Красницкий Александр Иванович - Гроза Византии

Y">Но Божественный Учитель еще до своей крестной смерти поведал ближайшим своим ученикам разнести эту благую весть повсюду, где только есть люди.

Могли ли они забыть завет Того, за Которым последовали они, оставив все земное, все земные радости, печали, горе, счастье?.. Все это, все было принесено в великую жертву служения человечеству, над которым тяготил в то время беспросветный мрак язычества.

И, вот, св. апостолы разошлись по всему тогдашнему миру, всюду проповедуя слово божие, всюду разнося радостную весть кроткой братской любви, всепрощения и тихого мира в сердцах человеческих.

Одни из св. апостолов избрали для проповеди страны более близкие к Палестине, где протекала жизнь их Божественного Учителя, где Он страданиями своими искупил первый грех прародителей. Они пошли в Грецию, Рим, Африку. Там уже сам языческий мир с своим особым складом мысли приготовил благодарную почву для восприятия нового учения. Предстояла, правда, борьба, тяжелая борьба с основами язычества, но апостолы и их ученики были уверены, что в этой борьбе они победят, рассеют своим убежденным словом тяготевший над человечеством мрак. И они пошли туда, смелые, готовые на все, даже на самые страшные мучения, ради исполнения своего святого долга...

Другие же из них избрали себе совсем иной путь.

Они пошли в неведомые страны, в земли, на которые даже гордый Рим не находил нужным обращать свое внимание.

Среди них был и св.апостол Андрей, который был одним из первых учеников св. Иоанна Крестителя, а потому и назван Протоклетосом, т.е., Первозванным.

Он вместе с братом своим пошел принести благую весть о спасении совершенно "варварским" народам, обитавшим на южных, восточных и северо-восточных берегах Черного моря. Самой плохой славой пользовались эти народы в древнем мире. Чем-то нечеловеческим отзывалось в представлении даже образованнейших народов того времени - римлян и греков - понятие "скиф". Целые легенды сложены были о них. Говорили, что скифы не обыкновенные люди, а ужасные существа, имевшие на половину туловище человека, на половину - лошади. Они были рассеяны на огромном пространстве. Жили они отдельными племенами, не зная никаких других занятий, кроме охоты. Между ними не было никакой связи, хотя они все говорили одним языком. Каждый, даже самый маленький, род управлялся по своему. Твердых начал власти у них не было и в помине. Вечно вели они между собой ожесточенные войны, и никогда не было между ними дружбы и согласия.

К этим ужасным скифам и понес благую весть первозванный св. апостол.

Постепенно он обошел все побережье Черного моря, наконец, прибыл в таинственную, пустынную Скифию. Напрасно искал св. апостол людей, которым бы он мог проповедовать благую весть. Их было слишком мало на этих беспредельных пространствах, сплошь покрытых или девственными лесами, или заросшими гигантской травой пустынями. Однако, апостол не был смущен этим. Он смело шел вперед по неведомому никому пути, пока не достиг устья великой реки - Днепра. Совершенно верное предположение, что по течению этой реки должны были жить люди, заставило св. апостола идти к ее верховьям. Чудная природа страны также влекла его в эту неведомую даль, где он должен был впервые возвестить ее диким обитателям слова любви и мира. Эта природа не была так ярко роскошна, как на его родине -Галилее. Солнце здесь не палило землю лучами своими, напротив того, оно только ласково обогревало ее, как бы возвращая к жизни после мертвого сна долгой северной зимы. Трава пустынь, зеленая листва дубрав не была слишком ярка, но в них преобладал нежный оттенок. Самый климат был нежен, воздух не дышал знойной жгучестью. Ветерок в своих легких порывах то и дело приносил отрадную прохладу.

Да и сами обитатели этой страны были совсем другие. Рослые, статные, дышащие физической мощью, с русыми длинными волосами, с открытым доверчивым взглядом голубых, как само небо над ними, глаз, как резко отличались они от соотечественников апостола Андрея, грубых, алчных до наживы, фанатичных до мозга костей израильтян, от хитрых, вероломных, всегда готовых на всякое предательство греков, от гордых, презирающих все на свете, уверенных в свей мировой силе римлян, уже близких тогда к падению!..

Это был новый, свежий народ, в котором на много-много тысячелетий хранился запас великих душевных сил. До этого народа-младенца еще не коснулось разложение. Он жил, как дитя, но в этом дитяти свежи и без гнили таились семена правды и любви. Этот народ нелегко отдавался первому своему впечатлению. Он не был способен на эффектное мученичество, но он готов был тихо, незаметно умереть за то, что считал правым... Он жил по заветам своей страны, был верен этим заветам, но врожденный ему здравый смысл в то же самое время позволял ясно видеть и то хорошее, что могло быть вне преданий его дедов и прадедов.

Этот народ - были славяне, наши предки...

К ним-то и явился с вдохновенной проповедью апостол Божий...

