Марриет Фредерик - Приключения Джейкоба Фейтфула

   - То есть, тебе жаль, что у тебя нет грога? И ты сам во всем виноват. Зачем ты мне не доверяешь? Если бы ты не закрывал шкафа в каюте, я не угощался бы.

   В эту минуту Том наклонился, чтобы завязать шнурок одного башмака.

   Рассерженный старый Том перегнулся через кирпичи, которые несла баржа, в надежде схватить сына за ворот, но, не заметив беспорядка в сложенном ряде этого товара, завяз своей деревянной ногой между раздвинувшимися кирпичами. Старый Том попробовал освободиться и не мог.

   - Том, поди сюда, - закричал он, - вытащи меня!

   - Нет, - спокойно ответил младший Том.

   - Джейкоб, Джейкоб, поди сюда. Том, беги и стань на руль!

   - Нет, - ответил Том.

   - Джейкоб, брось руль, баржа будет хорошо дрейфовать несколько минут. Помоги мне.

   Но меня забавляла эта сцена, и мне было жаль юного Тома, а потому я объявил, что не могу бросить руля, так как в этом случае баржа села бы на мель...

   - Ах ты мошенник. Том! Что же? Прикажешь мне весь день торчать здесь?

   - Нет, отец, я думаю, ты не останешься в кирпичах: я помогу тебе. - Ну так за чем же дело стало?

   - Мне нужно прежде поставить условия. Неужели ты думаешь, что я помогу тебе задать мне колотушки?

   - Я не буду бить тебя, Том. Если я сделаю это, изломай мои деревяшки.

   - Ну, отец, я думаю, мы оба поквитались. - То есть как это?

   - Да ты сегодня утром закрыл от меня все, а теперь сам попался под затвор. Слушай, если я отворю тюрьму твоей ноги, отворишь ли ты дверцы шкафа?

   - Да.

   - И ты обещаешь мне дать рюмочку после обеда?

   - Да.

   Обещание было дано, и юный Том пришел отцу на выручку: сбросив несколько верхних кирпичей, он освободил старого Тома.

   Пришло время стать на якорь: прилив шел навстречу. Младший Том, служивший поваром, подал обед. Все были веселы, мы не торопились. Старый Том, по обещанию, поднес своему сыну рюмочку, выпил сам, разболтался, а потом стал петь одну песню за другой. Особенно тронула меня песня о смерти Нельсона. Остаток дня прошел прекрасно.

   Поднялась луна, мы снялись с якоря. Старый Том стал на руль, его сын занялся приготовлением ужина, я же был на носу. Была чудная ночь; пройдя под множеством мостов, мы увидели город. Там тысячи газовых фонарей рассеивали нечто вроде сияния над главными улицами, выделяя их из общей темноты. Позади меня звучал приятный голос старого Тома, который в промежутках между куплетами бросал то вопросы, то приказания...

   - Джейкоб, смотри вперед; скажи, хорошо ли мы идем, мальчик? Том, что ты приготовил на ужин? Что там шипит у тебя на сковороде? Недурной запах, недурной.

   - Да и вкус, я думаю, будет хорош. Но лучше ты, батя, смотри-ка на луну и предоставь мне хозяйничать,

   - Хорошо, хорошо, мальчишка, - сказал Том и запел:

   Луна взошла; на синем небе

   Не видно кружев облаков.

   - Как мы идем теперь, Джейкоб?

   - Правильно, но на повороте налетит ветер - нам лучше распустить грот.

   - Том, пойди помоги ему.

   - Не могу бросить дело, отец, не бросил бы его, даже если бы баржа опрокинулась. Уж очень хорошо жарится; и печенка перегорит.

   - Брось на палубу сковороду, Том, и помоги Джейкобу. Потом потрясешь снова сковороду.

   Скоро мы опять бросили якорь, поужинали и легли спать. Я очень подробно описал первый день моего пребывания на палубе с новыми товарищами в виде примера нашей дальнейшей жизни. Том то шутил, то ссорился с отцом. Один готовил кушанья, другой пел и рассказывал о прежней жизни. Рейс окончился; мы взяли обратный груз и приплыли на пристань судовладельца. Тут я узнал, что мне нельзя отправиться с ними в новое плавание, так как разбор дела Флеминга и Марблса назначили через несколько дней. Баржа "Полли" отошла без меня. М-р Драммонд, по обыкновению, принял меня к себе в дом.

  

  

   Помнится, 7 ноября Флеминга и Марблса призвали в суд. Я вместе с м-ром Драммондом и с Домине явился в мрачное здание в одиннадцатом часу. Судья сел на место, узников тотчас же ввели. Оба были одеты чисто и хорошо. Я заметил мало перемен в наружности Флеминга: он был бледен, но тверд; при взгляде же на Марблса я изумился. М-р Драммонд не сразу узнал его. Он страшно исхудал, платье висело на нем, как мешок, румянец сбежал с его лица, нос заострился. Тем не менее его черты еще сохраняли природное выражение добродушия, и на его губах была кроткая улыбка. Он пугливо окинул глазами залу и, чувствуя свой позор, вспыхнул, потом побледнел как полотно и опустил глаза.

