Марриет Фредерик - Приключения Джейкоба Фейтфула

н говорил приблизительно три часа, я постараюсь сократить рассказ. М-с Тернбулл все чаще и чаще разъезжала в своей карете, знакомилась с новыми "знатными" людьми и увеличивала расходы; капитан возражал против этого в сильных выражениях. Она не обращала внимания на его слова; кроме того, он случайно узнал, что деньги, которые еженедельно выдавались им на покрытие расходов, она тратила неизвестно куда и что два счета не были оплачены. Произошла ссора, капитан пожелал узнать, на что ушли деньги. Сначала м-с Тернбулл презрительно вскинула голову и удалилась из комнаты, поматывая тремя желтыми страусовыми перьями, которые украшали ее шляпу. Это не удовлетворило капитана, человека очень положительного; он дождался возвращения жены и потребовал определенного ответа. М-с Тернбулл заговорила об издержках, которых требовало его положение, и так далее. Он возразил, что его положение требовало уплаты по счетам. М-с Тернбулл заговорила о высшем обществе. Но на вопрос, что она сделала с деньгами, ответила только: "Истратила на булавки". - "На булавки! Тридцать фунтов в неделю на булавки! Да на эту сумму можно было бы накупить столько гарпунов, что их хватило бы на три китобойные годичные экспедиции". Она больше ничего не сказала, назвала мужа грубияном и попросила дать ей нюхательной соли. Тернбулл дал ей передохнуть до следующего утра. Между тем ему прислали и другие счета, всего на шестьсот фунтов; он оплатил их.

   - Теперь, миссис Тернбулл, скажите мне, что вы сделали с этими шестьюстами фунтами? - спросил он, увидев жену.

   Она сердилась, отказывалась отвечать, негодовала, грозила разводом. Он заметил, что она может поступать, как ей угодно, но что денег она больше не увидит. У нее сделалась истерика, и она пролежала целый день, Тернбулл не зашел к ней, а лег спать; но, чувствуя печаль и тревогу, поднялся на рассвете, стал бродить по комнате и вдруг из своего окошка увидел, как к ограде двора подъехала телега. Из нее выскочили какие-то люди, вошли в дом и скоро вернулись с двумя большими корзинами в руках. Капитан снял со стены один из гарпунов, прошел кружным путем вниз к выходу и очутился подле телеги в ту минуту, когда в нее ставили корзины. Он велел мошенникам остановиться и схватил лошадь под уздцы; но вместо ответа ее погнали; она дернула, Тернбулл упал, и телега чуть не переехала через него. Тут он бросил гарпун в лошадь; она упала, люди тоже, так как гарпун задел и их. Тернбулл схватил мошенников, позвал на помощь, велел призвать констеблей и передал им пойманных. Оказалось, что Мортимер выдал им корзины с лучшим вином Тернбулла и с разными другими предметами, которые доказывали, что у дворецкого были свои ключи от всех шкафов и чуланов. Выяснилось также, что Мортимер, вернее, Снобе уже несколько времени делал такие вещи. Оставив виновных и захваченные вещи на попечении двух констеблей, Тернбулл вернулся в дом с третьим полицейским. Дверь отворил сам Мортимер; он прошел с капитаном в его кабинет и объявил, что немедленно отказывается от места, так как раньше всегда служил у джентльменов. Снобе потребовал вознаграждения по заслугам. М-р Тернбулл нашел, что это требование вполне законно, и передал его констеблю.

   Снобса, возмущенного обращением капитана, отправили вместе с его сообщниками на улицу Боу - в полицию. Двум лакеям тоже было отказано. Тернбулл заплатил им жалованье и отослал. Они объяснили, что рады уйти от него, "так как прежде всегда служили у джентльменов". Тот же ответ получил он и от кучера, у которого все было в беспорядке. Встретив камеристку своей жены, капитан узнал от нее, что м-с Тернбулл очень больна, оделся, сел в парный шарабан, поехал в город; наскоро позавтракал там в первом же попавшемся ресторане; потом нанял агента для продажи лошадей; оставив свой экипаж у каретника, взял нового слугу и вернулся на виллу. Он застал м-с Тернбулл в гостиной; бедняжка была очень изумлена и возмущена его поведением. Новые слезы, новые угрозы, приказ подать карету. Но кареты не оказалось; не оказалось также ни кучера, ни лошадей, как объявила ее камеристка. Она заперлась у себя в комнате и целый день не показывалась.

   Между тем по всему Брендфорду разошлись вести. Все сплетничали, преувеличивая случившееся; говорили, что м-с Тернбулл жила слишком роскошно; что она не платила долгов и теперь в ее дом нахлынули кредиторы; что экипажи распроданы, что слуг отпустили, лошадей увели и бедная хозяйка дома заболела. Прибавлялось, что все ожидали этого. Многие решили сторониться четы Тернбулл, и каждый прибавлял новые подробности. Только мосье Тальябю нашел нужным сделать визит Тернбуллам и на следующее утро явился на виллу.

   К этому времени порядок там немного восстановился; кое-кто из слуг остался. Тернбулл едва успел позавтракать, как доложили о мосье Тальябю, и он принял его.

