Красницкий Александр Иванович - Гроза Византии

IFY">- Клянусь! - загремел Аскольд. - я камня на камне не оставлю в этом проклятом гнезде!.. Вы слышите мою клятву?

- Благодарю... милый, любимый... наклонись, поцелуй во второй и последний раз... Так... Прощай!..

Началась агония.

К счастью, Зоя мучилась недолго... Яд врача Фоки действовал верно и скоро...

Она умерла...

Совсем другим отошел от ее холодеющего трупа Аскольд.

Глаза его горели лихорадочным блеском. Лицо осунулось, губы были сухи, в волосах показались седины.

Он был страшен. Даже привычные ко всему варяги попятились перед ним...

Страшным распаленным взглядом посмотрел он на бесстрастно стоявшего перед ним Фоку.

Стон дикого зверя вырвался из груди князя.

- Разорвать его между деревьями немедленно! - крикнул он.

Ни один мускул не дрогнул на лице византийского врача.

К нему бросились славяне и потащили было из горницы.

Из соседнего покоя раздались душу надрывающие крики купцов, понимавших, что теперь уже для них все кончено.

- А с теми что прикажешь делать, княже? - дрожащим от бешенства голосом спросил Всеслав.

- Разметать конями по полю!.. Ее похоронить.

- Она была христианка,княже! -раздался спокойный голос Фоки.

- И вы, христиане, убили ее? - крикнул ему Дир.

- Так было суждено... Молю вас, похороните ее по христианскому обряду!

- Берите же его! - закричал вне себя от бешенства Аскольд, - и сейчас же...

Фоку утащили из покоев.

Озлобление против него было страшное. Предательство казалось славянам таким преступлением, за которое не может быть пощады. Весть о всем случившемся в княжьих палатах уже успела обойти весь Киев. Толпа народа бежала отовсюду к молодому леску, где уже собрались славянские дружины князей. Фока, по прежнему спокойный и бесстрастный, приведен был туда же. Он столько раз видел смерть, сам, по приказанию других, совершал преступления, что всегда готов был к своему смертному часу. Но он не знал, что его ждет. Он плохо понимал славянское наречие, и смысл слов Аскольда был ему почти недоступен.

Оттого-то он и был так покоен!

Он даже не понимал, что готовится для него. С любопытством смотрел он, как веревками, привязанными к вершинам, пригнуты были к земле два стоявших близко друг от друга молодых деревца. Потом его повалили на землю... Фока чувствовал, что его ноги привязывают к нагнутым вершинам деревьев. Раздалось какое-то восклицание. Державшие веревки разом отпустили их... Деревья быстро распрямились. Послышался ужасный рев, на толпу брызнуло откуда-то сверху что-то липкое... теплое... Но это было одно мгновение. Когда все взглянули кверху, то окровавленная масса, растянутая в две противоположные стороны, качалась между вершинами дерев. С нее лилась кровь, сыпались какие-то куски.

Это было тело разодранного пополам между деревьями византийского врача Фоки.

Издали слышались вопли разметываемых по полю несчастных купцов...

 

XVI. Последний пир

Прах несчастной Зои был предан земле по христианскому обряду. На этом настоял Всеслав. Зоя еще при жизни взяла с него клятву, что если она только умрет в Киеве, то он похоронит ее по обрядам, предписываемым христианством.

Славяне того времени, как северного, так и южного союза, хотя и были язычниками, но ко всем другим религиям относились довольно хладнокровно. Сами они в массах не меняли своей веры в Перуна, в Дажбога, веселого Леля, но, если кто-либо из них уходил в христианство, не наживал себе этим беспощадных врагов между своими. Он мог оставаться в родимых местах, и никто бы не подумал причинить ему там зло за перемену веры отцов.

Фанатиками веры славяне никогда не были.

К тому же, в это время в славянских землях начинало мало-по-малу распространяться христианство, проникая, главным образом, с побережий черного моря, где были цветущие греческие колонии.

Таким образом, первые зачатки христианства были получены нашими предками именно от православной Византии, свято хранившей предания апостольские, а не от отложившегося от нее католического Рима, не обращавшего в то время никакого внимания на богатую и густонаселенную страну.

Будущее показало, что исполнилось пророчество Первозванного апостола: свет христианства, истинный свет, такой, какой был завещан миру его Божественным Искупителем, засиял в землях славянских...

О других посещенных им странах Первозванный апостол ничего подобного не говорил.

В Киеве же во времена Аскольда и Дира были уже христиане. Поэтому неудивительно, если, на просьбу Всеслава предать тело несчастной Зои по обрядам ее веры, убитый горем Аскольд приказал позвать к трупу христианского "жреца".

Зоя была похоронена, как христианка.

Лишь только могильный курган возвысился над ее прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить со своей дружиной и киевским народом.

Собрался этот народ и не узнал своего любимого князя.

Так постарел, осунулся и сгорбился за это время красавец Аскольд.

- Народ киевский и храбрая дружина моя. Уходим мы в поход дальний и опасный. Знаю и теперь уже я, что не вернутся многие. Но пусть не плачут о них матери и жены. Смерть храбреца - счастье. Пусть утешаются и дети. Они будут сиротами, но, если приведет мне судьба вернуться в Киев, всех их приму я к себе; если я не вернусь, то это сделает брат мой Дир, а не вернемся мы оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас собой.

- Зачем говоришь так, батюшка князь? - раздались кругом восклицания. - Как это можно, чтобы ты не вернулся?!

- Зачем сердце наше понапрасну смущает только такими речами?..

