Купер Джеймс Фенимор - В Венеции

рыбная ловля. (Прим. ред.)} из боязни чтоб не обнаружились тайны их правосудия, а теперь у них уже хватило смелости утопить одного из наших среди наших рыболовных гондол.

   - Правосудия! Правосудия!- вновь закричали многочисленные хриплые голоса.

   - На площадь святого Марка! Сложим труп к ногам самого дожа! Вперед, товарищи! Пусть кровь Антонио падет на головы его убийц!

   Рыбаки снова взялись за весла и быстро направились к Большому каналу.

   Эта встреча произвела сильное впечатление на Аннину. Дон Камилло воспользовался ее испугом для дальнейшего допроса, потому что время не допускало никаких промедлений.

   Когда возмущенные рыбаки с криками въезжали в город, гондола дона Камилло Монфорте двигалась вперед по обширной спокойной поверхности лагун.

  

  

   Легко представить себе ту тревогу, с которой патриции слушали крики рыбаков, направляясь к Большой площади. Некоторые из них, сознавая все, что было шаткого в их положении, давно уже предчувствовали близкую гибель государственного устройства Венеции и уже придумывали наиболее надежные меры к обеспечению своей личной безопасности. Другие слушали эти крики с удивлением и воображали, что они возвещали какую-нибудь победу святого Марка. Только немногие понимали опасность.

   Рыбаки не были в состоянии ни определить свои собственные силы, ни обдумать свои случайные выгоды; они действовали только под влиянием порыва. Вчерашнее торжество их старого товарища, холодный отказ дожа и происшествия на Лидо, которые кончились смертью Антонио,- все это возмутило их.

   Войдя в канал, они должны были замедлить ход, так как недостаток пространства не позволял даже пользоваться веслами. Каждый желал быть ближе к телу Антонио. Приблизившись: к мосту Риальто, часть их вышла на берег и ближайшими улицами направилась к площади. Остальные лодки, менее стесненные, могли продвигаться быстрее.

   В это время какая-то гондола, экипаж которой был вдвое многочисленнее обыкновенного, быстро вышла из бокового канала и, повернув в Большой, очутилась, совершенно случайно, как-раз против сплошной линии рыбацких лодок. Гондольеры казались удивленными этим необыкновенным зрелищем и с минуту не знали, к какой стороне им примкнуть.

   - Это гондола республики!- закричали рыбаки.

   А один голос добавил: "Канал Орфано!"

   Простого подозрения относительно поручения, которое приписывали гондоле эти два слова, в подобную минуту было достаточно, чтобы возбудить среди рыбаков новую вспышку ярости. С угрожающими криками часть лодок кинулась за гондолой. Республиканские гондольеры обратились в бегство. Они причалили к берегу и, выскочив на один из досчатых помостов, окружающих многие венецианские дворцы, исчезли в боковом переулке.

   Ободренные этим успехом, рыбаки схватили пустую гондолу и повели ее среди своей флотилии, оглашая воздух торжествующими криками. Некоторые из них, из любопытства, проникли в каюту, обтянутую черным сукном и похожую благодаря этому на катафалк. В ту же минуту они вышли обратно и вывели с собой монаха.

   - Кто ты такой?- спросил монаха хриплым голосом тот из рыбаков, который играл в этот день роль предводителя.

   - Как видишь, я монах-кармелит.

   - Служишь ли ты правительству? Ездил ли ты на канал Орфано затем, чтобы дать отпущение какому-нибудь несчастному?

   - Я здесь не один, а при даме, которая нуждается в моих советах и молитвах. Свободный человек и заключенный одинаково могут рассчитывать на мои заботы.

   - Оказывается, ты не гордец и, вероятно, согласен помолиться за одного бедняка?

   - Я не вижу никакой разницы между дожем и рыбаком. Но я все-таки не хотел бы оставить моих спутниц, которые...

   - С ними ничего не случится. Ну, войди в мою лодку!

   Отец Ансельм вернулся в каюту казенной гондолы, объяснил все происшествие своим испуганным спутницам и затем вышел, чтобы исполнить требование рыбаков. Его повели в гондолу, которая была впереди всех, и указали тело старого рыбака.

   - Перед тобой тело честного рыбака,- сказал его спутник,- между нами он был самый старый и ловкий рыбак, готовый всегда помочь своему товарищу.

   - Я охотно верю тебе.

   - Вчера он вышел победителем над лучшими гондольерами Венеции, и за то, что он попросил свободы для своего внука, республика убила его.

   Лодки двинулись дальше.

   Эта процессия представляла странное зрелище. Впереди всех плыла гондола с останками Антонио. Монах с обнаженной головой и с скрещенными на груди руками стоял у изголовья. Слышался только равномерный плеск весел и дрожащий голос монаха, прерываемый время от времени пением рыбаков.

   Большая республиканская гондола шла в середине этой движущейся массы, потому что рыбаки не хотели отказаться от своего трофея. В таком порядке эта торжественная процессия въехала в порт и причалила к набережной в конце Пьяцетты.