   - Ах, мосье, - затараторил французик, - надеюсь, мадам лучше. Мадам Тальябю всю ночь проплакала, услышав недобрые вести о долгах и прочем...

   - Я очень признателен мадам, - проворчал Тернбулл. - А теперь спрошу вас, чего вам угодно?

   - Ах, мосье, я очень, очень сочувствую вам; но, если джентльмен не теряет чести, что такое деньги? (М-р Тернбулл поднял на него вопросительный взгляд). Видите ли, мосье Тернбулл, для джентльмена честь - все. Если джентльмен остается в долгу перед каким-нибудь мошенником-продавцом, это ничего, но он всегда отдает долг чести. Вот, мосье Тернбулл (и крошечный француз вынул из кармана бумагу), это маленькая записка, которую мадам Тернбулл дала мадам Тальябю; тут написано, что ваша супруга должна мадам Тальябю двести фунтов, которые она проиграла ей в экарте. Джентльмен называет это долгом чести, и джентльмен отдает его, в противном случае он теряет доброе имя и все называют его мошенником. Мы с мадам Тальябю до того любим вас и мадам Тернбулл, что хотели бы спасти вашу добрую славу. Поэтому я, по желанию жены, приехал к вам и прошу вас устроить это маленькое дело и заплатить небольшой долг чести.

   С очень вежливым поклоном француз положил на стол записку.

   Тернбулл просмотрел ее. Все было так, как сказал француз, но капитан понял, что бесчестная чета выманила у его жены деньги.

   - Позвольте мне, мсье Тальябю, прежде задать вам два-три вопроса, а потом уже расплатиться; если вы чистосердечно ответите на них, я не буду возражать. Я думаю, миссис Тернбулл проиграла вам в экарте около шестисот фунтов? - Мосье, который вообразил, что м-с Тернбулл рассказала мужу все, ответил утвердительно. - Й, помнится, - продолжал капитан, - что два месяца тому назад она даже не подозревала, что такое экарте.

   - Правда, - был ответ, - но дамы всему выучиваются очень скоро.

   - Прекрасно, только скажите, разве хорошо, что вы и ваша жена, знавшие эту игру, позволяли ей проигрывать так много денег?

   - Ах, мосье, когда дама говорит, что ей угодно играть, что можно сделать?

   - Но почему вы никогда не играли у нас, мосье Тальябю?

   - О, мосье Тернбулл, игры должна предлагать хозяйка дома.

   - Верно, - ответил Тернбулл и написал чек на двести фунтов. - Вот ваши деньги, а теперь позвольте мне сказать, что вас и вашу жену я считаю парой мошенников и прошу никогда не показываться у меня в доме.

   - Что вы говорите? Сэр, я требую удовлетворения!

   - Вы получили деньги? Или вам нужно что-нибудь еще? - спросил Тернбулл, поднимаясь со стула.

   - Да, сэр.

   - Ну, так получите, - ответил Тернбулл, толчком колена выбросил его из комнаты, протолкал по коридору и вышиб из входной двери.

   Француз по временам оборачивался и выкрикивал угрозы. Потом попробовал убежать. Уже вне дома Тальябю обернулся и закричал:

   - Мосье Тернбулл, я получу удовлетворение, страшное удовлетворение! Вы заплатите, ей-Богу, сэр, вы заплатите... за это деньги.

   В тот же вечер Тернбулл получил приглашение на следующее утро явиться в суд; его обвиняли в нанесении побоев. В суде он встретил Тальябю и признал, что вытолкал француза из дому за мошенническое выманивание денег у его жены. Тальябю шумел и гремел, говорил, что у него есть знатные знакомые, что его лучший друг лорд Скроп. Но судья знал свет, видел иностранцев и не доверял французу.

   - Кто вы, мосье? - спросил он.

   - Сэр, я джентльмен. - Ваша профессия?

   - Сэр, у джентльменов не бывает профессии.

   - На что же вы живете?

   - На то же, что дает средства другим джентльменам.

   - Вы, кажется, упомянули, что лорд Скроп ваш близкий друг?

   - Да, сэр, очень близкий; я провел три месяца в Скроп-Кестле с лордом Скропом и его супругой. Леди Скроп очень полюбила мадам Тальябю.

   - Прекрасно, мосье Тальябю; мы теперь должны заняться другим делом и подождать, пока не привезут штраф, присужденный с мистера Тернбулла. Присядьте.

   Около получаса разбиралось другое дело, но раньше, чем выслушать новых тяжущихся, судья, знавший, что лорд Скроп в городе, послал к его милости лорду записку. Скоро принесли ответ. Судья прочитал его, улыбнулся, продолжал заниматься делом, а по окончании разбора сказал:

   - Ну, мосье Тальябю, вы сказали, что близки с лордом Скропом?

   - Да, сэр, очень близок.

   - Я имею честь знать лорда Скропа, и так как он в городе, написал ему записку и получил ответ, который прочитаю вам.

   Тальябю побледнел. Судья прочел:

   "Дорогой сэр, малый, носящий имя, о котором вы упоминаете, приехал со мной из России в качестве моего лакея. Я рассчитал его за бесчестность. После этого горничная леди Скроп вышла за него замуж и тоже отошла от места. Я узнал, что их проделки дошли до невероятной степени, и если бы мы знали, где можно захватить эту парочку, я, конечно, отправил бы ее к вам. Теперь это позабыто, но худшего мошенника не существовало на свете.