- Не ходи тогда уж лучше, оставайся с нами в Киеве!

- Нет, все готово для похода, и мы пойдем! Горе тебе, Византия! - вдруг раздражился Аскольд, - никакая земная сила не спасет тебя от этой грозы... Только ты, киевский народ, поклянись нам, что останешься нам верен во- веке веков!

- Клянемся! Во веко веков, пока Киев стоит, будем тебе верными! - кричал народ.

- Как мы забыть тебя можем, благодетеля нашего? Ведь, ты от козар нас избавил!

- Только оставь нам за себя кого-нибудь.

- Для этого я и созвал вас. За меня, пока мы будем в походе, пусть здесь останется Всеслав! Он будет править вами нашим именем, он будет творить над вами суд и милость.

- Князь, князь! Я не останусь здесь, я иду с тобой! - раздался голос Всеслава.

- Молчать! - вдруг, засверкав глазами, загремел на своего любимца Аскольд. - Я - князь, я приказываю, и ты ослушаться моей воли не посмеешь!..

Впервые видел таким князя Всеслав. Он невольно смутился и только мог пробормотать в свое оправдание:

- У меня дети там...

- Я приведу их тебе... Изока я знаю, а где он - там и сестра... Если им суждено остаться в живых, они будут возвращены тебе, - несколько смягчился Аскольд, - ты же нужен народу. Кто сумеет лучше тебя управиться с ним, оказать ему правду? Ты знаешь народ, знаешь и мои мысли, твое место здесь...

- Я повинуюсь твоей воле, князь... Пусть будет так, как ты желаешь, - опуская низко голову, отвечал на эти слова Всеслав.

- Благодарю, я этого ожидал от тебя... А теперь народ киевский, иди к моим хоромам и пируй в последний раз. Знает разве кто-либо из вас, Будет ли он пировать еще за моим столом или нет?

Громкими приветствиями отвечали на это киевляне. Разом хлынула вся толпа к приготовленным в обилии яствам и питиям. Начался в палатах шумный пир, но первое место за ним занимал один только Дир. Аскольда не было.

Один с своей тоской, с своим горем, заперся князь в своей горнице. Не до шумного пира ему было, не то у него лежало на сердце. Мерещился ему милый образ. Казалось ему, что его Зоя, как бы окутанная какой-то дымкой тумана, стоит перед ним, протягивая к нему свои руки, и в ушах его так и звенел ее молящий голос:

"Милый, отомсти за меня!.."

 

XVII. Поход

Рано-рано утром, на другой день, когда головы многих были еще тяжелы после веселого пира, рога князей созвали всех воинов на берега Днепра, к стругам и ладьям.

Аскольд лихорадочно торопился идти в поход. Он надеялся в пылу сечи размыкать свою гнетущую тоску, забыть Зою...

Дир тоже был рад начинаемому набегу. Он в душе был храбрый воин и скучал бездействием так же, как и другие норманны; только он не хотел обижать своего названного брата, приступая к нему с настоятельными требованиями набега.

А теперь, вот, и сам Аскольд ведет своих варяго-россов в бой.

Все на стругах давно уже было приготовлено к отплытию. Снесены были припасы, каждый из отправлявшихся знал, к какому стругу он принадлежит, знал в лицо своего начальника и готов был пойти за ним и в огонь, и в воду.

Большинство отправлявшихся была молодежь, веселая беспечная, жизнь для которой была еще малоценна. У всех чувствовался избыток сил, и всем предстоявшие битвы казались веселее пиров...

Собралось же всех до 10000 человек.

До чего беспечна была эта толпа, можно было уже судить по тому, что вся она пускалась по бурному и грозному Черному морю в таких утлых суденышках, как струги, в которых и по рекам-то, особенно в ветер, ездить было не безопасно.

Над каждым стругом начальствовал или норман, или один из привыкших уже к ратному делу дружинников славянских.

В первом струге шли во главе своего войска сами князья с отборной дружиной.

Вот, после молитвы Перуну спустился Аскольд по крутому берегу к своему стругу. Дир был с ним. Следом за князьями шли Руар, Ингелот, Родерик, знаменитые скандинавские воины и, наконец, в толпе их скальд Зигфрид.

Все были воодушевлены, глаза всех светились нескрываемой радостью. Норманны шли на любимое дело, по котором они давно уже скучали.

Перед тем как вступить на струг, Аскольд крепко-крепко обнял Всеслава.

- Береги Киев! - сказал он.

- Буду, а ты, князь, не забудь о моих детях!

- Будь уверен, если они живы, я привезу их в твои объятия.

- И отомсти за сестру...

Глаза Аскольда зловеще загорелись.

- Я иду, чтобы исполнить мою клятву, - глухо ответил он.

- Не измени ей!

- Не бойся этого! Прощай!..

После Аскольда обняли Всеслава Дир и знатнейшие скандинавы.

Берега Днепра огласились восторженными криками уходивших, плачем и воплем женщин.

Но, вот, на княжеском струге затрубили в рога, взвился парус, и струг медленно отошел от берега Днепра и вышел на середину руки.

Следом за ним другой, третий, четвертый...

Стругов было так много, что княжеский давно уже скрылся из глаз, а средний только что отчаливал от берега.

Почти что на закате ушел последний струг, и оживление на Днепре разом сменилось мертвой тишиной.

За день было пережито так много впечатлений, что теперь каждый спешил на покой, забыться сном, после волнений и треволнений дня.

Аскольд мрачный и угрюмый сидел на корме своего струга. Он был совершенно безучастен ко всему происходившему вокруг него. Как сквозь сон, он услышал, что запел скальд Зигфрид.

