чем-нибудь. Я верю тебе вполне.

   - Но почему же не сказать? - пробормотала старая Бизли, покачивая головой и работая над сетью скорее, чем обыкновенно.

   Я решил сказать все и передал все обстоятельства, при которых были получены деньги. Но мне было тяжело. Я чувствовал унижение, чувствовал, что лично для себя никогда не взял бы этих тридцати фунтов. Мой рассказ уничтожил сомнения м-с Бизли; деньги были приняты старой четой.

   - Джейкоб, - сказал Том, - ты знаешь, как искренне я благодарен тебе. Если бы у меня были деньги и они понадобились тебе, верь, я отдал бы их. Но ты дал много денег, и я постараюсь отложить эту сумму на тот случай, если тебе понадобятся средства.

   Я недолго оставался у старого Тома: подозрения задели мою гордость. И хорошо, что все это не случилось до моей встречи с м-с Драммонд и Сарой, не то, пожалуй, примирения не произошло бы.

  

  

   Я пожал руку Тому, который, видя, что я обижен, проводил меня до ялика и предложил отправиться со мной до Фулгама, а потом вернуться домой пешком. Но мне хотелось побыть одному. Стояла чудная лунная ночь, и широкие, залитые светом пространства воды и ночная тишина необыкновенно соответствовали моему настроению. Я греб по реке, переживая все, что было в этот день. Так я прошел за мост Петни, забыв, что моя пристань близко, и, задумавшись, продолжал грести дальше. Вдруг мысли мои были нарушены звуками смеха и разговора; шумели, по-видимому, пьяные. Они сидели в четырехвесельном ялике и плыли вниз по реке. Я прислушался.

   - Говорю вам, я могу играть веслом, как угодно, - сказал человек, сидевший на носу, - смотрите!

   Он вынул весло из уключины, подбросил его в воздух, но не поймал его на лету, оно ударилось о дно лодки и пробило две доски кое-как выстроенного ялика, и он немедленно наполнился водой.

   - Эй, лодочник! - закричал гребец, заметив меня. - Скорее, тонем!

   Ялик погрузился в воду почти до краев раньше, чем я успел подойти к нему, а в ту минуту, когда я очутился подле него, он перевернулся

   - Помоги мне первому, я главный конторщик! - закричал слишком хорошо знакомый мне голос. Я протянул весло утопающему, и он скоро уцепился за борт моего ялика. Потом я постарался поймать человека, который пробил веслом лодку, но тот сказал:

   - Их слишком много, мы потопим ялик. Я выберусь на берег. - И, исполняя свои слова, он с полным самообладанием, несмотря на платье, быстро и ловко поплыл к берегу.

   Я выловил еще двух барахтавшихся в реке и думал, что все спасены, но, оглянувшись, увидел блестевшее в ярких лучах луны круглое и хорошо памятное мне лицо глупого младшего клерка, который когда-то так дурно поступил со мной; он изо всех сил старался удержаться на поверхности. Я подвинулся к нему и, перевесив весло, дал ему схватиться за него; вскоре он вместе с остальными тремя держался за борт ялика.

   - Возьмите меня в лодку, возьмите, яличник, - крикнул старший конторщик, голос которого я узнал.

   - Нет, вы перевернете ялик.

   - Хорошо, возьмите только меня; оставьте других. Я главный конторщик.

   - Не могу сделать этого; держитесь за борт, - ответил я, - пока я догребу до берега, это недолго.

   Следует сознаться, что мне было приятно держать его в воде. Конечно, я мог взять их всех, хотя и с некоторым риском: благодаря испугу они могли перевернуть лодку. Я двинулся к пристани, и мы скоро были подле нее. Человек, который предпочел плыть один, опередил нас и ждал остальных на берегу.

   - Вы достали всех? - спросил он.

   - Да, сэр, кажется; их здесь четверо.

   - Полный комплект, - ответил он, - и больших мошенников никто никогда не вылавливал! Но все равно: благодаря моей глупости они чуть не утонули, а потому я рад, что вы спасли их. Моя куртка на дне, и я в другой раз отдам свой долг.

