Маркевич Болеслав Михайлович - Марина из Алого Рога

у принести эту жертву злосчастная Марѳа!...

   Когда Марина стала помнить ее, это была высокая и худая женщина, съ остатками какой-то давнишней чахоточной красоты, съ вѣчно опухшими глазами и вѣчно подвязанною щекой. Вѣчно страдала чѣмъ-нибудь Марѳа Ѳадѣевна, вѣчно о чемъ-то вздыхала. Несчастною ее, въ строгомъ смыслѣ слова, никакъ нельзя было назвать: ²осифъ Козьмичъ не стѣснялъ ее ни въ чемъ, терпѣливо переносилъ ея всяк³я болѣсти и маленьк³е капризы, относился въ ней заботливо и нѣжно, съ нѣкоторымъ даже оттѣнкомъ почитательности. Она, въ свою очередь, благоволила въ нему, бесѣдовала съ нимъ со стереотипно-доброю улыбкой на изсохшихъ губахъ, и не отзывалась о немъ иначе какъ при помощи эпитета "бѣдный": господинъ Самойленко внушалъ почему-то своей супругѣ какую то наивно-высокомѣрную жалостливость въ себѣ, или вѣрнѣе, къ тому, что она называла его "примитивностью". Узнаетъ, напримѣръ, Марфа Ѳадѣевна, что примитивный супругъ отдулъ кого-нибудь по скуламъ: "бѣдный!" промолвитъ она, приподыметъ плечи и прослезится; прибѣжитъ маленькая Марина изъ дѣвичьей и, заикаясь отъ торопливости и смѣха, разскажетъ ей, что "такой смѣшной папаша - все Анютку цѣлуетъ:" Марѳа Ѳадѣевна слабо улыбнется, поведетъ по потолку своимъ кроличьимъ взоромъ и прошепчетъ: "бѣдный!" Отношен³я ея въ Маринѣ отличались не менѣе страннымъ свойствомъ: она любила дѣвочку какими-то внезапными, истерическими взрывами; схватитъ вдругъ ее, поставитъ предъ собою и, глядя всѣми глазами въ ея свѣтлые глазенки и собираясь прыгнуть въ нихъ, начнетъ взвизгивающимъ, захлебывающимся голосомъ: "ты моя, моя, дочь моего сердца, моя избранница, не такъ-ли? Ты мнѣ скажи: я твоя мать, мать, да?... Моя душка, моя Маря, Маруся, Мариниссима!" и зацѣлуетъ ее до слезъ, до боли. А въ иное время ворвется въ комнату живая дѣвочка, Марѳа Ѳадѣевна пискнетъ, откинется одною щекой въ подушку дивана, а другую щеку рукой прикроетъ и махать примется: "ступай, ступай, дитя, ты только тоску мою раздражаешь... тебѣ не понять ея... ступай къ сестрамъ твоимъ - бабочкамъ!" и не видитъ ея по цѣлымъ днямъ... Столь же урывочно занималась она образован³емъ "избранницы своего сердца"; но избранница была понятлива, и учен³е шло успѣшно, а именно: дѣвочка весьма скоро выучилась бойко изъясняться на томъ своеобразномъ нарѣч³и, что въ русской провинц³и слыветъ за французск³й языкъ и на которомъ привыкла сама Марѳа Ѳадѣевна изъясняться смолоду въ домѣ князя-дяди. Едва это было достигнуто, воспитательница заставила избранницу прочесть себѣ вслухъ любимѣйш³я свои мѣста изъ Инд³аны Ж. Санда, "моей настольной книги," выражалась госпожа Самойленкова. Изъ этихъ чтен³й дѣвочка главнѣйшимъ образомъ узнала то, что ея мамаша и кузенъ ея, Анатоль, когда они были еще очень молоденьк³е, тоже собирались уѣхать въ Америку и тамъ кинуться вмѣстѣ въ пропасть... Не менѣе своевременно началось для Марины знакомство и съ русскою литературой: двѣнадцати лѣтъ отъ роду она прочла съ мамашей Подводный камень господина Авдѣева. Подводный камень г. Авдѣева, и Наканунѣ, г. Тургенева, Марѳа Ѳадѣевна почитала величайшими произведен³ями, вышедшими когда-либо изъ-подъ русскаго пера, первое потому, что тамъ "такъ деликатно описываются страсть и долгъ въ женскомъ сердцѣ"; второе по той причинѣ, что "эта Елена, она такъ умѣла собой пожертвовать!" - причемъ интересный эпизодъ изб³ен³я Инсаровымъ нѣмца у Царицынскаго пруда заставляютъ каждый разъ биться до обморока сердце чувствительной дамы, напоминая ей совершенно сходный съ этимъ случай изб³ен³я нѣмца же безподобнымъ княземъ Анатолемъ въ Красномъ Кабачкѣ, "увеселительномъ мѣстѣ близъ Санктъ-Петербурга", объясняла она. За эту штуку безподобный Анатоль чуть не попалъ въ солдаты, но гроза какъ-то прошла мимо, и по этому поводу не разъ пришлось маленькой Маринѣ выслушивать нѣсколько фантастическ³й разсказъ, прерываемый вздохами и слезами, о томъ, какъ "готовы были уже солдатская фуражка и шинель, и палачъ готовился сломать шпагу надъ этимъ благороднымъ челомъ... Но въ то самое время, въ тотъ самый часъ, всѣ петербургск³я фрейлины, собравшись во дворецъ, кинулись къ ногамъ Государя - а въ этотъ день, къ счаст³ю, были Его именины,- и всѣ онѣ принялись плакать и молить, чтобъ Онъ въ этотъ радостный для Росс³и день сдѣлалъ имъ одинъ подарокъ. - Не плачьте, фрейлины, сказалъ на это Государь,- встаньте и скажите: какой вы отъ меня подарокъ желаете получить?- Отдайте намъ, Ваше Величество, нашего перваго кавалера, князя Анатол³я Сергѣевича Серебрянаго-Телепнева! въ одинъ голосъ закричали фрейлины... и Онъ усмѣхнулся и простилъ!!" заканчивала замирающимъ голосомъ Марѳа Ѳадѣевна, всхлипывая и быстро крестясь подъ толстыми складками шали, въ которую неизмѣнно куталось ея зябкое и дряблое тѣло...