"В поход пошли сыны Одина, Чертоги светлые их ждут, Среди сечи павшего, как сына, Встречает божеский приют. Смелей, смелей! Отваги полный Ведет нас в сечу славный вождь; Не страшны нам морские волны, Мы на врага падем, как дождь... Щиты отбросим мы далеко, Возьмем секиры и вперед!.. Там, в небесах, хотя высоко Валгалла светлая нас ждет. Не вспомнить мы на миг единый О жалкой смерти на земле, Умрем мы все, сыны Одина, С печатью счастья на челе!.."

Громкие крики восторга с ближайших стругов были ответом на эту песнь всеми любимого скальда.

Всем было весело, у всех было легко и отрадно на душе, только один Аскольд был угрюм и мрачен.

Путь быстро летел.

Пороги по приказанию Аскольда, прошли волоком. Он хотел сохранить людей и свои легкие суда на будущее и счел за лучшее потерять несколько больше времени на волок, чем рисковать своей дружиной.

Вот, и устье Днепра...

За ним раскинулась необозримая гладь морская...

Но скоро и она оживилась. Все Черное море у правого своего берега так и белело парусами стругов...

Гроза совсем надвигалась на Византию.

 

XVIII. Патриаршее предсказание

Весть о неудаче, постигшей Фоку и купцов, уже была принесена в Византию...

Теперь Василий Македонянин узнать, куда скрылась Зоя. Однако, он все еще не понимал истинных причин ее бегства. Изок и Ирина, жившие у него, сами ничего не знали. Они могли сказать только одно, что в темницу приходила какая-то богато одетая женщина, которая увела от них их добрую покровительницу и заключенного вместе с нею патриция.

Ни Изок, ни Ирина не успели узнать еще о том родстве, которое связывало их с Зоей. Они считали ее просто доброй женщиной, охранявшей встреченных ею сироток исключительно по чувству сострадания. Василий же, прочтя оставленные Зоей таблицы, понял, что у беглянки были особые основания просить его заботиться о детях, и, действительно, исполнить эту просьбу.

Брат и сестра жили в его покоях, ни в чем не нуждаясь. Теперь высокое покровительство такого важного лица, каким стал Василий, вполне охраняло Изока от всяких посягательств на него Склирены, Ирине же после казни Никифора бояться было нечего.

Но, вот, по всей Византии разнесся слух, что "варяги" - так называли их здесь ввиду однопленности их с наемной гвардией императора - уже в Черном море, уже близко от Константинополя.

Ужас напал и на царедворцев, и на чернь.

Вардас, Македонянин Василий и Фотий почти что не расходились за это время, проводя его в постоянных совещаниях.

В них одних сохранились остатки энергии, они одни думали за всех и старались защитить Константинополь.

Но, увы, возможности для этого почти что не представлялось. В Константинополе не было войска, способного бороться с грозным врагом - все оно было на границе Персии, в Константинополе не было даже порядочного оружия, он был беззащитным...

Что делать?

- Грозные времена наступают, - говорил Вардас, - хотя бы умереть теперь, чтобы только не видеть, как варвары станут неистовствовать в граде царя Константина.

- Ты малодушен, Вардас, - попробовал возразить Василий, - может быть, мы еще успеем получить нужную помощь.

- Откуда? Не с неба ли ее ждать? - ядовито отозвался Вардас.

- Отчего же и не с неба? - удивленно спросил присутствовавший при этом разговоре Фотий.

- Дождешься! - сказал Вардас.

- И ты, христианин, говоришь так! - в ужасе воскликнул Македонянин.

Вардас спохватился.

- Прости мне, я не то хотел сказать, Василий, - совсем другим тоном заговорил он, - я хотел сказать, что в Константинополе мало, по всей вероятности, угодных небесам.

- Тогда со смирением следует преклониться пред этой корой...

Голос Василия был так суров, что Фотий счел нужным по возможности загладить это невыгодное впечатление.

- Нет! - придав своему голосу интонацию восторженности, воскликнул он вдохновенно, простирая руки к небу, - нет, Василий, слушай меня внимательно! Не погибнем мы, это говорю я - смиренный служитель алтаря. Не погибнем! Пусть никакие силы земные не могут спасти нас от варваров, за нас силы небесные, над нами покров Пресвятой Богородицы!..

Это пророчество было произнесено так искренно, что возмутившееся было религиозное чувство Македонянина успокоилось.

- Верь мне, верьте мне все, - продолжал Фотий, заметивший, какое впечатление произвели на слушателей его слова, - что минует эта гроза, не тронув Константинограда... Ни один волос не упадет с головы последнего из его жителей, и только славе небес послужит это нападение варваров!..

Он замолк.

В это время в комнату Вардаса вошло еще несколько приближенных больного правителя, и они все слышали, что сказал патриарх.

Лица слушателей выражали благоговейный восторг.

Фотий видел это и торжествовал.

- Подите, все слышавшие, и возвестите слова мои народу, а я сейчас уйду в свою келью и буду молиться Всеблагому за царственный город, за его обитателей и за всю Византию. Может быть, голос смиренного раба Господня достигнет Горного Престола.

Благословив всех присутствующих, Фотий поспешил уйти.

В тот же день об его словах, казавшихся смятенному народу пророческими, заговорил весь Константинополь. Стоустая молва передавала их от одного к другому. На форуме только и речи было, что о пророчестве патриарха. Все как-то воодушевились. Жителям Константинополя, потерявшим всякую надежду на помощь земную, стало казаться, что, в самом деле, силы небесные защитят их от надвигающейся грозы...

