Купер Джеймс Фенимор - В Венеции

шу вас забыть, что я сказал здесь лишнего; я не умею сдерживать свои чувства и, говоря правду, восстанавливаю против себя.

   - Ты можешь удалиться.

   Стражи приблизились и, повинуясь знаку секретаря, вывели Антонио и его спутника из залы. Секретари последовали за ними, и только трое тайных судей остались в зале, чтобы вынести свой приговор.

  

  

   За этим допросом снова наступило молчание. Трое встали и начали переодеваться. Все они были очень пожилые люди. Они раздевались молча, находясь под неприятным впечатлением оконченного допроса. Освободившись от своих мантий, масок и капюшонов, они уселись поудобнее вокруг стола.

   - Вы слышали, что перехватили письма французского короля?- сказал один из них.- Кажется, письма касаются новых намерений императора.

   - Что же, их вручили послу или представили в Сенат?- спросил другой.

   - Мы потолкуем об этом на досуге. Больше я ничего не имею сообщить Совету, кроме того, что приказание задержать папского курьера не могло быть исполнено.

   - Я слышал это от секретарей; необходимо обратить внимание на небрежность агентов, потому что мы могли бы извлечь из этого ареста полезные сведения.

   - Так как эта попытка уже известна, и о ней уже говорят, то надо дать приказание казнить каких-нибудь негодяев, как-будто за нападение на курьера с целью грабежа. Иначе мы рассорим республику с ее друзьями... В нашем списке уже отмечены имена таких, которые достойны смертной казни.

   - Мы об этом позаботимся, тем более если, как вы утверждаете, это дело такое серьезное. Каждый, кто небрежно относится к своим обязанностям, не может надеяться на снисхождение.

   - Честолюбие Габсбургов {Габсбурги - династия австрийских императоров. (Прим. ред.)} не дает мне покоя и во сне!- сказал другой, бросая на стол просмотренные бумаги.- До чего Австрия стремится увеличить свою территорию и распространить свое владычество за пределы рассудка и природы! Нам принадлежат уже давным-давно провинции, приспособленные к нашей системе управления. Эти провинции были покорены еще нашими предками, между тем, теперь они являются предметом жадной зависти наших соседей Габсбургов.

   - А вы забываете притязания испанского короля?

   - Да все они, кого ни возьмете, только и думают, как бы лишить нас наших доходов.

   - Вот хоть бы португальцы! Они нам нанесли большой вред своими открытиями в Африке; без этого мы могли бы удержать торговлю нашими товарами в Индии. Я искренно признаюсь, что ненавижу этих выродков!

   - Синьор Градениго, вы сегодня что-то задумчивы?

   Третий член совета, не проронивший ни одного слова после ухода Антонио, был действительно синьор Градениго. Он медленно поднял голову.

   - Допрос рыбака напомнил мне детство,- сказал он,- ведь мы с ним молочные братья, и первые годы нашей жизни прошли в совместных играх.

   - Подобное родство, конечно, ставит нередко в неловкое положение. Но я доволен, что ваше волнение не имеет другой причины; а то я беспокоился, что до вас дошли слухи, которые распускают о вашем молодом наследнике...

   Лицо синьора Градениго сразу изменилось, и он с тревогой взглянул на своих собеседников.

   - В чем обвиняют моего сына?- спросил он нерешительно.- Вам понятно чувство отца, и я надеюсь, вы мне скажете правду.

   - Синьор, вам известна расторопность агентов нашей полиции... Впрочем, то, что они донесли Совету о вашем сыне, не представляет собой ничего ужасного. Ему придется только проехаться на время в Далмацию или провести лето у подножия Альп...

   - Молодость - возраст необдуманности, синьор,- заметил отец, вздыхая с облегчением,- и каждому из нас хорошо известны слабости этого возраста. Но я ручаюсь за моего сына: он неспособен предпринять что-либо против республики.

   - Его никто в этом и не подозревает.

   При этих словах легкая ироническая улыбка скользнула по лицу старого сенатора.

   - Утверждают, между прочим,- продолжал он,- что ваш сын слишком открыто метит на опекаемую вами девицу и на ее богатства... Молодая девушка - самое ценное сокровище Венеции, и нельзя допустить, чтобы за ней ухаживали без согласия на то Сената.

   - Таков закон, и я ему повинуюсь,- отвечал Градениго,- я открыто заявил о своих планах на этот союз и с покорностью ожидаю решения Сената.

   - Никто в этом не сомневается, достойный синьор Градениго, потому что твое повиновение государству всегда служило примером для юношества так же, как предметом похвалы людей пожилых. Что ты можешь сообщить относительно молодой наследницы?

   - Я с сожалением должен вам сказать, что услуга, оказанная ей доном Камилло Монфорте, кажется, не на шутку вскружила ей голову, и я боюсь, как бы государству не пришлось бороться с ее женским капризом.

   - Скажите: она доверена надежным людям?

