Купер Джеймс Фенимор - В Венеции

орое заслуживает каждый, согласившийся на собственный позор.

   - Но какая же цель этой презренной лжи?

   - А как же? Ко мне ведь обращались, как к известному наемному убийце, и моими донесениями я был полезен Сенату. Но я спас жизнь нескольких граждан, и мне это служит утешением.

   - Я понимаю тебя, Джакопо; мне рассказывали, что Венеция не стеснялась в известных случаях пользоваться услугами людей смелого характера... О, святой Марк! Какое злодейство покрывает твое имя.

   - К сожалению, да! Я должен был исполнять и много других гнусных обязанностей ради интересов республики. Граждане изумлялись, что меня оставляли на свободе; некоторые из них объясняли это моей ловкостью. Когда народ возмущался против меня, Совет Трех умел всегда отвлечь его внимание, а когда народ успокаивался больше, чем это было в интересах Совета, он спешил возбудить его недовольство... Одним словом, в продолжение трех долгих лет я вел жизнь проклятого всеми отщепенца, живя только надеждой освободить отца и поддерживаемый его любовью.

   - Джакопо! Ты заслуживаешь сочувствия и жалости...

   - Джельсомина,- продолжал Джакопо,- ты слышала всю историю моей жизни. Убедилась ли ты, что я не злодей, за которого все меня считают?

   Она протянула ему руки и, опустив голову на его грудь, заплакала.

   - Да, я вижу, каким искушениям тебя подвергали, бедный мой Карло,- сказала она тихим голосом,- знаю я и то, как ты любил твоего отца.

   - Но простишь ли ты мне, что я скрывал от тебя правду?

   - Ты меня ничуть не обманывал. Я верила, что ты любил твоего отца так, что был готов отдать за него жизнь. И я вижу теперь тебя таким, каким считала.

   Монах глубоко задумался. Он взял за руку Джельсомину и ласково простился с Джакопо.

   - Мы тебя не покинем,- сказал он ему.- Не теряй присутствия духа. Мы будем бороться за тебя до последнего вздоха.

   Джакопо выслушал это утешение, как человек, привыкший жить среди опасностей. Он с улыбкой недоверия проводил своих посетителей.

  

  

   Тюремные сторожа ожидали отца Ансельма и Джельсомину, и, как только они вышли из камеры, дверь заперли на ночь. Дорогой их никто не остановил, и они беспрепятственно дошли до конца коридора, ведущего в квартиру тюремного смотрителя. Здесь монах остановился.

   - Согласна ли ты приложить все усилия, чтобы спасти от смерти невинно осужденного?- спросил он вдруг свою спутницу.

   - Я готова пожертвовать жизнью, чтобы спасти Джакопо.

   Отец Ансельм подал ей знак следовать за ним.

   Он повел Джельсомину в ту часть дворца, которая была отведена для правителя республики.

   Отец Ансельм, благодаря своей одежде и решительному характеру, беспрепятственно дошел до частных покоев дожа, жившего под охраной в отдельной части дворца. Часовые не задерживали его. Таким образом, монах и его спутница очутились, наконец, в прихожей дожа, куда многие безуспешно старались проникнуть, употребляя для этого всевозможные средства.

   В эту минуту там находилось два или три низших придворных служителя. Один из них быстро поднялся при виде незнакомцев. Видно было, что он был смущен их неожиданным появлением.

   - Боюсь, что мы побеспокоим его высочество,- сказал отец Ансельм.

   - Вам это известно больше, чем мне, но...

   - Не будем терять времени в бесполезных разговорах. Проведи нас, пожалуйста, в кабинет его высочества.

   - Без предварительного доклада туда запрещено вводить...

   - Но ты видишь, что здесь не обыкновенная аудиенция. Пойди доложи дожу, что монах, которого он ждал, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

   - Разве его высочество сделал распоряжение?..

   - Скажи ему, что время не терпит, что час, когда должен погибнуть невинно осужденный, приближается.

   - Что тебе надо, Марко? - спросил дож, когда к нему вошел слуга.

   - Синьор,- ответил служитель,- монах-кармелит с молодой девушкой ждут ваших приказаний.

   - Что ты такое говоришь? Монах? И девушка?

   - Да, синьор, те самые, которых вы изволили ждать. Синьор, я повторяю слова монаха. Он мне сказал: пойди, скажи его высочеству, что монах, которого он желал видеть, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

   Дож покраснел больше от негодования, чем от неожиданности, и глаза его заблестели.

   - Так смеют обращаться ко мне... и еще в моем дворце!