Одушевление росло, вместе же с ним и уверенность в благополучном исходе грозившей беды.

А когда наступила ночь, весь Константинополь ясно видел из своих стогнов мрачное зарево множества пожаров...

То дружина Аскольда и Дира выжигала деревни, городки и монастыри на берегу Черного моря...

 

XIX. Огнем и мечем

Варяги и в действительности были очень и очень близко.

Счастье в этом походе было исключительно на их стороне. Нигде и никто не оказал им даже самого ничтожного сопротивления. Панический ужас охватил всех прибрежных жителей. Грозные завоеватели не останавливались ни перед чем.. Они все на своем пути предавали огню и мечу. Это был, действительно, набег скандинавских викингов со всеми ужасами, которые были только возможны в тогдашние ужасные времена. Стерты с лица земли были все прибрежные селенья - в глубь страны, по приказанию Аскольда, его воины не решались проникать. Зато все острова на их пути были разорены и опустошены.

Все монастыри и селения чудных по собранным богатствам густонаселенных плодородных островов Плати, Иатра, Теревинера были уничтожены. От них только остались одни груды развалин. Какая-то непонятная жажда разрушения и убийств овладела подступившими к Византии воинами. Их струги уже обременены были богатой добычей, но это только ничтожная часть того, что погибло в огне при разрушении. Но нападавшие не удовлетворялись ничем, они шли на Константинополь, они его - эту столицу возрожденного древнего мира, как некогда вандалы Рима, жаждали превратить в груды развалин...

На Теревинере, одному из богатейших прибрежных островов Черного моря, жил в изгнании предшественник Фотия, патриарх Игнатий. Когда Вардас возвел на престол патриарший своего племянника, бывший патриарх был заточен в монастырь. При нападении варягов Игнатий только чудом спас свою жизнь при всеобщем разгроме.

Казалось, сама природа покровительствовала надвигавшимся на Византию страшным врагам. Плавание по Черному морю было очень удачным для их флотилии. Несмотря на то, сто была осень и приближался период бурь, флотилия россов не потеряла ни одного струга. Слишком 200 этих легких судов вышли из Киева, столько же их подходило и к Константинополю.

А там от ужаса теряли голову.

Ни войска, ни флота не было и в помине, порфирогенет, оставив Константинополь, как было это известно народу, по прежнему проводил время в пирах да удовольствиях, забывая даже, что и его престолу грозит смертельная опасность вместе с его столицей...

- Что же будет? - кричали на форуме. - Неужели нас так и отдадут на жертву этим проклятым варварам?..

- Для них разве веками собирались здесь несметные богатства?

- Для того, что ли, у нас есть император, чтобы он пьянствовал со своими куртизанками, когда отечеству грозит опасность?..

Возмущение росло и росло. Озлобление охватывало всех. Только имя одного Василия Македонянина вспоминалось без злобы. Он один являлся угодным толпе. Да и в самом деле Василий в эти тяжелые дни жил вместе с народом. Его видели и на форуме, где он своими убедительными речами подымал упавший дух константинопольцев, его видели в храмах молящимся за спасение города, видели с патриархом - словом, народ, особенно такой впечатлительный, как южане, все более и более привыкал к мысли, что с таким правителем, как этот Македонянин, никакие бы грозы не были страшны для города царя Константина.

Василий и в самом деле распоряжался и как гражданский правитель, и как военоначальник. Больной Вардас чувствовал, что этот человек приобретает все большее и большее влияние, но не смущался этим, а был даже рад возвышению Василия.

Именем императора он отдал приказ о том, чтобы повсюду повиновались Василию, как самому порфирогенету, и это приказание принято было с большим удовольствием.

На одного только Василия возлагались всеобщие надежды...

И он всеми силами старался оправдать их.

По его приказанию, вход в Босфор был затянут цепями, и таким образом прегражден был непосредственный доступ к Константинополю с моря.

Эта цепь уже дважды спасала столицу Византии от подобной же грозы. В 707 году к Константинополю подступали арабы, но их флотилия не могла проникнуть за цепь. Затем в 822 году к Константинополю подступал мятежник Фома, и цепь так же преградила доступ в Золотой Рог его судам.

Но тогда в Константинополе было войско, теперь же - одни беззащитные жители.

Оставалось и в самом деле возложить всю надежду на милость Божии...

 

X. Последнее средство

Слухи о приближении варягов достигли и до Изока с Ириной.

Впрочем, от них никто и не думал скрывать приближающейся грозы. Да и как можно было скрывать ее, когда каждую ночь из Константинополя видны были зарева пожаров, освещавших путь диким завоевателей...

Изок, когда узнал об этом, обрадовался и захлопал в ладоши, как дитя.

- Они пришли, они освободят нас с тобой, сестра! - воскликнул он, не будучи в силах скрыть своего восторга.

- И погибнет тот, кто все это время был добр так к нам! - серьезно отвечала Ирина.

- Ты говоришь о Василии... его мне, действительно, жаль... но верю я - там отец наш...

- Ах, как бы мне хотелось его видеть, Изок!

- Тогда знаешь что?..

Юноша остановился, не договорив того, что хотел сказать.

- Что, Изок? - подняла на него свои голубые глаза Ирина.

- Пойдем к ним!

- Как?.. Разве нам может это удаться?..

- Отчего же нет?

- Нас убьют, прежде чем мы выйдем из города.