   - Да, синьор, ее воспитательница и компаньонка - особа, хорошо известная Сенату, без разрешения которого я не стал бы вмешиваться в это серьезное дело, требующее большой осторожности. Так как большая часть имений моей опекаемой находится в папских владениях, то, прежде чем притти к какому-нибудь решению, необходимо выждать подходящий момент, а потом воспользоваться и распорядиться ее правами и перевести ее имения в границы республики. Тогда уже можно будет и ею располагать, как будет более удобно для государства.

   - Молодая особа обладает богатством и красотой, благодаря которым она могла бы быть полезной в тех сложных политических комбинациях, которые принесли бы пользу республике. Был же такой случай, когда венецианская девушка, менее красивая, чем она, была выдана замуж за монарха.

   - Синьор, эти дни, дни славы и величия, прошли безвозвратно... Если бы пренебрегли правами моего сына и если бы девушкой воспользовались для выгод республики, то все, что можно будет от этого ожидать, явится не более, не менее, как какой-нибудь уступкой в будущем договоре или поддержкой каких-либо новых интересов Венеции. В этом случае девушка будет, вполне возможно, полезнее самого старого и самого мудрого из членов нашего Совета. Но если бы выбор ее был свободен, и если бы она не видела препятствий к своему счастью, то правительству было бы необходимо принять немедленное решение относительно прав дона Камилло Монфорте. И лучше ничего нельзя сделать, как войти с ним в сделку, сделать ему некоторые уступки, чтобы он мог без отлагательств вернуться с свою Калабрию.

   - Да, это важное дело и требует серьезного обсуждения.

   - Он уже жалуется на нашу медлительность, и не без основания: вот уже пять лет, как дело его тянется. И мне кажется, что мы выиграли бы, удалив такого опасного человека с глаз и из памяти молодой девушки, сердце которой он сумел затронуть.

   - Разве она так сильно им увлечена? В таком случае пусть она сходит на исповедь. Настоятель святого Марка внушит ей, если захочет, что неаполитанец - все равно, что чудовище. Но вспомни то время, мой друг Градениго, когда наказания были весьма небесполезны для обуздания твоего легкомыслия и твоего чрезмерного увлечения удовольствиями...

   - Да, синьор Градениго был известный волокита в свое время,- заметил другой член Совета,- о нем много говорили и в Версале, и в Вене.

   - Я протестую против этих обманчивых воспоминаний,- ответил уличаемый, между тем как легкая улыбка оживила его поблекшее лицо.- Мы были тогда молоды, синьоры, но никто среди нас не пользовался таким успехом, особенно среди французских дам, как тот венецианец, который только-что меня обвинял...

   - Не говори, не говори! Все это пустяки... А вот мне помнится, я тебя видел в Мадриде, Энрико, и все говорили, что никогда еще не видели при испанском дворе более изящного и любезного кавалера.

   - Ты был ко мне пристрастен, мой друг. Я был пылкий юноша, вот и все! Ты слышал, конечно, в Париже о моем деле с мушкетером?.. Да, в наше время столица Франции была самым приятным местопребыванием...

   - Да, нигде не дышалось так свободно, как там. И сколько я там провел приятных часов! Скажите, вы никогда не встречали в Версале графиню Миньон?

   - Тс! Ты становишься болтлив. Кто же ее не знал! А какая азартная игра шла тогда в модных домах!

   - Я это хорошо знаю по моим расходам. Поверите ли, друзья мои, я потерял в один вечер за игорным столом известной, конечно, вам герцогини сумму в тысячу цехинов! И я так ясно это помню, будто это было не дольше, как вчера.

   - Да, и я помню этот вечер... Но я заплатил бы половину твоего проигрыша, только бы прочесть то письмо, которое ты получил после проигрыша от твоего отца.

   - Ну, он об этом никогда не узнал. На что же были наши друзья, торговцы с Риальто! И спустя несколько лет мы с ними свели счеты.

   Трое стариков весело засмеялись при приятных воспоминаниях, но эхо, повторявшее их смех в зловещей и мрачной зале, напомнило им об их обязанностях. Председатель Совета вытер слезы, вызванные припадком смеха, и принял обычный степенный вид.

   - Синьоры,- сказал он, роясь в кипе бумаг,- прежде чем приступить к делу рыбака, мы должны справиться относительно печати, брошенной прошлой ночью в Львиную Пасть. Синьор Градениго, вам было поручено это расследование.

   - Поручение это исполнено, синьоры, с успехом, которого я не ожидал. Вот донос, приписывающий дону Камилло Монфорте желание освободить донну Виолетту из-под власти Сената, с целью завладеть ею и ее богатством. Эта бумага приводит такие доказательства, которыми обвинитель может обладать единственно в том случае, если он является доверенным агентом со стороны неаполитанца. И в залог истины своих слов, как я предполагаю, он опустил в Львиную Пасть кольцо с печатью самого дона Камилло.

   - Но верно ли, что это кольцо принадлежит неаполитанцу?

