Купер Джеймс Фенимор - В Венеции

Карло, если бы тебя увидели?

   - Ты знаешь, что у меня есть важные причины носить маску. И будь здесь кто-нибудь из твоих двоюродных братьев или какой-нибудь молодой венецианец - все равно я не хотел бы с ними встретиться и быть узнанным.

   - Успокойся, это была моя двоюродная сестра Аннина, которую ты ни разу не видел. И я с ней вижусь очень редко, а ее брат никогда даже не приходит к нам. Если бы я не боялась, что она сейчас вернется, я пошла бы с тобой.

   - Так разве она еще здесь?- спросил встревоженно браво.- Ты ведь знаешь, что я не хочу, чтобы меня увидели.

   - Не бойся, она сейчас наверху у моей больной матери, и раньше, чем она войдет сюда, мы услышим ее шаги в коридоре. Тогда ты можешь войти в эту комнатку, как ты это уже несколько раз делал, и, если хочешь, можешь послушать нашу болтовню... Или... может быть, пойдем... но нет, не успеем...

   - Ты хотела сказать, Джессина, что я могу пойти навестить...

   - Конечно, Карло; но я боюсь, как бы любопытная Аннина не начала искать нас.

   - Я могу подождать. Когда я бываю с тобой, я делаюсь терпеливым.

   - Молчи! Это шаги Аннины. Спрячься скорей в комнату.

   Браво скрылся в боковой комнатке, оставив дверь чуть приоткрытой. В это время Джельсомина пошла отворить кузине. С первых же слов Джакопо по голосу узнал дочь виноторговца.

   - Ты полная хозяйка здесь во всем доме, Джельсомина,- сказала Аннина, опускаясь на стул словно от усталости.

   - Я бы с радостью отказалась от того, что ты называешь хозяйством, если бы мама была в состоянии сама заниматься им.

   - Что ни говори, а приятнее распоряжаться, чем повиноваться. Ну, давай поговорим о вчерашнем празднике. Была ты вчера среди масок, гулявших на Пьяцетте?

   - Нет, я не могу оставить мать.

   - Жаль, а в Венеции, кажется, еще ни разу не было такого торжественного венчания с Адриатикой и таких интересных гонок, как вчера. Да, это стоило посмотреть... И, представь, простой лагунский рыбак получил первую награду.

   - Неужели не было более искусных гондольеров?

   - Самые ловкие, говорят, участвовали в первой гонке, где мой Луиджи должен был бы взять первый приз, если бы товарищи ему не подстроили штуку на зло... Да, знаешь,- продолжала Аннина, осторожно оглядываясь по сторонам,- во второй главной гонке в числе других был один гондольер в маске, и говорят, что это был - представь кто?- Джакопо! Ты слышала о нем?

   - Слышала; так называют одного страшного злодея.

   - Да, надо удивляться тому, что делается в Венеции. Этот человек прогуливается где ему угодно, и никто не смеет ему сказать ни слова. Подожди, это еще не все; сегодня на заре, когда я возвращалась с Лидо, я видела, как в лагунах нашли труп какого-то молодого кавалера, и все называли Джакопо виновником его смерти.

   Джельсомина вздрогнула.

   - Это ужасно!- сказала она.- Но почему ты так рано была на улице? Неужели ты всю ночь пробыла на Лидо?

   - На Лидо?.. Да... Нет. Ведь я не могу целый день, как ты, сидеть дома. Особенно последние дни мне пришлось много помогать отцу. Вот и сейчас я болтаю с тобой, а дома у меня пропасть дела. Да, чтобы не забыть: цел у тебя сверток, который я оставила тебе в последний раз?

   - Как же, я думала, что ты о нем забыла, и хотела уже отослать его тебе,- сказала Джельсомина, вынув из ящика небольшой тщательно запакованный сверток.

   - Ради бога, никогда не делай этого! Если бы сверток попался в руки моему брату Джузеппе, то это могло бы тебе причинить немало неприятностей... Но пора, до свидания, милая Джессина! Я надеюсь, что твой отец отпустит тебя к нам; мы все таки тебя любим!

   - Всего хорошего, Аннина! Если бы не болезнь матери, я давно была бы у тебя.

   Хитрая дочь виноторговца поцеловала свою доверчивую кузину {Кузина - двоюродная сестра. (Прим. ред.)} и исчезла.

   - Карло,- сказала Джельсомина, закрыв за ней дверь,- ты можешь войти, никто нас больше не побеспокоит.

   Браво вышел. Он был бледен; и, несмотря на все усилия ответить на приветливую улыбку Джельсомины, его лицо имело почти страшное выражение.

   - Аннина заставила тебя поскучать, болтая о гонках и об убийстве? Но я знаю твое нетерпение, и мы сейчас же отправимся.

   - Подожди минутку... Эта девушка тебе двоюродная сестра? И ты часто ходишь к ней?

