Красницкий Александр Иванович - Гроза Византии

не об императорской короне, как теперь, а о том, где и как добыть кусок насущного хлеба.

Среди роскоши дворца Ингерина не раз вспоминала те дни, и они казались ей гораздо более счастливыми, чем та сытая, полная удовольствий жизнь, которую она вела с Михаилом...

Василия встретила она с такой шумной радостью, какая была даже опасна в их положении.

- О, наконец-то, наконец-то, ты пришел ко мне, Василий! - воскликнула она, страстно целуя Македонянина, - я скучала по тебе, я думала, что ты уже разлюбил меня!

- Нет - и никогда! - решительно отвечал Василий, - или ты думаешь, мне не больно видеть тебя в объятиях другого? Но что делать, цель, которую я преследую ради тебя, требует жертв... Я приношу их, приносишь и ты, когда же исполнится все так, как задумано мною, мы оба будем счастливы, несказанно счастливы... Но ты мне должно помочь, моя Ингерина.

- Говори,Василий, говори любимый мой, я готова сделать все!

- Нужно, во чтобы-то ни стало, удалить порфирогенета отсюда.

- Удалить? Зачем?

- Ты узнаешь это впоследствии, а теперь исполни пока то, что я тебя прошу.

- Но предлог?

- Он есть!

- Какой же?

- Здесь ходят слухи о грозящем Византии набеге варваров. Михаил уже теперь перепуган до-нельзя. Поддержи в нем этот испуг и убеди его, что среди войска, на границе, он будет в большей безопасности, чем здесь...

- А ты... останешься?

- Да, это необходимо...

- Но варвары! Что будет с тобой, я боюсь за тебя!

- Успокойся, я сумею охранить себя хотя бы ради той цели, которую мы преследуем...

Василий не ошибался в Ингерине.

О! Это была, действительно, умная женщина, которой можно было довериться и на которую можно было положиться.

Действительно, она сумела поставить дело так, что в конец перепуганный Михаил поспешил оставить свою столицу.

Он сумел, однако, на этот раз притвориться и предлог для своего удаления избрал вполне объяснимый, приличный.

- Наши храбрые войска, - объяснил он свой отъезд, - бьются с персами, и мы должны сами руководить ими, воодушевлять их на новую борьбу, как бы она ни была тяжела... О, мы сделаем это и поразим персов!...

Он уехал.

Вардас, не подозревавший, кто устроил это удаление, был очень рад отъезду Михаила.

- Так будет спокойнее, - говорил он Василию, - у нас развязаны руки, и мы можем действовать вполне свободно... Варвары не так страшны, как порфирогенет, он мог одним словом разрушить все наши планы, помешать нам.

Василий ничего не отвечал.

Он чувствовал корону византийских императоров на своей голове...

 

XVI. Свое и чужое

Пока перепуганный Михаил собирался покинуть Византию, его приближенные торопливо приводили в исполнение задуманный ими план отдаления набега славянских варваров.

Врач Фока потребовал довольно продолжительного срока для приготовления своего таинственного средства которое должно было помочь киевским князьям умереть, прежде чем они встанут во главе своих дружин, чтобы вести их на Византию.

Фока был с виду добродушный, безобидный старик; никто бы при взгляде на него не решился сказать, что этот человек, по своей профессии придворного врача императора, не только многим помогал родиться, но помогал и умирать, и умирать так, что намеченная жертва не подозревала даже, с какой стороны приходит смерть.

Придворный врач императора был, впрочем, человек очень скромный и только изредка позволял себе похвастаться своим страшным искусством.

- У Нерона Старого Рима была Локуста, - говаривал он в порывах откровенности, - но я превзошел и Локусту...

Теперь, получив неожиданное приказание приготовить такие благовония, которые должны были бы уничтожить киевских князей, Фока не замедлил приняться за свое страшное дело.

Он заперся в своей лаборатории, что-то долго варил, сушил, растирал в ступках, мешал, не выходя из своего покоя и никого не допуская к себе в течение всех дней, пока он был в своем невольном заключении.

Его не беспокоили.

Вардас был уверен, что Фока настолько хорошо знает свое дело, что сумеет исполнить его, как нельзя лучше, если только ему не станут мешать.

На отъезд Михаила из Византии никто не обратил внимания - ни царедворцы, ни народ: такой незаметной личностью был этот правитель на ряду с своими талантливыми администраторами: Вардасом, Фотием, Василием.

 

Василий в последнее время стал особенно ласково и даже нежно относиться к Ирине и Изоку, оставленным бежавшей Зоей на его попечении.

Он знал, кто они такие, и все-таки думал, что этот юноша и девушка до некоторой степени могут явиться в его руках заложниками, если только хитро задуманный план не удастся и не отдалит набега киевских славян.

Своей ласковостью Василий старался привлечь брата и сестру на свою сторону, чтобы со временем, если позволят обстоятельства, воспользоваться ими для переговоров с их родичами, которые, видя в них внуков старого Улеба, легко могли ради них стать из заклятых врагов Византии ее искренними друзьями и верными союзниками.

С этой целью он подолгу в свободное время разговаривал то с Изоком, то с Ириной, но чаще всего с обоими вместе.

- Дети мои, - говаривал он, - неужели вам не нравится здесь, в Византии?

- О, нет, - отвечала обыкновенно Ирина, -нам хорошо здесь.

- Но на родном Днепре лучше! - с затаенным вздохом отвечал Изок.

- Почему же, юноша?

- Там все свое...

- А здесь? Разве вы в чем-либо нуждаетесь?