   Когда прочитали обвинительный акт, узников спросили: признают ли они себя виновными или нет?

   - Не виновен, - смело ответил Флеминг.

   - Джон Марблс, вы виновны или нет?

   - Виновен, - ответил Марблс. - Виновен, милорд, - и он закрыл лицо руками.

   Флеминга обвиняли в покушении на убийство, в хранении краденого добра, в ограблении жилого дома ночью такого-то числа, и я понял, что против него имелось еще около двадцати обвинительных пунктов. Марблса судили за соучастие в укрывательстве краденых вещей. Государственный прокурор заявил, что Флеминг, или Баркет, или Уэн и еще множество "или", долгое время стоял во главе очень известной шайки воров, действовавших в метрополии, что правосудие усердно искало этого преступника, но потеряло его следы. Предполагалось, что он бежал из Соединенного Королевства. Позже, однако, выяснилось, что Флеминг скрылся на барже и усердно работал на ней, в то же время продолжал свою преступную деятельность заодно с прежними помощниками. Разбой и кражи обыкновенно раскрываются благодаря тому, что полиция публикует перечень украденных вещей, и это мешает ворам свободно сбывать их. Скупщики краденого, отлично зная, что воры в их руках, дают им мизерные цены. Во избежание таких-то затруднений Флеминг, скрытый на барже, превратил ее в хранилище украденных вещей. Совершив кражу в одном месте, он продавал краденое в каком-нибудь отдаленном пункте; таким образом его преступления не открывались, и полиция не могла найти его следов. Месяцев двенадцать он успешно вел дело и, по всей вероятности, продолжал бы его, если бы не ссора из-за барышей; двое недовольных членов ассоциации донесли на своего главаря. Но над Флемингом тяготело еще большее обвинение, а именно в покушении на жизнь мальчика, Джейкоба Фейтфула, который служил на барже и, по-видимому, заподозрил его. Этот мальчик был главным свидетелем против обоих обвиняемых; однако относительно Марблса он заявил, что при дальнейшем разбирательстве многие обстоятельства будут говорить в его пользу, и выразил надежду, что его милость лорд судья примет во внимание смягчающие обстоятельства.

   Меня вторично вызвали. Выслушивая мои ответы, судья просматривал протокол, очевидно, желая видеть, сходится ли то, что я говорю теперь, с моими прежними показаниями. Я пользовался каждым случаем, чтобы сказать несколько слов в пользу Марблса. Были вызваны и потерпевшие; многие узнали свою собственность среди груды арестованных вещей. Присяжные вынесли обвинительный приговор и Флемингу, и Марблсу, однако они просили снисхождения для Марблса. Судья встал, надел черную шапочку и сказал узникам:

   - Вы, Уильям Флеминг, были судимы судом присяжных за хранение краденого добра и за покушение на убийство; вы признаны виновным после открытого беспристрастного судопроизводства. Но если бы даже вы избежали обвинения в этом случае, другие одинаковые преступления привели бы к строгому приговору. Вы не только сами виновны, но и вовлекали других лиц в преступную деятельность, и завершили ваши позорные деяния покушением на жизнь своего собрата. Вы оскорбили законы вашей родины и, согласно приговору, будете повешены. Пусть Господь в своей безграничной благости сжалится над вашей душой.

   - Вы, Джон Марблс, - продолжал судья, - признали себя виновным. Из свидетельских показаний выяснилось, что, будучи виновны в укрывательстве, вы все же не закоренели в преступлении...

   - Нет, нет, нет! - вскрикнул Марблс.

   - И мне очень жаль, - добавил судья, - что человек, бывший честным, теперь оказался в таком унизительном положении. Тем не менее закон требует наказания; однако в то же время я надеюсь, что воззвание к милосердию нашего государя не окажется тщетным.

   Узников увели из залы; начался новый процесс. М-р Драммонд и Домине проводили меня домой. Через неделю Флеминг был наказан; согласно приговору, Марблса осудили на вечную ссылку, однако, раньше чем он отплыл в изгнание, срок ссылки был уменьшен до семи лет.

   Через несколько дней вернулась баржа. Я узнал об этом в солнечное утро, лежа в постели. Знакомый голос пел песню:

  

   Светлы лучи и чисто небо.

   Сладка роса на нежных лепестках.

  

   - Эй, ты, Том, обезьяна, торопись, - прервав песню, проговорил кто-то.

   Я вскочил, распахнул окно, слегка прикрытое изморозью, и увидел баржу, привязанную к пристани, увидел также доброе лицо старого Тома и широкую улыбку Тома младшего, который прыгал и дул себе на пальцы. Через минуту я был одет и пожимал руки моим товарищам по плаванию.

   - Ну, Джейкоб, - сказал Том старший, - как тебе понравилось здание суда? Я только раз был там и не собираюсь идти вторично... Тогда судили Сэма Боулса, и без меня он погиб бы. Я тебе расскажу, как было дело. Присмотри-ка за завтраком, Том, в такое холодное утро стоит выпить чашку чая. Ну, марш.

   - Да я тоже никогда не слыхал рассказа о Сэме Боулсе, - возразил Том.

   - Так что же? Я хочу рассказать Джейкобу.