   - Нет, ведь я тебе говорила, что не могу часто оставлять мать, да, кроме того, отец не хочет, чтобы я ходила к ней, потому что они торгуют вином, и у них бывает много гондольеров. Она не виновата, что родные ее занимаются этим.

   - Конечно, нет. А что это за сверток она взяла у тебя?

   - Она его оставила мне на сохранение, когда торопилась на Лидо... Я вижу, она тебе не нравится. А ты слышал, как она говорила о Джакопо и о последнем убийстве? Наверно, ты согласен со мною, относительно этого злодея. Ну, хочешь, я тебя провожу к заключенному?

   - Да, идем.

   - Я вижу, Карло, что твоя честность возмущается злодейством этого убийцы. Мне часто приходилось слышать, что Сенат держит его на жалованьи. Говорят, что он ловчее всех в убийстве, и что судьям придется очень долго выискивать против него улики, чтобы не сделать несправедливости.

   - И вы все верите, что у Сената такая чуткая совесть?- спросил браво глухим голосом, выходя в коридор следом за девушкой.

   Джессина вернулась и вынула из шкафа маленькую коробочку.

   - Вот ключ, Карло,- сказала она, показывая один из ключей в большой связке.- Сейчас я одна осталась здесь сторожить заключенных. Мы добились, по крайней мере, этого, а со временем сделаем и больше.

   Браво заставил себя улыбнуться, чтобы показать девушке, насколько он ценил ее заботы.

  

  

   Джельсомина вела Джакопо по сводчатым галлереям и темным коридорам. Она остановилась на минуту, входя в низкую, узкую галлерею с окнами по обеим сторонам.

   - Карло,- спросила она,- ты ожидал меня встретить, как всегда, у входа с канала?

   - Я не вошел бы в тюрьму, если бы не встретил тебя, потому что я не хочу, чтобы меня видели. Но я вспомнил о том, что твоя мать может задержать тебя, и переехал через канал.

   - Нет, здоровье мамы без перемены. А ты замечаешь, что мы идем по другой дороге? Ты хорошо знаешь расположение дворца и тюрьмы Карло?

   - Больше, чем бы я этого желал, милая Джельсомина. Но зачем ты меня об этом расспрашиваешь? Мысли мои заняты совсем другим.

   Девушка ничего не ответила, но обычно бледные щеки ее стали еще бледней. Браво, привыкший к ее молчаливости, не обратил на это внимания. Он быстро взглянул в окно: перед его глазами тянулся темный, узкий канал, дальше виднелся выход к набережной и к порту.

   - Джельсомина!- воскликнул он, невольно отшатнувшись.- Мы на Мосту Вздохов?

   - Да, Карло. Ты никогда не проходил по нем?

   - Нет, никогда. Хотя я и часто думал, что мне когда-нибудь придется его перейти, но никогда не предполагал, что пойду я здесь с таким провожатым.

   - Ну, со мной этот мост для тебя не страшен, и, хотя здесь ходят только сторожа и осужденные, со мной ты можешь пройти безопасно. Мне доверили от него ключ и указали все закоулки, ведущие к нему.

   - А не правда ли, странно, что Совет разрешил мне посещать тюрьму без особого надзора, а только с тобой?

   - Я лично не нахожу в этом ничего странного, но на самом деле это не разрешается всем. Даже говорят, будто немногие из ступивших на этот мост возвращаются обратно, а между тем, ты меня не спрашиваешь, почему мы идем через него.

   Браво недоверчиво посмотрел на свою спутницу, но ее вид рассеял мгновенно его подозрения.

   - Так как ты хочешь, чтобы я полюбопытствовал?- промолвил он.- Скажи мне, почему ты меня привела сюда, и, особенно, почему ты здесь остановилась?

   - Не забудь, что теперь дело идет к лету, Карло,- сказала девушка тихо,- и что мы напрасно бы его искали в подземных тюрьмах...

   - Я тебя понимаю... Идем!

   Джельсомина была попрежнему грустна, разделяя горе своего спутника. Пройдя несколько лестниц и множество коридоров, они остановились у одной двери. В то время, как девушка отыскивала ключ, Джакопо с трудом вдыхал горячий, удушливый воздух.

   - Мне обещали, что этого больше не будет,- промолвил он,- но эти воплощенные дьяволы забывают свои обещания.

   - Карло! Помни, что мы во Дворце дожей,- сказала ему Джельсомина, оглядываясь назад.

   - Я хорошо помню все, что касается республики.

   - Будь терпелив, милый Карло, всему бывает конец.

   - Ты права,- ответил он,- и, может быть, раньше, чем ты рассчитываешь. Но все равно, отвори дверь.

   Джельсомина повиновалась, и они вошли.

   - Отец,- воскликнул браво, бросаясь к соломенному тюфяку, разостланному на полу.

   Худой и истощенный старик поднялся, услышав это слово, и горящими глазами смотрел на Джакопо и Джельсомину.

   - Ты не заболел, отец, от быстрой перемены, и вид у тебя лучше, чем в том сыром подвале.