- Нет, благодаря тебе, ни в чем.

- Тогда что же вам еще?

- Ах, Василий, - раздражался пылкий Изок, - как что? Нам нужен родимый Днепр, простор его полей, нужен родной наш воздух, нужны родимые забавы, ничего этого здесь нет...

- Так, стало быть, Изок, ты не хотел бы остаться в Византии?

- Нет, нет! Ни за что! Ни за что! Я умер бы, я задохнулся бы здесь...

- А ты, Ирина?

- Я?.. Я не знаю... Я всю мою жизнь провела здесь, старый Лука почти что накануне своей смерти рассказал мне, кто я, а до этого я считала себя византийкой...

- Ты скажи ему, сестра, что с тех пор, как ты только узнала тайну нашего деда, и твоя душа перестала быть покойной!

- Да, Изок, ты прав... много перемен произошло со мной.

- Каких же, Ирина? - вкрадчиво спрашивал Василий, - я - друг твой и Изока, ты можешь говорить со мной без опасений... я буду рад, если найду возможность помочь тебе. Не бойся, мое милое дитя, говори откровенно...

- Я стала совсем другою, благородный Василий. Прежде для меня весь мир был в Византии; если мне приходилось выбираться из своего угла и взглядывать на ваши роскошные дворцы, шумный форум, на ваши храмы, все это мне казалось волшебным раем, царством грез, и я не мечтала никогда ни о чем другом, как только о том, чтобы остаться в этом уголке всегда, на всю жизнь.

- А теперь?

- Теперь не то... Я уже не думаю, что Византия - рай. Она великолепна - да, но в моих грезах, в моих снах я вижу совсем другое... Мне грезится покойная величавая река, медленно катящая свои волны среди высоких зеленых берегов, я вижу города, не такие пышные и великолепные, как город Константина, нет, они, эти города, с виду бедны и ничтожны, но, когда во сне я нахожусь в них, я так, вот, и чувствую, что и Византия, и ее пышность, блеск, ее солнце, ее люди, все это мне чужое, а там, в этих городах, все мое, все мое родное, близкое, я там своя... И после таких грез так, вот, и, кажется, обернулась бы я птичкой малою, унеслась бы я туда на крыльях своих... Да так, пожалуй, есть и на самом деле... Здесь я телом одним только, а душа моя там, на берегах этой реки, на родине моей... Ведь, о ней я грежу, Василий, ведь, ее вижу я в снах моих, как ты думаешь?

Василий ожидал подобного признания.

"Кровь сказывается", - подумал он, - "свое к своему тянет".

Легкий вздох вырвался из его груди.

- Я понимаю тебя, дитя, я понимаю, какие чувства волнуют тебя, - тихо промолвил он.

О, в эти минуты и в его мечтах быстро воскресла знакомая картина. Встали горы родной Македонии, неприступные кручи, снеговые вершины, на которых так хорошо и легко дышится вольной груди, цветущие долины, где живется так привольно и счастливо, где люди не знают ни вражды, ни лжи, ни ненависти... и все это оставлено, все это забыто, покинуто! Ради чего? Ради призрака власти, ради короны Византии! Что же, разве легко носить ее? Разве истинно счастлив тот, чью голову она украшает? Нет, нет, тысячу раз нет! Эта власть всей своей тяжестью давит человека за то суетное, полное тревог и волнений счастье, которое она дает ему... Как бы хорошо вернуть прошлое! Но - нет! Эта корона так близка, что поворота быть не может, нужно неуклонно идти туда, куда влечет судьба, обманет она - и, если только голова на плечах останется, всегда не поздно вернуться к прежнему... Но как хорошо и светло это прежнее!

Новый тяжкий вздох вырвался из груди Василия. Он даже не старался подавить его - ведь, эти дети - он знал прекрасно - не выдадут его, и при них, хотя на мгновение, можно скинуть давившую его своей тяжестью личину...

- Понимаю тебя, дитя мое, понимаю, - повторил Василий, - но не печалься и ты, Ирина, и, Изок, может быть, все будет так, как вы желаете, как мечтаете, но только нужно ждать и ждать... Наша судьба не в наших руках...

 

XVII. Осужденные на смерть

Труд Фоки был скоро закончен...

Византийский сын Эскулапа тонко знал свое дело...

Нескольких дней было вполне достаточно для того, чтобы приготовлено было средство к отдалению набега славянских варваров...

Как только Фомка закончил свои приготовления, он немедленно вышел из затвора и поспешил послать одного из слуг к Вардасу с уведомлением, что он выполнил его приказ...

Фока еще не знал, что ему готовится...

Он думал, что отвести дары будет поручено купцам, а сам он останется в стороне от всякой непосредственной опасности.

Но он жестоко ошибался...

Вардас принял его очень ласково - так ласково, что Фока, присмотревшийся ко всему за свое долгое пребывание в императорском дворце, сразу же почувствовал, что тут не все ладно...

Правитель затворился с врачом и долго, долго беседовал с ним...

- Итак, Фока, я очень благодарен тебе за твои труды, - закончил он свою беседу, - ты - верный слуга императора.

- О, мудрейший, я делаю, что могу...

- Я знаю, что ты скромен, очень скромен... Но ты получишь награду... А, вот, скажи, кому поручить все это?..

- О, кому прикажешь, могущественный.

- Так-так... я был уверен в таком твоем ответе. Еще раз повторяю, ты - верный слуга отечеству.

- Так как же повелишь, могущественный? Кому я должен передать наставления?

Вардас на мгновенье задумался.