   - Виноват, синьор; но этот монах не похож на других духовных лиц, позорящих свой сан. У него и у девушки очень скромный вид. Может быть, вы забыли про них, синьор?

   Румянец исчез со щек дожа, и его взгляд принял обычное выражение. Возраст и опытность научили его осторожности. Он был уверен в своей памяти и сразу догадался, что это необыкновенное явление скрывало в себе какую-то тайну. Это могло быть, конечно, дерзкое покушение со стороны его многочисленных и злобных врагов; но, с другой стороны, судя по смелости поступка, это могло быть и каким-нибудь очень спешным и, действительно, важным делом.

   - Не говорил ли тебе монах еще чего-нибудь, Марко?- спросил дож после минуты глубокого раздумья.

   - Синьор, он мне сказал, что у него важное, спешное дело, потому что оно касается одного невинно осужденного. Мне кажется, что он хочет вас просить о ком-нибудь, потому что говорят, будто арестовано много молодых людей за проделки на масляничной неделе.

   - Хорошо! Скажи одному из твоих товарищей, чтобы он пришел сюда, и, когда я позвоню, впусти ко мне монаха и девушку.

   Слуга удалился и постарался войти в прихожую через другие двери, чтобы не встретиться сразу с ожидавшими его возвращения. Один из его товарищей тут же отправился к дожу, который ему немедленно приказал пойти и пригласить одного из членов Совета Трех. Этот сенатор занимался в соседней комнате просмотром важных бумаг. Он оставил дела и тотчас вошел в кабинет дожа.

   - Я ожидаю посещения странного свойства, синьор,- сказал дож, поднимаясь навстречу сенатору,- и мне хотелось бы, чтоб кто-нибудь еще присутствовал при этой встрече.

   - Делает вам честь, ваше высочество, что вы желаете разделять ваши труды с Сенатом; но не будет ли это чрезмерно, если вы станете требовать присутствия советника при каждом посещении?

   - Надеюсь, что не обеспокоил вас сейчас своей назойливостью,- сказал дож, давая условный знак Марку.- А вот и те, кого я ждал.

   В эту минуту Ансельм и Джельсомина вошли в кабинет. С первого взгляда дож убедился, что он не знает вошедших. Он обменялся взглядом с членом Тайного Совета, и каждый прочел в глазах другого взаимное удивление. Очутившись перед дожем, монах откинул капюшон. Джельсомина смущенно остановилась сзади.

   - Что значит ваше появление здесь?- спросил дож, указывая пальцем на девушку и в то же время не спуская глаз с монаха.- Теперь не время моих приемов, и, кроме того, они обусловливаются известными формальностями. И что это за странная компания!

   Отцу Ансельму первый раз в жизни пришлось находиться перед дожем Венеции. Не решаясь начинать говорить о причине своего прихода, он старался сообразить возможность успеха, устремив проницательный взгляд на того, кто его спрашивал.

   - Великий государь,- ответил монах, наконец,- мы пришли требовать правосудия. А тот, кто приходит с такой просьбой, должен быть смел.

   - Святой Марк может гордиться своим правосудием, которое всегда на страже счастья его подданных. Твой поступок, отец мой, не соответствует правилам благоразумия, но его можно извинить. Объяви твою просьбу.

   - В государственной тюрьме находится один заключенный, которого суд приговорил к смертной казни. Этот приговор будет приведен в исполнение завтра утром, если ваша верховная власть не придет на помощь для его спасения.

   - Суд не ошибается в своих приговорах, и осужденный должен нести свой жребий.

   - Я духовник этого несчастного, и, исполняя мою обязанность, я убедился в невинности его.

   - Ты говоришь, что этот человек осужден обыкновенными судьями?

   - Он осужден приговором уголовного суда, ваше высочество.

   Повидимому, дож смягчился. Так как дело разбиралось публично, он мог, по крайней мере, хоть надеяться, что, выказывая человеколюбие, не нарушит политики правительства. Бросив взгляд на неподвижного члена Совета, как бы желая найти на его лице признак одобрения, дож сделал шаг к монаху и сказал ему с возрастающим участием:

   - А на основании чего ты осуждаешь приговор судей?

   - Я вам уже говорил, ваше высочество, что я убедился в невиновности осужденного, исполняя мои обязанности. Он мне открыл свою душу, как человек, стоящий одной ногой в могиле. Он невиновен перед государством.

   - Я стар и давно уже ношу эту тягостную шапку,- сказал дож, протягивая руку к шапке, символу своего сана,- но за все это время не помню ни одного преступника, который не считал бы себя жертвой тяжело сложившихся обстоятельств.