   - Сэр, что вы скажете? - сурово спросил судья. Тальябю упал на колени, прося прощения у судьи, у лорда Скропа и Тернбулла, которому он предложил взять обратно чек на двести фунтов. Судья, видя, что капитан не берет денег, сказал ему:

   - Возьмите, мистер Тернбулл, он отдает их, и это доказывает, как бесчестно он нажил эти деньги; достаточно, что вы потеряли шестьсот фунтов.

   Тернбулл взял чек и разорвал его; Тальябю вместе с женой был впоследствии отправлен по ту сторону пролива, где он мог играть в экарте с кем угодно.

  

  

   - А теперь ты видишь, Джейкоб, какая произошла революция: не очень приятная, но тем не менее необходимая. С тех пор я уплатил по всем счетам, так как слух о моем разорении заставил поставщиков прислать мне их. Я вижу, что за последние пять месяцев моя жена истратила весь наш годовой доход. Пора было становиться.

   - Я согласен с вами, сэр, но что говорит миссис Тернбулл? Стала ли она благоразумнее?

   - Да, хотя не совсем сознается в этом. Я сказал ей, что она теперь должна довольствоваться моим обществом, обходиться без кареты; значит, так и будет. Ее знакомые не ответили на ее приглашения, но больше всего на нее подействовала история с Тальябю. По моей просьбе судья отдал мне записку лорда Скропа, и я дал жене прочитать ее, а также и донесение полиции, Я думаю, что она попросит меня продать виллу и пере", ехать в другое место, но пока мы мало говорим друг с другом.

   - Мне грустно за нее, сэр, я считаю ее такой доброй, хорошей женщиной.

   - Это похоже на тебя, Джейкоб, и она действительно такая. И теперь ее стоит пожалеть, она знает, что одна во всем виновата. Все ее мечты о величии полопались как мыльные пузыри, и она чувствует, что попала в худшее положение, чем в ту минуту, когда ей пришло в голову прекратить все прежние знакомства и постараться войти в общество, которое смеялось над ней. Проклятые деньги создали ее несчастье... и мое тоже.

   - Ну, сэр, - сказал я, - вряд ли деньги сделают меня несчастным.

   - Может быть, тебя и не сделают. Во всяком случае, завтра ты заработаешь кое-что. Я не могу пригласить тебя обедать, так как этим я доказал бы недостаток привязанности к моей жене, но не приедешь ли ты завтра с яликом? Я отправлюсь покататься.

   Сговорившись относительно времени нашей встречи, я простился. На длинной большой улице я встретил м-с и м-ра Томкинс, смотрителя брендфордской пристани.

   - Я хотел зайти к вам, сэр, - сказал я ему.

   - Хорошо, Джейкоб, помните: мы обедаем в половине четвертого. Обед - телячье филе и свиная грудинка, не опоздайте!

   Я обещал прийти вовремя, а сам побежал к школе.

   Дверь в комнату Домине была не заперта, и я вошел незамеченным. Никогда не забуду той картины, которую увидел. По одной стороне единственного окна стоял старый шкафчик с библиотекой Домине, не позолоченными, но, напротив, сильно потрепанными томами; с другой - большой ларец, на нем лежала розга. Посередине комнаты помещался стол; за ним, спиной к окну, сидел Добс в черном, но порыжевшем от времени халате. Он внимательно читал книгу. На столе также лежала большая библия, в которую он часто заглядывал. На полу валялась его трубка, разбитая на две части. Справа белел лист бумаги, на котором он, очевидно, делал заметки. Я подошел и заглянул через плечо Домине. Книга, которую он так внимательно читал, была "Лекарство от любви" Овидия.

   Не замечая меня, Домине прочел последние страницы, еще не прочитанные им, закрыл том, снял очки со своего большого носа и откинулся на спинку стула.

   - Странно, - вслух произнес он, - некоторые его советы хороши, но я не нахожу в них лекарства для себя. Избегать праздности, да, это разумно, но я никогда не был празден, и моя любовь не плод безделья. Избегать ее присутствия. Это я должен делать; однако она не выходит у меня из ума. Разве даже в эту минуту она не стоит передо мной во всей своей прелести? Думать о ее недостатках и преувеличивать их. Нет, это будет несправедливо, не по-христиански. Лучше буду исправлять себя. Боюсь, что Овидий писал все это для молодых людей. Ах, я опять разбил трубку... четвертая на одной неделе. Что подумает матрона? Она сочтет меня сумасшедшим и не будет далека от истины.

   И Домине закрыл лицо руками.

   Я воспользовался этим, отошел к двери, щелкнул засовом. Домине очнулся от шума и протянул мне руку.

   - Здравствуй, мой сын; твой старый наставник приветствует тебя. Садись, Джейкоб, я думал о тебе и твоих.

   - О старом Степлтоне и его дочери? Да?

   - Да, вы все были в моих мыслях, когда ты вошел в комнату. Они здоровы?

   - Да, сэр, - ответил я. - Но я мало вижусь с ними. Старик все курит, а молодая девушка... Ну, чем меньше видеть ее, тем лучше.