   - Благодарю вас, сэр, но платить не нужно; это не настоящее катанье.

   - Тем не менее скажите нам ваше имя.

   - Спросите мистера Ходжсона, главного конторщика, или малого с полнолунием вместо лица, они знают мою фамилию.

   - Что вы хотите сказать, яличник? - ответил Ходжсон, дрожа от холода.

   - Какой дерзкий малый, - проворчало полнолуние.

   - Если они знают ваше имя, то не скажут его, - заметил пловец. - Я назову вам себя: я лейтенант Уилсон, офицер флота. Теперь скажите вашу фамилию, а также подле какого схода стоите вы?

   - Меня зовут Джейкоб Фейтфул, сэр, - ответил я, - попросите ваших друзей сказать, когда их зубы перестанут щелкать, знают ли они меня.

   Услышав мою фамилию, конторщики поспешно ушли, лейтенант же, сказав, что я еще увижу его, тоже простился со мной.

   - Если вы думаете дать мне денег, сэр, откровенно скажу вам, что я их не возьму, - проговорил я, видя, что он хочет уйти. - Я ненавижу этих двух людей за то, что они жестоко оскорбили меня, но мне приятно, что я их спас, и лучшей мести я не желаю. Итак, прощайте, сэр.

   - Правда, это чудесная месть. Хорошо же, я не приду, но если мы когда-нибудь снова встретимся, я не забуду этой ночи и Джейкоба Фейтфула. - Он горячо пожал мне руку и ушел.

   Несколько времени я стоял, ошеломленный всем случившимся в этот день. Примирение, ссора, месть. Я все еще раздумывал, когда послышался топот копыт. Этот звук заставил меня опомниться, я сел на весла, намереваясь вернуться к Степлтону, но без большого удовольствия. Я испытывал какое-то непонятное чувство к Мэри; дело в том, что я виделся с Сарой Драммонд. Лошадь остановилась подле моста, и всадник, передав ее своему, тоже конному, слуге, подбежал к пристани.

   - Скажите, слишком поздно нанять ваш ялик? Я хорошо заплачу вам.

   - Куда вы желаете отправиться, сэр? Уже половина одиннадцатого.

   - Знаю и почти не надеялся найти здесь яличника. Я приехал на всякий случай. Согласны ли вы доставить меня вверх по реке?

   Я посмотрел на говорившего и с восторгом узнал в нем молодого человека - Уорнклиффа. Но я и виду не подал, что знаю его.

   - Если вам угодно, сэр, я готов, - сказал я и снова столкнул в воду ялик, вытащенный мной на берег. Вскоре мы плыли по реке, и я раздумывал, сказать ли ему, кто я, или нет. Наконец решил выждать и разузнать, что он за человек.

   - К какому берегу, сэр? - спросил я. - К левому, - был ответ.

   Я хорошо знал это и молча греб почти до самой стены памятного мне сада.

   - Теперь не шумите, - послышалось приказание, которому я повиновался, подводя ялик к той самой части ограды, где обвалились верхние кирпичи. Он стал на кормовое сиденье, снова просвистел два такта мелодии, прождал минут пять и опять засвистел, вглядываясь в окна дома. Но там не было ни признака движения. - Поздно; она легла спать, - сказал Уильям.

   - Я думаю, в дело замешана дама, - заметил я. - Если вам угодно доставить ей известия, я мог бы устроить это.

   - Да? - спросил он. - Погодите немного. Я скоро поговорю с вами. - Он посвистел и, прождав еще десять минут, опустился на скамейку и попросил меня грести обратно. После короткого молчания Уорнклифф сказал: - Вы думаете, что могли бы переговорить с нею. Как?

   - Если вы напишете письмо, сэр, я попытаюсь доставить его.

   - Как?

   - Эго, сэр, предоставьте мне, и доверьтесь случаю. Но вы должны сказать мне, кто она, чтобы я не передал записки кому-нибудь другому. Также объясните мне, кто живет в этом доме, чтобы я мог остерегаться подозрительных глаз.