   Площадь святого Марка представляла в эту минуту интересную картину. Огни в кофейнях исчезли, любители веселья поспешили скрыться, боясь смешаться с рыбаками, а шуты и уличные певцы, сбросив маску веселости, приняли более подходящий общему настроению вид.

   - Правосудия!- закричали тысячи голосов, когда тело Антонио было принесено во двор Дворца дожей.- Правосудия во дворцах, а хлеба на площади!

   Обширный темный двор был наполнен загорелыми взволнованными рыбаками. Тело было положено внизу Лестницы Гигантов.

   Совет Трех был извещен о прибытии волнующихся рыбаков. Собравшись во дворце, они устроили секретное совещание о возможной причине восстания.

   - Известили ли далматинскую гвардию о возмущении?- спросил один из членов тайного судилища.- Нам придется прибегнуть к ее залпам, прежде чем утихнет восстание.

   - Положитесь в этом случае на обыкновенные власти, синьор,- ответил сенатор Градениго.- Я боюсь единственно, как бы не было здесь какого-нибудь заговора, могущего поколебать верность войск.

   - Чего они еще добиваются? Им мало того, что у них есть, и они хотели бы иметь лучшее обеспечение, чем наши речи и уверения.

   - Человек завистлив: бедняк хочет быть богатым, слабый - сильным.

   - Есть, однако, исключение в этом правиле: богатые редко желают сделаться бедными, как и сильные не желают стать слабыми.

   - Можно подумать, что вы сегодня надо всем смеетесь, синьор Градениго, но я полагаю, что говорю так, как следует говорить сенатору Венеции.

   - Вы правы, ваши слова не представляют ничего необыкновенного. Но я сомневаюсь, чтобы дух наших законов подходил к богатству, приходящему в упадок... Во всяком случае, надо обратить должное внимание на возмущение; идемте к дожу. Он выйдет к народу с некоторыми патрициями и с одним из нас, как свидетелем. Большее число могло бы повредить нашему достоинству.

   Тайный Совет разошелся как-раз в тот момент, когда траурная процессия входила во двор Дворца Дожей.

   Толпа, собравшаяся во дворец, начала угрожающе кричать при виде дожа, только по имени управлявшего этим искусственным государством, но многолетняя привычка рыбаков к повиновению заставила их мало-помалу стихнуть. Среди наступившей тишины слышалось только шуршанье одежды дожа, двигавшегося медленными шагами.

   - Почему вы здесь собрались, друзья?- спросил дож, дойдя до вершины Лестницы Гигантов.- И главным образом, скажите, почему вы подошли к дворцу вашего правителя с непристойными криками.

   Рыбаки переглянулись и, казалось, искали в своей среде человека, который мог бы ответить за всех. Наконец, один из них, находившийся в самой середине толпы, где его нельзя было заметить, закричал:

   - Правосудия!

   - Мы этого и сами желаем,- сказал дож,- и добавлю, что мы это и исполняем. Но почему вы собрались здесь в таком оскорбительном для нас виде?

   Все молчали. Единственный человек из всей корпорации рыбаков умел избавиться от оков привычки и предрассудка, но сейчас он был мертв.

   - Что же никто не отвечает?- вновь спросил дож.- Вы смело кричите, когда вас не спрашивают, и становитесь безгласными, когда, к вам обращаются!

   - Не угодно ли вашему высочеству говорить с ними снисходительнее,- сказал тихо дожу член Тайного Совета.- Далматинцы еще не готовы.

   Дож поклонился в знак согласия на это замечание и продолжал более кротким голосом:

   - Если никто из вас не хочет мне сказать, чего вы желаете, то я должен буду приказать вам разойтись, мое отеческое сердце...

   - Правосудия!- повторил тот же голос из толпы.

   - Но необходимо, чтобы мы знали, чего вы требуете.

   - Взгляните сюда, ваше высочество!

   Более смелые из рыбаков повернули тело Антонио таким образом, что оно все оказалось освещенным лунным светом. Дож вздрогнул и медленно спустился по лестнице в сопровождении своей свиты и охраны. Он остановился возле тела.

   - Неужели этот человек умер от руки убийцы?- спросил он, посмотрев на труп и перекрестившись.- Что мог выиграть убийца от смерти подобного человека? А может быть, этот несчастный пострадал во время ссоры с кем-нибудь из товарищей?

   - Ничего подобного, великий дож; мы боимся, не стал ли Антонио жертвой гнева святого Марка.

   - Его зовут Антонио? Не он ли хотел вчера после гонок учить нас управлять государством.

   - Он самый, ваше высочество,- ответил наивно один из рыбаков,- это был лучший рыбак и лучший друг в нужде.

   - Да, это был душа-человек,- заявил другой рыбак из толпы.

   Дож начал подозревать правду; он украдкой посмотрел на инквизитора, но не нашел в его лице ничего, что бы могло рассеять возникшее подозрение.

   - Может ли кто-нибудь из вас объяснить мне, каким образом умер этот несчастный?

