Красницкий Александр Иванович - Гроза Византии

и и места. Казалось, точно кто управляет ею... Она останавливалась, где уже она как-будто решила остановиться на определенное число дней, щадя промежуточные местности и распространяясь по всем направлениям до самых границ мира, точно боясь не пропустить на своем пути каких-либо отдаленнейших уголков земли. Не было того острова, той долины, той горной вершины, которых бы она не посетила, раз там были люди. Если через какое-либо место она проходила, не тронув его, то через некоторое время она к нему возвращалась, щадя уже на этот раз те соседние поселения, которые раньше были ею опустошены; и уже отсюда она не уходила до тех пор, пока не получала своей дани - жертв, соответственно тому, что ею было получено в других соседних местностях. Она всегда начинала свою деятельность от морских берегов и оттуда двигалась вглубь материка.

Весною второго года [36] она появилась в Византии.

Сила передохнул и потом продолжал свой рассказ.

- Вот как она здесь появилась: многие стали видеть духов, принявших человеческий вид; при этом таким больным казалось, что эти духи, около них стоящие, наносили им удары. Такие видения и были признаками начавшейся болезни. Мучимые видениями несчастные призывали всех святых и прибегали ко всякого рода очистительным жертвам. Но ничто не помогало, ибо большинство отдавало Богу душу в самых храмах, куда приходили для молитв. Не мало было и таких, которые запирались в своих комнатах, не отвечали на зов друзей, и, несмотря на все угрозы, которые пускались в ход, несчастные притворялись ничего не слышащими, боясь, что с ними говорят приведения...

Некоторым мерещились видения только во сне, они слышали голоса, произносившие их имена в числе имен, присужденных к смерти. Большинство же, впрочем, ни во время сна, ни при бодрствовании не получали этих прискорбных предзнаменований. Лихорадка их захватывала внезапно: одних - в тот момент, когда они просыпались, других - во время прогулки, многих - среди обычных занятий. Тело их изменялось в цвете, но никакого признака воспаления нельзя было заметить. С утра и до вечера лихорадка была так легка, что предчувствовать какую-либо опасность не мог ни сам больной, ни врач, навещавший его. Никто из заболевших не казался находящимся в смертельной опасности. Но уже с первых же дней у одних - на другой же день, у других - через несколько дней можно было заметить появление нарывов не только в нижней части тела, но и подмышками, а иногда даже за ушами, и припадки этой страшной ниспосланной небесами болезни выражались почти одинаково у всех больных.

Одни из заболевших были погружены в глубокое беспамятство, другие в припадках бурного гнева были ужасны.

Первые имели вид людей, потерявших всякое понимание окружающего. Если около них был кто-либо и мог о них заботиться, то они принимали время от времени пищу. Если их покидали, они умирали от истощения. Вторые, охваченные бредом, лишившись сна, преследуемые все время различными видениями, везде видели перед собою каких-либо людей, покушающихся на их жизнь, и старались бежать, издавая страшные крики.Ухаживавшие за такими больными были в самом тяжком положении и вызывали не меньшую жалость, нежели сами больные. И не потому, что они подвергались опасности вследствие такой близости к больным, так как ни врачи, ни кто-либо другой не заболевали от прикосновения. Даже те, которые обмывали и одевали покойников, оставались, помимо всякого ожидания, здоровыми и невредимыми во время исполнения своих ужасных обязанностей.

Многие из них, пораженные болезнью в другое время и при том без видимой причины, быстро умирали. Поэтому прислугу заболевших жалели только в силу невероятных трудов, которые выпадали на ее долю. Занятые почти все время подниманием больных, катавшихся по полу, они должны были то и дело останавливать и удерживать тех из охваченных бредом больных, которые норовили выбрасываться из окон на улицу.

Некоторые, увидев воду, бежали по направлению к ней и не для того, чтобы утолить жажду (так как были такие, которые бросались в море), а просто потому, что лишены были рассудка. С такими больными приходилось выдерживать упорную борьбу, чтобы заставить их принять пищу, которую они принимать не хотели. Были и такие больные, которые вследствие отсутствия попечения умирали с голоду и от всяких других причин прямо на улицах.

Византия переживала ужасную пору...

Будто сам Господь отвратился от нее в этот год, и, чем дальше шло время, тем все более и более усиливалось бедствие...

 

IX. Первый гром

Все слушали старика, затаив дыхание, и одобрительно покачивая головой, ожидая, что он будет говорить далее.

- И никто не знал причин этого недуга, - продолжал старец. - Так как никто не понимал в этой странной болезни, то некоторые врачи, предполагая, что тайным источником ее служат опухоли, стали вскрывать трупы. Рассечение опухолей обнаружило лежащие на глубине язвы, злокачественность которых вызывала смерть или немедленную, или же через несколько дней. Было не мало и таких больных, у которых все тело было покрыто черными пятнами величиною в чечевичное зерно. Такие несчастные не выживали даже и одного дня и умирали все в течение одного часа. У некоторых вдруг появлялась кровавая рвота, во время которой они умирали. Беременные женщины, пораженные болезнью, безусловно были обречены на гибель. У одних являлся выкидыш, и они погибали в это время; другие погибали во время родов вместе с новорожденным младенцем. Рассказывают, что только три женщины остались при подобных условиях в живых, и только у одной новорожденный остался жив, несмотря на то, что сама мать погибла во время болезни. И, вот, такая-то страшная болезнь продолжалась в Византии четыре месяца; из них в течение трех месяцев она свирепствовала с необыкновенным ожесточением. Вначале число смертных случаев мало превышало обыкновенное число смертей в городе.