Он со своими спутниками шел вверх по великой реке славянской - Днепру. Он шел, и с каждым его шагом вперед по этой неведомой стране высшая сила, сила небесная, озаряла вдохновенную думу апостола. Одаренный высшим разумом, он своим взором, проникавшим через завесу будущего, ясно видел, что этой стране предстоит великое дело - стать истинной хранительницей заветов Христа, что придет время, когда яркий свет истины засияет в ней и многие тысячелетия будет гореть ярким пламенем в сердцах ее обитателей.

С такими мыслями дошел св. апостол до того места, где берег Днепра отвесной стеной возвышался над гладью реки. Это была целая гора, покрытая в то время лесом у своей подошвы.

Св. апостол не замедлил войти на самый верх этой горы.

Чудная картина представилась ему отсюда. Синей лентой извивался, идя из неведомой дали, величавый Днепр, а кругом него, насколько мог видеть глаз, тонули в беспредельном пространстве необозримые зеленые степи...

Сердце апостола забилось. Он чувствовал, что сошла на его душу неземная сила, и, не будучи в силах бороться с овладевшим им волнением, он, благословив все, что было перед его глазами, пророчески воскликнул:

- Благословение Господа Нашего над землей этой... Отныне и во веки воссияет здесь благодать Господня!..

 

II. Мать городов русских

Прошла весна

Вскоре после посещения Скифии, св. предвозвестник великой воли небес, апостол Андрей Первозванный, призвавший благодать Господню на земли славянские, мученически кончил земную жизнь свою. Во время проповеди в Патрасе он был схвачен по приказанию римского проконсула Эгея [32] и распят головою вниз на восьмиконечном кресте.

Так закончилось вдохновленное свыше дело св. предвестника благого учения Христа на земле.

Но с земной его кончиной его великое дело не умерло, не заглохло, а все росло и росло. За Христом следовали целые уже народы. Ради Него христиане тысячами гибли на арене римского Колизея. Христианство все более проникало и развивалось в Риме и Греции. Оно вступило в отчаянную борьбу с язычеством, и близко было то время, когда оно должно было победить великим делом любви этого своего врага...

В Скифии, однако, ничто не подтверждало собой пророчества св. апостола, ничто даже не указывало на его близкое исполнение. Там все было по прежнему. По прежнему ласково-нежно светило с голубых небес солнышко. Так же, как и прежде, голубой лентой извивался среди безграничных степей и непроходимых лесов красавец Днепр...

Изменились только те горы, с которых вдохновенный предвозвестник вещал свое пророчество о великом будущем земли славянской.

Поредел дремучий лес на этих горах. Видны по всюду стволы вековых лесных великанов, под корень срубленных острыми топорами, видны невыкорчеванные пни, слышен веселый шум голосов, бряцанье железа, крики...

Птицы, привыкшие к недавнишнему еще безмолвию этой местности, с испугом улетают прочь. Они понять не могут, что делают здесь эти люди, зачем пришли они сюда и разом нарушили царившую целые века мертвую тишину.

Но птицы должны были бы привыкнуть ко всему происходившему теперь на этих высотах.

 

 

Не первый уже день, много-много десятков лет тому назад началось это...

На том самом месте, где пророчествовал св. Андрей Первозванный и которое он благословил, возник теперь первый в земле приднепровских славян город.

Это был Киев - мать городов русских, как он был назван немного спустя после.

Он уже был основан и успел привлечь к себе внимание славян, стекавшихся под защиту его стен целыми родами.

Как он не похож был на теперешний Киев!

Прежде всего местность нынешнего Киева, в особенности важнейших нагорных его частей, изменилась чрезвычайно не только в период времени с IX по XIX век, но даже с конца XIV по настоящее время. Срыты целые горы, засыпаны старые рвы и овраги - это работа рук человеческих, но, с другой стороны, работала над этим изменением и сама природа своим постоянным, обычным, неуклонным путем, круша горы, подмывая берега, копая острова и мели, изменяя русла многочисленных днепровских притоков. Нынешняя низменная часть Киева (Подол) в прежнее время не омывалась Днепром, так как тут протекала речка Почайна. В эту речку,а не в Днепр, впадал быстрый и сильный ручей Глубочица. Протекая между горами, Глубочица принимала в себя речку Киянку и пролагала себе путь к Почайне по болотистой низменности Подола.

Самая Почайна, устье которой находилось под крещатицким оврагом, в нижней части своего течения шла почти параллельно Днепру и отделялась от него довольно широкой полосой земли. Эта полоса земли, в виде узкой косы, существовала не далее, как в прошлом столетии, но была уничтожена напором Днепра, и, как память ее, остался небольшой островок против крещятицкого оврага, некогда составлявший крайнюю оконечность не существующей более косы. Вследствие этого исчезновения целой полосы берега, Почайна в настоящее время впадает в Днепр уже не у подошвы киевских гор, на которых стоял древний город, но на полверсты выше Подола.

С другой стороны, вид местности, лежащей против Киева также представляется совершенно иным, чем он должен был представляться много веков тому назад.

Местность левого берега, в настоящее время изрезанного притоками Днепра, образующими большие и малые прибрежные мели и острова, между которыми в недавнее время прорыт широкий искусственный канал (так называемый Пробитец), была, вероятно, покрыта водою Днепра, который был и шире, и обильнее водами в те времена, когда дремучие леса покрывали его берега и подходили отовсюду под самые стены Киева.