   - Это для меня новость, Джейкоб: ведь она очень мила.

   Я знал характер Домине и понимал, что лучше всего его можно было излечить, заставив предполагать, что Мэри легкомысленна. Во всяком случае я решил унизить ее в его глазах, впрочем, не говоря о ней неправды, и заметил:

   - Да, она мила, слишком мила со всеми; я не люблю таких девушек.

   - Что ты, Джейкоб! Неужели она легкомысленна? Я улыбнулся в ответ.

   - Но я не заметил этого, - продолжал Домине и прибавил: - Право, Джейкоб, ты меня удивляешь.

   - Я часто вижусь с ней, сэр, и знаю о ней многое.

   - Прошу тебя, расскажи мне все...

   - Нет, сэр, не стану говорить. Думайте, что хотите.

   - Она молода, Джейкоб, и, может быть, исправится, когда выйдет замуж.

   - Сэр, я глубоко убежден (тут я сказал правду), что если бы вы завтра женились на ней, она через неделю покинула бы вас.

   - Это твое искреннее убеждение, Джейкоб?

   - Я готов прозакладывать жизнь, хотя, конечно, не назначаю верного срока.

   - Джейкоб, благодарю, очень благодарю тебя: ты открыл мне глаза, ты принес мне больше пользы, чем Овидий, - сказал старик. - Даже древние не поступали со мной так великодушно, как ты, мальчик, которого я воспитывал. Ты отплатил мне за все, Джейкоб, ты предостерег меня, Джейкоб, ты спас меня от самого себя и от нее. Знай, Джейкоб, мое сердце стремилось к этой девушке, и я считал ее совершенством. Джейкоб, я благодарю тебя. Оставь меня теперь, чтобы я мог побеседовать с собой и снова найти свое сердце! Ведь я очнулся от грез, и мне необходимо побыть только с собой одним.

   Я охотно ушел от Домине, так как чувствовал, что мне нужно побывать в компании телячьего филе и свиной грудинки. К м-ру Томкинсу я пришел вовремя. Он ласково принял меня и сказал, что очень доволен своим новым положением. Я встретил за его столом людей, которые, как я знал, сочли бы для себя унижением обедать у него в бытность его конторщиком Драммонда. Мы вспомнили старину: бал, иллюминацию, и, проведя очень приятный вечер, я простился с хозяевами, намереваясь отправиться пешком в Фулгам. Подле дома Томкинса я увидел старого Тома, который ждал меня.

   - Мальчик мой, - сказал он. - Пожалуйста, побывай у меня на днях. Когда ты будешь свободен? Баржа простоит здесь две недели по крайней мере, мистер Томкинс приказал нам ждать груза. Итак, скажи, когда ты придешь к нам, чтобы познакомиться с моей старухой и целый день провести с нами? Мне хочется немножко потолковать с тобой и спросить твоего мнения относительно разных разностей.

   - Вот как, - с улыбкой ответил я. - Не хотите ли вы строить новый дом?

   - Нет, нет, не то, - отозвался Бизли. - Видишь ли, Джейкоб, как я уже говорил тебе прошедшей зимой, мне пора бросить работу. Я уже не молод, и всякому овощу свое время. Осенью я думаю оставить баржу и совсем выйти на берег. Но в то же время мне необходимо обдумать, как устроить себе новую жизнь. Итак, скажи мне, когда ты будешь у меня?

   - Хотите в четверг?

   - Отлично; приди к завтраку, назад отправишься после ужина, а если захочешь, старуха повесит для тебя гамак.

   - Хорошо. Но где Том?

   - Том? Не знаю. Думаю, он с этой дочерью Степлтона. Я не вмешиваюсь в его дела, и мне кажется, они созданы друг для друга.

   - Что вы хотите сказать?

   - По красоте они парочка, но я говорю не об этом. Она хитра, но и он себе на уме и будет управлять своим рулем, как она своим. Их жизнь превратится в борьбу, но за удар заплатят ударом. Я знаю одно: что невеста Тома может быть прихотлива и хитра, сколько ей угодно, но что жена Тома не будет такой. Он сумеет держать ее в руках. Ну, до свидания. Мне далеко идти.

   Когда я вернулся домой, Мэри была одна.

   - Здесь был Том? - спросил я.

   - Зачем вы спрашиваете?

   - Чтобы вы ответили, если вам все равно.

   - Совершенно все равно. Мистер Джейкоб, Том был здесь и на этот раз превеселый.

   - Он всегда такой, - сказал я.

   - А где были вы? - задала она вопрос. Я ответил.

   - Значит, вы видели старого Домине, - продолжала Мэри. - Скажите же, что он обо мне говорил.

   - Этого я не повторю, - ответил я, - а скажу только, что он никогда больше не будет думать о вас; не ждите, что вы когда-нибудь увидите его.

   - Но помните, он обещал прийти.

   - Он сдержал свое обещание, Мэри.

   - Он сказал вам это? Он рассказал все, что произошло?

   - Нет, Мэри, он ничего не говорил мне, но я все знаю.

   - Не понимаю вас.

   - Тем не менее это правда, и я считаю, что, в общем, вы поступили хорошо.