- Поговори об этом с Василием... - вымолвил он, стараясь глядеть куда-то в сторону.

- Но мне хотелось бы узнать приказание от тебя, мудрейший.

- Поговори с Василием, - совсем беззвучно повторил Вардас.

Фока понял все.

- Твоя воля, мудрейший, - проговорил он и с низким поклоном вышел из покоя.

Больной правитель только по уходе его вздохнул облегченно...

Ему стало жаль этого человека... Они долго жили вместе, и не раз Фока оказывал Вардасу очень серьезные услуги. Теперь наместник императора знал, что отправляет его, в случае неудачи, на верную смерть.

Фока, успевший уже примириться с своей участью, перешел к Василию.

Тот встретил его также смущенный и несколько растерянный.

- Ты знаешь, Фока, все? - спросил он, - Вардас уже сказал тебе?

- Вардас сказал, что я должен спросить у тебя...

- Что делать, Фока, нужно отправиться тебе... Иначе доверять никому невозможно такого ответственного дела...

- А купцам?..

- Что они! Эти трусы, если не сбегут или не умрут сами от перепугу, легко испортят все дело...

- Стало быть, я должен ехать непременно?

- Да.

Фока на минуту задумался.

- У меня жена-старуха, два сына, внуки... - как бы в раздумье проговорил он.

- Не беспокойся за них! - воскликнул Василий, - они будут находиться под моей охраной... Но не печалься... я уверен, что ты возвратишься...

- Не утешай меня, Василий, я столько видел смертей, что не побоюсь той смерти, которая будет ниспослана мне с открытым лицом...

Василий ничего не ответил.

Так прошло несколько мгновений.

Македонянин смотрел куда-то в угол, Фока, опустив глаза к полу, как бы переживал какую-то тяжелую внутреннюю борьбу.

- Прощай, - наконец, глухо вымолвил он.

- Прощай, Фока, ответил Василий.

- Помни свое обещание... Не оставь моих сирот...

- Иди!.. Будь покоен...

- На утро будьте готовы отправиться в путь, - приказал он приведенным по его приказу купцам и приказал страже увести их.

Снова оставшись наедине с Фокой, Василий не выдержал и, повинуясь могучему внутреннему порыву, крепко-крепко обнял старика и, едва сдерживая слезы, выбежал из покоя.

Вардас ждал его с нетерпением.

- Ну, что, - спросил он, - как Фока?

- Он понял, что его присутствие необходимо.

- Верный, незаменимый слуга... Может быть, он своею жизнью спасает Византию...

- Он готов на все, он - не эти жалкие торгаши и способен пожертвовать собой ради пользы отечества...

- Мало таких...

- Но пока они есть, сильна ими Византия... Только бы жертва эта не стала напрасной, - закончил Вардас.

На другой день рано утром трирема херсонесских купцов вышла из гавани Константинополя.

Фока был на ней.

К Аскольду и Диру вместе с ним неслась по морским волнам сама смерть...

 

Часть III. Чудо Пресвятой Богородицы

 

I. К родным берегам

Анастас и Зоя, как мы уже видели из первой части нашего рассказа, при первой только возможности поспешили, по совету Склирены, бежать от опасности...

Какой? Мы уже видели, что дело приняло совсем не то оборот, который имел в виду Никифор, но и Анастас, и Зоя знали, что такое значат интриги при дворе Михаила, а потому поспешили воспользоваться вполне вероятным спасением в бегстве. Если у них и были у порфирогенета защитники, то, особенности у Анастаса, было не мало и врагов, всегда готовых довести его до плахи из-за одной только зависти к его прочному положению, как главы народной цирковой партии голубых.

Анастас не сомневался, что рано или поздно он вернется в Константинополь. В душе он был очень недоволен, что приходится уходить так далеко - на Днепр, к варварам, и не мог понять, чего так настаивает на этом, казалось, всегда такая рассудительная Зоя.

- Чего ты ждешь от варваров? - спрашивал он ее, уже очутившись на борте корабля, - скажи мне - чего?

- Всего, - коротко отвечала Зоя.

-Этого очень мало для меня...

- А чего бы ты хотел?

- Больших подробностей; узнать, наконец, все твои планы!

- Узнать! Для этого еще будет время...

- Однако, ты не разговорчива...

Зоя засмеялась.

- Еще бы! - сказала она с особым ударением, - ведь, я - не византийка...

- Как ? Что? - удивился Анастас.

- Так, не византийка!..

- Кто же ты?

- Природная славянка!

Анастас, ни слова не говоря, глядел на нее: так он был поражен этим неожиданным признанием.

- Ты - славянка, и я об этом ничего не знал?..

- И не мог знать. Вспомни, что в Константинополе ты - человек совершенно новый.

- Но в тебе ничего незаметно варварского: ты красива, умна, исповедуешь Христову веру, принята во дворец императора, наконец, ты - матрона.

Зоя снова засмеялась.

- А все-таки я - славянка... Мало ли бывает в жизни! Я, сказала тебе, и сама думала, что стала природной византийкой... да, вот, теперь сказалась кровь... Я горю вся, я трепещу, сердце мое бьется радостью при одной только мысли, что скоро-скоро я увижу мою родину!..

- На радость ли?

- Какое горе видишь ты?

- Неужели ты думаешь, что на твоей родине сохранилась о тебе память?

- Старейшина Улеб и его дети никогда не будут забыты, - гордо проговорила Зоя. - Я уверена, на Днепре все его помнят. Хотя мой несчастный отец убит этим ненавистным Никифором, но я отомщу, отомщу за его смерть!..