   Главный оратор рыбаков взял это на себя и рассказал дожу, как они нашли труп Антонио.

   - Я в этом не вижу ничего, кроме тех опасностей, которым подвержена жизнь рыбака,- заметил один из членов Тайного Совета.- Он умер от какого-нибудь несчастного случая.

   - Сенатор,- отвечал рыбак с сомнением,- но ведь правительство святого Марка было обижено...

   - Мало ли что среди вас болтают о святом Марке. Но если уж верить всему, что рассказывают о делах этого рода, то преступников ведь топят не в лагунах, а в канале Орфано.

   - Верно, синьор, и нам под страхом смерти запрещено забрасывать там сети.

   - Вот и еще причина, заставляющая думать, что смерть его была случайной. Есть ли признаки насилия на его теле? Никто не осматривал его тела?.. Но я вижу здесь кармелита... Батюшка, можете ли вы что-нибудь сказать по этому делу?

   Монах старался говорить, но ему не хватало голоса. Он скрестил руки на груди и молчал.

   - Ты не хочешь отвечать?- сказал дож.- Где ты нашел это тело?

   Отец Ансельм вкратце рассказал, каким образом он был принужден исполнить требование рыбаков.

   Рядом с дожем находился молодой патриций. Обманутый, как и все, тоном монаха, который один знал причину смерти Антонио, он из человеколюбия желал верить, что рыбак не был жертвой насилия.

   - Я слышал об этом Антонио,- сказал этот молодой сенатор, по имени Соранцо.- Мне говорили об его успехах на гонке. У него, кажется, был соперник браво Джакопо?

   Глухой ропот прокатился по толпе.

   - Говорят, этот Джакопо вспыльчив и жесток, и, может быть, он хотел расплатиться с ним за свою неудачу.

   Более сильный ропот доказал успех этого внушения.

   - Джакопо расправляется только кинжалом,- сказал предводитель рыбаков, наполовину убежденный, но все-таки сомневаясь еще...

   - При случае подобный человек может всегда воспользоваться и другими средствами для удовлетворения своей злобы. Вы разделяете мое мнение, синьор?

   Сенатор Соранцо обратился чистосердечно с этим вопросом к одному из членов Тайного Совета. Тот казался удивленным возможностью этого предположения, но ограничился лишь кивком головы.

   - Джакопо - виновник его смерти!- закричали в толпе.- Старый рыбак победил браво, и ему понадобилась кровь, чтобы смыть этот стыд.

   - Все будет расследовано с строгим беспристрастием,- сказал дож, повернувшись, чтобы подняться на лестницу, и затем добавил:- Пусть выдадут денег на панихиды... Уважаемый батюшка, я прошу вас позаботиться об этом теле, и лучше всего вы сделаете, если проведете ночь около него.

   По тайному приказанию инквизиторов далматинская гвардия вернулась в казармы. Через несколько минут все было приготовлено. Из собора принесли гроб, положили в него тело и подняли над ним балдахин.

   Отец Ансельм шел впереди процессии, которая, пройдя в главные ворота дворца, перешла через площадь.

  

  

   Причалив к набережной, все рыбаки пошли за похоронной процессией. Донна Виолетта и ее наставница с тревогой прислушивались к удалявшемуся шуму.

   - Они ушли,- сказала донна Флоринда.

   - Да, и скоро полиция придет нас разыскивать.

   - Их не видно! Бежим.

   В одну минуту дрожавшие от волнения беглянки очутились на набережной. Пьяцетта была совершенно пуста. Глухой шум, как беспокойное жужжанье пчел, доносился со двора дожа.

   - Там что-то неладно,- сказала гувернантка.

   Вдруг они услышали приближавшиеся шаги. Человек в костюме лагунского рыбака шел со стороны Бролио.

   - Монах поручил мне передать вам это,- сказал он, оглядываясь вокруг.

   Он передал донне Флоринде клочок бумаги и, получив монету, поспешно скрылся.

   Благодаря яркому лунному свету донна Флоринда могла прочесть несколько слов, написанных рукой, хорошо знакомой ей еще с молодости:

   "Спасайтесь Флоринда! Нельзя терять ни минуты. Набегайте людных улиц и как можно скорее ищите убежища".

   - Но куда же бежать?- вскричала она растерянно.

   - Куда бы ни было, лишь бы скрыться,- ответила донна Виолетта.- Идите за мной.

   Вскоре они очутились под аркадами Бролио. Первой мыслью донны Виолетты было пойти упасть к ногам дожа, который приходился ей дальним родственником; но, услышав доносившиеся со двора крики, она поняла невозможность пробраться к дожу. Через минуту они очутились на мосту, перекинутом через канал святого Марка. Несколько матросов, стоя на своих фелуках, с любопытством посмотрели на них, но вид испуганных женщин, скрывавшихся от толпы, не заключал в себе ничего такого, что могло бы привлечь особенное внимание.