Но по мере того, как болезнь шла вперед, число умиравших возрастало с каждым днем, достигши сначала пяти, а потом и десяти тысяч в день.

Каждая семья сама погребала своих умерших. Гробов не хватало, и потому их забирали силою. Вскоре при общей растерянности возникли беспорядки. Прислуга лишилась хозяев, самые могущественные граждане остались без прислуги или потому, что она заболевала, или потому, что ее удаляли. Огромное количество домов совершенно опустело, и трупы оставались в течение многих дней не погребенными, так как для этого не хватало рабочих рук.

Горячо сочувствуя такому общему горю, император Феодосий дал своему полководцу Феодору войска, отпустил ему денег и предоставил заботу о больных и умирающих. На него были возложены обязанности референдаря, как говорят латиняне, т.е., он должен был докладывать государю обо всех нуждах. Было постановлено, чтобы в тех домах, которые еще не опустели, лица, оставшиеся в живых, предавали земле тела своих умерших соседей. Благодаря великодушию императора и его денежному пособию, Феодор приступил к зарыванию тел умерших бедных жителей. Когда все могилы прежних кладбищ были переполнены телами, и смерть опустошила ряды рабочих, предававших тела земле и копавших новые могилы, новые могильщики, измученные все большим и большим количеством умиравших, вздумали взбираться на башни, выстроенные на городской стене, снимать с них крыши и бросать туда тела умерших. Когда все башни были наполнены трупами, их снова закрывали крышей. Но заразительные испарения, выделявшиеся от гниющих тел, в особенности когда дел ветер по направлению к городу, делались с каждым днем невыносимее. Похоронные обряды и правила были оставлены. Покойников везли без всяких провожатых, без напутственных молитв и песнопений, ограничивались тем, что их клали на берег моря.

И когда число их накоплялось, то они переносились в барку, которую и выпускали на произвол судьбы в открытое море.

Граждане, поняв эту видимую кару небес за их нечестивость, забыли о взаимной ненависти, чтобы принимать посильное участие в общем горе, и помогали друг другу в предавании мертвых тел земле.

Но это еще не все. Люди, предававшиеся до сих пор разным порокам и страстям, вдруг оставили свою порочную жизнь и обратились со всею горячностью к религии. И не потому, чтобы они были просвещены и почувствовали угрызения совести или чтобы в их душах вдруг зародилась любовь к добру, нет, эти несчастные, привыкшие к пороку, благодаря своей извращенной природе, не могли так измениться. Они только были напуганы, видя постигшее всех несчастье, и, считая, что смерть висит над их головами, они почувствовали необходимость изменить образ жизни. Но, как только они освободились от чувства страха и сочли себя вне опасности, благодаря ослаблению болезни, так сейчас же предались снова своим преступным страстям и даже превзошли самих себя в своих дурных и гнусных деяниях.

В течение всего этого времени большая площадь Византии почти совершенно опустела. Все здоровые оставались дома, заботясь о больных или оплакивая умерших. Если кто-либо попадался на улице, так это были носильщики покойников. Торговля совершенно прекратилась. Ремесленники прекратили свои занятия, неоконченная работа выпадала у них из рук. С величайшим трудом можно было получить кусок хлеба или какую-либо другую пищу, да и то лишь в самых ничтожных количествах. Понятно, что, благодаря этому, некоторые больные умирали голодной смертью. Даже сам император не избежал этой болезни, но Господь пощадил его... Все жители нашего царственного города превратились в нищих и сидели в своих домах, не смея выйти из них... И если Византия пережила эту кару [37], то чего бояться ей еще?..

- Постой, старик, - раздался вдруг из толпы мужественный голос, - была чума и прошла, теперь вам, византийцам, следует бояться другого бича, пожалуй, не менее ужасного...

Все обернулись на говорившего.

Это был мореход, с суровым загоревшим от зноя лицом.

- Что ты хочешь сказать? - раздались в толпе вопросы.

- А то, что вам здесь грозит новый бич... Я только что вернулся из славянских земель с Днепра, и знайте, там, в Киеве, варяго-россы, осевшие там, готовят на вас набег...

Если бы гром ударил среди безоблачного дня, никто на форуме не был бы так испуган, как в эту минуту...

 

X. Правитель и мореход

Василий сразу понял, какое впечатление произвели на толпу эти слова.