Глаза Зои загорелись злобным огоньком. Она так поглядела на Анастаса, что с того сжалось от какого-то мрачного предчувствия.

- Ты что-то задумала, Зоя, - смущенно пробормотал он.

- Я скажу тебе, что - месть и месть, какая только доступна дочери варварского народа... К этому толкает меня сама судьба. Погляди сам: разве это невольное изгнание, не вызванное ничем, не предопределено мне судьбой? Судьба заставляет меня вернуться на родину, бросив там на берегах Пропондиды все, что меня еще привязывало к Византии, и я иду...

- Но по крайней мере, есть ли у тебя кто-нибудь там на берегах Днепра?

- Жив брат мой Всеслав; он в великом почете у киевских князей.

- Откуда ты это знаешь? Разве у тебя были сношения с Киевом?

- Мне сообщил об этом Изок, родной сын моего брата.

- Тот, которого скрывала ты у себя?

- Да, он...

- А эта другая девушка?

- Ирина? Она - его родная сестра и, стало быть, моя племянница.

- Так-так! Но что же с ними будет без нас? Склирена добивается юноши, а Никифор девушки; они своего не упустят.

- Вся моя надежда на Василия Македонянина: он добр, приветлив, искренно расположен и к тебе, и ко мне; но, если дети погибнут, месть моя будет еще ужаснее, верь мне в этом!..

- Зоя, я боюсь тебя! - воскликнул Анастас.

Такой разговор не раз заходил между ними во время морского пути. Анастас как-то стушевался перед этой женщиной, которая преображалась тем более и более, чем ближе были берега славянской земли. Это была уже не прежняя спокойная, бесстрастная византийская матрона, ловко умеющая прикрывать какой угодно маской волнующие ее чувства. Зоя перерождалась. Византийский лоск, светскость роскошного двора Михаила порфирогенета быстро спадали с нее. В ней пробуждалась дикарка с необузданными порывами, смелая, решительная, не останавливающаяся ни перед чем. Она даже костюм переменила, и теперь перед Анастасом, приходившим только в изумление от этой метаморфозы, была дочь варвара, судившая по-варварски и уже забывшая все византийское.

Морское путешествие шло очень быстро. Благодаря попутному ветру, постоянно надувавшему паруса, Зоя через пять-шесть суток увидала берег своей родины, когда-то не по ее воле оставленной.

 

II. Славянка

Был уже вечер, когда корабль, войдя в устье Днепра, бросил якорь.

- Госпожа, - обратился к Зое кормчий, - как я уже предупреждал тебя, моя галера не может идти далее, тебе и твоему спутнику придется оставить нас здесь...

- Но как же быть нам дальше?

- Если тебе угодно, то я найду тебе здесь проводников. Ведь, ты желала попасть в Киев?

- Да!

- Я так и обязался перед благородным Никифором, я - человек честный и исполню то, что должен.

- Перед каким Никифором? - с удивлением воскликнула Зоя.

- Начальником императорских телохранителей...

- Но какое же он может иметь отношение ко мне? Я не понимаю.

- Он приказал мне с особенным почетом доставить тебя и твоего спутника в Киев!

- Ничего не понимаю!

- А я все! - вступился Анастас. - Наше бегства точно так же, как и заключение в тюрьму, было делом Никифора и этой негодной Склирены.

- Но зачем?

- Они, вероятно, не могли добиться приказания о нашей казни, а так как мы им мешали, то они и удалили нас из Константинополя и удалили, должен сказать, очень ловко! В таком деле, как это, я сразу узнаю Никифора...

- Пожалуй, что ты прав!

- Не пожалуй, а действительно прав... Теперь я знаю, что мне делать! Эй, мореход!

- Что прикажешь, благородный господин?

- Ты должен доставить нас обратно в Константинополь и немедленно.

Глаза Зои загорелись зловещим огоньком.

- Ты хочешь возвращения?.. Этого не будет... Я не возвращусь теперь туда, откуда сама судьба увела меня...

- Должна возвратиться... Довольно я наслушался от тебя о какой-то там твоей мести! Кто тебя, в самом деле, знает, что ты затеваешь? Хорошо еще, что узнал твои замыслы... Может быть, ты хочешь навести варваров на Византию? Нет, как хочешь, а я этого не позволю! Ты говоришь, что любишь свою родину, но и я люблю свою. Теперь, когда очевидно, что это наше бегство ничем не вызвано, и тут была интрига, я считаю себя обязанным вернуться обратно, и, прости уже, хотя бы пришлось употребить против тебя силу - ты пойдешь за мной, это верно. Зла я тебе не сделаю, я промолчу обо всем, что слышал в эти дни от тебя, только ни до какой мести я тебя не допущу... Кто тебя знает? Моя родина мне дороже всего...

Зоя вся вспыхнула, задрожала, резкий ответ готов был сорваться с ее языка, но в этот миг ей на помощь пришел прежний византийский лоск, умение сдерживать свои порывы. Дикарка на мгновенье исчезла, и ее место снова заняла важная матрона.

- Ты, Анастас, прав, как всегда, - с приветливой улыбкой заговорила она, - прости мою вспышку... и забудь, что я говорила ранее - мало ли что говорится в озлоблении! В самом деле, что я могу найти в этой дикой стране? Разве может какой-нибудь Киев заменить мне, привыкшей к роскоши и довольству, родимую Византию? Нет, нет, ты прав! Я не подумала ни о чем этом, прости меня, мы вернемся...

- Вот, так-то лучше! -проговорил Анастас, успокаиваясь при этих словах.