- Теперь слишком много жителей покидают этот город, чтобы кто-нибудь стал обращать на нас внимание. Пойдем! Мы, уверяю тебя, проскользнем совершенно незаметно, и знаешь, что? Мы тогда спасем нашего благодетеля - мы уговорим наших не трогать ни его, ни его дома, а то ему придется очень и очень плохо!

- Нет, Изок, нет! Мы должны оставаться здесь! - отрицательно покачала головой Ирина. - Славяне не осмелятся тронуть внуков старейшины Улеба, а вместе с ними и того, для кого они будут просить пощады.

- Ну, как знаешь, - обиделся Изок, - только я вижу, жизнь в Византии совсем уничтожила в тебе любовь к родине.

- Я никогда не знала и не видела ее.

- Только это одно и может тебя оправдать!

Однако, Изоку пришлось очутиться среди своих гораздо раньше, чем он предполагал.

Он уже надумал бегство и готовился привести в исполнение свой план, который ему казался вполне легким и доступным для него. Уйдя из Константинополя, он предполагал как-нибудь перебраться на другую сторону Босфора, пройти до входа в него из Черного моря, а там, по его мнению, уже легко будет добраться до своих.

Пылкий юноша не думал даже, что он почти не знает языка страны, что ему пришлось бы идти по совсем незнакомой местности, и он был бы убит прежде, чем успел бы скрыться из Константинополя.

Но за Изока был сам случай.

Во дворце было тайное заседание. Совещались Вардас, Фотий, Василий, великий логофет Византии и еще несколько высших сановников.

Беседа, как и всегда, была самая серьезная и велась исключительно только об одном.

Вардас предложил средство, всегда оказывавшееся наиболее действительным в подобных случаях: а именно откупиться от наступавшего врага...

- Лучше потерять часть, чем все! - говорил он.

Волей-неволей пришлось согласиться с этим и завести сношения с варягами; выбрать послов возложено было на Василия Македонянина.

Вообще все, что казалось потруднее, всегда возлагалось на него, и Василий всегда с честью выходил из всевозможных затруднений.

На этот раз затруднение, действительно, казалось непреодолимым.

Кого послать?

Кто, в самом деле, решился бы теперь, явно рискуя своей жизнью, пойти к рассвирепевшим, жаждущим крови варварам. За это время Василий прекрасно ознакомился с нравами Константинополя и не видел никого, кто осмелился бы на такой подвиг.

Да и сами варяги не поверили бы каким бы то ни было послам, после того, что уже случилось в Киеве. Вряд ли это можно было предположить.

Вдруг Василия озарила неожиданная мысль.

Он нашел, кого послать к приближавшимся варягам...

Приняв по возможности спокойный вид, он прошел к себе и приказал немедленно призвать к себе Изока.

- Что прикажешь, господин? - явился к нему юноша.

- Изок, знаешь ты, что грозит Византии теперь? Отвечай мне прямо, - спросил Македонянин юношу, пристально глядя на него.

- Знаю! - был ответ.

- Это твои идут на нас войной...

- Да! Я слышал, что киевские князья ведут на Византию свои дружины, и они разорят Византию.

- Ты отвечаешь с прямотой, достойной мужчины и славянина, - сказал Василий. - Но подумай сам, что они найдут здесь?

- Как что? Добыча будет богатая...

- И тебе не жаль будет этого славного города, не жаль будет беззащитных старцев, женщин и детей, которые погибнут под мечами твоих соплеменников?.. Не жаль тебе меня, дважды уже спасавшего тебя и твою сестру?..

- Зачем ты это говоришь, господин?.. Сердце славян горит местью...

- За что? Разве византийцы пленили и продали в рабство твоего деда? Вспомни, это сделали именно те норманны, с которыми идут твои земляки на нас войной...

- Ты прав, господин...

- Благодарю тебя... так, вот, если ты хочешь отплатить мне за все добро, за всю ласку мою, исполни мою просьбу!

- Я слушаю тебя.

- Отправься к твоим землякам, уговори их уйти от Константинополя, взяв выкуп.

Глаза юноши засверкали радостью.

- Исполню твое желание, господин.

- Еще раз благодарю тебя, но дай мне клятву, что, во всяком случае, ты вернешься...

- Клянусь честью славянина! - пылко воскликнул Изок.

 

XXI. Честь славянина

И кровопролитие, и дым пожаров, и опасность морского пути в утлых суденышках не могли заглушить смертельной тоски Аскольда.

Он, как бешеный, кидался во все схватки с врагами, не думая об опасности, искал пыла битв и не находил себе ни на минуту успокоения.Наконец, князь стал думать, что только тогда придет этот желанный покой, когда он выполнит свою клятву и разорит до тла Византию...

Этот желанный миг казался ему все более и более близким. Еще два перехода - и он будет у входа в это проклятое гнездо, из-за которого так ужасно погибла его милая...

Хотя бы скорее кончились эти переходы! Право, скучны эти мелкие схватки с трусливым народом, бегущим при первой встрече со врагом, при первом военном клике славян. В успехе своего предприятия Аскольд нисколько не сомневался. Поход был несомненно очень удачен.

Не дойдя всего на один дневной переход до Константинополя, варяги остановились, по приказу князя, на ночлег. Их передовые струги шли безостановочно вперед, но главные силы дружины князья берегли, на случай серьезного сопротивления.

Берег, едва только струги были зачалены, засветился бесчисленными огнями костров. Повсюду слышался шум, веселый смех, песни, крики. По всем направлениям были разосланы отряды, чтобы оберегать покой отдыхающей дружины.

Для князей был разбит отдельный шатер, но Дир предпочитал проводить время на открытом воздухе с дружиною, Аскольд же оставался в шатре с своими неотвязными думами и тоской.