Что бы то ни было, а если этот моряк говорил так, стало быть, он имел к тому те или другие основания. Нужно было так или иначе выспросить его, разузнать от него, что он знает и что затевается там, на берегах Днепра, у этих проклятых варяго-россов. Кто их знает, что они там еще замыслили... До сих пор было все покойно, никаких поводов к набегу не было... да разве эти варвары будут приискивать поводы? И другие, им подобные, нападали на пределы Византии так, потому только, что дома им покойно не сиделось...

Но все это так. Пока же нужно было несколько сгладить удручающее впечатление, произведенное на толпу замечанием морехода.

Василий подошел к нему и, положив ему руку на плечо, со свойственной ему ласковостью в голосе спросил:

- Друг, откуда ты? и почему знаешь, что нам грозит беда?

Мореход сперва встрепенулся, откинулся назад, но потом, сообразив по тону голоса, что этот незнакомый ему человек обращается к нему не со злом, быстро оправился и ответил:

- Знаю! Я недавно оттуда...

- С Днепра?

- Да!

- И что же?

- Там сразу взбесились варяги: и норманны, и славяне... Они требуют от своих князей, чтобы те вели их на Византию...

- И что же Аскольд и Дир?

- Ты их знаешь?

- Да, они всегда были друзьями Византии. Что же они?

- Разве они одни могут что поделать, когда все теперь в Киеве кричат только одно: "на Византию, на Византию!"

- Так думаешь, это серьезно?

- А это - как кто думает? Опасность известная - не опасность: к ней можно приготовиться, а если пренебречь ее и она нагрянет нежданно, каждый должен плакаться потом только на самого себя...

- Ты - философ! Как твое имя?

- А на что оно тебе?

- Я люблю беседовать с умными людьми...

- Когда так, ты можешь узнать, что меня зовут Андреем из Крита...

- Вот, и хорошо, Андрей! Не пойдешь ли ты со мной? Я угощу тебя вином.

- Отчего же! Я свободен...

- Так идем! А вам, народ византийский, нечего пугаться. Идите покойно домой. Бог милостив, и не такие грозы мы видали...

- Это - правда! - раздались в толпе отдельные восклицания.

Настроение толпы переменилось.

Василий Македонянин, угадав это, поспешил воспользоваться впечатлением, произведенным его словами, и увел моряка от этих уже возбужденных людей, которых каждое лишнее слово опять могло воспламенить, напугать и завести, Бог знает, куда...

- Вот что, Андрей, - начал Василий, когда они отошли на порядочное расстояние от форума. Не знаком ли ты еще с кем-нибудь, кто бы знал большие, чем ты подробности?

- Как же! Есть и такие... только вряд ли они с тобой будут говорить!..

- А что?

- Да, ведь, ты - простолюдин...

Василий улыбнулся.

- А что же у тебя за знатные люди такие?

- Хотя бы, вот, мой хозяин...-

- Его имя?

- Валлос!

- А, знаю! Он - купец.

- Он, он!..

- Так что же ему известно?

- Все!

- Ну, уж и все?

- Верно! Он был на пиру у этих киевских князей, когда взбесились их варяги...

- Это - дело! Но отчего же твой хозяин не явился сразу рассказать, что он видел на Днепре?

- Когда ему! Он спешил поскорее распродать свои товары, а то потом, когда узнают, что готовится набег варваров, еще покупать не будут...

Македонянина всего передернуло при этих словах моряка.

"Вот, они, византийцы!" - невольно подумал он, - "нажива у них прежде всего.. Отечество, может быть, в опасности, а они думают только о том, чтобы набить свои карманы! Жалкие, несчастные люди! Горе тебе, такой народ! Горе тебе, великий город!.. О, если бы только мне удалось!..

Он даже перестал думать, оборвав свои думы, но внутренне весь задрожал от овладевшей им на миг мысли...

О, в этих мыслях, которые Василий боялся пока даже вспоминать, он видел себя другим, совсем другим!..

Все чаще и чаще начинал он думать, что императорская корона гораздо более идет его голове, чем к голове Михаила, этого опустившегося, слабого и жалкого пьяницы.

Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать.

Василий плохо слышал, что он говорил.

Как раз в это время он заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.

- Так, вот, что, Андрей, - заговорил он снова, - ты говоришь, что твой хозяин Валлос занят теперь своими товарами? Так не возьмешься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он бросил все и поспешил во дворец к императору?

- Во дворец? К императору?

- Да, скажи, что его немедленно требует к себе Василий, по прозванию Македонянин...

- Кто же ты сам?

- Не все ли тебе равно! Да, вот, чтобы тебе одному не было скучно идти, я дам тебе провожатых...

В это время проходивший отряд гвардейцев поравнялся с ними.

- Именем императора! - воскликнул спутник морехода, заступая им дорогу.

Начальник отряда немедленно узнал Василия и почтительно склонился перед ним.

- Вот, видите этого человека? указывая на Андрея, громко заговорил Македонянин, - идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне.

- Исполню по твоему повелению, владыка, - снова низко наклоняя голову, ответил солдат.

Андрей изумленно глядел то на солдата, то на своего спутника.

- Да кто же ты, наконец? - едва придя в себя от изумления, воскликнул он.