   - Да я-то хочу послушать; итак, начинай, отец. Я помогу тебе. - Видите ли, Сэм Боулс...

   - Мастер Том, убирайся и готовь завтрак.

   - Нет, не пойду; если я не услышу истории, никто не получит чаю.

   - Знаешь, Том, из тебя не выйдет ничего путного, пока тебе не отрежут обеих ног!

   - Спасибо, отец, но я нахожу их очень полезными.

   - Вот что, - предложил я, - не отложить ли историю до завтрака? Я пойду и помогу Тому приготовив его.

   - Будь по-твоему, Джейкоб. Я думаю, нужно уступить Тому. Я сам избаловал его. По моей милости он любит рассказы; значит, я был глуп, что рассердился.

   Он запел, потом прибавил:

   - Я пойду на берег за приказаниями нашего хозяина. Дай-ка мне палку, мальчик: с дубинкой я увереннее пойду по доскам. Хороший стул должен иметь три ножки, знаете.

   Старый Том ушел, скоро вернулся и принес шесть красных селедок.

   - Поджарь-ка их, Том, - сказал он. - Джейкоб, что за человека я видел у хозяина? Старик с предлинным водорезом. Мы идем в Ширнес и должны высадить его в Гринвиче.

   - Это Домине, - догадался я.

   - Его имя начиналось с "д", но его зовут иначе.

   - Добс?

   - Да, что-то в этом роде; он будет нашим пассажиром, так как отправляется навестить больного друга.

   Мы уселись завтракать, и старый Том, закусив, начал историю Сэма Боулса:

   "Сэм Боулс, мой товарищ по палубе китобойного бота "Гренландец", считался одним из наших лучших гарпунщиков. Такой спокойный, добрый, честный товарищ. У него была жена - красивый кусок мяса, но совсем не хорошая. Раз, когда мы собрались в новое плавание, она несколько недель прожила на палубе, потому что Сэм так и прилип к ней. В ожидании отплытия мы набирали экипаж - каждый день приходили новые матросы. Раз утром явился высокий, красивый малый и предложил свои услуги. Шкипер взял его. Я сошел в каюту; там был Сэм с женой. Я заметил, что к нам поступил замечательно красивый малый. Жена Сэма, которая, как все женщины, была немного любопытна, выглянула из люка, но скоро опустила голову, под каким-то предлогом прошла на нос, постояла там и, вернувшись, объявила, что пойдет на берег. Раньше было решено, что она останется на палубе до отплытия "Гренландца". Сэм удивился и осердился; но она, к досаде Сэма, ушла. Вечером Боулс тоже пошел на берег, отыскал ее, и знаете ли, что сказала ему эта маленькая Изабелла? Она стала уверять мужа, что один из матросов обошелся с ней дерзко и что поэтому она не хочет больше оставаться на судне. Сэм разозлился и пожелал узнать, кто ее обидел, но она ласкалась к нему, наконец умаслила и отослала обратно. Так-то. Мы простояли еще три дня и отошли в Гринвич, где должны были взять капитана и отплыть в море, если ветер окажется благоприятным. Красивый высокий малый был с нами. Раз, когда Сэм сидел на своем ящике, хлебая суп, тот вынул очень красивый табачный кисет, сделанный из части брюшка тюленя, с белой, покрытой пятнышками шерстью.

   - Товарищ, - крикнул Сэм. - Дай-ка мне мой кисет. Где ты его взял?

   - Твой кисет? - ответил тот. - Я сам убил этого тюленя, и жена сшила для меня мешок.

   - Вот хорошо-то! Ты можешь до смерти довести человека. Том, - обратился он ко мне, - разве это не тот кисет, который жена подарила мне, когда я пришел с последнего рейса?

   Я осмотрел мешок и сказал, что это кисет Сэма. Высокий малый заспорил; началась дьявольская ссора. Сэм назвал его вором, а он бросил Сэма в главный люк. Завязалась настоящая драка. Новый матрос избил Сэма, тот должен был сдаться. После драки я принес Сэму рубашку.

   - Это моя рубашка, - закричал высокий.

   - Нет, это рубашка Сэма, - ответил я, - я отлично знаю ее.

   - Говорю тебе - моя, - повторил матрос. - Жена дала мне ее. Вот вторая сорочка не моя.