Он умел прекрасно править колесницами - недаром же, в самом деле, голубые избрали его своим вождем, - но по своим способностям был очень недалек и, вместе с тем, весьма доверчив. Его нисколько не поразила эта внезапная перемена в Зое.

- Но только вот что, Анастас: позволь мне сойти на берег и поклониться родимой мне земле, - снова заговорила Зоя, - все-таки это - та земля, на которой я впервые увидела свет...

- А ты попытаешься бежать?

- Куда же могу бежать одна? Ах, Анастас! Но если ты мне не веришь, проводи меня, мы сойдем на берег вместе. Так, ведь?

- Со мной - пойдем! Только скорее...

Несмотря на то, что был вечер, Анастас приказал спустить лодку. Он весь горел нетерпением возвратиться поскорее обратно и уже рассчитывал, что корабль на следующее же утро может отплыть к берегам Византии. ВВиду этого ему хотелось поскорее исполнить желание Зои, чтобы не было потом задержки в отправлении.

Лодка была спущена, и двое гребцов быстро направили ее к правому берегу Днепра.

Первой выскочила на землю Зоя.

Местность была пустынная. Невдалеке от берега шумел лес, у самой воды видно было несколько рыбачьих хижин.

- Родная земля! - в экстазе воскликнула Зоя, целуя песок. - Наконец, я снова стою на тебе, наконец, я снова дышу родимым воздухом!.. Анастас, пойдем туда, к этим деревьям, позволь мне коснуться их! Ведь, они так же, как и я, дети этой земли.

Она быстро увлекла своего спутника к лесу.

Анастас еле поспевал за ней.

Зоя, в порыве радости, целовала землю, деревья, плакала, не обращая на византийца ни малейшего внимания.

Тому, наконец, это наскучило.

- Пойдем же, Зоя! Нам надо вернуться, пока не наступила ночь!

- Вернуться? Куда? - как бы в забытье спросила Зоя.

- На наш корабль.

- Этого не будет! Я останусь здесь... и ты тоже...

- А я говорю, что будет! Не пойдешь волей, поведу тебя силой.

- Силой? Меня? Ах, ты - византиец! Разве ты забыл, кто я? Силой? Меня - славянку?

- Не разговаривай, а иди! - уже совсем грубо крикнул Анастас и схватил Зою за руку.

- Но та ловко вывернулась и кинулась на него.

- Зоя! Что ты делаешь? - раздался отчаянный крик византийца.

Он беспомощно взметнул руками и упал на песок.

Зоя стояла над ним с кинжалом в руках, из левой стороны груди Анастаса ручьем струилась кровь.

- Сам хотел, - прошептала Зоя, - умирай теперь! Если бы ты вернулся, ты первый бы выдал меня!..

 

III. На родине

Анастас копал судорожными движениями ног землю. Удар нанесен был верной рукой. Несчастный хрипел, а Зоя все еще стояла над ним.

- Меня, славянку, захотел удержать силой!.. нет, не бывать этому, - бормотала она, - не бывать этому никогда! Ваших изнеженных женщин вы можете заставлять делать, что вам угодно, но с славянским народом шутить не приходится... Мне жаль тебя, Анастас, Но что же делать, я принесла тебя в жертву моей родине, прости меня!..

Хрипенье несчастного прекратилось, глаза его остеклились, он весь вытянулся. Зоя поняла, что он был мертв.

- Прощай! - проговорила она, выпрямляясь во весь свой рост, - прощай, я не могу похоронить тебя, но что же делать? Я сама не могу возвратиться теперь на судно...Ночь... куда идти?.. Если бы я знала, что могу переночевать в лесу... Но я вижу там свет в этих рыбачьих хижинах... мне окажут гостеприимство там, я знаю.

Взглянув в последний раз на труп Анастаса, Зоя поспешно удалилась от него.

Прежде всего она поспешила вернуться к гребцам,

Вы вернитесь обратно, - сказала она, - мы остаемся здесь.

- Как тебе угодно, госпожа. Но где же твой спутник? - удивленно спросил один из матросов.

- Он отправился отыскивать приют на ночь и хотел отыскать лодку, которая бы доставила нас обоих к князьям в Киев.

- Мы могли бы довести его...

- Он устал, странствуя на корабле, и захотел пройтись по твердой земле.

- Тогда позволь нам отвезти хотя бы тебя.

- Я буду очень вам благодарна.

Зоя села в лодку. Она была совершенно спокойна и думать позабыла о своем поступке; он казался ей вполне естественным. Зоя так была близка от намеченной цели, что не остановилась бы ни перед чем, только бы достигнуть ее. Анастаса было ей жалко, но что значил он в сравнении с родиной, к которой она так стремилась и на которую, как она была уверена, привела ее сама вершительница всего в жизни - судьба.

Сильные гребцы так разогнали лодку, что в несколько взмахов весел достигли рыбачьих хижин, стоявших одиноко у воды.

- Благодарю вас, друзья мои, - ласково проговорила Зоя, подавая им византин, - вот, возьмите это себе и возвращайтесь обратно к себе; вас, наверно, уже ждут на вашем корабле...

- А ты, госпожа?

- Я найду приют здесь!

Она подошла к хижине, на пороге которой уже виднелся старик-рыбак с двумя молодыми парнями, очевидно, сыновьями.

- Мир вам! Я прошу гостеприимства вашего, - произнесла Зоя, отдавая поклон.

- Войди, кто бы ты ни была, женщина, под мой кров и будь уверена, что я и моя семья примет тебя, как посланца бога.

Этими словами старик давал понять, что Зоя становится под его защиту на все время, пока она пробудет под кровлей хижины.