   - Ничего. Мне здесь хорошо,- ответил заключенный,- здесь есть свет, хотя, пожалуй, его слишком много... Ты не можешь представить, дитя мое, как приятно видеть день после такой длинной, длинной ночи. Что ты мне скажешь нового, сынок? Расскажи мне о матери...

   Браво опустил голову.

   - Она счастлива, насколько это для нее возможно без тебя.

   - Вспоминает ли она меня?

   - Конечно, отец.

   - А что сестра? Ты о ней ничего не говоришь, сынок. Перестала ли она напрасно считать себя причиной моих страданий?

   - Ей тоже хорошо, отец. Она перестала страдать... о тебе,- ответил Джакопо, едва удерживаясь от слез.

   Последовала большая пауза, в течение которой отец, казалось, вспоминал прошлое, а сын рад был не слышать больше вопросов: мать и сестра, о которых расспрашивал старик, давно уже умерли, став жертвой горя. Старик задумчиво посмотрел на сына.

   - Нельзя рассчитывать, чтобы сестра вышла замуж. Никому не охота породниться с семьей находящегося так давно в тюрьме.

   - Она об этом не думает. Ей хорошо вместе с матерью.

   - Да, этого республика не может ее лишить. Нет ли надежды, что вскоре мы будем все вместе? Как давно я не видел никого из семьи, кроме тебя!

   Отец привлек к себе и поцеловал Джакопо.

   - Есть ли у тебя хоть маленькая надежда на мое освобождение?- спросил старик.- Обещают ли сенаторы, что я на свободе увижу опять солнце?

   - Как же, они обещают. Они много обещают.

   - Уже четыре года, должно быть, как я сижу в этих стенах. А я все надеялся, что дож вспомнит своего старого слугу и разрешит ему вернуться к семье.

   Джакопо молчал, потому что дож, о котором говорил отец, давно уже умер, и в ослабевшей памяти старика стерся долгий ряд проведенных им в тюрьме лет.

   - У меня есть развлечения в неволе.

   - Скажи же: каким образом ты смягчаешь свое горе?

   - Посмотри сюда,- ответил старик с лихорадочным волнением.- Вот видишь эту щель в доске? От жара она все увеличивается, и мне кажется, что она стала вдвое шире за то время, как я здесь. Я иногда говорю себе: вот, когда она дойдет до этого сучка, то сенаторы сжалятся надо мной и выпустят меня на свободу. Мне доставляет удовольствие следить, как она из года в год увеличивается.

   - И только?

   - А вот еще: в прошлом году я любил наблюдать за пауком; у него была паутина вот здесь. И я надеюсь, что как появятся мухи, так и он выползет за добычей... Да, сенаторы могут меня безвинно осудить, разлучить с семьей, но они не в силах лишить меня всех удовольствий.

   Старик замолчал и смотрел то на щель, свидетельницу долгих лет его заключения, то на сына.

   - Ну, пусть они возьмут от меня и паука. Я не буду проклинать их за то,- сказал заключенный, натягивая на себя одеяло.

   - Отец!

   Старик молчал.

   - Отец!

   - Джакопо, так ты в самом деле думаешь, что сенаторы не будут так жестоки, они не выгонят паука из моей камеры?- спросил старик выглянув из-под одеяла.

   - Они не лишат тебя этого удовольствия, отец, потому что оно не касается ни их власти, ни славы.

   - Ну, хорошо, я теперь буду спокоен, а то я все боялся; ведь неприятно лишиться друга в тюрьме.

   Джакопо постарался развлечь старика другими мыслями. Он поставил на полу перед постелью отца еду, которую разрешали приносить, и, успокоив старика еще раз словами о близкой свободе, заметил, что приближается момент разлуки. Но раньше, чем уйти, Джакопо привел в порядок камеру, раздвинул, насколько мог, больше щели в кровле, чтобы воздух и свет свободнее проходили в помещение, и вышел, наконец, из этого мрачного, раскаленного чердака.

   Джакопо и Джельсомина молча шли по бесконечным коридорам, пока вновь не очутились на Мосту Вздохов. Девушка первая прервала молчание.

   - Как ты его нашел?- спросила она.

   - Он страшно изменился.

   - Но ведь есть надежда, не правда ли? Ты сам ему это сказал.

   - Ах, ведь я нарочно это говорил, чтобы не лишать его последней надежды.

   - Карло, я в первый раз слышу, что ты так спокойно говоришь о несправедливости правительства республики и о заточении твоего отца.

   - А потому, моя дорогая, что его освобождение близко.

   - Я тебя не понимаю; то ты говоршь, что нет никакой надежды, то о скором освобождении.

   - Я говорю о смерти, Джельсомина. Страданьям отца приближается конец.

   - Карло, сегодня отец, говоря с тобой, произнес имя, которое я не хотела бы, чтобы он употреблял. Он назвал тебя Джакопо,- сказала вдруг девушка.

   Браво бросил на нее беспокойный взгляд и поспешил отвернуться.

   - Иногда люди предугадывают свою судьбу, Джельсомина.