   ²осифъ Козьмичъ въ воспитан³е Марины не вмѣшивался, но способствовалъ ему всѣми зависѣвшими отъ него средствами: наряжалъ давать ей уроки учителей алорожскихъ школъ. причемъ строго наказывалъ имъ являться "въ своемъ видѣ, отложивъ хоть на это время свойственное имъ безобраз³е",- выписалъ ей нѣмку-наставницу. Нѣмка-наставница оказалась молодою дѣвицей, съ необычайно алыми щеками и округлостью корсажа, доведенною до размѣровъ почти миѳологическихъ. Въ тайны нѣмецкой рѣчи она свою воспитанницу посвятить успѣла не вполнѣ, такъ какъ большую часть дня проводила на огородѣ, поѣдая свѣж³е стручки гороха, съ тою неуступчивою выдержкой и систематическою жадностью, которыми отличается великая германская раса, а въ интервалахъ обмѣниваясь хихиканьемъ и нѣжными взглядами съ соотечественникомъ своимъ, молодымъ винокуромъ, окна котораго, по счастливому стечен³ю обстоятельствъ, выходили прямо на огородъ. Достойный господинъ Самойленко, въ свою очередь, пристрастивш³йся за то время къ гороху, тутъ же разсчиталъ предпр³имчиваго винокура, - а чувствительная Марѳа Ѳадѣевна, "pour achever l'éducation de sa fille", отдала Марину въ панс³онъ въ губернск³й городъ, оставивъ наставницу ея при себѣ, въ качествѣ компан³онки...

   Панс³онъ, въ который поступила Марина, основанъ былъ "съ спец³альною цѣлью образован³я русскихъ женщинъ соотвѣтственно новѣйшимъ требован³ямъ педагогической науки и общества",- такъ, во всякомъ случаѣ, значилось въ программѣ, отпечатанной на веленевыхъ листкахъ и въ безчисленномъ множествѣ экземпляровъ разосланной предъ открыт³емъ заведен³я на тысячу верстъ кругомъ. Содержательница его, нѣкая княгиня Коровай-Архалукова, рожденная Бубликова, - какъ вскорѣ стало это извѣстно во всей окружной странѣ,- разошлась съ своимъ супругомъ, почтеннымъ, но отсталымъ армейскимъ полковникомъ, единственно въ виду того, чтобы "посвятить себя всецѣло дѣлу общественной пользы", - что, разумѣется, не мало способствовало на первыхъ порахъ успѣху ея панс³она. Служен³е княгинею "новѣйшимъ требован³ямъ педагогической науки" и пр. было дѣйствительно изумительно: кромѣ общихъ предметовъ, воспитанницамъ ея преподавались "всѣ новѣйш³е языки Европы, ботаника и хим³я, минералог³я и зоолог³я, соц³олог³я въ общихъ чертахъ и физ³олог³я" (с³я послѣдняя, впрочемъ "только по сихъ поръ" объяснялъ, показывая на оконечность своего жилета и цѣломудренно опуская глава, старикъ учитель нѣмецкаго языка, котораго "новѣйш³я требован³я" приводили постоянно въ нѣкоторое смущен³е, и почитавш³й поэтому необходимымъ, въ огражден³е доброй славы заведен³я, увѣрять любопытствующихъ, что свѣдѣн³я, сообщаемыя воспитанницамъ онаго по части физ³олог³и, никакъ не распространяются ниже ихъ пояса). Въ старшемъ классѣ - до котораго впрочемъ не дошла ни одна изъ питомицъ княгини Коровай-Архалуковой,- предполагались даже курсы судебной медицины, патолог³и и акушерскаго искусства, но на это, къ сожалѣн³ю, не воспослѣдовало разрѣшен³я со стороны начальства.

   Марина, безъ экзамена, принята была въ одинъ изъ высшихъ классовъ панс³она и пробыла въ немъ два года; за это время она по-французски говорить отучилась, а нѣмецк³й языкъ и вовсе позабыла, изъ истор³и знала хорошо только, что Лютеръ и Дантонъ были велик³е реформаторы и отцы современной свободы, а изъ математики ничего не помнила; за то удержала въ памяти цѣлый коробъ всякихъ научныхъ и просто современныхъ терминовъ, прочла два тома сочинен³й Бѣлинскаго и три тома Писарева и исписала мелкимъ почеркомъ четвертушекъ шестьдесятъ кругомъ собственными измышлен³ями на темы, заданныя ей знаменитѣйшимъ преподавателемъ и краеугольнымъ камнемъ панс³она, учителемъ литературы Лев³аѳановымъ, а именно: "о политико-соц³альномъ значен³и типа Катерины въ Грозѣ Островскаго", и "о критическомъ отношен³и къ авторитетамъ, какъ необходимомъ услов³и всякаго здороваго мозговаго развит³я".

   Скоропостижная кончина Марфы Ѳадѣевны - она умерла отъ разрыва сердца,.. иначе ей словно и умереть нельзя было, бѣдной! - вернула Марину въ Алый-Рогъ. Ей едва минуло тогда семнадцать лѣтъ. ²осифа Козьмича она нашла чуть не близкимъ въ отчаян³ю: онъ по-своему искренно любилъ покойницу. Компан³онка ея, велегрудая дочь Герман³и, обливалась по ней неизсякаемыми слезными потоками. Старушка, служившая у нея со временъ ея молодости, лежала безъ языка, сраженная этою смерт³ю. Одна Марина предъ этимъ бѣднымъ, длиннымъ и изсохшимъ, какъ старая метла, трупомъ стояла недвижная и невозмутимая, не ощущая ничего внутри себя, кромѣ какой-то тайной злобы на то, что вотъ всѣ они плачутъ - и о чемъ плачутъ, когда это простой, естественный законъ!- и только одна она не можетъ, не чувствуетъ...

   И вспоминала она, какъ долго еще потомъ мучилась она этою мыслью и допрашивала себя: права она или нѣтъ въ этомъ своемъ безчувств³и?... и какъ разрѣшила она вопросъ тѣмъ, что развитое существо свободно отъ всякихъ условныхъ понят³й, что смерть матери есть такое же обыкновенное явлен³е, какъ всякое другое, и что нѣтъ причины не относиться къ нему трезво. Стоитъ только обратить вниман³е на проч³е организмы, разсуждала Марина подъ свѣжимъ впечатлѣн³емъ поучен³й своихъ панс³онскихъ наставниковъ, - развѣ животныя, птицы убиваются и плачутъ, когда при нихъ зарѣжутъ или подстрѣлятъ ихъ мать, отца, брата? Они и не знаютъ, кто ихъ мать и отецъ!...

