Марриет Фредерик - Приключения Джейкоба Фейтфула

я любил его, любил от всего сердца и, желая угодить ему, учился с жадностью. Скоро я почувствовал себя значительной величиной, стал горд, однако не сделался тщеславным. Товарищи меня ненавидели, но боялись и моей силы, и моей близости с Домине; тем не менее я переживал горькие минуты. Мы каждый день выходили на прогулку под присмотром м-ра Кнепса, но остальные воспитанники без приказания не соглашались становиться со мной в пару и, когда их принуждали делать это, повиновались очень неохотно. Между тем я ни в чем не был виноват перед ними. Экономка узнала об этом и сказала Домине. Тогда Добиензис стал сам выходить на прогулку вместе с мальчиками и брал меня за руку. Это принесло мне большую пользу, потому что он отвечал на все мои многочисленные вопросы, и я с каждым днем приобретал новые знания. Года через полтора Домине чувствовал себя несчастным без меня, я тоже.

   Мальчиков, которые продолжали ненавидеть меня, втайне поддерживал мистер Кнепс, завидовавший расположению ко мне главного наставника. И они вместе задумали погубить меня во мнении Добса. Барнеби отлично рисовал карикатуры, и об этом знали все, кроме Домине. Прежде всего он изобразил мою мать в виде лампы, в резервуар которой лился джин из бутылки, пламя выходило у нее изо рта. Один из воспитанников рассказал мне об этом, но сам я не видал рисунка. Барнеби передал карикатуру Кнепсу; тот похвалил ее и спрятал в свой стол. После этого Брейсгирдл набросал часто повторявшуюся карикатуру на Домине и, показав ее Кнепсу, сказал, что это мое произведение. Тот понял намерение Барнеби и, не говоря ни слова, тоже спрятал рисунок в стол. Барнеби изготовил еще несколько смешных карикатур на Домине и на матрону, и различные мальчики передавали их Кнепсу, говоря, будто их набрасывал мой карандаш. Но этого было недостаточно, они хотели еще яснее доказать мою виновность. Раз вечером я сидел с Домине, занимаясь латынью. Экономка и м-р Кнепс были в соседней комнате. Свеча догорела и потухла. Домине пошел за другой; экономка тоже. Они встретились в темноте и столкнулись головами. О маленьком происшествии знали только м-р Кнепс и я. Учитель сказал об этом Барнеби, прибавив, что я, вероятно, воспользуюсь смешным эпизодом для карикатуры. М-р Кнепс при первом же удобном случае заметил Домине, что у меня большие способности к рисованию, что он сам видел несколько моих рисунков.

   - Мальчик талантлив, - ответил Домине. - Он богатый рудник, из которого добудут много драгоценного металла.

   - Я слышал, что у тебя есть талант к рисованию, Джейкоб, - дня через два сказал мне Добиензис.

   - Не было, сэр, - ответил я.

   - Полно, Джейкоб; я люблю скромность, но из скромности не нужно отрицать истины. Запомни это, Джейкоб.

   Я не ответил, но в тот же вечер попросил Домине дать мне карандаш для рисования. Через несколько дней я показал ему образчики своих первых опытов.

   - Мальчик хорошо рисует, - заметил Домине м-ру Кнепсу, рассматривая мои рисунки через очки.

   - Зачем же он говорил, что не умеет рисовать? - спросил Кнепс.

   - Он погрешил из скромности или из-за недостатка уверенности в себе, - ответил Добиензис. - Даже добродетель, доведенная до крайности, - заблуждение.

   Вскоре Барнеби решил достать книгу Корнелия Непота, по которой я тогда учился; ему помог Кнепс. Он взял ее из кабинета Домине и передал Барнеби, а тот на первом листе с моим именем нарисовал обезображенное лицо Домине и к моей подписи добавил: "Fecit" [Fecit - сделал (лат.).], так что вышло "Джейкоб Фейтфул - fecit". Сделав это, он вырвал листок из книги и передал его Кнепсу. Теперь заговор созрел. Учитель мимоходом сказал Домине, что я рисую карикатуры на товарищей. Домине обвинил меня в этом. Я отнекивался.

   - Точно так же ты говорил, что совсем не умеешь рисовать, - заметил Кнепс.

   Прошло несколько дней; наконец учитель сказал главному наставнику, что я изобразил в карикатуре его и м-с Бетли - матрону. Это было вечером; я уже лежал в постели. Домине изумился и не поверил. Кнепс объявил, что на следующее утро в классе сам уличит меня, и прибавил, что я хитрый, негодный, хотя и очень способный мальчик.

  

  

   На следующее утро матрона не пошутила со мной; Домине не заметил моего поклона, но, полагая, что он воспарил к Эвклиду, я не обратил на эго внимания. Когда мы, воспитанники, собрались в классе, Домине вошел с торжественным видом, а за ним и Кнепс, который остановился подле кафедры главного наставника. Добиензис развернул свой большой носовой платок, шумно высморкался и сказал:

   - Джейкоб Фейтфул, подойди. Я повиновался.

   - Мистер Кнепс говорит, что ты рисуешь карикатуры, делая меня смешным в глазах школы, меня, твоего учителя. О Джейкоб, говоря словами Цезаря, скажу: "Et tu, Brute!" [И ты, Брут! (лат.).] Сознаюсь, я имел право ожидать иного. Ты понимаешь меня, Джейкоб? Виноват ты или нет?