   - Неужели ты думаешь, что отец подозревает Сенат в намерении прибегнуть к услугам этого страшного чудовища? Ты сердит на Сенат за его несправедливость к твоей семье, но ты не должен думать, что в этом случае он прибегнет к кинжалу наемного убийцы.

   - Я думаю только то, о чем говорят каждый день на каналах.

   - Мне бы хотелось, чтобы твой отец не произносил никогда этого ужасного имени.

   - Ты права, Джельсомина. Но что ты сама думаешь об отце?

   - Это посещение не было похоже на предыдущее. Не знаю почему, но раньше ты мне казался более уверенным, когда внушал отцу спокойствие; сегодня ты как бы находил какое-то страшное удовольствие в словах отчаяния.

   - Ты ошибаешься,- сказал браво, задыхаясь.- Ты ошибаешься! Сенаторы хотят оказать нам справедливость, наконец... Это почтенные люди. Нельзя сомневаться в их справедливости.

   Но сказав это, браво с горечью улыбнулся.

   - Ты смеешься надо мной, Карло. Я знаю, что только немногие не делают никому зла...

   - Вот что значит жить в тюремной атмосфере. Нет, девушка, есть люди, которые из поколения в поколение родятся мудрыми, добродетельными, ко всему способными и созданными, чтобы бросать в тюрьмы честных тружеников и бедняков. Ведь это ясно, как день, и очевидно, да, очевидно - как стены этой тюрьмы.

   Девушка отодвинулась от него; у ней даже мелькнула мысль о бегстве, потому что она ни разу не видела Джакопо таким страшным и странным.

   - Я могу подумать, Карло, что отец умышленно назвал тебя этим именем,- сказала она, с упреком посмотрев на искаженное лицо собеседника.

   - Родители знают, как называть своих детей... Но довольно, пора мне итти, и на этот раз я ухожу от тебя, дорогая, с тяжелым сердцем.

   - Да, у тебя есть дела, и не надо их забывать. Хорошь ли ты за это время зарабатывал на своей гондоле?

   - Нет, золото и я, мы не уживаемся вместе.

   - Ты знаешь, Карло, что я не богата,- сказала едва слышно Джельсомина,- но, что у меня есть, можешь считать своим. Мой отец беден, иначе он не жил бы страданием других, будучи сторожем тюрьмы.

   - Его служба много лучше дела тех, что возложили на него эту обязанность; она более невинна и гораздо более честна.

   - Ты говоришь не так, как большинство, Карло. Я боялась, что ты постыдишься быть мужем дочери тюремщика.

   - В таком случае ты не знаешь ни Карло, ни людей. Если бы твой отец был членом Сената или Совета Трех, и если бы это было известно, то тогда ты могла бы горевать... Но уже поздно, Джельсомина, и я должен уйти.

   Джельсомина, пропустив молодого человека вперед, заперла дверь крытого моста. Пройдя несколько коридоров и лестницу, они вышли к набережной, где браво, торопливо простившись с девушкой, вскочил в свою гондолу и удалился.

  

  

   Маски шныряли по Большой площади, гондолы скользили по каналам, смех и песни раздавались со всех сторон.

   Выйдя из гондолы на набережной, Джакопо смешался с толпой. Проходя вдоль темных аркад Бролио, он искал глазами дона Камилло Монфорте; на углу Малой площади они встретились, обменялись условленными знаками, и браво повернул назад к набережной, не обратив на себя ничьего постороннего внимания.

   Сотни лодок стояли у берега Пьяцы. Джакопо отыскал свою, быстро погнал ее вниз по каналу и через несколько минут был уже у борта "Прекрасной Соррентинки". Хозяин фелуки прогуливался по палубе, весь экипаж пел хором на носу судна. Стефано, казалось, ожидал этого посещения, потому что немедленно отвел браво на самый дальний конец кормы.

   - Ты хочешь мне передать что-нибудь важное, Родриго?- спросил моряк, узнав браво по условному знаку; настоящего имени браво он не знал.

   - Ты совсем готов к выходу в море?

   - Куда угодно! Хоть на Левант или к Геркулесовым Столбам. Мы подняли реи с заходом солнца, и нас надо предупредить только за час, чтобы успеть обогнуть Лидо.

   - В таком случае я вас предупреждаю.

   - Родриго, вы доставляете ваш товар на рынок, где его и без того много. Мне уже объявлено, что сегодня ночью мы понадобимся.

   - Ты прав, Стефано, Но точность необходима, когда дело касается важного поручения.

   - Не желаете ли сами посмотреть, синьор?- сказал моряк, понизив голос.- Конечно, нельзя сравнить "Прекрасную Соррентинку" по величине с "Буцентавром", но если принять во внимание ее вместимость, можно сказать, что в ней можно расположиться не хуже, чем во дворце дожей. Впрочем, когда я узнал, что на ней будет пассажиркой прекрасная дама я почувствовал, что это уже касается чести моей родной Калабрии...