   Но, странное дѣло, въ то самое время, когда разсуждала она такъ правильно и естественно, она равнодушно видѣть не могла опечаленныя лица окружавшихъ ее, и уходила изъ дому на цѣлые дни, не зная, какъ совладать съ безтолково томившимъ ее недовольствомъ собою. "Назадъ надо, въ панс³онъ, что мнѣ здѣсь дѣлать?" говорила она себѣ порою,- и тутъ же внутренно сознавалась, что ждетъ ее тамъ та же тоска, что не оставила она тамъ ни одного существа, къ которому бы тянуло ее, съ которымъ сладко было бы свидѣться ей... Пусто и холодно, какъ въ заброшенномъ амбарѣ, было въ этой молодой душѣ!...

   Однажды, роясь въ старинномъ рабочемъ столикѣ, въ числѣ другихъ вещей покойницы, переданномъ ей ²осифомъ Козьмичемъ, попался ей клочокъ разорваннаго письма, давнишняго письма, какъ можно было судить по желтизнѣ бумаги и выцвѣтшимъ почти до неразбираемости слѣдамъ чернилъ на ней. Крупный почеркъ ²осифа Козьмича - письмо было писано имъ и очевидно къ Марѳѣ Ѳадѣевнѣ,- помогъ Маринѣ прочесть его кое-какъ.

   Вотъ что содержалось на этомъ оторванномъ клочкѣ:

  

   "...и сама религ³я наставляетъ насъ отпущать вины другъ другу. И письмо твое говоритъ о семъ умилительно! Я отъ слезъ едва могъ оное дочитать, и нѣмѣю! Великое это слово, что ты рѣшилась написать: Марина моя дочь! Предъ благородствомъ души безсильно все! Я конечно съ этой минуты не рѣшусь упоминать болѣе даже по имени Двугорскаго (такъ называлось имѣн³е Серебряныхъ-Телепневыхъ, въ которомъ взросла Мареа Ѳадѣевна,), ибо и посейчасъ отъ волнен³я души руки дрожатъ и слезы въ очахъ. Надѣюсь въ скорости покончить со сдачею ратниковъ и вернуться обнять тебя, какъ лучшаго друга. Все прошлое должны мы теперь предать забвен³ю, и пусть твоя (подчеркнуто было въ подлинникѣ,) дочь будетъ отнынѣ нашею дочерью, равно любимою, когда пр³ѣду обратно, то устрою и съ той стороны, чтобы..."

  

   Марина прочла разъ, и два, и еще разъ, судорожно сжала бумагу въ похолодѣвшей рукѣ - и спѣшно принялась перерывать ящикъ рабочаго стола, надѣясь найти въ немъ остальные клочки письма... Но тамъ, кромѣ старыхъ счетовъ и аптечныхъ обертокъ отъ пластырей, которыми вѣчно облѣплена была покойная г-жа Самойленкова, ничего не отыскалось...

   Но, и того, что прочла она, было довольно... Она не была дочерью ²осифа Козьмича,- это явствовало для нея изъ этихъ строкъ, писанныхъ имъ очевидно тотчасъ вслѣдъ за получен³емъ письма отъ покойной ея матери, въ которомъ та, какъ видно, извѣщала его о рожден³и этой своей дочери... И онъ простилъ, какъ прощала и она ему всю жизнь всякихъ Анютокъ и Матрешекъ, разсуждала Марина, простилъ за ея "великое", прямое слово!...

   Марину вдругъ прошибло умилен³е. Мать, предъ трупомъ которой безчувственно стояла она недавно, которая вызывала въ ея памяти до сихъ поръ лишь как³я-то смѣшныя представлен³я всякихъ сантиментальныхъ чудачествъ,- представилась ей вдругъ въ какомъ-то с³ян³и... Эта слабая и больная женщина выростала въ ея воображен³и до велич³я "Катерины въ Грозѣ", ибо и она не затруднилась сказать мужу: да, я согрѣшила предъ писаннымъ закономъ, потому что признаю другой, высш³й законъ - естественное влечен³е!... Я любила и отдалась свободно тому, кого любила, и не унизила себя ложью и обманомъ, а стою предъ тобою, гордо поднявъ голову, и объявляю, что дочь моя - не твоя дочь!...

   Кто былъ отецъ ея, назвать его себѣ было не трудно Маринѣ. Съ дѣтства она одно это имя привыкла слышать въ устахъ Марѳы Ѳадѣевны; этотъ обликъ, насмѣшливый, дерзк³й и красивый, онъ воспроизводился тутъ же предъ ней на ея столахъ и окнахъ, во всевозможныхъ, темныхъ, свѣтлыхъ, раскрашенныхъ видахъ, въ рамахъ, рамочкахъ, медальонахъ, браслетахъ, унаслѣдованныхъ ею отъ покойной матери. Это былъ все онъ же, безподобный князь Анатоль, "водивш³й балы въ Аничковскомъ" и котораго когда-то спасли отъ Сибири плѣненныя имъ фрейлины... Марина вспоминала, что именно этому времени ея рожден³я соотвѣтствовало послѣднее, довольно продолжительное пребыван³е Анатол³я въ Двугорскомъ, о чемъ столько разъ вздыхая разсказывала ей Марѳа Ѳадѣевна, каждый разъ со слезами добавляя въ этому разсказу, что "послѣ тѣхъ послѣднихъ ихъ дней", онъ, вернувшись въ Петербургъ, получилъ полкъ и женился вслѣдъ затѣмъ на графинѣ Осовицкой... Въ тѣ послѣдн³е ихъ дни, объясняла себѣ Марина, предъ разлукою, они не въ силахъ были сдержать охватившей ихъ страсти... и...