Василий улыбнулся опять.

- Иди, мой друг, и ничего не бойся! Напротив того, я обещаю тебе, что за твое сообщение ты получишь еще награду...

- За что?

- За твое сообщение... Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него...

Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.

Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении.

"А что - этот набег? - думал, направляясь ко дворцу, Василий, - "Михаил слаб и беспомощен... может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к его трону... Вардас скоро умрет, и тогда порфирогенет останется один... Бывали примеры. Упранда был конюхом, а стал Юстинианом да еще великим, отчего бы и мне не взять с него пример? Только, вот, Михаил заметно стал охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею... Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?"

Такие мысли занимали Македонянина во всю остальную дорогу.

Когда он подошел к преддверью дворца, он вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодный, бесстрастный вид.

 

XI. В предвидении грозы

Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вадаса, недавно еще полного владыки великолепной Византии и всех покорный ей стран.

Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый "Нерон" - Михаил порфирогенет.

Она приковала теперь старика к постели, терзала его, лишая всех сил физических, умственные же силы были в Вардасе свежи и неприкосновенны.

Больной правитель обрадовался от души приходу Василия.

В ловком, умном Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой необходим был для негласной опеки над невыходившем из нетрезвого состояния Михаилом.

Вместе с тем, старик был вполне уверен, что Василий не возьмет власть вполне в свои руки, пока будет жив он, и, стало-быть, Вардас до своего смертного конца останется тем же, чем был и большую часть своей жизни, т.е., ничем неограниченным владыкой Византии.

Сверх всего этого, Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам.

Детство и ранняя юность, проведенные на полной свободе в родных горах Македонии, положили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и, вместе с тем, труслив, как другие приближенные порфирогенета. В его речах и суждениях высказывался редкий природный ум; меткие замечания его вызывали восторг в старом политике, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина.

При входе Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.

- Будь здоров, могущественный! - приветствовал его вошедший.

- Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной... Что скажешь?

- Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадные.

- Ты меня пугаешь... что?

- Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?

- Каких? Опять аллоны? Болгары?

- Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа...

- Тогда - кто же?

- За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами...

На лице Вардаса отразилось волнение.

- Они! Вот, чего я боялся более всего!

- Так ты уже имел их в виду?

- Как же! Я давно боялся и ждал их... Это - такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей не мало невзгод... Что перед ними аллоны, венгры, болгары, персы? Они - ничто!

- Почему же?

- Вот, почему ... Веришь ли ты мне, Василий? - Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Да это все - народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима... яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманы тронулись на нас, я бы смеялся... они бы мне жалки были... но теперь я дрожу...

- Но почему же? - переспросил Василий.

- Потому что, имея в своей главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне... Ты знаешь этот народ? Нет? Так я скажу тебе про него. Это народ - богатырь. Исчезнем мы с лица земли, стерты будем первым встречным [38], но этот дивный народ - эти русские - так они называют теперь себя, будут жить во век. Это - девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но явился теперь он - и дрожит Византия, и так же будет перед ним дрожать и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем... Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания...

Вардас замолчал, как-бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.

Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начинал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.

- Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? - спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями, - и отчего Рим не обратил на них внимания?... Разве трудно было покорить ему их под свое ярмо?

- Не только что трудно, но даже невозможно...

- Почему же?

- Я уже сказал тебе, судьба за них...

- Но Рим спорил с судьбой...

- И пал в этом споре.

- Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты сам же сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.

- Прежде всего он в гордости своей не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни... И, вот, это теперь случилось...

- Но что же делать?

- Я не знаю, я ничего не знаю пока, - с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, - ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и, вот, я теряюсь перед этой новой грозой.

Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.

- А где Зоя? - вдруг вспомнил он, - отчего ее не видно?

- Она скрылась...

- Как? Она?

- Да, где она и эпарх Анастас - неизвестно никому.

- Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причин жаловаться на Византию!

Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.

Больной правитель слушал его с большим вниманием.

- Вот, ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? - спросил он.

- Но откуда ты это можешь заключить, мудрейший?

- А Зоя?

- Что же может быть страшного в этой женщине? Что она может сделать для Византии?

- Очень многое, если они попадут на Днепр... Ты не знаешь всей ее истории, как знаю я. Она - дочь бывшего старейшины на Приднепровье, отца ее помнят, память его чтут, и ради него славяне пойдут за дочерью, куда-бы она их ни повела... Понимаешь ты это? Я старался приручить Зою, я рассчитывал, что она полюбит Византию, и думал, что мне удалось это... В самом деле, Зоя на моих глазах из дикарки превратилась в матрону, уму которой могли бы позавидовать наши женщины. Поступая так, я рассчитывал, что, когда придет время, Зоя отблагодарит Византию за все заботы, но, вот, теперь это время пришло, а Зои нет, и где она - неизвестно. Если на Днепре, то тучи кажутся мне еще более грозовыми.

- Но мне кажется, что Зоя не совсем опасна для нас!

- Что заставляет тебя так думать?

- С ней Анастас. Я не могу думать, чтобы он допустил ее принести какой-нибудь ущерб Византии.