   - Не виноват, сэр, - ответил я.

   - Он говорит, что не виноват, мистер Кнепс; мистер Кнепс, попробуй подтвердить твое обвинение.

   Учитель принес рисунки.

   - Вот карикатура, - заметил Кнепс, - которая доказывает, что Джейкоб Фейтфул нарисовал их все. Вы видите, сэр, что все они набросаны одной и той же рукой. Листок, о котором я говорю, в смешном виде изображает вас и миссис Бетли. Кто, кроме Джейкоба Фейтфул а, знал, что в вашем кабинете догорела свеча? Но, сэр, - продолжал он, - имеются еще более убедительные доказательства. Взгляните на картинку, изображающую ваше лицо. Видите подпись, сделанную его собственной рукой? Я тотчас же узнал этот почерк и, проглядев его Корнелия Непота, заметил, что первый белый листок вырван. Вот книга, сэр, заметьте, как белая страница хорошо прилегает к остаткам бумаги в книге.

   - Вижу, и мне очень грустно, - сказал Домине. - Джейкоб Фейтфул, ты уличен в неуважении и лжи. Нужно приступить к наказанию.

   - О сэр, неужели вы не позволите мне оправдаться? - ответил я. - Неужели меня высекут, не выслушав меня?

   - Это было бы несправедливо, - возразил Домине. - Но как ты можешь защитить себя?

   - Позволите ли вы мне взглянуть на карикатуры? - спросил я.

   Домине молча передал мне рисунки, и я с первого же взгляда узнал в них карикатуры Барнеби. Ободренный, я смело сказал:

   - Это рисунки Барнеби Брейсгирдла, сэр, а не мои. Никогда в жизни не нарисовал я ни одной карикатуры.

   - Так точно ты уверял, что и рисовать не можешь, Джейкоб Фейтфул, а потом доказал противное. Но, уверяю тебя, я от всей души желал бы, чтобы ты оказался невиновным.

   - Не угодно ли вам спросить мистера Кнепса, кто и когда дал ему рисунки. Их очень много, - сказал я.

   - Мистер Кнепс, ответь на вопрос Джейкоба Фейтфула, - предложил Домине.

   - В течение последнего месяца мне их в различное время приносили различные мальчики, - был ответ.

   По моей просьбе Кнепс указал мальчиков, приносивших карикатуры.

   - А Барнеби Брейсгирдл не давал вам ни одного листка, мистер Кнепс? - спросил я, заметив, что он не назвал Барнеби.

   - Нет, - ответил Кнепс.

   - Относясь с уважением к моему Непоту, я написал свое имя в тот день, когда вы мне дали эту книгу, но слово "fecit" и карикатура на вас начертаны не мной.

   - Ты ничего не доказал, Джейкоб, - возразил Домине.

   - Нет, кое-что доказал, сэр. Не в субботу ли я просил вас дать мне карандаш для рисования?

   - Да, помнится, в прошлую субботу.

   - А мистер Кнепс накануне сказал, что я хорошо рисую. Почему же он не показал вам моих карикатур, которые, по его же собственным словам, он собирал в течение целого месяца?

   - Ты задаешь хитрые вопросы, - произнес Домине. - Ответь, мистер Кнепс.

   - Я хотел добыть больше улик, - ответил Кнепс.

   - Ты слышишь, Джейкоб Фейтфул?

   - Скажите, пожалуйста, сэр: слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы я без любви и уважения говорил о моей бедной матери?

   - Никогда, Джейкоб.

   - Теперь, сэр, будьте так добры, вызовите Джона Уильямса.

   - Джон Уильяме, номер тридцать семь, подойди.

   - Уильяме, - сказал я, - говорил ли он, что Барнеби Брейсгирдл нарисовал мою мать с пламенем надо ртом?

   - Да, говорил.

   В эту минуту мое негодование выразилось потоком слез.

   - Сэр, - вскрикнул я, - если вы думаете, что я мог нарисовать карикатуру на вас и миссис Бетли, скажите, мог ли я сделать вот это? Ведь все карикатуры нарисованы одной рукой.

   И я передал Домине карикатуру на мою мать (м-р Кнепс неосторожно принес и ее вместе с остальными). Учитель побледнел как полотно. Домине посмотрел на рисунок и, помолчав, обратился к нему:

   - Кто тебе дал этот листок, мистер Кнепс?

   - Барнеби Брейсгирдл, - от смущения не придумав ничего, пролепетал Кнепс.

   - Ты только что уверял, будто не получал ни одного рисунка от Брейсгирдла. Ты противоречишь себе, мистер Кнепс. Джейкоб не нарисовал своей матери, а карандаш тот же, который набросал все остальное, ergo [следовательно (лат.).], он не нарисовал ни одной карикатуры. Благодарю Тебя, Боже, что Ты защитил невинного! А теперь, Барнеби Брейсгирдл, скажи, ты ли дал эту карикатуру мистеру Кнепсу и откуда ты взял ее? Не лги.

   Барнеби то краснел, то бледнел, наконец сознался, что он нарисовал ее.

   - Вы, мальчики, - крикнул Домине, размахивая розгой, которую он схватил, - вы передали рисунки мистеру Кнепсу, а кто давал их вам?