   Бѣдная Марина, она не знала - Марѳа Ѳадѣевна не признавалась ей въ этомъ,- что всуе произносили имя князя Анатоля ревнивыя уста ²осифа Козьмича въ бесѣдахъ его съ супругою о ея прошломъ въ Двугорскомъ, что отношен³я Анатоля въ пламенѣвшей по немъ кузинѣ выразились разъ навсегда въ слѣдующемъ жестоко откровенномъ признан³и, которымъ онъ однажды, во времена еще первой ихъ молодости, отвѣчалъ на одну изъ ея нѣжныхъ выходокъ: "vois-tu, ma chère Martha, je t'aime bien, mais je dois t'a vouer que si nous étions restés toi et moi seuls au monde, le monde ne recommencerait plus!" {Вотъ видишь-ли, другъ мой Марѳа,- я тебя очень люблю, но долженъ тебѣ признаться, что еслибы въ м³рѣ осталось только насъ двое,- м³ръ бы кончился.}

   Но не знала этого Марина,- и честный подвигъ ея матери, явствовавш³й для нея изъ тѣхъ строкъ ²осифа Козьмича, исполнялъ ее какою-то внутреннею гордостью и самодовольствомъ; покойница пр³обрѣтала въ, ея глазахъ то обаян³е, то значен³е, как³я никогда не имѣла для нея при жизни... Да, это была высокоуважительная личность! рѣшила дѣвушка на своемъ современномъ языкѣ...

   Къ господину Самойленкѣ, послѣ сдѣланнаго ею открыт³я, она испытывала странное смѣшен³е чувствъ: если, съ одной стороны, радовала ее мысль, что никак³я физическ³я связи не обязываютъ ее болѣе относительно этого эксъ-отца ея, что она теперь въ правѣ выражать свободно свое отвращен³е къ его грубости, несовременности, къ цинизму его нравовъ, то, съ другой, она не могла отказать ему въ извѣстномъ благоволен³и за то, что онъ умѣлъ найти въ себѣ достаточно здоровыхъ началъ, чтобъ отрѣшиться отъ заскорузлыхъ предразсудковъ своей среды, отнесся вполнѣ гуманно къ высокой нравственной честности той, съ которою связанъ былъ путами церковнаго брака, и теперь, послѣ смерти ея, какъ бы еще съ большею деликатностью исполняетъ данный ей обѣтъ: "пусть твоя дочь будетъ отнынѣ нашею дочерью"... Это чувство признательности къ гуманности ²осифа Козьмича поднялось у Марины еще на одну степень послѣ того, какъ онъ, по первому ея намеку, поспѣшилъ отпустить изъ Алаго-Рога бывшую наставницу ея, полногрудую нѣмку, хотя, въ понят³яхъ нашей героини, онъ нисколько и не былъ обязанъ къ такой жертвѣ... Она даже рѣшила внутренно, въ благодарность за этотъ его поступокъ, отложить на неопредѣленное время отъѣздъ свой въ Цюрихъ, въ женск³й университетъ; намѣрен³е это принято было ею тотчасъ вслѣдъ за открыт³емъ ею тайны своего рожден³я, - каковое, по ея разсужден³ю, прекращало всяк³я обязательныя отношен³я ея къ мужу ея матери...

   Такимъ образомъ осталась жить въ Аломъ-Рогѣ наша героиня, и между ею и ея "эксъ-отцомъ" установился modus vivendi, который если и не вполнѣ удовлетворялъ чадолюб³ю господина Самойленки, какъ могъ замѣтить это читатель изъ разговора его съ графомъ Завалевскимъ,- то, по крайней мѣрѣ, со стороны Марины не возбуждалъ никакихъ сѣтован³й. Она пользовалась полною свободой, выписывала себѣ сколько и какого-бы содержан³я ей ни вздумалось книгъ и бродила по лѣсамъ, верхомъ и пѣшкомъ, съ утра и до поздняго вечера.

   Это времяпровожден³е предпочитала она всѣмъ другимъ. Попытала было она педагогической дѣятельности, стала ходить въ сельскую школу, робятокъ учить,- да ничего изъ этого не вышло... Не легкимъ оказывалось для нея дѣломъ втолковывать ученикамъ своимъ, напримѣръ, "о равноденств³и, о зимнемъ и лѣтнемъ солнцестоян³и, да о двойномъ обращен³и земли вокругъ солнца и вокругъ своей оси", когда сама она объ этихъ премудростяхъ вынесла самыя слабыя понят³я изъ лекц³й своего панс³онскаго учителя географ³и, который вообще больше напиралъ на счетъ "бѣдственнаго положен³я пролетар³ата въ Англ³и..." Побилась-побилась Марина и - кинула.

   Лѣса,- дубы, сосна, да липа Аларожскихъ лѣсовъ,- тянули ее къ себѣ съ дѣтства. Въ нихъ было что-то ей родное, знакомое... знакомое и родное до того, что ей казалось иногда, что въ ней самой живетъ и дышетъ эта могучая, таинственная и равнодушная жизнь лѣса, что она безчувственна къ людямъ, потому что никакое людское чувство не могло итти въ сравнен³е съ тѣмъ, что ощущала она въ безмолв³и и глуши своихъ лѣсовъ... По цѣлымъ часамъ могла она просиживать одна на старомъ пнѣ въ какомъ-то полуснѣ, полубдѣн³и, безъ мысли въ головѣ и съ безконечною толпой образовъ, въ смутныхъ очертан³яхъ пробѣгавшихъ предъ ея внутренними очами, по цѣлымъ часамъ любила прислушиваться въ дальнему стуку топора, да повторять про себя за прохожею пѣвуньей ея задушевную и унылую пѣсню,- и въ теплыя лѣтн³я ночи, набредя средь полянки на огонекъ стараго пастуха, слушать, слушать безъ конца его шамкающ³е разсказы про гайдамаковъ, да вѣдьмъ, да про то время, когда "еще настоящ³е паны жили въ ихъ сторонѣ".

   - И никого, ничего я до сихъ поръ, кромѣ васъ, не любила, старые друзья! говорила теперь себѣ Марина, сидя у корня старой сосны и тоскливо поводя взоромъ кругомъ по красноватымъ стволамъ великановъ, звенѣвшихъ надъ нею своими длинными свѣжими иглами...