   - Правильно, - ответил он. - Скажу вам, что если вы добьетесь успеха, я щедро награжу вас; но за нею так смотрят, что вряд ли это будет возможно. Однако человек в отчаянии, как утопающий, хватается за соломинку, и я посмотрю, не можете ли вы помочь мне.

   Тут он сказал, что кроме Сесилии в доме жили только ее дядя и слуги, которые все шпионили за ней; что я должен следить, не позволят ли ей выйти гулять в саду одной; что, прячась под стеной с восьми часов утра до вечера, я, может быть, найду возможность передать ей письмо. Он поручил мне быть подле моста на следующее утро в семь часов, прибавив, что приедет туда и передаст мне конверт. Мы подошли к Фулгаму. Он живо выскочил на пристань, заплатил мне гинею, сел на лошадь, которую его грум водил взад и вперед, и уехал. Я вытащил лодку на берег и, усталый, пошел домой. Мэри ждала меня и принялась расспрашивать, почему я вернулся так поздно, но я отвечал очень уклончиво, и она ушла очень рассерженная.

   На следующее утро к пристани явился слуга с письмом и сказал, что ему приказано ждать до вечера. Я повел ялик вверх по течению, положил конверт под отделившийся кирпич, как было сговорено с молодой девушкой, потом отчалил к противоположному берегу, откуда открывался вид на весь сад.

   Через полчаса из дома вышла молодая девушка вместе с какой-то женщиной и стала прогуливаться по усыпанной гравием дорожке. Вот она остановилась и посмотрела на реку; ее спутница продолжала ходить. Как мне казалось, Сесилия, не надеясь найти что-нибудь под кирпичом, сдвинула его ногой, заметила белую бумагу, быстро схватила конверт, спрятала за лиф и снова посмотрела на реку. Было тихо. Я просвистел два такта условной мелодии. Она услышала и быстро прошла в дом. Приблизительно через полчаса Сесилия вернулась и, улучив удобную минуту, наклонилась к кирпичу. Я прождал несколько минут и увидел, что молодая девушка и ее спутница исчезли в доме, приблизился к стене, поднял кирпич, взял письмо и вернулся к Фулгаму. Я отдал письмо слуге; он поскакал обратно, а я пошел домой, вполне довольный своим успехом, но ломая голову над смыслом того, что происходило.

  

  

   На следующий день было воскресенье, и я, по обыкновению, отправился навестить Домине и м-ра Тернбулла. Я пришел к школе в ту минуту, когда мальчики направлялись в церковь. Впереди шел учитель; арьергард составлял сам Домине. Я двинулся за ними. Домине казался унылым и почти не разговаривал со мной во время нашего странствия. По окончании богослужения он попросил учителя отвести воспитанников в школу, а сам остался со мною на кладбище Он оглядывал надгробные камни и время от времени что-то бормотал. Наконец, все прихожане разошлись; мы остались одни.

   - Не думал я, - сказал он наконец, - заботясь о тебе в детстве, что получу такую награду; не ждал я, что мальчику, брошенному на произвол судьбы, я буду изливать печаль моей души и найду в нем сочувствие, которого давно не видел, так как отдалился от всех прежних друзей. Да, Джейкоб, все, кого я знал в юности, лежат теперь здесь, и с тех пор прошло целое поколение. Ты один у меня, и я чувствую, что тебе я могу довериться. Благослови тебя Бог, мой мальчик, и раньше, чем меня положат здесь рядом с ушедшими от меня, я хотел бы видеть тебя благоденствующим и счастливым. Тогда я спою "Nunc dimitis" [ныне отпущаеши (лат.).], тогда я скажу: "Ныне отпущаеши меня, Владыко".

   - Я счастлив, сэр, - ответил я, - слыша, что я могу служить вам поддержкой, но мне жаль, что вам нужно утешение.