   Испуганные выражением лица Домине воспитанники в один голос ответили:

   - Барнеби Брейсгирдл.

   - А откуда взял ты их, Барнеби? - спросил наставник.

   Барнеби упал на колени и рассказал все в подробностях. Негодованию Домине не было границ. Я никогда не видывал его в таком волнении.

   М-р Кнепс был немедленно и с позором изгнан из школы. Барнеби жестоко высекли.

   После этого все пошло хорошо. Доброта и внимание Домине ко мне не уменьшались. Я делал большие успехи: победил Вергилия, взял штурмом Тацита и одолел оды Горация, с торжеством прошел десятичные дроби и однажды глубоко погрузился в измерение объемов тел, как вдруг у меня закружилась голова. Я сказал об этом матроне, она, пощупав мне руки, объявила, что у меня жар, и велела мне лечь в постель. На следующее утро я уже не мог подняться, в моей голове как бы каталось раскаленное ядро. Я заболел в первый раз в жизни. Хирург пустил мне кровь и, дав наставления матроне, обещал снова зайти. Через несколько часов я лежал в полном бреду, странные грезы, сцены прошедшей жизни перемешивались с недавними событиями; я видел то Сару, то Домине с огромным носом, то моих родителей. Вдруг все пропало; меня охватило полное оцепенение; я не чувствовал боли, не сознавал ничего. Когда же я очнулся от столбняка и стал понемногу приходить в себя, то смутно различил перед собой что-то, по диагонали перерезавшее поле моего зрения. Когда дымка разошлась, я понял, что это был нос Добиензиса, стоявшего на коленях подле моей кровати; нос касался одеяла, очки Домине потускнели от слез, длинные седые пряди свешивались с обеих сторон его лица и затемняли ему зрение. Я не испугался но от слабости не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Молитвенник был в руке моего наставника, он молился за меня и, думая, что я ничего не ощущаю, продолжал свой монолог.

   - Naviculator parvtis paltidis... [бледный маленький барочник (лат).] Как прекрасен он даже в смерти, этот бедный мальчик с баржи! Он преодолел основу учения, восторжествовал над учебником латыни - неужели чтобы умереть? Как мое сердце болит по тебе! От ледяного дыхания смерти ты поблек, как роза от изморози. Зачем тебя оторвали от твоей стихии? Юный принц потока, господин баржи, Ratis rex et magister! [принц и повелитель судна (лат.).] Да будет тебе легка земля, мальчик с легкой баржи, лотос, водяная лилия, выброшенная на землю, чтобы умереть. Если бы ты остался жив, Джейкоб, я бы перелил в тебя все мои знания, мой Авессалом, сын мой!

   Он поднялся; слезы бежали по его длинному носу и капали на мое одеяло, как мелкий дождь. Я не понял всех его слов, но понял, что они дышали любовью, протянул руку и произнес:

   - Домине!

   Старик увидел мое лицо, поднял глаза к небу и сказал:

   - О Боже! Благодарю Тебя; он будет жить. Молчи, молчи, любимый, не болтай.

   Я стал быстро поправляться и через три недели снова принялся за занятия. До четырнадцатилетней годовщины моего рождения осталось всего полгода, и м-р Драммонд, иногда справлявшийся о моих успехах, приехал поговорить с Домине о моей будущности.

   - Я могу, - сказал мой прежний хозяин, - поместить его учеником на реке Темзе, но не прежде, чем ему минет четырнадцать лет. Может ли он по правилам училища остаться в вашей школе до этих пор?

   В течение шести месяцев Домине усердно занимался со мной, и я учился прилежно. Наконец определенный срок прошел, и м-р Драммонд явился за мною. Меня переодели, я покинул дом милосердия и через час был в доме Драммондов.

   М-с Драммонд уже знала, что найдет во мне большие перемены, тем не менее изумилась, когда я вошел в комнату со шляпой в руке и поклонился ей. Она протянула мне руку, которую я почтительно взял, и сказала мне "вы". Сара стояла поодаль и с любопытством и удовольствием смотрела на меня; когда я подошел к ней, она застенчиво подала мне ручку. Я расстался с ней, видя в ней существо высшее, теперь же мог смотреть на нее сверху вниз. Не скоро освоилась она со мной и долго продолжала смотреть на меня с уважением и любовью. Я приобрел власть знания.

   По правилам компании судовладельцев каждый желающий работать на реке был обязан прослужить учеником от четырнадцати лет до двадцати одного года, во всяком случае, учиться семь лет. М-р Драммонд предложил мне поступить на палубу одной из его легких барж, предоставляя мне право по желанию перейти на другое судно. Я с благодарностью принял его предложение, отправился в контору общества, подписал бумаги и начал службу.

  

  

   М-р Драммонд познакомил меня с Марблсом, водившим баржу "Полли", и попросил судовщика ласково обращаться со мной. Мой будущий начальник был высок и хорошо сложен, с наклонностью к полноте; у него были красивые черты лица, но глаза небольшие. Его маленький рот улыбался добродушно.

   - Никогда в жизни, мастер [здесь: хозяин.], я не обращался плохо даже с кошкой, - ответил он м-ру Драммонду.

   После первого знакомства Марблс отвел меня на баржу, снабженную мачтой, которую можно было опускать и снова поднимать. На корме помещалась каюта, в носовой части - кухня под палубой. Дверь в каюту оказалась запертой на ключ.