   - Человеку моего звания тоже хорошо известно, что люди обыкновенно стараются таким коварным утешением успокоить свою совесть,- сказал в свою очередь Ансельм.- Но, дож Венеции, многие стараются обмануть, но немногим это удается.

   - Это так!- сказал дож,- но ты забыл мне сказать имя осужденного.

   - Это некто по имени Джакопо Фронтони... мнимый браво.

   Перемена взгляда, мгновенная бледность лица и даже дрожь тела - все указало на вполне естественное изумление дожа Венеции.

   - Ты называешь владельца кинжала, который больше всех других в Венеции обагрен человеческой кровью, этого браво, что давно опозорил наш город своими преступлениями! Лукавство этого чудовища взяло верх даже над твоей опытностью, отец.

   - С этой мыслью и я входил в его камеру; но вышел я оттуда убежденный, что общественное мнение было к нему несправедливо. Если ваше высочество соблаговолите выслушать его историю, то вы убедитесь, что он заслуживает жалости, а не казни.

   - Я его считал среди всех преступников моего владения единственным, в защиту которого нельзя найти никакого оправдания... Гозори свободно; мое любопытство равняется моему изумлению.

   Дож до такой степени отдался охватившим его чувствам, что на минуту забыл о присутствии члена Совета, взгляды которого могли бы его убедить, что беседа принимает нежелательный оборот.

   Отец Ансельм избегал сначала сурово отзываться о происках правительства; он только делал осторожные намеки на безнравственность политики Сената.

   - Вы можете и не знать, государь, что один бедный, но трудолюбивый ремесленник, Рикардо Фронтони, был, давно уже, обвинен в контрабанде; это преступление святой Марк никогда не оставляет без суровой кары, потому что...

   - Ты, говоришь о Рикардо Фронтони?- перебил его дож.

   - Да, это его имя; этот несчастный доверился одному приятелю, который притворился влюбленным в его дочь. Когда этот негодяй увидел, что его проделки с контрабандой неминуемо должны вскоре раскрыться, он обставил дело таким образом, что вся вина пала на его доверчивого друга. Рикардо был приговорен к заключению до тех пор, пока не откроет таких своих деяний, которых на самом деле он никогда не совершал. Он изнывал в тюрьме, а в это время его товарищи с успехом обделывали свои дела.

   - Помню, что я слышал о таком деле; но это было в правление моего предшественника, не правда ли?

   - Да, и его мука в тюрьме длилась почти до этого дня правления вашего высочества.

   - Как! Сенат, узнавши о своей ошибке, не поспешил ее исправить?

   Монах внимательно посмотрел на дожа, как бы желая убедиться в искренности его удивления; он понял, что это дело не считали достаточно важным, чтобы довести до сведения дожа.

   - Великий дож!- сказал он.- Правительство скрытно в делах, касающихся его репутации. По некоторым причинам, о которых я не позволю себе говорить, бедный Рикардо пробыл в заключении еще долго после того, как смерть и сознание его обвинителя доказали его невиновность.

   Дож задумался и обернулся к члену Тайного Совета, но лицо сенатора было безучастно и холодно, словно выточенное из мрамора.

   - Но что же общего между делом Рикардо и смертным приговором этому наемному убийце Джакопо?- спросил дож, напрасно стараясь придать своему лицу то каменное выражение, которое было на лице члена Совета.

   - Это пусть объяснит вашему высочеству дочь тюремного смотрителя... Подойди сюда, мое дитя; расскажи все, что тебе известно.

   Джельсомина дрожала, потому что, несмотря на дорогую для нее цель, ради которой она пришла сюда, она не могла побороть своей застенчивости. Но, верная своему обещанию и любви к осужденному, она выступила вперед, не желая больше скрываться за рясой монаха.

   - Так ты дочь тюремного смотрителя?- благосклонно спросил ее удизленный дож.

   - Мы, по бедности нашей, ваше высочество, принуждены зарабатывать хлеб службой государству.

   - Вы служите хорошему хозяину, дитя мое... Ну, скажи нам - что ты знаешь об этом браво?

   - Те, кто называют его так, не знают его сердца, государь. В Венеции нет другого человека, более преданного своим друзьям, более верного своему слову...

   - Но что же общего между этими двумя Фронтони?

   - Это отец и сын, ваше высочество. Когда Джакопо возмужал настолько, что сознал всю тяжесть горя своей семьи, он стал неутомимо хлопотать перед сенаторами за своего отца, и, наконец, они разрешили ему тайные свидания с ним в тюрьме.

   - По каким соображениям дали они это разрешение, девушка?

   - Ему сказали, что пусть своей службой он искупит свободу отца... Несмотря на тяжесть условий, Джакопо согласился на них ради того, чтобы его отец мог вздохнуть на свободе.