   Любила! да знала-ли она до сихъ поръ, что значитъ любить!... и кого было ей любить... и за что? И тому-ли учили ее до сихъ поръ? Презирать, ненавидѣть, проклинать - въ ожидан³и новаго строя, когда водворится общее для всѣхъ людей счаст³е - "животное счаст³е", съ горькою улыбкой вспомнила она слова Пужбольскаго,- вотъ что проповѣдывали ей ея наставники, ея книги... Лишь они одни, старые друзья ея, никого не проклинали и не обѣщали ничего, но все, что напускали люди злобы въ ея душу, смолкало подъ родною ихъ сѣнью, подъ "вѣчный гулъ и сладк³й шопотъ ихъ..."

   И вотъ она узнала... она встрѣтилась съ нимъ... это было воскресенье! Съ перваго дня, съ перваго слова - она повѣрила!.. Повѣрить - какимъ блаженнымъ ощущен³емъ исполнило ее всю тогда это чувство! Страстно, всею душой, всѣмъ существомъ своимъ повѣрить - вотъ оно, то негаданное счаст³е, о которомъ съ дѣтства не слыхала она ни отъ кого, никогда, и къ которому безсознательно, какъ былинка къ свѣту, тянулась она въ истомѣ душевной пустоты... Знать лишь одно, знать, что онъ - правда и добро,- и радостно... какъ та, какъ Мар³я Египетская... попрать ногами весь прежн³й, безсмысленный хламъ, и итти за нимъ, за его словомъ, "въ пустыню, въ Лив³йскую степь!..." И ничего болѣе не нужно, ничего иного не требовала она отъ судьбы какъ вѣрить, ему вѣрить, какъ внимать его его тихому слову, какъ угадывать его по его глубокимъ и печальнымъ глазамъ!...

   Но кто она, что она для него?- Леденящимъ, могильнымъ холодомъ обдавало Марину при этомъ помыслѣ...- Случайная встрѣча, дикая дѣвочка, возбуждающая въ немъ любопытство и жалость, и которую онъ завтра - уѣдетъ и забудетъ... А онъ не знаетъ, не догадывается, что пробудилъ онъ въ ней человѣческую душу, и что не вправѣ кинуть ее теперь въ ровъ звѣриный, на жертву отчаян³я!

   Руки Марины въ изнеможен³и упали на ея колѣни.

   А надъ нею подъ набѣжавшимъ вѣтромъ шевелились сосновыя вершины, и непривычнымъ ропотомъ печали отзывался въ ея ушахъ знакомый ихъ лепетъ. Не убаюкать намъ, какъ прежде, твою тоску, казалось шептали они,- ту жажду, что томитъ тебя теперь, утолить мы безвластны...

   Но вотъ среди шелеста вѣтра до чуткаго уха доносятся друг³е звуки: кто-то идетъ, близится, тяжело двигаясь, поламывая встрѣчные сучья, продираясь, слышно, сквозь жимолость и можжевеловые кусты... Мирно свернувш³йся кренделемъ Каро мгновенно вскидываетъ вверхъ свою умную голову, глухо рычитъ - и вдругъ со всѣхъ ногъ кидается на встрѣчу идущему, оглашая лѣсъ встревоженнымъ лаемъ.

   Слышится громко проклят³е, болѣзненный визгъ собаки, и новый, отчаянный лай.

   - Каро, Каро!... Назадъ! ²с³!... И Марина безстрашно кинулась къ мѣсту борьбы.

   Изъ оврага поднялась голова въ мѣховой шапкѣ, съ воинственно приподнятымъ надъ нею толстымъ сукомъ... Марина узнала хромаго кузнеца. Онъ усердно выкарабкивался теперь изъ цѣпкаго кустарника, съ помощью котораго удалось ему подняться вверхъ по кручѣ, защищаясь въ то же время отъ надрывавшагося на него пуделя...

   - Назадъ, назадъ, Каро!' Не трогать его! кричала Марина, съ ужасомъ представляя себѣ, что разсвирѣпѣвш³й кузнецъ убьетъ сейчасъ ея собаку своею дубиной.

   Голосъ дѣвушки поразилъ его: онъ обернулся, опустилъ сукъ, между тѣмъ какъ Каро, отбѣжавъ отъ него и перемѣняя нападен³е на защиту, храбро уставлялся, впереди госпожи своей, готовый по первому ея знаку схватить за горло дерзкаго нарушителя ея покоя...

   - Пса жалѣете! съ злымъ укоромъ на лицѣ и не двигаясь съ мѣста, пробормоталъ кузнецъ:- а онъ меня, анаѳема, въ клочья порвалъ, такъ то якъ мнѣ считать?...

   И онъ приподнялъ дѣйствительно оторванную пуделемъ часть полы своего дыряваго кафтана.

   - Я вамъ заплачу за убытокъ! поспѣшила молвить Марина.

   - Коли будетъ на то милость ваша, не обидьте увѣчнаго! проговорилъ онъ на это тотчасъ же смягчившимся голосомъ.

   Но глаза его глядѣли на Марину все тѣмъ же, знакомымъ ей, угрюмымъ и недоброжелательнымъ взглядомъ.

   Что-то опять похожее на страхъ предъ непонятною злобой къ ней этого человѣка шевельнулось въ душѣ дѣвушки...

   - Ну, пойдемъ, Каро милый, пойдемъ, пора намъ! заторопилась она и, продѣвъ платовъ въ его ошейникъ, во избѣжан³е новой войны, двинулась съ нимъ впередъ по первой, едва протоптанной, тропинкѣ, кинувшейся ей въ глаза.

   - А куда же вы, барышня, пошли? крикнулъ ей кузнецъ, окончательно выбравш³йся тѣмъ временемъ изъ кустовъ.

   - Домой, неохотно и не сейчасъ отвѣчала ему Марина.

   - Такъ по той тропкѣ не дойти вамъ... по той тропкѣ никуда не дойти... мѣсто не прохожее... И сюды-то якъ прошли - дивиться надо...

   Она остановилась въ недоумѣн³и: въ самомъ дѣлѣ это было совершенно невѣдомое ей мѣсто; и какъ очутилась она здѣсь, съ какой стороны зашла, она сообразить не могла теперь...

   - А вотъ вы же ходите? возразила она тѣмъ не менѣе кузнецу.