   - Ты будешь жить вот тут, - сказал Марблс, указывая на люк спереди, - совсем один. Другой служащий и я спим в каюте.

   - Значит, у вас есть еще служащий?

   - Да, Джейкоб, - ответил он и про себя пробормотал: - Без него было бы лучше, гораздо лучше. - И он слегка засвистал.

   - У вас большая каюта? - спросил я.

   - Да, довольно большая, но я не могу показать ее тебе теперь: он ушел и унес ключ.

   - Как, ваш помощник унес ключ?

   - Да, - быстро ответил Марблс. - Знаешь, Джейкоб, до дня отплытия лучше поживи на берегу.

   Я не спорил, но в течение двух недель, оставшихся до отплытия, часто заходил на баржу и вскоре привязался к Марблсу. Он покорил меня своей добротой.

   Как-то раз я пришел на баржу довольно рано и увидел дверь каюты открытой; второй ее обладатель расхаживал по палубе вместе с Марблсом. Это был красивый, высокий молодой человек, которому не минуло еще и тридцати лет. Держался он смело, но это противоречило бегающему взгляду его глаз.

   - Вот наш мальчик-ученик, - сказал ему Марблс, и, обращаясь ко мне, прибавил: - Это Флеминг.

   - Так, малыш, - сказал Флеминг, окинув меня взглядом. - Значит, поплывешь с нами? Мне кажется, что твое отсутствие было бы приятнее, чем твое общество. Во всяком случае, советую тебе держать язык за зубами. Когда мне кто-нибудь не по душе, я его спускаю в реку, а потому держи ухо востро.

   Мне не понравились его слова, и я ответил:

   - Я думал, что баржей распоряжается Марблс и что я должен слушаться только его приказаний.

   - Да неужели? - произнес он насмешливо. - Вот что, малый, умеешь ли ты плавать?

   - Нет, не умею, - ответил я, - хотел бы уметь.

   - Так поскорее научись. Думаю, мне придется когда-нибудь схватить тебя за шиворот и отправить по стопам твоего отца.

   - Флеминг, Флеминг, спокойнее, - сказал Марблс, который несколько раз дергал его за рукав. Обращаясь ко мне, он прибавил: - Флеминг только шутит.

   - Хорошо, - сказал я, оборачиваясь к Флемингу, - если мне суждено упасть через борт, то лучше теперь же объяснить мистеру Драммонду, где он должен отыскивать меня, если я сгину.

   - Что за глупости, - сказал Флеминг, меняя тон. - Дай руку, я только хотел попробовать, из какой материи ты сделан.

   Тем не менее я решил научиться плавать, в тот же день приступил к делу и вскоре одолел это искусство. Накануне отхода баржи, которая должна была нести вниз реки кирпич, я зашел к моему достойному старому наставнику Домине Добиензису и простился с ним. На прощанье он привел мне множество исторических примеров того, как люди из народа достигали высокого положения, подарил латинскую библию и благословил меня. Матрона снабдила меня большим ломтем сладкого хлеба.

   На следующее утро в шесть часов мы отошли. Стоял прекрасный день, по берегам бежали красивые ландшафты. Марблс поручил мне стать на руль на время их завтрака. Он начал было давать мне наставления, но я прервал их, сказав, что знаю реку не хуже его самого. Я узнавал знакомые предметы и с удовольствием смотрел на них. Но скоро мне стало тяжело; мы приближались к месту гибели моих родителей.

   Я провел баржу мимо моста Петни и стал выбираться из мелкого места, когда Марблс и Флеминг вышли на палубу.

   - Как! - вскрикнул Марблс. - Мы прошли мост? Почему же ты не позвал нас?

   - Я много раз проводил здесь баржу десятилетним ребенком, - ответил я. - Но теперь вода поднимается, вам лучше стать на руль, не то нас нанесет на берег.

   - Отлично, - сказал Флеминг. - Я никак не думал, что он будет нам помощником; но тем лучше.

   И он зашептал что-то Марблсу. Марблс покачал головой.

   - Не нужно этого, Флеминг, не годится.

   - Так ты когда-то сказал и про себя, - со смехом возразил Флеминг.

   - Сказал, сказал, - ответил Марблс, сжимая кулаки, - но повторяю, не пробуй этого. Скажу больше: ты этого не сделаешь.

   - Не сделаю? - высокомерно бросил Флеминг.

   - Да, - спокойно ответил Марблс, - я повторяю, не сделаешь! Ну, Джейкоб, передай мне руль, а сам ступай завтракать.

   Я уже подошел к двери в каюту, как вдруг Флеминг схватил меня за руку и повернул.

   - Вот что, милейший, - сказал он, - пойми, ты никогда не войдешь в эту каюту; пойми также, что, застав тебя в ней днем или ночью, я переломаю тебе все кости; есть ты можешь или в кухне, или на палубе.

   Я уже видел, что Флеминг почему-то держал в руках Марблса, тем не менее ответил:

   - Если мистер Марблс скажет это, я исполню; он один и распоряжается здесь.

   Марблс промолчал, вспыхнул и посмотрел на небо.

   - Ты увидишь, - продолжал Флеминг, - что здесь распоряжаюсь я, а потому будь благоразумен; может быть, наступит такое время, когда ты станешь свободно входить и выходить из каюты; это зависит от тебя, когда мы лучше познакомимся...