   - Что касается кольца, то я в этом совершенно убежден. Вам известно, что я должен представить в Сенат доклады по делу дона Камилло, и мне приходится ради этого нередко посещать его. И вот я заметил, что у него в последнее время не видно на пальце перстня с печатью, который он имел обыкновение носить постоянно. Кроме того, в тождестве кольца меня убедил мой ювелир Осия с Риальто.

   - До сих пор все достаточно ясно, но то обстоятельство, что перстень находится при доносе, придает этому делу несколько неопределенный и даже подозрительный характер. Можете ли вы узнать почерк или объяснить, ради чего пущена в ход эта бумага?

   Легкий румянец покрыл лицо синьора Градениго; но старый сенатор скрыл беспокойство и твердо отказался дать какие-либо объяснения.

   - Раньше чем приходить к какому-нибудь окончательному решению, необходимо в таком случае ждать новых доказательств. Слишком поспешное решение дела, касающегося одного из наиболее могущественных патрициев Италии, могло бы повредить репутации святого Марка.

   - Но как бы наша излишняя осторожность не повредила делу моей молодой опекаемой?

   - Разве мало в Венеции монастырей, синьор Градениго?

   - Монастырская жизнь мало подходит к характеру моей воспитанницы,- ответил сухо синьор Градениго,- и я не рискнул бы проделать с ней такой опыт: золото - ключ, отпирающий самые крепкие кельи. Впрочем, по-совести, мы и не можем запирать в тюрьму ребенка, порученного попечению правительства.

   - Синьор Градениго, мы имели уже по этому поводу серьезное совещание и советовались с его высочеством, мнение которого согласно с нашим. Ваш личный интерес к этой особе мог бы затемнить ваше обыкновенно здравое, суждение; без этого, будьте уверены, мы пригласили бы и вас на совещание.

   - Было решено,- продолжал другой из судей,- найти приличное уединенное место для донны Виолетты. Ты будешь пока освобожден от тяжелой должности опекуна, которая отнимала у тебя много времени.

   Несмотря на вежливый тон этого сообщения, синьор Градениго понял, в чем его подозревали, но, чтобы избежать дальнейших обвинений, он с деланной признательностью ответил своим товарищам:

   - Я вижу, что его высочество дож и вы, мои уважаемые товарищи, собрали этот совет, руководимые вашей сердечной добротой и расположением ко мне. Признаюсь, что очень не легко руководить капризным воображением женщины, но я готов снова взять на себя эту обязанность, когда это будет угодно правительству.

   - Никто в этом не сомневается. Мы не можем не сознавать, что вы единственный человек, которому можно доверить это дело. Вы, конечно, согласны с нами, синьор, что было бы недостойно правительства республики оставить его воспитанницу в таком положении, которое может навлечь незаслуженные нарекания на одного из наиболее уважаемых и знатных граждан. Верьте мне, в этом деле мы меньше думали о самой Венеции, чем об ваших интересах, потому что, если бы неаполитанец разрушил наши планы, то на вас первого пало бы обвинение в этой неудаче.

   Покончив с вопросом, требовавшим большого такта, так как дело касалось одного из членов Совета. Трое принялись за другие дела с тем поддельным безразличием, которое умеют придавать себе люди, привыкшие к интригам.

   - Так как мы все так счастливо пришли к соглашению в деле донны Виолетты,- заметил холодно старший из сенаторов,- то мы можем просмотреть список очередных дел. Что говорит нам нового Львиная Пасть?

   - Обыкновенные ничтожные обвинения, рождающиеся на почве личной злобы,- ответил другой.- Один доносит на своего соседа, что тот не исполняет правил религии, не соблюдает постов.

   - Нет ли чего поинтереснее?

   - Покинутая жена жалуется на своего мужа... А вот кто-то сетует на медлительность судей.

   - На это надо обратить внимание, потому что дело тут касается репутации святого Марка...

   - Э, полноте,- прервал синьор Градениго,- суд действует благоразумно. Тут тяжба одного торговца, который, как говорят, владеет важными тайнами. Это дело требует серьезных соображений, могу вас в этом уверить.

   - Разорвите донос. Есть еще что-нибудь?

   - Ничего серьезного.

   - В таком случае не поговорим ли мы с его высочеством дожем, синьор?

   - Но вы забываете о рыбаке,- заметил строго дон Градениго.

   - Верно, верно! Ничто нужное не ускользнет от тебя, Градениго.

   Старый сенатор, слишком опытный, чтобы поверить в искренность этих слов, все же счел нужным показаться польщенным и многократными поклонами ответить на сделанный ему комплимент. Когда эта комедия окончилась, Трое открыли совещание по делу рыбака.

   Заседание Совета на этот раз продолжалось так долго, что, когда оно окончилось, башенные часы на площади медленно пробили полночь.

   - Дож, я думаю, ожидает нас с нетерпением,- сказал один из членов.- Мне показалось, что его высочество был более обыкновенного утомлен в этот раз на празднике.