По этому самому пространство, на котором могло основаться первоначальное поселение на месте нынешнего Киева, являлось очень незначительным. Оно ограничивалось вершиною, так называемой, Старо-Киевской горы, где и теперь находится Андреевское отделение "Старого Киева", или "Старый Город". Этот "Старый город" составляет только северо-восточный угол киевской горы, глубокими оврагами отделенной от всех остальных киевских возвышенностей.

Насколько можно судить, это и есть первоначальный город Киев, который только со второй половины X века стал быстро разрастаться и к концу XIII столетия успел уже увеличиваться в двадцать раз против своего первоначального объема.

Интересно знать размеры этого древнейшего русского города или городка, впоследствии обратившегося в детинец Киева и резиденцию князей киевских. Вся площадь его равняется 26.316 кв. саж.; наибольшая длина от юга к северу - 238 сажень; наибольшая ширина от севера к востоку и к юго-западу - 148 сажень. В окружности своей по валам город Киев имел всего 540 сажень,а с предместьями мог заключать в себе не более 2 верст.

Пределы древнейшего Киева определяются так: на юге он граничил с глубоким оврагом, носившим название Перевесища ( ныне Крещятицкий), на востоке - крутыми неприступными склонами горы, спускавшейся к Почайне; на северо-востоке - Подолом и на север - оврагом, отделявшим городскую гору от нынешней Киселевки. На западной стороне находились ворота детинца, а перед воротами древнейший мост, соединявший детинец с "Горою" ( нынешнее Софийское отделение Старого города). Вверху, по окраине нынешнего Крещатицкого оврага, шла единственная от устья Почайны ( и с прибрежий Днепра) дорога в детинец, носившая название "Боричева увоза" или "ввоза".

Далее на севере по тому же оврагу (западнее огибая Киселевку и следуя течению речки Киянки) та же дорога спускалась на Подол и потом шла к Вышгороду.

К сожалению, летописцы дают вообще очень мало сведений о Киеве того времени. Есть только указание, что все остальное пространство "Горы" было не заселено, а занято полями и огородами; а на западных и южных окраинах "Горы" уже начинались и леса. Даже под самым городом от его стен, на месте нынешнего Крещатика, за Боричевым увозом, уже начинался лес и тянулся далеко на юг.

Этим ограниченными сведениями исчерпывается все, что известно из летописей о древнейшем городе - матери городов русских в IX -X столетиях.

 

III. Норманны на Днепре

В то время, когда начинается наш рассказ, древний Киев только что успокоился после страшных пережитых им невзгод и испытаний.

Киевляне только что освободились из-под власти козар, покоривших под свою власть все приднепровские земли. Никаких особенных усилий не стоило это воинственному народу. Приднепровские славяне сдались врагам почти без борьбы, но при этом произошел факт, как бы предсказывавший всю дальнейшую будущность этой страны.

Киевляне, как говорит Нестор, дали козарскому Когану, в виде дани, "по мечу с дыму".

Может быть, козары взяли такую дань с намерением обезоружить покорившееся им племена, но только, когда их мудрецы увидали эту дань, то не могли скрыть своей печали.

- Что с вами? - спрашивал мудрецов Коган.

- Горе нам, - отвечали они, в смущении покачивая своими седыми головами, - горе нам! Придет время, и мы будем данниками этих побежденных людей!..

-Почему?..

- Есть этому самый верный признак: их мечи острые с обеих сторон, а наши имеют только одно лезвие...

Тогда, может быть, гордый Коган и его приближенные только посмеялись над этим предсказанием, но время доказало, что правы были мудрецы козарские, предсказывая великую славу народу славянскому...

Пришло время и быстро пролетело оно. Стряхнули с себя иго козарское и поляне, и дулебы, и северяне, и родимичи, и вятичи.

И легко стряхнули.

Помогли им в этом норманские ярлы Аскольд и Дир, любимцы ильменского великого князя Рюрика, уже укрепившегося среди северного союза славян и решившего дать и Днепру с его родами свою правду.

Аскольд и Дир с дружиной были посланы на Днепр в Киев; поручено им было великим князем присоединить северный союз к южному.

Быстро пронесся среди приднепровских родов слух что и к ним идут норманны.

В то время в Киеве был злейший недруг ильменского князя Рюрика - Вадим, уже изгнанный с берегов Ильменя [33]. Разом встрепенулся бывший старейшина при одном только известии о близком появлении тех, кого он считал своими заклятыми врагами...

"Кто такие? Зачем? Нет ли и его с ними?" - вот вопросы, взволновавшие не успокоившуюся еще душу Вадима.

Он стал приглядываться к тому, как готовятся в родах к встрече нежданных, незванных гостей. Но все было тихо кругом и покойно. Никто в родах кротких обитателей днепровского побережья и не думал готовиться встречать пришельцев с оружием в руках.

-Зла мы им делать не будем, - говорили повсюду, - так и им нет нужды нам зло делать.

- Встретим с почетом и лаской, как гостей дорогих.