   - Я-то? молвилъ онъ, подвигаясь въ ней. - Я завсегда тута хожу... Мнѣ сюды-то ближай... съ берега въ гору прямкомъ... Хошь хромой, а окромѣ меня никому не пройти... Потому знать надо, промолвилъ кузнецъ, значительно качнувъ головой.

   - Вы говорите "берегъ?" спросила Марина.- Тутъ внизу Алый-Рогъ течетъ?...

   - Церковище тутъ самое, отвѣчалъ онъ, поглядывая на нее изъ-подъ красныхъ мѣшковъ своихъ вѣкъ.

   - Откуда течетъ?

   Онъ махнулъ рукой себѣ за спину.

   - Благодарствуйте! кивнула она ему головой;- теперь я знаю, куда мнѣ идти.

   И, повернувшись правымъ плечомъ въ оврагу, она направилась прямо, отыскивая глазами новую тропинку въ этомъ направлен³и. Она скоро нашла ее и пошла по ней не оглядываясь.

   Кузнецъ заковылялъ за нею... Какъ она ни прибавляла шагу, онъ не отставалъ отъ нея, и до слуха ея то и дѣло доносились его тяжелое дыхан³е и как³я-то произносимыя имъ сердитыя междомет³я...

   Досада взяла Марину. Она остановилась, обернулась:

   - Куда же это вы за мной? спросила она, сверкнувъ по немъ глазами.

   - А за вами, за вами, ваше высокород³е, отвѣчалъ онъ, скидывая шапку и кланяясь ей преувеличенно низкимъ поклономъ, - тропка-то все одна... что мужику, что панамъ,- все одна...

   Она вся покраснѣла даже, такъ совѣстно ей сдѣлалось...

   - Вы тоже въ усадьбу? пролепетала она, стараясь улыбнуться ему.

   - А туда, туда, во дворецъ, точно, подтвердилъ кузнецъ.- Отъ самого (онъ разумѣлъ ²осифа Козьмича), отъ самого прислано... Князья тутъ ще як³е-съ понаѣхали, слыхать... такъ велѣно, чтобы на счетъ экипажевъ... Отколь же это они понаѣхали, знаете? обратился онъ уже съ прямымъ вопросомъ самъ въ Маринѣ.

   - Изъ Петербурга, отрѣзала она.

   - Такъ, такъ, бормоталъ за нею кузнецъ. - А что же вы, барышня, не съ тѣми князьями теперича, а однѣ, въ бору... почитай и сами не знаете, какъ въ него попали?...

   Страннымъ, и не только страннымъ, дерзко насмѣшливымъ выражен³емъ, показалось Маринѣ (въ такомъ ужь настроен³и была она), звучалъ его голосъ при этомъ...

   - А если мнѣ больше нравится одной быть, чѣмъ съ ними! досадливо, подъ первымъ впечатлѣн³емъ, проговорила она и тотчасъ же вслѣдъ затѣмъ подумала, что ей не только это, а и вовсе не слѣдовало отвѣчать.

   Кузнецъ издалъ какой-то неопредѣленный звукъ, похож³й на свистъ. Марина чуть не задыхалась отъ быстрой ходьбы: она въ эту минуту готова бы была, кажется, отдать свою любимую венгерскую куртку для того, чтобы хоть пятью минутами ранѣе избавиться отъ своего нахала-спутника.

   Тропинка выводила ихъ снова къ обрыву; съ высокаго хребта его, сквозь частый лѣсъ, блеснули на мгновен³е предъ ними свѣтлыя струи Алаго-Рога.

   - А вечоръ-то вы, заговорилъ опять кузнецъ,- далеко съ господами ѣздили... по рѣкѣ-то?...

   Онъ точно зналъ, куда и чѣмъ больнѣе уколоть ее.

   - А вамъ на что? негодующимъ голосомъ произнесла она, останавливаясь на мигъ перевести дыхан³е.

   Онъ воспользовался этимъ, чтобы шагнуть ближе къ ней, и пытливо устремилъ на нее снова свои прищуренные, злые глаза.

   - А мнѣ ничего, барышня, мнѣ ничего! залепеталъ онъ тутъ же привычнымъ ему въ этихъ случаяхъ, пѣвучимъ и жалостливымъ тономъ.- Я видѣлъ, какъ вы это ѣхали... Такъ потому и спросилъ...

   - Мы васъ не видали! рѣзко промолвила на это Марина и двинулась опять впередъ.

   - Знамо, что не видали, какимъ-то нежданнымъ, таинственнымъ шопотомъ отвѣчалъ на это кузнецъ; Маринѣ даже жутко сдѣлалось;- только я завсегда коло тѣхъ мѣстовъ... Потому близко... близко мнѣ оттелева... до кузни моей, близенько, точно спохватился онъ.

   Она не отвѣчала и продолжала подвигаться по узкой тропинкѣ, пробираясь съ наклоненною головой подъ нависшими вѣтвями, отстраняя руками встрѣчные сучья и давая такимъ образомъ время своему преслѣдователю нагонять ее безпрерывно.

   - А хотѣлъ я васъ еще спытать, барышня, началъ онъ еще разъ и пр³остановился.- Хотѣлъ васъ спытать, повторилъ онъ спустя нѣсколько мгновен³й, въ продолжен³е которыхъ онъ, приподнявъ шапку, чесалъ въ раздумьи себѣ за затылкомъ,- чи не слыхали вы никогда про Марью Ѳедоровну?...

   - Про какую тамъ Марью Ѳедоровну? невольно и сердито спросила дѣвушка.

   - Про какую тамъ? протянулъ за нею кузнецъ... Глаза его мгновенно вынырнули изъ-подъ вѣкъ, какъ у жабы, и устремились ей вслѣдъ. Она ихъ не видѣла, этихъ глазъ; она пришла бы въ ужасъ, встрѣтившись съ ними...

   - Была одна... такая, продолжалъ онъ между тѣмъ,- въ горницахъ... у покойной барыни въ пяльщицахъ была... И никогда вамъ про нее покойница, Арина Ивановна, не баила? (Ариной Ивановной звалась та старушка, что не пережила Мареы Ѳадѣевны, бывшая ея горничная, нянчившая Марину въ дѣтствѣ)...

   - Арина Ивановна не болтунья была женщина, нетерпѣливо возразила на это наша героиня; - мало-ли сколько перебывало у покойной матушки служанокъ, такъ что же было мнѣ объ этомъ разсказывать!...