   - Его высочество уже не молод, синьор. Ведь он гораздо старше нас всех. Боюсь, что его пребывание у власти уже непродолжительно!

   - Конечно, в нем уже видна дряхлость. Это достойный правитель, и с его смертью мы потеряем в нем отца. Синьор Градениго, ты сегодня особенно задумчив и никогда не был так молчалив со своими друзьями.

   - Но это не значит, что я менее признателен им за дружбу, синьор. И если лицо мое кажется грустным, то лично я доволен. Радость, как и горе, вызывает иногда слезы.

   Оба сенатора взглянули с видимым сожалением на своего товарища, и Трое покинули Залу Приговоров. Вошедшие слуги потушили огни, и зала погрузилась в темноту.

  

  

   Несмотря на поздний час, музыка еще раздавалась на каналах Венеции. Пьяцетта была еще освещена и наполнена праздной толпой, которая, казалось, не знала усталости.

   Жилище донны Виолетты находилось вдали от места развлечений, но все же неясный гул голосов и звуки духовых инструментов время от времени долетали и сюда.

   Луна оставляла в тени всю ту часть узкого канала, на которую выходили окна внутренних покоев Виолетты.

   Девушка отдыхала на балконе, висевшем над водою. Ее постоянная спутница, которая была в то же время и ее наставницей, сидела около нее, а их общий духовник находился внутри комнаты.

   - Может быть, есть на свете более великолепные города, но в такую ночь ничто не может сравниться с Венецией,- сказала Виолетта, отходя от перил балкона.

   - Ну, нет, дочь моя,- отозвался монах,- из всех городов знойной Италии Неаполь самый красивый и наиболее одаренный природой город.

   - Должно быть, это и на самом деле необыкновенный город, если может воспламенять даже ваше воображение.

   - Это замечание справедливо: я предался воспоминаниям молодости более, чем это подобало бы мне...

   В это время на канале, под балконом Виолетты, послышалась музыка. Девушка вздрогнула, щеки ее вспыхнули румянцем, и она, казалось, переживала то сладостное ощущение, которое возбуждает нежная и красивая музыка.

   - Это едут музыканты,- заметила тихо донна Флоринда.

   - Нет, это какой-то кавалер. На гондоле много слуг и гондольеров в ливреях.

   Нельзя было дольше сомневаться: это была серенада. Хотя серенады - дело обычное в Венеции, но под окнами донны Виолетты она давалась впервые. Уединенная жизнь девушки, строгий надзор над ней обрекали на неудачу подобные попытки молодых людей.

   - Это для меня!- прошептала Виолетта, дрожа и от страха, и от радости.

   - В самом деле, это для кого-нибудь из нас,- ответила осторожно донна Флоринда.

   - Для кого бы то ни было, но это дерзость,- сказал монах.

   - Ах, это ария на слова Петрарки!

   - В первой гондоле музыканты в ливреях какой-то патрицианской фамилии, а во второй - один только кавалер,- сказала донна Флоринда, внимательно рассматривавшая гондолы.

   - Есть гребцы, или он сам управляет гондолой?

   - Это было бы неприлично; на корме гондольер в шелковой куртке, украшенной цветами.

   - Поговори с ним, милая Флоринда! Я тебя прошу.

   - Да разве можно?

   - Конечно! Скажи им, что я в полной власти Сената, что нельзя петь под моими окнами; скажи, что хочешь, только скажи что-нибудь.

   - Да это дон Камилло Монфорте!

   - Такая смелость может его погубить; прикажи ему поскорее уехать, милая Флоринда. Но, может быть, мы не имеем права обращаться так с лицом его положения? Отец, дайте ваш совет, что делать? Вы видите, в какой он опасности.

   Волнение Виолетты удивило монаха. Он молча оставил свое кресло и направился на балкон.

   Музыка сразу затихла, и вместо нее послышались равномерные удары весел.

   - Он уехал!- вскричала молодая девушка.- А мы не успели даже его поблагодарить.

   - Тем лучше, иначе мы придали бы слишком уж много значения такому и без того серьезному происшествию. Ты не должна забывать о твоем высоком назначении, дочь моя. Войди в комнату.

   Оставшаяся на балконе донна Флоринда внимательно следила за гондолами и передавала свои наблюдения Виолетте:

   - Гондолы ушли; та, в которой сидят музыканты, выезжает уже на Большой канал, но я не вижу, что сталось с той, в которой сидел кавалер.

   - Посмотри хорошенько, не может быть, чтобы он так скоро удалился.

   - Вижу, вижу: его гондола остановилась возле моста нашего канала. Слуга как-будто ждет кого-то на ступеньках набережной, а самого кавалера там нет.

   - Вдруг с ним что-нибудь случилось?!

   - Ничего дурного! Я счастлив, что могу быть здесь!- сказал кто-то около Виолетты.

   Она обернулась и увидела того, кем были полны ее мысли.