   - Джейкоб, - сказал он, - во все времена жизни человек нуждается в поддержке и утешении. Однако я не считаю наш мир долиной слез; нет, Джейкоб, это прекрасный, сияющий мир, и он был бы счастливым, если бы мы умели подавлять наши чувства и страсти, чтобы вполне наслаждаться прелестью и разнообразием природы. Все создано для наслаждения и счастья, но мы своими излишествами оскверняем то, что было бы прекрасно в противном случае. Вино было дано, чтобы веселить сердце человека; но не видел ли ты, как твой наставник низко упал благодаря невоздержанности? Джейкоб, чувство привязанности было вложено в человека, чтобы служить для него сладчайшим счастьем; однако ты видел, как я, твой наставник, поддавшись глупому тщеславию, по безумию, полюбил девушку и обратил нежное чувство к ней в источник страданий. Джейкоб, - продолжал Домине, помолчав, - после книги жизни поучительно читать и книгу смерти. Смотри, каждый камень кругом нас может служить страницей, а каждая страница - уроком. Прочти надпись на плите перед нами. Кажется ужасным, что единственный ребенок был вырван из объятий родителей. Кажется ужасным, что они потеряли все свое наслаждение, предмет повседневных забот, свою единственную мечту; а между тем я знал их, и небо поступило с ними добро и милосердно: они жили только для ребенка, они забыли свои обязанности относительно Бога и людей; потеряв же сына, вернулись к ним. Вот и другой камень, Джейкоб; он обозначает место погребения одного из моих самых ранних самых дорогих друзей. У него был один недостаток, оказавшийся источником несчастия всей его жизни и повлекший его безвременную кончину. Он был мстителен, никогда не забывал нанесенных ему обид, не помня, что сам он, бедный смертный, нуждался в снисхождении. Он поссорился со своими родственниками и погиб во время дуэли с другом. Я упоминаю об этом тебе, Джейкоб, потому что и в тебе горит мстительность.

   - Я уже помирился с мистером Драммондом, сэр, - ответил я, - но ваши слова не пропадут даром.

   Домине обрадовался, прибавил еще несколько советов, заключив их словами, что, по его мнению, мое стремление к независимости изобличает только гордость. После этого он глубоко задумался и наконец сказал, что нам пора вернуться домой.

   Я простился с Домине, пошел к Тернбуллу и рассказал обо всем, что случилось со времени нашей последней встречи с ним; капитан выслушал меня внимательно, а прощаясь, попросил на днях зайти к м-ру Драммонду и передать моему бывшему покровителю деньги, которые он был должен ему за вино.

   Я согласился, так как мне было приятно повидаться с Сарой. Дома Мэри рассказала мне, что у нее был Том Бизли, что его ялик строится, что инвалид бросил место на барже и занялся изготовлением вывески, которая привлекла бы заказчиков.

   На следующее утро я только что хотел спустить ялик, когда к пристани подъехал Уорнклифф и сказал мне:

   - Фейтфул, пойдемте со мной в таверну. Мне надо с вами поговорить.

   Едва мы вошли в маленький кабачок, он продолжал:

   - Прежде всего я заплачу мой долг, потому что я должен вам много. - И он положил на стол пять гиней. - Я узнал от Сесилии, что у вас хранится жестяной ящик с документами. Почему вы мне не сказали этого? Почему вы также не сказали, что именно вас я нанял в тот вечер, когда мне так не посчастливилось?

   - Я считал это тайной молодой леди и предоставил ей, если она пожелает, сказать вам все.

   - Я очень рад; это доказывает, что на вас можно полагаться. Скажите мне теперь, кто тот джентльмен, который был с вами в ялике, а теперь хранит ящик? Заметьте, Фейтфул, я не требую от него ящика. Я желаю только при всех рассказать ему все, и затем предоставить решить, захочет ли он отдать бумаги другому лицу или мне. Можете ли вы меня теперь же доставить к нему?

   - Да, если вам угодно. Я привезу вас туда через полчаса. Его дом стоит на берегу реки.

   Уильям вскочил в ялик, и скоро мы уже сидели в гостиной м-ра Тернбулла. Не буду повторять разговора, расскажу только в общих чертах историю молодого человека и Сесилии словами Уорнклиффа.