- Я забыл об Анастасе... Пожалуй, ты и прав... Анастас любит Византию и, в самом деле, сумеет удержать Зою... Да, но мы говорим, а все-таки не знаем, что угрожает нам... Ты говоришь, что распорядился даже привести купцов?

- Да, мудрейший, они дожидаются здесь...

- Пойди и поговори с купцами, принесшими известие, а после мы решим, как предотвратить гнев Божий от нашей родины.

 

XII. Допрос

Василий поспешил уйти к ожидавшим его купцам от больного Вардаса.

Теперь это был уже не тот скромный, приветливый, простой в обхождении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим мореходом Андреем; нет, это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству всех тех, кто только приближался к нему.

В этом человеке были все задатки гениального администратора. Он всего и во всем умел держать себя сообразно с обстоятельствами. Когда нужно, он был ласков, приветлив, обходителен,но, когда то не нужно было, опять-таки становился необыкновенно высокомерен, горд и умел, как нельзя лучше, показать это...

Казалось, сама судьба готовила его к высшему и вела своими неисповедимыми путями, выделяя его путем случайностей из ничтожества...

Перед купцами явился совсем другой человек.

Он и глядел теперь как-то по-другому - поверх голов ожидавших его уже купцов, куда-то в даль, как-будто считая этих раболепно склонившихся перед ним людей, выказавших себя такими гнусными себялюбцами, недостойными одного его взгляда...

А те, перепуганные, дрожащие всеми членами, боясь за свои головы, пали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое во всем своем блеске.

Встаньте и слушайте! - внушительно и медленно заговорил Македонянин. - Который здесь Лаврентий Валлос?

- Прости, несравненный, это - я!.. - выступил немного вперед весь дрожавший от страха купец, тот самый, который в Киеве относился с таким презрением к страшной опасности, грозившей его родине со стороны варяго-россов, требовавших похода.

- Ты?

Василий Македонянин устремил на него свой долгий испытующий взгляд.

- Ты достоин смерти, - наконец, после молчания вымолвил он.

- Прости, прости! - залепетал тот, - в чем повинен я?

Купец был несказанно жалок. Он и в самом деле не мог понять, чем он провинился, за что его схватили и привели сюда.

Василий не надолго оставил его в недоумении.

- Грошовые собственные выгоды ты предпочел интересам Византии, твоей родины... Император знает все... Он разгневан. Разве мог он думать, что среди византийцев найдутся такие негодяи?.. Вы сейчас же будете казнены. Эй, стража!

Македонянин энергично захлопал в ладоши, призывая стражу.

В дверях покоя, кроме там бывших, сейчас же появилось несколько варягов, уже обнаживших мечи и готовых на все, по первому приказанию властелина...

Среди купцов началось трудно описываемое паническое смятение.

Они застонали, заголосили, обвиняя друг друга, кинулись перед наперсником императора на колени, умоляя его о пощаде.

Тот дал им время наговориться, высказать все и только тогда заговорил сам.

- Хорошо, - произнес он, - может быть, мне и удастся уговорить великого порфирогенета, но вы должны исправить свою вину...

- Мы сделаем все, все, уверяем тебя, что только можем!..

- Не сомневаюсь... Умирать безразлично - под секирой палача или где в другом месте...

Испуганные до-нельзя купцы все сразу снова завыли на разные лады.

- Перестать! - крикнул на них Василий. - Рассказывайте все, что вам известно...

- О чем?

- Вы еще спрашиваете? Что делается на Днепре? Да не утаивайте и не болтайте лишнего... Иначе вам придется плохо! Теперь уже всякие шутки плохи... все, слышите, все говорите!

- Что ты хочешь знать, великий?

- Император слышал, что вы вернулись из стран славянских, а там затевается варварский набег в пределы Византии, вот, вы и должны рассказать, что вам известно об этом? Правда ли, что киевские князья Аскольд и Дир, бывшие до сих пор нашими друзьями, хотят идти на нас войной?

- Да!

- Вы это знаете верно?

- Мы сами были у них на пиру, когда норманны потребовали похода...

- И что же князья?

- Они, великий, как мы знаем, имеют самые миролюбивые намерения, они - против этой войны, но их только двое, а варягов много, к варягам примкнули и славяне... Вышел у всех великий спор с князьями. Что же им поделать!

Лаврентий Валлас от имени всех остальных передал Василию все, что ему было известно по поводу затеваемого киевскими варягами набега.

Он, рассказывая о виденном, так дрожал за свою жизнь, что не решился скрыть ничего. Напротив того, он сгустил краски, описывая княжескую дружину и охватившее ее одушевление. Киевские варяги в рассказе Валлоса явились какими-то извергами.

Они прямо заставляли своих миролюбивых князей предпринять этот набег.

- Но каковы эти князья по своему характеру? - спросил Василий Македонянин, внимательно выслушав подробный рассказ купца.

- Они кротки и войне предпочитают пиры и охоту...

- А другие славяне? Что они? Ведь, варяги - это пришельцы на Днепре?