   - Как это неблагоразумно!- сказал с упреком отец Ансельм.- Дон Камилло, вы меня заставите сожалеть, что я уступил вашей просьбе. Вы нарушаете наши условия.

   - Отец, напрасно противиться тому, что должно случиться. Не правда ли, прекрасная Виолетта, вы не позволите Сенату распоряжаться вами? Вы не согласитесь выйти замуж за какого-нибудь корыстолюбца?

   - Камилло, вы ведь знаете законы Венеции, и я не надеюсь избежать их.

   - Герцог святой Агаты,- сказал монах,- я позволил вам войти во дворец, чтобы избежать скандала и чтобы спасти вас от гнева Сената. Опасно поощрять надежды, противные целям республики. Не забывайте ваших обещаний.

   - Все зависит от донны Виолетты. Ободрите меня одним вашим взглядом, и тогда ничто,- ни Венеция с ее инквизицией, ни сам дож,- ничто не будет в состоянии оторвать меня от вас.

   - Камилло,- ответила дрожащая девушка,- вы мой спаситель!

   - Перестаньте, герцог святой Агаты!.. Дочь моя!..

   - Не слушайте его, донна Виолетта: он говорит так потому, что не испытал силы страсти. Холод кельи заморозил его сердце. Если бы он был настоящим мужчиной, он любил бы; а если б он любил когда-нибудь, на нем не было бы теперь его кармелитской одежды.

   Лицо отца Ансельма покрылось мертвенной бледностью, губы зашевелились, и он что-то хотел сказать, но вместо слов послышался тяжелый, подавленный вздох. Флоринда поспешила встать между доном Камилло и своей воспитанницей.

   - Все это, может быть, так, как вы говорите, синьор Монфорте, но вы должны же знать, что Сенат взял на себя право найти человека, достойного наследницы богатого дома Пьеполо. И может быть, Сенат выберет ей не менее достойного, чем герцог святой Агаты!

   - Разве это может случиться?- вскричала Виолетта.

   - Не верьте этому, донна Виолетта! Цель моей поездки в Венецию - не тайна. Я приехал требовать возвращения мне наших родовых владений и звания сенатора Венеции, которое мне принадлежит по справедливости. Но я все оставлю, если вы мне дадите хоть маленькую надежду.

   - Слышишь, что он говорит, Флоринда? Дон Камилло неспособен обманывать,- сказала, еще более зардевшись, молодая девушка.

   - Согласитесь быть моею, Виолетта, а там в Калабрии, в моем укрепленном замке, месть и хитрости Сената не будут нам страшны. Они полагают, что могут распоряжаться вами так, как им вздумается; а вы разрушьте их планы. Я прочел в ваших глазах, что вы решитесь на это, Виолетта...

   - Я не хочу быть проданной, дон Камилло; рука моя должна быть отдана мною добровольно. Еще недавно синьор Градениго сказал мне, что мне будет предоставлем свободный выбор... Он говорил мне о каком-то новом помещении для меня...

   - Не верьте ему, это самый черствый и эгоистичный человек в Венеции. Он хочет устроить вам брак со своим распутным сыном. Повторяю вам: не верьте ему, потому что он лжив до мозга костей.

   - Если это действительно так, то он сильно ошибается в расчетах, потому что из всей молодежи Венеции Джакомо Градениго мне меньше всех нравится.

   - Это свидание должно же когда-нибудь окончиться,- сказал монах,- я боюсь, как бы о нем не узнали. Ведь мы окружены шпионами, и ни один дворец в Венеции не охраняется так строго, как наш. А если ваше присутствие здесь, герцог, будет обнаружено, то вам не избежать тюрьмы.

   - Я ко всему приготовился. Мне бы только иметь уверенность в вашей любви, Виолетта, а в остальном положитесь на меня.

   - Флоринда, ты слышишь, что он говорит?

   - Девушке твоего положения надо быть осторожнее и повиноваться выбору твоих опекунов.

   - А если они выберут Джакомо Градениго?

   - Сенат не хочет и слышать об этом молодом человеке. Хитрость его отца тебе давно известна, и ты должна была заметить из его обращения с тобой, что он сам сомневается в решении Совета. Много кавалеров ищут твоей руки, и теперь правительство избирает тебе партию, достойную тебя.

   - А дон Камилло разве не достоин меня?

   Снова вмешался монах:

   - Это свидание не должно продолжаться дольше. Уходите, синьор, иначе вы нарушите ваше честное слово.

   - Как, уйти одному?

   - Но разве может донна Виолетта покинуть сразу дом своих предков.

   - Синьор Монфорте,- тихо, но решительно сказала Виолетта.- Вы, идя на это свидание со мной, не могли рассчитывать на немедленный ответ на ваше предложение... Но, что оно будет принято благосклонно, пусть послужит залогом...

   - Залогом?

   - Вот вам мой залог,- сказала Виолетта, протягивая ему руку. Гувернантка и монах вскрикнули от неожиданности.