   - Ты говоришь загадками.

   - Мне достоверно известно, что в продолжение трех лет Джакопо разрешалось приходить в тюрьму, и мой отец не согласился бы впустить его туда без разрешения властей. Мне было поручено сопровождать Джакопо.

   - Ты знала, что он был наемным убийцей?

   - Нет! Мне никогда больше не придется пережить более тяжелых минут, как те, когда я узнала, что добрый, нежный Карло оказывается отверженным всеми Джакопо... Но это страдание мое прошло.

   - Ты хотела стать женой этого осужденного?

   - Да, ваше высочество; мы хотели повенчаться.

   - И теперь, когда тебе известно ремесло этого Джакопо Фронтони, ты все-таки не отказываешься от своего намерения?

   - Не отказываюсь, потому что я знаю, кто он на самом деле. Он пожертвовал своим именем, чтобы спасти томящегося в тюрьме отца...

   - Это дело требует вашего объяснения, отец. Девушка слишком взволнована и не может ясно передать его сущность.

   - Великий государь, она хочет сказать, что республика разрешила сыну навещать заключенного отца и дала ему надежду на освобождение при условии, если он, служа в тайной полиции, согласится прослыть за наемного убийцу!

   - И вся эта невероятная история опирается только на слова осужденного к смертной казни преступника?

   - Да, того, кто уже много раз видел смерть перед собою... Во всяком случае, синьор, это дело заслуживает внимательного расследования.

   - В этом отношении ты прав... А когда назначена казнь?

   - Завтра на рассвете, государь.

   - А что с отцом?

   - Он умер, в тюрьме, дож Венеции...

   В течение нескольких минут дож молчал.

   - Слышал ли ты о смерти рыбака Антонио?- спросил дож.

   - Да, и я утверждаю, что Джакопо не виновен в этом преступлении. Я исповедывал этого самого старика перед тем, как он был... убит.

   Дож отвернулся; он начинал понимать истину.

   - Ваше высочество!- произнес дрожавший голос.

   - Что тебе надо, девушка?

   - Я надеюсь, что ваше высочество не допустит Венецию до такого позорного преступления.

   - Ты слишком смело говоришь, моя милая.

   - Опасность, грозящая моему Карло, научила меня быть смелой. Может быть, вы согласитесь пойти взглянуть на бедного Карло или прикажете его привести сюда? Его простой рассказ докажет вам всю несправедливость возводимых на него обвинений.

   - Это бесполезно... совершенно бесполезно. Твоя уверенность в его невиновности красноречивее его слов.

   Луч надежды блеснул в глазах Джельсомины. Дож, казалось, совершенно терялся; он смотрел то на девушку, то на члена Совета Трех, лицо которого попрежнему оставалось безучастным.

   Он дал знак Джельсомине и монаху удалиться. Джельсомина охотно повиновалась, так как торопилась в камеру Джакопо. Но монах задержался на минуту, не доверяя успеху своей просьбы. Он увидел, что старый дож подошел к безмолвному члену Тайного Совета и протянул ему руки, как бы ища его сочувствия.

  

  

   С наступлением следующего дня жители Венеции принялись за свои дела. Полицейские агенты деятельно подготовляли настроение публики; и, когда солнце поднялось высоко над морем, площади начали наполняться. Говорили, что, для восстановления спокойствия в городе и для дальнейшей охраны жителей, на площади будет произведена публичная казнь преступника. Любопытные горожане в мягких шляпах и плащах, маскированная молодежь и множество иностранцев, посещавших угасавшую республику,- все спешили поглазеть на приговоренного в последние минуты.

   Гвардейцы-далматинцы были выстроены так, чтобы окружить обе гранитные колонны Пьяцетты. Дисциплинированные солдаты стояли лицом к африканским столбам - символу смерти. Несколько воинов более высокого разряда с серьезными лицами прохаживались перед войсками, а бесчисленная толпа заполняла остальное пространство площади сзади войск. Больше сотни рыбаков находились сзади первого ряда солдат. Между возвышенными пьедесталами святого Феодора и крылатого льва были видны плаха, топор, древесные опилки и корзина,- обычные принадлежности казни того времени. Палач стоял в стороне.

   Наконец, общее волнение в толпе заставило всех повернуться к двери дворца. Поднялся глухой гул голосов, толпа раздалась, и показался отряд полицейских, приближавшийся быстрыми шагами. Далматинцы разомкнули ряды и, пропустив отряд, снова сомкнулись. Дойдя до плахи, полицейские разделились на два ряда и расположились в некотором отдалении; Джакопо с духовником остались вдвоем перед орудиями смерти. Таким образом, все присутствовавшие на площади могли их видеть.