- Сами им навстречу выйдем и поклон отдадим.

- Что вы делаете? Вспомните Ильмень, - пробовал было подавать советы Вадим.

- А что Ильмень-то?

- Да, ведь, они его кровью и огнем обошли весь... Сколько людей погибло!

Но Вадиму на это возражали:

- Так там сами были виноваты! Ты же, ведь, их послов конями разметал.

- вот, они за зло злом отплатили!

- А мы их добром встретим!

Никакие доводы, убеждения не действовали на миролюбивых полян. Они даже на Вадима стали косо поглядывать.

- Ушел бы ты от нас, - говорили ему, - а то и нам беды наделаешь...

- А по нашему даже хорошо, что они сюда идут... Мы сами от них добра ждем!..

- Теснить больно стали нас ханы козарские, так у варягов нам против них помощи просить можно будет.

- Они-то уже помогут нам! Люди ратные, в этом деле могучие, может быть, и прогонят козар.

Вообще, на Днепре были очень довольны приходом варяжской дружины.

Скоро и более подробные вести пришли о ней. Варягов было много, все они были прекрасно вооружены, шли в днепровский край под начальством ярлов своих Аскольда и Дира; где добром да лаской их встречали, там никому обид не делали.

Вступив в днепровский край, Аскольд и Дир сразу же изменили свои намерения. Из Нова-города выходили они с тем, чтобы при помощи оружия присоединить его к владениям Рюрика, но, чем дальше были они от Ильменя, тем все резче изменялись их замыслы.

- У Рюрика и так земли и народу много, - говорил более энергичный Аскольд Диру, - довольно с него.

- Братьев, вон, куда поближе да полегче послал, - поддерживал друга Дир, а нам сюда идти повелел...

- Так что же за охота нам для него стараться! Лучше постараемся для себя... Он будет конунгом ильменским, а мы станем владеть здешними землями...

- Тесно не будет! И ему, и нам места хватит...

Так порешили между собою друзья. Поэтому они, не надеясь особенно на силу оружия - дружина их была не велика - всеми силами старались ласками привлечь к себе расположение миролюбивых племен.

И они не ошиблись.

Ласка и добро оказались более сильными, чем оружие ратное.

На Днепре все принимали их, как дорогих гостей...

Да и сами витязи старались всеми силами расположить к тебе киевлян.

Они были добры, ласковы, их владычество и главенство скорее были полезны, чем тягостны.

Киевляне видели это.

- Вот, ты говорил, - упрекали они Вадима, - что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут... Ничего этого нет... и дома наши не сожжены, и кровь наша не льется...

- Погодите, увидите сами! - скрежетал зубами от злости бывший старейшина, но против любимцев киевлян ничего поделать не мог.

Ярлов принимали везде с большим почетом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой - избавить от козарского ига.

- Здесь мы и останемся, - объявил Аскольд Диру, когда их ладьи подошли к Киеву, - близко отсюда и город Византия, в наших руках будет и конец великого пути...

Дир во всем соглашался со своим другом.

В Киеве они были приняты так же хорошо, как и в других местах приднепровского края. Здесь Аскольд и Дир решили основаться, но прежде всего они пожелали помочь киевским славянам избавиться от козарского ига.

Счастье благоприятствовал молодым ярлам. Поход их на козар был, как нельзя более, удачным. Киев и поляне освободились от власти диких обитателей степей.

 

IV. Тяжелое счастье

Так они и остались княжит в этой стране.

Счастливо зажили кроткие поляне под властью чуждых им пришельцев. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как и на Ильмене, стала единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве им жить легче...

Киев рос не по годам, а по дням.

Со всех сторон сходился теперь в него народ, и какой народ - торговый, тот самый, благодаря которому и растут города на торговых путях, где можно и товар сбыть, и деньгу на нем сколотить немалую.

Так было и с Киевом. Видимо-невидимо было тут разного народу. И из Господина Великого Новгорода приходили сюда с товарами "гости", гости степенные, важные; часто являлись с ними суровые норманны из далекой Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди приходили: видал Киев и живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых германцев. Все они являлись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в опасное плавание по бурному Черному морю.

Были в Киеве гости и из таинственной далекой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было...

Но более всего понабралось хитрых, пронырлевых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность выбрать многое из навезенных со всего края товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда армянского царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи, уже само собой разумеется, не оставили без своего благосклонного внимания этого благодатного края и явились сюда чуть ли не одними из первых), но черные люди, с запасами слоновой кости, золотом и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки, происходят от самого мудрого царя израильского Соломона.

Весь этот сборный люд всегда был покоен и за себя, и за свое имущество. Никогда и никому не дали бы в обиду князья киевские Аскольд с Диром.

Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные они вместе с Рюриком делали набеги то на франков, то на бриттов, то на земли приильменские. Так же отважны и храбры они были, как и прежде, только молодость ушла от них; не манили их уже шум битв, но чудный край своими красотами заставил растаять лед вокруг скандинавских сердец, они увлеклись покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые вверили в их руки свою судьбу.

- Ласковей князей наших искать не найдешь! - говорили в Киеве.