   - Простите мне мою поспешность, друзья мои,- обратилась к ним Виолетта,- на не забывайте, что если бы дон Камилло не бросился: без колебаний в Джудекку, то я не могла бы сейчас оказать ему эта маленькое внимание. Зачем же мне быть менее его великодушной? Знайте, Камилло, если Сенат меня заставит выйти за другого, то это будет моим приговором к безбрачию.

   Эта искренняя речь Виолетты была прервана звонком доверенного слуги, которому было приказано извещать таким способом о своем приходе.

   - Что это значит?- сказал взволнованно монах, обращаясь к вошедшему лакею.- Как ты смел войти без моего приказания?

   - Батюшка, там внизу чиновники. От имени республики они требуют, чтоб их впустили сюда.

   - Дело принимает серьезный оборот,- сказал дон Камилло, который казался спокойнее всех.- Мое посещение открыто. Успокойтесь, я один буду в ответе, если на это посмотрят, как на преступление.

   - Это полицейские агенты?- спросил монах.

   - Батюшка, это высшие должностные лица, имеющие знаки отличия.

   - И чего они хотят?

   - Они имеют сказать что-то лично донне Виолетте.

   - Это, кажется, не так опасно,- заметил монах, облегченно вздыхая. Он отворил дверь в домовую молельню:- Войдите сюда в часовню, дон Камилло,- сказал он.

   Так как раздумывать было некогда, то дон Камилло повиновался приказанию монаха. Дверь часовни затворилась за ним, и слуги ввели ожидавших.

   Вошел человек, в котором сразу можно было узнать одного из высших агентов по тайным делам государства. Донна Виолетта с присущей ей приветливостью пошла ему навстречу.

   - Чему должна я приписать ваше посещение?- сказала она, отвечая легким кивком головы на глубокий поклон чиновника.

   - Сударыня, мне приказано видеть состоящую на попечении правительства донну Виолетту, наследницу знаменитого дома Пьеполо, вместе с донной Флориндой Меркато, ее наставницей, с ее духовником, отцом Ансельмом, и с прочими, имеющими удовольствие находиться в ее обществе.

   - Все, кого вы желаете видеть,- перед вами: я - Виолетта Пьеполо, эта дама заменяет мне мать, а этот почтенный отец - мой духовник. Нужно ли позвать моих служителей?

   - Нет, это лишнее. Мое поручение скорее секретного, чем публичного характера. После смерти вашего уважаемого батюшки, известного сенатора Пьеполо, заботы о вашем воспитании были поручены республикой опеке и мудрости синьора Александра Градениго. Теперь Совет решил взять на себя непосредственные заботы о вашей особе, сударыня.

   - Не правда ли, это надо понимать так, что синьор Градениго не состоит больше моим опекуном?

   - Точно так, сударыня. Этот благородный патриций освобожден от обязанностей, которые он так удачно исполнял. Завтра вам будут названы ваши новые опекуны, имеющие состоять ими впредь до того времени, когда Сенату будет угодно заключить ваш брак с особой, достойной ваших несравненных качеств.

   - Не хотят ли меня заставить расстаться с теми, к кому я так привыкла и которых так люблю?- спросила запальчиво молодая девушка.

   - Положитесь на мудрость Сената, сударыня. Я не знаю его решений относительно тех, кто вас окружает, но нельзя сомневаться в его доброте и осторожности. Мне остается сказать, что для вас приличнее было бы сохранить прежнюю осторожность и не принимать лишних посетителей. Ваша дверь должна быть закрыта для синьора Градениго, как и для других мужчин.

   - Разве я не могу поблагодарить его за заботы обо мне?

   - Сенат сам об этом позаботится. Теперь мое поручение исполнено, сударыня, и я имею честь вам откланяться, глубоко польщенный тем, что Сенат нашел меня достойным предстать перед вами.

   Когда чиновник окончил свою речь, Виолетта, ответив на его поклон, испуганно посмотрела на своих опечаленных друзей.

   Двусмысленные слова посланного были, однако, достаточно понятны, чтобы отнять надежду на лучшее будущее. Все трое со страхом думали, что завтра, может быть, им придется расстаться, хотя и не могли понять причины этой внезапной перемены в намерениях Сената. Но чиновник не торопился уходить. Он пристально посмотрел на монаха, как бы обдумывая какую-то вновь явившуюся у него мысль.

   - Почтенный отец,- сказал он, могу ли я просить вас на одну минуту поехать со мною по делу, касающемуся души грешника?

   Несмотря на волнение, монах, не колеблясь, пошел за чиновником до его гондолы.

   - Вы должны пользоваться большим уважением Сената,- заметил посланный,- если он доверил вам ту особу, в которой он принимает живое участие.

   - И я горжусь этим доверием, мой друг.

   - Люди, подобные вам, почтенный отец, достойны общего уважения. Скажите, давно вы в Венеции?

   - Я приехал в этот город в качестве духовника последнего посланника Флоренции.

   - Да, это почтенное место. Таким образом, вы давно уже здесь, и вам должно быть известно, что республика не забывает заслуг и не прощает обид.