   С моста они вдруг увидели массу людей, шедших им навстречу вдоль набережной. Видно было, как блестело оружие; слышались равномерные шаги дисциплинированного войска. Далматинская гвардия в полном составе выходила из своих казарм. Страх охватил обеих беглянок. Они вбежали в первую попавшуюся дверь. Навстречу им вышла девушка.

   - Вы здесь вполне в безопасности, синьоры,- сказала она своим мягким венецианским акцентом,- за этими стенами никто не посмеет вас тронуть.

   - Чей это дворец?- спросила донна Виолетта, переводя дыхание.- Я надеюсь, что здесь не откажут в гостеприимстве дочери Пьеполо?

   - Вы желанная гостья, синьора,- сказала венецианка, низко кланяясь.

   - Скажи имя твоего хозяина, чтобы мы могли попросить у него приема.

   - Святой Марк.

   Донна Виолетта и гувернантка остановились на минуту.

   - Может быть, сами того не зная, мы вошли во дворец?

   - Этого не могло случиться, потому что канал отделяет вас от палат дожа; но святой Марк и здесь распространяет свою власть. Поверьте мне, что здесь, в тюрьме, при помощи дочери тюремного смотрителя, вы можете найти совершенно безопасный приют.

   - Как тебя зовут, дитя мое?- спросила донна Флоринда, в то время как ее спутница молчала от удивления.- Мы тебе очень благодарны за твою готовность оказать нам услугу в такой тяжелый для нас момент... Как твое имя?

   - Джельсомина,- ответила скромно девушка.- Я единственная дочь тюремного смотрителя; я видела, как вы бежали по набережной, скрываясь от далматинцев, с одной стороны, и от толпы - с другой, и я подумала, что в такую минуту и тюрьма может вам показаться на время желанным убежищем.

   - Твоя доброта не обманула тебя. Не можешь ли ты проводить нас в какое-нибудь менее людное место?

   - Не беспокойтесь, сударыня, вы здесь в совершенной безопасности,- сказала Джельсомина, проводя их коридором в квартиру своего отца, откуда она увидела их бежавшими в испуге по набережной.- Сюда никто не входит, кроме меня и моего отца, да и он мало бывает дома, занятый по службе.

   - Но у вас есть прислуга?

   - Никого, сударыня. Дочери тюремного смотрителя приходится делать все самой.

   - Ты нам окажешь большую услугу,- сказала донна Флоринда,- если примешь меры, чтобы нас никто не увидел. Я знаю, что мы тебя этим сильно затрудняем, но ты будешь вознаграждена за все. Вот тебе деньги.

   Джельсомина ничего не ответила. Она остановилась, и ее обыкновенно бледные щеки покрылись ярким румянцем.

   - Я не хотела тебя обидеть,- сказала донна Флоринда, пряча кошелек.- Ты должна быть снисходительна, видя наш страх.

   - Я понимаю ваше опасение и приму все меры, чтобы скрыть ваше присутствие.

   Джельсомина вышла, оставив донну Виолетту с ее наставницей одних.

   - Я не ожидала встретить такую деликатность в тюрьме!- воскликнула донна Виолетта.

   - Не всякому слуху можно верить; как во дворце много несправедливости и грубости, так не надо без доказательств осуждать все, что происходит в тюрьме.

   Джельсомина скоро вернулась.

   - У тебя есть отец, Джельсомина?- спросила патрицианка, взяв за руку молодую девушку.

   - Да, я не лишена этого счастья.

   - Конечно, это большое счастье, потому что отец не решился бы продать свою дочь из честолюбия или интереса. А мать твоя тоже жива?

   - Она давно не встает с постели, сударыня... Ах, я знаю, что мы не были бы здесь, если бы могли рассчитывать на что-нибудь лучшее.

   - А знаешь, Джельсомина, ты счастливее меня, несмотря на то, что живешь в тюрьме. У меня нет ни отца, ни матери,- ни... могла бы я, пожалуй, сказать... друзей.

   - От вас ли я это слышу?

   - Нельзя по наружности судить о вещах, Джельсомина. Ты, может быть, слышала, что от дома Пьеполо осталась только одна молодая девушка, которую отдали под опеку Сената?

   - Я редко куда выхожу, сударыня, но все-таки я слышала о богатстве и красоте донны Виолетты. Я надеюсь, что это верно относительно первого, в последнем же я имела возможность убедиться сама.

   Дочь Пьеполо покраснела в свою очередь, но это было приятное смущение.

   - Да, о сироте говорят с большим снисхождением, хотя ее роковое богатство ничуть не преувеличено. Ведь тебе должно быть известно, что Сенат берет на себя заботу о всех богатых девушках, оставшихся без родителей?

   - Нет, я этого не знала... Сенат милостив, если так поступает.

   - Ты сейчас по-другому заговоришь, Джельсомина. Ты очень молода и всю свою жизнь была одинока.

   - Вы не ошибаетесь, сударыня. Я только и бываю у больной матери или в камере какого-нибудь несчастного заключенного.