   - Никогда, Флеминг, никогда, - твердо и громко произнес Марблс. - Этого никогда не будет.

   Флеминг пробормотал что-то и принес из каюты мой завтрак, который я съел с большим аппетитом. Вскоре Марблс опять передал мне руль, ушел в каюту вместе с Флемингом, и они долго о чем-то говорили там. Близ Милбанка на палубу вышел Марблс, взял руль, приказал мне пройти на нос и приготовить якорь к спуску.

   - Приготовить якорь? - спросил я. - Но ведь мы можем идти еще целый час?

   - Знаю, Джейкоб, - но сегодня мы дальше не пойдем. Приготовь же все.

   Я прошел вперед; мы бросили якорь, и я мысленно сказал себе, что мы поступаем не так, как следует, однако придержал язык. Не знаю, хотел ли Флеминг провести меня, или действительно они повиновались приказаниям Драммонда, но он сказал при мне Марблсу:

   - Ты ли выйдешь на берег, чтобы передать письмо конторщику мистера Драммонда, или я пойду?

   - Лучше пойди ты, - ответил Марблс.

   Они ушли обедать; мою порцию Флеминг принес на палубу. Мне нечего было делать, и я сел читать латинский Новый Завет. За четверть часа до сумерек Флеминг приготовился отправиться на берег, принарядился, надел черный костюм и белый галстук. Марблс вывел вперед маленький ялбот, бывший за кормой, и Флеминг поплыл к берегу.

   - Я ничего не понимаю, - заметил я, обращаясь к Марблсу.

   - Конечно, - ответил он, - но я могу объяснить тебе все, если ты обещаешь не проговориться.

   - Хорошо; только докажите, что все в порядке, - ответил я.

   - В порядке ли, Джейкоб, сам суди; но если я докажу тебе, что здесь не делается ничего дурного для хозяина, я думаю, ты сохранишь тайну. Во всяком случае, я не хочу, чтобы ты думал, будто дело хуже, чем оно есть в действительности. Ведь ты же не захочешь повредить мне, Джейкоб?

   И Марблс рассказал мне, что в прежние годы Флеминг жил зажиточно и во время долгой и жестокой болезни жены Марблса давал ему деньги, дал и средства на ее похороны, но разорился, наделал долгов и скрылся от суда. Он явился к Марблсу, прося у него помощи, так как на барже никто не стал бы отыскивать его. По словам Марблса, у Флеминга были друзья, и он по ночам навещал их, получая денежную поддержку; в то же время его родственники старались войти в сделку с кредиторами несчастного.

   - Видишь, - прибавил Марблс, - мог ли я отказать в помощи человеку, который был так добр ко мне? И разве это вредит мистеру Драммонду? Когда Флеминг не в силах исполнить работы при выгрузке товара, он ставит за себя кого-нибудь другого, и это не приносит убытка мистеру Драммонду.

   - Все это, может быть, правда, - ответил я, - только мне совершенно непонятно, почему я не смею входить в каюту и почему он распоряжается здесь, как хозяин?

   - Я должен Флемингу и отдаю ему понедельно свою каюту, таким образом уплачивая свой долг. Ты понимаешь теперь?

   - Понимаю, - ответил я.

   - Ну, Джейкоб, так ты ничего не скажешь об этом никому? Если ты разболтаешь, то только повредишь мне и никому не поможешь.

   - Все зависит от обращения Флеминга со мной, - ответил я. - Я не хочу, чтобы он меня бранил; он ничего не делает на барже и, конечно, не останется здесь долго. Я ничего никому не скажу, если только он не станет худо обращаться со мной.

   Его объяснение не удовлетворило меня. И я решил наблюдать и, в случае чего-нибудь подозрительного, сообщить обо всем Драммонду. Вскоре Марблс позволил мне уйти спать, сказав, что он сам дождется Флеминга. Я пошел в кухню, но мне казалось, что от меня хотели отделаться, и никак не мог заснуть. Около двух часов утра я слышал плеск весел и, не выходя из своего помещения, стал смотреть в щелку люка. Была лунная ночь. Флеминг бросил веревку Марблсу и поднял из лодки синий мешок. Когда мешок этот упал на палубу, он звякнул. Марблс привязал ялбот и подошел к Флемингу, который поднялся на палубу. Я слышал, как помощник судовщика спросил, лег ли я, и получил утвердительный ответ. Я быстро опустил голову, чтобы меня не заметили, и вернулся в постель. Утром меня разбудил Флеминг, и, выйдя на палубу, я увидел, что более двух часов тому назад якорь подняли и что мы уже миновали все мосты.

   - Ну, Джейкоб, здорово ты выспался, - с видимым добродушием сказал Флеминг, - теперь пойди и позавтракай. Закуска уже полчаса ждет тебя.

   Судя по тону Флеминга, я угадал, что Марблс передал ему наш разговор; действительно, весь рейс Флеминг обращался со мною очень дружески. Тем не менее запрет входить в каюту не был снят, да я и не пытался нарушить его.

  

  

   Мы пришли в Мидуэ; я пошел спать, раздевался, но вдруг услышал, что Флеминг вышел на палубу и стал спускать ял. Я выглянул из люка; было очень темно, но я мог видеть, что Марблс передал ему платок и мешок; он отплыл на берег. На рассвете я встретил его.