   - Мало-ли ихъ было, мало-ли у покойницы, царств³е ей небесное! даже засмѣялся за ея спиной кузнецъ, засмѣялся глухимъ, груднымъ смѣхомъ, отъ котораго всю покоробило Марину;- дворня у насъ большая была... ядреныя все были служанки-то у нея, у матушки у вашей, проговорилъ онъ съ особымъ ударен³емъ, - на отборъ!... А выбиралъ-то ихъ, знамо, самъ... намѣчалъ, погарнѣе да пофорсистѣе чтобъ была!...

   - Тутъ идетъ дѣло еще о какой-то жертвѣ ²осифа Козьмича, гадливо начала догадываться Марина... Но какое ей до этого дѣла, и чего хочетъ наконецъ отъ нея этотъ неотвязный хромой бѣсъ?...

   На ея счаст³е, кончилась глушь; широкая проѣзжая дорога выглянула изъ-за ближнихъ липъ... Она стремглавъ выбѣжала на нее.

   - Ну, теперь благодарствуйте - и, съ Богомъ, ступайте, куда вамъ надо! молвила она поспѣшавшему за нею хромому бѣсу,- а я еще погуляю...

   Онъ озадаченно поглядѣлъ на нее, на прыгавшаго вокругъ нея Каро, которому она дала волю, скинулъ шапку, отвѣсилъ ей новый преувеличенный поклонъ и пошелъ своею дорогой.

   Она дала ему скрыться изъ виду и медленно пошла по дорогѣ, по тому же направлен³ю... что-то, въ чемъ не хотѣлось ей признаться самой себѣ, тянуло ее теперь во дворцу... Увидѣть его, на мгновен³е, издали... не говорить съ нимъ, не подходить даже, а только увидѣть, взглянуть... И не поссорилась же вѣдь она съ нимъ, и вѣдь все осталось попрежнему... И она бы теперь преспокойно - вмѣсто этой недоброй встрѣчи въ лѣсу,- могла, еслибы захотѣла, сидѣть тамъ, на миломъ балконѣ, за чаемъ, съ нимъ... Но она не захотѣла, не хочетъ... Нѣтъ, ни за что, ни за что не хочетъ!... Она знаетъ, теперь все кончено!... Но только бы увидѣть его, еще разъ увидѣть!...

   Медленно, опустивъ голову, подвигалась она по дорогѣ...

   - Марина Осиповна! нежданно раздался впереди визгливый, полный радости и тревоги голосъ.

   Она инстинктивно вздрогнула вся, вскинула глазами...

   На встрѣчу ей несся со всѣхъ ногъ князь Пужбольск³й, въ своей черной пуховой шляпѣ, откинутой отъ жара на затылокъ, со своею огненною бородой, горѣвшею какъ мѣдный котелъ подъ падавшимъ на нее плашмя лучомъ солнца... его выразительное, свѣжее и мужественное лицо показалось ей въ эту минуту невыносимо-безобразнымъ...

   А онъ подбѣгалъ въ ней между тѣмъ, едва переводя дыхан³е, и, безъ спроса схвативъ ея руку, жалъ ее въ своей до боли.

   - Наконецъ... наконецъ, прерывающимся отъ усталости и волнен³я голосомъ пропускалъ онъ сквозь горло,- я два часа ищу васъ... по всему лѣсу... заблудился... насилу вылизнулъ... и гдѣ это вы были... ради Бога!...

   - Я сама заблудилась, сказала Марина, освобождая свою руку и стараясь не встрѣтиться взглядомъ съ его пытливо и страстно устремленными на нее глазами.

   - Вотъ видите, говорилъ онъ,- вѣдь Богъ знаетъ, что можетъ случиться... dans cette foret d'Armide! И что вамъ вздумалось вдругъ?... Я... мы... мы всѣ надѣялись, что вы, какъ всегда... придете къ чаю... И вы такъ жестоко намъ измѣнили!... Et au fond pourquoi, mon Dieu!...

   Она не отвѣчала.

   - Я знаю, я глупъ, что спрашиваю... я знаю, почему вы не пришли, завизжалъ опять Пужбольск³й,- и хотя намъ было это очень тяжело, но я васъ понимаю... je vons approuve presque! Эта женщина, она... не для васъ!...

   - Или я не для нея, тихо, съ какою-то покорною улыбкой промолвила на это Марина.

   Его поразила эта улыбка: ему представилось тотчасъ же, что вчера Дина какимъ-нибудь, неуловленнымъ имъ, взглядомъ, намекомъ задѣла самолюб³е дѣвушки, но онъ уже достаточно для этого зналъ Марину. Онъ понималъ, что въ гордой душе оскорблен³е вызвало бы чувство далеко не похожее на покорность. Что же это значило?

   - Почему же вы думаете, что вы не для нея? повторилъ онъ ея слова на всяк³й случай.

   - Потому, неожиданно для него отвѣчала Марина,- потому что она женщина, а я икшая...

   Пужбольск³й такъ и привскочилъ.

   - Вы, вы! залепеталъ онъ въ негодующемъ изумлен³и,- и она!... Она безсердечное, до нитки изношенное нравственно существо... une faèon de Blanche de Navarre, которую мужъ ея, le roi Louis Dix, dit le Hutin, велѣлъ задушить собственными ея волосами... elle les avait très beaux!... И вы - правда, прелесть, душа!...

   Марина круто обернулась - и, сверкая глазами, топнула на него ногой:

   - Не смѣйте, не смѣйте мнѣ этого говорить!

   И вслѣдъ за этимъ, нежданнымъ для нея самой, безсознательнымъ взрывомъ гнѣва, все, что накипѣло въ ней горя, все, до чего додумалась она въ эту тяжкую ночь, и тамъ, сейчасъ, подъ сосной,- все это неудержимо запросилось у нея наружу...

   - Душа! Давно-ли у меня душа, знаете-ли вы?... И кто вамъ сказалъ, что я не такая же была безсердечная, какъ она? Я говорю вамъ, я дикая... Я была дикая... А развѣ у дикихъ есть душа? какъ у обезьянъ,- инстинктъ, вотъ что у нихъ! И я то же, то же была! Развѣ вы сами этого не видѣли? Говорите, сейчасъ говорите... умоляю васъ, вдругъ послышалась надрывающая нота въ ея голосѣ,- развѣ въ первые дни, когда вы... и... и графъ познакомились съ мною, развѣ вы не смѣялись между собою, развѣ могли не смѣяться, если только случалось вамъ говорить обо мнѣ,- надъ моею нечеловѣчностью?