   - Отлично. Если тебе объяснили все подробности, я не сомневаюсь, что ты считаешь это за честь для себя.

   - Мне ничего не сказали, кроме того, что одна молодая особа, в которой Сенат принимал большое участие, покинет сегодня ночью город и переедет на восточный берег в Далмацию. Если вам не трудно, синьор Родриго, то я буду рад узнать, кто ее спутники.

   - Ты все узнаешь, когда придет время, а пока молчи. Я очень доволен, что у тебя все наготове; желаю тебе спокойной ночи и счастливого путешествия. Вот еще что. Скажи: в котором часу ты ждешь берегового ветра?

   - Так как сегодня день был очень жаркий, то берегового ветра нельзя ждать раньше полночи.

   - Отлично! Я надеюсь на тебя. Еще раз до свиданья!- сказал браво, прыгнув в гондолу.

   Послышался плеск весла, и в то время, как Стефано, все еще стоял на палубе, высчитывал выгоды, которые он мог извлечь из предложенной ему поездки, гондола Джакопо уже быстро приближалась к набережной.

   Расставаясь с доном Камилло, Джакопо обещал ему пустить в ход все средства, которые ему подскажут его природная проницательность и опытность, чтобы разузнать, как намерен Сенат поступить в дальнейшем с донной Виолеттой. Браво знал, что Сенат имел обыкновение менять агентов в щекотливых делах, чтобы лучше сохранять тайну. И Джакопо часто сам прибегал к этому средству для переговоров с Стефано, которым пользовались при исполнении секретных мероприятий. Но никогда раньше не случалось, чтобы разрешалось другому агенту вмешиваться в его переговоры. Ему было поручено предупредить Стефано быть наготове по первому приказанию для нового поручения. Но после допроса Антонио ему не давали новых приказаний.

   Долгое отсутствие поручений заставило Джакопо задуматься, и вид фелуки дал случайное направление его розыскам. Как только Джакопо вышел из гондолы на набережную, он поспешил вернуться на "Бролио", переполненное в это время гуляющими. Убедившись, что дон Камилло уже ушел, браво смешался с толпой. Он присматривался к гуляющим, как вдруг кто-то коснулся его локтя.

   Джакопо не имел обыкновения заговаривать без надобности на площади святого Марка, особенно в этот час. Джакопо оглянулся: тот, кто остановил браво, дал ему условный знак следовать за ним. Широкое домино до такой степени скрывало его фигуру, что не было ровно никакой возможности отгадать даже телосложение незнакомца. Дойдя до укромного места, где никто из любопытных не мог их услышать, незнакомец остановился и осторожно всмотрелся в Джакопо. Он закончил этот осмотр и сделал знак, что уверен в своем предположении. Джакопо ответил ему тем же и сохранял молчание.

   - Ой-ой! Можно подумать, что ваш духовник наложил на вас эпитимию {Эпитимия - наказание, налагаемое "за грехи" церковью. (Прим. ред.)} в виде молчания, или что вы нарочно отказываетесь говорить с вашим слугой.

   - Что тебе надо? И почему ты уверен, что я тот самый, кого тебе надо?

   - Ой, господин! От опытного взгляда не ускользнет ни одна мелочь. И я всегда узнаю вас в толпе праздношатающихся.

   - Ну, и хитрец же ты, Осия! Положим, твоя хитрость и спасает тебя.

   - Это единственная защита здесь против притеснений, синьор.

   - Но к делу. Я тебе ничего не закладывал, да, кажется, ничего тебе и не должен.

   - Праведный Самуил! Я не виноват, что ваше сиятельство так умеете забывать свои заклады. Но весь Реальто может подтвердить наши счеты, которые теперь уже возросли до значительной суммы...

   - Ну, хорошо, хорошо! Зная мое происхождение, ты выбрал неудобное место надоедать мне.

   - Я никоим образом не хочу сделать неприятность кому-либо из патрициев. И молчу... Надеясь, что со временем вы узнаете свою подпись и печать.

   - Люблю тебя за осторожность, Огня. Но я тороплюсь. В чем твое настоящее дело?

   Ювелир оглянулся и, приблизившись вплотную к мнимому патрицию, продолжал:

   - Синьор, вашей семье грозит большая утрата. Вам известно, что Сенат неожиданно освободил вашего уважаемого отца от опеки над донной Виолеттой?

   Джакопо вздрогнул; но это волнение было вполне естественно для человека, заинтересованного в крупном приданом.

   - Успокойтесь, синьор, всем приходится переживать подобные разочарования в юности. И меня, вот, прислали уведомить вас, что ее хотят удалить из этого города.

   - А куда хотят ее отослать?- спросил с живостью Джакопо.

   - Вот это-то и неизвестно. Но ваш отец предусмотрительный человек, хорошо знакомый с правительственными тайнами... Иногда я даже думаю, не состоит ли он членом Совета Трех.

   - А почему бы и нет? Он из старинной фамилии.