- Что солнце на небе!

- Вон, на Ильмене не так! Из их же роду князь, а, рассказывают, совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.

- Так то на Ильмене... Там так и нужно...

- Особенно с Новгородцами...

- Верно! Таких буянов поискать еще...

- Мы - не то: коли хорошо, так и живем мирно...

Так говорили на Днепре.

Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд и Дир, а нет-нет - да и защемит тоской их сердце. Вспоминалось им прежняя жизнь. В тишине немой слышался отдаленный шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий голос певший с восторгом:

"С войною слава неразлучна, "Нет в мире лучше дел войны. "Кто не был ранен - прожил скучно, "Как осень, дни его темны"...

И в этом таинственном голосе они узнавали голос старого берсеркера Рулава [34], умершего под эту песнь на их же глазах.

Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый берсеркер за чудным вепрем. Устав от охоты, пирует он в чертоге Одина, дивной красоты валкирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными сагами хранят в памяти потомства его славное имя...

А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги, ни одна мать не назовет их именем своих сыновей, они забыты, забыты навсегда...

Они - барсеркеры старого Белы... Валгалла не ждет их: они сами забыли, что каждый норманн рожден для войны...

И грустно, и скучно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.

- Что нам делать? - спрашивали они друг друга.

- И дружина скучает... столько молодцов без дела...

- Идти в поход...

- Куда?

В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там, ведь, свой, там - Рюрик и Олег, с отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно...

И все чаще и чаще в такие минуты тоски по прежней привольной жизни обоим витязям приходила на память Византия...

 

V. Первые искорки

Но не одни князья подумывали о ней.

Было в княжеской дружине много горячих голов, помнивших свою Скандинавию и считавших, что "нет в мире лучше дел войны". Они не роптали на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в разговорах только и вели речь о так близкой к ним Византии...

Всем в Киеве от наезжих гостей было известно, что в этом городе скопились богатства целого мира, что народ там труслив и изнежен, что власть слаба, а потому и манила к себе, как запретный плод, княжескую дружину эта столица...

- Не узнать совсем наших конунгов! - говорили старые варяги. - Куда их прежняя храбрость делась?

- Отсиделись на одном месте...

- Так других послали бы... есть народ.

- Еще бы! Вот Всеслав, даром, что не норманн, а славянин - храбрее льва...

- Уйти бы от них самим...

- Нельзя!..

- Отчего?

- Мало нас!.. Что мы одни-то поделаем?..

- И славяне пойдут за нами...

- Ну, те без князей и шагу не сделают...

- Пожалуй, что так.

- А следовало бы, мечи зазубрить, тетивы у луков развились...

- Поговорить бы с Аскольдом, а нет - с Диром.

- Так они и будут слушать!

- А что же? Хотя они - и ярлы, а без нас ничего не значат.

- Да, вот, пир будет, так тогда...

Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о набеге на Византию во время ближайшего пира...

А он не заставил себя ждать. Оба витязя любили попировать время от времени среди своей дружины, именитых киевлян и наиболее почетных "гостей". Созывались они в княжеские гридницы, уставленные столами, усаживались за них, и начинался после этого пир на весь мир.

Подавали на столы целых жареных кабанов, рыбу всякую, птиц, что поставляли к княжескому двору опытные звероловы и птицеловы из окрестных лесов, а крепкий мед и вино фряжское рукой лилось.

А во время пира выходил сперва скандинавский скальд с лютней, а за ним киевский баян вещий с гуслями, начинали они петь своими старческими голосами каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою, и горе, переносились душой в родимую свою страну, в ее фиорды, и тоска как-будто отходила от них, чтобы потом явиться с новой силой, раз только в княжьем тереме замолкал шум веселого пира.

Не забывали при этом князья и своего народа. Пока они пировали в гридницах, на теремном дворе тоже шел пир для простого народа. Выкатывались людишкам киевским бочки меда; те мед, вино похваливали да славословили князей своих любимых.

Вот, и теперь на этот пир, по обычаю, созваны были норманские дружинники, знатные киевляне и почетные гости.

В эту пору из последних в Киеве были одни только гости византийские. Они явились на княжеское пиршество. Пятеро их было: Лаврентий Валлос, Анания из Милета, Флорид Сибин и природные византийцы: Алциад и Ульпиан.

Каждый их них уже по несколько раз бывал на княжеских пирах, и они всегда старались бывать на них, дабы первыми узнавать все, что делается в княжеских гридницах.

Так, вот, и теперь они первыми из приглашенных на пир, явились в княжий терем.

Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по гриднице расхаживало несколько норманских дружинников в ожидании появления князей.

- Ну, что, как? - отозвав в дальний угол, спросил сурового Руара закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. - Решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?

- Да, я уже поговорил тут кое с кем, и ты увидишь, как это все выйдет, - ответил Руар.

- Самое важное начать... напомнить...

- Это принял на себя Зигфрид...

- Наш скальд?

- Да, он... Уж он сумеет... Зигфрид также скучает... Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам ничего не делают?..

- Так, так!.. Инголет, ты слышал?