   Отец Ансельм был в обыкновенной одежде монаха-кармелита, голова его не была покрыта капюшоном. Его лицо, выражавшее беспокойство, оживлялось по временам слабыми проблесками надежды; глаза его переходили от окна к окну дворца дожей.

   Джакопо стоял спокойно перед плахой. Голова его была непокрыта, щеки бледны, грудь и спина обнажены ниже плеч; на нем был обыкновенный костюм гондольера. Он окинул глазами площадь, переводя взгляд с одного лица на другое. Джакопо ни в ком не видел участия. Грудь его высоко поднялась, и стоявшие близ него подумали, что ему, пожалуй, дольше не хватит присутствия духа. Но они обманулись в своих ожиданиях. Джакопо вздрогнул, однако, вскоре лицо его приняло обычное спокойное выражение.

   - Ты не нашел в толпе ни одного дружеского взгляда?- спросил монах, заметив невольное движение Джакопо.

   - Да, здесь ни у кого нет жалости к убийце.

   - У тебя есть еще надежда, Джакопо. Они не могут совершить эту несправедливость!.. Ведь я был свидетелем смерти Антонио... И дожу это известно.

   В это время к ним приблизился начальник полиции и палач.

   - Час настал.

   Монах инстинктивно повернулся к дворцу. В окнах он увидел несколько лиц, и в нем вспыхнула надежда, что сейчас дадут знак остановить казнь.

   - Подождите!- вскрикнул он.

   То же самое восклицание было повторено звонким женским голосом, и Джельсомина, несмотря на все препятствия, прорвалась сквозь строй далматинцев и присоединилась к маленькой группе, находившейся между колоннами. Изумление и любопытство овладело толпой, и по площади разнесся гул голосов:

   - Это безумная!- кричали в одной стороне.

   Джельсомина схватила цепи, которыми были скованы руки Джакопо, и делала невероятные усилия, чтобы снять их.

   - Я надеялся, что тебе не придется видеть это зрелище, бедняжка моя, Джессина,- сказал осужденный.

   - Не волнуйся, Джакопо,- проговорила она, едва переводя дыхание.- Все это так, нарочно... Это только хитрость, чтобы обмануть... Они не могут, они не смеют... Волос не спадет с головы моего Карло!..

   - Дорогая моя Джельсомина...

   - Не удерживай меня!.. Я хочу все рассказать гражданам... Гнев их пройдет, когда они узнают правду, и они полюбят тебя, Карло, как я люблю.

   - Мне было бы легче, если бы ты не приходила сюда.

   - Не бойся за меня! Правда, я не привыкла к такой толпе, но ты увидишь, что у меня хватит смелости сказать правду. Мне только надо... передохнуть.

   - Джессина моя! У тебя есть отец и мать; заботясь о них, ты будешь еще счастлива!

   Она вырвалась из рук Джакопо, которому эта разлука показалась гораздо тяжелее приближавшейся потери жизни. Он положил голову на плаху, опустившись перед ней на колени.

   - Из дворца дают знак!- воскликнул кармелит, простирая туда руки как бы для получения милости.

   Зазвучали рога. Джельсомина радостно вскрикнула и быстро повернулась к Джакопо, которого она считала спасенным. Но перед ее глазами сверкнул топор... В толпе произошло движение.

   - Уведите эту девушку,- сказал полицейский чиновник, указывая на Джельсомину.

   Это приказание было исполнено. Монах дышал с трудом. Он смотрел то на толпу, окружавшую его, то на дворец дожа, то на солнце, заливавшее лучами землю.

   - Отец,- сказал ему кто-то на ухо,- вы скрылись совсем в этой толпе! Идите за мной; я вас выведу.

   Отец Ансельм чувствовал себя совсем разбитым и без колебания воспользовался предложением. Окольными улицами проводник довел его до площади, где они сели в гондолу, чтобы выехать в открытое море. Вскоре впавший в глубокую задумчивость и все еще дрожавший монах плыл уже на корабле к церковным владениям и вскоре был во дворце герцога святой Агаты.

   В свой обычный час солнце скрылось за Тирольскими Альпами, и луна поднялась над Лидо. Узкие улицы Венеции снова выбросили сотни праздных людей на площади. Мягкий лунный свет упал на здание дворца, на колоссальную башню Кампаниле...

   Портики были ярко освещены. Весельчаки шутили; бездельничали, убивали время, как могли и умели; замаскированные люди были заняты своими, им лишь известными делами; певицы и фигляры играли свои обычные роли.