   Мы посмотрели на другую рубашку. Обе принадлежали Сэму. Услышав это, Сэм почувствовал тревогу и ревность. Ему казалось странным, что его жена захотела непременно уйти с судна, когда на его палубу пришел этот красавец; дело же с кисетом и рубашкой совсем изумило его. Жена Сэма обещалась приехать в Гринвич и повидаться с ним. Когда мы бросили якорь, многие из матросов отправились на берег, в том числе и высокий малый. Сэм, голова которого раздулась, как тыква, попросил одного из товарищей передать его жене, что он не может выйти на берег, и попросить ее прийти к нему. Ну, это было около девяти часов; стоял темный вечер; звезды так и мерцали. Сэм сказал мне: "Том, выйдем на берег, в темноте никто не увидит моих подбитых глаз". К трапу подвели ялбот, и второй помощник велел Сэму взять с собой железный гарпун и попросил расширить в нем отверстие для веревки. Понятно, Сэм прежде всего пожелал посетить дом, в котором всегда останавливалась его жена. Он поднялся по лестнице в ее комнату, я шел за ним. Дверь была закрыта, и вот мы увидели, что этот дьяволенок, его жена, обнимается с высоким малым. Сэм не мог сдержать ярости и страшно ударил красавца гарпуном. Тот упал весь в крови. Жена Сэма кричала и рыдала над убитым; это еще больше рассердило его. Он убил бы и ее, но на шум сбежался народ. Пришли констебли, Сэма посадили в тюрьму; я вернулся на борт и рассказал все. Мы уже собирались отойти, так как капитан нанял двоих матросов взамен Сэма и того бедного малого, которого он убил. В последнюю минуту за мной пришел какой-то законник. Меня увели на берег, держали взаперти и хорошо кормили. Начался суд. Беднягу Сэма обвинили в убийстве. Джентльмен в черном балахоне и парике начал рассказ, говоря, что убитый малый, по имени Уиль Эроль, сидел со своей собственной женой, а Сэм бросился на него и убил гарпуном.

   - Это ложь! - вскрикнул Сэм. - Он обнимал мою жену.

   - Милорд, - сказал прокурор, - с убитым была его собственная жена, и вот брачное свидетельство.

   - Поддельная бумага! - проговорил Сэм, - Вот мои документы, - и он вытащил из-за пазухи оловянный ящичек с бумагами.

   Тогда судья сказал, что Сэм должен придержать язык; суд продолжался и сперва все шло по их. Потом наступила наша очередь. Вызвали меня; я рассказал все, что знал; сравнили бумаги. Оказалось, что маленькая

   Изабелла обвенчалась с обоими, но за Сэма она вышла замуж раньше. Итак, судья объявил, что она была женой Сэма и что всякий муж, даже не имевший в руках гарпуна мог быть оправдан в подобном случае. Сэма отпустили на свободу, а его жену задержали, так как она вызвала убийство своим дурным поведением. Ее отослали за море. С тех пор Сэм никогда не поднимал головы; его тяготила мысль, что он убил невинного, и угнетало воспоминание об ужасных поступках жены. Он отправился на промысел, и кит ударом хвоста разбил его лодку надвое; оглушенный ударом Сэм как камень пошел ко дну".

   - Это хороший рассказ, отец, - сказал Том. - Прав я был, что мне хотелось услышать его.

   - Нет, - ответил старый Том, протягивая руку и хватая сына за шиворот, - и раз уж ты мне напомнил, я сведу с тобой старые счеты.

   - Господь с тобой, отец. Ты же мне ничего не должен! - сказал Том.

   - Должен, и теперь ты получишь все сполна.

   - О Боже, они утонут! - пронзительно крикнул Том, с ужасом вскинув обе руки.

   Старый Том быстро обернулся, чтобы посмотреть по указанному направлению, и выпустил его воротник. Том убежал и разразился хохотом. Засмеялся и я, и его отец.

   На берегу я убедился, что Том сказал правду: с Драммондом завтракал Домине. Он поручил мальчиков новому учителю, и попечители позволили ему отправиться в Гринвич к старому другу. Во избежание издержек, а также ради любопытства, старик решил сделаться пассажиром на нашей барже.

   - Еще никогда, Джейкоб, - сказал он, - не ступала моя нога на что-либо плавающее. Я бы и теперь не сделал этого, но такой способ передвижения сохраняет деньги, которых, как ты знаешь, у меня немного. Мистер Драммонд уверяет меня, что баржа прочна и вынесет удары противных ветров и волн. Полагаясь на Провидение, я пущусь в плавание под твоим руководством, Джейкоб.

   - Нет, сэр, - сказал я со смехом при мысли о тех опасностях, которые в уме Домине связывались с речным плаванием. - Dux [Dux - руководитель (лат.).] - старый Том.

  

  

   Старый Домине серьезно попрощался с семьей м-ра Драммонда и с трепетом шел по мостику на баржу; казалось, он был уверен, что его ждут величайшие опасности.

   - Вот и старый Том, сэр, - сказал я, обращаясь к Домине, когда нам навстречу вышел барочник. Добиензис с удивлением взглянул на него и сказал мне:

   - Ты не предупредил меня, что он укорочен!

   Я познакомил моего старого наставника с младшим Томом, который начал выкидывать свои смешные штуки и заинтересовал его шутливо-остроумными вопросами, и, наконец, с нашим водолазом Томми. Три Тома понравились ему. Вообще, все интересовало Домине: реки, баржи и лодки, скользившие во всех направлениях. Он долго смотрел на речные картины и любовался ими; потом вдруг погрузился в размышления, улетел из жизни. Младший Том в припадке шалости схватил полу сюртука Домине и показал ее Томми. Собака, привыкшая хватать канат по его знаку, тотчас же взяла в зубы фалду и три раза отчаянно дернула за нее. Домине не обратил на это внимания, только рассеянно отмахнулся рукой, точно желая безмолвно сказать: "Оставьте меня, я занят".