   Виолетта посмотрела на свою компаньонку с видом, говорящим, что ее надежды оказались напрасными, что им нечего много рассчитывать на помощь такой малоопытной девушки.

   - Понимаешь ли ты, что женщине не особенно приятно уступать желаниям Сената, который распоряжается по своему усмотрению и ее чувствами, и ее обязанностями?

   Джельсомина подняла на нее глаза, но было видно, что она не поняла этого вопроса. Виолетта посмотрела на донну Флоринду, как бы призывая ее на помощь.

   - Наши женские обязанности бывают часто очень тяжелыми,- сказала донна Флоринда, поняв взгляд своей воспитанницы.- Наша привязанность может быть не угодна нашим друзьям... Нам запрещено выбирать самим... Но мы не можем всегда повиноваться.

   - Да, да, я слышала, что знатным девицам не дозволяется видеть своего будущего мужа. Это, вероятно, то самое, о чем вы говорите? Этот обычай мне всегда казался несправедливым и даже жестоким.

   - Могут ли женщины твоего сословия выбирать себе друзей?- спросила с живостью донна Виолетта.

   - Да, мы пользуемся этой свободой, даже в тюрьме.

   - Видишь, ты счастливее тех, кто живет в Венеции во дворцах. Я полагаюсь на тебя: ты не выдашь девушку, ставшую жертвой насилия и несправедливости.

   Джельсомина подняла руку, как бы желая остановить признание Виолетты, но затем продолжала внимательно слушать ее рассказ.

   - Немногие входят сюда,- сказала она,- но я знаю, что есть много неизвестных еще мне средств подслушать тайны, о которых говорят в этих стенах. Идите за мной, я вас провожу в такое место, где при всяком желании никто нас не подслушает.

   Девушка провела беглянок в комнату, где она обыкновенно беседовала с Джакопо.

   - Вы сказали, синьора, что я неспособна выдать девушку, жертву насилия и несправедливости, и вы не ошиблись, сказав это.

   Переходя из одной комнаты в другую, Виолетта начала было сомневаться в искренности Джельсомины, но это было лишь на одно мгновение; участие, с которым относилась к ней девушка, обреченная, как и она, на уединенную жизнь, заставило ее рассказать дочери тюремного смотрителя большую часть событий, которые привели ее в тюрьму.

   Джельсомина побледнела при этом рассказе, и под конец его она вся дрожала от волнения.

   - Сенат имеет безграничную власть: сопротивляться ему невозможно,- прошептала она едва слышно.- Подумали ли вы о той опасности, которой вы подвергаетесь?

   - Теперь уже поздно об этом думать. Я - жена дона Камилло, и я никогда не буду женой другого.

   - Что я слышу!.. А все-таки я предпочла бы умереть заключенной в монастыре, чем ослушаться Сената.

   - Ты еще не знаешь, моя милая, на что способны женщины, даже в моем возрасте. Ты пока еще привязана к отцу, подчиняешься привычкам детства, но позднее ты узнаешь, что все надежды на счастье могут сосредоточиться на другом.

   - Сенат ужасен,- сказала Джельсомина,- но еще ужаснее отказаться от того, кому поклялась в любви и преданности!

   - Можешь ли ты нас теперь спрятать, Джельсомина?- спросила ее донна Флоринда.- И можешь ли ты помочь нам скрыться еще дальше, когда стихнет весь шум?

   - Нет, сударыня, я плохо знаю улицы и площади Венеции. Чего бы я не дала, чтоб знать город так же хорошо, как моя двоюродная сестра Аннина! Она ничего не боится и свободно идет, когда ей вздумается, из лавки своего отца на Лидо и с площади святого Марка в Риальто... Я шлю сейчас за ней: она выведет нас из затруднения.

   - У тебя есть двоюродная сестра Аннина?

   - Да, синьора, дочь сестры моей матери.

   - А отец ее - виноторговец, которого зовут Томазо Торти?

   - Да.

   - Она к тебе часто приходит?

   - Нет, синьора, очень редко. Мы с ней не дружим. Мне кажется, что Аннина считает меня недостойной ее дружбы, но она не откажется помочь нам. Я знаю, что она не долюбливает правительство, потому что мы часто говорили с ней о текущих событиях, и она говорила свободнее, чем этого можно было ожидать от женщины ее возраста.

   - Знаешь ли, Джельсомина, что твоя кузина состоит агентом тайной полиции и не заслуживает твоего доверия. Верь мне; у меня есть основания так говорить.

   - Синьоры, я ничего не скажу, что могло бы обидеть вас; но вы не должны заставлять меня думать дурно о племяннице моей матери. Я не хочу больше слышать дурное о моей кузине.

   Виолетта и донна Флоринда умолкли. Они настояли только, чтоб их положение было скрыто от Аннины, и затем все вместе начали обдумывать способы дальнейшего бегства.

   По совету донны Флоринды, Джельсомина приказала одному из тюремных привратников пойти посмотреть, что происходит на площади. Она ему поручила осторожно отыскать и привести в тюрьму босого монаха-кармелита, описав ему приметы отца Ансельма со слов донны Флоринды. Вернувшись, привратник сообщил ей, что толпа оставила двор замка и с телом Антонио перешла в собор.