   - Ну, Джейкоб, - сказал он, - поймал ты меня: я был на берегу у своей милой; но вам, мальчишкам, незачем и знать-то о таких вещах. Будь добр, привяжи-ка язык.

   Раз мы остановились, чтобы сдать груз. И в ту же ночь я услышал говор. Теперь всякий шум будил меня. Было около двенадцати часов. Выглянув из люка, я увидел, как двое каких-то людей вошли на палубу и отправились в каюту. Пробыв там около десяти минут, они вышли в сопровождении Флеминга и сошли с баржи. После выгрузки товара мы пустились в обратный путь и через три дня снова были подле пристани м-ра Драммонда.

   В день нашего возвращения Марблс подошел ко мне и сказал:

   - Я открыл тебе, Джейкоб, свою тайну, а потому, надеюсь, ты не погубишь меня, сказав Драммонду что бы то ни было.

   Я еще раньше решил ничего не говорить нашему хозяину, пока мои подозрения не подтвердятся, но собирался все рассказать моему другу, старому Домине, и когда свиделся с ним, не утаил от него ничего и попросил у него совета.

   - Джейкоб, ты поступил хорошо, - сказал он, - но мог поступить еще лучше: не дай ты обещания, я отвел бы тебя к мистеру Драммонду и заставил бы все сказать ему. Во тьме совершаются только дурные дела! Но ничто не доказано, поэтому, Джейкоб, блюди интересы твоего господина и интересы всего человечества. Может быть, Марблс сказал правду, но все же остерегайся.

   Скоро мы снова отошли с грузом кирпича. Марблс и Флеминг обращались со мной хорошо, и помощник даже предложил мне денег, от которых я отказался.

   Словом, все было хорошо. Не желая быть слишком многословным, скажу, что в течение нескольких месяцев мы сделали много рейсов. Я все время наблюдал и заметил следующее: в известных пунктах Флеминг по ночам отправлялся на берег с мешком и свертками; возвращался с другими тюками и прятал их в каюту; иногда ночью являлись какие-то люди и запирались с ним в каюте; все это происходило, когда предполагалось, что я сплю. Отплывая на берег, Флеминг всегда запирал каюту на ключ. Марблс казался его игрушкой. Из разговоров, которые теперь велись при мне гораздо свободнее, чем прежде, я понял, что Флеминг и не собирается покинуть баржу. Наконец, я решил предпринять что-нибудь с целью лучше узнать положение дел. Раз ночью я вышел на палубу; мы стояли на якоре, было темно, падал пронизывающий дождь. Вглядываясь, я увидел свет в каюте, услышал голоса Марблса и Флеминга, тихонько подкрался к двери, открывавшейся наружу, и приник к щелке. За маленьким столом, друг против друга, сидели Марблс и Флеминг. Перед ними лежала бумага и они делили деньги. Марблс говорил, что ему дано недостаточно; Флеминг смеялся, замечая, что он не заслужил большего. Боясь, что меня увидят, я тихонько вернулся в кровать и хорошо сделал. Едва моя голова скрылась в люке, как дверь каюты распахнулась и вышел Флеминг. Я вполне убедился, что история, которую Марблс рассказал мне - выдумка, но осмотреть помещение Флеминга мне не удавалось.

   Однажды ночью Флеминг опять отправился на берег, а я вышел из моей спальни. На палубе, на водяном бочонке сидел Марблс в позе глубокой задумчивости. Дверь в каюту была закрыта, но там еще горел свет. Видя, что Марблс не двигается, я осторожно подошел к нему: он крепко спал и даже храпел. Я подкрался к двери каюты, она оказалась незапертой. Хотя я не так сильно боялся Марблса, как Флеминга, у меня все же сильно забилось сердце и дрогнула рука, когда я осторожно открывал ее. Но Марблс не пошевелился. Я вошел в каюту и, взяв лампу, осмотрелся. По обеим сторонам помещения стояли две кровати, перед ними два ящика, на которые можно было садиться. Подняв их крышки, я увидел внутри платье. В глубине стояли три шкафа. Я открыл средний, в нем оказались только посуда, ножи и вилки. Шкаф справа был закрыт, но в замке торчал ключ. Я тихонько повернул его, крепкий замок громко щелкнул. Однако Марблс не проснулся. На полках шкафа лежали серебряные ложки, вилки, тарелки, часы, браслеты и всевозможные украшения. Ко всем вещам были привязаны ярлыки с какими-то отметками. Я подошел к третьему шкафу и тоже открыл его. В нем я нашел шелковые платки, кружевные покрывала и другие дорогие материи; на самой нижней полке лежали три пары пистолетов. Осмотрев все, я уже собирался уходить, как вдруг вспомнил, что забыт замкнуть на замок правый шкаф, и, чтобы мои начальники не поняли, что я побывал в каюте, повернул ключ. Замок щелкнул еще громче. Услышав, что Марблс проснулся, я задул лампу и замер. Барочник прошелся по палубе, посмотрел на дверь каюты и немного приотворил ее. Подумав, что лампа выгорела, он снова закрыл дверь и, к моему ужасу, повернул ключ в замке. Что делать? Я не знал; наконец решил позвать Марблса, так как меньше боялся его, чем Флеминга. Но вдруг мне пришло в голову, что, может быть, Марблс войдет, постарается ощупью найти лампу и зажечь ее, а в эго время мне посчастливится в темноте ускользнуть из западни. И эта безумная надежда несколько мгновений заставляла меня молчать. Наконец я решился позвать его и уже подбежал к двери, когда услышал звук весел. Я остановился; ялбот подошел к барже. Раздался стук - это Флеминг вскочил на палубу.