   - Я ничего не говорю против этого Совета, синьор. И никто на Риальто не отзывается о нем плохо. Всем известно, что он занимается больше доходным ремеслом, чем обсуждением разных там правительственных мероприятий... Но все равно, к какому бы совету ваш батюшка ни принадлежал, дело в том, что нам грозит опасность.

   - Я понимаю тебя. Ты боишься за деньги? Я сознаю важность твоих опасений, основанных на твоем чутье...

   - И на смутных намеках вашего уважаемого батюшки.

   - Разве он сказал что-нибудь положительное?

   - Он говорил мне иносказательно, синьор. Но я понял, что богатую наследницу собираются выслать из Венеции. И так как я лично заинтересован в этом деле, то я не пожалел бы лучшей бирюзы из моей лавки, чтобы узнать, куда ее хотят отправить.

   - Уверен ли ты, что ее отправят сегодня ночью?

   - Вполне уверен.

   - Ладно! В таком случае я сам позабочусь о моих и твоих интересах.

   Джакопо кивнул головой ювелиру и пошел через Пьяццу. Оставшись один, Осия стоял в задумчивости, как вдруг его кто-то окликнул.

   - Что тебе надо от меня?- спросил ювелир, обращаясь к маске.

   - Не в службу, а в дружбу, Осия. Можешь ли ты мне дать взаймы под хорошие проценты?

   - С этим вопросом лучше было бы обратиться к казначею республики. У меня, правда, есть несколько драгоценных камней, которые я с охотой продал бы какому-нибудь любителю.

   - Не в том дело. Все знают, что у тебя денег куры не клюют. И другой на твоем месте не отказался бы одолжить тысячу дукатов с ручательством таким же надежным, как законы республики.

   - Тот, кто приписывает мне такое богатство, издевается над моей бедностью, синьор. Если вам угодно купить аметист или рубин, то я к вашим услугам.

   - Мне надо денег, старик. У меня безотлагательная нужда, и мне некогда проводить попусту время. Говори твои условия.

   - Синьор, тысяча дукатов не валяются на улице. Чтобы их дать взаймы, надо раньше много потрудиться над их собиранием; а тот, кто хочет их занять, должен быть хорошо известным на Риальто.

   - Ты ведь даешь взаймы знатным маскам под солидные залоги, осторожный Осия. Или твоя репутация слишком широка для твоего действительного великодушия?

   - Солидный залог мне дает возможность не сомневаться, если бы даже мой заемщик был так же таинственен, как члены Совета Трех. Если хотите, придите ко мне завтра, а я пошарю у себя в сундуках.

   - Не могу я откладывать. Скажи прямо: можешь ли ты мне дать взаймы? Тогда назначай сам какие хочешь проценты.

   - При помощи друзей, моих соотечественников, я, пожалуй, смог бы набрать нужную сумму под залог драгоценных камней.

   - Этот неопределенный ответ меня не удовлетворяет. Прощай Осия, пойду еще где-нибудь поищу.

   - Ах, мне хочется вам услужить, и ради вас только я, так и быть, рискну! Один еврей, Леви из Ливорно, оставил мне на сохранение кошель как-раз с этой суммой. На подходящих условиях я им воспользуюсь и верну ему деньги потом из моих собственных средств.

   - Очень тебе благодарен за это предложение, Осия,- сказал незнакомец, приподнимая маску.- Это облегчит наши переговоры. Может быть, кошель из Ливорно здесь с тобой?

   Осия замер от неожиданности. Оказалось, что он сообщил какому-то незнакомцу, может быть, даже полицейскому агенту, свои соображения насчет намерений Сената в отношении донны Виолетты. Мало того, он лишился единственного довода для отказа в займе молодому кутиле Джакомо Градениго, сыну сенатора, сказав ему о кошельке из Ливорно.

   - Надеюсь, что прежние отношения не помешают нашему договору, Осия?- заметил бесшабашный наследник сенатора Градениго.

   - Отец Авраам! Если бы я знал, что это вы, синьор Джакомо, то мы давно бы с вами покончили.

   - Да! Ты притворился бы, что у тебя нет денег, как это ты делаешь с некоторого времени.

   - Нет, синьор, я никогда не отказываюсь от того, что сказал. Но дело в том, что Леви взял с меня слово, что я дам эти деньги только в руки самого надежного человека.

   - Он может быть совершенно спокоен: ты сам их занимаешь, чтобы одолжить мне. Итак, вот тебе в залог драгоценности. Теперь давай цехины.

   Даже и решительный тон Джакомо Градениго не подействовал бы на каменное сердце ростовщика, но когда, опомнившись от неожиданности, он начал объяснять молодому патрицию свои опасения относительно приданого донны Виолетты, к его успокоению, Джакомо Градениго объявил, что занимаемые деньги хочет употребить именно на то, чтобы перевести богатую наследницу куда-нибудь в безопасное место. Это обстоятельство сразу изменило дело. Осия нашел выгодным одолжить молодому патрицию цехины своего мнимого друга из Ливорно. Когда обе стороны пришли к соглашению, они покинули площадь, чтобы завершить сделку.