- Сами по себе днепровские славяне, в особенности те их них, которые называют себя полянами, народ очень миролюбивый и кроткий...

- Тогда они разделяют мнение своих этих князей, Аскольда и Дира?

- Если бы все без исключения в Киеве были в этом подобны им!

- Что-же?

- То, что вместе с князьями на Днепр пришла буйная норманская дружина. Эти люди совсем другого характера, чем обитатели берегов Днепра. Они жаждут крови и грабежа, они спят и во сне видят одни только буйные набеги, куда и на кого - это им все равно. Вот, эта-то дружина, как мы уже передавали тебе, великолепный, недовольна своими князьями, упрекает их в трусости, лени и требует немедленного похода.

- И что-же? Поход уже решен?

- Пока нет!

- Что останавливает от дерзкого набега этих варваров?

- Искреннее миролюбие их князей, как уже ты, великий, слышал.

- Тогда, может быть, все обойдется?..

- Вряд ли... Аскольд миролюбив, Дир тоже, но они не рискнуть идти одни против всех, а славянские старейшины, в особенности те, которые постоянно находятся в Киеве, готовы идти следом за норманнами... За собой они поведут и свои племена...

Василий задумался.

Он ясно видел, что эти дрожащие от ужаса люди говорят правду, и предчувствовал, какою опасностью грозит набег.

Купцы стояли, не спуская с него глаз.

Они стояли, затаив дыхание, как-бы боясь нарушить думы правителя.

Все они теперь переживали не совсем приятные минуты.

Все теперь, по их мнению, зависело от того, что надумает этот человек.

- Скажите, - вдруг прервал молчание Македонянин, - вы бывали запросто, не на пирах, у этих киевских князей?

- Да, в их палатах все очень просто, каждый имеет доступ к ним. Они выходят, беседуют со всеми, кто-бы ни обратился к ним за своим делом, даже самым ничтожным.

- Это хорошо... Но пользуются ли они влиянием на свои дружины?

- О чем ты спрашиваешь, несравнимый?

- Я хочу знать, мог бы их кто заменить в Киеве, ну, если бы их не было, нашлись бы у варваров другие вожди?

- Трудно это сказать... По нашему убеждению, на Днепре пошли бы тогда раздоры. Киевляне очень любят Аскольда и Дира, но, не будь их, они, легко может быть, не пожелали бы иметь над собой никого чужого, и тогда норманнам пришлось бы плохо... Норманнов мало - славян много...

- Так, так, - кивал головой Василий.

Какой-то план создался в его голове.

- Вы останетесь здесь, - сказал он купцам, - я буду говорить с императором, а там посмотрим, не найдется ли для вас способа загладить вашу вину перед родиной.

Он отдал начальнику стражи приказ задержать под строгим присмотром купцов и сам скрылся во внутренних покоях.

 

XIII. Фотий

Когда Василий Македонянин возвратился в покои Вардаса, то больной правитель был не один.

У него был сурового вида человек в великолепном патриаршем одеянии.

Он был еще молод для тех отличительных признаков патриаршего сана, которые были на его одежде.

Василий Македонянин поморщился при виде нового посетителя Вардаса.

Он очень недолюбливал этого человека и в глубине души считал его вступление на патриарший престол страшной несправедливостью и одним из самых худых дел правителя Вардаса.

Это был знаменитый Фотий, племянник Вардаса, из блестящих царедворцев почти что насильно попавший на патриарший престол Византии.

Для того, чтобы ему освободить место, Вардас низложил любимого всеми патриарха Игнатия, заточил его в один из монастырей, где бывший патриарх вел жизнь находящегося на послушании инока.

Какие-то особые цели были в этом для Вардаса, но какие - об этом знал один он.

Как бы то ни было, а на патриаршем престоле Византии очутился хитрый и ловкий политик. Может быть, Вардас, не знавший еще Македонянина, готовил его в свои приемники или просто удалял с дороги, не желая вступить в борьбу с племянником.

Кака уже сказано выше, Василий не особенно любил Фотия, а тот, в противоположность этому, очень снисходительно относился к Македонянину, к котором видел сильную непосредственную натуру и недюжинные способности.

Он важно дал свое благословение Василию, после чего Вардас указал тому место около себя.

- Что говорят купцы? - спросил у Василия больной правитель.

- Они подтвердили то, что тебе известно, всемудрый, - ответил тот.

- Итак, гроза надвигается?

- Да...

Несколько времени прошло в молчании.

- Мы давно уже ждали этого, - заговорил снова Вардас, - но если это случится теперь, то это будет большим для Византии несчастьем. Мы и так переживаем очень тяжелое время. Михаил под влиянием оргий почти что сошел с ума, все войска находятся на границах Византии, где им приходится бороться с персами, у нас есть только разнузданная гвардия, которая хороша, когда приходится укрощать разбушевавшуюся чернь на форуме, и ничего не стоит в открытом бою с могучим врагом.

- И прибавь, мудрый, - вставил свое слово Фотий, - у нас нет полководца, который мог бы бороться с варварами.