   - Скорее, - сказал он Марблсу, стараясь открыть дверь в каюту. - Нельзя терять ни минуты, нужно достать мешки и утопить все. Двое из "них" выследили меня, и все может открыться.

   Взяв ключ, он распахнул дверь. (Я поставил лампу на стол). Флеминг сел на ящик и стал ощупью искать ее. Марблс сел на другой ящик. Бежать было невозможно. Флеминг вынул из кармана коробочку с фосфорными спичками, чиркнул одной, каюта осветилась - и свет выдал меня. Спичка выпала из рук Флеминга - в каюте опять воцарилась тьма, но теперь это было бесполезно: они видели меня!

   - Джейкоб! - воскликнул Марблс.

   - Он не будет болтать, - заговорил Флеминг, зажег другую спичку и засветил лампу. - Ну, - продолжал он с бешенством, - тотчас же вон из каюты.

   Флеминг вышел; я за ним, но Марблс вмешался. - Стой, Флеминг, что ты хочешь делать?

   - Заставить его молчать - был ответ.

   - Но ты же не убьешь его? - крикнул Марблс, дрожа с ног до головы. - Ты не осмелишься сделать это.

   - Чего я не могу осмелиться сделать, Марблс? Но говорить незачем: он умрет - я не хочу погибнуть ему в угоду.

   - Нет, нет, Флеминг! - закричал Марблс, удерживая меня за руку.

   Я противился изо всех сил; тогда Флеминг выхватил пистолет из кармана и ударил его стволом Марблса по голове. Барочник упал без чувств. Отбросив оружие, Флеминг потащил меня к борту. Я был силен, а он еще сильнее. Наконец он кинул меня в темную, быструю воду. На счастье, я выучился плавать; на счастье также, я был почти не одет. Раньше, чем я успел подняться на поверхность, течение унесло меня так далеко от баржи, что Флеминг не мог различить моей фигуры. Тем не менее у меня было мало надежды на спасение в такую темную ночь и на расстоянии четверти мили от берега. Я боролся изо всех сил. Вдруг до меня донесся плеск весел, и я увидел их над своей головой. Я схватился за одно из них и закричал:

   - Помогите!

   Шлюпка остановилась. Гребец, за весло которого я схватился, вытащил меня, истощенного холодом и борьбой. Меня завернули в теплый плащ, в рот мне влили водки и спросили, откуда я.

   - С баржи "Полли", - был мой ответ.

   - Ее-то мы и ищем. Куда она идет?

   Я рассказал все и прибавил, что человек, по имени Флеминг, бросил меня за борт. Меня вынула из воды команда шестивесельной шлюпки береговой полиции; на руле сидел полицейский офицер.

   Через четверть часа мы подошли к "Полли". Офицер и четверо гребцов вскочили на палубу баржи, оставив в шлюпке меня и двоих гребцов. Тем не менее я все видел и слышал. Полицейских встретил Флеминг, за ним виднелся дрожащий Марблс.

   - Что это? - закричал Флеминг. - Вы речные пираты и собираетесь грабить нас?

   - Не вполне, - ответил офицер. - Но мы явились за вами. Дайте ключ от вашей каюты, - прибавил он.

   - Охотно, - ответил Флеминг, - если вы покажете предписание сделать обыск. Но вы не увидите здесь контрабандных спиртных напитков. Марблс, дай им ключ, я вижу, что они члены береговой стражи.

   Все время молчавший Марблс передал ключ офицеру. Тот открыл потайной фонарь и вошел в каюту. Но напрасно: он ни с чем вышел на палубу.

   - Хорошо, - саркастически сказал Флеминг. - Вы захватили что-нибудь?

   - Погодите немного, - ответил офицер. - Сколько вас на барже?

   - Сами видите, - произнес Флеминг.

   - Да, но с вами был мальчик; где он?

   - У нас нет мальчика, - сказал Флеминг, - двоих совершенно довольно для этого судна.

   - И все-таки я спрашиваю вас, что сделалось с мальчиком, потому что сегодня днем у вас на палубе был мальчик.

   - Если у нас тут и был мальчик, он, вероятно, отправился на берег.

   - Ответьте мне на другой вопрос. Кто из вас бросил его в воду?

   Флеминг вздрогнул, а Марблс вскрикнул: - Не я. Я спас бы его! О, если бы этот мальчик был здесь, чтобы доказать мои слова!..

   - Я здесь, Марблс, - крикнул я, переходя на палубу. - И я говорю, что вы старались спасти меня, пока этот злодей Флеминг не ударил вас по голове; он один бросил меня через борт, чтобы я не рассказал обо всем, что видел в каюте. Я знаю, он велел вам положить вещи в мешки и утопить их.