   - Тащи, тащи, - кричал Том ньюфаундленду, держась за бока от хохота. Томми сделал отчаянную попытку и унес одну полу сюртука Домине; Добиензис все-таки не заметил этого. Собака убежала на нос; Том младший кинулся за нею, чтобы отнять оторванную полу. В это время старик пел песню, полную патриотизма и чувства, и Домине мало-помалу очнулся. Когда Том старший окончил пение, Добс вскрикнул от восторга:

   - Меня восхитила эта песня! Только подумать, что ее пел безногий!

   - Ах, добрый джентльмен, ведь я не ногами пою, - ответил старший Том.

   - Нет, добрый кормчий, я знаю, что человек поет ртом! Ах, твой голос так сладок, сладок как мед, силен...

   - Как латинский язык, - договорил младший Том. - Нy, отец, старый словарь пустился вовсю. Останови-ка его новым куплетом.

   - Вот я остановлю тебя: двину тебя бочонком, Том. Что ты сделал с фалдами старого джентльмена?

   - Предоставь мне поправить дело, отец, - отозвался Том.

   - Хорошо! Но баржа качается. Вперед, Джейкоб, подними мачту; Том и Томми помогут тебе.

   Его приказания были исполнены раньше, чем очнулся Домине, который опять улетел в заоблачный мир.

   - Здесь есть водовороты? - спросил Добс, говоря про себя.

   - Водовороты? - ответил младший Том. - Еще бы! Ужасные, особенно под мостами. Я видел, как в них один за другим тонули суда... Штук эдак двенадцать.

   - Двенадцать судов! - вскрикнул Домине, поворачиваясь к Тому. - И все люди погибли?

   - Я никогда не видывал их позже, - мрачным голосом произнес юный Том.

   - Я не подозревал, какие опасности близ меня, - сказал Домине. - Люди, которые отправляются в море на кораблях, видят творения Господа и Его чудеса в глубине.

   Еще долго говорил Домине на ту же тему, пересыпая свои слова латинскими изречениями. Его прервал младший Том. - Скажите, пожалуйста, сэр, к чему служит человеку речь?

   - Ты задал глупый вопрос, мальчик, - ответил Домине. - Нам дан дар слова, чтобы мы могли выражать и сообщать другим наши мысли.

   - Я так и думал, сэр. Так почему же вы говорите на такой тарабарщине, которую никто из нас не может понять?

   - Прости, дитя. Я говорил на одном из мертвых языков.

   - Если он мертв, зачем вы не оставите его в гробу? - Недурно; ты остроумен. (Буль-буль, - послышался его смех).

   - Однако, дитя, знай, что с мертвыми приятно общаться.

   - Неужели? Хотите, мы высадим вас на кладбище в Батерси?

   - Молчи ты. Том, - заметил ему отец. - Извините его, сэр.

   - Нет, мне приятно слушать, как он говорит; но было бы еще приятнее послушать твои песни.

   - Извольте, сэр, - сказал старый Том и запел:

   Скользи, моя гондола...

   Песня кончалась словами "хотел бы бабочкой я быть".

   - Да, вы могли бы быть бабочкой, - сказал Домине, глядя на него.

   Младший Том залился хохотом.

   - Да, сэр, я думаю, он скоро сделается бабочкой. Ноги у него отвалились, а крылья еще не выросли. Он теперь кокон, а вы знаете, что из кокона выходит бабочка. Вот смешной старикашка-то, правда, отец? - обратился он к старому Тому.

   - Том, Том, иди на нос, мы скоро стрельнем под мост.

   - Будете стрелять? - вскрикнул Домине.

   - Вы не боитесь огнестрельного оружия? - спросил Том младший. - Ведь нам постоянно приходится стрелять. Вы не знаете этой реки.

   - Действительно, я думал, что тут есть только одна опасность - глубина воды.

   - Иди вперед, Том, и не смей смеяться над теми, кто лучше тебя! - крикнул старый Том.

   - Джейкоб, я не понимаю языка старого Тома и молодого Тома; он так же непонятен для меня, как было бы наречие собаки Томми, - сказал Домине.

   - Или как для них ваша латынь.

   - Правда, Джейкоб, правда. Я не имею права жаловаться, да и не жалуюсь, потому что все это очень занимает меня, хотя иногда я становлюсь в тупик.

   Когда мост Петни остался позади нас, старый Том стал петь одну песню за другой.

   - Джейкоб, - сказал Домине, - благодаря стоустой молве я знал, как беспечны моряки, как они равнодушны к опасности. Но я никогда не думал, что можно выказывать такую жизнерадостность. Ты взрослый не по возрасту, а что такое он? Остаток человека, покоящийся на неестественных и плохо приспособленных подпорках; его сын еще дитя, и все вы так веселы, так счастливы!

   Скоро мы с Томом собрали грот, опустили якорь. Легкая баржа замедлила ход. Домине, взглянувший на лес мачт, который мы миновали поглр Лондонского моста, вдруг спросил:

   - Добрый кормчий, куда мы идем?

   - Я вам отвечу по-своему, мастер, - отозвался старый Том и запел.

   - А теперь, мастер, покушаем. Мы до завтрашнего утра не подымем якоря. Ветер дует нам прямо в лоб, и он довольно свеж. Погреемся-ка грогом.

   - Я слыхал об этом напитке и не прочь попробовать его, - заметил Добс.