- Я уже говорил ему, какие это варвары, - кивнул на Василия Вардас, - это - -не жалкие болгары, а новый мощный, крепкий народ-дитя, только еще начинающий жить...

- Что же делать? Как отвратить грозу? Ведь, от Рима теперь нам нечего ждать помощи.

- Да, после того, как эти бунтовщики отложились от нас, и мы не могли наказать их за измену - на Рим, действительно, нечего надеяться...

- Но не можем же мы допустить, чтобы погибла Византия!

- Византия и не погибнет, - довольно спокойно ответил Вардас, - до этого очень еще далеко, да и нам славяне с этой стороны вовсе не опасны, Византия - и даже не вся, а только один город великого Константина - перенесет ужасное жестокое испытание... оно мне и страшно!..

- Чем же?

- Оно вызовет волнения в народе. Недовольство Михаилом растет и без того, а кто может знать, куда заведет нас волнение черни?

- Да, это - действительная опасность, - согласился с Вардасом Фотий.

- Не позволено ли мне будет сказать свое слово? - вмешался молчавший до этих пор Македонянин.

- Говори, Василий, - ласково вымолвил Вардас, - ты молод, и в твоей голове могут зарождаться хорошие планы, говори, а мы обсудим твои слова.

- Действительно, у нас нет войска для отражения набегов, с границ мы не можем взять обратно наши отряды - тогда персам легко будет вторгнуться в пределы Византии, но если бы удержать россов от этого набега теперь, то после они встретились бы с вооруженными силами и были бы без труда отброшены.

- А как это сделать?

- У них только два вождя.

- Знаю - Аскольд и Дир...

- Вот! Других нет... нет им и заместителей. Если бы эти вожди умерли от какой-нибудь внезапной причины, болезни или чего подобного, россов некому было бы вести в набег, тогда...

- Так, так, ты, можешь быть, и прав! Но среди норманнов все-таки останутся люди, которые могут заменить Аскольда и Дира.

- Не думаю! Этих князей любят славяне. Ведь они видят в них своих освободителей от козарского ига, другие же норманны являются для них простыми воинами, недостойными сидеть на княжеском престоле; кроме того, у славян есть и свои знаменитые мужи, которые имеют больше прав на княжение, чем простые пришельцы. Если не будет Аскольда и Дира, сразу на Днепре, среди покорных им племен, начнется волнение, которое кончится очень печально для норманнов, и, во всяком случае, опасность набега, может быть, для нас хотя и не будет устранена совершенно, то отдалена на более или менее продолжительное время.

- Он прав! - воскликнул Фотий.

- Я согласен с тобой, - наклонил голову Вардас, - но не будем скрывать от себя, что это - очень трудное дело теперь.

- Отчего?

- Чья-либо смерть не в нашей воле.

Фотий усмехнулся.

- Человек смертен... - сказал он, - и никто не знает и знать не может, откуда приходит смерть...

 

XIV. Поручение

Несколько минут прошло в молчании.

Вардас как-будто обдумывал только что слышанное.

- А ты что скажешь? - обратился, наконец, к Василию снова правитель.

- Я вполне согласен с мнением блаженнейшего, - ответил тот.

- И ты!

- Василий мне всегда казался рассудительным человеком, - вмешался Фотий.

- Но кто бы мог помочь нам?

- Купцы! - произнес Македонянин.

- Ты опять прав, Василий, я о них забыл, - воскликнул Вардас. - Действительно, купцы могут быть нам очень полезны в этом деле: их хорошо знают в Киеве, где они бывали не раз, и они легко могут добиться того, чтобы князья их приняли.

- И поднести им в числе даров хотя бы такие благовония, - воскликнул Вардас, уже примирившийся с планом Василия, - которые бы обладали известными нужными нам свойствами... Придворный врач Фока сумеет приготовить такие...

Василий молчал.

Этот закаленный и видавший всякие виды византийский царедворец все-таки призадумался над убийством себе подобных.

- Но нам нужно спешить, - пробормотал он, - умеет ли Фока приготовить эти благовония?..

- Пусть он отправится в Киев под видом купца и приготовит их на пути, - подал совет Василий.

Вардас ничего не ответил. Он опять глубоко задумался.

В его душе боролись между собой самые разнообразные чувства.

Нельзя сказать, чтобы особенно говорила среди них жалость. Все-таки Вардас был сыном своего века, но он в это время был болен, ждал каждую минуту смертного часа, и заботы о душе, о будущей жизни, занимали его.

Однако, эта борьба продолжалась в его душе не долго.

Сознание необходимости этого преступления ради пользы отечества взяло верх.

- Пусть так, я согласен, - пробормотал он. - Ты, ведь, отпустишь мне этот грех?

- Можешь быть в этом вполне уверен, дядя, -ответил Фотий, - этот - точно так же, как и все другие.

- Тогда пусть Василий вернется к купцам и объяснит им, чего от них ждет Византия, а потом, мы призовем Фоку и объясним ему, что нам нужно от него... Иди, Василий...

Македонянин с низким поклоном патриарху вышел из покоя.