  

   Наступала ночь. Музыка раздавалась слышнее среди тишины города, и гондолы патрициев снова показались на каналах. Среди этих легких гондол, быстро скользивших по поверхности воды, виднелась одна лодка, медленно плывшая вдоль канала. Ее гребцы казались утомленными, и по сильно выцветшей окраске лодки можно было думать, что она возвращалась из далекого путешествия.

   Вдруг гондола свернула с середины большого канала и вошла в один из редко посещаемых боковых притоков. Здесь она прибавила ходу и скоро очутилась в самом бедном квартале Венеции. Там она остановилась около одного, повидимому, торгового помещения, и один человек из экипажа гондолы вышел из нее и направился к мосту; остальные разлеглись на скамьях для отдыха.

   Вышедший из гондолы прошел несколько узких переулков и постучал в окно, которое тотчас же открылось. Женский голос спросил: кто там?

   - Это я, Аннина,- ответил Джино,- открой мне поскорей, у меня спешное дело.

   Убедившись, что пришедший был один, Аннина отворила дверь и впустила в дом гондольера.

   - Ты пришел совсем не во-время, Джино,- сказала она,- я собиралась пойти подышать свежим воздухом. Твои посещения вообще не доставляют мне особенного удовольствия, и, когда у меня есть другие дела, они меня стесняют.

   Это холодное замечание могло бы оскорбить Джино, если бы его чувство к Аннине было сильнее, но, привыкнув к ее капризам, он опустился на стул с видом человека, решившего остаться.

   - Убирайся отсюда! Я не могу напрасно терять времени.

   - Ты сегодня что-то особенно торопишься, Аннина?

   - Да, тороплюсь избавиться от тебя... Слушай, Джино, и запомни хорошенько, что я тебе скажу. Твой хозяин подвергся опале, и вот-вот его вышлют из Венеции со всеми его служащими-бездельниками. Так знай: я вовсе не намерена уезжать из моего родного города.

   Гондольер улыбнулся с нескрываемым безразличием к ее деланному презрению, но, вспомнив о своем поручении, тотчас же принял серьезный вид и постарался почтительным обращением успокоить злобу своей непостоянной возлюбленной.

   - Да поможет мне святой Марк! Если нам не суждено быть вместе, Аннина, это не может нам помешать все-таки заключить выгодную для нас обоих сделку. Я нарочно ехал темными каналами к тебе. Привез я сладкое, выдержанное вино, и твоему отцу редко приходилось добывать такое... А ты меня гонишь, как собаку!

   - Сегодня у меня нет времени разговаривать с тобой, Джино, и, если бы ты меня не задержал, я давно бы уже веселилась.

   - Ну, запри же дверь дома, моя милая, и не ломайся со старым другом. Пойдем попробуем моего вина,- сказал гондольер, выводя девушку из дома и услужливо помогая ей запереть дом.

   Окончив это дело, они оба прошли по набережной. Перейдя мост, Джино указал девушке свою гондолу и подтолкнул ее локтем:

   - Ты не соблазнишься, Аннина?

   - Твоя неосторожность может нам в один прекрасный день сослужить плохую службу: разве можно оставлять контрабандистов так близко около нашего дома? Ну, говори, каких виноградников это вино?

   - С подошвы Везувия, и виноград созрел при вулканическом жаре. Если мои товарищи продадут это вино старому Беппо, твой отец пожалеет, что упустил этот случай.

   Аннина, всегда готовая на выгодную сделку, с завистью взглянула на гондолу; она уже представляла себе ее наполненной бурдюками с крепким и сладким неаполитанским вином.

   - Ты больше не приедешь к нам, Джино?

   - Это зависит от тебя. Ну, иди в гондолу и попробуй вино.

   Аннина колебалась недолго; они быстро вошли в лодку, не обращая внимания на гондольеров, растянувшихся на скамьях, и откинули занавес каюты. Там сидел кто-то, облокотясь на мягкие подушки: оказалось, что гондола, похожая снаружи на лодку контрабандистов, имела все удобства городских гондол.

   - Добро пожаловать!- сказал он.- Теперь уж мы с вами, Аннина, не расстанемся так скоро, как раньше.

   С этими словами мнимый гондольер встал и оперся на плечо Аннины, она очутилась лицом к лицу с доном Камилло Монфорте.

   Привыкшая к хитростям, Аннина ничем не выказала своего испуга.

   - Я вижу, что герцог святой Агаты удостоил контрабандную торговлю своим участием?- произнесла она притворно-шутливым тоном.

   - Я здесь не для шуток, и ты в этом сама убедишься, девушка. Тебе предстоит выбор между искренним признанием и моей местью.

   Дон Камилло говорил спокойно, но Аннина поняла, что имела дело с решительным человеком.

   - Какого признанья ожидает от меня ваша светлость?- спросила она, не будучи в силах больше скрывать своего волнения.