   - Боже мой, вы, верно, были в этой комнате. И вы слышали все?

   - Все до слова, - сознался я.

   - Признаюсь, - заметила Мэри, - "я не могла вообразить, чтобы вы были способны на такую низость.

   - Лучше обвиняйте собственную неосторожность, Мэри. То, что я слышал, мог слышать всякий. Если вам угодно разыгрывать нежные сиены в комнате, которая поднимается всего на восемь футов от земли, широко открыв окно, не удивляйтесь, что каждый прохожий услышит ваши слова.

   - Это правда, я и не подумала, что окно открыто; и мне было бы все равно, если бы весь мир слышал... только бы не вы.

   В эту минуту я вспомнил то, что Мэри сказала обо мне. Я ничего не ответил ей. Она села, прижав руки ко лбу, и тоже молчала. Я взял свечу и ушел.

   Гордость Мэри была уязвлена мыслью, что я слышал ее признание. С этих пор молодая девушка стала обращаться со мной по-новому: теперь она старалась избегать меня. Я же продолжал испытывать к ней самые дружеские чувства.

   На следующее утро я в назначенное время был подле виллы Тернбулла, однако раньше, чем я отплыл к ней, случилось довольно странное происшествие. Я только что окончил мыть свой ялик и надел куртку, как на плот вышел смуглый человек, очевидно, южанин из какой-то дальней страны. Под мышкой у него был сверток.

   - Сколько за перевоз на ту сторону реки? Сколько пенсов? - спросил он.

   - Два, - ответил я, но мне не хотелось переправлять его, и я прибавил: - Вы заплатите всего один пенни, если перейдете по мосту.

   Это был красивый человек, не слишком темнокожий; его голову окружал цветной тюрбан; на нем были не очень широкие шаровары, и я спрашивал себя, не турок ли он. Впоследствии я узнал, что он уроженец Индии. Говорил этот южанин по-английски, но с ошибками. Так как он решил переправиться в ялике, я отчалил; когда мы были на середине реки, мой наниматель попросил отвести лодку немного вверх.

   - Так, хорошо, - сказал он, развернул сверток, вынул из него коврик и разложил его на дне ялика; потом встал, глядя на солнце, которое поднималось во всем своем величии, протянул к нему руки, трижды приветствовал его, опустился на колени, несколько раз коснулся коврика лбом, снова поднялся и, вынув несколько полевых цветов из-за куртки, бросил их в реку; наконец, он опять поклонился, сложил коврик и попросил меня грести к берегу.

   - Я читал молитвы, - сказал он, глядя на меня своими темными, проницательными глазами.

   - Очень хорошо, - заметил я. - К кому вы обращали их?

   - К моему богу.

   - Но почему же вы не читали их на берегу?

   - Из дома я не вижу солнца, а если я молюсь на улице, мальчики смеются и бросают в меня грязью. Река - хорошее место.

   Мы пристали к берегу; он вынул три пенса и предложил их мне.

   - Нет, нет, - сказал я, - я не хочу, чтобы вы платили мне за то, что молились.

   - Не берете денег?

   - Я беру деньги за перевоз через реку, но не хочу платы за молитвы. Когда вам понадобится снова прочитать их, придите на берег, и, если я буду у пристани, я охотно свезу вас на середину реки.

   - Вы очень хороший человек. Я благодарен.

   Индус низко поклонился мне и ушел. Тут замечу, что он стал часто приходить к реке на восходе, и я неизменно довозил его до середины Темзы, чтобы он мог исполнять свой религиозный обряд. Мы много беседовали с ним и даже подружились.

   М-р Тернбулл был на дорожке, которая тянулась от его дома до берега реки. Когда я подводил ялик, он уже ждал меня. Корзина с нашим обедом стояла подле него на песке.

   - Прелестное утро, Джейкоб, но я думаю, будет жаркий день, - сказал он. - Тотчас же двинемся в путь. Возьмемся за весла.

   - Как чувствует себя миссис Тернбулл, сэр?

   - Недурно, Джейкоб: она теперь гораздо больше похожа на ту Полли Бекон, с которой я когда-то венчался, чем все эти последние годы. Может быть, все к лучшему. Случившееся заставит ее опомниться и вернет счастье нашему домашнему очагу; в таком случае, Джейкоб, я скажу, что мои деньги истрачены хорошо.

  

  

   Мы спокойно двигались вверх по течению, разговаривали, и время от времени наши весла поднимались; старый капитан сказал:

   - Зачем превращать удовольствие в работу? Но все же двинемся вверх. Мне больше нравится верхняя часть реки, Джейкоб, потому что там ясная вода, которую я люблю. - И он заговорил о том, как еще мальчиком, бывало, всматривался в прозрачную воду, наблюдая за рыбами и насекомыми, кишевшими в глубинах; заговорил также о существах, которые моряки называют "пузырями", прибавив, что их настоящее наименование медузы, что они во множестве водятся в северных морях и составляют любимую пищу кита.

   - Мне очень хотелось бы отправиться на ловлю китов, - заметил я. - Я столько слышал об этом от вас.

   - Жизнь китобоя увлекательна, но тяжела, Джейкоб. Некоторые плавания приятны, другие страшны.