   - Вы можете спокойно лечь спать, Джельсомина,- прибавил привратник,- потому что рыбаки перестали кричать.

   - Но ты мне ничего не сказал о монахе. Где он? Остался ли он среди рыбаков?

   - Я видел одного кармелита у алтаря собора; но я, признаться, не смог рассмотреть его хорошенько.

   - Таким образом, ты не исполнил моего поручения, и теперь уже поздно исправить ошибку. Ступай на свое место.

   - Простите великодушно, Джельсомина. Если вам угодно, пошлите меня на Корфу или в Кандию, и я вам дам самое подробное описание каждого камня, находящегося в темницах этих островов. Но прошу вас не посылайте меня в эту кричащую толпу.

   Вернувшись к своим гостям, Джельсомина немного успокоила их. Никто из привратников не видел их прихода: все служащие при тюрьме убежали ко Дворцу Дожей - посмотреть, что там происходило.

   Это объяснение успокоило донну Виолетту и ее наставницу. Оно давало им возможность отыскать средства к побегу и поддерживало в донне Виолетте надежду скоро увидеться с доном Камилло. Но они не знали, каким образом известить его о своем положении. Они решили было, когда беспорядки совсем утихнут, переодеться и в лодке отправиться во дворец герцога; но, вспомнив, что неаполитанский синьор всегда был окружен агентами тайной полиции, решили, что этот план чересчур опасен.

   Наконец, донне Флоринде пришла мысль воспользоваться тем интересом, с каким Джельсомина слушала рассказ донны Виолетты. Дочь тюремщика, едва переводя дух, слушала о том, как дон Камилло бросился в канал, чтобы спасти жизнь Виолетты; на ее лице, как в зеркале, отражались ее мысли, когда она слушала о всех опасностях, которым подвергался неаполитанец, чтобы заслужить любовь дочери Пьеполо.

   - Все было бы хорошо,- сказала донна Флоринда,- если бы мы могли известить дона Камилло; иначе нам не может принести никакой пользы наш приют в тюрьме...

   - Но будет ли у него достаточно смелости, чтобы пренебречь могуществом тех, кто правит нами?- сказала Джельсомина.

   - Он созвал бы надежных людей, и до восхода солнца мы были бы уже далеко, вне всякой власти Сената.

   - Я бы очень хотела услужить донне Виолетте.

   - Но ты слишком молода, милая Джельсомина, и я боюсь, что ты плохо еще знакома с хитростями Венеции.

   - Не сомневайтесь во мне, синьора, я могу быть полезной не хуже других.

   - Ах, если бы можно было известить дона Камилло Монфорте о нашем положении... Нет, нет, ты недостаточно опытна, чтобы оказать нам эту услугу!

   - Вы ошибаетесь, синьора!- вскричала Джельсомина.- Я могу быть в этом случае полезнее, чем вы думаете, судя по моей наружности.

   - Я доверяюсь тебе, моя милая.

   Джельсомина ушла, чтоб сделать некоторые приготовления. В это время донна Флоринда написала записку, умышленно в осторожных выражениях, чтобы не возбудить подозрения в случае неудачи, но так, чтобы все же известить герцога об их положении.

   Джельсомина вернулась через несколько минут. Ее простой будничный костюм венецианки не требовал изменений; маска, без которой никто не выходил ночью в этом городе, скрывала ее лицо. Донна Флоринда передала ей записку, объяснив подробно, где находился дворец, и описав наружность дона Камилло.

  

  

   Взяв тюремные ключи, Джельсомина захватила лампу и поднялась к себе в мезонин. Оттуда, миновав несколько темных, извилистых коридоров, она через Мост Вздохов вошла во Дворец Дожей. Там она направилась к дверям, служившим входом и выходом для всех обыкновенных посетителей и обитателей дворца. Не желая попасться кому-нибудь на глаза, она потушила свою лампу и, наконец, очутилась на широкой темной лестнице. Спустившись по ней, она вошла в крытую галлерею. Алебардщик с любопытством посмотрел на нее, но пропустил ее, не спросивши имени. Когда она проходила верхней террасой дворца, кто-то подбежал к Львиной Пасти и опустил в нее донос. Джельсомина невольно остановилась, пока не скрылся доносчик. Идя дальше, она увидела другого алебардщика, стоявшего наверху Лестницы Гигантов.

   - Что, теперь не опасно выйти из замка?- спросила она у толстого далматинца.

   - Часом раньше это было бы опасно, красавица, но теперь им заткнули глотку, и все они ушли в церковь.

   Джельсомина не колебалась больше; она спустилась с лестницы и вошла вскоре под своды главных ворот. На минуту она остановилась, чтобы убедиться в тишине на площади, по которой ей предстояло итти.