- Слышал, - подошел к ним третий дружинник, - на Византию?

- На Византию, на Византию... -раздались со всех сторон голоса.

Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.

Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.

- Это что же? - шепнул Валлосу Алциад.

- Что? Покричат да и перестанут, - пожал тот плечами.

- А если нет?

- Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся напасть на нашего величественного порфирогенета.

- Кто их знает!.. Вдруг придет в голову что-нибудь такое этим грубым людям...

- Говорю, что без Аскольда или Дира они не осмелятся тронуться, а в случае, если и эти с ума сойдут, то, ведь, мы здесь недаром...

Громкие крики прервали этот разговор. Из внутренних покоев палат показалось торжественное княжеское шествие.

Впереди шли, по скандинавскому, пажи, расстилавшие перед князьями богатый ковер, за ними уже, окруженные самыми близкими людьми, следовали сами князья Аскольд и Дир, красавцы собой, мужественные, с смелыми открытыми лицами и ясным соколиным взглядом.

Почти что рядом с ними шел высокий человек совсем не скандинавского типа.

Все варяги, пришедшие с князьями на Днепр, были без бород, с длинными, спускавшимися на грудь усами и пучком волос, закрученным на затылке. Этот же человек, напротив того, имел черную окладистую бороду и длинные, падавшие на плечи волосы.

Это был славянин Всеслав - любимец Аскольда и Дира.

 

VI. Скальд

Князья заняли, после поясного поклона присутствующим, главное "высокое" место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав, Любомир, Премысл - старейшины киевские, с другой - Руар, Инголет, Ингвар - начальники норманнов.

Аскольд, как старший, жестом руки присутствующим начать пир.

"Заходили чарочки по столикам". Сперва все молчали, уписывая вкусные яства и поливая их крепким медом. Первый голод скоро был утолен. Руар, Инголет, Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись между собой; потом все трое взглянули на князей.

И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не влек к себе шум пиршество, тень смертной тоски легки на их лица. Они даже не говорили друг с другом и угрюмо молчали.

- Конунги, скучно вам! - вдруг громко воскликнул Руар, - а вместе с вами и нам... Далеко мы от нашей родины, так хотя в память ее не будем изменять ее обычаям...

- Разве вы не довольны пиром? - спросил Аскольд, поднимая голову и вглядываясь на Руара.

- Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни своего скальда про дела былые.

- Верно, прав Руар, - раздались голоса, - пусть поет скальд, пусть, и тоски тогда не останется и следа!

- Да, пусть нам споет Зигфрид, прошу тебя, Аскольд, - заговорил и Дир. - В самом деле, это хотя немного напомнит нам покинутую нами родину...

Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.

Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда отдавал перед ним преимущество славянскому певцу. Теперь же он скоро согласился на просьбы своей дружины, Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование успеха в задуманном ими важном деле.

По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной песнью возбуждавший скандинавов к берсеркерангу [35].

Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видали. Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то...

- Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! - произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей. - Чего желаете вы от старого певца?..

- Спой нам, Зигфрид, - сказал ему Дир.

Скальд тихо рассмеялся.

- Спеть, а о чем? -заговорил он, - где я почерпну вдохновения для моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я теперь, что героев ждет светлая Валгалла?.. Нет, нет, нет! Вместо них - трусливые бабы, да и то не норманские, а таких - каких наши берсеркеры видали разве только в Исландии...

- Молчи, старик! - гневно воскликнул Аскольд, - тебя позвали петь, и пой!..

- Ты прав, конунг или князь - не знаю, как теперь и называть тебя, - усмехаясь отвечал Зигфрид, - хорошо, я спою тебе... Слушайте вы, витязи норманские!

Он с минуту помолчал и потом запел. Тихо сперва, но затем его старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким, как и голос юноши...

О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспомнил фиорды, откуда по всем морям, известным и неизвестным, расходились за добычей легкие драхи смелых викингов. Пел он о славе берсеркеров, о их безумно-отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олофе Тригвосоне, мудром и о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к чертогу Одина - светлой Валгалле, к тем неземным наслаждениям, которые ждут там души павших в бою воинов, и вдруг, в упор глядя то на бледневшего, то красневшего Аскольда, запел с особенной силой и выражением:

Презрен, кто для сладкой лени Забыл звон копий и мечей! Валгаллы светлой, дивной сени Не жаждет взор его очей. Когда ж умрет, чертог Одина Пред ним хоть будет на лицо, Не выйдут боги встретить сына С веселой песней на крыльцо! А на земле клеймо презренья На память жалкого падет,

И полный всяк пренебреженья Его лишь трусом назовет... О, боги светлые! К чему же Ему не прялку дали - меч? Что толку в трусе подлом - муже, Забывшем шум и славу сеч...

- О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид! - прервал скальда, вскакивая с своего места, Аскольд, - ты разрываешь мою душу на части...

Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет теперь.

-Почему я должен молчать, витязь? - гордо спросил его Зигфрид, - и с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?

- Я знаю, что ты хочешь сказать... ведь, мне все понятно! - лепетал растерявшийся ярл. - Все, все, все здесь против меня, вы не хотите покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу...