  

  

   "Джентльмен, который помешал мне увезти Сесилию, - наш общий дядя. Мы с ней двоюродные, и наша фамилия Уорнклифф. Мой отец, майор армии, умер, когда я был маленьким, моя мать еще жива; это сестра леди Ауберн. У Сесилии нет ни отца, ни матери. Из четырех братьев в живых остался только один дядя, в доме которого Сесилия живет; его зовут Генри. Он был адвокатом, но позже купил себе патент на должность и до сих пор пользуется им. Мой отец, которого звали Уильям, умер небогатым, однако оставил достаточно, чтобы матушка могла жить и как следует воспитывать меня Я учился законам при дяде Генри и жил у него в доме Отец Сесилии, Эдуард, ничего не оставил; он разорился в Англии, уехал в Индию по требованию моего богатого дяди, имя которого было Джеймс. Вскоре после смерти отца Сесилии мой дядя Джеймс вернулся из Индии. Как холостяк он очень любил молодежь, и так как у него были только один племянник и одна племянница, которым он мог оставить свое состояние, он, приехав вместе с Сесилией в Англию, пожелал немедленно видеть меня, а потому поселился в доме Генри. Однако дядя Джеймс был очень холоден и капризен. Я как мальчик нравился ему больше моей кузины, и в один прекрасный день он объявил, что я буду его наследником. На следующий день он переменил решение и сказал, что Сесилия, которую он очень любит, получит решительно все. Для нас, шестнадцатилетнего юноши и четырнадцатилетней девочки, деньги ничего не значили; для него же богатство было божеством, и он уважал людей только сообразно с тем, какое состояние предполагал у них. С такими чувствами он требовал и от нас величайшего почтения к себе. Но почтения он не дождался, однако, в общем, мы нравились ему. После трехлетнего пребывания в Англии Джеймс решил снова уехать в Индию. Я слышал, как он сказал дяде Генри, что сделает завещание и оставит его в руках брата. Но я не знал, было оно сделано или нет. В то время Генри еще занимался адвокатурой, и я работал в его конторе. Только после отъезда дяди Джеймса в Индию Генри бросил свою профессию. Сесилию он оставил у себя, и наша дружба с течением времени превратилась в любовь. Мы с ней скоро решили, что тот из нас, кто сделается наследником Джеймса, отдаст половину своего состояния другому. Дядя Генри меня удалил, но я продолжал работать в другом доме, в котором теперь занимаю место компаньона. Через четыре года Джеймс умер, и нам сообщили, что завещание не найдено; поэтому предполагалось, что он не оставил последней воли. Понятно, дядя Генри как законный наследник завладел всем его имуществом, и все наши надежды погибли. Но это было еще не худшее. Дядя, знавший о наших взаимных чувствах, сделавшись богачом, объявил Сесилии, что она получит все его состояние, если выйдет замуж по его выбору, что ее будущее богатство сделает ее желанной для самого знатного человека в Англии. А мне он объявил, чтобы я пореже виделся с ней. Обезумевший от его слов, я сказал себе, что дядя Джеймс наверняка сделал завещание, и эта мысль засела у меня в голове. К тому же я вспомнил то, что покойный говорил перед своим отъездом. В доме Генри был ящик с бумагами и актами. Я был уверен, что в нем-то и хранится завещание, если только дядя не уничтожил этой бумаги. Останься я в доме, я, конечно, так или иначе открыл бы ящик, но теперь это было невозможно. Я сообщил о моих подозрениях Сесилии, попросил ее попытаться осмотреть ящик, думая, что дядя не предположит, чтобы она решилась на такой смелый поступок. Однажды она случайно нашла ключи, открыла ящик и посреди пергаментов увидела документ с пометкой, говорившей, что это завещание дяди Джеймса. Однако она так волновалась и так боялась возвращения дяди, что плохо рассмотрела бумагу. Дядя вернулся как раз в ту минуту, когда Сесилия закрыла ящик. Он спросил ее, что она делает, увидев ключи на столе и заподозрив ее. Боясь новой попытки, он унес ящик и запер его в верхнем этаже в чулане, ключ от которого, кажется, отдал на сохранение своему банкиру в городе. Сеси