   Тайные агенты полиции были слишком напуганы восстанием рыбаков, чтобы не прибегнуть к обыкновенным своим уловкам. Желая придать площади ее обычный ночной вид, они выпустили на нее нанятых шутов и певцов, и толпы гуляющих немедленно появились в разных местах Пьяццы. И в ту минуту, когда Джельсомина входила на Пьяцетту, обе площади были запружены народом. Небольшие группы еще взволнованных рыбаков стояли у паперти собора.

   Кутаясь в свою мантилью и заботливо поправляя маску, Джельсомина быстро подвигалась к центру Пьяццы.

   Она быстро дошла до площади святого Николая. Здесь обыкновенно находились наемные гондолы; однако, сейчас там не было ни одной: боязнь или любопытство отвлекли гондольеров от места их обычной стоянки. Джельсомина вошла на мост и лишь оттуда заметила одну гондолу, приближавшуюся со стороны Большого канала. Нерешительный и неуверенный вид девушки привлек внимание гондольера, и он привычным жестом предложил ей свои услуги. Так как она совсем не знала улиц Венеции, то воспользовалась его предложением. В одну минуту она спустилась по лестнице, прыгнула в лодку и, сказав слово "Риальто", скрылась в каюте. Гондола двинулась в ту же минуту.

   Джельсомина была уверена в успехе своего предприятия, потому что она нисколько не боялась быть узнанной простым лодочником. Ее намерения ему не были известны, и в его интересах было безопаснее провезти ее, куда она желала. Подвигаясь вперед, она чувствовала, как свежий воздух канала оживлял ее. Взглянув мельком на дворцы и гондолы, стоявшие вдоль берегов, она решилась посмотреть на гондольера.

   Его лицо было закрыто маской, так искусно сделанной, что при неверном свете луны можно было с первого взгляда подумать, что он вовсе без маски.

   Обычай носить маску был распространен не только среди патрициев и их служащих, но и наемные гондольеры пользовались иной раз маской. Такой способ скрывать лицо мог, пожалуй, возбудить некоторое опасение, но, подумав немного, Джельсомина решила, что этот человек возвращался, должно быть, с прогулки с каким-нибудь влюбленным, потребовавшим, чтобы все окружающие его были в масках.

   - Куда прикажете вас везти, синьора?- спросил гондольер.- К набережной или к дверям вашего дворца?

   Сердце Джельсомины сильно забилось. Ей нравился этот голос, хотя она и знала, что звук его обязательно изменялся, проходя через маску. Так как ей никогда не приходилось заниматься чужими и особенно такими важными делами, она вся дрожала от волнения.

   - Знаешь ли ты дворец дона Камилло Монфорте, калабрийского синьора, живущего в Венеции?- спросила она после минутного колебания.

   Этот вопрос, казалось, настолько поразил гондольера, что он не мог скрыть невольного волнения.

   - Синьора,- спросил он,- прикажете везти вас туда?

   - Да, если ты знаешь, где этот дворец.

   Гондольер ударил веслом, и лодка поплыла между высокими стенами. Очутившись в одном из узких каналов-переулков, Джельсомина убедилась, что гондольер хорошо знал город. Он остановился около калитки и прыгнул на лестницу, чтобы помочь молодой девушке выйти из лодки. Джельсомина ему велела подождать и поднялась по ступеням.

   Всякий, более опытный, чем Джельсомина, мог бы сразу заметить беспорядок, царивший в доме дона Камилло. Служащие недоверчиво смотрели друг на друга и, казалось, не знали, что им делать. Когда дочь тюремного смотрителя вошла в переднюю, они все поднялись, но никто не пошел ей: навстречу. Маскированная женщина не была редкостью в Венеции, потому что все женщины пользовались маской, выходя на каналы; но, судя по виду слуг дона Камилло, казалось, что они на этот раз не без удивления смотрели на вошедшую.

   - Я не ошибаюсь, это дворец герцога Монфорте, калабрийского патриция?- спросила Джельсомина, чувствуя необходимость быть решительной.

   - Точно так, синьора.

   - Дома ваш господин?

   - И да, и нет, синьора. Как прикажете о вас доложить?

   - Если его нет, то вам не придется ничего ему докладывать, если же он у себя, то я желаю его видеть.

   Служащие, казалось, совещались между собою. В это время гондольер в расшитой куртке вошел в переднюю. Его добродушный вид и веселый взгляд вернули Джельсомине ее бодрость.

   - Вы состоите на службе дона Камилло Монфорте?- спросила она в то время, когда гондольер проходил мимо нее, направляясь к каналу.

   - Я состою у него гондольером, прекрасная синьора,- ответил Джино, поднося руку к колпаку и поднимая глаза на лицо той, с кем он говорил.

   - Можете ли вы ему сказать, что одна женщина очень желает с ним поговорить наедине?.. Не забудьте сказать, что женщина.

   - Боже мой! В Венеции не оберешься женщин, которые пристают с такими просьбами... Но сейчас вы выбрали самое неудобное время для свидания с доном Камилло.

   - Вам приказано так отвечать всем женщинам, приходящим во дворец?