- Подожди, конунг, - загремел теперь Руар, - как ты пред лицом своих дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не к наживе мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена... Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да разве затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала плесень? Нет, нам таких конунгов не нужно...

- Но что же вы хотите от нас? - воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово. - Чего?

- Чтобы вы вели нас!

- Куда?

- На Византию...

- На Византию, на Византию, все пойдем! - загремели по всей гридницы голоса. - Вы должны вести нас! Иначе мы прогоним вас!..

Энтузиазм и жажда новых волнений охватили в этот миг всех - и норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе отчета, зачем им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве, у них всего было с избытком. Просто молодцам захотелось прогуляться, потешить себя на просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе...

- Слышишь? - шепнул Ульпиан Валлосу.

- Да, но мы не допустим этого, - ответил тот.

- Это будет трудно.

- Но не исполнимо... Как бы ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут. Но послушаем, что скажет князь...

Аскольд и Дир сделали знак, из которого можно было понять, что они желают говорить.

- Знаем мы ваши желания, друзья, - несколько дрожащим от волнения голосом начал Аскольд, - и готовы исполнить вашу просьбу.

Клики восторга огласили гридницу.

- Только дайте нам обдумать все, - продолжал князь, - и тогда, клянусь и Одином, и Перуном, мы исполним вашу просьбу... а теперь прощайте... Не на радость для нас устроился этот пир.

Сделав поклон дружине, ярлы поспешили уйти из гридницы.

 

VII. Всеслав

Тотчас же по уходе Аскольда и Дира гридница быстро начала пустеть.

Первыми поспешили уйти византийские "гости". Все, что они здесь слышали, было для них так неожиданно и ужасно, так поразило их, что они оробели и за себя, и за свою родину.

За ними удалились часть норманской дружины и киевляне.

В гриднице остались только Руар, Ингелот, Ингвар, Зигфрид и славянин Всеслав.

Все они в княжьих покоях были своими людьми, а потому и не особенно спешили уходить.

- Честь тебе великая, скальд, если ты разбудил уснувшие сердца наших ярлов, - говорил Руар, пожимая руки Зигфиру.

- Мною руководил светлый Бальдур - ему честь и хвала! - с улыбкой отвечал тот.

- Но все-таки твоими устами говорил Бальдур...

- Долг скальда было сделать, что сделано мною. Но не будем говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи?..

- И мое также! - вдруг вмешался Всеслав.

- И твое, славянин? - с удивлением воскликнул Зигфрид.

- И мое!

- Но это непохоже на ваши кроткие нравы...

- Может быть, но не забывайте, что я - славянин только по рождению... Лучшие годы моей жизни я провел между вами в вашей стране, там я оставил все славянское и вернулся на родину истым варягом.

- Это мы знаем, ты всегда был храбрецом даже между нами...

- Благодарю. Византию же я ненавижу, ненавижу всеми силами своей души и, если только боги будут ко мне милостивы, в крови ее детей я утолю свою ненависть... О, скорей бы поход! Как потешился бы я тогда!

- Ты - Всеслав? Ты ненавидишь Византию? За что? - раздался позади их грустный голос.

Все разговаривавшие быстро обернулись на него.

Позади их стоял незаметно вошедший Дир.

- Скажи же, Всеслав, за что ты ненавидишь Византию? - повторил он свой вопрос.

- За что? Ты хочешь знать, князь? Так, вот, за что: она отняла у меня отца, мать, жену, дочь, сестру...

- Как так? Когда? - поспешил спросить любопытный Инголот.

В ответ на это Всеслав рассказал грустную историю своей жизни. Со слезами на глазах поведал он про отца своего Улеба, про мать, рассказал о том, как их разлучили и увезли в Византию...

- Кто знает! - закончил он, - может быть, они еще живы, а если живы, то там более я жажду пойти в Византию и отыскать их...

- Но Византия велика...

- Все равно, я найду их, хотя бы мне пришлось пройти ее с края до края... О, князь, - вдруг переменил Всеслав тон голоса, - умоляю тебя, уговори Аскольда повести нас... Клянусь Перуном, я соберу видимо-невидимо славян, и они все пойдут за вами...

Дир молчал. Он не знал, что отвечать своему любимцу.

- Что же ты молчишь, князь? - возвысил тот голос, или тебя не трогают горе и печаль твоих соратников?

- Оставь, Всеслав, - промолвил Дир, - ведь, ты знаешь, мы оба любим тебя.

- Что мне в вашей любви! Помните, я - сын славного до сих пор среди приднепровских родов старейшины Улеба; я сам пойду на Византию, если вы будете сидеть сложа руки... Ведь, не для этого не только что норманны, но и мы - славяне, избрали вас своими князьями... Эх, если бы был между нами Рюрик!..

Дир нахмурился.

- Тогда что же было бы? - промолвил он.

- Быстрым соколом полетел бы он по берегу, кликнул бы клич, и поняли бы все, что не баба заспанная, а князь - у них!..

- Молчи, несчастный! - крикнул ярл, хватаясь за меч.