  

  

   Мы уселись за стол, на котором стояла сковорода, так как у нас не было блюда; поели мы вволю. Ньюфаундленд, игравший подле младшего Тома постукивая хвостом, получил остатки кушанья.

   Том принес бутылку и оловянные стаканчики. Старый Том сделал один стакан грога для себя, другой для Тома; и мне незачем говорить, который из них был крепче.

   - Одной бутылки мало, отец, - сказал Том, - ведь нас четверо.

   - Одной бутылки, плут? - сказал Том старший. - Да в шкафу есть вторая.

   - Ну, мне кажется, что у тебя уже двоится в глазах, отец, - заметил Том.

   Старик вообразил, что его сын утащил вторую бутылку, вскочил со стула и заковылял к шкафу. Мальчишке только этого и было нужно - он быстро переменил свой стакан на стакан отца.

   - Бутылка в шкафу, - заметил успокоенный старый Том, вернувшись на место. Он поднес стакан к губам, вскрикнул: - Что я наделал? - и тотчас же подлил водки в свою смесь.

   - Клянусь крепостью бутылки в шкафу, ты сделал свой грог вдвое крепче. Подлей-ка и мне капельку; мой грог на семи водах, а между тем я у тебя не в черной книге.

   - Нет, нет, Том, твой следующий стаканчик будет покрепче, - ответил отец. - Ну, а как нравится напиток вам, мастер?

   - Очень, - ответил Домине.

   Наполнялся один стакан за другим, и старый Том уверял, что грог излечивает от всех болезней лучше шарлатанских лекарств; в подтверждение своих слов он пел отрывки старых песен. Я заметил, что мой достойный наставник начал поддаваться действию алкоголя; я несколько раз дергал его за сюртук, так как мне не хотелось, чтобы он пил еще. Но Домине не обращал на меня никакого внимания. Тогда я поднялся и пошел на нос посмотреть на канат.

   - Странная вещь, - пробормотал Домине. - Зачем это Джейкоб сильно дергал меня за платье?

   - А разве он дергал? - спросил Том младший.

   - Да, много раз, а потом ушел.

   - Кажется, он слишком сильно тащил вас за сюртук, - заметил Том младший; он наклонился и, сделав вид, что поднимает с палубы фалду, которую оторвала собака, показал ее моему наставнику.

   - Что сделал ты, о Джейкоб, избранный сердцем сын? - по-латыни произнес Домине, с отчаянием разглядывая лоскут сукна.

   - Долго сильно дергал, вот и оторвал, - пропел старый Том и, посмотрев на сына, прибавил: - Ну и плут же ты, как я погляжу.

   - Дело сделано, - заметил Домине и со вздохом положил оторванную фалду в уцелевший карман. - Что сделано, того не переделаешь.

   - Да, - заметил Том, - но мне кажется, что игла с ниткой скоро соединит части вашего сюртука; можно сказать, они вступят в брак, и сюртук браковать не придется.

   - Верно, (буль-буль), экономка поправит дело, но все же это возбудит ее гнев. Но перестанем думать об этом, - сказал Домине и выпил еще стакан, с каждой минутой пьянея все больше и больше. - Мне кажется, будто меня что-то поднимает; я мог бы плясать; мне кажется, я могу даже запеть.

   - Да, веселый мастер? - спросил Том старший. - Давайте вместе петь и плясать. Эй, хор, подтягивай.

   - Споем песню и попляшем, - затянул Том.

  

  

   До меня долетело пение Тома старшего и какое-то карканье, которое, как я догадался, исходило из уст Домине. Он подпевал. Я пошел к нему с целью, если возможно, остановить его вовремя. Но грог уже ударил в голову Домине, и мой старый наставник не обратил никакого внимания на мои просьбы. Младший Том принес вторую бутылку, и Домине осушал один стакан за другим.

   - Эй, Джейкоб, почему ты не потягиваешь и не подтягиваешь? - кричал мне старый Том.

   Я присоединился к хору, в котором голос Домине звучал особенно сильно, хотя и не так музыкально, как голос Тома старшего.

   - Эвое, - крикнул он, - эвое! - И он пропел куплет, в котором играли роль латинские глаголы.

   - О, я не забываю песен моей юности, - сказал мой наставник, - и напиток действует на меня, как пар на древнюю сивиллу [Сивилла - прорицательница.]. Я скоро начну пророчествовать, предсказывать будущее.

   - Я тоже могу сделать это, - сказал младший Том и, подтолкнув меня локтем, засмеялся.

   - Ты - Ганимед [Ганимед - в греческой мифологии троянский юноша, из-за своей красоты похищенный Зевсом и ставший на Олимпе виночерпием богов.]. Наполни же мой кубок, - сказал Домине, обращаясь к младшему Тому. И, посмотрев на его отца, прибавил: - А вот - Аполлон или, вспомнив, что у тебя нет ног, - половина Аполлона... Следовательно, ты, так сказать, полубог. (Буль-буль). Сладка твоя лира, друг кормчий, сладки твои вымыслы.

   - Полно, мастер, я не лгун, - обидчиво закричал Том. - Придержи-ка язык, не то плохо вам придется.

   - Да ведь я говорил о твоем музыкальном таланте; я говорил о нем аллегорически.