"Близок, близок час мести за тебя, моя ненаглядная", - размышлял он. - "Чувствуешь ли ты, что я исполняю свою клятву, чувствуешь ли что это проклятое гнездо, принесшее тебе смерть, скоро-скоро будет разорено... Камня на камне не оставлю я в нем... Все они погибнут за одну тебя!"

Сильный шум и крики, донесшиеся до слуха князя, прервали его думы. Он встрепенулся, поднялся на ноги и по норманской привычке, сохранившейся в нем, положил руку на рукоятку меча, готовый обнажить его при первой надобности.

Вдруг входная пола шатра поднялась, и Аскольд увидал сияющее радостью лицо Дира.

- Друг, брат, поверишь-ли, кого я веду к тебе? - кричал Дир. - Смотри, смотри, кто это? Вот был бы обрадован Всеслав, если бы он был с нами...

Аскольд вгляделся в приведенного Диром человека, и в первый раз со дня ужасной кончины Зои на лице его появилась улыбка.

- Изок! - воскликнул он.

- Я, князь! - кинулся к нему юноша. - Как я счастлив, что вижу тебя здоровым и невредимым... Я слышал, отца нет?

- Да, он остался в Киеве... Но мы теперь вернемся к нему, как только кончим здесь свое дело...

Лицо Изока омрачилось при этих словах, но ни Аскольд, ни Дир не заметили этого.

Они поспешили усадить юношу, не помнившего себя от радости. Изок забрасывал их вопросами о Киеве, об отце, рассказывал сам, как он попал в плен, как здесь нашел сестру.

- Мы знаем это! - воскликнул Дир.

- Откуда? - удивился юноша.

- Сестра твоего отца - ты знаешь ее - это Зоя - рассказала нам все - и про тебя, и про славного Улеба, и про твою сестру.

- Зоя! Госпожа Зоя! Разве она - сестра отца нашего, Всеслава?

- Да!

- Вот, как! Я этого и не знал! Ну, слава Перуну. Где же она? Что с ней? Здорова ли она?

При этих вопросах лицо Аскольда исказилось, как бы от какой-то ужасной боли.

- Ее убили проклятые византийцы, и я пришел отомстить за нее! - грозно воскликнул он.

Изок с удивлением посмотрел на него.

- Я не понимаю тебя, княже! - робко промолвил он.

В ответ на это Дир поспешил рассказать ему все, что произошло на Днепре.

Юноша несколько раз менялся в лице, слушая этот рассказ.

- Так! Это вполне походит на жителей этого проклятого гнезда! - воскликнул он, когда Дир кончил свой рассказ, - ты прав Аскольд! Отомсти за нее Византии, сотри этот город с лица земли, к этому у тебя есть полная возможность... Узнайте, что Византия беззащитна: там нет ни воинов, ни судов, она в твоей власти... А теперь прощайте, князья...

- Как прощайте? Ты уходишь?

- Да!

- Куда?

- Туда, к византийцам...

- Это зачем? Я не пущу тебя, - воскликнул Аскольд.

Изок грустно улыбнулся.

- Я еще не сказал вам, зачем я пришел сюда и как смог я уйти из столицы Византии... Узнайте же, что сами византийцы послали меня к вам предложить вам богатые дары, чтобы только вы отступили от них... Но я вижу теперь, что так поступить вам, князья, нельзя... Вы явились сюда не столько за добычей, сколько ради мести, а месть священна... Идите же на столицу Византии, возьмите ее! Еще переход, и она будет ваша, а меня отпустите...

- Но объясни, зачем ты хочешь возвращаться? - воскликнули вместе и Аскольд, и Дир.

- Я дал клятву славянина, что вернусь...

- Князь твой разрешает тебя от этой клятвы...

- Нет, не удерживайте меня... Если я останусь, не только мое имя, но и все славянство покроется позором, я сдержу данное мной слово.

- Но тебя замучают, убьют там...

- Стало быть, так суждено мне богами...

- Но подумай, несчастный, что скажет твой отец?..

- Он похвалит только меня!.. Всеслав первый бы отрекся от меня, если бы он узнал, что я не сдержал своего слова. Молю вас, князья, не держите меня!.. Я должен спешить... Что будет со мной - то будет, вы же идите и отомстите за Зою, за Улеба... Прощайте еще раз!

Он кинулся в объятия Аскольда, потом Дира, глубоко растроганных его поступком. Затем, едва сдерживая свое волнение, он поспешно вышел из шатра...

Честь для славянина оказалась выше всего.

 

XXII. Чудное видение

Изок шел безостановочно и на другое уже утро был в Константинополе. У него был пропуск от Василия Македонянина, и потому он беспрепятственно достиг дворца.

Нерадостные вести принес он с собой.

Когда Василий узнал, что побудительным поводом к набегу была не жажда грабежа, а месть, он сразу понял, что в этом случае нечего и надеяться на пощаду...

Сперва он хотел заключить Изока в темницу, но и его поразил поступок этого юноши.

"Какой народ, какой дивный народ!" - думал он, - "Если дети в нем таковы, то что же говорить о взрослых!"

Он с восхищением смотрел на Изока.

Потом Василию пришло в голову, что Изок в случае беды может еще пригодиться. Его знают славяне, и с его помощью как-нибудь удастся спасти кого-либо из близких.

Василий готов был ко всему и не ждал более спасения Константинополю.

Он ласково отпустил Изока, а сам немедленно отправился к Вардасу, у которого непрерывно находился Фотий.

Там уже знали о возвращении посланца.