Валлос и его товарищи ждали с замиранием сердца его возвращения.

- Сколько потребуют с нас? - шептались между собою купцы.

- Только бы не наших голов...

- Но за что же?

- Разве при дворе Михаила-пьяницы спрашивают - за что?

- Но - тсс!..

Василий снова появился перед ними и обвел их своим испытывающим взором.

- Слушайте, вы! - заговорил он, складывая на груди руки, - я уже говорил вам, что умирать человеку все равно где...

- Помилуй, могущественный! - завопили купцы, падая на колени перед ним.

- Встаньте и слушайте! Я передаю вам слова нашего могущественного и великого порфирогенета, которого вы и тень недостойны видеть... Вы немедленно отправитесь снова на Днепр, в Киев, и устроите так, чтобы эти варвары приняли вас в своем покое; там вы поднесете им богатые дары от себя... вот, что вы должны сделать...

- Великолепный, нас там ждет смерть! - воскликнул Валлос.

- Умрете вы в Киеве или в Константинополе - не все ли равно? Если же вы умрете в Киеве, то спасете ваши головы... может быть, вы родились под счастливой звездой. Но что об этом говорить! Как я вам сказал, так и будет! С вами отправится еще один человек, с которым вы должны обращаться с почтением, а чтобы вы не посмели убежать, то на ваш корабль будут даны мореходы с военных судов... Согласны?

Купцы из этих слов поняли, что всякое сопротивление излишне.

- Согласны, - разом ответили они, - мы готовы сделать по твоему слову!

- Не сомневаюсь, - ответил Василий.

 

XV. К цели

Кто может сказать, какими путями распространяются тревожные вести и иногда доходят до людей, от которых более всего хотели бы их скрыть?

Вардас, Фотий и Василий более всего желали скрыть принесенное купцами известие от своего повелителя, и оно, между тем, дошло до него очень скоро.

Михаил не на шутку встревожился, когда узнал о предстоящем набеге варваров.

Ему не было никакого дела до Византии, он боялся за свою только жизнь, которая все-таки более, чем что-либо, была в опасности.

- Варвары, варвары! Опять эти несносные варвары! - кричал он, мечась, как сумасшедший, по своему роскошному покою. - Это - заговор! Меня хотят лишить престола, вот, и навели теперь враги мои варваров на Византию.

- Успокойся, величайший! - пробовал останавливать его Василий, - Византия по прежнему верна тебе и сумеет всегда защитить тебя грудью своих сынов от всяких варваров...

- Знаю, все знаю... Ты только, Василий, один заслуживаешь моего доверия, - кричал порфирогенет, - успокой меня, скажи мне: гвардия за меня?

- Да, светлейший...

- А народ?

- Точно также... Народ по прежнему обожает тебя и считает тебя своим солнцем.

- А все-таки я ему не верю, этому народу... Он коварен и лжив. Я ему давно не устраивал ристалищ, и он забыл меня.

- Нет, нет не тревожь себя напрасно, в порфир рожденный - народ за тебя... Займись пока делами государства, тебя ждут на пире, и, если ты не покажешь пирующим своего лица, они и в самом деле подумают, что ты испугался каких-то варваров.

- Ты прав, Василий, прав, как всегда... Действительно, нельзя подавать этим людям вида, что мы смущены...

- Тогда прикажешь ты подать знак к началу твоего великолепного пира?

- Подай, Василий!

Македонянин удалился.

Ему до крайности был отвратителен этот перепугавшийся до последней степени человек, дрожавший при одном только намеке на опасность за свою жалкую жизнь и забывавший в то же время о судьбе целого народа.

Мысли Василия при этом принимали все более и более определенный образ.

"Не настал ли, наконец, удобный миг?" - теперь уже смело думал он, не страшась, как прежде, своих мыслей, - отчего не воспользоваться мне тем смущением, ужасом, которое овладеет Византией при первой вести о приближении варваров? Случай удобный, и упускать его нельзя... Мне кажется, что императорская корона совсем приходится по моей голове... Тогда отчего же и не надеть мне ее?.. Только для этого нужно мне удалить, во чтобы то ни стало, на это время Михаила из Византии, но как?

Василий задумался.

Вдруг он ударил себя рукой по лбу.

"Чего же легче? Порфирогенет напуган до последней степени, стоит только поддержать в нем этот испуг, и он сам поспешит скрыться из Византии, ну, на персидскую границу, что ли, а в его отсутствие все легко устроить, как следует... Только надо сделать это умно, так чтобы Вардас не заподозрил моих планов. Его одного я боюсь и уважаю, остальные мне не страшны нисколько. А в этом мне поможет Ингерина".

С такими мыслями он поспешил к молодой женщине, все еще не утратившей своего влияния на "Нерона Нового Рима".

Они редко виделись с тех пор, как Ингерина поселилась во дворце Михаила.

Но, несмотря на редкие встречи с Василием, молодая женщина продолжала безумно любить его.

Он был ей дорог по их прежней жизни, по тому времени, когда они, голодные и холодные, скитались по горам Македонии, думая