   Завидев меня, Флеминг отвернулся. Его лица я не мог разглядеть... Простояв так минуты две, он вытянул руки, позволив на них надеть наручники. Марблс же кинулся ко мне, обнял меня и сказал:

   - Мой чудный, честный мальчик! Слава Богу! Он сказал правду, сэр. Все добро утоплено и на канате привязано к рулю. Слава Богу, Джейкоб, ты жив. Вот, сэр, - продолжал он, протягивая руки. - Я заслуживаю всего. У меня не нашлось достаточно силы духа, чтобы остаться честным.

   На руки Марблса тоже надели наручники. Вещи вытащили из воды; мне велели одеться, и когда нас троих доставили в полицейский пост, я тотчас же упал на скамейку и крепко заснул.

  

  

   Флеминга и Марблса увели. Печально смотрел я на моего бывшего начальника, который на прощанье сказал мне несколько добрых, ласковых слов.

   - Нам придется задержать тебя, мальчик, - заметил один из членов суда, явившихся для следствия, - если достойные люди не поручатся, что ты вовремя явишься в суд.

   Я отвечал, что во всем мире знаю только моего хозяина, м-ра Драммонда, и моего школьного учителя, но не могу им дать знать о моем положении.

   Тогда чиновник сообщил м-ру Драммонду обо всем происшедшем, и мой добрый покровитель вскоре явился вместе с Домине. Они прочитали мои показания, поручились за меня и уехали вместе со мной. Я пробыл несколько дней на берегу, проводя все время то с Домине, то с Драммондом, где со мной обращались очень хорошо.

   Вскоре нашли нового барочника для нашей "Полли", и мне нужно особенно подробно описать его. Он большую часть жизни прослужил на военном судне, участвовал во многих сражениях, во время Трафальгарской битвы потерял обе ноги, за что и получил пенсию от Гринвичского госпиталя. С той поры он постоянно работал на реке. Это был живой, широкоплечий человек, который ходил на коротких деревяшках дюймов [Дюйм - английская мера длины, равная примерно 2 5 сантиметра.] в восемь длиною, а потому казался каким-то странным карликом. Он вполне заслуженно пользовался прекрасной репутацией, постоянно был весел, любил выпить и вечно пел прекрасным, сильным голосом. У него имелся неистощимый запас песен, но он почти всегда обрывал их на втором-третьем куплете и нередко, судя по обстоятельствам, менял в них слова. С ним был его сын Том, мальчик моих лет, такой же веселый, как отец, обладавший хорошим голосом и большим запасом юмора. Отца звали Том Бизли, но он был больше известен под прозвищем "старый Том".

   Скоро мы отошли от пристани. Дул попутный ветер. Старый Том стал на руль, а мы, мальчики, подняли мачту и парус с помощью собаки из породы некрупных ньюфаундлендов, которую Том научил брать в зубы конец каната и тянуть его. В ту же минуту веселый инвалид запел песню о парусах, о свежем ветре, о быстром ходе баржи, пересыпая строфы приказаниями и шутками. Младший Том был так же весел, как и его отец, и они перебрасывались остротами, походя на двоих товарищей. Маленький Том обожал отца, и хотя постоянно шалил и любил выпить спиртного, его нельзя назвать испорченным мальчиком. Невдалеке от Батерси старый Том обратился ко мне.

   - Видишь, Джейкоб, маленький дом с двумя трубами? Он принадлежит мне, и там живет моя старуха. Что-то она делает теперь? - Старый Том призадумался, запел подходящую песню, потом, прервав ее, сказал: - Вот что, Том, мальчишка, отвяжи ялик да греби к берегу. Спроси старуху, как она поживает, и скажи, что я здоров и весел.

   Через минуту Том младший уже греб к берегу.

   - Это напоминает мне, как я вернулся к моей матери после первых трех лет службы на море. Я думал, она умрет от радости! - Тут старый Том замолчал, стер слезу с глаз и прибавил: - Как несчастна была она, бедняжка, когда я снова ушел в море, однако позже привыкла к этому. Знаешь, Джейкоб, Том славный мальчик, но не такой серьезный, как ты. Мать балует его, и я не могу быть с ним строг. Смотри-ка, смотри: старуха машет нам. Жаль, что я не могу отправиться к ней, но мне опасно входить в эти бумажные лодчонки: мои деревянные каблуки непременно пробьют дно!

  

  

   Том греб обратно; на половине расстояния между берегом и баржей он нагнулся.

   - Том, Том! - закричала ему с берега мать. - Не смей, Том.

   - Том, Том! - закричал с баржи отец, грозя кулаком. - Не смей, Том!

   Но Том был в полной безопасности. Из корзины с провизией, которую мать дала ему для отца, он вынул бутылку и стал пить из нее.

   - Довольно, Том! - крикнула она ему с берега.

   - Слишком много, мошенник! - крикнул отец с баржи.

   Но Том пил, не обращая на них внимания, пока не нашел, что достаточно угостил себя. Наконец он спокойно подвел ялик к барже, передал мне корзину и сверток чистого белья.

   Взобравшись на палубу, Том кинулся в главный люк.

   - Ты хочешь поговорить со мной, отец? - с улыбкой спросил Том, поглядывая на меня. - В чем дело?

   - В чем дело, мошенник? Как ты смел начать бутылку?

   - Бутылку? Да бутылка цела.

   - Я говорю о виски. Как ты смел пить его?

   - Я был между тобой и матушкой, а потому выпил за ваше здоровье. Разве я не почтительный сын?

   - Жаль, что у меня нет ног.