Зоя не замедлила воспользоваться этим приглашением радушного хозяина.

С каким наслаждением опустилась она на грубую скамью, с отрадой вдыхая родимый воздух! Оставленные ею в Константинополе палаты показались ей со всем своим великолепием жалкими в сравнении с этой хижиной. Ведь, там все было чужое, насильно навязанное, здесь свое, родное, к чему сохранила в ней любовь память чуткого отрадного детства.

- Садись, женщина, и отдыхай, - говорил старик, - если ты голодна, сейчас, что есть только лучшего в моей хижине, будет перед тобой, моя жена сама будет служить тебе; если ты нуждаешься в защите, никто не осмелится тронуть тебя.

- Благодарю, благодарю, отец, - чуть не плача от радости, говорила Зоя.

- По костюму вижу, ты здесь - чужестранка. Не с того ли ты корабля, который недавно стал на якорь у нашего берега, не так ли?

- Да, отец!

- Но ты так чисто говоришь на нашем языке, обыкновенно трудном для чужестранцев! Насыщай свой голод и удовлетвори наше любопытство, откройся нам, кто ты?

На стол была уже подана уха из свежей, только что наловленной, рыбы. Зое не хотелось есть, но она знала, что своим отказом обидела бы радушных хозяев, предложивших ей гостеприимство.

Она стала есть, и уха показалась ей таким лакомым блюдом, перед которым ничто были все роскошные и утонченные яства Византии.

Пока она была занята ухой, вокруг нее собралась вся семья рыбака, пришли даже из соседних хижин, где уже узнали об ее появлении.

- Так кто же ты, женщина? - снова повторил свой вопрос старик.

Зоя на минуту смолкла.

- Ты помнишь-ли, отец, полянского старейшину Улеба? - спросила она.

Лицо старого рыбака озарилось доброй улыбкой.

- Мне ли не помнить Улеба! - воскликнул он, - этот старейшина был много раз благодетелем нашей семьи! Как мы плакали, когда эти хищники-варяги увели его и его семейство от нас! Но почему ты, женщина, спросила меня об этом?

- Если ты помнишь Улеба, так вместе с этим ты должен помнить и меня.

- Как так?

- Я - дочь Улеба...

Сразу все притихли в хижине при этом неожиданном признании.

 

IV. Среди родимых

Изумление, однако, быстро сменилось общей радостью.

Первым пришел в себя старик хозяин.

- Благословение великий богов над нами и над землей нашей, и над моей бедной хижиной! - воскликнул он. - Мертвые встают из могил!.. Так это ты - дочь нашего славного Улеба, та молоденькая девушка, которую на моих глазах увезли свирепые норманны в позорный плен?!

-Я...

- Благословение богов! А Улеб - твой отец?

- Да, правдиво твое слово...

- Он умер?..

- Да.

- Давно?

- Нет... очень недавно...

- И ты не спасла его?..

- Я отомщу за его смерть!..

- Так он был убит?..

- Его убили византийцы, и на головы их всех падет моя кара! Да, падет! Слушай, я не видела отца: в плену нас разлучили, и он был скрыт от меня, сама судьба его скрыла, и я уже узнала только об его смерти...

- От кого?

- От его внуков, Изока и Ирины, видевших его ужасную смерть.

- Ты говоришь - Изок! Разве он тоже в Византии, в плену? Его недавно видели здесь... Ведь, ты говоришь о сыне Всеслава, не так-ли?

- Да, именно, о сыне моего брата... Он в Константинополе, и киевляне должны его выручить из плена...

- А сама ты?

- Я бежала сюда на родину. Слушай, отец, и не осуди меня! Я уже вступила на родную землю, когда меня насильно хотели вернуть назад... Как должна была бы поступить в этом случае славянка и дочь Улеба? Могла ли она, скажи мне, покориться чьей-либо силе?

- Никогда!

- Я так и сделала... Я убила моего преследователя; его труп лежит там, у леса... Теперь ты знаешь все... если можешь, суди меня...

- Тебя не в чем обвинять... Я пошлю сыновей закопать его. Он был христианин?

- Да.

- Тогда пусть по обрядам их веры поставят крест над его могильным курганом. Но что ты думаешь делать теперь с собой?

- Я хочу непременно пробраться в Киев, к брату, к князьям киевским.

Старец отрицательно покачал головой.

- Не советую я тебе этого.

- Отчего?

- На Днепре не спокойно...

- Что же?

- Норманны и славяне, соединившись за одно, хотят идти в поход на Византию.

- Тогда я могу помочь им.

- Чем? Ты - женщина...

- Я столько лет прожила в Константинополе, знаю его прекрасно и могу дать указания, как найти слабейшие места.

- Ты жаждешь мести?

- За отца!

- Это хорошо... Жизнь в Византии не изменила в тебе славянского духа, это я вижу...

- Отец, разве может что-либо в целом мире заставить забыть славянина, что в его жидах течет славянская кровь? Нет, нет, этого не может быть!

Старик и все присутствующие одобрительно закивали головами. Им по сердцу пришлись такие пылкие речи молодой женщины, казавшейся в их глазах, после ее бегства из заповедного для них города, чуть ли не героиней.

- Ляг и отдохни, дочь моя! - вымолвил, наконец, старик, - по нашей славянской пословице утро всегда бывает мудренее вечера. Ты утомлена, и отдых тебе необходим, на утро мы решим, как должны будем поступить в этом случае с тобой.

Он знаком руки приказал всем выйти из хижины вслед за собой.