   - Я помню одну экспедицию, от которой я поседел сильнее, чем ото всех других, а я участвовал, кажется, в двадцати двух. Мы шли к северу, пробиваясь через плавучий лед; поднялся ветер, началось волнение и через неделю стало ужасно. Дни были коротки, и при дневном свете стоял такой густой туман, что мы почти ничего не видели. Мы качались посреди больших глыб плавающего льда, встречали громадные айсберги, которые неслись с быстротою ветра и грозили нам гибелью. Вся оснастка оледенела; лед покрывал борта судна; матросы окоченели, и мы не могли протащить через блок ни одной веревки, не облив ее предварительно кипятком. А ужасные ночи, когда мы поднимались на горы волн, потом летели в пропасти, не зная, не натолкнемся ли мы внизу на ледяную твердую глыбу и не пойдем ли немедленно ко дну. Кругом царила тьма, ветер выл; налетая на нас, он пронизывал до костей, черные волны танцевали кругом судна, и по временам по белизне и кайме пены мы замечали исполинские массы льда, которые неслись на нас, точно злобный демон желал превратить их в орудия истребления. Никогда не забуду, как перевернулся один айсберг во время страшной бури, продолжавшейся месяц и три дня.

   - Я не понимаю, что вы хотите сказать, сэр? - спросил я.

   - Ты должен знать, Джейкоб, что все айсберги из пресной воды, что предполагается, будто они оторвались от суши благодаря непогоде и другим причинам; хотя лед плавает, он глубоко погружается. Иными словами: если айсберг имеет пятьсот футов высоты над водой, он уходит в воду в шесть раз глубже. Вода теплее воздуха, а потому лед под поверхностью моря тает гораздо скорее, чем на воздухе. Итак, если айсберг проплавал некоторое время, его нижняя часть делается легче верхней. Вот тогда-то он и поворачивается, то есть опрокидывается и плавает в другом положении. Ну, вот. Мы были близ айсберга, который находился у нас с подветренной стороны. Гора эта была очень велика, и мы решили отойти от нее, распустив все паруса, но наблюдали за нею. Айсберг быстро несся от дыхания бури. Вдруг налетел новый шквал еще сильнее прежнего, и один из матросов закричал: "Переворачивается! " Вершина айсберга стала наклоняться в нашу сторону; казалось, будто его острие нависло над нашими головами. Мы думали, что погибли, потому что, если бы ледяная гора обрушилась на судно, наш бот разбился бы на мелкие осколки. Все смотрели на ужасный айсберг, даже рулевой, который все же не выпускал из рук колеса. Айсберг почти перевернулся, как вдруг нижний лед, бывший тяжелее с одной стороны, чем с другой, ускорил его движение, и глыба, изменив направление, обрушилась в море на порядочном расстоянии от нас. К нему взлетела вспененная вода, и ее струи ослепили нас, плеснув нам в лица. На мгновение движение волн остановилось; море точно закипело, затанцевало, взметая остроконечные массы воды во все направления; одна волна поднималась, другая падала; наш китобойный бот качался и шатался, как пьяный; даже направление шквала на мгновение изменилось, и тяжелые паруса стали полоскаться, сбрасывая с себя ледяной покров. Потом все окончилось. Перед нашим носом высился айсберг новой формы; буря снова началась, волны налетали на бот, как прежде, и мы, несмотря на весь ужас шквала, с облегчением встретили его. От этого плавания треть моих волос поседела, и, что хуже всего, при нашем возвращении мы привезли только трех "рыб". Однако нам следовало поблагодарить небо, потому что восемнадцать других китобойных судов совершенно пропали.

   В ответ на этот длинный рассказ я позабавил Тернбулла описанием пикника. Так мы прошли далеко за мост Кью, пристали к берегу и уселись закусить, окруженные сотнями синих стрекоз, которые порхали кругом нас, точно справлялись, зачем мы ворвались в их область. До самого вечера мы болтали, наконец отчалили и пошли вниз по течению. Солнце зашло; нам оставалось всего шесть или семь миль до дома капитана, как вдруг мы заметили стройного молодого человека, который плыл в маленькой байдарке; он догнал нас.

   - Вот что, молодцы, - сказал он, принимая нас обоих за лодочников, - не хотите ли без большого труда заработать парочку гиней?

   - О да, - ответил Тернбулл, - если вы объясните нам, как сделать это. Отличный случай для тебя, Джейкоб, - шепнул он мне.

   - Так вот: мне не больше как на час нужны ваши услуги. Впрочем, может быть, я задержу вас и подольше, так как дело касается дамы, и кто знает, не придется ли нам подождать ее. Я прошу вас только хорошо и усиленно грести. Согласны?

   Мы согласились; он потребовал, чтобы мы шли за его байдаркой, и двинулся к берегу.

   - Будет приключение, сэр, - сказал я.

   - По-видимому, - ответил Тернбулл. - Что же? Тем лучше.

   Молодой джентльмен скользнул в маленькую крытую бухту, принадлежащую красивой вилле на берегу, привязал свою байдарку и сел в наш ялик.

   - Времени достаточно, поэтому можете грести спокойно, - заметил он.