   - Я никогда, никогда не лгал, - повторил старый Том, который, выпив лишнее, всегда начинал горячиться.

   Видя, что начинается настоящая ссора, я, не обращая внимания на младшего Тома, который хотел, чтобы "старики схватились", заставил их помириться; они послушались моего совета и в течение минут пяти жали друг другу руки. Когда рукопожатие, наконец, окончилось, я снова стал молить Домине не пить больше и уйти спать.

   - Друг Джейкоб, - возразил Домине, - спирт ударил тебе в голову, и ты вздумал учить своего воспитателя и наставника. Пойди-ка да ляг лучше и выспись хорошенько. Поистине, Джейкоб, ты, говоря по-английски, просто-напросто пьян. Можешь ли ты спрягать, Джейкоб? Боюсь, что нет. Можешь ли ты склонять, Джейкоб? Боюсь, что нет. Можешь ли ты скандировать стихи, Джейкоб? Боюсь, что нет. Нет, Джейкоб, мне кажется, ты даже нетвердо держишься на ногах и видишь неясно. Слышишь ли ты, Джейкоб? Если да, я прочту тебе наставление против пьянства, и с этим ты ляг в постель. Как ты хочешь выслушать его - по-латыни или по-гречески?

   - К черту вашу латынь и греческий язык! - закричал старый Том. - Приберегите их до завтра. Спойте-ка песенку, сердечный, или, хотите, я спою?

   И он загорланил; в песне говорилось про грог, про веселье, и был припев: "Мы будем петь немножко".

   - Петь немножко, - запинаясь, прохрипел Домине.

   - Смеяться малость, - прибавил молодой Том.

   - Работать малость, - выкрикнул Домине.

   - Смеяться малость, - прибавил молодой Том.

   - И плясать малость, - снова прокаркал Добс. Это продолжалось долго, долго. Подлили в стакан, и старый Том начал песню сызнова; и, когда дело дошло опять до припева "плясать немножко", старый Том вскочил, обхватил руками Домине и принялся плясать; вместе с ним запрыгал и младший Том. Плясали они минуты две, весело подпевая, но вот старый Том споткнулся, ударился головой в живот Домине, который упал, схватив за руку молодого Тома, повалился на палубу и стукнулся носом о доску. С сожалением поднял я моего бедного профессора и уложил в постель; младший Том сделал то же для отца и лег спать. Я спать не мог и до рассвета расхаживал по палубе, вспоминая обо всем, что случилось в этот день, и спрашивая себя, что скажет Домине, когда придет в себя. В четыре часа, по уговору, я разбудил Тома младшего, лег в его постель и скоро так же крепко заснул, как спали Том старший и Добиензис"

  

  

   Около половины девятого утра Том разбудил меня, попросив помочь поднять якорь. На палубе я застал старого Тома; он был так свеж, точно никогда ничего не пил, и суетился подле ворота, при помощи которого мы поднимали мачту.

   - Ну что, Джейкоб, мальчик, выспался? Не слишком, я думаю. Но такое веселье, как вчера, не часто повторяется; иногда это полезно для здоровья. Я так рад, малый, что ты со мной: ты никогда не пьешь, и потому я могу веселиться чаще; а Тому я не доверяю, он слишком похож на своего отца, и до твоего поступления к нам я мог поручать палубу только Томми. Конечно, Томми никогда не впустит сюда речных акул, уж это правда, но собака все-таки только собака.

   - А как старикашка? - спросил Том младший, когда мы перестали вертеть ворот.

   - О, он еще должен поспать, - ответил ему отец. - Он лежит пластом на спине и громко дышит. Лучше оставить его в покое и разбудить, когда мы минуем Гринвичский мыс. Что скажешь о его носе, Том? Он казался громоздким.

   - Я никогда не видел более крупного водореза, - ответил мальчик.

   - Увидишь, когда он встанет, потому что нос старого джентльмена теперь распух и сделался больше водочной бутылки. Ну, за работу, мальчики, опустите якорь на палубу; поставьте мачту, я стану на руль.

   Старый Том пошел на свое место. За ночь ветер переменился и теперь дул с севера; изморозь покрывала баржу; по реке плыли прозрачные льдинки. Берега и поля белели и казались бы унылыми, если бы не яркое, светлое солнце. Том младший разводил огонь, я работал на носу, старый Том по обыкновению пел песни.

   - Славное утро; воздух так хорошо охлаждает горячую голову! Ах, Томми, мошенник, ты похож на придворную даму в черном бархатном платье, покрытом бриллиантами, - говорил старый Том, посматривая на ньюфаундленда, блестящая шерсть которого была усеяна крошечными осколками льдинок, блестевшими на солнце. - Вы с Джейкобом были благоразумны вчера вечером, вы одни остались трезвы.

   - Я тоже, отец, - вмешался его сын, - я тоже был трезв, как судья.

   - Может быть, но как судья после обеда; и знаешь, когда я смотрю на собаку, я краснею от стыда...

   - Джейкоб, погляди на отца, покраснел он или нет? - крикнул мне Том младший.

   - Не замечаю, - со смехом ответил я.