- Что? - в один голос спросили тревожно Вардас и Фотий.

- Нам остается ждать только чуда, предсказанного тобой, великий патриарх! - дрожащим голосом отвечал Василий.

- Почему же?.. Они разве не хотят брат выкуп?

- Киевские князья пришли не за нашими богатствами...

- Что же им нужно?

- Тут дело идет о мести и о мести за женщину...Вы помните ту, которая, по нашим известиям, сделалась жертвой несчастного Фоки? Ее имя до сих пор было неизвестно... знаете, кто она? Это - матрона Зоя, исчезнувшая вместе с Анастасом, благодаря интригам Никифора и Склирены. Отравленные запястья убили ее в то время, когда она готовилась стать женою этого киевского правителя Аскольда, и теперь этот поход является местью за ее гибель...

Вардас и Фотий поникли головами.

- Что же делать? прошептал Вардас.

- Одно только чудо спасет нас!

- И это чудо будет! - горячо воскликнул Фотий, - я уверен в этом. Силы небесные защитят нас от этого бича!

- Молись за нас, великий патриарх!

- И вы молитесь! Помните, что только это одно и остается нам...

В небывалом еще смущении, окончательно потерявшие всякую надежду, разошлись эти сановники, не придумав ничего для спасения своего родного города.

А варяжские дружины с первыми лучами солнца начали свой последний морской переход к Константинополю. Все на стругах были спокойны, все были заранее уверены в удаче.

К вечеру крики восторга огласили водяную пустыню: перед варягами в последних лучах солнца засверкали купола церквей и соборов Константинополя.

Путники были в виду своей цели...

Варяги подошли к Византии.

Пущенные вперед струги уже натолкнулись на заграждение входа в Золотой Рог. Аскольд немедленно отправился сам осмотреть цепи и убедился, что и в самом деле ни разбить эти цепи, ни перетащить через них даже легкие суда было совершенно невозможно. Всей славянской флотилии оставалось избрать стоянкой открытый залив и отсюда уже начать военные действия против столицы Византии.

Осматривая заграждение, Аскольд вышел на берег, а потом, когда он возвращался к своему стругу, прямо к нему бросился навстречу какой-то старик.

Князь хотел отстранить кинувшегося, даже схватился за меч, но,увидав, что все сооружение этого старика состоит из небольшого деревянного креста, успокоился и остановился.

"Это - какой-нибудь христианский жрец", - подумал он, - "он, верно, хочет просить меня о пощаде своего храма!"

Но христианский жрец и не думал ничего просить. Напротив того, он сам грозил вождю страшных варягов.

- Почто пришел безумный? - расслышал Аскольд его лепет, почему0то заставивший вздрогнуть его закаленное сердце. - Почто пришел? Разорять храмы Бога, который тебя создал, губить ни в чем неповинных женщин, детей? Или ты думаешь, что Бог допустит это?..

- Никто не помешает мне, старик, - гордо ответил Аскольд. - Если бы не только что ваш Бог, но даже сам Один и Тор явились предо мной и встали на защиту этого города, я бы и с ними вступил в борьбу.

- Замолчи! Ты ли, слабый, ничтожный человек, дерзаешь вступить в борьбу с Божеством? Знай же! Это говорю тебе я, служитель Бога живого: волоса не упадет с головы ребенка, живущего в городе святого царя Константина. Святая Дева - защитница всех, ты же будешь посрамлен, и только жалкие остатки твоего войска вернуться на родину!

Аскольд был суеверен, а старик говорил с таким убеждением, что впечатление его речи неотразимо действовало на суеверного норманна.

- Кто может остановить меня? - пробормотал он.

- Силы небесные! Им же нет числа... Гляди, гляди! Вон, на небе - видишь? Святая Дева простирает над городом покров свой!

Какая-то невольная сила повлекла взор Аскольда на небо. К ужасу своему и удивлению, он, действительно, заметил там, среди облаков, следующее явление. Среди облаков образовалась как бы человеческая фигура с простертыми вперед руками. Раздраженное воображение поддалось убежденным речам вдохновенного старика, и Аскольду показалось, что эта фигура приняла вид женщины необыкновенной красоты. Он ясно теперь видел, что женщина в простертых руках держит какую-то одежду, которой, как казалось витязю, она покрывала осажденный им город...

Громкий стон и плач заставили его опустить глаза на землю; там восторженно рыдал на коленях вдохновенный старик. Когда Аскольд снова взглянул на небо, там уже ничего не было видно...

Сердце суеверного норманна трепетало от какого-то тревожного предчувствия...

 

XXIII. Патриарх и юродивый

Итак, спасения византийцам не откуда было ждать. И высшим сановникам точно так же, как суеверной черни, приходилось ждать только одной защиты сил небесных, одного только чуда...

- Чуда, чуда! - громко говорил сам себе патриарх Фотий, остававшийся один в своих роскошных покоях, - да разве можно ждать чуда для города, где на бесчисленное множество нечестивцев не наберется и десятка праведников... Чуда для столицы государства, разлагающегося, зараженного всякими пороками!.. Эти люди явились как бы мстителями за все преступления, совершенные Византией... Судьба! Да, эти варяги - мстители...

И вдруг патриарху вспомнились святые слова: "Мне отмщение, и Аз воздам".

Какими-то особенными пророческими показались ему они в эти тяжелые мгновения.