   - Венеция - старинная республика, влияние которой настигает и вблизи, и вдали...

   - Будьте осторожны на этих ступеньках, почтенный отец; они опасны для тех, кто их не знает.

   - Я слишком привык к ним, чтобы бояться. Надеюсь, что схожу по ним не в последний раз?

   Посланец притворился, будто не понял этого вопроса, и ответил только на первое замечание.

   - В самом деле, республика стала стара, и всякий, кто любит свободу, должен жалеть об ее упадке. Да. "Так проходит слава мира!" Вы, кармелиты, хорошо делаете, умерщвляя в юности свою плоть. У вас на совести нет ошибок молодости?

   - Никто не без греха,- ответил монах.

   - Людям моего положения редко приходится беседовать с своею совестью. И я рад, что встретил такого святого человека... Гондола моя здесь, войдемте в нее.

   Монах недоверчиво посмотрел на своего спутника, но, сознавая бесполезность сопротивления, вошел в каюту гондолы вслед за чиновником. Весла сразу ударили по воде.

  

  

   Луна освещала купола и кровли Венеции. Бухта блестящей каймой облегала внешнюю часть города, и эта естественная рама была, пожалуй, красивее самой картины, потому что в эту минуту, как бы ни была богата Королева Адриатики памятниками, пышностью дворцов и всем, чем она обязана искусству и промышленности, все это отходило на второй план перед величием ночи.

   Небо было усеяно звездами. Внизу лежало спокойное Адриатическое море. Ни шум весел, ни веселый смех, ни мелодичное пение - ничто не нарушало тишины. Город и лагуны, залив и высокие Альпы, бесконечные равнины Ломбардии и лазурь неба,- все наслаждалось торжественным покоем.

   Вдруг появилась гондола. Выйдя из городских каналов, она направлялась в море, придерживаясь ближе южных выходов из залива и острова святого Георгия. Сильная и опытная рука управляла гондолой; быстрота, с которой она подвигалась, свидетельствовала, как спешил ее хозяин. Гребец часто оборачивался назад, как бы боясь погони, и потом снова внимательно всматривался вдаль, ища что-то впереди.

   Наконец, черная точка показалась на волнах, и мелодичные звуки отдаленной песни разнеслись по лагунам. Это пел человек на барке. Мотив был хорошо известен всем рыбакам и гондольерам, и особенно тому, кто ее слушал в этот момент.

   Гондольер сделал несколько сильных ударов весла и очутился рядом с баркой.

   - Ты сегодня рано выехал на рыбную ловлю, Антонио,- сказал гондольер, переходя в барку старого рыбака,- а другие на твоем месте, после свидания с Советом Трех, долго не могли бы уснуть.

   - Нигде рыбак не может так свободно беседовать с своей совестью, Джакопо, как здесь, на лагунах. Но с некоторого времени я так был занят мыслью о моем внуке, что забыл про все остальное, даже про еду. А если я ужу теперь, в необычный час, так это оттого, что человек не может жить одним горем.

   - Я думал о твоем положении, Антонио; вот возьми эту корзину, здесь есть кой-что, чтобы поддержать твою жизнь и восстановить твою бодрость; вот далматский хлеб, вино из южной Италии и винные ягоды с Востока; поешь и соберись с силами,- сказал браво, вытаскивая корзину из своей гондолы.

   Рыбак кинул завистливый взгляд на корзину с едой, но не выпустил удочки.

   - Это ты сам от себя принес мне, Джакопо?- спросил он.

   - Антонио, прими это от человека, который уважает тебя за твою честность и храбрость.

   - И все это куплено на его заработанные деньги?

   - Иначе не может и быть, ведь я не побираюсь по городу. Так ешь скорей, поверь, все я предлагаю тебе от чистого сердца.

   - Убери эту корзину, Джакопо, и не искушай меня, это выше моих сил.

   - Почему ты не хочешь поесть?

   - Я не могу питаться тем, что стоит пролитой крови...

   Протянутая рука Джакопо упала, как-будто пораженная молнией. Антонио взглянул на собеседника и, несмотря на всю твердость своих убеждений, смутился под гордым взглядом Джакопо.

   - Я сказал так, Джакопо, потому что привык говорить то, что думаю. Но поверь мне, я так говорю не из ненависти, а из жалости к тебе; после моего внука я более всех жалею тебя.

   Браво ничего не ответил и тяжело вздохнул.

   - Джакопо,- продолжал рыбак заботливым тоном,- не сердись на меня за то, что я тебе сказал. Жалость бедного и страдающего не похожа на презрение богатого и знатного человека. Твоя печаль мне дороже твоей радости.

   - Перестань, старик, и ешь безбоязненно: все это было куплено на честный заработок.

   - Не надо, Джакопо. Мы, рыбаки, привыкли ложиться без ужина.

   Браво перестал настаивать на своей просьбе. Приняв обратно корзину, он задумался над тем, что произошло.