с Зоей осталась одна только старуха, жена старого рыбака, все время почему-то жалобно всхлипывающая при каждом слове молодой женщины.

Уже совсем стемнело, ночь наступила, а рыбаки не расходились. Они толковали, судили и рядили, как быть с их неожиданной гостьей.

- Отец, - вдруг отозвал в сторону старого рыбака один из сыновей.

- Что тебе, Прастень?

- Я хочу тебе сказать слово.

- Говори, я выслушаю тебя...

- Зачем этой женщине ходить одной в Киев? На Днепре, ты сам это знаешь, очень не спокойно в последние дни.

- Но она идет к брату.

- Удержи ее всего несколько дней. До Киева недалеко, пошли меня или брата к Всеславу.

- И вы приведете его сюда?

- Да!

- Это умно, я так и поступлю. Но удастся ли нам задержать ее здесь?..

- Убеди ее, что это необходимо...

- Хорошо, а ты с рассветом отправляйся в путь, мы будем ждать тебя.

- Благодарю, отец, - воскликнул с пылом Прастень, - я не обману твоих ожиданий...

Зоя еще спала, когда первые лучи солнца позолотили восток. В это время молодой рыбак успел уже подняться на порядочное расстояние от своего поселка вверх по Днепру.

Когда она проснулась солнце уже высоко стояло на небе.

- Так поздно! - воскликнула Зоя и, быстро одевшись поспешила выйти из хижины.

о, Теперь она впервые после стольких лет видела, наконец, родную землю, при свете солнечном. Как сладко забилось ее сердце... Вот, вот, она - эта земля, на которой она впервые увидела свет... вот, величавый Днепр, вон, вдали, его нагорный берег... Как мало изменилось все это с того времени, когда Зоя-пленница, плачущая и скорбная, проходила мимо этих берегов... Все осталось по прежнему, все было так, как-будто и не существовало совсем долгого, долгого промежутка...

 

V. Брат и сестра

Зоя никак не могла понять, почему рыбаки не хотят отпустить ее. Прошло уже несколько дней с тех пор, как она очутилась в их поселке. Византийское судно давно уже ушло в обратный путь, труп Анастаса был закопан, как это обещал Зое старый рыбак, а она все еще оставалась гостьей.

На все свои вопросы она слышала в ответ только одно: "Погоди да погоди, куда тебе торопиться!"

Наконец, Зоя поняла, почему ее задерживали в этом жалком поселке.

Как то раз перед вечером она вышла на берег Днепра. Кругом было тихо, рыбаки все были на ловле еще с рассвета, и возвращения их должно было ждать еще не скоро.

Зоя стояла почти что у самой воды и смотрела в ту сторону, где, по ее расчетам, должен был быть Киев.

Вдруг из-за колена Днепра донесся до ее слуха сперва гул голосов, потом всплескивание весел. С той стороны как-будто ожидать было некого, но сердце Зои вдруг забилось сильно, сильно...

Показался парус сперва, а затем молодая женщина могла уже разглядеть и большой струг с вооруженными людьми.

Почему то ей кинулось в глаза, что двое стоявших на носу струга люди слишком пристально смотрят в ее сторону. Мало этого, Зоя ясно видела, как один из них, молодой, в простой одежде, жестом руки указывал на нее.

Струг подходил все ближе и ближе. Зоя теперь уже могла совсем разглядеть его путников.

С трудом она узнала в молодом простолюдине сына того старика, который приютил ее в первый день прибытия на родину.

Другого же она не знала.

А между тем, этот другой и по своему внешнему виду, в особенности по одежде, резко отличался от остальных; видно было, что это - начальник. Жесты его были повелительны, голос отрывист, взгляд суров.

- Вот, она! Вот, она! - кричал с переднего струга молодой рыбак.

Наконец, струг пристал.

Его начальник вместе с рыбаком легко соскочил на землю и быстро направился к Зое.

Вот, он уже около нее... Что-то знакомое, что-то родное мелькнуло Зое в чертах его лица.

- Кто ты, женщина? - отрывистым властным тоном спросил Зою незнакомый воин. - Правда-ли, что ты - дочь полянского старейшины Улеба?

- Да, это - правда!

- Твое имя?

- Славянское?

- Ну, да! Какое же еще?..

- В Византии меня называли Зоей, а здесь на Днепре, где я родилась, мой отец Улеб, в честь матери моей, дал имя Любуши...

- Так ты - Любуша?.. сестра?.. да, я сейчас же узнал тебя... сестра!

- Всеслав!..

И, не будучи в силах совладеть с собою, Зоя ( мы будем по прежнему называть нашу героиню тем именем, под которым мы познакомились с нею еще в Византии) кинулась со слезами радости га грудь брату...

Суровое лицо Всеслава на миг озарилось тихой радостью при виде плачущей на его груди сестры.

- Боги, после многих испытаний, посылают, наконец, мне счастье, - прошептал он. - Я добился своего. Теперь я узнаю все о моих родных и жестоко отомщу за их гибель...

- Мы вместе отомстим! - воскликнула Зоя, услыхав его.

- Я слышал, отец убит?

- Да, византийцами - за то, что не хотел отдать на позор твоей дочери.

- Дочери? - воскликнул Всеслав.

- Ее - и выдать Изока.

- Дочь и сын? Они там, в этом проклятом городе?

- Им не будет там худо...

- Все равно! Я силой возьму их оттуда... Горе теперь Византии!.. Если не пойдут на нее князья наши, я подыму моих славян...

- Я пойду с тобой...