   - Если я не покраснел, так только из-за ног. Я уверен, что, когда их оторвал снаряд, я потерял половину крови и потому не в состоянии краснеть. Во всяком случае, я хотел покраснеть; значит, намерение примем за исполнение.

   - И ты собираешься больше никогда не пить? - спросил его Том.

   - Это не твое дело, мистер Том. Во всяком случае, до следующего раза я не напьюсь. Видите ли, я знаю свои слабости. Джейкоб, видал ли ты раньше, чтобы старый джентльмен когда-нибудь шел под полными парусами?

   - Я думаю, он никогда раньше не пил.

   - Ну, мне жаль его: он будет страдать от головной боли и раскаяния. Кроме того, ушибленный нос и оторванная фалда заставят его почувствовать себя несчастным. Через час мы подойдем к госпиталю. Не пойти ли тебе к старому, да не встряхнуть ли его, Джейкоб? Только не иди ты, Том: я не доверяю тебе - ты сыграешь с ним какую-нибудь шутку. У тебя нет товарищеских чувств, хотя бы даже относительно бессловесных тварей.

   - Напрасно ты до такой степени чернишь меня, отец, - возразил Том. - Разве я вчера вечером не уложил тебя, когда ты был бессловесным?

   - Так что же?

   - Значит, я сочувствовал бессловесной твари. Понимаешь, отец, я говорю это только потому, что к слову пришлось, - продолжал молодой Том, подходя к отцу и ласково поглаживая его по круглой щеке.

   - Знаю, мальчик, знаю, ты всегда был добр, это верно, а уж подшутить любишь, любишь.

   Я долго напрасно старался поднять Домине; наконец, положив большую щепотку нюхательного табаку на его верхнюю губу, я дунул - порошок попал ему в нос Но Боже мой, во что превратился этот нос! Он распух так, что стал больше самой большой груши, которую я когда-либо видывал. Когда они все упали, старый Том всей своей тяжестью придавил к полу этот "водорез", и нос не расплющился, напротив, он еще вырос, точно от негодования за оскорбление, нанесенное ему. Кожа на нем натянулась, и он принял ярко-пурпуровый оттенок. Поистине, нос Домине бесчинствовал.

   Табак отчасти вызвал его из летаргии. Он забормотал: "Шесть часов, говорите вы? Мальчики умылись? Пошли в класс? Я поднимусь, но мне тяжело. "Delapsus tomnus ab..." [меня клонит ко сну... (лат.).] - и Домине захрапел. Я снова стал будить его; наконец он поднял веки, посмотрел на пол, на шкаф, на меня.

   - А! Джейкоб, где я и что это давит мне мозг, как свинец? Что сделалось с моей памятью? Дай мне собраться с мыслями - Он замолчал на несколько минут, потом прибавил: - О, вспоминаю; с болью в голове и с еще большей болью в сердце, вспоминаю то, что хотел бы забыть навсегда... Друг кормчий оказался не другом Он повел меня по дурной дороге, а напиток, называемый грогом... О Джейкоб, Джейкоб, как я низко пал! Как я пал в собственных глазах, как пал в твоем мнении! Могу ли я смотреть тебе в лицо? О Джейкоб, что подумаешь ты о том, кто до сих пор был твоим наставником и руководителем?

   Тут Домине опустил голову на подушку и отвернулся к стене.

   - Не вы виноваты, сэр, - ответил я, чтобы его утешить, - вы не знали сами, что пьете, не знали как крепок грог. Старый Том обманул вас.

   - Нет, Джейкоб, я не могу облить этим целительным бальзамом мое раненое сердце. Я должен был знать и помню, что ты останавливал меня, что ты даже оторвал фалду моего сюртука; между тем я не обращал на тебя внимания... Я унижен, я, наставник семидесяти мальчиков.

   - Сэр, не я оторвал вашу фалду - собака сделала это.

   - Джейкоб, я слыхал об удивительной мудрости собачьей породы, однако мог ли я думать, чтобы бессловесная тварь заметила мое безумие и старалась остановить? Mirabile dictu! [Чудеса да и только! (лат.).] Скажи мне, Джейкоб, обо всем, что произошло; открой мне всю глубину моего падения.

   - Вы заснули, сэр, и мы уложили вас в постель.

   - Кто оказал мне эту услугу, Джейкоб?

   - Том младший и я, сэр. Старый же Том не был в состоянии никому помочь.

   - Я принижен, Джейкоб...

   - Вздор, старина. Полно; зачем поднимать столько шума из-за пустяков? - сказал старый Том, который, услышав наш разговор, вошел в каюту. - Вы выпили лишнего, вот и все; какая в том беда? Только жалкое сердце никогда не веселится. Ободритесь; умойте лицо холодной водой Темзы, и через полчаса вы будете свежи, как полевая маргаритка.

   - У меня болит голова, - ответил Домине, - кажется, будто раскаленное ядро катается в ней из стороны в сторону. Но я заслуживаю наказания.

   - Если пить нехорошо, вот вам и наказание, и, значит, нечего плакать. Всякий знает, что, когда с вечера у человека слишком легко на сердце, утром у него слишком тяжело в голове. Я тысячу раз сам испытывал это. И что же? Хорошее за дурное, и дело с концом.

   - Друг кормч