   - Чорт побери! Вы предлагаете странные вопросы, синьора. Мой хозяин принял бы, может быть, в случае необходимости одну особу вашего пола, которую я охотно бы назвал, если бы не скромность гондольера, которая не позволяет это сделать.

   - Если он может сделать это снисхождение для одной... Но вы слишком смелы для служащего. Почему вы знаете, может быть, я та самая?

   Джино вздрогнул. Он осмотрел фигуру Джельсомины, снял шапку и поклонился.

   - Я ровно ничего не знаю относительно этого,- сказал он.- Может быть, вы - имперский посланник или даже сам дож... С некоторого времени я не смею утверждать, что я что-нибудь знаю в Венеции.

   Гондольер, привезший Джельсомину, вошел в это время в переднюю; он подошел к Джино и сказал ему на ухо:

   - Теперь не время отказывать кому бы то ни было. Проводи синьору к герцогу.

   Джино больше не колебался. С видом превосходства, свойственным слуге-любимцу, он растолкал толпившуюся вокруг них дворню и сам повел Джельсомину к хозяину. Трое из низших служащих немедленно же исчезли из передней, когда Джельсомина ступила на первую ступень лестницы.

   В это время дворец дона Камилло имел неприветливый вид. Комнаты его были слабо освещены, большая часть картин, украшавших стены, была снята, и по всему было видно, что обитатель этих хором не намеревался долго в них оставаться. Но Джельсомина не обращала внимания на эти подробности, идя за Джино в комнаты, занимаемые доном Камилло. Наконец, гондольер остановился и с поклоном отворил дверь.

   - Это - комната для приема дам,- сказал он.- Войдите, синьора; я пойду сообщу господину об ожидающем его счастье.

   Джельсомина вошла. Ее сердце сильно забилось, когда она услышала, что дверь за ней заперли двойным поворотом ключа. Она была в передней и, по свету, выходившему из соседней комнаты, поняла, что ей следует пройти дальше. Но едва она переступила порог этой комнаты, как очутилась лицом к лицу с другой девушкой.

   - Аннина!- вскричала с удивлением простодушная дочь тюремщика.

   - Джельсомина!- ответила ее двоюродная сестра.- Скажите пожалуйста, тихая, скромная Джельсомина!..

   Обиженная и удивленная этими словами, Джельсомина сняла маску, чувствуя, что ей не хватало воздуха.

   - Какими судьбами ты здесь?- промолвила она, едва понимая, что говорит.

   - А ты как сюда попала?- спросила Аннина насмешливо.

   - Я пришла сюда из сострадания... с поручением.

   - Оказывается, мы обе здесь по одной причине.

   - Я не знаю, что ты хочешь этим сказать, Аннина. Это ведь дворец дона Камилло Монфорте, благородного неаполитанца, который предъявляет свои права на звание сенатора?

   - Да, дона Камилло,- самого красивого, изящного, богатого... и самого непостоянного из всех кавалеров Венеции.

   Джельсомина с испугом слушала свою двоюродную сестру. Аннина с тайным удовольствием смотрела на ее побледневшие щеки и осунувшееся лицо. В первую минуту она сама верила тому, что сказала, но испуганный и огорченный вид Джельсомины дал новое направление ее подозрениям.

   - Но, надеюсь, ты не услышала ничего для тебя нового,- ответила она поспешно.- Я жалею только, что ты ошиблась в своих ожиданиях, встретив здесь меня, вместо дона Камилло.

   - Аннина! От тебя ли я это слышу?

   - Согласись сама, что не за кузиной же ты пришла в его дворец.

   Джельсомина давно свыклась с горем, но никогда раньше она не знала унижений стыда. Она залилась слезами и, не будучи в силах долее держаться на ногах, опустилась на стоявший возле стул.

   - Я не хотела тебя обидеть,- сказала хитрая дочь виноторговца,- но все-таки нельзя отрицать, что обе мы находимся в частном кабинете самого веселого кавалера Венеции.

   - Я же тебе сказала, что пришла сюда из сострадания...

   - Из сострадания... к дону Камилло?

   - Нет, Аннина, я пришла сюда из сострадания к одной благородной, прекрасной девушке из фамилии Пьеполо.

   - А почему девушка из фамилии Пьеполо обращается к посредничеству дочери тюремного смотрителя?

   - Почему? Причиной этому - несправедливость властвующих. Во время бунта рыбаков эта девушка с ее воспитательницей были выпущены на свободу рыбаками, и вот, скрываясь от толпы и от далматинцев, они вбежали в тюрьму. Там они искали убежища...

   Джельсомина не могла больше ничего прибавить. Желая оправдаться, оскорбленная до глубины души двусмысленностью своего положения, она зарыдала. Как ни была несвязна ее речь, она сказала достаточно, чтобы дочь виноторговца отгадала не только смысл поручения, возложенного на двоюродную сестру, но и то положение, в котором находились беглянки.

   - И ты веришь всей этой басне, Джельсомина?-