   - Я желаю одной правды. И помни, что на этот раз мы не расстанемся, пока я не узнаю. Я теперь на ножах с венецианской полицией, и твое присутствие здесь - первый результат моего замысла.

   - Ваша светлость, не слишком ли это смелый поступок на каналах Венеции?

   - Последствия касаются только меня; но в твоих интересах во всем сознаться.

   - Я не заставлю себя принуждать силой, синьор?

   - Ну, говори скорей, потому что время не терпит.

   - Синьор, я не стану отрицать, что с вами дурно поступили. Разве можно так поступать с благородным иностранцем, который, как всем известно, имеет все права на сенатские почести.

   - Довольно болтовни, говори дело!

   Увидев, что гондола, миновав каналы, плыла уже по лагунам, Аннина поняла, что находится во власти дона Камилло, и решилась говорить более ясно.

   - Вероятно,- сказала она,- ваша светлость подозревает, что Совет узнал о вашем намерении бежать с донной Виолеттой?

   - Мне это все уж и так известно.

   - Но я не могу сказать, почему меня выбрали в служанки к этой девице.

   - Я был терпелив с тобой, Аннина, и ждал только того времени, когда мы выедем из каналов. Теперь ты должна говорить ясно, без всяких уверток. Где ты оставила мою жену?

   - Ваша светлость! Да разве вы думаете, что Сенат сочтет этот брак законным?

   - Отвечай мне, я тебе приказываю, или я найду средства заставить тебя говорить. Где ты оставила мою жену?

   - Я ей не понадобилась в дороге, и полицейские агенты высадили меня на первом встречном мосту.

   - Напрасно ты стараешься меня обмануть... Мне хорошо известно, что, покинув казенную гондолу, на которой находилась донна Виолетта, ты на закате солнца была в тюрьме святого Марка.

   Удивление Аннины было вполне естественным.

   - Боже мой! Да вы осведомлены больше, чем это предполагает Совет.

   - И в этом ты убедишься ценою твоей жизни, если не скажешь мне правды. Из какого монастыря ты возвращалась?

   - Ни из какого, синьор. Если ваша светлость узнала, что Сенат заключил синьору Пьеполу в тюрьму, то вы не должны за это пенять на меня.

   - Твои хитрости бесполезны, Аннина: ты была в тюрьме у своей двоюродной сестры Джельсомины, дочери тюремного ключника; ты ходила, чтобы взять от нее контрабанду, которую, пользуясь ее наивностью, ты часто оставляешь у нее. Донна Виолетта - не заурядная пленница, чтобы ее запирали в тюрьме.

   - Ох!

   Аннина смогла выразить свое удивление только этим восклицанием.

   - Да, ты теперь видишь, что мне все известно, и тебе не удастся обмануть меня. Ты редко бываешь у Джельсомины, но, возвращаясь по каналу в тот вечер...

   Крики, раздавшиеся вблизи, прервали дона Камилло. Он поднял глаза и увидел сплоченную массу лодок, двигавшуюся к городу. Тысячи голосов кричали одновременно, и общий жалобный гул доказывал, что толпа была взволнована одним чувством. Удивленный этим зрелищем и тем, что гондола была как-раз на дороге этой флотилии, дон Камилло на время забыл о допросе.

   - Что это значит, Джакопо?- спросил он вполголоса, обращаясь к рулевому.

   - Это рыбаки синьор; судя по шуму, мне думается, что среди них возмущение... Уже давно между ними было недовольство из-за отказа освободить с галер сына одного из их товарищей.

   Из любопытства гребцы дона Камилло приостановились было на минуту, но вскоре увидели необходимость свернуть с пути. Угрожающий крик с приказанием перестать грести заставлял дона Камилло или налечь сильнее на весла, чтобы скрыться, или повиноваться. Он выбрал второе.

   - Кто вы такие?- спросил человек, казавшийся среди рыбаков предводителем.- Если вы из лагун и честные люди, то присоединяйтесь к товарищам и пойдем вместе на площадь святого Марка требовать справедливости.

   - Отчего такое волнение?- спросил дон Камилло, костюм которого скрывал его звание.- Почему вы собрались все вместе, друзья?

   - А вот посмотрите!

   Дон Камилло обернулся и увидел посиневшее лицо и мертвые открытые глаза старика Антонио. Сотни голосов при несмолкаемых криках давали ему объяснения, и если бы не рассказ Джакопо, то трудно было бы разобраться в этом шуме.

   - Правосудия!- кричали взволнованные голоса. Рыбаки поднимали голову старого Антонио, чтобы выставить ее на яркий свет луны.- Правосудия во дворце и хлеба на площади!

   - Просите этого у Сената!- сказал Джакопо насмешливым тоном, который он не старался скрывать.

   - Ты полагаешь, что наш товарищ наказан таким образом за проявленную им вчера смелость?

   - В Венеции случаются вещи и страшнее этой.

   - Они нам запрещают закидывать сети в канале Орфано {Канал Орфано был назначен для выполнения в его водах тайных казней; в нем поэтому была запрещена