   И она во всѣ глаза глядѣла теперь ему въ лицо, требуя. словно дара, прямаго, безусловнаго, безпощаднаго отвѣта.

   - Мы не смѣялись никогда надъ вами, клянусь вамъ! воскликнулъ Пужбольск³й:- Мы... мы о васъ, Марина Осиповна, примолвилъ онъ тише,- потому что... дѣйствительно, нѣкоторыя ваши понят³я...

   - Нѣкоторыя! прервала она его короткимъ и горькимъ смѣхомъ.- Все, все, до нитки, какъ говорите вы про нее, перековеркано было во мнѣ! Ни одного здраваго понят³я не было... да и теперь такая путаница!... ни одного чувства...

   - А ваша необыкновенная прямота, честность, прервалъ ее Пужбольск³й,- вы забыли о ней?

   Она утвердительно закивала.

   - Да, это правда, это всегда было во мнѣ - честность!... Но вѣдь и Каро мой честенъ, ни за что ничего не стащитъ со стола, хоть не ѣшь онъ цѣлыя сутки. Значитъ, это еще не человѣческое качество!... А знаете-ли вы, что я вотъ здѣсь, въ нашей трущобѣ, гдѣ мы, говорила вчера эта княгиня, счастливые, что имѣемъ время читать книги,- всяк³я книги читала, только о Евангел³и не имѣла понят³я... Да, да, я думала,- мнѣ это говорили, и я вѣрила,- что Евангел³е пустая, несовременная книга... и въ рукахъ его никогда не имѣла! Вотъ только недавно нашла и стала каждый день читать... И знаете - почему? Владим³ръ Алексѣевичъ, графъ, помните, сказалъ разъ, что вся человѣческая свобода выросла изъ трехъ строкъ этой книги... Такъ мнѣ хотѣлось отыскать, откуда именно выросла, я и читать начала... въ девятнадцать лѣтъ - въ первый разъ!...

   - Вы рано лишились матери! невольно вырвалось у Пужбольскаго.

   - Матери!...

   Ей вдругъ вспомнилось опять равнодуш³е къ своей матери и то, что стала она уважать ея память лишь съ той минуты, когда узнала она, что эта мать ея была невѣрною женой... Она улыбнулась горько, горько.

   - Я такъ хорошо воспитана была, молвила она,- что гордилась тѣмъ, что другую заставило бы...

   - Марина Осиповна, ради Бога, еще разъ прервалъ ее Пужбольск³й и опять схватилъ ее за обѣ руки,- что вамъ вздумалось сегодня такъ немилосердно обличать себя? И вы такъ взволнованы, что я даже не воображалъ, чтобы вы могли... Неужели все это вслѣдств³е вашей встрѣчи съ этою женщиной...

   Она замотала головой...

   - Не женщина... воспитан³е! не умѣла она лучше выразить свою мысль.

   Онъ понялъ.

   - Да, изящная форма... и противное содержан³е! возразилъ онъ,- la Circé d'Homère!...

   - Такъ развѣ онѣ всѣ так³я? воскликнула Марина,- всѣ испорченныя, потому что воспитаны?... Вотъ вы мнѣ разъ говорили про вашу сестру одну... Хорошая вѣдь она женщина?

   - Хорошая, Марина Осиповна, не могъ не сознаться нѣсколько сбитый съ позиц³и князь.

   - Вотъ видите! А ужь она, навѣрно, на меня не похожа?...

   Эти вопросы, смѣлость ея признан³й, душевная тревога, видимо всю обнимавшая ее, полны были для впечатлительнаго князя новымъ, неотразимымъ обольщен³емъ... Беатриче Ченче, Ар³остовская Брадаманта, Розалинда изъ As you like it {Какъ вамъ угодно. Ком. Шекспира.}, онъ ужь и не зналъ, къ которому изъ этихъ любевныхъ ему и не совсѣмъ другъ на друга похожихъ типовъ подходитъ она ближе...

   - Вы сами не знаете себѣ цѣны! воскликнулъ онъ,- не знаете, какой богатый матер³алъ въ васъ содержится!... То, въ чемъ вы себя упрекаете - ну, да положимъ... je vous estime trop pour le nier... все это происходитъ отъ вашего сиротства... vous n'avez pas été guidée отъ русскаго современнаго безсмысл³я, отъ безобраз³й нашего общественнаго воспитан³я... Но при вашемъ умѣ, при этой intuition du vrai, du beau, которою вы такъ богато одарены, о, еслибы вы знали, какъ это легко поправлять... Какая можетъ изъ васъ выйти замѣчательная женщина!... Вы и теперь сокровище для артиста!- вылилось у него изъ самой души.

   Она взглянула на него большими изумленными глазами. Словно какая-то нежданная искра блеснула въ ея потемкахъ... Губы ея шевельнулись.

   - Изъ меня могло бы что-нибудь выйти только тогда...

   Она до ужаса испугалась вдругъ этихъ словъ своихъ. Опять, опять безум³е! точно кольнуло ее въ сердце... И она скоро, скоро, не оглядываясь на своего собесѣдника, устремилась опять по дорожкѣ.

   А онъ, онъ не понялъ на этотъ разъ: онъ уже весь утопалъ въ страсти...

   - Mademoiselle Marina, заговорилъ онъ, догоняя и останавливая ее, - еслибы вы... еслибы вы рѣшились ввѣрить судьбу вашу человѣку... честному человѣку, клянусь вамъ... который всю бы жизнь свою посвятилъ...

   - О чемъ это вы говорите? растерянно взглянула она на него.

   - Я... я люблю васъ, залепеталъ растерявш³йся еще болѣе ея Пужбольск³й.

   Въ ея памяти промелькнулъ утрешн³й разговоръ ея съ ²осифомъ Козьмичемъ.

   - Зачѣмъ вы меня обижаете, Александръ Иванычъ? вскликнула она, закрывая глаза себѣ ладонью.

&nb