Фотий на патриарший престол попал случайно. Он никогда не готовил себя к духовной деятельности. Это был человек науки, замечательно образованный для своего времени. Современники удивлялись разносторонности его знаний. Его "библиотека", составленная им для брата, была современной ему энциклопедией. Не было той отрасли науки или знаний, которая не была бы изучена этим человеком. Каприз или, вернее, политические соображения заставили Вардаса, сместив Игнатия, поставить на патриарший престол своего племянника. И здесь он оказался еще величественнее, чем среди блестящих придворных императорского двора. Фотий был страстным патриотом. Он любил свою родину более всего в жизни. Для славы ее он готов был на все - даже на нарушение заветов святых отцов, конечно, когда это касалось частных случаев и святость церкви не могла пострадать от этого, но в общем он свято верил в основы своего православного вероисповедания и, когда Рим, по настояниям германских и франкских императоров, цинично отверг некоторые из них, Фотий, даже ясно сознавая все бессилие Византии пред могущественным Римом, ни на один миг не задумался поднять за правоту православия тот великий религиозный спор между востоком и западом, который продолжается до настоящего времени.

И теперь этот талантливый и даже гениальный человек положительно терял голову пред очевидной бедой...

- Чудо, чудо! - хрипло повторил он. - Да, на него надежда! Буду молиться о чуде!

Он опустился на колени перед своей божницей, но молитва не шла ему в голову. Фотий с тоской поднял глаза на изображения святых, и прямо на него с старинной иконы глянул кроткий лик Богоматери...

Патриарх припомнил, что это изображение взято из Влахернского храма Пресв. Богородицы.

Какая-то мысль промелькнула в его голове, но он не успел даже дать себе в ней отчета - в дверь его покоя громко застучались.

Фотий поднялся с колен и дал разрешение войти.

- Кто смеет беспокоить меня, когда я нахожусь на молитве? - гневно спросил он, - или уже варяги завладели Константинополем, и византийский патриарх - ничто для своей паствы?..

- Прости, великий, - с испугом воскликнул его келейный послушник. - Там пришел один человек, который хотел видеть тебя, во что бы то ни стало... Он был очень настойчив, грозил нам гневом небес, и мы осмелились побеспокоить тебя...

- Кто это?..

- Он называет себя Андреем... Это, кажется, юродивый.

Патриарх под влиянием первого впечатления хотел было приказать прогнать ночного гостя, но вдруг новое соображение остановило его.

"Этот юродивый, я помню его, поможет мне ободрить народ", - подумал он и приказал позвать Андрея.

Вошел седой, сгорбленный старик с вдохновенными, сияющими юношеским блеском, глаза; одежда его была вся изорвана и в пыли, из-под нее виднелись железные вериги, опоясывавшие стан и грудь чудного старика. Он был бос, и, когда ступил, то Фотий заметил, что старик оставляет за собой кровавый след.

Он не подошел к патриарху под благословение, даже не приветствовал его,а, войдя, хриплым голосом закричал:

- Фотий, Фотий! Чудо! Чудо!

Патриарх в изумлении смотрел на него. Он припомнил этого Андрея. Старика, действительно, называли Беалосом, и он пользовался огромной известностью в Константинополе.

" Такой-то мне и нужен", - подумал Фотий. - "Он сумеет воодушевить несчастных, и если им суждено умереть, то они будут умирать жертвами гнева Господня".

- О каком чуде говоришь ты, Андрей? - ласково спросил он.

- Пресвятая Пречистая Дева... там на небе, я Ее видел, видел Ее и вождь варваров... На небе, Фотий... Она была видна над Влахернским храмом! Она покрывала своей ризой храм... Чудо! Чудо! Варяг Ее видел... я видел, Фотий! Молись!..

"Что он говорит?" - не приходя в себя от изумления, спрашивал сам себя патриарх, - "его трудно понять"...

- Иди, Фотий! Иди во Влахерн! - кричал Андрей. - Там риза Святой Девы!

- Когда ты видел Пречистую, Андрей? - ласково спросил юродивого патриарх.

Он видел, что в покое они не одни. Кругом около открытых дверей толпились привлеченные криком юродивого люди. Фотий дал им возможность слышать все, понимая, что все происходящее в его покое будет сейчас же известно на форуме и оттуда разойдется по всему Константинополю...

- Где же ты видел Пречистую? - повторил патриарх свой вопрос.

- В небе, в небе! Она плыла в облаках и на миг остановилась над Влахерном... Иди, Фотий, во Влахерн! Там спасение... Вождь варваров Ее тоже видел. Он смутился... Во Влахерн, во Влахерн, Фотий!...

Неясный шум у входа прервал юродивого.

Вбежал, расталкивая собравшуюся толпу, один из патриарших телохранителей, запыхавшийся, утомленный, перепуганный...

- Патриарх!.. - закричал он, упав на ложе почти без чувств, - варяги...

Фотий задрожал всем телом. Он побледнел и еле нашел в себе силы спросить:

- Где?

- Они перетаскивают свои лодки по суше, минуя заграждения, к вечеру они будут здесь...

Крик ужаса вырвался из груди всех. Фотий поник головой, он потерялся. В эту минуту откуда-то донесся протяжный звон набата. Это давали сигнал с церквей, где были колокола. Сторожевые башни, с которых давался прежде такой сигнал, были уничтожены по распоряжению императора, не желавшего, чтобы звуки тревог мешали веселью его пиров. Теперь церкви заменили сторожевые башни, и звуки набата все разрастались и разрастались.

- Чудо! Чудо! - хрипел Андрей.

Фотий чувствовал, что в груди его не хватает воздуха. Он подошел к окну, растворил его и невольно взглянул вперед.

Едва брезжил рассвет. Слабый блеск зари уже заметен был на горизонте. Утро обещало