   Мы шли вниз по реке и пристали там, где зеленел сад большого нарядного коттеджа, который помещался ярдах в пятидесяти от берега. Вода реки доходила до кирпичной садовой ограды вышиной в четыре или пять футов

   - Так, хорошо, но, тс, тс! Ни слова, - сказал молодой человек, поднимаясь на кормовой скамейке и заглядывая за стену. Осмотревшись, он взобрался на верхушку ограды и просвистал два такта песни, которой я никогда не слыхивал. Все было тихо. Он притаился за ветвями сирени и снова повторил мотив песни; ответа не последовало. Он с перерывом продолжал свистать; наконец в одном из верхних окон дома замерцал свет. Три раза огонек исчезал и снова загорался.

   - Приготовьтесь, молодцы, - сказал наш наниматель.

   Минуты через две появилась девушка в плаще с каким-то ящиком в руках. Она, по-видимому, волновалась и тяжело дышала.

   - О, Уильям, я сразу услыхала ваш сигнал, но не могла пробраться в комнату дяди за ящиком; наконец он ушел, и я принесла жестянку.

   Молодой человек взял ящичек и передал его в ялик.

   - Теперь, Сесилия, скорее. Остановитесь, бросьте ваш плащ в лодку, поднимитесь на стену, и мы с лодочниками поможем вам спуститься.

   Она не сразу исполнила его совет, потому что стена была высока и по ней тянулась железная решетка вышиной в фут. Наконец, казалось, она преодолела все трудности, но вдруг из ее уст вырвался крик.

   Посмотрев вверх, мы увидели на стене третью фигуру: высокого, полного старого человека. Он быстро схватил Сесилию за руку и потянул назад. Уильям и его спутница сопротивлялись. Их противник закричал:

   - Помогите, помогите, воры, воры!

   - Помочь нашему нанимателю? - спросил я Тернбулла.

   - Прыгай, Джейкоб, я не могу взобраться на стену. Я в одно мгновение поднялся на ограду и хотел броситься на помощь молодому человеку, но появилось четверо слуг с фонарями и с оружием в руках; они быстро бежали по лужку. Сесилия упала в обморок. Старик и его противник тоже свалились вниз, и старый джентльмен придавил к земле молодого. Заметив слуг, он закричал:

   - Схватите лодочников.

   Тут я понял, что нельзя терять ни минуты, прыгнул в ялик и отчалил от берега. Мы были ярдах в тридцати от берега, когда преследователи выглянули из-за стены.

   - Стой, лодка, стой, - закричали они.

   - Стреляйте в них, если они не остановятся, - прибавил хозяин дома.

   Мы гребли изо всех сил. В нас выстрелили, но пуля не долетела до ялика, и в реку упал только слуга, который стрелял: он наклонился, чтобы лучше видеть нас, ружье отдало, и от толчка он упал. Мы услышали всплеск воды, но продолжали грести и вскоре были далеко от места происшествия. Только перерезав Темзу, мы передохнули.

   - Ох, - сказал м-р Тернбулл, - такого приключения я не ожидал.

   Я засмеялся.

   - Ив хорошую кашу мы попали, - продолжал он. - У нас остался жестяной ящик, принадлежащий Бог весть кому, и я не знаю, что нам делать с ним.

   - Я думаю, сэр, - сказал я, - лучше всего вернуться в ваш дом, спрятать там этот ящик и не показывать, пока мы не узнаем, что все это означает. Я же отправляюсь к Фулгаму; через день или два что-нибудь да выяснится.

   Мы так и поступили. М-р Тернбулл вышел подле своего сада, взяв с собою жестяной ящик и дамский плащ, я же быстро отправился к Фулгаму. Подле пристани я осторожно пробрался между другими яликами, чтобы не испортить их. Когда я подошел к плоту, то увидел на берегу человека с фонарем.

   - Вы что-нибудь привезли? - спросил он.

   - Ничего, сэр, - ответил я.

   Он спустился, осмотрел ялик и остался доволен.

   - А вы не видали на реке лодки с двумя гребцами?

   - Нет, сэр, - ответил я.

   - Откуда вы теперь?

   - Из усадьбы одного джентльмена из Брендфорда.

   - Брендфорд? Тогда вы были гораздо ниже их. Они еще не пришли.

   - У вас есть для меня дело, сэр? - спросил я, стараясь показать, что я не тороплюсь уйти.

   - Нет; сегодня нет. Мы ищем кое-кого, но на реке у нас две лодки и по человеку на каждой пристани.

   Я привязал ялик, вскинул на плечи весла, вынул уключины и с удовольствием удалился. Оказалось, что едва наши преследователи поняли, что нас не остановишь выстрелами, они оседлали лошадей и по короткой дороге примчались в Фулгам минут за десять до меня. Я страшно утомился, и когда Мэри подала мне ужин, молча съел его, пожаловался на головную боль и ушел спать.

  

  

   На следующее утро я наскоро позавтракал, отправился к Тернбуллу и рассказал ему о том, что случилось. Он порадовался, что ящик не остался у меня, так как в противном случае меня посадили бы в тюрьму, и прибавил, что не отдаст его никому, пока не узнает, кто его законный владелец.

   - Но, Джейкоб, - прибавил капитан, - тебе придется сделать разведку и узнать, что это за история. Скажи, ты помнишь напев, который он столько раз насвистывал?