   - Неужели ты только для этого и ехал сюда?- спросил Антонио, желая смягчить свой отказ.

   Этот вопрос, казалось, напомнил браво причину его поездки. Он поднялся и внимательно огляделся кругом. Он вглядывался больше в сторону города. Невольная дрожь выдала его удивление и испуг.

   - Посмотри, там, кажется, военная лодка?- спросил он поспешно, протягивая руку в сторону города.

   - Да, пожалуй, правда. Это не могут быть рыбаки: час еще ранний; но с некоторого времени ловля стала очень неудачной, да еще вчерашний праздник отвлек многих от работы. Так уж положено, что бедные работают, а патриции едят.

   Браво тихо опустился на скамью и беспокойно посмотрел в лицо своего спутника.

   - Ты уж давно здесь, Антонио?

   - Не больше часа. Помнишь, когда нас отпустили из замка, я тебе рассказал о моей бедности. Обыкновенно это место считается самым лучшим для рыбной ловли, а вот сегодня я понапрасну бьюсь здесь. Да, голод не тетка, но и его приходится переносить, как и другие страдания... Джакопо, ты привык к обращению патрициев, которые меня допрашивали. Как ты думаешь, послушаются они рассудка? Надеюсь, я не повредил моему делу тем, что говорил с ними откровенно, как с людьми, имеющими сердце?

   - Сенаторы не имеют его. Ты не представляешь себе ясно душевного склада этих патрициев. В тесной беседе они в лучших выражениях будут отзываться о человечестве и о справедливости. Но когда они собираются вместе, чтобы защищать интересы своего Марка, то делаются бесчувственнее камня и бессердечнее зверя.

   - С тобой сегодня тяжело говорить, Джакопо. Мне не хочется быть несправедливым даже к тем, кто мне выказал несправедливость. Сенаторы тоже люди и имеют человеческие чувства.

   - Антонио, ты сам много страдал, поэтому чересчур снисходителен к другим. Сенаторы не умеют жалеть: их детей не берут в гребцы на галерах, их надежды не бывают обмануты законами неумолимого господина, им не приходится плакать от развращения их детей, осужденных жить с отбросами общества.

   - Джакопо, люди разные: один велик, другой мал, этот силен, а тот слаб; есть люди очень честные, есть подлые.

   - Послушай, Антонио, что я тебе скажу: ты их оскорбил своим разговором, и ты в опасности в Венеции. Они все простят, кроме жалоб на их несправедливость.

   - Неужели они захотят повредить человеку, который ищет своего ребенка?

   - Если бы ты был какой-нибудь патриций, лицо с положением, то они потихоньку подкопались бы под твое богатство и репутацию, прежде чем ты мог бы стать опасным их системе. Но так как ты беден и слаб, то они уничтожат тебя без всяких церемоний... Посмотри, а лодка-то сюда подвигается очень быстро. Вид ее и движения мне что-то подозрительны.

   - Да, это не рыбацкая лодка; она с каютой, и на ней несколько гребцов.

   - Это правительственная гондола!- воскликнул Джакопо, поднимаясь и прыгая в свою гондолу. Подумав немного, он добавил:- Антонио, нам лучше расстаться.

   - Твои опасения вполне естественны,- ответил рыбак спокойным голосом.- И мне жаль, что ты имеешь причины бояться. Бедный Джакопо!

   - Антонио, снимайся скорее с якоря. Я знаю эту гондолу. Люди на ней лживы, как демоны... Но мне больше нельзя с тобой оставаться, я удаляюсь.

   Гондола продолжала приближаться и привлекла к себе внимание старика. Джакопо въехал в блестящую полосу лунного света, которая, ослепляя глаза, мешала различить, что находилось на ее протяжении. Когда рыбак увидел, что браво исчез, он улыбнулся и вздохнул свободнее.

   - Пусть они подъехали бы ко мне,- прошептал он.- Тогда у Джакопо было бы больше времени, чтоб скрыться. Должно быть, бедняга, оставив замок, успел нанести еще удар кинжалом, и теперь Совет не хочет больше ему прощать...

   Антонио замолчал, потому что казенная гондола с шумом остановилась около его лодки, человек из гондолы перешел к нему, и гондола мгновенно, отъехав на некоторое расстояние, остановилась неподвижно.

   Ночь была светлая, и рыбак мог разглядеть одежду и внешность босого кармелита. Монах казался сильно смущенным быстротою всего происшедшего. И еще большее смущение и удивление выразились на его поблекшем лице, когда он увидел перед собой в лодке седого, смиренного старика.

   - Кто ты такой?- спросил он с удивлением.

   - Лагунский рыбак Антонио.

   - Чем навлек ты на себя гнев Сената?

   - Я сам честен и готов быть справедливым к другим. Если это оскорбляет старших, то они заслуживают не зависти, а жалости.

   - Виноватые никогда не сознают своей вины, а считают себя обиженными.

   - Скажите это патрициям: они нуждаются в советах.

   - Посл