- Благодарю... Но войдем в эту хижину, а вы, - крикнул он, обращаясь к стругу, - готовьтесь на рассвете к обратному пути.

Вернувшиеся в это время рыбаки с низкими поклонами встретили княжьего наперсника.

Из струга были принесены разные яства и пития. Часть их Всеслав отдал рыбакам, в виде угощения; другую же он оставил для себя и велел подать в той хижине, где нашла себе приют его сестра.

Вплоть до рассвета беседовали они.

Зоя все подробно рассказала брату о своей жизни в Византии - о том, как разлучили ее с отцом и матерью на рынке невольников, как она сумела заставить полюбить ее знатного и богатого византийца, который из рабыни сделал ее своей женой и наследницей, и, наконец, сообщила брату о своей случайной встрече с детьми Всеслава, где так удачно помог им Василий Македонянин.

- Ты - христианка? - спросил ее Всеслав, когда она кончила рассказ.

- Да.

- А дочь моя? Ты назвала мне ее Ириной...

- Она - тоже христианка...

- Что же, вы будете молиться снова славянским богам?

- Нет, мы останемся верными Христу...

- Ну, это - ваше дело; молиться кому угодно, только бы это не помешало мести...

 

VI. Гостья Аскольда

На другое утро, с рассветом, струг, по приказанию Всеслава, распустил паруса и тронулся вверх по Днепру, направляясь к Киеву.

Всеслав казался мрачным и встревоженным.

- Что с тобой? - спросила его Зоя. - Или ты не рад, что мы, наконец, нашли друг друга?..

- Нет, я рад, но мы, варяги, не умеем выражать своей радости шумом.

- Разве ты - варяг? Ты - славянин...

- Я стал варягом и, привыкнув к обычаям чужой страны, не желаю меняться в родной.

- Расскажи мне о себе...

Всеслав махнул рукой.

- Что рассказывать! А, впрочем, если ты хочешь...

Он сообщил Зое о своей жизни в суровой Скандинавии, о битвах под начальством Рурика и, наконец, о возвращении на родной Днепр.

- И ты никогда не попытался даже узнать, что сталось с твоим отцом, матерью, сестрой, дочерью в плену?..

- Этому многое мешало.

- Не вижу - что.

- Сперва я был в дружине простым воином, а потом уже успел добиться того, что князья стали считать меня своим другом.

- И ты не предпринял ничего?

- Как ничего! Я поднял норманнов и славян на Византию; теперь порядочное уже время собирается народ. Мы разгромим это проклятое гнездо... Меня беспокоит одно только теперь...

- Что, брат?

- Наши князья...

- Аскольд и Дир?

- Да, их так зовут... Очень они кротки и миролюбивы и совсем не похожи на норманнов. Ну, да если они не пойдут, я призову на Днепр Олофа с Ильменя, великий Рурик отпустит его к нам, и тогда - гроза Византии...

Зоя с наслаждением слушала брата. Часы пути летели для нее незаметно. Вот, промелькнули ревущие и кипящие днепровские пороги - близко и Киев.

Вот, наконец, и он...

Зоя едва-едва узнала прежний маленький городок, каким она помнила Киев в своем детстве. Теперь он разросся, расширился, принял совсем другой вид, чем это было раньше.

Струг подошел к богатой пристани, вблизи которой высились княжьи хоромы.

Ты не устала? - спросил ее Всеслав.

- Нет, силы мои бодры и свежи.

- Тогда мы пройдем к князьям сейчас же. Они знают и о моем горе и о моей радости - я рассказал им все...

- Пойдем, я готова!

Лишь только струг пристал, они поднялись на пристань. Зоя видела, с каким почетом встречают повсюду ее брата, и поняла, что это очень и очень высокое лицо в Киеве.

На нее же кругом смотрели с удивлением и любопытством.

- Кто она? Неужели это - сестра Всеслава! Такая молодая! - слышался кругом шепот любопытных.

Еще по дороге Всеслав узнал, что Дир был на охоте, и оставался в Киеве один только Аскольд.

Он вышел сам навстречу своему любимцу.

Зоя с свойственной женщинам наблюдательностью заметила его красивое, подернутое легкой дымкой грусти, лицо, задумчивые, так и проникающие в душу, глаза, румяные щеки, и, когда она услышала его голос, сердце ее почему-то сильно-сильно забилось.

- Это - твоя сестра, Всеслав? - заговорил первым Аскольд. - Приветствую тебя от своего имени и от имени всех моих киевлян!

- Благодарю тебя, князь, на ласке твоей, - ответила Зоя. - Я счастлива за мой народ, во главе которого стоит такой глава, как ты.

Перед ярлом была снова византийская матрона, бесстрастная, несколько льстивая, умеющая сказать и лесть так, что она казалась правдой.

Киевлянки были не такие. Их простота давно уже прискучила Аскольду. Теперь он видел пред собой совсем другую женщину, каких еще не было в Киеве.

- А я счастлив тем, что вижу тебя и знаю, что увижу еще не раз, - в тон сказал ей Аскольд. - Надеюсь, что в моих палатах ты не будешь ни в чем нуждаться, об этом позаботится не только мой верный Всеслав, но и я сам, и дорогой друг и названный брат мой Дир.

Ему хотелось еще говорить. Разговор с этой женщиной доставлял ему несказанное удовольствие, но он понимал, что после такой долгой дороги гостья утомлена и нуждается в отдыхе.

- Прежде чем ты уйдешь в свои горницы, скажи мне свое имя, - сказал, однако, он.

- Меня зовут Зоей.

- Любуша! - воскликнул молчавший до того врем