   - Всю ночь он звучал у меня в ушах, и по дороге сюда я напевал его; кажется, я верно запомнил мелодию. Послушайте, сэр. - И я просвистал мотив.

   - Вполне верно, Джейкоб, вполне. Постарайся не забыть его. Куда ты сегодня? - спросил Тернбулл.

   - Никуда, сэр.

   - Недурно было бы отыскать место, где мы пристали, и посмотреть, не там ли молодой человек в байдарке. Во всяком случае, ты, может быть, откроешь что-либо. Только, пожалуйста, будь осторожен.

   Я обещал не делать безумий и, очень довольный, отправился в путь: все, носившее характер приключений, нравилось мне. Приблизительно через час с четвертью я увидел коттедж, кирпичную стену, даже заметил, что несколько кирпичей обвалилось с нее. Ничто не шевелилось в доме. Я продолжал сновать взад и вперед, поглядывая на окна. Наконец одно из них открылось, и там показалось лицо девушки, которую, как я был уверен, мы видели накануне вечером. В воздухе стояла полная тишина. Она села подле окошка, склонив голову на руку. Я просвистел два такта мелодии. При первых же звуках она вскочила и посмотрела в мою сторону. Я поднялся; она махнула платком, потом закрыла окно. Через несколько секунд Сесилия появилась на лужайке, направляясь к реке. Я немедленно подплыл к ограде, положил весла и, остановившись, ступил на скамью ялика.

   - Кто вы, и кто послал вас? - сказала она, глядя на меня.

   Тут я увидел одно из самых красивых лиц, которые когда-либо встречались мне.

   - Никто, - ответил я, - но прошедшей ночью я был в лодке. Мне очень грустно, что вам так не посчастливилось, однако ваши ящик и плащ целы.

   - Значит, вы один из двух гребцов? Надеюсь, никто из вас не был ранен, когда в вас стреляли?

   - Никто.

   - А где ящик?

   - В доме лица, бывшего со мной.

   - А ему можно доверять? За ящик предложат большие деньги.

   - Думаю, что можно доверять, леди, - с улыбкой ответил я. - Бывший со мной человек - джентльмен и очень богат. Он из удовольствия катался по реке и просил меня сказать вам, что не отдаст ящик, пока не узнает, кому принадлежит то, что скрыто в нем.

   - Боже великий, какое счастье. Могу я верить вам?

   - Надеюсь так, леди.

   - Кто же вы такой? Вы не яличник?

   - Яличник, леди.

   Она замолчала, несколько мгновений пристально вглядывалась в меня, потом продолжала:

   - Как узнали вы напев, который только что насвистывали?

   - Вчера перед вашим приходом молодой джентльмен повторял его много раз. По дороге сюда я попробовал вспомнить эту мелодию, думая, что она послужит средством привлечь ваше внимание. Могу я служить вам, леди?

   - Да... если бы только я могла быть уверена в вас. Меня держат в заключении... я не могу послать письма, за мной строго смотрят, мне позволяют выходить только в сад, но и тут следят за мной. Сегодня большая часть слуг отыскивает ящик, не то я не могла бы так долго разговаривать с вами. - Она тревожно оглянулась на дом, потом, прибавив: - Погодите минуту, - отошла от стены и несколько раз прошлась по садовой дорожке.

   Я все еще оставался под оградой, чтобы меня не могли видеть из дома. Минуты через четыре она вернулась и сказала:

   - Было бы жестоко, более чем жестоко, было бы ужасно дурно с вашей стороны меня обмануть, потому что я очень, очень несчастна! - Слезы показались у нее на глазах. - Я не верю, чтобы вы могли обмануть меня! Как ваше имя?

   - Джейкоб Фейтфул, миледи, и я оправдаю его, если вы доверитесь мне. Я никогда никого не обманывал и не обману вас.

   - Да, но деньги могут соблазнить всякого.

   - Не меня, миледи; у меня их достаточно.

   - Ну так я доверюсь вам; только как мне повидаться с вами? Завтра дядя вернется, и тогда мне не удастся ни на минуту остаться с вами. Если заметят, что я говорю с чужим, вас выследят и, может быть, застрелят.

   - Миледи, - возразил я, подумав с минуту, - если вы не можете говорить, вы можете писать. Видите, кирпичи стены в этом месте обвалились. Положите письмо вот под этот; я могу взять его днем, так что меня не заметят, и положить ответ в то же самое место.

   - Как умно! Что за чудная мысль!

   - Вчера не ранили того молодого человека? - спросил я.

   - Нет, - ответила она, - но я хотела бы знать, где он, чтобы написать ему. Вы можете разыскать его?

   Я сказал, подле какой виллы мы впервые встретили его и все, что случилось позже.

   - Это был дом леди Ауберн, - сказала она. - Уильям часто бывает там; она наша двоюродная сестра. Но где он живет, я не знаю, и как отыскать его, не могу придумать. Его имя Уильям Уорнклифф. Как вы думаете, вы отыщете его?

   - Да, леди, это можно сделать. В доме леди Ауберн должны знать, где он.

   - Некоторые из ее слуг, может быть, знают. Но к