- Зачем молчать? Я говорю, что следует! А ты напрасно за меч хватаешься... Прялки он у тебя в руках не стоит.

- Где твой сын? - переменил тон Дир.

- Сын? Уж не заложником ли ты хочешь его взять? Так мой сын парит теперь, что орел по поднебесью... А где он, спроси у него...

- Слушайте, раздался могучий голос Аскольда. - Вы все здесь говорите о походе на Византию, но что нам принесет этот поход?

- Потешимся!

- Только? А сколько из нас не вернется... ведь, не шутки с нами будут шутить!

- Валгалла ждет храбрых.

- Это так, но что мы выиграем, зачем нам Византия?

- Олег бы не так рассуждал, - послышался густой голос Руара.

- То Олег. Нам доверился весь этот край, мы должны оберегать его, а не гнаться за неизвестным.

- Но ты - конунг наш...

- Хорошо, что же из этого?

- Ты должен вести нас к славе...

- Вы хотите Византии?

- Да!

- Будь по-вашему...

Едва он вымолвил эти слова, как все кинулись целовать его, и стены княжеских покоев до утра тряслись от громких криков:

- На Византию, на Византию!

 

VIII. Божья кара.

Неудавшееся ристалище долго еще вызывало волнение в Константинополе. Михаил должен был раздать из своих хранилищ большие запасы масла и хлеба, чтобы хотя несколько успокоить волновавшуюся чернь. Голубые упрямились, они требовали, чтобы император исполнил свое обещание и возвратить им их вождя Анастаса, но как он мог это сделать, когда и Анастас, и Зоя скрылись неизвестно куда. Только Василий Македонянин, которого и голубые знали за искреннего друга Анастаса, да быстрая казнь Никифора успокоили их, и они дали обещание выступить на первом же ристалище под предводительством нового вождя.

Изок и Ирина жили у Василия, который приобретал все более и более влияние на порфирогенета, так как болезнь по прежнему приковывала дядю императора Варласа к ложу. Македонянин умело пользовался своим влиянием. Нередко видели его на форуме среди народной толпы. Он прислушивался к ее говору, старался узнать ее нужды разумными распоряжениями, как раз соответствовавшими его желаниям.

Так шло время. Об Анастасе и Зое почти все уже забыли в Константинополе.

В один вечер, когда спал зной дня, Василий в платье простого византийца отправился на форум, желая узнать, чем занята чернь Константинополя.

Когда он пришел туда, то около колонны Константина сразу усмотрел толпу народа. Василий протискался через нее в первые ряды и увидел сидевшего у подножия колонны старика, с жаром рассказывавшего что-то своим слушателям.

Старик этот, по имени Сила, был ходячею летописью Византии. Он был так стар, что даже позабыл год своего рождения, но прекрасно помнил все, что касалось родного его города.

- Велик и славен город Константинополь, - говорил он, когда Македонянин пробрался к нему, - сам Господь, Единый Вершитель судеб, хранит его...

Старик вдруг замолчал.

Внимание слушателей напряженно было до последней степени.Все старались стать повыше, приподнимали головы и пристально смотрели на рассказчика.

А тот сидел, понурив голову, углубленный в себя, в свои мысли...

Вдруг он весь выпрямился и, как бы проснувшись от тяжелого сна, огляделся своими мутными, потерявшими всякий блеск, глазами вокруг и заговорил.

Голос его сперва был глух и подавлен.

Его слова едва можно было разобрать, но, чем дальше шла речь, тем более и более крепчал этот старческий голос, ободряюще действуя на собравшихся.

- Да, сам Господь хранит Новый Рим, - говорил рассказчик, - вот, слушайте, что расскажу я вам о временах от вас отдаленных, но, вместе с тем, и близких... Язычество, иконоборство сильно еще было в народе. Великий Константин умер, его слабые сыновья не смели поддержать его святое дело, а отступник Иулиан встал на защиту язычества, но Галилеянин победил его, и Иулиан пал на поле битвы, признав Его... Крест восторжествовал, и народ стал считать себя под его защитою... Но нравы народа развратились, и при восторжествовавшей вере во Христа Новый Рим стал по духу равен старому Риму, и, вот, Всемогущий Господь, чтобы возвратить заблудший народ на путь спасения, послал ему кару...

Страшную, ужасную кару...

Развилась в Византии болезнь, неведомая ужасная болезнь, истребившая почти весь род человеческий. Стало в Византии твориться нечто ужасное... Народ умирал и в каждом доме был покойник. Неокрепшие в вере Христовой умы приписывали происхождение этой болезни некоторой тайной причине, исходящей из неба... Болезнь эта страшная не ограничивалась ни местом, ни каким-либо одним народом, ни временем года; она пронеслась по всему миру, жестоко поражая самые различные народности, не разбирая ни пола, ни возраста. Ничего не останавливало ее. Одних она поражала летом, других - зимою или в другие времена года.

Она началась в Египте, в Пелузе, откуда направилась по двум дорогам - с одной стороны, к Александрии и остальному Египту, с другой - в Палестину. После этого она охватила всю землю, подвигаясь все время через правильные промежутки времен